Пока я, как в дремучих джунглях Амазонки, разбирался на огромном
планшете в гаванях и причалах, где и кто к какому причалу прилепился из
наших кораблей бригады, этот зануда с важным видом, заложив короткие
ручонки за спину, прохаживался рядом по просторам своего оперативного
владения. Комично колыша своими короткими штанинами брюк, он нудно
воспитывал меня в духе Строевого устава. Он даже все номера статей
помнил наизусть и монотонно излагал их в надежде, что я их не знаю.
Кое-как ухватив расстановку наших сил на оперативном планшете, я
поспешил сбежать от этого неожиданного и такого занудного воспитателя.
- Товарищ капитан 3 ранга, разрешите идти? - выдал я свой последний
уставной перл и рванул восвояси.
Теперь, когда я завладел у этого шутника тактической обстановкой на
театре, вся моя наиглавнейшая задача заключалась в том, чтобы не прозевать
появление в дивизионе НШ Любимова и, гаркнув на весь причал 'Смирно!',
доложит ему рапортом о происшествиях за ночь.
От того, как ты встретишь утром начальника, всегда зависит твое
дальнейшее дежурство и не только.
Встретил я Любимова вовремя и четко доложил ему свой рапорт, но
случилась совсем другая незадача, которую я даже не мог предвидеть.
Глаза в глаза застыли наши взгляды и по появившемуся нездоровому
блеску в них я понял, что где-то все-таки я прокололся. Острый глаз Леонида
Иваныча заметил на моей руке, приложенной к головному убору во время
рапорта, сверкающее золотом обручальное кольцо.
- Дугинец, снимите кольцо. Вы, что не знаете, что ношение обручальных
колец офицерам на службе запрещено? - спокойно и твердо начал воспитывать
меня НШ.
Откуда только появилась у меня эта неестественная наглость перечить
начальнику... Должно, как и Елисейкин, не совсем выспался, да еще эта
зануда в коротких штанишках завел меня с самого раннего утра и от этого я
совсем озверел.
- Никак нет! В уставе про это не написано. Там сказано, что запрещается
ношение перстней. Про обручальные кольца там нет ни слова, - абсолютно
уверенный в своих познаниях уставов, уперто заявил я.
- Кроме устава есть еще и Директива, в которой про это написано, -
несколько раздражаясь моей наглостью, продолжил свою мысль Любимов.
- Мне это кольцо надели в государственном учреждении, которое
называется Дворец бракосочетания. Не вы мне его надевали, не вам его и
снимать, - сам я поражался собственной наглости, в которую меня понесло,
и продолжал защищать знак своей любви на безымянном пальце. - Товарищ
капитан 3 ранга, а почему вы только у меня заметили кольцо? Все офицеры
носят кольца, а увидели вы только у меня.
- Назовите хотя бы одну фамилию офицера - кто носит кольцо, - нервно
задвигал желваками скул, но при этом ведя себя вполне корректно, спросил
Любимов.
Я ведь точно помнил, что Семен Яковлев всегда носил кольцо и даже на
дежурстве, когда я стоял с ним его помощником, он его не снимал. Своего
командира подставлять было неудобно, да к тому же он был в отпуске.
- Старший лейтенант Яковлев, - для примера назвал я только одну
фамилию.
- Рассыльный! Вызовите ко мне командира Яковлева, - приказал НШ моему
рассыльному матросу, который внимательно вслушивался в наш диалог.
Через 5 минут в двери дежурной рубки влетел молодцеватый старший
лейтенант Яковлев и доложил о прибытии.
Яковлев, нисколько не удивляясь казалось бы странному предложению,
вытянул вперед правую руку, на безымянном пальце ладони которой не было
кольца.
- Дугинец, вы видели? - обратился мой воспитатель ко мне. - Яковлев, а
где вы носите свое обручальное кольцо?
- В кармане, - спокойно ответил Семен и достал из нагрудного кармана
кителя свое колечко.
Ну что тут скажешь?! Конечно, рассыльный рассказал Яковлеву, по какому
поводу его вызывает Любимов. Ну, хоть бы немного схитрил и сказал, что у
него кольцо дома осталось, ну, в крайнем случае, в каюте.
Опять крайним оказался беззащитный молодой лейтенант и я, скрипя
сердце, снял свое кольцо с пальца и положил его в то же место, где носил его
хитрован Сеня.
Но на этом наш разговор не закончился, так как Любимов, желая большей лейтенантской крови, вызвал моего командира корабля.
Запыхавшись, в рубку влетел ВРИО командира лейтенант Побережный.
Уж с кем с кем, но с этой личностью Любимов разговаривал как с настоящим
командиром.
- Как у вас Дугинец на корабле служит? - поинтересовался он у этого горе-
командира.
И этот 'служака' понес клепать на меня всякую чушь, как бы оправдывая
должность, которую он временно занимает.
Именно, не исполняет, а занимает. Ну, ведь надо же ему было что-то
говорить, а отрицательного он про меня сказать-то ничего не мог, но он все-
таки нашел, чем меня уколоть.
- Так вроде бы нормально служит. Зачеты на допуск он сдал, но
недостаточно уделяет внимания воспитанию подчиненного личного состава.
Он больше сидит в каюте и занимается руководством личным составом из
каюты. Частенько со своим другом лейтенантом Нечаевым просиживают в
каюте по вечерам. Дружит с мичманами, особенно с Берендяевым, - давал
мне характеристику этот нехороший человек.
От услышанного из уст этого лжеца потока позорящих меня фактов,
возникало огромное желание двинуть в эту огромную бесформенную харю
кулаком, чтобы прекратить эту ложь и лицемерие.
Этот 'командир' каждый день уходил с корабля, оставляя меня старшим на
корабле, а теперь поливает меня и заявляет, что я, видите ли, мало внимания
уделяю своим подчиненным.
Но, пришлось выслушать все до конца, да еще и стоя по струнке перед
Любимовым, как нашкодивший школьник перед директором.
Трижды всего за одни сутки меня подвергли позору и унижению старшие
товарищи. Что Слынь со своим разносом, что КВНщик в морковках, что
Любимов со своим воспитанием.
Почему только они правы? Меня ведь даже никто и не слушает, а
слушают таких идиотов, как Побережный. Не укладывалось в вольнодумных
лейтенантских мозгах такое бесправие.
Немного отойдя от этого стресса и позора, я сообразил, что ведь сам
напрасно упирался и почти хамил старшему по званию. Но что было, то
было.
Но и Любимов видимо тоже сделал выводы об упертом лейтенанте с чисто
украинской фамилией, которому палец в рот лучше не класть.
Согревала душу только одна сокровенная мечта, что я скоро вырвусь на
волю пусть и на несколько дней, но зато я увижу жену, любимый Питер и
свободу.
Вечером в четверг комдив вызвал меня в свою келью, которую он
конфисковал для своих нужд у Кожухаря, и в ней устроил себе кабинет.
- Дугинец, собирайся в Питер поедешь, - оглоушил меня Михневич
долгожданной радостью.
- Вот тебе выкройка верха фуражки, размер 60, но только чтобы из кастора
фуражка была, - протянул он мне огромную вырезку овала верха фуражки,
сделанную из флотской газеты 'Страж Балтики'. - Завтра 24-е число и
пятница, можешь лететь в Питер до утра понедельника, а в дежурстве тебя
Нечаев на один день подменит. Все ясно?
Чего уж тут неясного может быть!? У меня словно выросли огромные
крылья. Что еще нужно для счастья!
Выкройка комдивской фуражки была огромна, как аэродромное поле. Ну
что ж, по Сеньке и шапка - комдив был могучий и такая фуражка на нем
должна смотреться по всем канонам флотской моды. Если бы я такую на
себя напялил, то меня бы первым же крепким порывом ветра сдуло с ног.
Всего набралось 4 заказа на фуражки: наш механик, комдив, Денисюк и
мой командир.
С полусумасшедшими глазами я прибежал на корабль и выдал своему
Побережному:
- Я завтра улетаю в Ленинград. Меня комдив отпустил на три дня.
Я впервые с наслаждением смотрел, как скисает в аморфную массу
перекосившийся от такой неожиданной пилюли блин физиономии ВРИО
командира.
Для толстомордого Николая Николаевича это был удар ниже пояса. Еще
бы - это означало, что меня все выходные на корабле не будет, а старшим на
корабле нужно будет сидеть ему или механику.
Одному небывалая радость, а другим серпом по причиндалам.
Я только тогда поверил в это неожиданное счастье, когда шумящий своими
винтами Ан-24 с разбега оторвался от взлетной полосы и, задрав нос вверх,
стал набирать высоту.
Одетый во все чистое и наглаженное, я восседал в кресле самолета и мог
позволить себе прикемарить после корабельного недосыпа и нервотрепок.
Но особенно разоспаться мне не дал сосед. Сравнительно молодой парень,
случайно оказавшийся рядом и желая поделиться своим наболевшим,
все время пытался завести со мной разговор, и, в конце концов, это ему
удалось.
Он рассказывал мне о своей скотской жизни на ударной стройке пятилетки
в Лиепае, где они-зеки строят большой галантерейный комбинат под
названием 'Лаума'. О том, что молодая жена уже наверно не ждет его дома,
а устраивает свою жизнь с другими мужиками. А он под видом получения
перевода на почте выпросил у милиционера-охранника свой паспорт, купил
билет на самолет до Риги и сейчас по всем уголовным законам находится в
бегах.
- Я ей вчера дал телеграмму, чтобы не застать дома какого-нибудь бедолагу,
пригревшегося у моей жены. Там так и написал: 'Сдавай бутылки и разгоняй
своих е...рей. Я лечу домой', - открытым текстом сообщил мне сосед.
Уж и не знаю, с каких таких заслуг он выбрал именно меня в свои
исповедники, наверно потому, что участливо слушал его и не отталкивал.
- Ну, а за что ты срок схлопотал? - спросил я.
- Да по пьянке набил морду одному другану и дали три года 'химии'.
Так беседуя с настоящим зеком, я образовывался в вопросах Уголовного
Кодекса и теперь уже знал, что 'химия' это вовсе не наука, а принудительные
работы на строительных объектах под присмотром милиции.
- Ну, а что будет дальше? - поинтересовался я окончанием этой истории.
- А что будет дальше!? Поймают и добавят еще пару лет за самовольный
уход из общежития.
Только мой сосед вошел в настоящий образ рассказчика и в красках
начал расписывать свою дальнейшую убогую жизнь зека, как самолет резко
накренился.
В иллюминаторе мелькнула серая вода Рижского залива и бесконечные
пляжи Юрмалы, а спокойный голос стюардессы с латышским акцентом произнес:
- Уважаемые пассажиры! Наш самолет зашел на посадку в Рижский
аэропорт Румбула. Всех пассажиров прошу оставаться на своих местах и
пристегнуть ремни.
- После остановки двигателей я приглашу вас пройти в здание аэровокзала,
где попрошу вас внимательно ожидать объявления о посадке на наш рейс.
По окончании дозаправки самолета в аэропорту мы продолжим наш полет.
Лайнер уверенно приземлился в этой самой Румбуле, всех пассажиров на
время заправки самолета вывели из салона и организованной толпой провели
в аэровокзал столицы Латвии.
Мой сосед предложил мне зайти в кафе и выпить по 100 грамм, но я
сдержанно отказался. Почти все пассажиры рейса стояли на ступеньках
лестницы аэровокзала и безропотно ждали окончания заправки авиалайнера
и дальнейшего полета в Ленинград.
Тут на ступеньках у входа в здание остограмившегося зека понесло дальше
в своей исповеди, и он уже на повышенных тонах начал костерить партию и
правительство за свою несложившуюся жизнь.
- Я вот работаю на комсомольско-молодежной стройке, а где там эти
комсомольцы попрятались. Покажи мне на этой стройке хотя бы одного
нормального комсомольца - одни зеки кругом вкалывают. А на открытие
комбината на следующий год соберутся все коммунисты и комсомольцы.
Знаешь, сколько их там много будет, да все с красными транспарантами и
победными речами. Этот Брежнев... - и понеслось.
Толпа пассажиров, окружающая нас, с ужасом вращая глазами в поисках
'работников невидимого фронта', в срочном порядке рассредоточилась
подальше от антисоветских лозунгов, и мы с ним остались на лестнице
только вдвоем.
Слава богу, что вскоре объявили посадку в самолет, и я покинул горячего
латышского парня, который открыто и без опасений возмущался порядками
в СССР.
В аэропорту Ржевка, куда приземлился самолет, я поймал такси и на всех
парах полетел на проспект Смирнова. С небывалой радостью я рассматривал
в окошко машины до боли знакомые места Заневского и Невского проспектов,
набережную Невы.
Теперь уже не то, что было - я уже не нищий курсант и мог позволить
себе прокатиться на такси. С одним портфелем в руках я с шиком подкатил к
общежитию и со всей прыти рванул в подъезде мимо вахтерши.
Но мой резвый пыл в один момент охладила лязгнувшая засовом закрытая
вертушка и знакомая по прошлогодним встречам бабулька-вахтерша. Она
словно целый год так и просидела в своей застекленной будке, не сходя с
места, бдительно охраняла покой и нравственность студентов.
- Вы куда так разогнались? - ошарашила она меня из-за стекла своего
рабочего места.
- Мне срочно нужно в 29 комнату. У меня там жена живет, - попытался я
как можно яснее выразить свои желания.
- У нас в общежитии замужних студенток не проживает, все живут при
своих мужьях. Документ у вас есть о том, что она ваша жена, - никак не
сдавалась чертова бабка.
- Да что же я теперь к собственной жене не могу попасть без Свидетельства
о браке? Я тут вырвался с корабля всего на три дня, а вы... У меня в удостоверении есть запись о семейном положении, там записана моя жена,
- извивался ужом я перед неподатливой бабулькой.
Только после тщательного изучения моего удостоверения личности и
его конфискации под залог моего прохода бабка поддалась, и я проскочил
вертушку. Не буду же я объяснять бабке, что я не имею права отдавать ей
свое удостоверение личности, когда тут жизнь моя решается.
Неужто вот за этой дверью №29 находится мое счастье!? Я влетел в
закрытую дверь без стука и неожиданно вырос на пороге.
Повседневная картина студенческого быта особо не прельщала. Уже
не было рыжей Элеоноры, сидевшей в позе лотоса на своей кровати с
висевшими на лице рыжими сосульками волос и папильотками. Но Элеонору
вполне заменяла Нинка Аполонова, лежащая на кровати в позе Аполлона
с полузадранным подолом халата и книгой в руке. А за столом посреди
комнаты спиной ко мне сидела над учебниками моя Тамара.
- Большой привет от моряков дважды Краснознаменного Балтийского
флота! - дурашливо гаркнул я.
На шум, произведенный моей персоной, она оглянулась и совсем
растерялась, застеснялась своих подруг. Не ждала именно сейчас.
Я не обращал ровным счетом никакого внимания ни на Светку Мелехову,
ни на задвигавшую своими обнаженными маслами Нинку. Я обнимал и
целовал свою законную жену, к которой проделал целый вояж и преодолел
все воздушные и наземные преграды.