Говорила мама мне,
что любовь с обманами,
Да напрасно тратила слова.
Я ее не слушала,
вот тебе и скушала!
Мама, мама, как же ты была права!..
.
- А ну-ка перестань! - приоткрыл глаз Неулыба, полулежа на диванчике у гирокомпаса.
- Есть, товарищ командир! В отсеках осмотрено, замечаний нет! - звонко реагировал озорной Юла, а через несколько минут забывался и снова подвывал, - Ах, с Ванечкой на саночках...
Пресекать сольные номера Юлы было больше некому. Да и незачем - управлению лодкой они не мешали.
Неулыба чувствовал: команду надо расшевелить, «поднять». И дал команду - выдать на отсечные бачки, в старшинскую и офицерскую кают-компании все лучшее, что есть в провизионке. Есть от пуза. Транслировать по отсекам музыкальные записи, любые, от душещипательных до фривольных. На заказ из отсеков.
Кроме вахты, «господа-офицеры» собраны в кают-компанию. С полотенцами, в «разовых» трусах и майках. Неулыба оглядел присутствующих: обтянутые скулы, бледно-зеленые лица.
- Ну-с, дорогие товарищи. Качка качкой, жара жарой, а жить надо. Предлагаю товарищеский ужин, без всяких условностей и церемоний. Хозяинуем сами. Как вы понимаете, наш вестовой укачамшись. Поэтому открывайте все сами, кто и что захочет. Для ясности: крепкого не будет. Можете рассказывать байки. Любые. Вплоть до похабных.
Офицеры подсаживались, жались друг к другу, поглядывали на командира: не сбрендил ли?
- Чего молчите? Тогда, с вашего разрешения, начну морскую травлю я. Если неинтересно, кто-нибудь покашляйте. Уговор?
- Уговор, - помалу зашевелились будущие флотоводцы.
- Ну, значит, я первый, - приподнял мускат на полстакана Неулыба. - За наше благополучное плавание. За наш поход. А расскажу я вам курсантскую байку, из истории нашего . Наш курс был маленький, за вольность духа прозван «бандой Олейника», а перед нами был втрое больший, прозванный «китайским». И была в одной из рот этого «китайского» курса знаменитость - комроты капитан Бондаренко. Из тех кадровых служак, кто сплавился в окопах Сталинграда и до того стал упертый, что и противотанковой гранатой не своротишь. И, дотянув до ротного, гнул по-своему, когда и война давно закончилась. И стал ходячей легендой за свои служебные чудачества.
Стоит Бондаренко дежурным по училищу. А втыкали его за службистскую безотказность в дежурство на все «круглые даты». Стоит под праздник и к ночи докладывает на квартиру начальнику училища: «Товарыщ капытан першого рангу. Докладаю - усэ в порадки. Тильки тры пьяных буки избилы двух веди».
- Что? Что? Не пойму, повторите.
«Докладаю - тры пьяных буки избилы двух веди». Это он военную тайну соблюдал. Означало - три курсанта второго, то есть нашего, курса избили двоих курсантов третьего курса.
Рота капитана Бондаренко размещалась этажом ниже. И мы после поверки перед отходом ко сну всегда потешались, глядя на цирк у соседей. Крепко уважал капитан Бондаренко вечерние поверки. Длились в его роте по полтора-два часа. За что курсачи люто ненавидели ротного.
Такая картинка: стоит рота, перед строем ходит Бондаренко. Смотрит в пол. Сосредоточенно смотрит. А из задних рядов строя - «дурак», «идиот»...
Бондаренко голоса на цвет не различал, но слух имел.- От тут казалы «». Хто казав? Два шага уперэд! Ага, нету! Немае таких!.. А бачитэ, шо за оскорблению начальника? Пры сполнении! Ага, нэ знаетэ! - строго оглядывал он шеренгу. - Положено десьять суток арэсту! Строгого режиму! Старшина, принэсть Дисциплинарный устав!
Старшина роты, из старых флотских мореманов, которому все это до чертиков надоело, уходил в канцелярию и, выкурив там беломорину, возвращался и докладывал:
- Разрешите доложить? Не нашел. Нет устава.
- Як нет устава? - от удивления Бондаренковы брови ползли вверх. - Должен быть!
- Разрешите доложить? Наверно, кто-то украл. Вернее, спер...
- Як спэр? Тэ ж казенно имущество! - удивление комроты переходило в негодование. - За тэ ж под трыбунал! Хто взяв?
Строй не сознавался. Из строя по-прежнему неслось: «идиот», «пяхота»...
Бондаренко продолжал шагать перед строем:
- Ходют слухи, шо капитан Бондаренко - идиот... И, подняв вверх палец: - Уточняю! Капитан Бондаренко - не идиот!
И продолжал невозмутимо вышагивать перед строем. И вдруг становился во фрунт, прикладывал руку к головному убору и прокрикивал, набрав в грудь воздуха:
- Для сплочения коллективу, ура!
.
Из строя неслась разноголосица: «Ур-ра! Дур-рак!..» Кают-компания сдержанно посмеялась. Настроение, однако, размягчалось. И глубинное раскачивание, и липкая духота не казались уже такими изматывающими. _ Ну, старпом, твоя очередь.
- Вы уж лучше еще что-нибудь. Вместо меня, - заскромничал Халваныч.
- Ну, что еще? Старпом отдал мне свою очередь. Ладно, расскажу про подгот. Для сведения, в 1944 году поступил я воспитанником в Горьковское военно-морское подготовительное училище. Были мы в основном из беспризорников, подобранных на дорогах войны. Был такой приказ Сталина: мальчишек - детей фронтовиков - направлять в училища. В таком оказался в неполные 15 лет и я, хотя о море не имел ни малейшего представления. Но не об этом байка. Был у нас командиром курса некто капитан 2 ранга Кузькин. До войны командовал эсминцем на Черноморском флоте и в 1939 году умудрился посадить корабль на камни. Не верьте, что все тогда попадали на Воркуту или Колыму. Тогда придумывали египетские казни пострашнее. И приговорили Кузькину - платить ему стоимость аварии сполна. Тысяч, наверное, двести. А чтоб мог платить, служить Кузькину в доблестном флоте и дальше! Ну, ясно, что платил бы он лет двести и его потомство до восьмого колена. С тем и застала его война. Задвинули Кузькина в тыловые эшелоны да и забыли о нем. И вот на почве бесконечных удержаний Кузькин слегка того, чокнулся. Но службу тянул. Особой страстью кап-два Кузькина было сбережение социалистического имущества. Любил командир курса копаться в свалках на хоздворе. И когда на уроках мы видели в окна, что комкурса с крюком проследовал к мусорной куче, уже знали - будет построение по тревоге. Найдя в мусоре рваный ботинок, Кузькин немедленно строил курс, носил находку перед строем и гневно обличал курсантов в преступном отношении к социмуществу.
А мы в то время только что приняли присягу и получили право на увольнение в город. Ходит Кузькин перед строем увольняемых. Придраться не к чему. Все по уставу. И начинает инструктаж, как вести себя в увольнении:
Здесь после перебазирования из Горького в 1947 году располагалось Саратовское военно-морское подготовительное училище.
- Вот вы, товарищ курсант, идете по городу. А навстречу вам проститутка. Ваши действия? - тычет он в ближайшего курсантика.
Получив такую вводную, пятнадцатилетний вояка хлопает лопухами, разевает рот и таращит глаза. И хватает воздух.
- Повторяю вопрос, - строго вопрошает Кузькин. - Навстречу вам идет проститутка. И виляет бедрами. И охмуряет! И охмуряет! Ваши действия?
Лопух молчит.
- А ваши действия, товарищ курсант, должны быть: стать во фрунт, приложить руку к головному убору и произнесть: «Никак нет, товарищ проститутка! Я - честный курсант! Я присягу принимал! И не позволю! Не позволю!» И кругом! Шагом марш! И доложить по команде!..
Ну, ясно, после такого инструктажа мы рьяно рассматривали всех встречных женщин: эта? А может, вот эта? И страшно хотелось, чтобы нас поохмуряли...
Мало-помалу офицеры оживились, пошли байки. По разбуженному азартному нетерпежу - «Дай я! Дай я расскажу!»
Когда же явно обозначился «выдох» морской травли, Неулыба закруглил:
- Ну, господа-офицеры, продувка макарон кончилась. Шепот, ты на северной бригаде плавал? Знаю, плавал старпомом. Покажи парням, как там играют в особый вид морского козла - в «шпоньку». Этой игрой мы отмечали важные события в походах: шпонька штормовая, шпонька курильская. Умственное развитие гарантирую. Кто свободен от вахты, рекомендую. Замполит, прояви инициативу. А мне - в центральный...
.
Время текло, невзирая на невыносимую духоту и качку.
К исходу третьих суток качка стала замедленно-пологой. Тайфун наверху явно уходил.
Лодка всплыла. Огромная зыбь носила ее так, что горизонт и небо казались то вогнутой, то выпуклой чашей. Но ветра не было. Лодка, пофыркивая выхлопом, рванула в назначенный район.
Требовалось выбрать отставание по графику перехода.
***
Субмарина в заданном районе уже шестые сутки. Неинтересные монотонные сутки, днем - выматывающая парная баня на глубинах, где пугали непонятные сильные водовороты, глубокой ночью - подзарядки батарей и томительно ожидаемая (относительная, но все в сравнении) благодать прохлады. Ночью экипаж жил полногрудо: дышал, жевал, вожделенно поглядывал на доски с отсечными номерками, дающими право по очереди выскочить на мостик и жадно подымить, зажав сигарету в кулак.
А район был пуст. Ни рыбаков, ни судов, ни кораблей. Ни даже самолетов. Поход обещал быть «пустышкой». Неулыба уже прикидывал «оценку» вождей-флотоводцев. И от такой перспективы крепко заскучал. Привычно приткнувшись под козырьком мостика, настороженно оглядывал темень, вахтенного офицера и сигнальщика: не дремлют ли? И тихонечко насвистывал самому себе песенку военных лет про :
- группа малых судов-угольщиков, оснащенных устаревшим вооружением и громко именуемых «дивизионом сторожевых кораблей» ТОФ в период 1938-1945 гг. (примечание автора)
Продолжение следует.
