Баннер

Как новое оборудование
увеличивает выручку
оборонного предприятия

Главная / Каюта / Поэтический иллюминатор / Альманах "Балтийская лира"

Альманах "Балтийская лира", рассказы

Часть I. Стихи поэтов Балтики

Часть II. Писатели-маринисты Балтики

Страница II

Эдуард Соболев

        Кортик
        Старпом
        Якорь
        Вводная

Михаил Сорин

        Борода

Николай Филиппов

        Морозы финской войны
        Сова
        Колодцы

Соболев Эдуард Михайлович родился в 1937 году в г.Майкопе. Окончил Тихоокеанское высшее военно-морское училище имени адмирала С.О. Макарова, артиллерийский факультет. Служил на кораблях Балтийского флота. Преподавал в Калининградском высшем военно-морском училище. В настоящее время работает корреспондентом газеты “Страж Балтики”, активно участвует в работе литературного объединения имени А. Лебедева.

Кортик

          Морозным ноябрьским утром неутомимый дальневосточный экспресс "Владивосток-Москва" мчался между заснеженных южно-уральских предгорий, приближаясь к Челябинску, родному городу Максима Кашина и троих его друзей-земляков: Юрия Савинова, Виталия Дьяченко, Вячеслава Миронова, молодых флотских офицеров, недавних выпускников военно-морского училища. Из этого города четыре года назад начинался их путь к морю. Прошли годы учебы во Владивостоке, и сейчас все они, новоиспеченные лейтенанты, возвращались домой в свой первый офицерский отпуск. Максим, высокий худощавый юноша, в накинутом на плечи поверх тельняшки темно-синем кителе с золотыми лейтенантскими погонами, вышел из купе перекурить. Бледное лицо его было задумчивым, в серых выразительных глазах затаилась грусть.

          Опершись локтями на полуопущенную раму окна в коридоре, он загляделся на проносящиеся мимо сугробы снега, ярко сверкающие под зимним солнцем, - задумался... "Скоро увижу маму, Любашу... какой будет встреча с ней?" Люба Сахновская была его первой мальчишеской любовью... Максим впервые увидел ее в своем новом школьном классе, куда пришел после переезда семьи в Челябинск, - темноволосая тоненькая как стебелек девочка с огромными карими глазами, сияющей белозубой улыбкой на лице и милыми ямочками на щеках сразу же запала ему в душу. Он не мог забыть ее все эти годы, после окончания школы... Когда поступил в училище, написал ей, не в силах больше скрывать своих чувств. Получив в ответ нежное ласковое письмо, понял, что он ей не безразличен и был счастлив безмерно... Они стали часто писать друг другу, Максим делился с ней планами на будущее, которое он теперь не представлял без нее, мечтал о встрече. Однако, свидания их были редкими и короткими, - только в ежегодные летние курсантские отпуска Максима, когда он приезжал домой на несколько дней, остальное время съедала дальняя дорога...

          - Любаша, любовь моя, давай поженимся... - не раз шептал он, обнимая девушку.

          - Нет, Максим, не будем торопиться, - дай мне закончить институт, ведь иначе, мне придется распрощаться со своей мечтой, ведь я хочу стать врачом...

          - Ну почему, Люба, - ты поедешь со мной во Владивосток, там тоже есть мединститут, переведешься туда, продолжишь учебу...

          - Глупенький, а на что мы будем жить с тобой, - на наши стипендии? Да и родители ни за что не отпустят меня одну... – Люба тихонько отодвигалась и умолкала.

           Максим и сам понимал, что пока это невозможно, - смирился и с нетерпением стал ждать окончания училища. Так продолжалось довольно долго, и казалось, шло к счастливому завершению. Но этой весной, в последний год его учебы, что-то изменилось в их отношениях, - в письмах Любаши, всегда таких ласковых и нежных, Максим вдруг почувствовал странную холодность. Не понимая причин неожиданно возникшего отчуждения, он написал Любе встревоженное письмо, пытаясь выяснить, что же произошло. Она не ответила, переписка между ними прекратилась. Максим тяжело переживал случившееся, но решил держать себя в руках... Обстоятельства помогли ему в этом...

           После государственных экзаменов он попал на стажировку на эскадренный миноносец "Веский", который должен был обеспечивать работу научно-исследовательского судна "Витязь" в Тихом океане. Во Владивосток "Веский" вернулся только через два месяца, как раз к выпуску офицеров из училища, - Максим попал прямо "с корабля на бал"... С волнением перебирал он пачку писем, пришедших ему за это время: "От мамы, еще одно... от брата, еще..." - от Любы ничего не было... Максим тяжело вздохнул: "Ну что ж, нет и не надо... - приеду, разберусь..."

           На выпускной вечер офицеров он решил не ходить: "Лучше поброжу по городу, попрощаюсь... - ведь скоро расстанусь с ним навсегда..." Проходя через проходную, Максим увидел стоявшую в сторонке и кого-то ожидавшую красивую девушку с длинными белокурыми волосами, ниспадавшими волной на плечи, - они встретились взглядами:

           - Товарищ лейтенант, вы не проведете меня на выпускной бал, - мой кавалер почему-то не встречает меня... - глаза ее не без лукавства смотрели на него.

          Максим смешался под ее взглядом, - за два месяца плавания он отвык от общения с женщинами:

          - Проведу, конечно... почему бы и нет!

           Девушка весело рассмеялась, непринужденно взяла его под руку:

          - Меня зовут Ларисой, - а вас?

          - Максим... только вот кавалер из меня неважный...

          - Ну вот еще... Вы же не бросите даму? - она взглянула в его хмурое лицо и улыбнулась, - я не стану вас удерживать, но хотя бы один танец вы со мной станцуете?

           Максим с обреченным видом повел ее в танцевальный зал... Встречавшиеся им на пути друзья и сослуживцы с изумлением смотрели вслед: "Вот это да...ну и Макс - отшельник... какую красавицу отхватил, где он ее и нашел такую?"

           Они танцевали весь вечер, - Максим отвлекся от мрачных мыслей, искренне расхохотался, когда Лариса призналась ему, что никто ее и не должен был встречать, так как она впервые в училище и никого, кроме него здесь не знает... Потом он пошел проводить ее домой, у порога своего дома она сказала:

          - Целоваться необязательно, - ведь у тебя есть любимая девушка... - ирония в ее голосе прозвучала фальшиво.

          - Да, есть... Максим помрачнел, - а может уже и нет, не знаю...

           Лариса внимательно посмотрела ему в глаза, крепко сжала руку:

          - Когда поедешь домой, Максим, - позволишь мне проводить тебя?

          - Конечно, буду рад... поезд завтра... наверно уже сегодня, в четырнадцать тридцать, - меня больше некому провожать...

           Она пришла к отходу поезда, - веселая, оживленная, стояла у вагона, держа Максима за руки. Ему почему-то стало грустно, хотя они смеялись, о чем-то говорили...но вот прозвучал сигнал отправления, - Лариса неожиданно обняла его, поцеловала в щеку:

          - Будь счастлив, Максим, прощай... - в глазах её блеснули слезы...

           Он долго смотрел потом на стройную фигуру девушки, прощально машущую ему рукой: "Кто знает, как бы все сложилось у них, не будь Любы..."

          - Макс, ты о чем задумался... - на его плечо легла рука Юры Савинова, старого, еще со школьных времен друга и сослуживца, Максим вздрогнул от неожиданности, - наверно Ларису вспомнил... брось, Владивосток теперь увидишь нескоро, да и зачем она тебе, - ведь тебя ждет Люба, уже скоро с ней встретишься... а Ларису забудь, ни к чему все это...

           Невысокий крепыш Юра, белокурый, с непослушным ежиком коротко остриженных волос, в училище увлекся штангой, - этому чисто мужскому занятию он отдавался самозабвенно, все свободное время проводил в спортзале, поднимая за тренировку тонны металла. Пылкие увлечения некоторых своих сокурсников «страстью нежной» считал пустой тратой времени, уважал Максима, который, как и он сам, все четыре года жил аскетом...

           Максим ответил деланно спокойным тоном:

          - Да, нет, я думаю не о ней...- и, внезапно устыдившись, продолжал уже искренне, - знаешь, Юрка, приходят разные мысли в голову: приедем мы на флот, получим назначения, возможно, в разные соединения, базы, на разные корабли...Разметает нас судьба во все стороны... когда только потом встретимся?

          - Да хватит тебе думать об этом... куда мы денемся, - встретимся еще не один раз, служба, - она как жизнь, долгая...Ладно, пошли в купе, - ребята нас заждались: пора перекусить, да и собираться... Челябинск уже скоро!

          Они вернулись в купе, где их уже ждали Виталий и Славка.

          - Ну, накурились, орлы, - садитесь поближе, начнем... - добродушный улыбчивый здоровяк Виталий, не тратя времени, взял со столика бутылку "белоголовки", привычно вышиб пробку ударом крепкой ладони по донышку, стал разливать водку по заимствованным у проводницы стаканам, - выпьем по маленькой на прощание, дай Бог не последнюю!

           Все выпили, закусив нарезанным крупными ломтями хлебом и колбасой, помолчали.

          - А что, парни, может наше прощание перенести в более уютную обстановку, - не утерпел Славка, живой, порывистый, с резкими чертами смуглого лица, говорун и непоседа, - Виталя, у тебя ведь мать работает администратором в "Арктике"? Я там бывал со школьными друзьями, - мировой ресторан...Может она организует нам столик, этак персон на восемь-десять... Вот было бы здорово, - посидели бы вечерок напоследок, - время у нас есть, целый отпуск!

          - Конечно, нет проблем, - все в наших руках... согласился Виталий.

           Всем понравилась Славкина идея, - договорились встретиться в ближайшую субботу, через пару дней. Много говорили и шутили, время пролетело быстро, и вот уже за окном вагона показались предместья родного города...

           Вскоре, одетые по форме молодые офицеры вышли из купе в коридор и с волнением стали всматриваться в открывающуюся панораму старинного здания вокзала, перрон, заполненный встречающими...

           Максима никто не встречал, - он и матери не сообщил о своем приезде, не хотел беспокоить... Люба раньше всегда встречала его, а сейчас? Что ж, сам виноват, и Лариса здесь ни причем... - она ведь ни на что и не рассчитывала... просто мы с ней были добрыми друзьями... что же это, - кажется, я оправдываюсь перед самим собой... – он горько усмехнулся и быстро зашагал знакомой дорогой. Вскоре свернул к старинному двухэтажному особняку, где работала мать. Она вышла ему навстречу радостная, улыбающаяся:

          - Максимушка, сынок... что же ты не дал телеграмму, я бы встретила тебя!

           Они обнялись, глаза матери повлажнели. Быстро закончив дела, она поднялась в кабинет заведующей отделом, - та сразу же отпустила ее домой по случаю приезда сына. В их маленькой однокомнатной квартире было тихо, уютно... Максим присел на диван, расслабился. Как же все-таки хорошо дома, и не нужно никуда спешить, о чем-то думать...Совсем как в детстве... Мать улыбнулась, стала собирать на стол, поглядывая на сына: "Господи, до чего же он вырос, вытянулся за этот год... совсем взрослым стал, - а давно ли провожала его в училище таким нескладным угловатым подростком... сейчас же раздался в плечах, налился силой... и форма офицерская ему к лицу, - такой красивый стал... пора бы ему и жениться, - невест, вон сколько кругом... вот только далась ему эта Люба, что сын в ней нашел такого... " Ужинать сели вдвоем, никого в гости приглашать не стали в этот первый вечер их встречи.

           Максим стал распаковывать свои вещи, раскрыл чемодан, вынул аккуратно сложенную парадную тужурку, брюки... Бережно взял в руки офицерский кортик, задумался, - ему припомнились волнующие минуты, когда адмирал, начальник училища, вручая кортик, вместе с добрыми словами напутствия произнес: "Берегите его, как честь флотского офицера..."

          - Что это у тебя сынок? - мать боязливо прикоснулась к рукоятке кортика, - кинжал, какой страшный... зачем он тебе?

          - Это кортик, мама... личное оружие флотского офицера, - Максим вытащил из ножен длинное узкое лезвие, показал матери, и увидев испуг на ее лице, улыбнулся, - да ты не бойся, это просто часть парадной формы!

           Он достал купленный в дороге, где-то под Омском, подарок матери, теплый пуховый платок, - накинул ей на плечи:

          - Тебе он к лицу, мама... носи на здоровье, в нем тепло даже в сильный мороз!

          - Спасибо, сынок... вновь разволновалась мать, - мне дорого твое внимание, родной мой...

           Максим, не сдерживая больше охватившей его нежности, обнял мать за плечи:

          - Как ты тут живешь без нас, мамочка...

          - Да ничего, сынок, живу... со здоровьем Бог милует, работаю, что же еще...только одиноко мне здесь без вас: Виктор пишет редко, некогда им с Валентиной, - устраиваются они на новом месте... за внучатами вот скучаю...ты уедешь, - брошу все, поеду к ним в гости...- она отвернулась, скрывая слезы.

           Виктор, старший брат Максима, женился до армии, отслужил срочную и решил перебраться с женой и детьми, Танюшкой и Женькой на Украину, в родную для жены Днепропетровщину... Мать после отъезда Максима в училище осталась в Челябинске совершенно одна. В голодные послевоенные годы она вырастила двоих сыновей без мужа, погибшего в самом начале войны, да так и не вышла больше замуж, - жила одиноко. С появлением внуков привязалась к ним, тосковала, когда старший сын уехал из Челябинска... дома единственным ее утешением был кот, шкодливое рыжее существо, пользующееся полной свободой при постоянно открытой форточке, - квартира у матери была на первом этаже...

          - Мам, а где же Барсик? - вспомнил о нем Максим.

          - Гуляет где-то, ночью придет, он у меня самостоятельный! Вырос, такой здоровый стал, не узнаешь...

          Просидели допоздна, в одиннадцать часов стали укладываться спать. Максим попросил постелить ему на привычной раскладушке. Уставшая мать быстро уснула. Максиму не спалось, он долго лежал в темноте с открытыми глазами, думал...Только усилием воли удержал себя, чтобы сейчас же, немедленно не бежать к Любе, - решил, что завтра с утра пойдет к ней, вот только проводит мать на работу... Незаметно для себя уснул и проснулся от внезапно навалившейся на шею тяжести, дотронулся рукой до чего-то теплого, пушистого, издающего мерное мурлыканье, - кот, который раньше был маленьким пушистым комочком, сейчас превратился в крупного рыжего забияку и по привычке улегся на свое любимое место... Максим улыбнулся, почесал кота за ушами, снова крепко уснул...

           На другой день Максим, с нетерпением ожидавший встречи с Любой, проводил мать на работу, и вскоре был уже у знакомой двери. Он нажал кнопку звонка... Дверь открыла мать Любы Домна Федосьевна, моложавая, лет сорока женщина с доброй улыбкой и внимательными карими, как у Любы, глазами. Максима она знала давно, приветливо улыбаясь, впустила его в прихожую небольшой двухкомнатной квартиры.

          - Люба, принимай гостя... Проходи, Максим, раздевайся, давно ли приехал? Извини, боюсь, чтобы не пригорел пирог... – она заторопилась на кухню, откуда доносились вкусные запахи. Максим прошел в гостиную, - на пороге смежной комнаты появилась Люба, что-то неуловимо изменилось в ее облике, в потухших глазах не было прежней радости, с какой она всегда встречала его, лицо ее казалось бледным, измученным...

          - Здравствуй, Максим, - проходи... - губы ее дрогнули, пальцы нервно затеребили носовой платок.

          - Здравствуй, Любаша... - Максим порывисто шагнул вперед, протянул руки, желая обнять ее.

          - Не нужно,... - она отстранилась, глаза ее враждебно сверкнули.

           Максим неловко шагнул за ней в комнату и с тоской огляделся, - все ему было здесь знакомо до мелочей: пушистый ковер над кушеткой, где спала Люба, письменный стол с настольной лампой под зеленым абажуром, заваленный сейчас учебниками и конспектами, по-видимому, Люба готовилась к экзаменам или зачетам... Сколько раз в далеком Владивостоке он мысленно переносился сюда, представлял, как обнимет ее, нежно прижмет к себе, - и все недоразумения между ними исчезнут, он будет целовать ее сияющие радостью глаза и говорить ей нежные слова, - все какие он только знает...

           Но сейчас все получалось по-другому, и Максим начал осознавать это:

          - Люба, что случилось... ты не рада мне? - с горечью вырвалось у него.

          - Рада, не рада... какое это имеет значение, - приехал и хорошо, чему я по-твоему должна радоваться!

           Максим молча смотрел на нее, не узнавая своей прежней Любы...

          - И потом, я очень занята, - тем же тоном продолжала она, - у меня скоро экзамен... и мне сейчас нужно идти...

           Он вспыхнул от обиды, но сдержался, только тихо сказал:

          - Ты позволишь, я провожу тебя, - по дороге поговорим...

          - Нет... не нужно меня провожать, - я иду к подруге... И нам не о чем с тобой говорить!

          - Ну что ж, если ты торопишься, я зайду в другой раз... А может уже и не стоит больше приходить, если нам не о чем говорить...- Максим внимательно посмотрел ей в глаза. Люба стояла, потупившись, нервно комкая в руке носовой платок, молчала...Резко повернувшись, он вышел из комнаты, шагнул в прихожую, в висках у него застучало... “Ну вот, кажется и все... - все кончено!” Ничего не видя, ощущая в душе щемящую тоску, почти физическую боль, он быстро оделся. Домна Федосьевна, выглянувшая из кухни, с недоумением посмотрела на него. Люба проводить его не вышла...

           Дома, в пустой квартире, Максим выкурил несколько сигарет подряд, не ощущая их горечи, потом лег на диван и стал бездумно смотреть в потолок, следя за тенями от проходящих по улице машин и пешеходов...Значит, у нее появился кто-то другой... и если это так, - на всем этом пора ставить точку... Эта мысль, как ни странно, успокоила его, и он забылся тревожным беспокойным сном...

           Наступила суббота, и Максим, начисто забывший из-за своих переживаний о договоре с друзьями, был немало удивлен появлением Юры Савинова, - тот начищенный, выбритый, надушенный "Шипром", в парадной тужурке с кортиком выглядел эффектно. Он принялся тормошить Максима:

          - Ты что, заболел, - что с тобой случилось? Дома все в порядке? А-а-а... наверно Люба, - понимаю... опять что-то не поделили, не так ли?

          - Так, - голос у Максима тих и бесцветен, - так и есть...

          - Ну, вот что, - ты это брось слякоть разводить... мало ли что бывает, - помиритесь... а сейчас быстро одевайся, - забыл наверно, ребята нас с тобой дожидаются в "Арктике"... давай-давай, иди брейся, - зарос, как леший, тоже мне флотский офицер называется…..

           Юрка долго еще ворчал, глядя, как Максим приводит себя в порядок. Наконец, тот побрился, надел вычищенную и выглаженную мамой парадную форму, пристегнул портупею с кортиком...Рано вернувшаяся в этот день с работы, мать застыла в дверях, с восхищением глядя на ладные фигуры молодых людей в блестящей флотской форме:

          - Ну, какие вы красавцы у меня... Спасибо тебе, Юра, что зашел к нам, - совсем скис за эти дни Максим, что с ним происходит, ума не приложу, - молчит, слова из него не вытянешь... Вы-то оделись куда... в ресторан собрались с друзьями? Что ж, дело хорошее, только не задерживайтесь надолго, ночью в городе опасно... - мать долго провожала их взглядом, стоя у окна, пока они шли к остановке.

          Друзья встретились у входа ярко освещенной "Арктики", известного в Челябинске ресторана. Веселые, оживленные Виталий и Славка держали под руки двух миловидных девушек, рядом стояла еще одна молодая пара, - коренастый подтянутый армейский офицер, на руку которого опиралась стройная красивая девушка, невольно привлекшая внимание Максима: из-под белой пуховой шапочки у нее выбивалась темная прядь волос, огромные серые глаза светились радостью. Встретившись с ней взглядом, Максим вздрогнул, ощутив непонятную тревогу: "Боже мой, до чего же она красива... а глаза... она сразу поняла, что со мной творится..."

          Обмен приветствиями не занял много времени, а крепкий морозец давал о себе знать. Неугомонный Славка потащил всех в широко распахнутые швейцаром двери:

          - Пойдемте, друзья, - знакомиться будем потом... и холодно, и голодно... - зачастил Славка скороговоркой и засмеялся.

           Приняв пальто и шубы сразу же занявшихся своими прическами дам, друзья, сдали одежду в гардероб, после чего снова вышли за дверь перекурить. Здесь Слава представил друзьям незнакомого армейского офицера:

          - Лейтенант Вадим Крылов, - прошу любить и жаловать... они с Таней Макаровой мои одноклассники, мы вместе учились в одной школе. Вадим тоже в этом году закончил училище, Челябинское танковое, - броня крепка и танки наши быстры! - шутливо завершил Слава свою речь.

           Немного погодя, все прошли в слабо освещенный зал просторного ресторана к накрытому на восемь персон столу. Невдалеке в углу на невысоком подиуме оркестранты настраивали свои инструменты. Вскоре за столом под ненавязчивую негромкую музыку потекла оживленная беседа, девушки Наташа и Оля оказались студентками пединститута, Таня - ведущей одной из программ местного телевидения... Разговор скоро стал общим, - все обсуждали достоинства недавно вышедшей на экраны города "Карнавальной ночи" с новой кинозвездой Людмилой Гурченко...

           Девушки раскраснелись после выпитых рюмок вина, весело смеялись, потом все поднялись из-за стола, - захотелось потанцевать под томно звучавшую музыку. Максим остался сидеть за столом, бездумно сжимая в руках бокал, он продолжил свои тягостные размышления..."Что же все-таки произошло, - неужели всему конец... Люба - Любаша, что с тобой случилось..." - мучительно думал он, не замечая шумного веселья, царившего вокруг. Неожиданно кто-то дотронулся до его плеча, он вздрогнул...

          - Что же вы скучаете, Максим, давайте потанцуем, - мой Вадик пошел перекурить с ребятами, а тут такая чудесная мелодия!

           Таня решительно потащила его к танцующим, и они закружились в вальсе.

          Незнакомое ощущение охватило Максима: сжимая нежную ладонь девушки в своей руке, не отрывая глаз от ее раскрасневшегося в танце лица, он вдруг забыл обо всем на свете. Куда-то ушли, отодвинулись все его тягостные мысли, так мучившие его, он оказался в светлом радостном мире, где все было ясно и понятно – и были серые глаза Тани, широко раскрытые и сияющие, в которых, казалось, так легко утонуть! Забыв обо всем, они танцевали один танец, другой, третий... Внезапно Максим наткнулся взглядом на искаженное ревностью лицо Вадима, следившего за ними. Словно очнувшись, они с Таней вернулись на свои места. Обстановка за столом явно изменилась, - разговоры смолкли, и Максим почувствовал в этом молчании скрытое осуждение друзей, только Юрка улыбнулся ему ободряюще... Наполнили рюмки, - выпили "за прекрасных дам" - любимый тост Славки. Когда вновь заиграла музыка, все пошли танцевать, Максим снова оказался в одиночестве. Вадим и Таня вместе вышли из зала, но через некоторое время Таня вернулась одна, лицо ее пылало... Она решительно подошла к Максиму, села рядом с ним:

          - Ты не обращай внимания... с Вадимом, когда он выпьет такое случается, он просто изводит меня своей ревностью... пойдем потанцуем, Максим, - мне нужно успокоиться, а с тобой мне так хорошо...

           До конца вечера Таня не отходила от Максима, они танцевали все время, - она стала рассказывать ему о своей работе, весело смеялась... Когда все, наконец, уселись за стол выпить "на посошок", опьяневший Вадим, уже не сдерживаясь, хрипло произнес, обращаясь к Тане:

          - На кого ты хочешь променять меня... да у этих моряков в каждом порту таких, как ты - десятками...

           Таня гневно посмотрела на него, не зная, что ответить. Вадиму не дали продолжить, Славка подхватил его под руку, повел в гардероб, успокаивая на ходу... Таня, растерянно оглянувшись, пошла следом за ними. Максим встал из-за стола последним, испытывая странную душевную пустоту. Он прошел в гардероб, молча стал одеваться.

          - А где твой кортик, Максим, - неожиданно обратился к нему угрюмо молчавший до сих пор Виталий, - что-то я не вижу... или ты не брал его?

           Машинально проведя по левому бедру, Максим не ощутил привычной тяжести кортика, - хмель мгновенно испарился из его головы... Побледнев, он молча стоял перед друзьями, не в силах вымолвить ни одного слова.

          - Что же ты молчишь, - ты потерял его... где? - не выдержал Славка.

          - Кажется да... не знаю...

          - Ребята, пошли в зал, - поищем... может он как-то отстегнулся! - Славка увлек всех за собой.

           Искали везде, были тщательно осмотрены все углы, отодвинуты кресла, столы, стулья, - официанты недоуменно разводили руками. Все было тщетно, кортика нигде не находили...Максим стоял подавленный и растерянный.. Таня, вместе со всеми принимавшая участие в поисках, подошла к нему, приобняв за плечи, стала гладить его голову, ласково и успокаивающе шепча:

          - Ничего... все обойдется, Максим, - вот увидишь, все будет хорошо, ты только не переживай так...

           Наконец, прекратив поиски, все снова вернулись в гардероб. Кто-то из друзей принес Максиму шинель, помог надеть. Заправляя белоснежный шелковый шарф, он расстегнул тужурку и вздрогнул… его рука коснулась прохладной рукоятки кортика, торчащего из глубокого внутреннего кармана. Максим вдруг вспомнил, как сам сунул его туда, чтобы не мешал под шинелью, когда они с Юркой выходили из дома, - так он всегда делал перед дорогой... Как он мог забыть о нем? В полной тишине прозвучал его растерянный голос:

          - Ребята, кортик у меня... он был здесь, в кармане тужурки, я его не вынимал, когда раздевался... извините меня...

           Еще несколько мгновений и звенящая тишина разорвалась гневными возгласами друзей, награждавших его не только нелестными эпитетами, но и крепкими тумаками... Кажется, только под их ударами Максим пришел, наконец, в себя и стоял теперь, нелепо улыбаясь и подставляя бока, - он ничуть не обижался на вполне заслуженную дружескую трепку...

          - Я знал... это он нарочно придумал фокус с кортиком, чтобы завлечь тебя! -послышался вдруг злой голос Вадима, он обращался к Тане, - так и ловят таких дурочек, как ты...

           Она со слезами на глазах посмотрела на Максима:

          - Я не верю ему, Максим... ты ведь ничего не придумывал, правда?

           У него перехватило дыхание от волнения, и он, трудно выговаривая слова, произнес:

          - Правда, Таня... зачем мне было придумывать все это... - и взял ее руки в свои ладони, как-будто только так мог доказать свою искренность...

           Но Таня отняла их и посмотрела ему в глаза долгим, долгим взглядом:

          - Позвони мне завтра, здесь телефон... - тихо произнесла она, сунула ему в карман клочок салфетки, после чего повернулась и быстро пошла к выходу...

           На другой день Максим позвонил Тане от соседей, - телефона у матери не было.

          В трубке ответил незнакомый женский голос, Максим назвал себя и попросил позвать Таню:

          - А Танечки нет, она сейчас в студии, но скоро вернется... она просила передать, чтобы вы пришли в гости, мы все будем рады познакомиться с вами, адрес такой...

           Максим поблагодарил Веру Николаевну, сестру Тани, - так назвала себя говорившая с ним женщина, - за приглашение.

           Положив трубку, он задумался, пытаясь осмыслить происходящее... "Что же со мной случилось... ведь вчера еще я не подозревал о существовании Тани, а сейчас она захватила все мои мысли, - я все время думаю о ней... эта девушка заслонила собой всех, даже о Любе я больше не могу думать... Только о Тане… Он вновь ощутил теплоту ее рук, внезапную дрожь, пронизавшую их обоих, когда в танце они нечаянно прижались друг к другу...

           Максим быстро оделся, - зеркало старенького трюмо в прихожей отразило его изменившееся лицо, горячечно блестевшие глаза... Нужный ему адрес он нашел довольно быстро, и вскоре уже стоял перед дверью Таниной квартиры. Открыла ему она сама: в простеньком домашнем платье, подчеркивавшем стройность ее ладной фигурки, Таня выглядела необыкновенно красивой.

          - Здравствуй, Максим, - входи, рада тебя видеть! - приветливо произнесла она и с любопытством стала оглядывать его.

           Максим смущенно улыбнулся и снял шинель в ярко освещенной прихожей.

          - Ты какой-то необычный сегодня, - продолжала она, тоже улыбаясь, - так не похож на вчерашнего Максима...

          - И ты совсем другая, Таня... но еще красивее, чем вчера!

           Таня оживилась, повеселела. Потом они вместе прошли в гостиную, - большую светлую комнату с красивой современной мебелью и камином в углу. При их появлении с кресел поднялись две незнакомые Максиму женщины, - что-то общее с чертами Тани проглядывало в их лицах...

          - Здравствуйте, - неуверенно произнес Максим.

           Они подошли к нему, - приветливо улыбаясь, протянули руки... Таня представила их:

          - Это моя мама, Вера Васильевна.

           Стройная, седая, в годах уже дама медленно наклонила голову, продолжая внимательно рассматривать Максима...

          - А это моя старшая сестра Вера... Вера Николаевна, - поправилась Таня, с улыбкой глянув на сестру. Та тоже улыбнулась в ответ:

          - А мы уже знакомы, правда, по телефону только... Проходите, Максим, садитесь, - сейчас будем пить чай!

           Четыре кресла были тут же придвинуты к небольшому журнальному столику. Таня, взявшая на себя обязанности хозяйки, быстро накрыла его накрахмаленной до хруста скатертью. Скоро на нем появились блюдца с чашками и миниатюрными чайными ложками, сахарница с синеватым колотым рафинадом, ваза с печеньем... Вместе с кипящим чайником Таня принесла из кухни уже разрезанный сладкий домашний пирог, - по комнате разнеслись ароматные запахи. Все уселись за столик, Таня села рядом с Максимом, заботливо налила ему чаю, придвинула пирог...

          - Обязательно попробуйте пирог, Максим, - Танечка сама его приготовила, - эти слова Вера Васильевна произнесла с необычной интонацией и с улыбкой глянула на дочь, - она у нас мастерица, вы должны это оценить!

           Пирог действительно таял во рту, Максим с восхищением взглянул на Таню:

          - Вот это да... здорово ты испекла его!

           Она зарделась под его взглядом:

          - Я еще положу тебе, хочешь? - произнесла тихо, скрывая смущение.

          - Да ты не смущайся, Танюша, женщина должна уметь хорошо готовить, - у тебя это получается... и счастлив будет твой будущий муж, - со значением произнесла Вера Николаевна.

          - Ну, мама, Вера, - перестаньте... - запротестовала Таня, - кому это интересно.

           Максим, слушая женщин, стал замечать, что обе Веры ведя полушутливый разговор

, внимательно наблюдает за ним и Таней, переглядываются и чему-то загадочно улыбаются, - по-видимому, они продолжали начатый до его прихода разговор...            Вера Николаевна снова обратилась к нему:

          - Что же вы молчите, Максим, - расскажите нам о себе... где и кем вы собираетесь служить, - морская служба - это так интересно... Вы не женаты?

           Максим смутился:

          - Конечно же, нет..., - захотелось ответить резкостью, сдержал себя, стал рассказывать об училище, море, боевых кораблях, - сам увлекся, вспоминая разные случаи из морской жизни... Через некоторое время вдруг почувствовал, что его слушают невнимательно: мать и сестру Тани интересовало другое, - скоро ли получит он квартиру и какую, сколько будет получать денег... Когда Таня вышла на кухню подогреть остывший чайник, женщины совсем уж откровенно стали расспрашивать его, как он сможет обеспечивать семью, - ведь Таня ни в чем не должна испытывать недостатка... Максим вспыхнул, с трудом удерживая растущее раздражение, - он вдруг понял, что его не зря пригласили в гости, устроили смотрины и беззастенчиво оценивают – подходит ли на роль будущего мужа дочери... "Зачем им это нужно.. ведь я впервые в их доме.... они что, уже решили все за нас? Ерунда какая-то...", - Максим умолк, помрачнел, ему всегда становилось не по себе, когда заводили подобного рода разговоры. Таня вернулась и села рядом с ним, радужное настроение Максима уже исчезло, он вдруг почувствовал себя чужим среди этих благополучных и довольных жизнью людей... Таня заметила перемену в его настроении и успокаивающе дотронулась до его руки...

           Разговор за столом, между тем, постепенно угасал: Максим стал отвечать на дальнейшие расспросы односложно, сдержанно и вскоре собеседницы его, почувствовав возникшую неловкость, встали и, сославшись на неотложные дела, вышли. Таня и Максим остались одни...

          - Что случилось, ты не объяснишь мне? - она положила руки ему на плечи и внимательно посмотрела в глаза.

          - Ничего не случилось, - он угрюмо отвел взгляд, - спасибо за угощение, я рад был познакомиться с твоей сестрой и мамой... Не пойти ли нам прогуляться, подышим свежим воздухом, на улице хорошо сейчас...

          - Пойдем, если хочешь... - в голосе ее почувствовалась усталость, - я только уберу со стола...            Они вышли на улицу, - там, в рано наступивших сумерках зажглись уличные фонари, в их свете кружились крупные хлопья снега... Некоторое время Максим и Таня молча шли рядом, все еще переживая возникшую неловкость.

          - Я не знаю, что произошло, Максим, - она взяла его под руку, заглядывая ему в глаза, - но ты ведь не хочешь испортить все?

          - Понимаешь, Таня... наверно мы с тобой очень разные, - он все еще не мог скрыть свое возмущение, - не понимаю твоих родных, не могу воспринять многое из того, что они считают нормой...

          - Чем же так не понравились тебе мои родные, - в голосе Тани послышалась недоумение, - они лучше нас с тобою знают жизнь, и потом они беспокоятся о моем будущем...

          - Я считаю, что свое будущее мы должны определить для себя сами... - Максим помрачнел и снова замкнулся.

           Таня шла рядом, долго молчала, что-то, по-видимому, обдумывая... - рука ее безвольно лежала на согнутом локте Максима. Он вдруг почувствовал себя виноватым перед ней. Стал подыскивать слова извинения. Она неожиданно спросила:

          - Скажи, Максим, правда, что у тебя во Владивостоке была девушка, Лариса, кажется... Ты ее любишь... любил?

           Максим пораженный, остановился, резким движением вырвал свою руку:

          - Кто тебе сказал об этом, - Славка не утерпел? Все так и есть, - у меня в каждом порту девушки... правильно сказал вчера твой Вадик!

          - Максим, что ты говоришь, подумай! Как ты смеешь кричать на меня... я сейчас же уйду, ведь ты так ничего и не понял... - дрожащим голосам произнесла она.

           Но Максима уже нельзя было удержать:

          - Ну и уходи, если ты веришь всяческим бредням обо мне!

           Таня разрыдалась, закрыв лицо руками... Потом повернулась и побежала от него прочь, ее маленькая фигурка в свете уличных фонарей под косыми пунктирами падающего снега показалась Максиму такой жалкой и беспомощной, что у него сжалось сердце...

          - Ищи меня на Северном флоте! - крикнул он ей вслед, не понимая, зачем он это делает, а главное, зачем лжет, ведь он вряд ли будет служить на Севере... Может, просто подумал, что Таня никогда теперь не станет искать его, и от этой мысли ему самому стало горько...

           Потом Максим долго бродил по пустынным улицам города под непрекращающимся снегопадом и вернулся домой поздно вечером, совершенно подавленным захватившими его чувствами вины, раскаяния и полной безнадежности... Мать, увидев его в таком состоянии, не стала ни о чем спрашивать, молча постелила ему постель и вышла из комнаты, потушив свет... Максим лежал на диване, закрыв глаза. Мысленно он все еще продолжал разговор с Таней: «Ну почему я сам не рассказал ей о Ларисе, что мы с ней просто друзья, хорошие добрые друзья... дождался, пока об этом ей расскажет Славка, кто же еще... а теперь все кончено, она никогда не простит меня... А теперь уже ничего не исправишь... Почему все это с ним происходит, разве он виноват, что внезапно вспыхнувшее чувство к Тане так захватило его? И он сам все разрушил, такого не прощают... А Люба... как же теперь ему объяснить ей, что с ним происходит... ну все, он сам окончательно загнал себя в угол...» Сколько времени прошло в мучительных размышлениях, он не знал. Мать вошла в комнату, включила свет, осторожно тронула его за плечо:

          - Максимушка, сынок, уже поздно, ложись-ка спать...

           На другой день, ничего не объяснив недоумевающей матери, Максим засобирался уезжать...

          - Мамочка, прости, так надо... я напишу тебе в письме!

           Мать только покачала головой, не стала отговаривать, она хорошо знала сына...

          - Ну что ж, поезжай...

           Друзьям он тоже решил ничего не говорить, на вокзал поехал один, не разрешив матери проводить себя... С тоской смотрел в окно вагона, выкуривая сигарету за сигаретой...

           В отделе кадров Балтийского флота в Калининграде лейтенанту Максиму Кашину предложили должность командира артиллерийской боевой части на сторожевом корабле в одной из отдаленных военно-морских баз. Максим без раздумий принял предложение, хотелось уехать как можно дальше, спрятаться, отгородиться от своих тягостных воспоминаний... Добравшись к месту службы, он принял должность и полностью окунулся в служебные заботы, которых оказалось немало. Вскоре он понемногу стал приходить в себя, мучившие его воспоминания уходили прочь, реальная действительность властно требовала от него всех сил и внимания... "Ну что ж, это даже хорошо, пусть все остается так, как есть... – утвердилась в его сознании спасительная мысль, - ведь ничего уже не изменишь!"

          - Максим Андреевич, - вызвал его как-то к себе замполит. - Вы, я вижу, так втянулись в служебные дела, все время проводите на корабле, на берег не сходите. Вы ведь молодой человек, неужели вам неинтересно посмотреть на людей, немного проветриться, отдохнуть... у вас здесь есть друзья?

          - Не беспокойтесь, Сергей Александрович... со мной все в порядке, у меня сейчас много дел, сдаю зачеты на допуск, да и с минером нам вдвоем в каюте не скучно! - Максим скупо улыбнулся.

           Со своим соседом по каюте он действительно подружился, старший лейтенант Володя Думенко, командир минно-торпедной боевой части вначале довольно холодно встретил Максима... Сам суховатый, сдержанный по натуре, трудно сходившийся с людьми и прочно заслуживший среди офицерского коллектива прозвище "бирюк", - он сразу оценил молчаливую деликатность Кашина, не пытавшегося "влезть в душу", скоро привязался к нему, так что на корабле все это заметили и с иронией отмечали: "Два сапога пара..."

          - Ты понимаешь, Максим, женился я на Людмиле, любил ее сильно... и она как-будто тоже... сын у нас, два годика ему сейчас... - трудно выговаривая слова, поделился он однажды, сидя в каюте с Максимом и жадно выкуривая сигарету, - а вот не хочет она ехать ко мне сюда, - то ли мать не отпускает, то ли еще что, не знаю... третий год так и живу - то ли женатый, то ли холостой...

           Максим тоже рассказал ему о своей беде, они долго говорили в этот вечер...

           По службе у Максима все складывалось хорошо, он довольно быстро освоился в должности, сдал все положенные зачеты на управление боевой частью, был скоро допущен к ходовой вахте, стал полноправным членом небольшого офицерского коллектива, в котором все так зависели друг от друга... После нескольких удачно выполненных учебных стрельб его перестали считать молодым, зеленым артиллеристом... Прошло несколько месяцев, Максим привык к своей новой жизни, наполненной всевозможными заботами, выходами в море, учениями, стрельбами, он изменился даже внешне, возмужал, похудел, приобрел несвойственную ему раньше основательность в суждениях. Сдержанность, юношеская горячность и вспыльчивость исчезли, и только в глазах по-прежнему таились глубокая душевная боль и неизбывная тоска...

           Наступившей весной, в апреле проходил традиционный весенний сбор - поход Балтийского флота, в котором принял участие и сторожевой корабль Максима. После двухнедельного совместного плавания, все участвовавшие в нем корабли зашли в Балтийск, главную базу флота. Максим оказался здесь впервые и с любопытством оглядывал обширные бассейны Военной гавани с теснящимися у их стенок кораблями... Особенно заинтересовал его красавец - крейсер "Свердлов", ошвартованный у причала. Сойдя на стенку, Максим прошел вдоль его высокого борта, с восхищением оглядывая могучие обводы корпуса, грозные стволы его шестидюймовых орудий главного калибра. Вот это мощь... снаряд у него где-то килограммов под пятьдесят, не то что мои стомиллиметровые пушки... Артиллерия в те годы была предметом гордости моряков. "Бог войны", - так называли ее со времен Великой Отечественной ...

           Размышления Максима были прерваны знакомым громким голосом:

          - Максим... бродяга, неужели это ты, пропащая душа, иди быстрее к трапу!

           Он поднял голову, - с высокого борта крейсера ему махал Славка Миронов... Сердце у Максима забилось от радости. Друзья обнялись под удивленным взглядом вахтенного офицера.

          - Здравствуй, я так рад видеть тебя, Славка!

           - А я, думаешь, нет, - где ты пропадал все это время, Макс, почему ничего не сообщал о себе... ведь все мы не знали, что и подумать, когда ты так внезапно исчез, твоя мама сказала, что ты уехал в Калининград, на службу, но когда мы приехали туда, уже не смогли отыскать твоих следов... Юрка и Виталий сейчас в Лепае на миноносцах, знаешь об этом?

          - Откуда же мне знать... не части, торопыга, давай поговорим где-нибудь! –

          - Так пойдем ко мне в каюту, посмотришь, как я живу… - Славка за руку повлек Максима по трапу вниз, они прошли одну палубу, вторую...

          - Куда ты меня тащишь, - так я обратно и дорогу не найду, - взмолился тот.

          - Ничего, найдешь... у меня каюта на броневой палубе...

           Наконец они пришли, - каюта оказалась небольшой, без иллюминатора, но уютной, чистенькой, на столе под включенной лампой-бра стояла в красивой рамке фотография Наташи, одной из девушек, бывших с ними в ресторане "Арктика" в тот памятный вечер.

          - Я живу в каюте один, располагайся поудобнее... - Слава предложил другу кресло, сам присел на аккуратно заправленную по старой курсантской привычке койку, - ну, рассказывай, где ты, куда попал... сколько же мы с тобой не виделись - с полгода, наверно?            Максим начал рассказывать о себе... но Славка перебил его:

          - Так ты на "Барсуке" - это тот, что ошвартовался у нас по корме? - в его голосе прозвучала нотка разочарования... Максима это задело:

          - Корабль невелик, конечно, по сравнению с крейсером, но зато должность у меня вполне самостоятельная, командир боевой части... недавно отстрелял довольно сложную береговую стрельбу...

          - Да ладно, Макс, я ведь не хотел тебя обидеть... нравится он тебе - хорошо! Вот как пришлось встретиться... я и подумать не мог... - Славка был верен себе, вопросы вновь посыпались на Максима, друга интересовало все...

          - А помнишь отпуск, - вырвалось у Славки...Но он вдруг умолк и помрачнел, - да отпуск... А знаешь, Максим, мне не дает покоя та история в ресторане с твоим кортиком, а еще больше то, что произошло тогда у тебя с Таней... я хочу тебе сказать, ты не должен был так поступать... Вадим с Таней - мои друзья, любят друг друга, а тут ты... я рад, что тогда у тебя с ней ничего не вышло, извини, конечно..., под Новый год они поженились, у них уже давно это было решено, а тут эта глупая вечеринка в "Арктике"... - он замолчал, вытер платком неожиданно взмокший от пота лоб.

           Максим встал, цепляясь за край стола. Расстегнул воротник кителя, ему вдруг стало трудно дышать...

          - Так... значит, она вышла замуж... - что-то оборвалось в его душе, Максим усилием воли сдержался, - при случае передавай ей мои поздравления... Прости, мне пора, - он отодвинул кресло, шагнул к двери.

           Не ожидавший такой реакции друга, Славка только покачал головой: "Ну и дела!"

          Он проводил Максима до трапа, простились они холодно... С тех пор случая повидать кого-либо из друзей у Максима не было...

           Лето промелькнуло незаметно... Большую часть времени Максим провел в море: многочисленные учения, дозоры, стрельбы, - скучать было некогда. Он с головой окунулся в дела службы, находя в этом способ отвлечься от мучительных размышлений... До встречи со Славкой где-то в глубине души Максим еще надеялся, что Таня дождется его приезда и они встретятся, тогда он скажет, как любит ее - она простит его...Теперь все кончено, ждать больше нечего и надеяться тоже... Но Максим не мог с этим примириться, все равно он должен ее увидеть, ... что последует за этим, - Максим не знал, не хотел даже думать… Мать, видимо, чувствовала его состояние, догадывалась... но все это связывала с Любой. Максим с горькой улыбкой читал ее письма: "Сынок, я тут недавно встретила Любу, она очень изменилась... спрашивала о тебе: где ты служишь, когда приедешь в отпуск... - я ей дала почитать твое последнее письмо с адресом на конверте, - ты не рассердишься?" Мать осторожничала, боясь неудачным словом причинить боль..."Милая моя мамочка, ты ведь даже не догадываешься, что я мечтаю совсем не о Любе..."

           Осенью, уже в ноябре, Максиму был наконец предоставлен отпуск. Был один из редких, спокойных вечеров, когда корабль стоял у причала. Максим сменился с дежурства, последнего перед отъездом, когда к нему подошел корабельный почтальон:

          - Вам письмо, товарищ лейтенант, - протянул ему конверт. Максим, поблагодарив матроса, сунул письмо в карман шинели: "Наверно от мамы, очень кстати, завтра оно уже не застало бы меня..."

           Спустившись в каюту, достал письмо и присел к столу... Адрес на конверте был написан незнакомым ему почерком, да и фамилия отправителя ни о чем не говорила.

          Максим, досадливо поморщившись, вскрыл конверт: "Кто бы это мог быть, - Шаповаленко В.Н.- интересно..."

           Первые же строки поразили его:

           "Я нашла вас, Максим, выполняя последнюю просьбу Тани... Она очень любила вас...а сейчас нашей девочки уже нет..." - отрывочные фразы письма, их смысл не сразу дошел до его сознания... – вернулся к ним снова, вчитываясь в каждое слово...

           Писала Вера Николаевна, сестра Тани: "... Месяц спустя после ссоры с вами и вашего поспешного отъезда Таня через друзей искала, но так и не смогла найти вас, тогда она вышла замуж за Вадима, который вам известен... - почему она так поступила, я не знаю, может решила, что разрыв с вами - это навсегда... Только лучше бы она этого не делала, - жизнь с Вадимом скоро стала для нее невыносимой... Он изводил ее ревностью и упреками, - Таня часто плакала, бывая у нас с мамой... она считала себя и нас виноватыми перед вами, Максим... Беременность очень изменила ее, - она боялась родов, которых ждала в сентябре... Они и в самом деле оказались тяжелыми, и Таня долго мучилась, потом лежала в больнице с осложнениями...Врачам так и не удалось ее спасти..."

           Строки письма поплыли перед глазами Максима... "Как же так... как это могло случиться, ведь ее больше нет... Неужели все кончено, он никогда уже не увидит ее прекрасных серых глаз... - с какой мольбой они смотрели на него, в те последние минуты их расставания... Таня, как я мог допустить, чтобы ты так неожиданно и навсегда ушла от меня... Боже мой!"

           Из его жизни навсегда уходило что-то большое и светлое, как сама Юность...

Старпом

          Весеннее утро было на редкость ясным. Словно умытое росой солнце ярко осветило обширные воды бухты, борта и надстройки кораблей у причалов. На эсминце “Веском”, ошвартованном кормой к стенке между двумя своими собратьями “Внимательным” и “Выносливым”, команда после подъема флага оставалась в строю.

          - За самовольную отлучку младшего боцмана Кушнарева на месяц лишаю схода на берег! - объявил старпом.

          - Приготовиться к осмотру и проверке оружия и технических средств! - подал команду дежурный по кораблю. - Разойдись!

          Оставалось совсем мало времени на перекур, но многие потянулись на бак...Через несколько минут прозвучал сигнал к началу осмотра, палуба опустела. Матросы разбежались по боевым постам. С бака по правому борту метнулась стайка задержавшихся на перекуре. Матросы мчались сломя голову.

          - Стар - по - ом! Стар -по - ом! - испуганно выкрикнул кто-то.

          Нарушители мигом растворились в открытых люках палубы, в дверях надстроек. За ними следом на шкафуте появился старпом - высокий худощавый офицер. Рыжеватые редкие волосы из-под сдвинутой на затылок фуражки влажной прядью свисали на лоб, лицо украшали усы, кончики которых были закушены в уголках рта, крупный с горбинкой нос и водянистые глаза придавали ему вид суровый и неприступный. Попадись ему в руки сейчас кто-нибудь из этих бегунов - без гауптвахты не миновать. На большом пальце правой руки старпома висела полуметровая металлическая цепь с полудюжиной ключей, он поигрывал ими, наматывая и разматывая цепь на кисть руки.

          - Пойдем, Тимка, - он остановился и повернулся к сопровождавшему его корабельному псу, нескладной дворняге неопределенной масти, с закрученным бубликом хвостом и рыжими подпалинами на боках. Пес поднял морду и неуверенно шевельнул хвостом.

          - Ну погоди... Я тебе и твоему Тимке еще покажу! - прошептал младший боцман Кушнарев, наблюдавший за ними из-за носовой башни.

          Старпома “Веского” капитан-лейтенанта Рыкова на корабле не любили. Вообще-то старпомов мало где любят, должность у них такая, самые строгие они блюстители флотских законов и уставов. Хочешь - не хочешь, а подчиняться надо безоговорочно. Даже иные командиры с опаской поглядывают на своих помощников, но ради сохранения порядка и дисциплины позволяют им многое. Владимир Иванович Рыков на “Веском” недавно, всего три месяца, как назначен старпомом, переведен сюда с Камчатки. Был он молчалив, замкнут, ни с кем на корабле не сближался. Командир корабля сразу оценил его твердость и требовательность. С нарушителями воинской дисциплины старпом не церемонился. Жестокость наказания зачастую даже превышала тяжесть проступка провинившегося. Командиру корабля это не всегда нравилось, но с дисциплиной на корабле стало получше, и командир не вмешивался в действия своего помощника.

          Семьи у старпома не было. При первом представлении командиру на вопрос о семейном положении старпом коротко ответил: “Разведен...” и больше к этому вопросу они не возвращались. На берег старпом сходил редко, только по необходимости. Друзей и знакомых у него в городе не было... Однажды возвращаясь после одного из таких редких сходов, у самого КПП гавани увидел он, как загнанного в угол у забора рыжебокого грязного и жалкого дворнягу с перебитой лапой добивали камнями двое подростков. Разогнав пацанов, Рыков склонился над псом: “Ну что... досталось?” Дворняга боязливо жался к забору, жалобно скулил. Старпом взял его на руки, завернул в снятый с шеи шарф и прошел по рапу на корабль под удивленными взглядами дежурного по кораблю и вахтенного у трапа. Приказав дежурному трюмному открыть офицерский душ и дать воду, старпом вымыл с мылом грязного пса, неумело смазал йодом раны, перевязал и уложил в углу своей каюты на мат. Подумав немного, накрыл своим старым кителем...

          Вечером попросил командира:

          - Я тут привел с берега пса... Спас его от смерти, отбил у пацанов... Прошу вашего разрешения оставить его у себя - пусть поживет у меня в каюте...

          Командир корабля удивленно посмотрел на своего сурового старпома и сказал:

          - Владимир Иванович, это совсем не похоже на вас... Но коли просите - будь по-вашему...

          С тех пор старпом вообще перестал интересоваться берегом. Пса он вылечил, выходил, дал ему неведомо почему имя Тим. Дворняга ожил. Платил своему хозяину преданной собачьей любовью, всегда сопровождал старпома при обходах корабля, рычал на провинившихся, словно понимал и поддерживал своего хозяина. Моряки косились на рыжую псину, невольно отмечая некоторое сходство со старпомом. Пес вел себя независимо, но на палубе без старпома не появлялся. В каюте Тим был тих, незаметен, большую часть времени проводил в своем углу, положив морду на лапы и не спуская глаз с хозяина. Старпом кормил Тимку сам, находя в этом особое удовольствие - гладил пса, чесал ему за ушами. Тимка млел от ласки и смотрел на своего спасителя все понимающими благодарными глазами. После отбоя, по приобретенной с некоторых пор привычке старпом вместе с Тимом сходил на стенку и прогуливался с ним минут сорок под ироничными взглядами вахтенных, явно не одобрявших новой причуды старпома...

          В этот день к полудню, когда солнце высоко поднялось над горизонтом стало сильно припекать. Слабый ветерок, морщинивший спокойную гладь не прогревшегося еще весеннего моря, нес легкую прохладу и запахи водорослей. Наступило время послеобеденного отдыха, любители перекурить собрались на баке. Разомлев от жары, неторопливо дымили сигаретами, сидя на теплой палубе и прислонившись спинами к волнорезу. Многие, сняв береты, подставляли лица лучам ласкового весеннего солнышка.

          - А ты, Семен, чего не отдыхаешь... Хочешь чтобы взыскание отменили? - обратился к Кушнареву его земляк Петр Угаров, лениво сощурив глаза и дымя сигаретой.

          - Что делать, приходится! - Кушнарев, занятый покраской грибков вентиляции за волнорезом, мрачно глянул на приятеля и сплюнул.

          - И что от тебя старпом не отстает, понравился ты ему наверное, - хохотнул Петька, не вынимая сигареты изо рта.

          Семен помолчал, потом с яростью бросил кисть в открытую банку с краской и сказал:

          - Да уж, понравился... Покою не дает, вторую неделю не вылезаю из нарядов, а тут еще и без берега, не видать мне теперь увольнений!

          Матросы, курившие неподалеку, прислушивались к их разговору.

          - Сам виноват, Семен, любишь поспать по утрам, тебя дневальный не добудится, - заметил кто-то.

          - Оттого и сплю, что после отбоя еще вкалываю по милости старпома! - Кушнарев сердито засопел и отвернулся.

          - Да, достается Сеньке, и вообще, в боцманской команде служить нелегко, да и подчиняются они непосредственно старпому, - вступился за Сеньку один из матросов.

          - Это пока не выйдем в море, а там у них простор, лежи - соси лапу! - хмыкнул торпедист Славка Попов.

          - Ну да, как бы не так, они к комендорам приписаны - на всех тренировках вкалывают, будь здоров! Да и хозяйство у них большое, по всему кораблю. А швартовое и якорное устройства чего стоят! - возразил Петр Угаров.

          Кушнарев молча докурил протянутый Петром бычок, мрачно сплюнул и снова взялся за кисть.

          - Смотри-ка, - толкнул его в бок Петр, - Тимка на прогулку вышел что ли, и один...А где же старпом?

          Семен повернул голову - из-за полуоткрытой двери, ведущей на шкафут, появился рыжебокий любимец старпома. Пес остановился у леерной стойки ограждения борта и навострил уши. Его внимание привлекла чайка, с резким криком спустившаяся на обломок доски, плававший за бортом. Тимка принял боевую стойку и разразился визгливым лаем. Моряки, привлеченные необычным поведением собаки - никто до этого не слышал тимкиного лая - поднялись с мест и подошли к борту. Пес оглянулся и ободренный поддержкой моряков залился еще сильнее. Чайка никак не реагировала на это. Сидела спокойно, лишь презрительно закрывая то один глаз, то другой. Моряки стали подначивать Тимку:

          - Что, Тимофей, не слушается, болт на тебя положила. А ты сильней давай!

          - Плохой из тебя старпом, давай громче, чего там!

          Неожиданно лай Тимки прервался громким жалобным визгом. Это пнул его тяжелым рабочим ботинком в бок Семен Кушнарев - и пес, отчаянно махая лапами, полетел за борт. Матросы остолбенели от неожиданности. Раздались возмущенные выкрики:

          - Ну зачем ты так собаку!

          - Разве ж она виновата?

          - Что тебе пес сделал плохого?

          - Совсем одурел Семен...

          Кушнарев и сам не ожидавший от себя такого, покраснел под тяжелыми взглядами моряков. Стоял молча, опустив голову и сжимая в руке кисть. Внезапно и все смолкли - у открытой двери на шкафут стоял старпом.

          - В чем дело, что здесь происходит? Ну-ка отойдите все от борта! - он еще не видел барахтающегося и скулившего за бортом Тимку и не понимал, что же произошло.

          Матросы отпрянули от борта. Никто не проронил ни слова. Между тем, Тимка, терявший силы за бортом, издал отчаянный визг, перешедший затем в тоскливый вой. Вынырнув из грязной, покрытой пятнами мазута воды, пес из последних сил царапал скользкий борт, пытаясь удержаться на плаву. Старпом побледнел, подбежал к борту и наклонившись над леерами, глянул вниз.

          - Тимка! - закричал он.

          Собака теряла последние силы, глаза ее тоскливо смотрели вверх - на людей. Как был, в фуражке, кителе, не снимая брюк и ботинок, старпом прыгнул за борт. Матросы онемели, затем разом бросились к борту.

          - Спасательный круг, быстрее!

          - Давайте концы! Боцман, тащи концы!

          - Шторм-трап нужно опустить, иначе ему не подняться!

          Все пришло в движение. За бортом уже плавали несколько спасательных кругов, свисали концы - за один из них ухватился старпом, удерживая свободной рукой Тимку. Наконец принесли и закрепили шторм-трап. Старпому помогли подняться на борт. Без фуражки, весь мокрый, грязный - вода ручьями стекала с кителя и брюк - он стоял на палубе, прижимая к груди спасенного пса. Обессиленный Тимка положил обе передние лапы и морду на плечо старпома. Он затих, только взгляд его коричневых глаз, обращенных на моряков, был по человечьи печален.

          Матросы столпились вокруг. После суеты и криков наступила необычная тишина. Все стояли, потупив головы. Старпом не мог говорить, только молча оглядывал он моряков, губы его подрагивали. Наконец он медленно, с трудом произнес, совсем не надеясь на ответ:

          - Как же так... Зачем? Можно ли...

Якорь

          На ходовом мостике “Барсука” царила томительная тишина, в которой отчетливо слышались шелест и всплески волн, проносящихся за бортом. Правый якорный клюз сторожевика был пуст и зиял безобразной дырой, словно пустая глазница у пирата, снявшего повязку. Именно это обстоятельство выводило из себя взбешенного командира и держало в напряжении всех находившихся на мостике...

          Якорь потеряли сегодня рано утром при экстренном выходе с внешнего рейда Балтийска. А произошло это так. Сигнал флагмана “Немедленно сняться с якоря, следовать в полигон стрельбы” был принят в четыре часа, на корабле сыграли “Боевую тревогу”. Разбуженные пронзительными перезвонами колоколов громкого боя моряки разбежались по боевым постам, а носовая швартовая команда принялась выбирать отданный правый якорь. Командовал выборкой лейтенант Смирнов. Ухватившись одной рукой за леер, склонил он свою длинную нескладную фигуру над бортом и наблюдал за якорь-цепью. На шпиле работал боцман Иваненко. Он стоял у пульта управления, поглядывая на Смирнова. “Пошел, пошел, - показывал тот свободной рукой. - нормально идет!” И в самом деле, под ровное убаюкивающее гудение шпиля мокрые звенья якорь-цепи чередою, одна за другой, скрывались в клюзе. Но внезапно цепь натянулась как струна, шпиль натужно загудел. Смирнов отвлекся на какие-то доли секунды и не подал команды “Стоп!”. Боцман, не успевший застопорить шпиль, только ахнул. И в тот же миг оборвавшийся конец якорь-цепи змейкой мелькнул в клюзе и с шумным всплеском ушел в воду - якорь остался на грунте... И теперь вызванные на мостик к командиру оба провинившиеся держали перед ним ответ.

          - Как же вы могли допустить такое, лейтенант, да я не знаю, что сделаю с вами за это! - севшим от негодования голосом выдавил из себя командир. Под жестким колючим его взглядом Смирнов съежился и стоял потупившись, не в силах произнести ни слова.

          - Ну а вы куда смотрели, Иваненко, - командир повернулся к боцману - Разве вам не известно, что на каменистом грунте якорь выбирается со всеми мерами предосторожности, на самых малых оборотах шпиля. А ещё опытный боцман!

          - Виноват, товарищ командир, - темное от загара, задубевшее от ветра лицо боцмана потемнело ещё больше.

          - Виноват, виноват... а кто же ещё виноват, как не вы! Потерять якорь... Да такого позора за всю службу у меня не было! Срамотища, стыда не оберешься, хоть на базу не возвращайся! - командир вздохнул и безнадежно махнул рукой.- Идите с глаз моих долой!

          Смирнов, неловко повернувшись, затопал вниз по трапу. Сгорбившаяся его фигура выражала полное отчаяние. Боцман, сделав несколько шагов, повернулся к командиру.

          - Товарищ командир, может сделать муляж якоря из деревянного бруса, покрасить кузбаслаком и закрепить в клюзе... Сойдет на время?

          Командир мрачно посмотрел на боцмана и после долгого молчания медленно произнес:

          - Может и сойдет... Только без якоря не обойтись! К вечеру зайдем в Балтийск, отправлю вас с лейтенантом на шкиперский склад... Впрочем, какой там склад! Сегодня пятница - к вечеру там никого не найдешь, а в субботу рано утром выход, ничего не получится! Долго придется все расхлебывать!

          Боцман спустился вниз, долго стоял на палубе. Подошел Смирнов, лицо белее известки. Махнул рукой, сказал: “ Списываться буду, все прахом пошло!”

          Вечером, уже в сумерках, входил сторожевик “Барсук” в гавань Балтийска. Надо было пополнить запасы топлива и воды. Командир сумрачно смотрел на открывающуюся панораму гавани. Пропавший якорь не давал покоя. Полчаса назад боцман приволок якорь, сделанный из бруса. Чудище это только при большом воображении можно было принять за настоящий якорь. Боцмана отругал на полную катушку. Обычная выдержка изменила.

          Как только ошвартовались, с двумя матросами подался боцман на берег. Смирнов заперся в каюте и не выходил. Шли матросы и боцман по причалу, погруженному в темноту.

          - Где же мы якорь искать будем? -спросил молодой матрос Грищенко.

          - Поищем, - буркнул боцман.

          - Так он нас и дожидается, - недоверчиво заметил старший матрос Юдин.

          Когда подошли к слабо освещенному входу в клуб, Грищенко тронул боцмана за рукав:

          - Смотрите, якоря!

          Подошли поближе, действительно, на площадке перед входом по обе стороны стояли, опираясь штоками на каменные подставки, два старинных адмиралтейских якоря. Наверное, их еще с парусных петровских судов сняли.

          - Может притащим на корабль? - сказал Юдин.

          - Нет уж, дальше идем, - скомандовал боцман.

          Зашагали по обсаженной молодыми деревьями дороге, слабо освещенной редкими фонарями. Осмотрели почти все уголки гавани, нашли гору разбитых ящиков, ржавые электромоторы, старые аккумуляторные батареи - якорями и не пахло. Все помрачнели. Добрались молча до дальнего причала, здесь у деревянной вышки поста наблюдения их облаяла внезапно выскочившая из темноты дворняга.

          _ Валет, уймись! Кого там черти по ночам носят? - раздался сверху окрик вахтенного сигнальщика.

          - Дело у нас, браток, - отозвался боцман, - может поможешь.

          И поведал вахтенному о случившейся беде.

          - Так вы с того сторожевика, что недавно зашел в гавань с какой-то куклой в правом клюзе вместо якоря, я сразу заметил! - сказал сигнальщик.

          - Ну ты и глазастый, - сказал боцман.

          - Не обижайся, земеля, нам все положено замечать. И помочь могу. Прямо напротив причала, где стоит ваш сторжевик, за забором склад металлолома. Там железного хлама полно. Авось повезет вам...

          Склад был огорожен забором. Перемахнули через забор, помогая друг другу. В свете выглянувшей из-за туч луны перед ними открылась обширная площадка, заваленная отслужившими своё бочками, бидонами, банками из-под краски, ржавыми остовами автомобилей... Отдельно под деревянным навесом были свалены смычки проржавевших якорных цепей разных калибров. Боцмана сразу потянуло к навесу. Чутье не обмануло его. Под грудами цепей торчало веретено якоря.

          - Ведь подойдет, ей богу подойдет! - радостно воскликнул Грищенко.

          - Сам вижу, пожалуй, помассивнее нашего, но на самую малость, - сказал боцман.

Старался он сдержать свою радость, надо было еще этот якорь на корабль приволочь - но как? Попробуй, стронь такую махину. Остается одно - шпилем взять, завести сюда конец, на вьюшке метров двести - должно хватить, подтащить этим концом к борту. Но ведь забор - как его преодолеть. Надо яму подрыть.

          - Грищенко, останешься здесь, а мы с Юдиным на корабль, подадим тебе швартовый конец, заведешь в скобу, а пока яму готовь под забором, - распорядился боцман.

    &;;nbsp;     Через час заработал шпиль, управляемый боцманом. Якорь тяжело сдвинулся с места и тихо пополз, оставляя на земле глубокую борозду. А дальше через яму - с трудом, но пролез. Потом - дело техники. Приклепали скобу, завели цепь. И начала якорь-цепь медленно заползать в клюз...

          С первыми лучами солнца “Барсук” снялся со швартовых и самым малым ходом направился к выходу из гавани. Командир, занятый сложным маневром, был молчалив и сосредоточен. Надо было провести корабль среди тесно стоящих у причалов крейсеров и эсминцев. Хотелось проскользнуть так, чтобы никто не заметил пустого клюза. Наконец вышли на чистую воду.

          - Боцмана ко мне! - резко бросил командир вахтенному офицеру. - И этого разгильдяя Смирнова!

          Через несколько минут на мостик поднялся боцман. За ним вслед появился и Смирнов.

          - Ну что у вас с якорем? - голос командира прозвучал резко в тишине наступавшего утра.

          - Якорь в клюзе, товарищ командир! - бодро доложил боцман.

          - Только не называйте якорем свое деревянное чудовище, боцман!

          - В клюзе настоящий якорь, товарищ командир, мы его на складе добыли!

          - Почему мне не доложили? А вы где были, лейтенант? Ну и порядки на корабле!

          - Ночью не хотели беспокоить ни вас, ни лейтенанта, - стал оправдываться боцман.

          - Ну и артисты! А вы, лейтенант, поучились бы у боцмана. Моряк должен знать - безвыходных положений не бывает!

          И командир порывисто обнял боцмана.

Вводная

          Стройный корпус сторожевого корабля, сиротливо прижавшегося левым бортом к заводской стенке, смотрелся особенно неприкаянным и жалким на фоне заведенных на него с берега шлангов, труб парового отопления и кабелей. Словно опутанный и связанный всем этим, он вызывал щемящее чувство. Швартовы, протянувшиеся с его борта на береговые палы понуро обвисли, свежевыкрашенные крысоотбойники на них, заранее заготовленные запасливым помощником командира свидетельствовали о том, что стоянка будет долгой, как и разлука с морем – кораблю в течении года предстоял ремонт…

          Закончилось лето, в сентябре заметно похолодало. В это раннее утро, в предрассветный час палуба, мачта и надстройки корабля покрылись липкой моросью прошелестевшего ночью дождя. Вахтенный, старшина 2 статьи Иван Бражник, зябко поёживаясь и подняв воротник бушлата, медленно прохаживался вдоль борта, осторожно ступая по мокрой палубе и поглядывая на пустынный причал. Он обернулся и взглянул на противоположный борт, туда, где за молами глухо шумело море и разгоралась полоска утренней зари. Невидимые ещё лучи восходящего солнца ярко золотили края облаков, застывших низко над горизонтом. В этот оставшийся до побудки час экипаж сладко спал в своих кубриках и каютах. Ивану вспомнился другой рассвет, тот, что встречал он вместе с Ириной в родном Армавире… Сколько же времени прошло с тех пор, пожалуй, скоро уже два года… Помнит ли она, ждет ли… Понимает ли, что такое морская служба…

          В это время дверь тамбура за его спиной тихо приоткрылась, и на палубу, высоко задирая ногу над комингсом, ступил невысокий полноватый человек в черном рабочем комбинезоне, в пилотке с позеленевшим от времени и морской соли офицерским “крабом”. Стараясь не привлекать внимания вахтенного, он мелкими шашками быстро двинулся по шкафуту на бак, и вскоре его голова осторожно выглянула из-за носовой орудийной башни…

           Это был командир электромеханической части Константин Иванович Халецкий, выглядел он довольно-таки моложаво для своего почти сорокалетнего возраста, яркий румянец никогда не сходил с его тугих щёк, да и характер у него был на редкость общительный, веселый. Был Халецкий иногда даже несколько легкомысленным, особенно в общении с женщинами, от чего и приходилось ему порой незаслуженно страдать… Не далее как вчера, будучи на “большом сходе”, то есть имея два выходных дня, он проснулся поздним утром в недавно снятой к приезду жены однокомнатной квартирке, и пребывая в прекрасном расположении духа, поднялся и в пижаме вышел на кухню, где жена его Софья Николаевна хлопотала по хозяйству и уже заканчивала гладить его выстиранные накануне форменные рубашки. Домашний халатик не мог скрыть соблазнительных форм его прелестной супруги. Игриво поцеловав жену в щёчку, Константин Иванович оглядел ее со всех сторон и, ущипнув под халатом, пошутил:

          - А что это у вас там, прекрасная Солоха?

          - Костя, отстань! – сердито отозвалась успевшая намаяться с утра в домашних заботах и не расположенная к шуткам жена.

          - А это…- не унимался он.

          - Отстань, кому говорю! – в голосе Софьи Николаевны прозвучал металл. Не уловивший надвигающейся грозы, Константин Иванович попытался продолжить свои приставания, и тогда не на шутку разгневанная жена, повернувшись к нему, внезапно приложила раскаленный утюг к его защищённому лишь тонкой тканью пижамы животу...

           Константин Иванович вскрикнул от боли и отпрянул. В воздухе запахло жженой тканью и палёной шерстью, обильно покрывавшей живот стармеха. Страдая от дикой боли, глубоко оскорбленный, он молча выбежал из кухни, и судорожно путаясь в штанинах, натянул брюки, надел тельняшку, набросил китель. Жена вошла следом в спальню растерянная и смущенная…

           - Костя, прости, - я не хотела…

           - Прости, прости… - пробормотал он, не поднимая глаз. А затем внезапно выбежал, хлопнув входной дверью.

           На корабль он явился раньше положенного срока… Увидев его, командир, отпустивший помощника встречать жену и скучавший в одиночестве на корабле, обрадовался:

          - Вот и хорошо, что вы пришли, Константин Иванович, а я туту никак не могу отвязаться от мыслей о завтрашнем учении - нужно хорошенько продумать, как организовать борьбу с пожаром, главное – пожар должен выглядеть вполне реально и быть неожиданным для дежурной службы…Но и вполне безопасным, конечно! С вашей вводной о пожаре и начнем мы внезапное учение где-нибудь за полчаса до побудки…

          - Сделаем, Максимович, не беспокойтесь, - у меня тут кое-какие задумки уже имеются, - скрывая свое недомогание и расстроенные чувства, почти бодро произнес стармех.

          - Верю… Но чтобы не как в прошлый раз – зажженная газета на шкафуте, согласитесь, особого впечатления не произвела, - скептически заметил командир.

          - Все будет путем, можете быть спокойны: никаких газет, тот случай не повториться, пожарчик соорудим такой – пальчики оближешь! – заверил стармех.

          Он уже снова загорелся своей обычной страстью к выдумкам, с газетой был единственный прокол, всегда удавалось придумать нечто необыкновенное, и сейчас в голове у него начали прокручиваться различные варианты грандиозных вводных для этой, совсем уже обленившейся дежурной службы…

           Вечером перед отбоем стармех вызвал к себе дежурного трюмного. Тот тихо постучав в дверь, вошел в каюту.

           - Прибыл по вашему приказанию…

           - Угрюмый вид матроса не удивил стармеха, он хорошо знал своих подчиненных, знал кому можно довериться.

           - Вот что, Круглов, садись поближе, поможешь мне тут кое в чем…

          И стармех с заговорщиским видом рассказал о своей задумке.

          - Достанешь, Круглов, обрез побольше, пакли туда, ветоши отработанной, соляркой зальёшь... И всё это после отбоя отнесёшь незаметно на бак, спрячешь под волнорезом, понял? Это всё для вводной на завтрешнее учение! Только держи язык за зубами. Смотри у меня! А утром всё остальное я сам сделаю!

          Круглов конечно всё сразу понял, хитровато и с долей одобрения глянул он на своего начальника и заверил:

          - Будет исполнено в лучшем виде, товарищ капитан-лейтенант. Обрез я попрошу у боцманов, ветошь, паклю, солярку найду… Разрешите идти?

          - Идите… Да ещё вот что – разбудите меня утром. Часов в пять.

          Трюмный вышел, осторожно закрыв за собой дверь каюты. Константин Иванович остался один. Рана на животе продолжала саднить, хотя корабельный фельдшер смазал ее какой-то вонючей дрянью и залепил марлевой повязкой. Константин Иванович лег и долго не мог уснуть, продолжая обдумывать свою завтрашнюю вводную, в том, что она станет неожиданностью для этих растяп – дежурного по кораблю и вахтенного – он не сомневался… С этой приятной мыслью, заглушающей жжение на животе, он, наконец, отключился… Утром, около пяти часов проснулся сам, быстро оделся и приступил к выполнению своего плана…

          Вахтенный Бражник не заметил прошмыгнувшего на бак стармеха, продолжая наблюдать за игрой красок разгоравшейся зари… Внезапно краем глаза он увидел что- то необычное на баке: на темной крашенной поверхности брони носовой орудийной башни играли блики непонятных всполохов света. Неторопливо повернувшись, Бражник зашагал на бак. Картина, открывшаяся его глазам, весьма удивила. Это еще что такое… Кому пришло в голову поджечь паклю в обрезе? Бражник протянул озябшие руки к огню, потёр их, согревая… Потом подумал, что не гоже оставлять открытый огонь на палубе. Осмотрелся кругом, соображая чем бы потушить его, но не увидел ничего подходящего… И не долго думая, столкнул этот обрез за борт – там вода, огонь и сам погаснет… И едва он это сделал, как наблюдавший за ним из-за башни стармех, явно рассчитывавший на другую реакцию вахтенного, подскочил к нему.

          - Ты что же это делаешь!? Ведь это вводная для учения! Как ты должен был поступить при обнаружении очага пожара? - яростно закричал Константин Иванович, потрясая над головой Бражника сжатыми кулаками и тесня ничего непонимающего вахтенного к борту.

          - Какая вводная? Какое учение? – изумился Бражник.

          И в этот момент за бортом полыхнуло яркое пламя. Между стенкой и бортом высоко взвились языки огня. Это от горящей пакли вспыхнул годами копившийся на воде мазут.

          И стармех, и вахтенный, оба онемели от неожиданности. Первым опомнился стармех и бросился к дежурной рубке. Оттолкнув сидевшего в ней и ничего ещё не видевшего и понимавшего матроса- рассыльного, он нажал педаль сигнального прибора. По кораблю разнеслись резкие звуки аварийной тревоги…

          Стармех сам возглавил корабельную аварийную партию, сам лез в самое пекло впереди своих подчиненных…

          Через короткое время пожар потушили, помощь двух заводских пожарных машин, с ревом сирен на полном ходу подскочивших к причалу, не понадобилась…

          - Ну что, Константин Иванович, пожарчик - то получился, как и обещали – пальчики оближешь! – язвительно заметил стармеху командир, когда с пожаром все было закончено. – Что же вы молчите?

          Стармех, потрясенный происшедшим, не мог вымолвить ни слова… На его побледневшем, измазанном копотью и мазутом лице явственно прорезались на лбу две глубокие продольные морщины. После этого случая улыбаться он стал реже…

Михаил Сорин

Михаил Борисович Сорин родился в 1947 году, окончил Витебский государственный институт в 1972 году, восемь лет служил в морской авиации, с 1983 по 1997 годы был начальником корабельной группы специальной медицинской помощи. Военную службу закончил в Балтийске. Рассказы печатались в периодических изданиях.

Борода

          Борода росла буйно и густо. Я даже не предполагал, что она появится так быстро. А волосы на голове совсем наоборот. Они не собирались отрастать. Мне их подстригли очень коротко и даже спереди, где был чуб, выстригли залысину. Так уж получилось, потому что, когда корабль качает, ножницы в руках парикмахера качаются тоже. А борода росла. Она прямо-таки неистовствовала на моем лице. Сначала было очень колюче, и лицо страшно чесалось. Я ее аккуратно подбривал, расчесывал, но кололась она от этого не меньше. У меня было такое впечатление, что она растет вовнутрь щек, и скоро во рту у меня будут сплошные волосы. Я с тайным ужасом проверял щеки изнутри языком, но они были гладкими, и язык, пройдя по кругу, спокойно возвращался на свое законное место.

          Через три недели моих мучений неожиданно борода перестала колоться и мягко закурчавилась. За иллюминатором ярко светило тропическое солнце, и у меня прошел этап излечения от морской болезни, отчего я пребывал в радужном настроении. Меня, видевшего море только с берега, прикомандировали в качестве судового врача на гидрографическое судно с экзотическим названием "Кассиопея", следовавшее в Мозамбик. Будучи в недалеком прошлом гражданским врачом-хирургом, я волею судьбы получил погоны, прошел этап службы в авиагарнизоне, а затем попал во флотский госпиталь, а теперь оморячивался по полной программе.

          Больных на борту "Кассиопея" не было. Экипаж серьезно готовился к дальним странствиям. Все прошли медицинскую комиссию и не так, как это делают военнослужащие на диспансеризации, когда на любой вопрос врача вам достаточно отрицательно покачать головой и вы тут же получаете краткую запись: здоров, годен. Тут же надо было сдать все анализы, к вам заглядывали во все мыслимые и немыслимые физиологические отверстия. После этого вам, как элитному псу с родословной, делали разные прививки и только потом давали заключение о годности к плаванию в районах с жарким климатом.

          В нашем случае не обошлось и без курьезов. Молодой старпом "Кассиопеи" Юрий Иванович, холостяк и отчаянный повеса, довел до истерики медсестру из кабинета функциональной диагностики, когда пришел на кардиограмму. Молоденькая медсестричка предложила ему раздеться по пояс, а брюки - до колен. Старпом тут же выполнил эту команду: он снял рубашку, а брюки опустил до колен. Бедную девушку потом долго отпаивали валерьянкой, а Юрий Иванович строил недоумевающую физиономию и, оправдываясь, гудел:

          - Как велели до колен, так я и сделал.

          У нашего стармеха Витаминыча, которому решили не измерять объем легких, учитывая его опыт плавания и толстый медицинский паспорт, просто спросили:

          - Какая у вас спирометрия (объем легких)?

          "Дед" наивно изумился и, сделав обиженно подозрительное лицо, поинтересовался у врача:

          - А что вы имеете в виду?

          - Я имею в виду, - ответил доктор, - сколько вы выдуваете?

          - Если честно, - озаботился Витаминыч, - то литра два смогу.

          - Здрасьте, - сказал врач, - А у вас в амбулаторной карте написано: три пятьсот.

          - Во дают! И откуда это они все знают. Так это красненького, - наконец сознался он.

          Комиссию прошли все, и поэтому мне практически пока делать было нечего. Я занимался отращиванием бороды. Впереди был экватор. Я, честно говоря, побаивался его перехода. Так как готовилось ритуальное празднество, и меня как новичка должны были прокатить по полной схеме, а желающих порезвиться было предостаточно. В этом я убедился в самом начале моего путешествия, но, видимо, неполностью.

          В этот день, совершив свой ритуальный обход камбуза, я собирался забраться в укромный уголок и позагорать. В изолятор, где я жил, без стука влетел командир. Это было необычно, так как Александр Юрьевич, так звали командира, был ревнивым приверженцем писаных и неписаных морских традиций и уж без стука никогда и ни к кому не вламывался.

          - Доктор, - заявил он прямо с порога, - у меня для вас две новости: одна плохая, а другая очень плохая. С какой начать?

          В предчувствии беды у меня что-то екнуло в районе селезенки.

          - Давайте сразу с самой плохой.

          - Значит, так. - Александр Юрьевич присел на стул. - Вас хотят оставить в Мозамбике. - И, глядя на мое ошарашенное лицо, добавил: - Уже пришла радиограмма.

          Он отстегнул пуговичку на кармане рубашки и достал оттуда сложенный пополам листок. Радиограмма гласила: майора медицинской службы Сорина М.Б. по прибытии в порт Мапуту откомандировать в распоряжение командира гидрографической экспедиции на период отпуска врача экспедиции.

          - Так ведь у меня даже загранпаспорта нет и паспорта моряка также, одно удостоверение личности офицера, - неожиданно нашел я спасительную лазейку.

          - Это не беда, - произнес грустно командир. - Вам там прямо в посольстве выпишут все необходимые документы. Вы разве не помните, что вопрос о замене доктора экспедиции обговаривался перед выходом в море?

          - Да, - пригорюнился я, - разговор такой был, но поскольку у меня не было загранпаспорта, то...

          - Видите ли, там, наверху, - Александр Юрьевич многозначительно глянул на подволок, - уже все решили и с посольством связались. Да, а бороду придется сбрить.

          - Как сбрить? - оторопел я. - При чем здесь борода? Перенести столько мук, и теперь на тебе. Не согласен.

          - Это уж как получится, - сокрушенно вздохнул командир. - Но мы с вами - люди военные, и приказы надо выполнять. А по поводу бороды не горюйте - новая вырастет. А на паспорте вы должны быть без нее. Фотография в личном деле без бороды? Значит, и на паспорте должно быть то же самое. Тут по этому вопросу специальный документ в секретной части имеется. Вас разве с ним не ознакомили?

          Я совершенно ничего не помнил по поводу документа, но на всякий случай согласно кивнул.

          - Но ведь все можно сделать по прибытии, а сейчас-то зачем?

          - Нет, все-таки вы как были, так и остались сугубо штатским человеком, - сказал командир, намекая на мое недавнее гражданское "происхождение".

          - Фотографии надо сделать заранее, потому что в Мозамбике у вас на эти мелочи времени не будет. Короче, доктор, брейтесь, а фотографа я вам сейчас пришлю.

          Я отупело смотрел на закрывающуюся за Александром Юрьевичем дверь.

          - Господи, ну почему мне так везет? Только вошел в режим, сдружился с экипажем, перестал укачиваться, отпустил бороду. Кстати, о бороде. Как ее брить-то? Надо, видимо, сначала состричь волосы на лице, а потом уже сбривать щетину.           Я поплелся за ножницами. В дверь постучали.

          - Да, - отозвался ?

          В изолятор вошли электрорадионавигатор Иван Иванович со свертком в руках и стармех Витаминыч.

          - Вот, фотографа привел, - радостно сообщил "дед", - пусть устраивается, простыню вешает для лучшего фона, аппарат настраивает, А я, Борисыч, помогу тебе бороду сбрить.

          Простыня висела на переборке, фотограф уже приготовился для съемки. А я все никак не мог решиться поднести ножницы к бороде.

          - Какой ты нерешительный, - проявлял активность Витаминыч, - если у тебя руки дрожат, то давай я тебе её почикаю.

          И он, решительно взяв ножницы, пощелкал ими для убедительности у меня под носом.

          - Не дамся, - заорал я, - не созрел я еще психологически!

          Дверь опять отворилась, и на пороге застыл старший перехода капитан 2 ранга Малаев Виктор Бикоевич. Он был немного старше меня, но, как все кавказцы, имел раннюю седину, и разговаривал с легким акцентом. Это был очень грамотный и тактичный человек, обладавший к тому же тонким чувством юмора. Меня он называл просто: дохтур.

          - Что здесь творится, - раздался его спокойный голос, - дохтур, что с вами собираются сотворить эти архаровцы?

          "Дед" и навигатор оторопело застыли, один с ножницами, а другой с фотоаппаратом. И тут я, как незаслуженно обиженная собака, воем выражающая свою боль и обиду хозяину, взвыл:

          - Что же это вы меня так? Не успели прийти, а уже оставляете! Да еще бороду сбриваете, чтобы на паспорт фото сделать!

          Виктор Бикоевич в недоумении уставился на меня:

          - Ничего не понимаю, кого оставляют, какой паспорт, при чем здесь ваша борода?

          Я начал сбивчиво рассказывать и про радиограмму, и про замену, и про все остальное. Пока я изливался возмущением старшему перехода, "дед" и навигатор куда-то испарились. И тут, видя совершенно недоумевающее лицо Виктора Бикоевича, я начал кое-что понимать: до меня медленно стала доходить суть очередного розыгрыша и все еще продолжающийся столь откровенный процесс моего оморячивания.

          - Вот черти, - восхищенно сказал он, - это же надо, даже радиограмму сочинили. Ну, дохтур, с тебя причитается. Вечером придем твою спасенную бороду обмывать.

Он дружески похлопал меня по плечу и вышел за дверь. Я теребил начавшую чесаться опять бороду и облегченно думал, что в Мозамбик я приду настоящим мореманом.

Николай Филиппов

Николай Иванович Филиппов окончил авиационное училище, служил в военно-морской авиации, а позже после окончания Ростовского высшего командного училища проходил службу в Ракетных войсках. В настоящее время подполковник в отставке. Постоянный участник Литературного объединения Балтфлота. Написал повесть-воспоминание о детстве человека его поколения. Представляем отрывки из этой повести.

Морозы финской войны

          О финской войне старики заговорили после получения письма от Митькиного отца. Батя писал, что одолевают в окопах сильные морозы, и от этих морозов не спасают даже собственные сапоги, в которых он ушел на войну, к тому же, и рукавиц теплых нет. Митька же морозов не боялся и постоянно рвался на улицу. Его не пускали, а тут такой случай выдался – и проситься не надо, сами послали. Написал дед ответное письмо на фронт. Одел он Митьку потеплее, укутал поверх шапки старинным бабушкиным платком, сунул за пазуху конверт и приказал побыстрее отнести его на почту.

          В теплом помещении почты, ещё не отдышавшись, Митька снял овчинные рукавицы, достал из-за пазухи конверт, поднялся на цыпочки и опустил его в щель большого желтого ящика. А когда повернулся, увидел, что исчезли рукавицы с деревянного барьерчика, куда он их только что положил. Исчез и парень, который стоял до этого у окошка. Парня этого Митька знал, учились вместе в школе, подозревать его не хотелось. Митька спросил тетеньку, сидевшую за окошком, та ничего не знала. Митька выбежал из почты. Парня нигде не было видно. Где живет этот парень, Митька не знал. Пришлось бежать домой, держа руки в карманах куртки.

          Дед встретил вопросом: “Отнес? А где рукавицы?” Митька рассказал, как всё случилось. Дед обозвал Митьку раззявой, и видя, что у Митьки побелели не только руки, но и уши, принялся оттирать принесенным с улицы снегом сначала уши, а потом руки, пока не покраснели. Для Митьки такие растирания были не в новость: он уже не раз обмораживал и руки, и ноги, но чаще - нос и уши. Дед об этом, правда, не знал, друзья-приятели оттирали обычно обмороженные места сухой шерстяной или овчинной рукавицей. Митька никогда при этом не плакал. А сейчас слезы навернулись на глаза. У бати на фронте нет теплых рукавиц и у него, Митьки, тоже. Лучше было бы вместе с письмом эти рукавицы отцу послать… Весной отец вернулся с фронта. Рассказывал, как обморозил ногу, как лечился в госпитале. Была уже весна, тепло стало на дворе. И несмотря на это потепление, большой палец ноги у отца постоянно мерз. Отец много курил, вспоминал друга, которого убил финский снайпер, ночью с криком: “Танки идут!” вскакивал с кровати и пытался порвать ворот рубахи.

           Пошел отец в гости к двоюродному брату, взял с собой Митьку. Было там долгое застолье. Рассказывал отец о боях, о жутких морозах. Пели песни о войне. Увидев, что отец засыпает за столом, Митька с трудом облачил его в шинель, застегнул широкий ремень, вывел на улицу. И в обнимку отправились они домой. Митьке было тяжело и в то же время приятно. Вот ведет он отца в свой дом… А отец все не успокаивался. Все рассказывал про войну. И про бомбежки, и как на танках мчались в атаку, и как мерзли в окопах. И ещё рассказал, что в его окоп вечером откуда-то прибежала черная лохматая собачка. Все красноармейцы пинками гнали ее от себя, а отец почти негнущимися от холода руками достал из рюкзака мерзлую горбушку хлеба и поделился с ней. Наутро все его товарищи по окопу замерзли насмерть, а отца подобрали санитары и отправили в госпиталь…

          Отец прожил с Митькой и своими родителями до поздней осени, а когда собрали всё в огороде, засобирался в другой город, где жила Митькина мачеха. Сфотографировались все перед отъездом – на память. Провожали отца в метель, почти ничего не было видно. Долго перекликались на том повороте, где вьюжная дорога переходила в большой тракт. “Прощай мамка, прощай, Митенька!” - кричал отец. И в ответ: “Прощай, папанька!”.

          Больше они не увиделись…

Сова

          Митька сидел за кухонным столом и готовил уроки. Взрослые куда-то ушли по своим делам, и Митьке никто не мешал. Он закончил упражнение по любимому предмету - русскому языку и достал из сумки задачник и тетрадь по алгебре, чтобы вникнуть в не совсем обычные и понятные действия с буквами вместо цифр. Но не успел он и тетрадку раскрыть, как вдруг верхнее стекло кухонного окна со звоном разбилось, и на столе, к Митькиному изумлению, распласталась, раскинув крылья, большая птица. Митька замер, любуясь оперением птицы. Да это же сова, догадался он. Ведь точно такую срисовывал из книжицы, которую купил отец, возвратившийся с финской войны. Отец купил в когизе, так называли магазин книг, не только эту книжку, но и пенал, и красивую ручку... И на уроке зоологии учительница рассказывала про сов, называла их хищными ночными птицами. Это уж точно, хищные. Видно по загнутому клюву и круглым желтым глазам, которые в упор смотрели на Митьку. Такой клюв любого испугает. Сова тоже наверное испугалась, по ошибке залетев в комнату. Но что, если она оправится от ушибов и вцепится своими когтями в Митьку? Надо защищаться. Но чем? Митька вспомнил, что его школьная сумка, похожая на противогазную, набитая книгами и тетрадями, висит на косяке двери, а это в трех шагах от его стула. Митька потянулся за сумкой. И в этот момент птица подобрала крылья, и резко вспорхнув, разбила верхнюю часть другого окна и скрылась.

          Митька глянул за окно - кроме осколков стекла там ничего не было. Улетела сова и куда - неизвестно. Митька снова решил заняться уроками. Но не лезли уравнения в голову. Во всем сам виноват. Если б не потянулся за сумкой, может быть, сова так и осталась лежать на столе, и второе окно уцелело бы, и оправдаться можно было бы перед дедом и бабкой. А теперь кто ему поверит? Решат баловался с дружками и разбили сразу два окна. Тем более, что уже был подобный случай. Там уж действительно был виноват...

          Решил тогда “ускорить весну”, тепло пришло на улицы, пусть и в хате оттепель почувствуется - стал открывать скользящую, как крышка пенала, рамку окна. Примерзшая рамка не поддавалась, Митька взял молоток. Два удара были удачными: рамка сдвинулась со своего места. Но третий удар попал по стеклу. В дом хлынул весенний свежий воздух, а у Митьки пот выступил на лбу. Ждал неминуемого наказания. Но вернулись с занятий бывшие у них на постое красноармейцы, и веселый балагур помкомвзвода Половинкин, узнав о случившемся, сказал: “Садись, Митя, рядом со мной, сегодня мы оба провинились, я разбил чашку, ты - окно, дед нас пусть обоих судит. Садись. Садись. Рассказывай!” Митька стал объяснять и не заметил, как дед подошел. Понял дед все, ругаться не стал. Важно расхаживал дед по комнате, вещал красноармейцам, как в царской армии служил. И про то как землей в окопе засыпало и про то, как назначили его начальником караула. И все в том карауле перепились, даже часовой, который у денежного ящика стоял. Пришел дежурный офицер, накричал на всех, грозил отдать под суд. А потом убедился, что ничего не пропало, просто посадил на гаупвахту - а это разве за такой проступок наказание! “Ну а ваша вина, - заключил дед, строго глядя на Митьку и Михаила Половинкина, - не так уж и велика. На первый раз обоих прощаю, а будет второй раз - уши надеру!”

          И вот он пришел второй раз. Целого стекла дед в селе не нашел. Пришлось на дырку наложить полоску стекла, хранящуюся в подполье. Митька ждал наказания. Но никто не накричал на него. И никто уж не горевал о разбитых окнах. Война приближалась. Сосед Сергей, извечный нытик, не переставал повторять: “Меня убьют, обязательно убьют, в первом же бою, потому что и на японской и на финской меня ни одна пуля не зацепила, третий раз не вывернусь!” Никогда не унывающий друг деда дядя Миша кричал на Сергея: “Ты чего смерть кличешь!” И долго ему объяснял, что все уцелеют, кто трусить не будет. “ Я тоже цел на двух войнах остался. И немцу дадим жару, как и японцам: одного штыком, другого - прикладом. Знаешь, как они кричат, когда им штык в живот вонзишь? Не знаешь? А я знаю, не один раз в атаку ходил!” И дядя Миша показывал, размахивая руками, как он воевал в рукопашном бою. И он сам, дядя Миша, и дед, пововевавший в первой мировой войне, и не нюхавшие пороха красноармейцы верили, что так и будет. И погонят они немца на Запад стремительным ударом.

          В школе Митька рассказал дружкам своим про сову. Ему не верили, говорили, что сильно любит он сочинять. Только бабушка всему поверила и даже одобрила Митькины действия. Правильно, что сумкой решил отбиться. Надо защищать себя. И еще причитала она: “Ох, Митенька, быть беде, ни одни наши окна разобьются, сова та знак нам подавала!” Во всем бабушка видела особые приметы и предсказания. К сожалению, они очень часто сбывались.

Колодцы

          Протянувшаяся через все село улица, куда Митькина семья переехала в первую военную осень, называлась Гагарихой, хотя на дощечках, прибитых к углу каждого дома, было написано: ул. К. Маркса. Переулки или проулки тоже имели свои названия. Самые большие были Лягушиха и Челночиха. Почему их так называли догадаться было не трудно. Болота близ села по весне оглашались хором лягушек, говорят раньше там водились гагары, а на Челночихе жил мастер, делавший челноки для ткацких станков, сохранившихся в некоторых домах и теперь. Болот вокруг много, а воды хорошей нет. Из болота вода не очень приятно пахнет, да и торфяные крошки в ней плавают. Поэтому у каждого проулка был свой колодец. Колодцы время от времени надо чистить, углублять, обновлять деревянные срубы. В военные годы этим заниматься было некому. До войны ходили по селам специалисты- копатели, а теперь их и след простыл. И когда вернулись фронтовики решили они сами колодец главный уличный обновить. Работа пошла дружно: на себя работали - не на колхоз. Но после того, как выбросили сгнившие плахи сруба, ничем не закрепленные стенки колодца осыпались и троих фронтовиков завалило землей. Работавшие выше их завхоз Жирнов и кладовщик Иванушкин чудом уцелели. Заметив трещину в грунте они лихорадочно стали карабкаться вверх, даже не успев крикнуть тем, в глубине, о надвигающейся опасности. Потом с ними долго никто не разговаривал. Несколько дней все рыли, рыли, пытались спасти фронтовиков, но подняли из земли только их безжизненные тела. Оплакивали их всем селом. Особенно жалко было самого молодого из них - Павлушу, за всю войну не получил он ни одного ранения, ни одной контузии, ни одной царапины, а тут - на тебе, в родном селе, в тихие дни...

          Поначалу спорили: то ли засыпать совсем этот колодец, то ли восстановить. И хотя многие были против, особенно мать Павлуши, все же колодец вновь обустроили. Сделали даже над ним двухскатную крышу, установили барабан с цепью. Каждый прицеплял с помощью карабина свое ведро, набирал прозрачной ледяной вкусной водички и, отцепив от карабина ведро, кто на коромысле, кто в руках тащили ведра к своему дому. Но со временем карабин ослаб, перестал пружинить, стал плохо держать ведра. И часто ведра отцеплялись и оставались на дне колодца. Когда их накапливалось больше десятка, набирать воду было почти невозможно. Пытались выуживать ведра кошками-якорями. Это не всегда удавалось. И тогда смельчаки старшие ребята отваживались спускаться на тридцатиметровую глубину по цепи, размотанной с барабана. Один из них, Славка Штанин, решив ускорить спуск, стал не перехватывать цепь руками, а скользить по ней. Обжег и ободрал о цепь ладони, не выдержал боли, отпустил цепь и упал, ударившись ногой о выступ. Вытащили его из колодца с переломанной ногой. Другой парень надел кожаные рукавицы перед спуском, но и они не смогли защитить его ладони от ожога при быстром спуске, и выбраться из колодца без посторонней помощи он не мог. От Вани Курочкина Митька узнал, что того старший брат опускал на привязанном к цепи полене. О спуске и подъеме Ваня рассказывал с восторгом и даже гордостью. Хвастовство его слышала бабушка. Перекрестилась она и ворчала: “ Не будет спокоя с этим колодцем, проклято это место, люди здесь погибли, а мы воду пьем. И ты, Митя, не хорохорься, не вздумай туда лезть!”

          Но как не остерегала бабушка, пришло время и Митьке спуститься в колодец. Случилось это после того, как на дне колодца не стало видно воды из-за кучи отцепившихся ведер, среди них были и три их собственных. И дед сказал: “Если боишься, признавайся, я другого пацана найду...” Митька конечно согласился, зачем кого-то искать, он сам не из пугливых...Завязав несколько узлов цепи на полене и прихватив цепь карабином, дед приказал: “Держись крепче и не бойся, я буду опускать понемногу”. Когда дед ухватился за блестящий от полирующих его ежечасно рук ворот, Митька спрыгнул с верхней плахи сруба и закачался на цепи из стороны в сторону. У него учащенно забилось сердце и замерло дыхание. Он очень опасался, что от страха выпустит из рук цепь и полетит головой вниз на торчащие ведра... Нет, лучше не думать ни о чем. Перед Митькиными глазами лишь стены сруба и непривычная темнота. Движение вниз быстрое. Дед наверху крепко удерживает ворот. Он еще сильный и крепкий, Митькин дед. Спуск заканчивался, и Митька решил, наконец, глянуть вниз. Он явственно различил кучу ведер и выступ, на которой можно будет опереться ногами для устойчивости. “Приехали!” - крикнул он, задрав голову. Прицепив к карабину первые выуженные из воды ведра, Митька крикнул деду, чтобы тот тащил. Ведра поплыли наверх, роняя капли на Митьку. Увертываясь от них, Митька соскользнул с выступа и чуть не по пояс погрузился в ледяную воду. С трудом занял он прежнее положение на выступе. Глянул наверх, на маленький световой квадрат. Там, наверху, было тепло и солнечно, ничто не мешало, не сковывало тебя: беги куда хочешь, делай что хочешь. А тут движенья резкого нельзя сделать, надо быть очень осторожным. Павлуша, наверное, думал - войну прошел, ничего не страшно, плаху сруба резко откинул, как повалила земля, кричи - не кричи, кто услышит... Дед наверху, успокаивал себя Митька. А вот и цепь дед опустил, цепь уже в руках у Митьки, надо продолжать выуживать и цеплять к карабину ведра... И снова ждать, и смотреть на милый квадратик света вверху, там за колодцем дома, задорно поют петухи, мирно щиплют траву гуси, а дружок Ваня сидит на черемухе в своем огороде, лакомится вяжущими рот до оскомины ягодами и не знает, что Митька в сыром и темном колодце. Может здесь в темноте душа Павлуши живет, души других фронтовиков. А вдруг еще раз колодец обрушится. Вспомнились слова бабушки. И окрик деда: “Да ты не слушай ее, больно пугливая... Мужик ничего не должен бояться!” Митька и не боится. Ну вот, последние ведра подцепил. Крикнул вверх: “Больше ничего нет!” Дед кричит оттуда, сверху: “Усаживайся на полено!” И натягивается цепь, скрипит, светлей становится. Дед сильный. Был бы он тогда у колодца, когда осыпался он, вытащил бы всех...

           У оголовка колодца Митьку подхватили дедовы крепкие руки и он зажмурился от яркого солнечного света. “Спасибо, сынок”, - сказала знакомая старушка, опознав свое слегка погнутое ведро. Подходили и другие женщины с их улицы, забирали свои ведра, благодарили деда и Митьку. Мокрому и дрожащему Митьке хоть и приятно слушать похвалу, но надо быстрее бежать домой, согреться, переодеться. “Беги быстрее, чтоб простуда от тебя отскочила!” - весело кричит дед. Дома бабушка истопила баню. “Иди, Митенька, попарься хорошенько, чтоб простуда тебя не прихватила. А я помолюсь еще за тех фронтовиков, да возблагодарю Бога, что тебя оградил...”

Главное за неделю

Важное

Заместитель Сергея Шойгу задержан по подозрению в коррупции

24 апреля 2024 в 8:01

Важное

Для ледокола "Виктор Черномырдин" изготовили систему управления и машинное отделение главного крана

23 апреля 2024 в 17:00

Важное

SIPRI: общемировые военные расходы установили новый рекорд

22 апреля 2024 в 8:12

Важное

Главное в военных СМИ за неделю: перестановки на верфях ОСК, робот-эвакуатор для передовой, закладка танкера проекта 23630

19 апреля 2024 в 17:11

Copyright © 1998-2024 Mil.Press FLOT. Наряду с Mil.Press Военное, Mil.Press Отраслевое, Mil.Press FlotProm и другими изданиями входит в состав информационной группы Mil.Press. Свидетельство о регистрации СМИ № ФС77-39156 от 11.03.2010, выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций. Использование материалов разрешено только при условии указания источника: прямой гипертекстовой ссылки (при публикации в Интернете), не запрещенной к индексированию в поисковых системах Яндекс, Google; указание адреса сайта (при публикации вне Интернета). Выходные данные. Реклама. Онлайн-презентация "Видеодневник инноваций". 18+

Альманах "Балтийская лира", рассказы

Часть I. Стихи поэтов Балтики

Страница I

Страница II

Страница III

Страница IV

Часть II. Писатели-маринисты Балтики

Страница I

Страница II

Эдуард Соболев

Кортик

Старпом

Якорь

Вводная

Михаил Сорин

Борода

Николай Филиппов

Морозы финской войны

Сова

Колодцы