Замечательный писатель, критик, «первый поэт русской эмиграции», ученик Гумилева, интеллектуал и эстет Георгий Адамович, всей душой любивший Россию и Петербург, большую часть жизни провел во Франции, где и закончил свои дни.
В его поэзии поражает глубина и пронзительность выражения чувства, искренность и философичность. Поэт размышляет о жизни и причудах судьбы, одиночестве и отношения между людьми, в его поздней лирики сильны экзистенциальные мотивы.
Природа не является фоном в его стихотворениях: она продолжает и развивает состояния лирического героя. В эмиграции Адамович время от времени жил на море: в Биаррице, на южном берегу Франции. Тем не менее, в его лирике нередко звучит суровое Северное море, так не похожее на ласковое южное. В непостоянстве водной стихии Адамович видит родственное встревоженной человеческой душе вечное движение.
Где ты теперь? За утесами плещет море,
По заливам льдины плывут,
И проходят суда с трехцветным широким флагом.
На шестом этаже, у дрожащего телефона
Человек говорит: «Мария, я вас любил».
Пролетают кареты. Автомобили
За ними гудят. Зажигаются фонари.
Продрогшая девочка бьется продать спички.
Где ты теперь? На стотысячезвездном небе
Миллионом лучей белеет Млечный путь,
И далеко, у глухогудящих сосен, луною
Озаряемая, в лесу, века и века
Угрюмо шумит Ниагара.
Где ты теперь? Иль мой голос уже, быть может,
Без надежд над землей и ответа лететь обречен,
И остались в мире лишь волны,
Дробь звонков, корабли, фонари, нищета, луна, водопады?
Тянет сыростью от островов,
Треплет ветер флаг на пароходе,
И глаза твои, как две лагуны,
Отражают розовое небо.
Мимолетный друг, ведь все обман,
Бога нет и в мире нет закона,
Если может быть, что навсегда
Ты меня оставишь. Не услышишь
Голоса зовущего. Не вспомнишь
Этот летний вечер...
Когда,
Забыв родной очаг и города,
Овеянные ветром южным,
Под покрывалом, ей уже не нужным,
Глядела на Приамовы стада
Рыжеволосая Елена,
И звонкоплещущая пена
Дробилась о смолистое весло,
И над волнами тяжело
Шел издалека гулкий рев: "измена",
Где были мы тогда,
Где были
И я, и вы?
Увы!
Когда
У берега Исландского вода
С угрюмым шумом билась,
И жалобная песня уносилась
От обнаженных скал туда,
Где медлила вечерняя звезда,
По глухоропщущим лесам и по льду,
Когда корабль на парусах белей,
Чем крылья корнуэлльских лебедей,
Нес белокурую Изольду,
Где были мы тогда,
Где были
И я, и вы?
Увы!
Иннокентий Анненский, педагог, знаток древних языков, мифологии и истории античного мира, - признанный мистик от поэзии. В его стихах поражают глубина и психологичность передачи различных душевных состояний: одиночества, влюбленности, предчувствий смерти, творческих исканий.
Пейзаж становится одним из важнейших инструментов передачи эмоций и настроений человека – духовный и материальный миры в лирике И.Ф.Анненского сливаются, проникают друг в друга, отражаются. Морские зарисовки не становятся исключением: через описания подвижности и изменчивости морских пейзажей поэт выражает колоссальную палитру чувств: от штормов безнадежного отчаяния до сверкающих приливов радости.
В морской лирике Анненского – вечный поиск ускользающей красоты, любви, вдохновения.
А.Н.Апухтин – поэт-романтик, эпикуреец, приверженец «чистого искусства». Его художественный мир – вселенная вечно рефлексирующей личности, немного разочарованной, немного усталой.
Как и большинство поэтов-романтиков, Апухтин в своих стихотворениях часто обращается к морю. Море для поэта - символ освобождения от пустых страстей и бесплодных ожиданий, великосветской суеты и внутреннего рабства. Морская глубина и ее тайные волнения соотносятся Апухтиным с глубинными переживаниями человеческой души: никто доподлинно не знает, что происходит в этих волнующих глубинах.
Поэт соотносит с безмерностью и величием водных просторов человеческие страдания, надежды, мечты и находит их преходящими, суетными и мелкими.
Увы, не в первый раз, с подавленным рыданьем,
Я подхожу к твоим волнам
И, утомясь бесплодным ожиданьем,
Всю ночь просиживаю там...
Тому уж много лет: неведомая сила
Явилася ко мне, как в мнимо-светлый рай,
Меня, как глупого ребенка, заманила,
Шепнула мне - люби, сказала мне - страдай!
И с той поры, ее велению послушный,
Я с каждым днем любил сильнее и больней...
О, как я гнал любовь, как я боролся с ней,
Как покорялся малодушно!...
Но, наконец, устав страдать,
Я думал - пронеслась невзгода...
Я думал - вот моя свобода
Ко мне вернулася опять...
И что ж: томим тоскою, снова
Сижу на этом берегу,
Как жалкий раб, кляну свои оковы,
Но - сбросить цепи не могу.
О, если слышишь ты глагол, тебе понятный,
О море темное, приют сердец больных, -
Пусть исцелят меня простор твой необъятный
И вечный ропот волн твоих.
Пускай твердят они мне ежечасно
Об оскорблениях, изменах, обо всем,
Что вынес я в терпении тупом...
.............................................................
Теперь довольно. Уж мне прежних дней не видеть,
Но если суждено мне дальше жизнь влачить,
Дай силы мне, чтоб мог я ненавидеть,
Дай ты безумье мне, чтоб мог я позабыть!...
На берег сходит ночь, беззвучна и тепла,
Не видно кораблей из-за туманной дали,
И, словно очи без числа,
Над морем звезды замигали.
Ни шелеста в деревьях вековых,
Ни звука голоса людского,
И, кажется, что всё навек уснуть готово
В объятиях ночных.
Но морю не до сна. Каким-то гневом полны,
Надменные, нахмуренные волны
О берег бьются и стучат;
Чего-то требует их ропот непонятный,
В их шуме с ночью благодатной
Какой-то слышится разлад.
С каким же ты гигантом в споре?
Чего же хочешь ты, бушующее море,
От бедных жителей земных?
Кому ты шлешь свои веленья?
И в этот час, когда весь мир затих,
Кто выдвинул мятежное волненье
Из недр неведомых твоих?
Ответа нет... Громадою нестройной
Кипит и пенится вода...
Не так ли в сердце иногда,
Когда кругом всё тихо и спокойно,
И ровно дышит грудь, и ясно блещет взор,
И весело звучит знакомый разговор, -
Вдруг поднимается нежданное волненье:
Зачем весь этот блеск, откуда этот шум?
Что значит этих бурных дум
Неодолимое стремленье?
Не вспыхнул ли любви заветный огонек,
Предвестье ль это близкого ненастья,
Воспоминание ль утраченного счастья
Иль в сонной совести проснувшийся упрек?
Кто может это знать?
Но разум понимает.
Что в сердце есть у нас такая глубина,
Куда и мысль не проникает,
Откуда, как с морского дна,
Могучим трепетом полна,
Неведомая сила вылетает
И что-то смутно повторяет,
Как набежавшая волна.
Поэт, ты видел их развалины святые,
Селенья бедные и храмы вековые,—
Ты видел Грецию, и на твои глаза
Являлась горькая художника слеза.
Скажи, когда, склонясь под тенью сикоморы,
Ты тихо вдаль вперял задумчивые взоры
И море синее плескалось пред тобой,—
Послушная мечта тебе шептала ль страстно
О временах иных, стране совсем иной,
Стране, где было всё так юно и прекрасно?
Где мысль еще жила о веке золотом,
Без рабства и без слез... Где, в блеске молодом,
Обожествленная преданьями народа,
Цвела и нежилась могучая природа...
Где, внемля набожно оракула словам,
Доверчивый народ бежал к своим богам
С веселой шуткою и речью откровенной,
Где боги не были угрозой для вселенной,
Но идеалами великими полны...
Где за преданием не пряталося чувство,
Где были красоте лампады возжены,
Где Эрос сам был бог, а цель была искусство;
Где выше всех венков стоял венок певца,
Где пред напевами хиосского слепца
Склонялись мудрецы, и судьи, и гетеры;
Где в мысли знали жизнь, в любви не знали меры,
Где всё любило, всё, со страстью, с полнотой,
Где наслаждения бессмертный не боялся,
Где молодой Нарцисс своею красотой
В томительной тоске до смерти любовался,
Где царь пред статуей любовью пламенел,
Где даже лебедя пленить умела Леда
И, верно, с трепетом зеленый мирт глядел
На грудь Аспазии, на кудри Ганимеда...
Отчалила лодка. Чуть брезжил рассвет...
В ушах раздавался прощальный привет,
Дышал он нежданною лаской...
Свинцовое море шумело кругом...
Всё это мне кажется сладостным сном,
Волшебной, несбыточной сказкой!
О нет, то не сон был! В дали голубой
Две белые чайки неслись над водой,
И серые тучки летели, -
И всё, что сказать я не мог и не смел,
Кипело в душе... и восток чуть алел,
И волны шумели, шумели!...
Как пловец утомленный, без веры, без сил,
Я о береге жадно мечтал и молил;
Но мне берег несносен, тяжел мне покой,
Словно полог свинцовый висит надо мной...
Уноси ж меня снова, безумный мой челн,
В необъятную ширь расходившихся волн!
Не страшат меня тучи, ни буря, ни гром...
Только б изредка всё утихало кругом,
И чуть слышный, приветливый говор волны
Навевал мне на душу волшебные сны,
И в победной красе, выходя из-за туч,
Согревал меня солнца ласкающий луч!
Бэла Ахмадулина вошла в русскую поэзию на том рубеже, когда живы были еще великие классики прошлого – Пастернак и Ахматова, но уже творили яркие поэты современности – Бродский, Вознесенский, Евтушенко, Рождественский, Окуджава… Ее называли наследницей Цветаевой за бьющую в самое сердце откровенность поэзии.
В лирике Ахмадулиной – смешение настоящего и прошлого, сплав образов и реминисценций разных эпох и поэтических стилей. В стихах поэтессы оживают и продолжаются образы ее предшественников, вместе с тем ее поэзия очень современна, неповторима, обостренно-лирична. Ахмадулина известна как поэтесса, эссеист, переводчик, участник различных альманахов.
Поэтесса внесла огромный вклад в сближение литератур разных народов: в ее переводах нам известны стихи великих грузинских, армянских, европейских, американских поэтов. Сегодня Бэла Ахатовна – признанный поэт, лауреат многочисленных премий, чьи стихи переведены на десятки языков мира.
В поэзии Ахмадулиной нам открывается мир парадоксальных противоречий и близости севера и юга, мороза и моря. Очень часто природные контрасты знаменуют и душевные метания и противоречия лирической героини Ахмадулиной.
Шум морского прибоя зазвучал в душе великой русской поэтессы А.А.Ахматовой с самого рождения: ее жизнь началась в Большом Фонтане, под Одессой. Молодая Ахматова была непревзойденной пловчихой: современники сравнивали ее с наядой и русалкой за выносливость и грацию ее движений в морских волнах. И хотя в дальнейшем Ахматова стала первой поэтессой Северной Столицы, полюбила свинцовый холод «Леты-Невы» и даже декларировала, что «последняя с морем разорвана связь», в лирике она обращается к теплому южному морю, вспоминая свое херсонесское детство и молодость. Она идет вслед за Пушкиным: именно он первым обессмертил мыс Фиолент и местность около Георгиевского монастыря и в стихах, и в прозе.
Одним из почитателей поэтического таланта Анны Андреевны оказался некий адмирал. Письмо его было подписано: „Ваш адмирал N.N.”. Прочитав это, Ахматова произнесла: «Я чувствую себя королевой. У меня уже есть флот».
По неделе ни слова ни с кем не скажу,
Все на камне у моря сижу,
И мне любо, что брызги зеленой волны,
Словно слезы мои, солоны.
Были весны и зимы, да что-то одна
Мне запомнилась только весна.
Стали ночи теплее, подтаивал снег,
Вышла я поглядеть на луну,
И спросил меня тихо чужой человек,
Между сосенок встретив одну:
"Ты не та ли, кого я повсюду ищу,
О которой с младенческих лет,
Как о милой сестре, веселюсь и грущу?"
Я чужому ответила: "Нет!"
А как свет поднебесный его озарил,
Я дала ему руки мои,
И он перстень таинственный мне подарил,
Чтоб меня уберечь от любви.
И назвал мне четыре приметы страны,
Где мы встретиться снова должны:
Море, круглая бухта, высокий маяк,
А всего непременней - полынь...
И как жизнь началась, пусть и кончится так.
Я сказала, что знаю: аминь!
Черемуха мимо
Прокралась, как сон.
И кто-то "Цусима!"
Сказал в телефон.
Скорее, скорее -
Кончается срок:
"Варяг" и "Кореец"
Пошли на восток...
Там ласточкой реет
Старая боль...
А дальше темнеет
Форт Шаброль,
Как прошлого века
Разрушенный склеп,
Где старый калека
Оглох и ослеп.
Суровы и хмуры,
Его сторожат
С винтовками буры.
"Назад, назад!"
Бухты изрезали низкий берег,
Все паруса убежали в море,
А я сушила соленую косу
За версту от земли на плоском камне.
Ко мне приплывала зеленая рыба,
Ко мне прилетала белая чайка,
А я была дерзкой, злой и веселой
И вовсе не знала, что это - счастье.
В песок зарывала желтое платье,
Чтоб ветер не сдул, не унес бродяга,
И уплывала далеко в море,
На темных, теплых волнах лежала.
Когда возвращалась, маяк с востока
Уже сиял переменным светом,
И мне монах у ворот Херсонеса
Говорил: "Что ты бродишь ночью?"
Знали соседи - я чую воду,
И если рыли новый колодец,
Звали меня, чтоб нашла я место
И люди напрасно не трудились.
Я собирала французские пули,
Как собирают грибы и чернику,
И приносила домой в подоле
Осколки ржавые бомб тяжелых.
И говорила сестре сердито:
"Когда я стану царицей,
Выстрою шесть броненосцев
И шесть канонерских лодок,
Чтобы бухты мои охраняли
До самого Фиолента"...
А вечером перед кроватью
Молилась темной иконке,
Чтоб град не побил черешен,
Чтоб крупная рыба ловилась
И чтобы хитрый бродяга
Не заметил желтого платья.
Я с рыбаками дружбу водила.
Под опрокинутой лодкой часто
Во время ливня с ними сидела,
Про море слушала, запоминала,
Каждому слову тайно веря.
И очень ко мне рыбаки привыкли.
Если меня на пристани нету,
Старший за мною слал девчонку,
И та кричала: "Наши вернулись!
Нынче мы камбалу жарить будем".
Сероглаз был высокий мальчик,
На полгода меня моложе.
Он принес мне белые розы,
Мускатные белые розы,
И спросил меня кротко: "Можно
С тобой посидеть на камнях?"
Я смеялась: "На что мне розы?
Только колются больно!" - "Что же,
Он ответил, - тогда мне делать,
Если так я в тебя влюбился".
И мне стало обидно: "Глупый! -
Я спросила, - что ты - царевич?"
Это был сероглазый мальчик,
На полгода меня моложе.
"Я хочу на тебе жениться, -
Он сказал, - скоро стану взрослым
И поеду с тобой на север..."
Заплакал высокий мальчик,
Оттого что я не хотела
Ни роз, ни ехать на север.
Плохо я его утешала:
"Подумай, я буду царицей,
На что мне такого мужа?"
"Ну, тогда я стану монахом, -
Он сказал, - у вас в Херсонесе".
"Нет, не надо лучше: монахи
Только делают, что умирают.
Как придешь - одного хоронят,
А другие, знаешь, не плачут".
Ушел не простившись мальчик,
Унес мускатные розы,
И я его отпустила,
Не сказала: "Побудь со мною".
А тайная боль разлуки
Застонала белою чайкой
Над серой полынной степью,
Над пустынной, мертвой Корсунью.
II
Бухты изрезали низкий берег,
Дымное солнце упало в море.
Вышла цыганка из пещеры,
Пальцем меня к себе поманила:
"Что ты, красавица, ходишь боса?
Скоро веселой, богатой станешь,
Знатного гостя жди до Пасхи,
Знатному гостю кланяться будешь;
Ни красотой твоей, ни любовью,
Песней одною гостя приманишь".
Я отдала цыганке цепочку
И золотой крестильный крестик.
Думала радостно: "Вот он, милый,
Первую весть о себе мне подал".
Но от тревоги я разлюбила
Все мои бухты и пещеры;
Я в камыше гадюк не пугала,
Крабов на ужин не приносила,
А уходила по южной балке
За виноградники в каменоломню, -
Туда не короткой была дорога.
И часто случалось, что хозяйка
Хутора нового мне кивала,
Кликала издали: "Что не заходишь?
Все говорят - ты приносишь счастье".
Я отвечала: "Приносят счастье
Только подковы да новый месяц,
Если он справа в глаза посмотрит".
В комнаты я входить не любила.
Дули с востока сухие ветры,
Падали с неба крупные звезды,
В нижней церкви служили молебны
О моряках, уходящих в море,
И заплывали в бухту медузы, -
Словно звезды, упавшие за ночь,
Глубоко под водой голубели.
Как журавли курлыкают в небе,
Как беспокойно трещат цикады,
Как о печали поет солдатка, -
Все я запомнила чутким слухом,
Да только песни такой не знала,
Чтобы царевич со мной остался.
Девушка стала мне часто сниться
В узких браслетах, в коротком платье,
С дудочкой белой в руках прохладных.
Сядет спокойная, долго смотрит,
И о печали моей не спросит,
И о печали своей не скажет,
Только плечо мое нежно гладит.
Как же царевич меня узнает,
Разве он помнит мои приметы?
Кто ему дом наш старый укажет?
Дом наш совсем вдали от дороги.
Осень сменилась зимой дождливой,
В комнате белой от окон дуло;
И плющ мотался по стенке сада.
Приходили на двор чужие собаки,
Под окошком моим до рассвета выли.
Трудное время для сердца было.
Так я шептала, на двери глядя:
"Боже, мы мудро царствовать будем,
Строить над морем большие церкви
И маяки высокие строить.
Будем беречь мы воду и землю,
Мы никого обижать не станем".
III
Вдруг подобрело темное море,
Ласточки в гнезда свои вернулись,
И сделалась красной земля от маков,
И весело стало опять на взморье.
За ночь одну наступило лето.
Так мы весны и не видали.
И я совсем перестала бояться,
Что новая доля минет.
А вечером в Вербную Субботу,
Из церкви придя, я сестре сказала:
"На тебе свечку мою и четки,
Библию нашу дома оставлю.
Через неделю настанет Пасха,
И мне давно пора собираться, -
Верно царевич уже в дороге,
Морем за мной он сюда приедет".
Молча сестра на слова дивилась,
Только вздохнула, помнила верно
Речи цыганкины у пещеры.
"Он привезет тебе ожерелье
И с голубыми камнями кольца?"
"Нет, - я сказала, - мы не знаем,
Какой он подарок мне готовит".
Были мы с сестрой однолетки,
И так друг на друга похожи,
Что маленьких нас различала
Только по родинкам наша мама.
С детства сестра ходить не умела,
Как восковая кукла лежала;
Ни на кого она не сердилась
И вышивала плащаницу,
Бредила даже во сне работой;
Слышала я, как она шептала:
"Плащ Богородицы будет синим...
Боже, апостолу Иоанну
Жемчужин для слез достать мне негде".
Дворик зарос лебедой и мятой,
Ослик щипал траву у калитки,
И на соломенном длинном кресле
Лена лежала, раскинув руки,
Все о работе своей скучала, -
В праздник такой грешно трудиться,
И приносил к нам соленый ветер
Из Херсонеса звон пасхальный.
Каждый удар отдавался в сердце,
С кровью по жилам растекался.
"Леночка, - я сестре сказала, -
Я ухожу сейчас на берег.
Если царевич за мной приедет,
Ты объясни ему дорогу.
Пусть он меня в степи нагонит.
Хочется на море мне сегодня".
"Где же ты песенку услыхала,
Ту, что царевича приманит?" -
Глаза приоткрыв, сестра спросила:
"В городе ты совсем не бываешь,
А здесь поют не такие песни".
К самому уху ее склонившись,
Я прошептала: "Знаешь, Лена,
Ведь я сама придумала песню,
Лучше которой нет на свете".
И не поверила мне и долго,
Долго с упреком она молчала.
IV
Солнце лежало на дне колодца,
Грелись на камнях сколопендры,
И убегало перекати-поле,
Словно паяц горбатый кривляясь,
А высоко взлетевшее небо
Как Богородицын плащ синело, -
Прежде оно таким не бывало.
Легкие яхты с полдня гонялись,
Белых бездельниц столпилось много
У Константиновской батареи, -
Видно им ветер нынче удобный.
Тихо пошла я вдоль бухты к мысу,
К черным, разломанным, острым скалам,
Пеной покрытым в часы прибоя,
И повторяла новую песню.
Знала я: с кем бы царевич ни был,
Слышит он голос мой, смутившись, - ;;
И оттого мне каждое слово
Как Божий подарок было мило.
Первая яхта не шла - летела,
И догоняла ее вторая,
А остальные едва виднелись.
Как я легла у воды - не помню,
Как задремала тогда - не знаю,
Только очнулась и вижу: парус
Близко полощется. Передо мною,
По пояс стоя в воде прозрачной,
Шарит руками старик огромный
В щелях глубоких скал прибрежных,
Голосом хриплым зовет на помощь.
Громко я стала читать молитву,
Как меня маленькую учили,
Чтобы мне страшное не приснилось,
Чтоб в нашем доме бед не бывало.
Только я молвила: "Ты Хранитель!"
Вижу - в руках старика белеет
Что-то, и сердце мое застыло...
Вынес моряк того, кто правил
Самой веселой, крылатой яхтой,
И положил на черные камни.
Долго я верить себе не смела,
Пальцы кусала, чтобы очнуться:
Смуглый и ласковый мой царевич
Тихо лежал и глядел на небо.
Эти глаза зеленее моря
И кипарисов наших темнее, -
Видела я, как они погасли...
Лучше бы мне родиться слепою,
Он застонал и невнятно крикнул:
"Ласточка, ласточка, как мне больно!"
Верно я птицей ему показалась.
В сумерки я домой вернулась.
В комнате темной было тихо,
И над лампадкой стоял высокий,
Узкий малиновый огонечек.
"Не приходил за тобой царевич, -
Лена сказала, шаги услышав:
Я прождала его до вечерни
И посылала детей на пристань".
"Он никогда не придет за мною,
Он никогда не вернется, Лена.
Умер сегодня мой царевич".
Долго и часто сестра крестилась;
Вся повернувшись к стене, молчала.
Я догадалась, что Лена плачет.
Слышала я - над царевичем пели:
"Христос воскресе из мертвых", -
И несказанным светом сияла
Круглая церковь.
Эдуард Багрицкий родился и провел детство и юность на берегу Черного моря, в Одессе. Детство и юность, проведенные на морском берегу, а также поэзия «одесской школы», оказали определяющее влияние на становление молодого поэта.
Я бы назвала Багрицкого одним из самых талантливых «бытописателей» морской жизни. В его стихотворениях можно найти не только уникальные зарисовки десятков разных состояний морской стихии – от штиля до шторма, - но и психологически точные портреты «морских жителей» - моряков, рыбаков, даже контрабандистов. «Черное море» Багрицкого – это не только бескрайний водный простор на географической карте, но и удивительная страна, в которой свои порядки и обитатели, живущие - по законам моря.
В морской стихии – молодость и романтизм поэта, который до последних дней так и остался – замечательным певцом Черного моря.
Осенней ловли началась пора,
Смолистый дым повиснул над котлами,
И сети, вывешенные на сваях,
Колышутся от стука молотков.
И мы следим за утреннею ловлей,
Мы видим, как уходят в море шхуны,
Как рыбаков тяжелые баркасы
Соленою нагружены треской.
Кто б ни был ты: охотник ли воскресный,
Или конторщик с пальцами в чернилах,
Или рыбак, или боец кулачный,
В осенний день, в час утреннего лова,
Когда уходят парусные шхуны,
Когда смолистый дым прохладно тает
И пахнет вываленная треска,
Ты чувствуешь, как начинает биться
Пирата сердце под рубахой прежней.
Хвала тебе! Ты челюсти сжимаешь,
Чтоб не ругаться боцманскою бранью,
И на ладонях, не привыкших к соли,
Мозоли крепкие находишь ты.
Где б ни был ты: на берегу Аляски,
Закутанный в топорщащийся мех,
На жарких островах Архипелага
Стоишь ли ты в фланелевой рубахе,
Или у Клязьмы с удочкой сидишь ты,
На волны глядя и следя качанье
Внезапно дрогнувшего поплавка, -
Хвала тебе! Простое сердце древних
Вошло в тебя и расправляет крылья,
И ты заводишь боевую песню, -
Где грохот ветра и прибой морей.
Если на берег песчаный
Волны обломки примчат,
Если студеное море
Рвется в куски о скалу,
О корабле "Аретуза"
Песни поют моряки.
Розовый чай из Цейлона,
Рыжий и сладкий табак,
Ром, и корица, и сахар -
Вот "Аретузы" дары.
Кто на руке волосатой
Якорь и цепь наколол,
Кто на скрипучую мачту
Красную тряпку поднял,
Кто обмотал свое брюхо
Шалью индийских купцов,
Тех не пугают баркасы
Береговых сторожей.
О корабле "Аретуза",
Вышедшем бить королей,
В бурные ночи апреля
Песни поют моряки.
О корабле "Аретуза"
И о команде его:
О капитане безруком,
О канонире кривом –
В бурные ночи апреля
Песни поют моряки.
Пусть же студеное море
Вечно качает тебя.
Слава тебе, "Аретуза",
Слава команде твоей!
В бурные ночи апреля,
В грохоте ветров морских,
Вахтенный срок коротая,
Я вспоминаю тебя.
Юнгой я ушел из дому,
В узелок свернул рубаху,
Нож карманный взял с собою,
Трубку положил в карман.
Что меня из дому гнало,
Что меня томило ночью,
Почему стучало сердце,
Если с моря ветер дул.
Я не знаю. Непонятна
Мне была тревога эта.
Всюду море и буруны,
Судна в белых парусах.
Юнгой я пришел на судно,
Мыл полы, картофель чистил,
Научился по канатам
Подыматься вверх и вниз.
Боцмана меня ругали,
Били старшие матросы,
Корабельный кок объедки,
Как собаке, мне бросал.
Ах, трудна дорога юнги,
Руки язвами покрыты,
Ноги ломит соль морская,
Соль морская ест глаза.
Но бывает, на рассвете
Выхожу я, одинокий,
Вверх на палубу и вижу
Море, чаек и туман.
Ходят волны за кормою,
Разбегаются от носа,
Льнут к бортам, играют пеной,
И рокочут, и звенят.
А над морем, словно хлопья
Снега белого, кружатся
Чайки, острыми крылами
Взмахивая и звеня.
И над далью голубою,
Где еще дрожит и млеет
Звездный блеск, уже восходит
Солнце в пламени дневном.
От него бегут по волнам
Рыбы огненные, плещут
Золотыми плавниками,
Расплываются, текут.
Что прекраснее и слаще
Солнца, вставшего из моря
В час, когда прохладный ветер
Дует солью нам в лицо.
И в тумане предрассветном
Проплывают, как виденья,
Острова в цветах и пальмах,
В пенье птиц и в плеске волн.
Пусть потом суровый боцман
Мне грозит канатом жгучим,
Издеваются матросы
И бранится капитан, -
Я пришел к родному морю,
К влаге,
Горькой и соленой,
И она течет по жилам,
Словно огненная кровь...
Если нам в лица ветер подул,
Запах соленый неся в безлюдье,
Значит - родной океан вздохнул
Своею широкой и звонкой грудью.
Если над пеной снизилась мгла
И буревестники мчатся низко,
Значит - пора для ловли пришла,
Значит - треска подплывает близко.
Многие в море лежат пути
В зимнем тумане и в летнем свете;
Эй, не задумывайся, не грусти,
Лодку смоли и штопай сети.
Видишь - над морем повис туман,
Тайный предвестник грядущей стужи,
Сухую лепешку засунь в карман,
Бочонок с водой задвинь потуже.
Сети крепки, и верна леса,
Не унывай, не развлекайся,
Проверь уключины и паруса,
Сядь у руля и отправляйся.
Ветер надует парус бугром,
Ветер нагонит лодку, играя,
Волна за кормою горит огнем,
Волна волну перегоняет.
Лодку качает вверх и вниз,
Слышишь ли стук привычным ухом?
Чайки над волнами пронеслись -
И расклубились, белые, пухом.
Чайки над волнами пронеслись,
Значит, хорошей быть погоде.
Взгляни: над лодкой синяя высь,
Над лодкой огромное солнце ходит.
За борт сети. Пробки плывут,
Прыгают на волне веселой.
Благословен рыбачий труд,
Труд заскорузлый и тяжелый.
Там под водою стаи рыб
Мечутся, прыгают, играют,
Среди поросших травами глыб
Легкими всплесками проплывают.
Сколько подводных скрыто чудес,
Взглянешь - и слов найдется немало!
Там водорослей прохладный лес,
Крабы ползут и цветут кораллы.
Мчится макрель в голубом огне,
Сверкая стеклом, исчезая разом,
Камбала на песчаном дне
Следит за добычею хищным глазом.
Медуза плывет, светла и легка,
Тая и нежась в зеленом свете.
Тише! Стеною идет треска,
Ближе и ближе к заветной сети.
Сеть напружится, затрещит,
Веревка под жабры врежется верно,
Море взбунтуется, закипит
Чашей, бурлящей и безмерной.
Эй, не волнуйся, не зевай,
Эй, не теряй минуты единой.
Рыбу из сети вынимай,
В плетеные складывай корзины.
Эй, не задумывайся, не грусти,
Сложи и свяжи веревкой сети.
Многие в море лежат пути,
В зимнем тумане и в легком свете,
Снова нам ветер в лица подул,
Запах соленый неся в безлюдье,
Снова мы слышим далекий гул,
Вздох океана широкой грудью.
Мороз нас душит или жара,
Ветер затих или дует снова;
Не все ли равно?.. С утра до утра
В морс трудиться мы готовы.
Восточные ветры, дожди и шквал
И громкий поход валов
Несутся на звонкое стадо скал,
На желтый простор песков...
По гладкому камню с размаху влезть
Спешит водяной занос, -
Вытягивай лодки, в ком сила есть,
Повыше на откос!..
И ветер с востока, сырой и злой,
Начальником волн идет,
Он выпрямит крылья, -
Летит прибой, -
И пена стеной встает...
И чайкам не надо махать крылом:
Их ветер возьмет с собой, -
Туда, где прибой летит напролом
И плещет наперебой.
Но нам, рыбакам,
Не глядеть туда,
Где пена встает, как щит...
Над нами туман,
Под нами вода,
И парус трещит, трещит...
Ведь мы родились на сыром песке,
И ветер баюкал нас,
Недаром напружен канат в руке,
И в звезды летит баркас...
Я сам не припомню, какие дни
Нас нежили тишиной...
Туман по утрам,
По ночам - огни
Да ветер береговой.
Рыбак, ты не должен смотреть назад!
Смотри на восток - вперед!
Там вехи над самой водой стоят
И колокол поет.
Там ходит белуга над зыбким дном,
Осетра не слышен ход,
Туда осторожно крючок за крючком
Забрасывай перемет...
Свечою из камня стоит маяк,
Волна о подножье бьет...
Дожди умывают тебя, рыбак,
И досуха ветер трет.
Так целую жизнь - и в дождь, и в шквал -
Гляди на разбег валов,
На чаек, на звонкое стадо скал,
На желтый простор песков.
Улов окончен. Баламутом сбита
В серебряную груду скумбрия.
Шаланда легкой осыпью покрыта,
И на рубахе стынет чешуя.
Из лозняка плетеные корзины
Скумбриями набиты до краев.
Прохладной сталью отливают спины,
И сталь сквозит в отливах плавников.
Мы море видели, мы ветры знаем,
Мы верим в руку, что вертит рулем,
С веселой песней в море отплываем
И с песнею через валы плывем.
За нами порт и говорливый город,
Платаны и акации в цвету,
Здесь ветры нам распахивают ворот
И парус надувают на лету.
Низовый дует - и звенит у мола
Волна - мартын ныряет и кричит,
Кренит шаланда, и скрипит шпринтола,
И кливер, понатужившись, трещит.
Мы начинаем дружную работу,
На смуглых лбах соленый тает пот.
Мы слышим крик: готовься к повороту!
И паруса полощут - поворот!
Нам бьет в лицо пропахший солью ветер,
Качает нас соленая струя,
В сырую тьму мы высыпаем сети,
И в сети путается скумбрия.
Потом назад дорогою веселой,
Густая пена за рулем бежит.
Кренит шаланда, и скрипит шпринтола,
И кливер, понатужившись, трещит.
Свежак надрывается. Прет на рожон
Азовского моря корыто.
Арбуз на арбузе - и трюм нагружен,
Арбузами пристань покрыта.
Не пить первача в дорассветную стыдь,
На скучном зевать карауле,
Три дня и три ночи придется проплыть -
И мы паруса развернули...
В густой бородач ударяет бурун,
Чтоб брызгами вдрызг разлететься;
Я выберу звонкий, как бубен, кавун -
И ножиком вырежу сердце...
Пустынное солнце садится в рассол,
И выпихнут месяц волнами...
Свежак задувает!
Наотмашь!
Пошел!
Дубок, шевели парусами!
Густыми барашками море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно...
В два пальца, по-боцмански, ветер свистит,
И тучи сколочены плотно.
И ерзает руль, и обшивка трещит,
И забраны в рифы полотна.
Сквозь волны - навылет!
Сквозь дождь - наугад!
В свистящем гонимые мыле,
Мы рыщем на ощупь...
Навзрыд и не в лад
Храпят полотняные крылья.
Мы втянуты в дикую карусель.
И море топочет как рынок,
На мель нас кидает,
Нас гонит на мель
Последняя наша путина!
Козлами кудлатыми море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно...
Я песни последней еще не сложил,
А смертную чую прохладу...
Я в карты играл, я бродягою жил,
И море приносит награду, -
Мне жизни веселой теперь не сберечь
И руль оторвало, и в кузове течь!..
Пустынное солнце над морем встает,
Чтоб воздуху таять и греться;
Не видно дубка, и по волнам плывет
Кавун с нарисованным сердцем...
В густой бородач ударяет бурун,
Скумбрийная стая играет,
Низовый на зыби качает кавун -
И к берегу он подплывает...
Конец путешествию здесь он найдет,
Окончены ветер и качка, -
Кавун с нарисованным сердцем берет
Любимая мною казачка...
И некому здесь надоумить ее,
Что в руки взяла она сердце мое!..
Я отыскал сокровища на дне -
Глухое серебро таинственного груза,
И вот из глубины прозрачная медуза
Протягивает щупальца ко мне!
Скользящей липкостью сожми мою печаль,
С зеленым хрусталем позволь теснее слиться...
...В раскрывшихся глазах мелькают только птицы,
И пена облаков, и золотая даль.
Сквозь сумерки -
Судороги перепелов.
От сумерек
Степь неприкаянней,
А к берегу движется переполох,
Волны раскачнувшийся маятник.
Он вместе с восходом
Уходит в туман,
Он вместе с закатом
По берегу бьет...
Вокруг маяка
Сходит с ума,
Стучит по бортам
И качает бот...
Я ветер вдыхаю...
И с каждым глотком
По жилам проносится соль,
Крылатые волны над желтым песком
Прокатывают колесо...
Из круглого танца морских фанаберии,
Ударя вприсядку, выходит берег...
Выходит вприсядку
И машет кустом,
Прибрежною машет лозиной.
К воде надвигается солончаком
И отодвигается глиной...
Кустарником свищет, норд-вестом звенит,
Сухую сосну устремляет в зенит...
Я знаю пропитанный песнями дух
Трагической этой земли,
Я знаю, о чем запевает пастух,
Чем кормится стадо вдали.
И вот, проплывая под берегом рослым,
Баркас, будто цыган, кочует,
И пальцы, прижатые натуго к веслам,
Подводную фауну чуют...
(Присоски и щупальцы, радуга рыб,
Бродячей медузы пылающий гриб,
Да белый мартын над простором воды
Кидается за отраженьем звезды...)
И слышится голос
Рыбацкой тоски,
Что мечется в берег, стеня,
И вот надвигаются солончаки,
И вот захлестнули меня...
О, с этого берега в тысячу раз
Ясней и приметнее море,
Как будто какой-нибудь дом иль баркас
Его заслоняли от пристальных глаз,
И нынче - оно разлетается враз, ;
Качается в пылком уборе...
И тина цветет, и горят маяки,
И ветры по сумеркам шарят...
Ладонь над глазами - глядят моряки
В сияющих вод полушарье.
Надтреснутых гитар так дребезжащи звуки,
Охрипшая труба закашляла в туман,
И бьют костлявые безжалостные руки
В большой, с узорами, турецкий барабан...
У красной вывески заброшенной таверны,
Где по сырой стене ползет зеленый хмель,
Напившийся матрос горланит ритурнель,
И стих сменяет стих, певучий и неверный.
Струится липкий чад над красным фонарем.
Весь в пятнах от вина передник толстой Марты,
Два пьяных боцмана, бранясь, играют в карты;
На влажной скатерти дрожит в стаканах ром...
Береты моряков обшиты галунами,
На пурпурных плащах в застежке - бирюза.
У бледных девушек зеленые глаза
И белый ряд зубов за красными губами...
Фарфоровый фонарь - прозрачная луна,
В розетке синих туч мерцает утомленно,
Узорчат лунный блеск на синеве затона,
О полусгнивший мол бесшумно бьет волна...
У старой пристани, где глуше пьяниц крик,
Где реже синий дым табачного угара,
Безумный старый бриг Летучего Корсара
Раскрашенными флагами поник.
По рыбам, по звездам
Проносит шаланду:
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.
На правом борту,
Что над пропастью вырос:
Янаки, Ставраки,
Папа Сатырос.
А ветер как гикнет,
Как мимо просвищет,
Как двинет барашком
Под звонкое днище,
Чтоб гвозди звенели,
Чтоб мачта гудела:
"Доброе дело! Хорошее дело!"
Чтоб звезды обрызгали
Груду наживы:
Коньяк, чулки
И презервативы...
Двенадцатый час -
Осторожное время.
Три пограничника,
Ветер и темень.
Три пограничника,
Шестеро глаз -
Шестеро глаз
Да моторный баркас...
Три пограничника!
Вор на дозоре!
Бросьте баркас
В басурманское море,
Чтобы вода
Под кормой загудела:
"Доброе дело!
Хорошее дело!"
Чтобы по трубам,
В ребра и винт,
Винтовой пляской
Двинул бензин.
Вот так бы и мне
В налетающей тьме
Усы раздувать,
Развалясь на корме,
Да видеть звезду
Над бугшпритом склоненным,
Да голос ломать
Черноморским жаргоном,
Да слушать сквозь ветер,
Холодный и горький,
Мотора дозорного
Скороговорки!
Иль правильней, может,
Сжимая наган,
За вором следить,
Уходящим в туман...
Да ветер почуять,
Скользящий по жилам,
Вослед парусам,
Что летят по светилам...
И вдруг неожиданно
Встретить во тьме
Усатого грека
На черной корме...
Так бей же по жилам,
Кидайся в края,
Бездомная молодость,
Ярость моя!
Чтоб звездами сыпалась
Кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
Вселенной навстречу,
Чтоб волн запевал
Оголтелый народ,
Чтоб злобная песня
Коверкала рот,-
И петь, задыхаясь,
На страшном просторе:
Знаешь ли ты сказание о Валгалле?
Ходят по морю викинги, скрекинги ходят по морю.
Ветер надувает парус, и парус несет ладью.
И неизвестные берега раскидываются перед воинами.
И битвы, и смерть, и вечная жизнь в Валгалле.
Сходят валкирии - в облаке дыма,
В пении крыльев за плечами - и руками,
Нежными, как ветер, подымают души убитых.
И летят души на небо и садятся за стол, где яства и мед.
И Один приветствует их.
И есть ворон на троне у Одина, и есть волк,
Растянувшийся под столом.
Внизу скалы, тина и лодки, наверху -
Один, воины и ворон.
И если приходит в бухту судно, встает
Одни, и воины приветствуют мореходов, подымая чаши.
И валкирии трубят в рога,
Прославляя храбрость мореходов.
И пируют внизу моряки, а наверху души героев.
И говорят: "Вечны Валгалла, Один и ворон.
Вечны море, скалы и птицы".
Знайте об этом, сидящие у огня,
Бродящие под парусами и стреляющие оленей!
(Из сказаний Свена-Песнетворца)
Замедлено движение земли
Развернутыми нотными листами.
О флейты, закипевшие вдали,
О нежный ветр, гудящий под смычками...
Прислушайся: в тревоге хоровой
Уже труба подъемлет глас державный,
То вагнеровский двинулся прибой,
И восклицающий, и своенравный...
I
ПЕСНЯ О МОРЕ И НЕБЕ
К этим берегам, поросшим шерстью,
Скользкими ракушками и тиной,
Дивно скрученные ходят волны,
Растекаясь мылом, закипевшим
На песке. А над песками скалы.
Растопыренные и крутые. -
Та, посмотришь, вытянула лапу
К самой тине, та присела крабом,
Та плавник воздела каменистый
К мокрым тучам. И помет бакланий
Известью и солью их осыпал...
А над скалами, над птичьим пухом
Северное небо, и как будто
В небе ничего не изменилось:
Тот же ворон на дубовом троне
Чистит клюв, и тот же волк поджарый
Растянулся под столом, где чаши
Рыжим пивом налиты и грузно
В медные начищенные блюда
Вывалены туши вепрей. Вечен
Дикий пир. Надвинутые туго
Жаркой медью полыхают шлемы,
Груди волосатые расперты
Легкими, в которых бродит воздух.
И как медные и злые крабы,
Медленно ворочаясь и тяжко
Громыхая ржавыми щитами,
Вкруг стола, сколоченного грубо
Из досок сосновых, у кувшина
Крутогорлого они расселись -
Доблестные воины. И ночью
Слышатся их голоса и ругань,
Слышно, как от кулака крутого
Стонет стол и дребезжит посуда.
Поглядишь: и в облаках мигают
Суетливые зарницы, будто
Отблески от вычищенных шлемов,
Жарких броней и мечей широких...
II
ПЕСНЯ О МАТРОСАХ
А у берега рыбачьи лодки,
Весла и плетеные корзины
В чешуе налипшей. И под ветром
Сети, вывешенные на сваях,
Плещут и колышутся... Бывает,
Закипит вода под рыбьим плеском.
И оттуда, из морозной дали,
Двинется треска, взовьются чайки
Над водой, запрыгают дельфины,
Лакированной спиной сверкая,
Затрещат напруженные сети,
Женщины заголосят... И в стужу,
Полоща полотнищем широким,
Медленные выплывают лодки...
День идет серебряной трескою,
Ночь дельфином черным проплывает...
Те же голоса на прибережье,
Те же неводы, и та же тина.
Валуны, валы и шорох крыльев...
Но однажды, наклонившись набок,
Разрезая волны и стеная,
В бухту судно дивное влетело.
Ветер вел его, наполнив парус
Крепостью упрямою, как груди
Женщины, что молоком набухли...
Ворот заскрипел, запели цепи
Над заржавленными якорями,
И по сходням с корабля на берег
Выбежали страшные матросы...
Тот - как уголь, а глаза пылают
Белизной стеклянною, тот глиной
Будто вымазан и весь в косматой
Бороде, а тот окрашен охрой,
И глаза, расставленные косо,
Скользкими жуками копошатся...
И матросы не зевали: ночью,
В расплескавшемся вдали пыланье
Пламени полярного, у двери
Рыбака, стрелка иль китолова
Беспокойные шаги звучали,
Голоса, и пение, и шепот...
И жена протягивала руки
К мерзлому оконцу, осторожно
Жаркие подушки покидая,
Шла к дверям... И вот в ночи несется
Щелканье ключа и дребезжанье
Растворяющейся двери... Ветер -
Соглядатай и веселый сторож
Всех влюбленных и беспутных - снегом
У дверей следы их заметает...
А в трактирах затевались драки,
Из широких голенищ взлетали
Синеглазые ножи, и пули
Застревали в потолочных балках...
Пой, матросская хмельная сила,
Голоси, целуйся и ругайся!
Что покинуто вдали... Размерный
Волн размах, качанье на канатах
И спокойный голос капитана.
Что развертывается вдали... Буруны,
Сединой гремящие певучей,
Доски, стонущие под ногами,
Жесткий дождь, жестокий ломоть хлеба
И спокойный голос капитана...
III
ПЕСНЯ О КАПИТАНЕ
Кто мудрее стариков окрестных,
Кто видал и кто трудился больше?..
Их сжигало солнце Гибралтара,
Им афинские гремели волны.
Горький ветр кремнистого Ассама
Волосы им ворошил случайно...
И, спокойной важностью сияя,
Вечером они сошлись в трактире,
Чтоб о судне толковать чудесном!
Там расселись старики, поставив
Ноги врозь и в жесткие ладони
Положив крутые подбородки...
И когда старейшиною было
Слово сказано о судне дивном, -
Заскрипела дверь, и грузный грянул
В доски шаг, и налетел веселый
Ветер с моря, снег и гул прибоя...
И осыпал снегом и овеял
Зимним ветром, встал пред стариками
Капитан таинственного судна.
Рыжекудрый и огромный, в драном
Он предстал плаще, широколобой
И кудлатой головой вращая,
Рыжий пух, как ржавчина, пробился
На щеках опухших, и под шляпой
Чешуей глаза окоченели...
IV
ПЕСНЯ О РОЗЕ И СУДНЕ
Что сказали старцы капитану,
И о мудром капитанском слове. -
Уходи! Распахнутые воют
Пред тобой чужие океаны,
Южный ветер, иль заиндевелый
Пламень звезд, иль буйство рулевого
Паруса твои примчало в бухту...
- Уходи! Гудит и ходит дикий
Мыльный вал, на скалы налетая!
Горный ветр вольется в круглый парус.
Зыбь прибрежная в корму ударит,
И распахнутый - перед тобою -
Пламенный зияет океан! -
Мореходная покойна мудрость,
Капитан откинул плащ и руку
Протянул. И вот на мокрых досках
Роза жаркая затрепыхалась...
И, пуховою всклубившись тучей.
Запах поднялся, как бы от круглой
Розовой жаровни, на которой
Крохи ладана чадят и тлеют. ;
И в чаду и в запахе плавучем
Увидали старцы: закипает
В утлой комнате чужое море,
Где крутыми стружками клубится
Пена. И медлительно и важно
Вверх плывут ленивые созвездья
Над соленой тишиной морскою
Чередой располагаясь дивной.
И в чаду и в запахе плавучем
Развернулся город незнакомый,
Пестрый и широкий, будто птица
К берегу песчаному прильнула,
Распустила хвост и разбросала
Крылья разноцветные, а шею
Протянула к влаге, чтоб напиться.
Проплывали облака, вставали
Волны, и, дугою раскатившись,
Подымались и тонули звезды...
И сквозь этот запах и сквозь пенье
Всё грубей и крепче выступали
Утлое окно, сырые бревна
Низких стен и грубая посуда...
И когда растаял над столами
Стаей ласковою и плавучей
Легкий запах, влажная лежала
В черствых крошках и пролитом пиве
Брошенная роза, рассыпая
Лепестки, а на полу огромный
Был оттиснут шаг, потекший снегом.
А в окне виднелся каменистый
Берег, и, поскрипывая в пене
Грузною дощатой колыбелью,
Вздрагивало и моталось судно.
Видно было, как взлетели сходни,
Как у ворота столпились люди,
Как, толкаемые, закружились
Спицы ворота, как из кипящей
Пены медленная выползала
Цепь, наматываясь на точеный
И вращающийся столб, а после
По борту, разъеденному солью,
Вверх пополз широколапый якорь.
И чудесным опереньем вспыхнув,
Развернулись паруса. И ветер
Их напряг, их выпятил, и, круглым
Выпяченным полотном сверкая,
Судно дрогнуло и загудело...
И откинулись косые мачты,
И поет пенька, и доски стонут,
Цепи лязгают, и свищет пена...
Вверх взлетай, свергайся вниз с разбегу,
Снова к тучам, грохоча и воя,
Прыгай, судно!.. Видишь - над тобою
Тучи разверзаются, и в небе -
Топот, визг, сияние и грохот...
Воют воины... На жарких шлемах
Крылья раскрываются и хлещут,
Звякают щиты, в ножнах широких
Движутся мечи, и вверх воздеты
Пламенные копья... Слышишь, слышишь,
Древний ворон каркает и волчий
Вой несется!.. Из какого жбана
Ты черпал клубящееся пиво,
Сумасшедший виночерпий? Жаркой
Горечью оно пошло по жилам,
Разгулялось в сердце, в кровь проникло
Дрожжевою силой, вылетая
Перегаром и хрипящей песней...
И летит, и прыгает, и воет
Судно, и полощется на мачте
Тряпка черная, где человечий
Белый череп над двумя костями...
Ветр в полотнище, и волны в кузов,
Вымпел в тучу. Поворот. Навстречу
Высятся полярные ворота,
И над волнами жаровней круглой
Солнце выдвигается, и воды
Атлантической пылают солью...
Над дикой и песчаной шириною,
Из влажных недр сырой и горькой мглы
Приходит ветер с песней грозовою
И голосят косматые валы.
И броненосной тяжестью огромной,
Гремя цепями якорей крутых,
Он вышел в мрак, соленый и бездомный,
В раскаты волн, в сиянье брызг ночных.
Воспитанные в бурях и просторах,
Матросской чести вытвердив урок,
Вы знаете и нежной зыби шорох,
И диких бурь крутящийся поток.
Вы были крепки волею суровой
И верой небывалою полны,
И вот дыханием свободы новой
Вы к жизни радостной возбуждены.
И, кровью искупая кровь родную,
Свободное приблизив торжество,
Вы заповедь воздвигли роковую:
"Один за всех и все за одного".
И вы, матросы, видели воочию,
Как черной кровью истекает враг,
Как флаг Андреевский разорван в клочья
И развевается кровавый флаг!
В сиянье бомб, и в грохоте, и в громе,
Сквозь пенье бомб и диких чаек крик
Все ближе, все прекрасней и знакомей
Чудесного освобожденья лик.
Пусть берега окрестные в тумане,
Пусть волны мечутся и голосят,
Пусть в зарослях пустынных Березами
Перед рассветом выстрелы гремят,
Пусть пышет порт клубящимся пожаром,
Мозолистой и грубою рукой
Вы строите в остервененье яром
России новый броненосный строй.
И, позабыв мучительные годы,
Вы выплыли в широкие моря,
И над огромным Кораблем Свободы
Раскрыла крылья ясная заря!
Бальмонт – поэт мистики и символизма, тончайших движений души и едва заметных изменений состояний природы. Море занимает в его лирике своеобразное место, становясь универсальным символом природной стихии. В море Бальмонта дремлют древние магические силы, готовые восстать, услышав поэтическое заклятье. Море тщательно охраняет свои тайны, древние легенды дремлют в его в волшебных глубинах.
Поэт много путешествовал, наблюдая морскую стихию в разных проявлениях: в его стихотворениях плещутся теплые южные моря и завораживают скандинавскими эпосами – северные. Стихи Бальмонта о море пронзительно-музыкальны, как будто из морского прибоя рождается тончайшая звукопись его лирики.
Высочайшее сравнение для женщины в его лирике с морской пеной: «Ты бледна и прекрасна, как пена Озаренных луною морей».
Мне кажется, вдохновенному неоромантику Бальмонту в море, прежде всего нравилось – вечное многоголосое звучание и обновление.
Валуны и равнины, залитые лавой,
Сонмы глетчеров, брызги горячих ключей.
Скалы, полные грусти своей величавой,
Убеленные холодом бледных лучей.
Тени чахлых деревьев, и море... О, море!
Волны, пена и чайки, пустыня воды!
Здесь забытые скальды, на влажном просторе,
Пели песни при свете вечерней звезды.
Эти Снорри, Сигурды, Тормодды, Гуннары,
С именами железными, духи морей,
От ветров получили суровые чары
Для угрюмой, томительной песни своей.
И в строках перепевных доныне хранится
Ропот бури, и гром, и ворчанье волны,
В них кричит альбатрос, длиннокрылая птица,
Из воздушной, из мертвой, из вольной страны.
На темном влажном дне морском,
Где царство бледных дев,
Неясно носится кругом
Безжизненный напев.
В нем нет дрожания страстей,
Ни стона прошлых лет.
Здесь нет цветов, и нет людей,
Воспоминаний нет.
На этом темном влажном дне
Нет волн и нет лучей.
И песня дев звучит во сне -
И тот напев ничей.
Ничей, ничей и вместе - всех,
Они во всем равны,
Один у них беззвучный смех
И безразличны сны.
На тихом дне, среди камней
И влажно-светлых рыб,
Никто, в мельканьи ровных дней,
Из бледных не погиб.
У всех прозрачный взор красив,
Поют они меж трав,
Души страданьем не купив,
Души не потеряв.
Меж трав прозрачных и прямых,
Бескровных, как они,
Тот звук поет о снах немых:
"Усни - усни - усни".
Тот звук поет: "Прекрасно дно
Бесстрастной глубины.
Прекрасно то, что всё равно,
Что здесь мы все равны".
2
Но тихо, так тихо, меж дев, задремавших вокруг,
Послышался новый, дотоле неведомый, звук.
И нежно, так нежно, как вздох неподводной травы,
Шепнул он: "Я с вами, но я не такая, как вы.
О, бледные сестры, простите, что я не молчу,
Что я не такая, и я не такого хочу.
Я так же воздушна, я дева морской глубины.
Но странное чувство мои затуманило сны.
Я между прекрасных прекрасна, стройна и бледна.
Но хочется знать мне, одна ли нам правда дана.
Мы дышим во влаге, среди самоцветных камней.
Но что, если в мире и любят и дышат полней,
Но что, если, выйдя до волн, где бегут корабли,
Увижу я дали и жгучее солнце вдали!"
И точно понявши, что понятым быть не должно,
Все девы умолкли, и стало в их сердце темно.
И вдруг побледневши, исчезли, дрожа и скользя,
Как будто услышав, что слышать им было нельзя.
3
А та, которая осталась,
Бледна и холодна?
Ей стало страшно, сердце сжалось,
Она была одна?
Она любила хороводы
Меж искристых камней,
Она любила эти воды
В мельканьи ровных дней.
Она любила этих бледных
Исчезнувших сестер,
Мечту их сказок заповедных
И призрачный их взор.
Куда она идет отсюда?
Быть может, там темно?
Быть может, нет прекрасней чуда,
Как это - это дно?
И как пробиться ей, воздушной,
Сквозь безразличность вод?
Но мысль ее, как друг послушный,
Уже зовет, зовет.
4
Ей вдруг припомнилось так ясно,
Что место есть, где зыбко дно.
Там всё так странно, страшно, красно,
И всем там быть запрещено.
Там есть заветная пещера,
И кто-то чудный там живет.
Колдун? Колдунья? Зверь? Химера?
Владыка жизни? Гений вод?
Она не знала, но хотела
На запрещенье посягнуть.
И вот у тайного предела
Она уж молит: "Где мой путь?"
Из этой мглы, так странно-красной
В безлично-бледной глубине,
Раздался чей-то голос властный:
"Теперь и ты пришла ко мне!
Их было много, пожелавших
Покинуть царство глубины
И в неизвестном мире ставших,
Чем все, кто в мире, стать должны.
Сюда оттуда нет возврата,
Вернуться может только труп,
Чтоб рассказать свое "Когда-то" -
Усмешкой горькой мертвых губ.
И что в том мире неизвестном -
Мне рассказать тебе нельзя.
Но чрез меня, путем чудесным,
Тебя ведет твоя стезя".
И вот колдун или колдунья
Вещает деве глубины:
"Сегодня в мире новолунье,
Сегодня царствие луны.
Есть в море скрытые теченья,
И ты войдешь в одно из них,
Твое свершится назначенье,
Ты прочь уйдешь от вод морских.
Ты минешь море голубое,
В моря зеленые войдешь,
И в море алое, живое,
И в вольном воздухе вздохнешь.
Но, прежде чем в безвестность глянешь,
Ты будешь в образе другом.
Не бледной девой ты предстанешь,
А торжествующим цветком.
И нежно-женственной богиней
С душою, полной глубины.
Простишься с водною пустыней,
Достигнув уровня волны.
И после таинств лунной ночи
На этой вкрадчивой волне
Ты широко раскроешь очи,
Увидев солнце в вышине!"
5
Прекрасны воздушные ночи
Для тех, кто любил и погас,
Кто знал, что короче, короче
Единственный сказочный час.
Прекрасно влиянье чуть зримой,
Едва нарожденной луны,
Для женских сердец ощутимой
Сильней, чем пышнейшие сны.
Но то, что всего полновластней
Во мгле торжества своего, -
Цветок нераскрытый - прекрасней,
Он лучше, нежнее всего.
Да будет бессмертно отныне
Безумство души неземной,
Явившейся в водной пустыне
С едва нарожденной луной.
Она выплывала к теченью
Той вкрадчивой зыбкой волны,
Незримому веря влеченью,
В безвестные веруя сны.
И ночи себя предавая,
Расцветший цветок на волне.
Она засветилась, живая,
Она возродилась вдвойне.
И утро на небо вступило,
Ей было так странно-тепло.
И солнце ее ослепило.
И солнце ей очи сожгло.
6
И целый день, бурунами носима
По плоскости стекла,
Она была меж волн, как призрак дыма,
Бездушна и бела.
По плоскости, изломанной волненьем,
Носилась без конца.
И не следил никто за измененьем
Страдавшего лица.
Не видел ни один, что там живая -
Как мертвая была, -
И как она тонула, выплывая,
И как она плыла.
А к вечеру, когда в холодной дали
Сверкнули маяки,
Ее совсем случайно подобрали,
Всю в пене, рыбаки.
Был мертвен свет в глазах ее застывших,
Но сердце билось в ней.
Был долог гул приливов, отступивших
С береговых камней.
7
Весной в новолунье, в прозрачный тот час,
Что двойственно вечен и нов
И сладко волнует и радует нас,
Колеблясь на грани миров, -
Я вздрогнул от взора двух призрачных глаз
В одном из больших городов.
Глаза отражали застывшие сны
Под тенью безжизненных век,
В них не было чар уходящей весны,
Огней убегающих рек, -
Глаза были полны морской глубины,
И были слепыми навек.
У темного дома стояла она -
Виденье тяжелых потерь,
И я из высокого видел окна.
Как замкнута черная дверь
Пред бледною девой с глубокого дна,
Что нищею ходит теперь.
В том сумрачном доме большой вышины
Балладу о море я пел, -
О деве, которую мучили сны,
Что есть неподводный предел,
Что, может быть, в мире две правды даны -
Для душ и для жаждущих тел.
И с болью я медлил и ждал у окна,
И явственно слышал в окно
Два слова, что молвила дева со дна, -
Мне вам передать их дано:
"Я видела солнце, - сказала она, -
Что после - не всё ли равно!"
От капли росы, что трепещет, играя
Огнем драгоценных камней,
До бледных просторов, где, вдаль убегая,
Венчается пеною влага морская
На глади бездонных морей,
Ты — всюду, всегда, неизменно живая,
И то изумрудная, то голубая,
То полная красных и желтых лучей,
Оранжевых, белых, зеленых и синих
И тех, что рождаются только в пустынях,
В волненье и пенье безмерных зыбей,
Оттенков, что видны лишь избранным взорам,
Дрожаний, сверканий, мельканий, которым
Нельзя подыскать отражающих слов,
Хоть в слове бездонность оттенков блистает,
Хоть в слове красивом всегда расцветает
Весна многоцветных цветов.
Вода бесконечные лики вмещает
В безмерность своей глубины,
Мечтанье на зыбях различных качает,
Молчаньем и пеньем душе отвечает,
Уводит сознание в сны.
Богатыми были, богаты и ныне
Просторы лазурно-зеленой пустыни,
Рождающей мир островной.
И море — все море, но в вольном просторе
Различно оно в человеческом взоре
Качается грезой-волной.
В различных скитаньях,
В иных сочетаньях,
Я слышал сказания бурь —
И знаю, есть разность в мечтаньях.
Я видел Индийское море, лазурь,
В нем волн голубые извивы,
И Красное море, где ласков коралл,
Где розовой краскою зыбится вал,
И Желтое, водные нивы,
Зеленое море, Персидский залив,
И Черное море, где буен прилив,
И Белое, призрак красивый.
И всюду я думал, что всюду, всегда,
Различно-прекрасна вода.
Звучало море в грани берегов.
Когда все вещи мира были юны,
Слагались многопевные буруны,-
В них был и гуд струны, и рев рогов.
Был музыкою лес и каждый ров.
Цвели цветы - огромные, как луны,
Когда в сознаньи прозвучали струны.
Но звон иной был первым в ладе снов.
Повеял ветер в тростники напевно,
Чрез их отверстья ожили луга.
Так первая свирель была царевна
Ветров и воли, смывшей берега.
Еще - чтоб месть и меч запели гневно –
я сделал флейты из костей врага.
Александр Блок – один из величайших поэтов ХХ века, с его именем связана целая эпоха в русской литературе. О нем можно говорить только в превосходной степени. Традиционно относимый к символистам, по масштабу личности и творчества поэт гордо стоит в мировой поэзии особняком, разрушая границы любых традиционных школ и систем.
Лирика Блока сродни откровению. Когда-то на нечастые «блокослужения» (выступления поэта перед читательской аудиторией) собирались тысячи восторженных поклонников его стихов. Но Блок удивительно современен и сегодня, спустя сто лет: в его лирике – попытка поиска ответов на «вечные» проклятые вопросы, экзистенциальные поиски идеалов и страдания от их крушения, философский дуализм души и мироздания.
Блок – поэт Стихий. В его стихах завывают вьюги, носятся ветра, руша на своем пути жизни людей и целых цивилизаций. Море – один из самых частых и многоплановых образов лирики великого поэта. Он с восторгом и благоговейным трепетом описывает тяжелые будни моряков. Поэт живописует море, как могучий фатум, жаждущий смерти, в котором, однако, есть и бесконечность стихийного восторга, грандиозный масштаб выражения чувства и символ взволнованного непостоянства бытия.
Море в поэзии Блока - вечное зеркало человеческой жизни во всех ее проявлениях.
Жизнь – как море, она всегда исполнена бури.
Зорко смотри, человек: буря бросает корабль.
Если спустится мрачная ночь – управляй им тревожно,
Якорь спасенья ищи – якорь спасенья найдешь…
Если же ты, человек, не видишь конца этой ночи,
Если без якоря ты в море блуждаешь глухом,
Ну, без мысли тогда бросайся в холодное море!
Пусть потонет корабль – вынесут волны тебя!
Барка жизни встала
На большой мели.
Громкий крик рабочих
Слышен издали.
Песни и тревога
На пустой реке.
Входит кто-то сильный
В сером армяке.
Руль дощатый сдвинул,
Парус распустил
И багор закинул,
Грудью надавил.
Тихо повернулась
Красная корма,
Побежали мимо
Пестрые дома.
Вот они далёко,
Весело плывут.
Только нас с тобою,
Верно, не возьмут!
Окаймлен летучей пеной,
Днем и ночью дышит мол.
Очарованный сиреной,
Труд наш медленный тяжел.
Океан гудит под нами,
В порте блещут огоньки,
Кораблей за бурунами
Чутко ищут маяки.
И шатают мраки в море
Эти тонкие лучи,
Как испуганные зори,
Проскользнувшие в ночи.
Широки ночей объятья,
Тяжки вздохи темноты!
Все мы близки, все мы братья -
Там, на рейде, в час мечты!
Далеко за полночь - в дали
Неизведанной земли -
Мы печально провожали
Голубые корабли.
Были странны очертанья
Черных труб и тонких рей,
Были темные названья
Нам неведомых зверей.
"Птица Пен" ходила к югу,
Возвратясь, давала знак:
Через бурю, через вьюгу
Различали красный флаг...
Что за тайну мы хранили,
Чьи богатства стерегли?
Золотые ль слитки плыли
В наши темные кули?
Не чудесная ли птица
В клетке плечи нам свела?
Или черная царица
В ней пугливо замерла?..
Но, как в сказке, люди в море:
Тяжкой ношей каждый горд.
И, туманным песням вторя,
Грохотал угрюмый порт.
Подарило нам море
Обручальное кольцо!
Целовало нас море
В загорелое лицо!
Приневестилась
Морская глубина!
Неневестная
Морская быстрина!
С ней жизнь вольна,
С ней смерть не страшна,
Она, матушка, свободна, холодна!
С ней погуляем
На вольном просторе!
Синее море!
Красные зори!
Ветер, ты, пьяный,
Трепли волоса!
Ветер соленый,
Неси голоса!
Ветер, ты, вольный,
Раздуй паруса!
Что сделали из берега морского
Гуляющие модницы и франты?
Наставили столов, дымят, жуют,
Пьют лимонад. Потом бредут по пляжу,
Угрюмо хохоча и заражая
Соленый воздух сплетнями. Потом
Погонщики вывозят их в кибитках,
Кокетливо закрытых парусиной,
На мелководье. Там, переменив
Забавные тальеры и мундиры
На легкие купальные костюмы,
И дряблость мускулов и грудей обнажив,
Они, визжа, влезают в воду. Шарят
Неловкими ногами дно. Кричат,
Стараясь показать, что веселятся,
А там - закат из неба сотворил
Глубокий многоцветный кубок. Руки
Одна заря закинула к другой,
И сестры двух небес прядут один -
То розовый, то голубой туман.
И в море утопающая туча
В предсмертном гневе мечет из очей
То красные, то синие огни.
И с длинного, протянутого в море,
Подгнившего, сереющего мола,
Прочтя все надписи: "Навек с тобой",
"Здесь были Коля с Катей", "Диодор
Иеромонах и послушник Исидор
Здесь были. Дивны Божиe дела", -
Прочтя все надписи, выходим в море
В пузатой и смешной моторной лодке.
Бензин пыхтит и пахнет. Два крыла
Бегут в воде за нами. Вьется быстрый след,
И, обогнув скучающих на пляже,
Рыбачьи лодки, узкий мыс, маяк,
Мы выбегаем многоцветной рябью
В просторную ласкающую соль.
На горизонте, за спиной, далёко
Безмолвным заревом стоит пожар.
Рыбачий Вольный остров распростерт
В воде, как плоская спина морского
Животного. А впереди, вдали -
Огни судов и сноп лучей бродячих
Прожектора таможенного судна.
И мы уходим в голубой туман.
Косым углом торчат над морем вехи,
Метелками фарватер оградив,
И далеко - от вехи и до вехи -
Рыбачьих шхун маячат паруса...
Над морем - штиль. Под всеми парусами
Стоит красавица - морская яхта.
На тонкой мачте - маленький фонарь,
Что камень драгоценной фероньеры,
Горит над матовым челом небес.
На острогрудой, в полной тишине,
В причудливых сплетениях снастей,
Сидят, скрестивши руки, люди в светлых
Панамах, сдвинутых на строгие черты.
А посреди, у самой мачты, молча,
Стоит матрос, весь темный, и глядит.
Мы огибаем яхту, как прилично,
И вежливо и тихо говорит
Один из нас: "Хотите на буксир?"
И с важной простотой нам отвечает
Суровый голос: "Нет. Благодарю".
И, снова обогнув их, мы глядим
С молитвенной и полною душою
На тихо уходящий силуэт
Красавицы под всеми парусами...
На драгоценный камень фероньеры,
Горящий в смуглых сумерках чела.
Важное
Важное
Важное
Важное