Как и без меня знает читатель, всё в жизни рано или поздно кончается. Подошла к концу и моя служба на «М-282». Во второй половине 1961 года в нашу бригаду перевели несколько средних лодок 613-го проекта, и на одну из них меня назначили командиром. «Малыша» я сдал Мише Абрамову – выпускнику нашего училища 1954 года, которому я очень симпатизировал.
И новую лодку мне пришлось принимать тоже от хорошо знакомого офицера – моего товарища по Классам Рэма Васильевича Мазина. Он был уже капитаном 2 ранга и сразу после передачи корабля убыл с повышением к новому месту службы. Как водится при смене места базирования, офицеры новой лодки были недовольны расставанием с приморской столицей, предыдущая их служба проходила во Владивостоке. Понять их было можно, чего только стоили мытарства с перемещением семей в допотопные находкинские ДОСы. К тому же, почти сразу после моего назначения, «С-286» поставили во Владивостоке в док, и это временное нахождение на старом месте службы ещё больше «растравило» разного рода переживания холостых и семейных офицеров, связанные с переводом лодки в Находку.
А у меня, естественно, были иные заботы. Во время докования я «капитально» поселился в достаточно большой командирской каюте и всё свободное время, облачившись в комбинезон, восстанавливал свои познания в устройстве средней лодки, а заодно, – приглядывался к новому экипажу, официальные собеседования тоже имели место.
К слову, о каюте.
Первым командиром «С-286» был известный тихоокеанец Рулюк, отличавшийся солидным телосложением. Не особенно задумываясь о других членах экипажа, он ещё на заводе приказал увеличить размер своего дивана-кровати на двадцать сантиметров. В результате в кают-компании появился новый объект под названием «ноги Рулюка». Соответственно уменьшились места посадки для столующихся офицеров и одна из коек, на лодке вся «мебель», как правило, имеет двойное назначение. Читателю предлагается оценить данный способ постановки прижизненных памятников себе.
Механизмы – механизмами, но главное на корабле, да и в других местах, – люди. На средней лодке вместе с командиром уже не пять, как на «малыше», а одиннадцать офицеров. Старпомом у нас был мой одногодок по выпуску, он окончил училище имени Фрунзе. В подобной ситуации назначение «слишком молодого» командира со стороны воспринимается его ровесниками болезненно. К чести моего нового товарища следует сказать, что подобные переживания он свёл к минимуму. А через несколько месяцев ему присвоили звание капитана 3 ранга и назначили командиром. Но, всё равно, в какой-то степени возможности моей «опоры» на старпома за это время были ограничены. Тем более, что при любой смене командира корабля установившиеся порядки неизбежно переживают несколько болезненный период адаптации к новому начальнику.
После прекрасной моральной атмосферы «малыша» мне заново пришлось «вострить уши» и жить, не расслабляясь, тем более, что на меня смотрели как на представителя находкинских «аборигенов» (подумаешь, какие-то там «малютки»).
И ещё одно важное изменение в служебной атмосфере: на средней лодке был замполит. Эту должность у нас занимал капитан 3 ранга Иван Михайлович Серебряков – заочник политической академии, года на три-четыре старше меня возрастом. Как и с большинством других товарищей по службе, с новым для меня «комиссаром» неразрешимых проблем не возникало, но это был не Саша Нестеров (если помнит читатель, – молодой замполит «С-79»). Тем не менее, Иван Михайлович сразу стал надёжным «буфером» между мной и вновь прибывшим в бригаду начальником политотдела Воронцовым, с этим человеком у меня было чувство взаимной неприязни.
К примеру, и в новом экипаже я не стал прикрывать случаи выпивок, а это сразу «ухудшило» позиции нашего корабля в каких-то политических сводках и графиках. Начпо кипел: «Что это за оригинал здесь нашёлся...», но в бригаде были начальники, в первую очередь, – Виктор Яковлевич Кириенко, которые знали меня не один год, и поэтому я не особо страдал от наскоков политического руководителя.
Надо сознаться, что подбор и остальных офицеров не вызывал у меня излишнего восторга.
К примеру, штурман (выпускник Тихоокеанского училища) в предыдущей кампании допустил невязку в пятьдесят миль, правда, дело было в океане, но всё равно. А минёр – гонористый потомок директора большого предприятия – вообще вёл себя вызывающе, и мне стоило большого труда общение с таким подчинённым. Всё это в целом создавало не самую лёгкую атмосферу начала службы на новом корабле.
А сама эта служба, вне зависимости от наших переживаний, шла своим чередом. В первые дни нового года боеспособные лодки всей дивизии отправились на рейдовый сбор в залив Владимир. Для меня это мероприятие началось с дурного предзнаменования. Я сильно захворал и валялся с высокой температурой. Однако откладывать выходы по таким причинам было не принято, и в назначенный день мы вышли в море. Фактически командиром на переходе был начальник штаба бригады Виктор Яковлевич Кириенко, а я пристроился в шестом отсеке за электромоторами на самой тёплой койке и трясся в ознобе под меховым полушубком, который мне выделили заботливые моряки. Молодой доктор Данченко (он только прибыл на лодку после окончания медицинской академии) с ответственным видом руководил процессом моего ввода в строй. Через пару дней температура у меня пришла в норму, и служба пошла своим чередом.
На прекрасном рейде залива Владимир (он, к слову, изображён и на обложке книги) собрались не только многочисленные подводные лодки, но и множество надводных кораблей.
Залив Владимир. Хорошо видна плавбаза «Север» с пришвартованной лодкой.
Ежедневные выходы в море, упражнения и сдача курсовых задач занимали полностью наше время. Как водится, не всё в этих делах шло гладко.
Сначала минёр, шествуя по сходне на соседнюю лодку (мы были ошвартованы к плавбазе, стоящей на якоре), уронил в воду секретные описания торпед.
Назад из ледяной кашицы, смешанной с подозрительными предметами, вытекающими из фановых труб плавбазы, были доставлены все листы документов, кроме одного, он буквально как в воду провалился. Последовала неприятная процедура расследований, письменных объяснений, экспертизы содержания утерянного листа и тому подобных казённых процедур.
Надо заметить, что атмосфера тотальной секретности на военных кораблях достигала своего апофеоза. Отсеки были завалены сундуками с грязными светокопиями технической документации на все без исключения механизмы и приборы. Подавляющее число содержащихся в этих бумагах секретов гроша ломаного не стоило, сейчас, например, у меня есть несекретная книга, купленная в обычном магазине, с полным описанием лодки 613-го проекта. А тогда мы тратили уйму времени на учёт, переучёт и росписи при выдаче и приёме бумаг. Причём на лодке всерьёз выполнять все требования инструкций секретного делопроизводства зачастую просто невозможно, что создавало атмосферу постоянного «грехопадения», которая характерна для многих областей нашей жизни (вспомним, например, дорожное движение, все участники которого всегда «нарушают»)...
Рассуждения – рассуждениями, а мы сушили изгаженные листочки и отвечали на вопросы канцеляристов. Но эта история, к сожалению, была не последней неприятностью на рейдовом сборе 1961 года.
Однажды, при сильном ветре мы швартовалась к связке лодок, стоящих у борта плавбазы, если не ошибаюсь, их было уже по три корпуса с каждой стороны. Вся эта армада имеет большую парусность, и, чтобы выдержать повышенные нагрузки, плавбаза вытравливает якорную цепь почти до предела: чем меньше наклон цепи, тем лучше «держит» якорь. Как следствие, плавбаза и ошвартованные к ней лодки не стоят на месте, а постоянно «раскачиваются», как маятник, но только в горизонтальной плоскости.
При подходе очередной лодки для швартовки её командиру нужно быть особенно решительным, чтобы не прозевать момент благоприятного сближения, допускающего подачу бросательных концов и заведение швартовых.
На обычных малых ходах, которые применяются при спокойной швартовке, такой манёвр не исполнить.
Я многократно выполнял подобные упражнения и не чувствовал ни малейших сомнений в нормальном ходе манёвра и на этот раз. При одном «но». За три года службы на «малыше» я привык к безукоризненному выполнению своих команд. А здесь, достаточно быстро и точно сблизившись с лодками и плавбазой и дав команду работать обоим электромоторам средним ходом назад, я не увидел нужных бурунов за кормой. Далее, в соответствии с законами морской практики, я достаточно хладнокровно скомандовал «стоп», потом дал уже самый полный ход назад, но время для одержания инерции было упущено, и нашу лодку нехорошо «навалило» к борту соседа. От удара у него разошлось пару швов в лёгком корпусе. По ходу «навала» я даже успел прокомментировать вслух предстоящие неприятности, но последствия их от этого легче не стали.
ПЛ ДРЛО пр.640, Тихоокеанский флот (фото из архива AndreyKS, -
Хотя специалисты подводной сварки за два часа работы на следующий день устранили последствия аварии (на беду её жертвой оказалась лодка радиолокационного дозора, находящаяся под опёкой высших московских инстанций), меня стали дружно поносить за неопытность и прочие грехи. Представляете, каково было всё это слушать? А потом мне был объявлен второй раз за время командования лодками заслуженный выговор. Ничего себе, хорошее начало службы на новом корабле. А разгадка причины инцидента стала известна мне только полгода спустя в обстоятельствах, весьма похожих на случай потопления торпеды в конце 1958 года.
Летом я оказался в нашей санчасти с приступом радикулита, который взялся лечить иглоукалыванием один врач-новатор. Дело это было тогда достаточно непривычным, но всё равно не дало мне никакого облегчения. Тяготясь вынужденным бездельем, я почти постоянно беседовал с больными моряками. Среди них был и наш старшина команды электриков Жвырблевский, у него несколько дней не спадала высокая температура. Я ещё посетовал нашему корабельному врачу Данченко, который дежурил в это время, что его епархия невнимательна к больному моряку.
А в понедельник Жвырблевского увезли в госпиталь, и обнаружилось, что у моряка туберкулёз в опасной стадии.
Вообще-то, нашей медицине было известно, что на лодках существует повышенная вероятность получить такое заболевание, и к нам периодически приезжал автомобиль со специальным оборудованием для рентгеновского просвечивания всех подводников. Но видно и эта аппаратура не давала стопроцентных гарантий.
Мы собрали кое-какие деньжата, и замполит увёз их вместе с обмундированием в госпиталь, Жвырблевского прямо оттуда уволили в запас «вчистую». А назад Иван Михайлович привёз мне приватное послание от уволенного моряка. Кроме других слов, в нём содержался рассказ о том, как в феврале лодка не дала задний ход при швартовке. В это время у нас на борту находились моряки так называемого «резервного» экипажа. Создание таких подразделений в то время было новым делом, хотя уже всем становилось ясным, что взваливать непрерывные и всё увеличивающиеся нагрузки только на основной экипаж нельзя, и ему нужна регулярная замена. Тем не менее, в таких заменах следовало соблюдать определённый порядок, а Жвырблевский на свой страх и риск поставил старшину команды электриков из резервного экипажа на ответственный пост управления главными гребными электродвигателями при швартовке. Чтобы читатель представил себе, как выглядит этот пост, замечу, что коммутируемые токи электродвигателей составляют тысячи ампер, а переключение их направления при реверсе осуществляется ножной педалью. В тот злополучный раз при действиях недостаточно опытного моряка под педаль что-то попало, и драгоценное время было упущено. Что получилось в результате педагогической самодеятельности старшины электриков, читатель уже знает. Выражаясь языком казённых бумаг, случай этот наглядно показывает, что подводная лодка – «коллективное оружие».
«Нет нигде и не может быть такого равенства перед лицом смерти, как среди экипажа подводной лодки, на которой либо все погибают, либо все побеждают».
Ладно, Бог с ним – этим позорным «навалом», хотя переживаю я его и сейчас не меньше, чем тридцать пять лет тому назад...
Во время нашего зимнего рейда 1962 года на Северном флоте случилось страшное ЧП: у пирса взорвалось несколько лодок, погибло много людей. Находясь вне базы, мы на своём Дальнем Востоке ничего об этом не знали. Признаки случившегося несчастья начали проявляться в наших краях весьма специфичным казённым образом. Сначала пришёл грозный приказ немедленно проверить состояние всех баллонов со сжатым воздухом.
Баллоны, в большинстве своем, расположены в обледенелой надстройке под верхней палубой, даже просто добраться до них – не слишком приятное дело.
Ладно, переписали заново баллоны. Потом последовала очередь торпед и других опасных устройств, так что и без газет, репортёров и телевидения стало ясно, что дело идёт о большом взрыве. И только спустя значительное время поступили официальные описания случившегося и соответствующие приказы.
Среди прочего, история с североморским взрывом имела своё мелкое продолжение и в далекой от Полярного и нашего рейда Находке. Кто-то из жён молодых офицеров узнал о северном несчастье одновременно со слухами про наш «навал» во время швартовки. Из этого материала была изготовлена «синтетическая» сплетня, проверять которую женщины отправились из ДОСов ко мне на квартиру. А надо сказать, что у нас в семье было заведено дома не говорить о моих служебных делах. Проживая возле бригады вместе с семьями других офицеров, маманя ещё как-то была в курсе новостей по разговорам других женщин, а с переездом в город и этот канал поступления информации оказался полностью перекрытым.
Но, прослышав от необычных гостей о многочисленных жертвах, моя жена вместе со всеми посетительницами отправилась в бригаду. По счастью, оказавшийся на месте начальник штаба быстро сообразил, о чём идет речь, и успокоил не в меру информированных женщин...
По возвращении с памятного рейдового сбора можно считать, что я уже полностью «сработался» с экипажем. Тем более, что в это время к нам назначили нового старпома – Джемала Измайловича Зайдулина.
Сын известного балтийского подводника, погибшего в 1944 году, он с детства вместе с младшим братом был помещён в Нахимовское училище, а потом окончил наше училище подводного плавания. Вряд ли мне хватит хвалебных слов для характеристики разносторонних способностей и качеств этого моего товарища. В его лице я получил ту безусловную опору, которой мне так не хватало после В.В.Кравцова.
Д.И.Зайдулин. -
Хотя упомянутые офицеры очень различались между собой, но объединяло их беззаветное служение Флоту, а это – главный стержень нашего дела.
Думается, что «последнюю точку» в моём становлении как командира «С-286» сыграл длительный выход в море на так называемое «подлёдное» плавание в марте 1962 года. К этому времени и далёкому московскому начальству стало ясно, что огромных конвоев в Японском море никогда атаковать не придётся, и нашей бригаде была поставлена общая задача борьбы с подводными лодками будущего противника. Дело это было новым и представляло собой хорошее «целинное» поле для тактического творчества. Я впоследствии более подробно остановлюсь на этой теме, а пока заметим, что противолодочная подводная лодка должна быть способной длительное время подкарауливать супостата, в том числе, – и маневрируя подо льдом. У нас для этого были необходимые технические средства: малошумные электродвигатели «подкрадывания» с ременным приводом на гребной вал и малым расходом энергии, приборы для замера расстояния до льда и его толщины и тому подобное. Вопрос состоял в практическом освоении имеющегося богатства. Для этого, естественно, нужен натуральный лёд, а его у побережья Приморья маловато, да и весна приближалась полным ходом. Пришлось нам идти аж в самую северную часть Татарского пролива в поисках желанной ледяной корки. В длительный и ответственный поход, как водится, к нам на борт прибыл большой начальник – контр-адмирал («Вася-ключник»). Этого подводника я знал не первый год и умел приноравливаться к его несдержанным выходкам, но легкости в службе с буйным начальником от этого не прибывало. Для оживления моего рассказа приведу две сценки времён памятного похода.
Офицеры обедают в кают-компании. На второе у нас Вестовой (сменяющийся моряк из младших специалистов, служба его именуется «гарсонить») приготовил две тарелки плова и несёт их в «голову» стола, где восседаем адмирал, на моём обычном месте, и я. Вопреки подводным традициям, соотношение мяса и риса в порциях на тарелках безобразно не соответствует принципам всеобщего равенства и братства. Поначалу тарелка с более привлекательным составом двигается туда, где ей и положено быть – в сторону адмирала.
Но в последний момент что-то в голове вестового срабатывает неправильным образом, и он ставит «невегетарианскую» тарелку мне, весьма наглядно меняя траекторию её движения.
Владимир Андреевич разражается безобразными репликами, смахивает свой плов со стола и обиженный уходит в каюту, не дожидаясь конца обеда, а ведь это – ужасный поступок не только на военном корабле.
С трудом сдерживая себя от смеха, я уговариваю начальника не морить себя голодом. Догадываюсь, каково было моим младшим товарищам не помереть от того же смеха при этой сцене.
В другой раз, уже в конце похода, мы ночью в шторм и туман швартовались в бухте Ракушка, что в заливе Владимира. И без суетливого начальника такие дела отнимают изрядную энергию, а тут ещё лишние команды...
Наутро после тяжёлой швартовки я отсыпался в своей каюте, благо адмирал убыл в береговые апартаменты. И вот, часов в десять, ко мне скребётся младший штурман лейтенант Денисов с докладом: «Товарищ командир, начальник штаба эскадры арестовали меня на десять суток». А надо сказать, что тишайший штурманёнок и в обычное-то время мухи не мог обидеть. Вдобавок он очень плохо переносил качку, и был вымотан за последнюю неделю до крайней степени. Я и спрашиваю его: «За что, товарищ Денисов, Вас постигла такая кара?» «Я воробушка убил» – грустно отвечает лейтенант.
Я вышел на свет Божий и, как всегда в подобных случаях, удивился переменам вечной Природы. Вся территория владимирской базы была покрыта свежим слоем снега, светило ослепительное солнце, в воздухе не было никакого шевеления. В контрасте со вчерашним штормом и полным отсутствием видимости всё выглядело буквально, как в сказке. Оказывается, выйдя ранее меня из лодки, молодые офицеры затеяли игру в снежки, и Денисов действительно убил воробушка как раз в тот момент, когда мимо шел грозный адмирал. При случае я предлагаю читателям попробовать повторить такой подвиг, за воробьёв у меня опасений не возникает...
Конечно, никто приводить в исполнение такие приказы об арестах не собирался.
А само подлёдное плавание мы провели нормально: и техника, и экипаж сработали без сбоев.
После всплытия в Татарском проливе.
Возвращение в родную базу.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
