Нина Георгиевна Громова...
Ещё невозможно осознать, что мы теперь будем говорить о Нине Георгиевне в прошедшем времени. С утра, когда пришла эта весть, стоит в горле комок... Судьба подарила мне знакомство и дружбу с этой необыкновенной женщиной. Красивая и умная, добрая и заботливая - о Нине Георгиевне можно сказать десятки превосходных прилагательных, характеризующих её, как Человека и Спортсмена, Тренера и Судью, Жену и Мать, Друга и Наставника. Мне посчастливилось работать с Ниной Георгиевной во время её работы над книгой "Лошади и моя судьба". Это были замечательное время, когда я, придя к ней домой со своими предложениями по корректуре, уходил с её наставлениями и видением тех или иных моментов, описываемых в книге.
Нина Георгиевна доверила мне написать краткое предисловие к этой книге.
О Нине Георгиевне Громовой и её лошадях
Перед вами книга замечательной спортсменки и прекрасного человека — Нины Георгиевны Громовой. Это воспоминание о лошадях и животных, с которыми её свела судьба, о жизни в спорте и стране в том бурном XX веке. В этой книге можно найти добрый и дельный совет, можно пережить отдельные моменты спортивной карьеры единственного в нашей стране стиплера-женщины, которая установила рекорды на 4-км и 6-км дистанции стипль-чеза (рекорд на 6 км стоит до сих пор). Её многогранные таланты и успехи в различных видах конного спорта — свидетельство твёрдого характера и целеустремлённости. Такова она в жизни — честная, добросовестная, исполнительная, уверенная в своей правоте, способная научить и заставить научиться. Рядом с Ниной Георгиевной чувствуешь себя увереннее, слушая её советы, наставления, воспоминания, хочется впитывать в себя всё это с тем, чтобы осталось и последующим поколениям конников.
Работая вместе с Ниной Георгиевной над этой книгой, я прочувствовал её «железную» хватку и цепкий взгляд. Эти её несомненные качества судьи, конника, переводчика, радиожурналиста и артистки переплелись вместе, создав обаятельный тип писателя.
Очень интересны воспоминания Нины Георгиевны о муже — Михаиле Михайловиче Громове. Ведь во многом, благодаря её усиленной работе над его воспоминаниями в свет вышли его книги, о которых пойдёт здесь речь.
Её дотошность в работе над английскими текстами Правил, чёткое понимание природы и техники судейства различных видов конного спорта, позволила нам иметь прекрасные переводы этих Правил на русский язык, которыми с благодарностью пользуются конники нашей страны и ближнего зарубежья. Всё это — результат кропотливой работы на протяжении всей её жизни, практики подготовки лошадей и судейства соревнований различного уровня.
Я счастлив, что мне довелось познакомиться, что я живу, и какое-то время вместе трудился с Ниной Георгиевной. Конечно, эта книга — часть того, что могла бы рассказать Нина Георгиевна. Но то тепло, которое обогревало её лошадей, животных на протяжении долгих лет, согревает и нас, читающих эту книгу.
Спасибо Вам, Нина Георгиевна, за ваш труд, за любовь, честь и верность. Низкий Вам поклон.
Олег Горлов, капитан 1 ранга.
Затем была наша совместная работа над переводом вновь изданных правил Международной федерации конного спорта по различным видам — выездке, конкуру, троеборью, а также ветеринарным правилам.
Чёткое понимание Ниной Георгиевной всех аспектов и нюансов положений правил, их пунктуальное изложение восхищало.
Надеюсь, что появится в книжной серии Жизнь замечательных людей (ЖЗЛ) появится книга о Нине Георгиевне Громовой.
В 2015 году ею была написана книга "Почти исповедь". Невозможно, говоря о Нине Георгиевне, не говорить о Михаиле Михайловиче Громове.
ПОЧТИ ИСПОВЕДЬ
Мы познакомились после войны. Он был уже генерал-полковником авиации, а я – лейтенантом (я работала переводчиком в Отделе внешних сношений Министерства Обороны). Так было угодно судьбе, что наша встреча состоялась, и мы прожили вместе почти 40 лет. Сразу оговорюсь; эти годы не были лёгкими ни для него, ни для меня. Годы его фанатического упоения своей профессией, годы всемирной славы, радости от творчества в авиационной сфере достались другим женщинам. На мою долю выпали тяжелые годы опалы, ненужности, отторжения от дела, которому были отданы лучшие годы жизни и которое он знал досконально. И всё это – результат того, что он был чужд всякого тщеславия, презирал всевозможные связи, всегда оставался самим собой. Чувство собственного достоинства было характерно для него всю жизнь. За роскошь независимости такие люди расплачиваются дорогой ценой.
Откровенно говоря, я не сразу поняла, с каким человеком мне выпало «шагать» по жизни.
Была, разумеется, влюбленность в Героя, красивого мужчину, понимающего и знающего литературу, музыку, искусство (всё это уже тогда составляло главную часть моей жизни и было важным открытием для меня в Михаиле Михайловиче). Кроме того, общая увлеченность спортом, особенно конным. Вот и ответ любопытствующим: на часто задаваемый мне вопрос, когда и где мы встретились, я отвечала просто и откровенно – на конюшне, в конноспортивной школе «Пищевик». Да, случайно, если не считать, что он первым обратил внимание на красиво сидящую на лошади и смело преодолевающую препятствия девушку, ещё до знакомства, и не случайно, потому что сошлись не просто два человека, но – два человека с общими духовными запросами. Поэтому, видимо, мы и сумели прожить столько лет вместе подчас в непростых обстоятельствах. Много позже, когда я стала если не мудрее, то, по крайней мере, научилась оценивать то, чем одарила меня моя судьба, я поняла, что это счастье встретить такого интересного, с богатой внутренней жизнью человека. Во многом он и меня заставлял подтягиваться до своего уровня. Это не всегда удавалось, но... «марку» Громова я старалась держать всю жизнь. Для меня было важно, чтобы Михаил Михайлович никогда не мог усомниться в моей человеческой порядочности и верности своим идеалам замужней женщины.
Но вообще-то говоря, кто знает, как рождается любовь? Влюбляешься ты или не влюбляешься – это от человека не зависит. Служебное положение и генеральские погоны Михаила Михайловича на меня не действовали: я привыкла общаться по работе с высокими чинами, но не откликнуться на пылкие эмоциональные признания, которые всегда сопровождались стихами (телефонные звонки, вроде: «Чуть свет, – и я у Ваших ног» и пр.), согласитесь, было трудно. И я сдалась... Это было в 1947 году. И вот уже 65 лет я ношу его фамилию.
Позже я поняла, что значат слова Андрея Борисовича Юмашева как-то им брошенные: «Если уж Громов что-то решил, переубедить его невозможно: будет так, как он сам считает нужным сделать».
У меня сохранилось несколько писем Михаила Михайловича того времени. Но доверить их посторонним людям я никогда не смогу; слишком они откровенно личностные и настолько обнажают его душу, что трудно совместить это с человеком такой мужественной суровой профессии, как лётчик, да еще испытатель. Я же услышала признание в любви... и сразу же предложение, просьба, мольба стать его женой.
Начали нашу совместную жизнь, как говорится, с нуля, так как Михаил Михайлович ушел из семьи (он был женат тогда) с одним чемоданом. И я счастлива, что в моей жизни случилось всё так, а не иначе. Теперь-то я моту с уверенностью сказать, что – не думаю, что мот бы встретить мужчину, который был бы (для меня, конечно) вровень с ним и, значит, заменить его мне, хотя, как я иногда говорю своим близким, он провел меня по всем кругам рая и ада. Так сложилась жизнь. И как хорошо, что память устроена так, что в своих воспоминаниях человек обращается чаще к хорошим моментам, отодвигая, особенно по прошествии большого времени, всё, что причиняло когда-то боль. Я принимала его со всеми его плюсами и минусами...
А жизнь не идет, а пролетает.
Покоряла его необычность, непохожесть на других людей.
Я невольно смотрела на него снизу вверх (не из-за роста, конечно), а своим друзьям не раз говорила, что если мы ходим по земле, то Михаил Михайлович как бы парит над землей. Между прочим, художница де Ля Босс написала его портрет, уловив именно эту его особенность. Такое впечатление возникало оттого, что он постоянно что-то обдумывая, о чём-то размышлял... Его аналитический от природы ум не мог не работать интенсивно, а для этого требовалась некоторая отстраненность. Это мнение коренным образом менялось при более близком знакомстве.
Никогда не забуду, как много людей приходило на поминки к нам на квартиру (в дом на площади Восстания – теперь пл. Кудринская). Приходили без приглашения, без напоминания – по зову сердца. И все вспоминали, говорили-говорили... Например, летчики рассказывали, что не было и вряд ли будет ещё один такой защитник испытателей, как Громов. Двери его кабинета, когда он работал начальником Управления лётной службы МАП, всегда были открыты. Приходили к нему за профессиональным советом, за помощью или даже просто поделиться своими домашними делами. И он всегда был готов постоять за лётчиков. Из-за этого у него было много неприятностей с министром авиационной промышленности П.В.Дементьевым, расхожей фразой которого при обращении к директорам авиазаводов была: «Ты мне дай самолеты, а облетать их я облетаю». Михаил Михайлович был совершенно противоположного мнения. Он возражал: «Жизнь лётчика-испытателя – самое ценное и дорогое и для государства и вообще». Он настаивал на организации более ритмичной работы авиазаводов, чтобы лётчики испытывали самолёты не в авральном порядке ради выполнения плана (примером является гибель В.П.Чкалова и других замечательных испытателей). Критика не нравилась «сильным» мира сего. Вот откуда началась травля и унижение, закончившиеся отставкой и фактическим изгнанием из авиации в расцвете сил и неиспользованного опыта.
Свои воспоминания о нашей совместной жизни надо было, пожалуй, начать с того впечатления, которое Громов произвел на меня сразу же, с первого дня. Я была поражена и восхищена тем, что при его загруженности по работе он не пропускал ни одного дня, чтобы не начать его с утренней гимнастики и пробежки, обязательно с секундомером в руке: нагрузки были заранее продуманы и выполнялись неукоснительно.
К завтраку он всегда являлся уже в полной форме и в до блеска начищенных сапогах.
Я очень любила военную форму того времени: застегнутый доверху китель-мундир со стоячим воротничком, брюки – галифе и сапоги. Военный человек выглядел в ней подтянутым и, я бы сказала, бравым, отличающимся от гражданских мужчин. Причем, как правило, военные (в том числе и Михаил Михайлович) пришивали белые подворотнички сами, не доверяя эту процедуру даже жёнам.
Но жить с таким ультра организованным человеком, сосредоточенным на себе, своих мужских (я имею ввиду – служебных) делах было не просто. Хотелось соответствовать ему, а для этого нужно было прилагать немалые волевые усилия. Так было и в спорте, и в институте, где я проработала 15 лет. (МИСИС-е - Московском институте стали и сплавов). Самой большой наградой считаю для себя письмо студентов, полученное перед уходом на пенсию. Вот оно:
«Дорогая Нина Георгиевна.
Сегодня, когда Вы покидаете своих питомцев, нам хочется поздравить Вас не как преподавателя английского языка, но как Учителя.
Мы благодарны Вам за то, что Вы учите нас не только сухим суффиксам и оборотам, но учите нас мыслить, быть добрыми, отзывчивыми, «сеете» в нас вечные семена культуры, без которых не может быть настоящего человека.
И если когда-нибудь, потом, кто-нибудь из нас забудет английский язык («не обессудьте»), то Ваши уроки добра, душевной теплоты, искренности,
обаяния будут помогать нам во всей нашей будущей жизни.
Ваши «нерадивые» экономисты
(подписи)
И ещё – когда я написала книгу «Лошади и моя судьба», одна моя читательница сказала: «Если бы жив был Михаил Михайлович, он Вами бы гордился». Спасибо ей за такую оценку моих стараний. Такие оценки помогают жить. Они определяют значение Михаила Михайловича в моей жизни. Сознаюсь, мне до сих пор не хватает его присутствия рядом, не хватает его огромных мягких рук. Вспоминаю, как (это было в 1977 году) я вошла в квартиру, приехав из командировки, и он встретил меня, раскинув руки, и обнял, ласково прижав, со словами: «Бедная моя сиротинушка...»
Я сразу поняла: умерла моя мама. Она лежала в больнице, а мне надо было съездить в Белоруссию на три дня, всего-то... Но ощущение его сочувствующих больших рук живо до сих пор.
Кстати, я всегда удивлялась, как мог он такими лапищами закручивать какие-нибудь болтики, гаечки... А ведь был мастером в этих делах...
Вся жизнь собирается по крупицам, и воспоминания о драгоценных минутах общения с мужем живут и остаются с тобой и это, наверное, естественно. Разве забудешь, например, такой эпизод: каждой женщине знакома необходимость уборки квартиры, и я – не исключение, а Михаил Михайлович, сидя в своем любимом кресле, унаследованном еще от отца, наблюдает за мной. Свет из окна делает его глаза ярко-голубыми (это я заметила!) и немного насмешливыми. Вдруг слышу:
«Ты бы лучше отдохнула или почитала что-нибудь интересное. Норвежцы молодцы, создав такую картину как «Пыль в мозгах». Правильно раскритиковали женщин, чрезмерно увлеченных наведением чистоты в доме и этим обкрадывающих себя». После этого приходилось задуматься о ценностях в жизни.
Михаил Михайлович любил и умел веселиться, когда по разному, конечно, поводу у нас собирались гости. Приведу один пример: как-то собрались встречать Новый год у нас на даче. Приехали близкие нам люди, но ждали любимую всеми Аллу Константиновну Тарасову с мужем Александром Семёновичем Прониным. Между прочим, близость с этими людьми установилась ещё во время войны: Михаил Михайлович командовал 1-й воздушной армией, а Александр Семенович был начальником штаба этой армии.
Они запаздывали: Алла Константиновна была занята 31-го декабря в спектакле во МХАТе. Приехали они около 12 часов ночи. Машины в то время не отапливались. Поэтому наши гости поспешили скорее в дом, в тепло, но я их остановила: по нашему замыслу встреча Нового года намечалась на улице, около наряженной елки. Там же стоял стол с шампанским и фруктами. Удивление у всех было неописуемое, но и настроение это необычное предложение ещё более подняло. Зажженная ровно в 24 часа ёлка вызвала восторг промерзшей публики. Мороз в тот гол был основательный. Но сколько шуток, смеха, радости было по возвращению в теплый дом!
Я ушла на кухню, как полагается, проверить готовность того, чем намеревалась потчевать дорогих гостей.
В гостиной послышалась музыка. Звучал вальс, когда я появилась в двери.
И вдруг Михаил Михайлович подлетел ко мне, схватил на руки и пустился вальсировать со мною на руках. У собравшихся это вызвало аплодисменты, а у меня, конечно, смущение... Но память хранит эти мгновения с большой нежностью...
В такой момент нашего веселья: поставили пластинку – цыганскую плясовую. И что бы вы думали – в центр вышел Михаил Михайлович с платком на плечах (цыганочка!), а за ним – Александр Семёнович в роли цыгана. Смех и удовольствие эта пара вызвала потому, что Михаил Михайлович был высокого роста, а Александр Семенович – значительно ниже. Причем плечи у «цыганочки» «работали» блестяще, настоящая цыганка могла бы позавидовать.
Вот так могли веселиться и радоваться жизни серьёзные, казалось бы, люди... И всегда Михаил Михайлович был в центре внимания и, так сказать, заводилой.
Близкие люди знали, как великолепно он читал Гоголя, Пушкина, Апухтина, Северянина... Он очень любил басни Крылова. Но особенно близок ему по духу был Николай Васильевич Гоголь. Так чувствовать стиль Гоголя, его неповторимый юмор, смешанный с любовью к своим персонажам, красоту гоголевского языка, не мог никто. Я уверена, что если бы он стал артистом, то мы бы имели удовольствие видеть на сцене большого мастера слова, прежде всего. При чтении (всегда всё наизусть!) его темперамент проявлялся столь ярко, что не мог не вызвать удивления и восхищения.
Даже на фронте с ним были тома Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Крылова.
Незабываем вечер, посвященный выдающемуся лётчику-испытателю Сергею Николаевичу Анохину (60-летие юбиляра). Приглашенных было много, в основном, – лётчики и космонавты. Когда мы с Михаилом Михайловичем вошли в зал, в глазах зарябило от множества золотых звёзд на костюмах собравшихся! Естественно произносились тосты в честь юбиляра.
Наконец поднялся Михаил Михайлович. Свою речь ом закончил стихами Омара Хайяма, которого его переводчик Тхоржевский назвал «никогда и никем не превзойденной вершиной человеческой мудрости». Вдруг, видим, из-за стола поднимается дважды Герой Советского Союза космонавт В.Севастьянов, и как бы в ответ Громову звучит четверостишье тоже Омара Хайяма. Прочел Севастьянов рубайат и сел. Наступила пауза... Но надо знать Михаила Михайловича!.. Он снова поднялся и «выдал» очередное четверостишье того же Хайяма. И, довольный, сел. Но Севастьянов не сдался... Это была незабываемая «дуэль» двух летчиков разного поколения, одинаково влюбленных в поэзию.
Михаил Михайлович очень любил музыку. Малейшую возможность он использовал, чтобы побывать в Консерватории, цыганском театре «Ромэн»... Очень любил концерты хора Свешникова...
Его любимым композитором был Сергей Васильевич Рахманинов. В нашем доме постоянно звучали концерты Рахманинова в авторском исполнении. Обладая абсолютным слухом и способностью воспроизводить любую мелодию свистом, он не только напевал, но и насвистывал любимые романсы Сергея Васильевича и даже целые его концерты.
В 1949 году у нас родилась дочь. Михаила Михайловича в это время в Москве не было: он находился в командировке в какой-то воинской части. Видимо, поэтому первые поздравления я получила от наших друзей. Трогательная телеграмма пришла от Надежды Алексеевны Пешковой (снохи Максима Горького) и Людмилы Ильиничны Толстой (жены Алексея Николаевича Толстого). Позже они прислали поздравление в стихах уже на имя Михаила Михайловича. Полностью стихи я не помню, но там были такие слова: «В день исполнения полвека – Нам подарили человека». (Софочка – я назвала дочь Софией – родилась 13 февраля, а день рождения Михаила Михайловича – 23 февраля; разница в датах 10 дней: жаль, я ошиблась... Мне хотелось, чтобы у дочери и мужа был один главный день в жизни).
Когда Михаил Михайлович вернулся в Москву, он забрал нас из роддома и отвёз на дачу, на которой наша девочка и выросла. Михаил Михайлович хотел, чтобы у него была дочь и всегда – в ожидании – говорил, что маленькая девочки в семье – чудо, а уж бантики, ленточки, платьица приводили его в восторг…
Вскоре после нашего возвращения домой стали появляться первые посетители: оказалось всем было интересно взглянуть на нашу кроху.
Одними из первых были Андрей Николаевич Туполев и его жена Юлия Николаевна. Никогда не забуду расширенных удивленных глаз Юлин Николаевны, когда она увидела наше драгоценное чадо лежащим не в детской кроватке, а на импровизированном ложе из составленных стульев, скрепленных веревками, которые служили и боковыми сетками-ограничителями. Купить детскую кроватку или коляску в то время было не просто: в «Детском Мире» их мгновенно разбирали.
Не забуду приезд Аллы Константиновны Тарасовой и Александра Семеновича Пронина. В холодный вьюжный февральский день они явились к нам с кустом живой цветущей белой сирени и с розовым шёлковым платьицем, специально сшитым для нашей крохи, в придачу. Эта сирень была весной высажена в грунт, выросла в огромный куст и радовала нас много лет своими изумительными белоснежными гроздьями.
Появление дочери принесло, конечно, не только много хлопот, но и радости. Растить её помогала мне мама, тем более, что спорт я не бросила и вскоре опять вошла в число ведущих спортсменок страны. Я благодарна маме за помощь, хотя она всю жизнь протестовала против моего увлечения лошадьми. Она боялась за меня и всегда просила ей звонить по окончании каких-либо серьезных соревнований, чтобы удостовериться, что я жива – здорова. Главным для меня была полная поддержка мужа. Но... до поры до времени. Когда Софочке пришла пора идти в школу, я услышала твердое табу спорту уже со стороны главы семейства. Спорить не приходилось.
Когда дочь стала учиться в Центральной музыкальной школе при Московской Консерватории, Михаил Михайлович отправился в мастерские Консерватории, познакомился с настройщиками роялей и научился у них искусству настраивать этот инструмент, считая, что дети, готовя дома свои музыкальные задания, не должны слышать фальшивых нот. Так в нашей семье появился свой собственный настройщик. Нередко он ходил настраивать пианино и у подружек нашей дочери. Впоследствии они окончили Московскую Консерваторию и не забывают своего настройщика в детстве.
Однажды в разговоре он вдруг сказал мне: «Когда умру, прошу тебя, сделай так, чтобы вместо траурного марша, как принято, звучала бы музыка Рахманинова – его "Вокализ"».
На самом деле исполнить его просьбу в полной мере не удалось, несмотря на мои попытки это сделать (принести пластинку из дома я не догадалась, да и можно ли меня в этом упрекать, учитывая тот момент); в Краснознаменном зале Советской Армии, где проходило прощание, "Вокализа" не оказалось. Но на последующих поминках в нашем доме "Вокализ" звучал в память о достойном и удивительном человеке, о котором поэт Феликс Чуев – авиационный летописец, с детства влюбленный в людей, отдавших весь пыл своей души небу написал:
«Он был из умных и лихих,
Тех, кто не всякому приятен,
Но больше не было таких,
Да и не будет, вероятно»
И еще, но уже в прозе, он написал: «Такова природа человека, ничтожного в своей массе и уникального в штучном исполнении – в таком хотя бы как Громов».
Никогда не упоминается ещё об одной черте характера Михаила Михайловича – о его непосредственности. Помню такой случай: мы поехали на просмотр какой-то картины на «Мосфильм» Вошли через проходную на территорию киностудии. Идём. Я озираюсь, мне всё интересно, а Михаил Михайлович молча шел рядом. Вдруг совершенно неожиданно для меня он запел во весь голос:
«Шаланды, полные кефали,
в Одессу Костя приводил,
и все биндюжники вставали,
когда в таверну он входил».
Я с удивлением воззрилась на него, не обращая внимания на то, что на каком-то расстоянии впереди нас идёт группа людей. От неё отделился один человек, в котором я узнала... Леонида Осиповича Утёсова.
Утёсов и Михаил Михайлович двинулись навстречу друг другу и радостно обнялись. А я и не знала, что они были знакомы Видимо, это знакомство относилось ко времени до моего появления в жизни Михаила Михайловича, а потом их дороги разошлись. И так бывает. И вот встреча! И такая непосредственная! Да, Михаил Михайлович любил шутить, как никто.
Вспоминаются «трудные» для меня дни – это дни рождения Михаила Михайловича. Не отмечать этот день было невозможно. О телефонных звонках я уж не говорю, приходили люди, самые разные – официальные поздравители, хорошо знакомые и совсем незнакомые... Все находили дорогу в нашу квартиру, причем без приглашения и даже без предупреждения, по зову души, желая выразить свое уважение, любовь, благодарность за совершенные Михаилом Михайловичем дела. Воспрепятствовать этому было невозможно. Авиация и люди, связанные с нею, были не только на виду, но и восторженно почитаемы. И первым среди них многие годы был Громов. Двери нашей квартиры были открыты с 12 часов дня и до позднего вечера. Трудности же для меня состояли в том, что я никогда не знала, сколько народу мне надо было принять, а значит – угостить, что и сколько приготовить... Приходили иногда и совсем неожиданные гости, как, например, артисты цыганского театра «Ромэн» Рада и Николай Волшаниновы. Конечно, с гитарой. Им-то не знать, что цыгане из «Ромэна» навещали Михаила Михайловича (любителя цыганского искусства) на фронте и поддерживали с ним связь и после войны. Помню, Рада великолепно исполнила романс «Я ехала домой…», после чего Михаил Михайлович сказал: «За одно это исполнение ей следовало бы присвоить звание Народной артистки СССР».
Переживать этот лень я начинала задолго до его наступления. Зато теперь он вспоминается как что-то светлое, радостное с ощущением благодарности людям.
Интересно, Михаил Михайлович видел всегда и во всём то, что другие не видят и не замечают. Недаром же об этом свойстве Громова рассуждает и ведущий ученый России в области авиакосмической психологии академик В.А.Пономаренко в своей книге «Страна Авиация. Черное и белое», подчеркивая особый интерес летчика Громова к таким наукам, как философия и психология: «Духовное совершенствование – это этическая норма человека, это психологическая норма развития индивидуальной сверхчувствительности. Для меня сейчас становится более понятна глубинная, духовно пережитая мысль М.М.Громова о том, что «решая проблему безопасности полета, надо идти ПО ПУТИ САМОСОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ ПСИХИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЧЕЛОВЕКА посредством воспитания и самовоспитания, с одной стороны, и с другой – СОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ ТЕХНИКИ на основе психической деятельности человека... Лётная профессия совершенствует человека, формируя психологический облик, присущий её специфике». Именно с точки зрения становления системного подхода становится возможным оценить вклад М.Громова в профессиональную подготовку и психологию лётного труда. Читая текст этой книга («Заметки о лётной профессии») и соотнося его с нынешней практикой, удивленно констатируем два безусловных факта: всё, что увидел М.М.Громов, было экспериментально подтверждено в дальнейшем учёными в области инженерной психологии: всё, что было им осмыслено и сформулировано, и сегодня остается актуальным и требующим внедрения».
Книга «Заметки о лётной профессии» стала настольной книгой каждого летчика, уважающего себя и свою профессию, несмотря на то, что она написана более полувека назад и построена на примерах использования старой техники, потому что человек, его психика изменяются не так быстро, как техника.
Михаил Михайлович вывел две важных формулы для людей, дело которых связано с экстремальными ситуациями, такими как авиация, космонавтика и др.: первая – «Чтобы надёжно овладеть техникой, нужно прежде всего научиться надёжно владеть и управлять собой» и вторая – «Психологический "курок" лётчика должен быть всегда взведён для "выстрела" в момент внезапности в любой обстановке».
Удивительный он всё-таки был человек – Михаил Михайлович Громов. Энергия била в нём ключом. Широта его интересов казалась беспредельной. Ему до всего было дело. Недаром в пожилом возрасте он не мог обходиться без снотворного. Жаловался, что по ночам, когда уже хотелось спать, у него в голове как будто шевелился клубок, как он говорил, червей, и это не позволяло ему заснуть. Мозг его работал напряженно и постоянно, творческая его загрузка была предельно интенсивной. Как результат, он вступал, например, в спор даже с именитыми мужами – учеными-психологами. Как-то он собрался в Университет (на Моховой ул.), сказав, что там проходит съезд психологов, на котором должны обсуждать вопрос о таком понятии науки, как внимание. Дело в том, что в учебниках по психологии того времени говорилось, что для «внимания» характерно распределение. Михаил Михайлович опровергал эту установку, заявляя, что существует только переключение внимания. Знание этого понятия важно для овладения «трудно координируемых действий при освоении большого по объёму и сложного по содержанию процесса». («Заметки о лётной профессии». «Тому, кто хочет летать и работать лучше»).
И он поехал на съезд, чтобы отстоять это свое убеждение. И сделал это.
С тех пор в государственных учебниках по психологии пишется вариант Михаила Громова.
Я же в это время сидела в машине и ждала результатов и была свидетельницей радости и удовлетворения от победы, а это был определенного рода переворот взглядов в науке психологии. Молодец!
Но он тут же забыл о своём очередном подвиге. В этом заключена вся его сущность: главное – интерес к делу, выполнение его на пользу людям.
Еще вспоминаю, как однажды мы поехали (конечно, по инициативе Михаила Михайловича) в Академию русского языка и литературы (на ул. Волхонка). Я опять ждала его возвращения в машине.
В данном случае он не мог вынести спокойно, как небрежно стали относиться к русскому языку даже официальные лица, призванные учить людей грамотно говорить и правильно произносить русские слова. Михаил Михайлович возмущался, как стали искажать наш «великий, могучий» (как говорил великий И.С.Тургенев) язык. Правда, борцу за чистоту языка, правильное произношение и правописание здесь не повезло: учёные объяснили ему, что изменения в языке естественны, язык – живая сущность и сохранение старой орфографии и правописания не всегда нужно и правильно. Но сам-то шаг – он же не филолог, а лётчик! – говорит о многом. Но это не значит, что он согласился и его убедили.
Да, это была такая богато одаренная личность, что без сомнения, если бы он не стал лётчиком, то проявил бы себя в других областях человеческой деятельности. Но взяла верх авиация.
Страстность, увлеченность (тем, чем он занимался) до фанатизма, безусловно, способствовали его успехам.
Недаром он оставил в своей книге такие пронзительные строчки: «Я – лётчик. Но я не просто увлекаюсь полётами, а захвачен, проникнут страстью к ним».
К чему бы ни прикасался этот человек, он становился профессионалом в самом высоком смысле этого слова и никогда – дилетантом.
Страсть – великое чувство, данное человеку. Оно способно смести с дороги всё, что мешает ей. Михаил Михайлович обладал именно такой натурой. Вспоминаю, как он, будучи уже глубоко пожилым человеком, любя хоккей, сидел перед телевизором с горящими глазами, а щёки его пылали: он был весь захвачен игрой!
Так было и в спорте, когда он был молодым. Думаю, для многих будет открытием тот факт, что первым чемпионом нашей страны по тяжёлой атлетике был М.М.Громов: он выступал в тяжелом весе (в 24 года!).
Совсем забыто (а это интересный момент в спортивной жизни нашей страны), что такой распространённый и любимый молодежью и принесший столько славных побед вид спорта как пятиборье был внедрен Громовым. Первую группу пятиборцев составили энтузиасты спортивного общества «Пищевик» – Логофет, Варакин, Таманов и ещё кто-то, не помню, при участии самого Михаила Михайловича, насколько ему позволяла служба в Дальней Авиации.
О конном спорте и говорить не приходится: ему он посвятил целую главу в своей книге «На земле и в небе». Важно отметить, что любовь к спорту любовью, но будучи творческим человеком, он и здесь постоянно обращался к науке: читал книги по физиологии, знакомился с работами по биохимическим процессам, происходящим в организме человека и лошади. Как-то я принесла домой книгу профессора Яковлева (Институт физкультуры имени Лесгафта) как раз на эту тему. Было удивительно, как много он почерпнул из неё и потом удивлялся, почему тренеры легкоатлетов и прежде всего – бегунов, не используют ценные изыскания ученого. Писал статьи в газету «Советский спорт», призывая в любой работе опираться на науку. Но, прежде всего, эта книга помогла ему создать особую методику подготовки стипль-чезной лошади, вобравшую в себя также знание тренинга скаковых и беговых лошадей.
Эта методика, осуществленная мною на практике, показала правоту его выводов и рассуждений. Результат – мы с нашей любимицей Дидой установили два всесоюзных рекорда в скачках с препятствиями (стипль-чезах) на четыре и шесть тысяч метров. И то, что моё имя останется навек в истории конного спорта, как единственной женщины-рекордсменки в этом чисто мужском виде спорта, «повинен» он – лётчик и фанат спорта Михаил Громов!
Не могу не рассказать ещё об одном эпизоде моей спортивной жизни, связанной с Михаилом Михайловичем.
В нашей школе была замечательная конкурная лошадь по кличке Боржом, пришедшая к нам из армии (тогда еще существовала кавалерия). Прыгал он прекрасно, но отличался одной неприятной особенностью: если задевал передними копытами препятствие при прыжке, то... «летел» через голову (это самое опасное падение и для лошади, и для человека). Видимо, у него в этот момент наступал какой-то шок. Многие мастера спорта садились на него, но не было человека, который не падал бы с ним таким образом. Конечно, чаще всё обходилось благополучно, но не раз наши спортсмены оказывались в Боткинской больнице. Соблазн же получить его был выше страха. Дошла «очередь» и до меня... Я приняла, конечно, предложение тренера, тем более, что в этот момент у меня не было прыжковой лошади. И на одной из первых же тренировок тоже «пошла через голову». Правда, обошлось: я успела откатиться от падающей лошади. Вообще, я постоянно благодарю своего Ангела-Хранителя. Из скольких опасных передряг я выходила без серьёзных «царапин» (если не считать сотрясения мозга). Да, так было...
Вечером, придя домой, я рассказала мужу о неудачной тренировке и об особенностях Боржома Он выслушал меня и сказал, что на следующее занятие придёт сам, чтобы понять в чём дело.
На следующей тренировке Михаил Михайлович внимательно наблюдал за Боржомом и мною… А в конце спросил: «У него задние ноги подкованы?» Я ответила: «Нет». – «Почему?» – «Он не даётся». – «Надо подковать, чтобы он чувствовал большую уверенность при отталкивании. Далее Михаил Михайлович сказал, что Боржому нужно класть седло сантиметров на пять назад для того, чтобы сместить центровку (вот что значит быть лётчиком-испытателем!).
С трудом, но всё-таки задние ноги Боржому подковали. Седло «съехало» от холки назад на пять сантиметров... И я... я два с половиной года прыгала на нём, и ни разу мы с ним не упали за это время. Практически, Михаил Михайлович спас меня от возможных тяжёлых травм, а, может быть, спас н мою жизнь.
А Боржом отблагодарил меня тем, что на первом же крупном соревновании мы с ним стали обладателями чемпионского титула.
А что касается конноспортивной школы «Пищевик», то именно в ней я достигла высоких результатов в спорте, войдя в список лучших ста спортсменок страны 20-го столетия (учёт шел по всем видам спорта. Конный спорт в этом рейтинге представляли только две спортсменки – Елена Петушкова и я.). Это моя альма-матер в спорте. Я с детства любила лошадей, привязалась к ним до фанатизма.
У Михаила Михайловича любовь к лошадям тоже с детства. В своей книге «На земле и в небе» он с нежностью и теплотой вспоминает жизнь в деревне и своего любимого Красавчика.
Даже на фронте Михаил Михайлович держал при штабе лошадь. Находились люди, которые не одобряли это и называли «барством». Но он считал, что на доклады к Командующему фронтом более безопасно ездить было на лошади, особенно к тёмное время суток, чем на «Виллисе»: на машины с зажженными фарами шла охота фашистов с воздуха.
Кроме того, таким образом он поддерживал свою физическую форму, то есть – здоровье.
Михаил Михайлович иногда приезжал к нам в летний лагерь, находившийся в деревне Чёрная Грязь (жел.дор. станция Сходня) по Ленинградскому шоссе, чтобы поездить верхом, набраться силы и бодрости, поднять внутренний тонус, как говорил. Однажды он приехал, когда все спортсмены были на конкурной площадке – была тренировка по преодолению препятствий. Он попросил лошадь, и ему дали, помню, по кличке Турист, спокойного, добронравного мерина с хорошим прыжком. Никому, конечно, не могло и в голову прийти, что наш гость захочет прыгать, то есть преодолевать препятствия на лошади, не имея для этого достаточного опыта. Но это случилось. Михаил Михайлович направил лошадь на препятствие, но Турист подошёл к нему не в расчёт, поэтому прыжок получился не плавный, а, как говорит спортсмены, «козлом», и Михаил Михайлович вылетел из седла. Когда конники падают, то это иногда вызывает даже смех. Но они умеют вовремя сгруппироваться и даже откатиться от лошади, если и она падает, чтобы не быть подмятыми или даже раздавленными 600-700-килограммовой тушей. А тут летел крупный и неопытный человек! Всем стало страшно. Но всё обошлось благополучно. Михаилу Михайловичу было тогда 48 лет, но он был подтянутым и спортивно сложенным человеком, здоровым, сильным, заряженным энергией. Как-то я пожаловалась, что устала. Он удивлённо посмотрел на меня и сказал: «Ты же молодая... О какой усталости может идти речь?» Вот так. Больше я уже не жаловалась.
Но зато «королём» он выглядел на ипподромной дорожке, когда выигрывал заезд у именитых наездников. Любя лошадь, он часто бывал на Московском ипподроме, был знаком со всеми выдающимися наездниками, жокеями, тренерами. Сам участвовал в рысистых заездах под фамилией Михайлов (фамилия Громов была слишком узнаваема, тем более в те годы). Особенно ему приглянулась серая кобылка Гаити, которую из-за малого роста коннозаводчики не брали в производительницы. Когда началась война, она никому не была нужна и погибла бы, если бы не любовь Громова... Он её фактически спас. Но зато после войны Гаити стала одной из лучших маток страны, дав великолепное потомство рысаков, завоевавших самые престижные призы, определяющие уровень развития коневодства («Дерби»).
У такого сложного и многосторонне одаренного человека, как Михаил Михайлович, характер не мог быть простым. Романтик по натуре, он был педант во всем. Мягкий, ласковый до сентиментальности порой, с одной стороны, жесткий в определенных обстоятельствах, с другой. Разносторонний и в этом. Сознаюсь, жить с таким человеком было непросто. Но всё равно я считаю себя счастливой, потому что мне всегда было интересно рядом с ним. Сдержанный, немногословный – его было трудно вывести «из себя», но зато он был способен хлёстким словом обидеть так, что что это событие не забывается никогда. «Доставалось» иногда и мне. Помню, как-то я совершенно по-глупому проиграла соревнование, в котором была фавориткой. На финише меня встретил Михаил Михайлович. Не обращая внимания на моё отчаяние, он при всём честном народе изрек: «Тебе надо сидеть дома и плести кружева, а не выступать на лошадях в соревнованиях». Сел в машину и уехал, оставив меня в слезах от случившегося. Потом-то я поняла, что им руководила досада от несбывшейся надежды на мою победу. Но тогда мне было очень больно, тем более что утешения я не получила и дома...
Второй случай, как пример: вспоминается обида совсем уже незаслуженная. Я выиграла труднейшую скачку с препятствиями (стипль-чез) на шесть километров с рекордным временем, который «жив» до сих пор, кстати, Михаил Михайлович поздравил меня, но тут же добавил: «Могла бы пройти ещё резвее». Это он судил по состоянию лошади: Дида была в полном порядке по окончании соревнования, как будто и не скакала. Вот такой характер, заряженный на победу по максимуму.
Михаилу Михайловичу не были чужды и чисто мужские забавы. Я имею в виду охоту. Каждую весну и каждую осень он ездил в Переяславль-Залесское охотхозяйство, выбирая два-три свободных дня. Сразу оговорюсь: с возрастом его отношение к охоте изменилось. А однажды он заявил, что больше такого рода развлечения он не приемлет. Видимо, в душе стала возникать жалость к тем существам, которых приходилось убивать. Как-то раз он взял на охоту и меня. Была осень. Предполагалась охота на лося. Приехали мы в охотхозяйство поздно вечером. Нас радушно встретил «хозяин» охотничьего домика. У него уже собрались участники предстоящего события. В большой полутемной комнате за столом сидело несколько мужчин. Уютно горел камин. Мужские разговоры, воспоминания, обсуждение плана завтрашнего похода меня не очень интересовали, и я ушла в отведенную нам комнату, занявшись чтением. Подъём утром был довольно ранним. Разумеется, я ни на какую охоту не пошла, предоставив мужскому полу получать сомнительное, с моей точки зрения, удовольствие. Сама же отправилась в ближайший уже по осеннему голый лес. Гуляя по берегу озера, вдыхая как-то особенно пахнувшую осенью вялую траву, я молилась про себя, желая неудачу охотникам, К моему счастью, так и случилось: охотники вернулись с пустыми руками. Я не скрывала своего настроения.
В тот же день мы вернулись домой. Михаил Михайлович считал охоту разрядкой от повседневной напряженной работы. Я не возражала, но предпочитала его возвращение без «трофеев». К тому же он очень любил природу. А весенняя охота на птиц была особенно привлекательна, так как в ней участвовали собаки, которым свойственен охотничий азарт, вызывающий страсть и в человеке...
В своей книге «На земле и в небе» он эмоционально описывает охоту с четвероногими помощниками. Тем не менее, заканчивается эта глава словами: «Да, что было, то прошло. Теперь я не мог бы охотиться по зверю. А когда подумаешь, да вспомнишь подранок, то, кажется, начинаешь терять к себе уважение. Но ведь обжорство тоже – хорошая и ужасная страсть!» Я же делаю вывод, что человек должен поступать разумно, подчиняя себя не страсти в таких делах, а только допустимой необходимости.
Когда его не стало, я как-то села за стол с листком бумаги и написала; «Что оставил этот человек после себя на земле – в авиации, в спорте, в памяти людей...» Оказалось, что очень много.
Например, в авиации:
– испытал много самолётов разного типа от самых маленьких (самолёта Поликарпова У-2 – По-2) до самых больших, таких как «Максим Горький» Туполева; не раз спасал ценные экземпляры опытных самолётов для дальнейшей работы и усовершенствования;
– совершил несколько самых известных перелётов, оставшихся в истории страны, так как они имели не только политическое значение, но и чисто техническое для развития авиации. Это:
– на самолёте Р-1 с бортмехаником Е.Родзевичем он совершил перелёт по маршруту Москва-Пекин-Токио (1925 г.);
– на самолёте АНТ-3 «Пролетарий» с тем же Е.Родзевичем совершил круговой полёт по Европе – Москва-Кенигсберг-Берлин-Париж-Рим-Вена-Варшава-Москва (1926 г.);
– на самолёте АНТ-9 «Крылья Советов» с бортмехаником В.Русаковым совершил перелёт Москва-Берлин-Париж-Рим-Марсель-Невер-Лондон-Париж-Берлин-Варшава-Москва (1929 г.);
– вместе с А.Филиным (второй пилот) и И.Спириным (штурман) совершил длительный полёт по замкнутому кругу, во время которого была достигнута рекордная дальность – 12411 км (1934 г.);
– за установление самых престижных в авиации рекордов дальности (за два мировых рекорда дальности по ломаной линии и по прямой он вместе со своим экипажем – вторым пилотом А.Б.Юмашевым и штурманом С.А.Данилиным – был удостоен после перелёта Москва-Северный полюс-США в 1937 гажу самой главной награды ФАИ – медали де Лаво, которую до них эта Международная авиационная Федерация не присуждала два года за неимением достойных кандидатов).
Мало кто знает, что совершая полёт через Северный полюс в Америку, Михаил Михайлович уже имел Звезду Героя Советского Союза за № 8, полученную за испытание самолета АНТ-25 (РД) и установление мирового рекорда дальности по замкнутому кругу в 1934 году (вторым пилотом был А.И.Филин, штурманом – И.Т.Спирин). В 1937 году Положения о награждении второй Звездой ГСС ещё не было. Поэтому это высокое звание за полёт через Северный полюс его товарищи А.Б.Юмашев и С.А.Данилин получили, а он остался без второй Звезды. Единственно, чем он гордился открыто, так это, как он выражался, «прозвищем» – Лётчик №1, закреплённым за ним всем авиационным миром.
– кроме того, он создал ЛИИ (Лётно-исследовательский институт), став его первым начальником. После того, как Михаил Михайлович ушёл из жизни, институт стал носить его имя – ЛИИ имени М.М.Громова. Велика память и благодарность людей!..
– он был также инициатором создания в стране уникальной Школы лётчиков-испытателей (ШЛИ), выпускники которой продолжили его дело.
Михаил Михайлович написал методическое пособие о психофизиологической подготовке лётчиков. ШЛИ стала альма-матер практически всех последующих поколений выдающихся лётчиков-испытателей.
– Громов – единственный среди лётчиков удостоился высокою научного звания «профессор» по «Технической эксплуатации самолетов и моторов». Это было в 1937 году. Любопытный момент: я узнала, что мой муж – профессор, прожив с ним уже более двадцати лет: никаким регалиям он не придавал никакого значении. Но я работала в ВУЗе и знала цену научным званиям и поэтому спросила, а где же такое важное Удостоверение. Михаил Михайлович равнодушно и спокойно ответил, что, видимо, оно находится где-нибудь в ВАКе. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы заставить его написать просьбу в Высшую аттестационную комиссию выдать ему этот документ: Тем не менее сам он туда не пошел. И вот однажды к нам в дом явился А.В.Беляков (штурман экипажа В.П.Чкалова, совершившего перелет через Северный полюс в Америку в 1937 году), которому руководство ВАК поручило эту миссию – отдать, наконец, Громову причитающиеся ему «профессорские корочки». Сейчас они находятся в Государственном Историческом Музее на Красной площади.
– далее – не имея специального академического командного образования, командовал во время войны 3-ей и 1-й воздушными армиями, не без успеха проведя ряд боевых операций.
В 1-ую ВА входил французский полк «Нормандия» (ставший позже «Нормандия-Неман»), который участвовал в составе 1-й ВА в битве на Курской дуге и за Белоруссию. Но лучше я обращусь к самому Михаилу Михайловичу. В своей книгу «На земле и в небе» он пишет: «…я, решив воспользоваться передышкой, провёл разбор деятельности французского полка «Нормандия». Для этого я вызвал к себе командный состав полка. В начале боевой деятельности, как я узнал, французы несли неоправданные потери. Летали же они блестяще и виртуозно. Дрались безупречно храбро, никогда не считаясь с численностью вражеских сил. Однако они вели войну в том джентльменском стиле, который существовал в Первую мировую войну.
Нужно было в корне изменить их методы и способы ведения войны в воздухе. Взаимодействие и организованность должны были стать во главу угла. Тактика и организация были для них новыми. Этот разбор вскоре дал положительные результаты. «Нормандцы» стали воевать эффективно и отлично. Некоторым из них было присвоено звание Героев Советского Союза».
А в 1944 году3 правительство Франции наградило Михаила Михайловича высшим французским орденом – Командорским орденом Почётного Легиона.
«Интересна история возникновения этого ордена, – пишет дальше Громов. – Орден был учреждён Наполеоном и имел три степени: солдатский орден Почётного Легиона, офицерский и командорский (для высшего воинского состава). Традиция требовала, чтобы все офицеры в общественном месте тотчас же вставали при входе туда кавалера этого ордена. Не знаю, сохранилась ли эта традиция сейчас. Надо сказать, это был достойный знак наивысшего уважения к награждённому.
Материально награждённый обеспечивался до конца своих дней.
Его дети имели право поступить в высшее учебное заведение без экзаменов».
Между прочим, Михаил Михайлович практически никогда не надевал пиджак с орденами или даже с колодками, но всегда на его костюме была звезда Героя Советского Союза и маленькая красная пуговка-колодка французского Командорского ордена Почётного Легиона.
– оставил после себя немало учеников, в том числе – В.П.Чкалова, для которого сделал ещё одно доброе дело: встал на защиту горячего, талантливого лётчика, когда того выгнали из армии за недисциплинированность, и добился его возвращения в ряды авиаторов.
– и ещё многое-многое другое. Важно то, что он прожил свою жизнь так, что люди, благодарные ему за поддержку и помощь, обращались к нему в письмах со словами: «Дорогой наш Человек!»
Слово «человек» - с большой буквы.
Это дорогого стоит.
Вспоминаю, как однажды я сказала Михаилу Михайловичу: «Ты же не знаешь этих людей, а пишешь и ходатайствуешь о них... Достойны ли они этого? Может быть, правильнее узнать о них сначала что-либо, а потом уж ставить свою подпись под прошением?» Михаил Михайлович ответил мне так: «Раз люди обращаются ко мне, значит, их заставила это сделать нужда, и я должен им помочь, а не отворачиваться от них». Кстати, просто удивительно, как его имя помогало людям преодолевать чиновничьи препоны. А он не боялся обращаться и к «самым сильным мира сего». Даже таким как Л.П.Берия, когда потребовалось встать на защиту С.П.Королева, отправленного в далёкие края, где он был обречен. Мария Николаевна Баланина. мать Сергея Павловича, всегда вспоминала с благодарностью об этом поступке Михаила Михайловича, хотя сам он никогда в своей жизни не рассказывая об этом. Вот отрывок из письма Марии Николаевны:
«Дорогой Михаил Михайлович!
Пусть Вас не удивит это письмо. Сегодня День Космонавтики – я была во Дворце Съездов, в Аллее Космонавтов и у Кремлевской стены. Жизнь Сергея пробежала перед глазами... И вот вспомнился мне Громов Михаил Михайлович. Как и почему я пришла тогда к Вам, не буду утруждать Вас, постараюсь рассказать в своих маленьких отрывках-воспоминаниях. Найти Вас и попасть к Вам в те времена было очень трудно. Я шла к Вам с тревогой, боясь ошибиться во внутреннем моем представлении о Вас. Вернувшись домой, я сказала своему мужу: «Глядя на него, я думала – это потомок тех, кто «шли из варяг в греки». Теперь не только я, но сама История должна сказать Вам СПАСИБО. Вы дали мне возможность вырвать из Колымы моего сына.
Я не хочу сказать, что не будь Королева, ничего не было бы, но когда? И если Сергей через все испытания тех лет смог пронести свою мечту, свою целеустремлённость, и если на граните памятника я видела сегодня не только роскошные цветы, но и просто зелёные веточки – благодарность народа, так доля этой благодарности принадлежит Вам, Михаил Михайлович.
Да, Вы имели гражданское мужество, которое, увы, не всем большим людям дано, как я могла убедиться.
Я навсегда сохранила добрую память о Вас и благодарность матери.
Всего-всего лучшего желаю Вам.
Мария Баланина – мать Королёва Сергея Павловича. 12 IV 1969 г.
– вспоминается, опять-таки, в связи с именем Сергея Николаевича Анохина потрясение, испытанное мною на поминках ушедшего от нас замечательного человека. Маргарита Карловна, жена Анохина, умная, красивая женщина, всегда заряженная волевой энергией, прожила с Сергеем Николаевичем долгую, полную постоянных тревог и волнений жизнь. Несмотря на славу своего мужа, она сохранила свою девичью фамилию и осталась до конца Раценской. И не мудрено: ведь она сама была не менее знаменитой планеристкой и наставником многих молодых людей, дерзавших связать свою жизнь с небом.
Так вот, Маргарита Карловна, как истая христианка, устраивала все необходимые поминки по мужу. В один такой печальный день в квартире Анохиных собралось довольно много народу, главным образом – космонавтов, с которыми Сергей Николаевич работал последние годы. Уже много было сказано хорошего об этом человеке, когда в передней раздался звонок. Хозяйка открыла дверь, и в квартиру вошёл красивый высокий худощавый человек с копной седых волос на голове. Все присутствовавшие поднялись, уважительно его приветствуя. Он сел за стол напротив меня. Он не был мне знаком. Снова помянули Сергея Николаевича. Но тут вдруг поднялся (к сожалению, не помню его фамилию) дважды Герой Советского Союза и попросил слова… Дальнейшее меня так поразило, что я запомнила практически слово-в-слово сказанное (к тому же, придя домой, я всё услышанное записала). Этот космонавт сказал: «Мы хорошо помянули Сергея Николаевича, отдали ему заслуженное, а теперь мне хочется предложить всем выпить за здоровье присутствующего здесь Павла Владимировича. Мы знаем какую роль Вы играли, работая рядом с Королёвым, будучи его правой рукой. Мы считаем Вас Патриархом космонавтики. За здоровье нашего Патриарха!»
Поднялся мой визави (это и был Павел Владимирович Цыбин – выдающийся ученый-конструктор космических и авиационных аппаратов). Вот его речь: «Я благодарю вас всех за высокую оценку моей деятельности. Но позвольте мне сказать вам – молодым людям, что при всём богатстве нашего русского языка нужно бережно относиться к нему. Слово «патриарх» – очень высокое слово и бросаться им по всякому поводу нельзя. Если хотите знать моё мнение, то этим словом можно назвать только двух человек в нашей области: в космонавтике – С.П.Королёва, в авиации – М.М.Громова».
Такую высокую оценку сравнивать не с чем, поэтому я просто онемела от этих слов, а потом мне захотелось, чтобы о ней знали все, благосклонно относившиеся к Громову, и почему-либо не принимавшие его. Что ж, я это сделала в своих воспоминаниях.
Последние годы стали для Михаила Михайловича, слава Богу, очень творческими: он начал писать книгу своих воспоминаний. Но эта книга, по его мнению, не должна была носить развлекательный характер, хотя описание разных полётов, безусловно, увлекательно. Он ставил себе цель заставить молодого человека задуматься о многом и прежде всего о том, как найти себя в жизни. Он писал, а я печатала на машинке, правила рукопись... Я и так всю жизнь печатала всё, что он писал, а тут был большой труд...
Уже после кончины Михаила Михайловича я издала три его книги:
«Заметки о лётной профессии», «Через всю жизнь» и «На земле и в небе». Моя забота состояла в том, чтобы правильно подобрал материал и сохранить стиль автора, чтобы читатель мог прочувствовать аромат громовской речи, а он был великолепным рассказчиком.
Эпиграфом к книге «На земле и в небе» я поставила слова Михаила Михайловича: «Я прожил трудную и счастливую жизнь, и мне захотелось рассказать о ней всё от начала до конца, от детства до сего времени. Я – лётчик, но мне кажется, что опыт моей жизни пригодится для любого человека». Эти слова подтверждается следующими строками из письма Елены Константиновны Ивановой, вдовы погибшего лётчика: «Завидная судьба у Михаила Михайловича Громова: сколько раз в жизни он ходил на краю пропасти и вышел победителем со славой и почётом. И этот человек всем этим обязан только себе. Кто его даже не знает близко и тому ясно, что он всегда как внешне, так и внутренне подтянут. Внешний вид человека всегда характеризует и содержание самого человека. Счастья, благополучия ему желаю от всего сердца».
Надо сказать, знакомых у Михаила Михайловича было много, друзей – мало. Кто становится другом, а кто остаётся в разряде знакомых, определить трудно. Одно ясно, это люди, души которых настроены на одну волну, их взгляды, увлечения близки и понятны каждому. Ведь это из сферы интимной жизни души каждого человека. И это были люди, проверенные временем, они пришли в основном из его молодости. Но время беспощадно. Вот почему можно было услышать от Михаила Михайловича горькие слова: «Круг сужается». Сам Михаил Михайлович ушёл из жизни 22 января 1985года.
А в ночь с 31-го декабря 1984 года на 1-е января 1985 года мы вдвоём встречали Новый год. Не знаю, что заставило меня в тот день (31-го декабря 1984 года) быть решительно настроенной и настойчивой в необходимости отметить этот бодрящий душу праздник, несмотря на то, что Михаил Михайлович не был склонен это делать по состоянию здоровья. Тем не менее, я накрыла на стол, как подобает в таком случае, принарядилась сама, заставила Михаила Михайловича одеться парадно, и ровно в 12 часов ночи у нас «выстрелила» пробка шампанского. Мы вошли в новый, как надеялись, благополучный год. Никаких тяжёлых предчувствий у меня не было… Но через три недели Михаила Михайловича не стало. Ушёл из жизни самый близкий и дорогой мне человек. Знал ли он в полной мере это при жизни? Не знаю... Я всегда 6ыла очень сдержана в проявлении своих чувств. Может быть потому, что я – сибирячка, уроженка сурового края? Конечно, мешали и мои собственные проблемы и прежде всего – стеснительность, которой страдала.
После того, как я осталась одна, я изменилась, стала более терпимой, вдумчивой, философичной… Не могу себе простить, например, что когда Михаил Михайлович быт «удалён из авиации» и переживал тяжёлые времена депрессии, я не догадалась поддержать его тем, что не подтолкнула его заняться живописью. Это занятие могло бы его спасти: ведь он был очень одарен в этом плане.
Неспроста же привело это увлечение совсем ещё юного Громова в мастерскую выдающегося художника Ильи Машкова, который, увидев его рисунки, советовал серьёзно заняться живописью. Почему сам он не сделал это, не знаю… Жаль, что мы часто не используем свои возможности на благо себе самим, я же не поняла, что ему нужна была моя помощь...
Утро 22 января началось как обычно, и он совсем не собирался умирать: встал, сделал зарядку, принял душ, побрился, позавтракал (я ещё спала), после завтрака всё убрал за собой и сел читать газеты. Но читать не смог: одолевала слабость. Поэтому, место того, чтобы присоединиться ко мне и начать работать над книгой (мы готовили к печати «Заметки о лётной профессии»), он решил прилечь. Я даже обрадовалась: появилось время приготовить обед. Решила в этот день сделать любимые им пельмени. Но… пельменей Михаилу Михайловичу попробовать уже не пришлось: «Скорая» увезла его насовсем. Последние его слова были обращены ко мне, и этого я никогда не забуду: «Сядь рядом со мной. Возьми мою руку в свои ладони».
И угас он, словно свеченька
восковая, предиконная,
мало слов, а горя реченька,
горя реченька бездонная».
(Н.Некрасов)
А накануне вечером, почти ночью, произошло то, что если бы оно не произошло, я кусала бы себе локти до конца своей жизни, жалея, что не сделала этого, но, слава Богу, ТО произошло. А это вот что: Михаил Михайлович пошёл спать, а я ещё долго занималась его книгой «Заметки о лётной профессии» (между прочим, первое её название было «Тому, кто хочет летать и работать лучше», и оно мне лаже больше нравится, так как более универсально, то есть проблемы, поднятые в ней, касаются не только лётчиков, но всех, кто так или иначе связан, прежде всего, с экстремальными профессиями). Разложила весь материал на столе, записала вопросы, требовавшие уточнения у автора, словом, все подготовила для работы на следующий день. Было уже за полночь. Осталось для меня последнее – прогулять собаку и спать-спать... Оделась, надела ошейник на Юльку и пошла к двери... Уже открыла её... И тут заметила, что в комнате у Михаила Михайловича горит свет. Я вернулась и вошла к нему. Смотрю, он готовит себе какое-то лекарство. Я остановилась, и что-то подтолкнуло меня сказать ему: «Знаешь, я только что дочитала твою книгу и подготовила всё к завтрашней работе. С утра начнём и, думаю, завтра закончим. Мне хочется сказать тебе, какой же ты молодец, написал такую прекрасную книгу. Главное, серьёзные и важные вещи изложены просто и понятно, что я, довольно далёкий от авиации человек, всё поняла, и мне было интересно». Он посмотрел на меня и сказал: «Спасибо тебе за это. Ты так редко меня хвалишь, что твои слова мне очень дороги».
Я остолбенела, я не ожидала услышать такое. И вдруг до меня дошло, как же мало мы доставляем радости своим близким! Нет, так нельзя жить... Надо всегда помнить великого Сент-Экзюпери: «Мы отвечаем за тех, кого приручили». Значит, что-то я недодала этому человеку и теперь об этом сожалею, но поздно… Только теперь я поняла, что могла бы быть гораздо мягче, терпимее. Но жизнь много сложнее, чем рассуждения о ней. Как поздно мы прозреваем порой.
Сущность М.Громова точно выражена в словах, высеченных на мраморной доске на Новодевичьем кладбище – «Философ подвига, теоретик героизма» (эти слова принадлежат ученому-биологу Брагину А.М.).
Чтобы закончить свои воспоминания о Михаиле Михайловиче Громове, я подумала, что 6yдет вполне уместно привести небольшую статью, напечатанную в газете «Вечерняя Москва». Она была посвящена памяти ушедших выдающихся людей в 2011 году: «Смерть сама решает, когда и кому прийти. Для неё неважно, молод человек или стар, хорош собой или не слишком. Она приходит – иногда мгновенно, будто напав из-за угла, иногда – подползает долго, мучая н истязая. И потом ставит точку. Ибо синоним смерти – необратимость. Но некоторые точки всё же обращаются в многоточия. Не потому, что кто-то может вернуться – потому что мы их помним. И до тех пор, пока их имена что-то значат для оставшихся, они – живы».
Нина Георгиевна Громова и Алла Михайловна Ползунова - две легенды конного и рысистого спорта
В декабре 2018 года Нина Георгиевна написала новогоднее пожелание всем российским конникам: «Любите, уважайте и берегите друг друга - потому что слово «конник» обвязывает нас быть людьми с большой буквы! И пусть Новый год будет счастливым и для людей, и для лошадей! Ваша, Н.Громова»
Ссылки на публикации
Ссылки на видео о Нине Георгиевне и Михаиле Михайловиче Громовых
Выражаем глубокие соболезнования родным и близким Нины Георгиевны. Вечная слава и память ВЕЛИКОМУ ЧЕЛОВЕКУ!
Прощание с Ниной Георгиевной Громовой состоится 30 января в колонном зале Центрального Московского ипподрома. Легендарная всадница будет похоронена на Новодевичьем кладбище рядом с мужем, знаменитым лётчиком Михаилом Михайловичем Громовым.
Фото:
