Второго января Гусейн был дома. Джавад Алиев это хорошо помнит. Джавад — зять Гусейна, муж его сестры.
Гусейн был оживлен, рассказывал об училище, шутил с сестрами.
— Представляете,— рассказывал он сестрам,— чуть свет — подъем. Две минуты на сборы, и бегом на физзарядку во двор. В любую погоду форма одежды одна — трусы и ботинки. Даже зимой... А потом под холодный душ. И все время расписано по минутам. Уж если опоздал куда-нибудь, так весь день и будешь опаздывать. А на вечерней поверке, перед отбоем, получишь замечание от старшины...
Сестры сокрушенно качали головами и, конечно, жалели его. А он смеялся.
— Ну, теперь все позади. Теперь я и сам командир, лейтенант. Вот видите — на рукаве две золотые полоски. Одна средняя, другая узкая — это лейтенант. Послужу немного, и сменят мне узкую полоску на среднюю. Стану старшим лейтенантом. Потом прибавят еще одну узкую — капитан.
— Ну, а если война? — перебила кто-то из сестер. Лицо Гусейна стало серьезным:
— Что ж... Ведь я для войны и учился...
Казалось, что в тот день он не хотел думать о вещах серьезных. Ему хотелось шутить и смеяться. Даже когда старший брат Бала Ага уже за столом спросил его серьезно:
— Как думаешь, Гусейн, будет война?
Он ответил не сразу. Словно нарочно помедлил с ответом. Отпил глоток кислого вина, поставил осторожно бокал и только тогда сказал:
— Обязательно будет. Ты же и без меня это знаешь. Зачем спрашиваешь?
Больше об этом они не говорили. Женщины возились на кухне, готовили для Гусейна любимую его долму — голубцы в виноградных листьях. А мужчины — старший брат Бала Ага, Гусейн и зять Джавад — сидели за столом и говорили.
Стол был праздничным, хотя и очень скромным — зелень: кресс-салат, тархун, лук и редиска (за всем этим Гусейн уже успел соскучиться!), брынза, хлеб и бутылка вина.
Гусейну хотелось веселиться. Он поставил на стол патефон и стал слушать свои любимые пластинки.
Потом брат встал и ушел в соседнюю комнату за фотоаппаратом. Он увлекался фотографией и решил сфотографировать Гусейна перед отъездом.
Притащил треногу, установил на ней аппарат. Долго возился с кассетами и пластинками. Кассеты заедали...
Так появилась эта фотография: стол с закуской, за столом Гусейн и Джавад. Рядом с Гусейном патефон. На диске вертится пластинка. О чем она тогда пела? В руках у Гусейна бокал с вином, в глазах хитринка. Он словно говорит брату:
— Скорее... Все вино с Джавадом выпьем... Пока ты возишься...
В тот день Бала Ага действительно возился очень долго. Он не был уверен в успехе и сделал повторный снимок. Когда потом проявил пластинки, одна из них оказалась засвеченной...
Так по счастливой случайности осталась фотография, на которой можно увидеть Гусейна за домашним столом.
Каждая из сестер старалась как-то по-своему уделить Гусейну внимание. Одна выстирала и выгладила его рубахи. Другая угощала специально для него приготовленным блюдом. Третья вышила ему носовой платок.
Каждой из них хотелось что-нибудь для него сделать... Ведь он уезжал из Баку в далекий Ленинград-Ленинград манил его и притягивал. Он торопил время, хотя и без того дни отпуска летели очень быстро.
После строго размеренной училищной жизни все домашнее казалось особенно дорогим: и давно знакомые комнаты, и домашняя постель, и еда.
Странно, раньше, до училища, он как-то и не обращал на еду внимания. А в училище понял цену и домашним обедам и зелени...
Кормили в Ейске хорошо и вкусно. Но ему не хватало той специфической остроты, тех пряностей, которые отличают кавказские блюда.
И тогда он добавлял в училищные щи огромную порцию горчицы, и тогда он перчил макароны... Иногда ему вдруг безумно хотелось отведать тархуна или зеленого лука. Хотелось похрустеть свеженькой молодой редиской. Ведь в Баку такие вещи подаются на стол круглый год. А в училище этого не было...
Он знал, что и в Ленинграде этого не будет, но ведь запасов из дому с собой не захватишь...
Он гулял по городу, лихо козырял встречным командирам, с удовольствием отвечал на приветствия младших. И считал про себя дни, остающиеся до отъезда.
Почему он спешил уехать из дому, из Баку? Ему не терпелось прибыть в часть, не терпелось сесть в кабину боевой машины, «его машины», не терпелось подняться в небо...
А потом пришло время укладывать чемодан. Гусейн собирал вещи неторопливо и обстоятельно. Время от времени переругивался с сестрами, которые все норовили подложить ему чего-нибудь еще домашнего.
Пришел день отъезда. Он уезжал с хорошим настроением, мечтая через год приехать в очередной отпуск.
Поезд уходил вечером. Родные долго прощались с ним, обнимались поочередно. А он все искал глазами кого-то...
Может быть, ему хотелось увидеть любимую девушку, с которой он попрощался заранее? Может быть, она тоже была в тот вечер на перроне? Может быть, это ей одной улыбнулся Гусейн со ступеньки вагона, когда поезд уже пошел? Улыбнулся и помахал рукой...