Последние сообщения блогов

По согласованию с Генеральными консулами  Швеции и Финляндии в Санкт-Петербурге , родственниками погибшего экипажа ПЛ С-2, Клуб подводников направил МО РФ представление о награждении граждан РФ, Швеции и Финляндии за большой личный вклад в увековечение памяти погибших защитников Отечества, установление мест гибели подводных лодок Балтийского флота С-7, Щ-305 и С-2, имен погибших подводников и судеб, пропавших без вести военных моряков, проявленные при этом высокие моральные и деловые качества, усердие и разумную инициативу, оказание содействия в решении задач по увековечению памяти погибших защитников Отечества  медалью «За заслуги в увековечении памяти погибших защитников Отечества» В списке пять граждан Швеции, трое Финляндии и двое РФ.
По приглашению «Санкт-Петербургского Клуба моряков-подводников и ветеранов ВМФ» все вышеуказанные лица намерены прибыть в Санкт-Петербург к 19 марта 2011 года на празднование нашего профессионального праздника «Дня моряка-подводника», который ежегодно проводится Клубом с участием ветеранов ВМФ, конструкторов и строителей ПЛ, офицеров и адмиралов ВМФ, а также членов семей погибших подводников, в том числе и вышеназванных погибших подлодок Балтийского флота,  в торжественной обстановке.

Незваный гость

Наше родное государство рабочих и крестьян, продержавшее в тюрьме полтора года невинного человека, не чувствовало после этого перед ним никаких обязательств. О восстановлении Ф.К. на прежней работе и возврате былого жилья не могло быть и речи.
Кем смог устроиться дядя после тюрьмы я не знаю, а вот полученную им после долгих мытарств комнату увидеть пришлось, проявив при этом несвойственную мне в подобных вопросах инициативу.
Что-то меня влекло к дяде Феде. Конечно, я не был в состоянии тогда оценить его ум и душевные качества, но какие-то черты в облике и поведении Ф.К. затронули мою детскую душу. Наверно, сыграли свою роль в этом и разговоры родителей о дяде Феде, которые возникали между ними довольно часто. Из этих разговоров, в частности, я и узнал, что Ф.К. получил комнату в доме на Сапёрном переулке. Потом мне как-то попались на глаза его адрес с номером телефона. И у меня возникло сильное желание его навестить.
В конце концов, в один из летних воскресных дней 1940 года, не сказав ничего родителям, я позвонил Ф.К. из автомата. Ответил кто-то из соседей, затем к телефону подошёл дядя Федя. На высказанное мною желание его навестить, он коротко ответил: «Приходи». В его голосе я не уловил ни удивления, ни раздражения.



Найдя нужный дом на Сапёрном,  я зашёл в глубокий колодец двора, в дальнем левом углу которого находилась дверь на лестницу. Квартира, насколько мне помнится, была на втором этаже, лестница тёмной, тесной, запущенной.
На мой звонок дверь открыл дядя Федя, и я очутился в обширной кухне, вдоль стен которой размещалось не менее десятка столов. Несмотря на солнечный день, под потолком горела электрическая лампочка, так как единственное небольшое окно в углу помещения пропускало мало света. Около некоторых столов сквозь дымку от коптящих керосинок и примусов просматривались женские фигуры.
Поздоровавшись со мной за руку, Ф.К. молча провёл меня наискосок через кухню в узкий коридор, перспектива которого терялась в темноте. Дверь в дядину комнату оказалась в самом начале коридора, сразу за кухней. Напротив неё, справа, судя по слышному журчанию воды, была дверь в туалет.
Комната дяди поразила меня своими крохотными размерами. Мебель, плотно заполнявшая комнату, мне была хорошо знакома. Вдоль правой стены, сразу у двери, стоял буфет с упомянутой вмятиной, затем диван, напротив которого, у небольшого окна, занимая почти целиком пространство между диваном и противоположной стеной, находился стол. Свободным в комнате оставался только небольшой проход вдоль буфета. Забирая от нас мебель, Ф.К. оставил нам свой письменный стол и кровать. В его новой комнате их разместить было невозможно. В комнате было темновато, накурено, играл патефон. За накрытым столом сидели Валентина Александровна и незнакомый мне мужчина.
Несмотря на то, что мой визит был совершенно некстати (мне это стало понятно гораздо позже), я был встречен приветливо. Меня усадили за стол, В.А. поставила передо мной тарелку с куском торта и чай. После нескольких обычных вопросов о делах дома и в школе я был оставлен один на один с тортом, а взрослые вернулись к прерванному моим приходом занятию – стали танцевать.
Навсегда врезались в память звучная мелодия и начальные строки очень понравившейся мне тогда песни:

Растут фиалки, ароматные цветы
Под старым дубом у красавицы-реки.
Их дуб лелеет, от бури бережёт... и так далее.



Изабелла Юрьева mp3. Альбомы. Фотографии. Дискография. Музыка

Затем глубокий грудной голос Изабеллы Юрьевой сменил глуховатый чарующий тенорок Леонида Утесова:

У меня есть сердце.
А у сердца песня,
А у песни – тайна,
Тайна – это ты...

Мне здесь всё пришлось по душе: и песни, и танцы, и, конечно, торт. Я чувствовал себя в этой компании взрослых спокойно и с интересом наблюдал за танцующими дядей и тётей. Однако, внутренний голос подсказал мне, что долго оставаться здесь будет невежливо, и я, расправившись с тортом, довольно быстро распрощался. Меня не удерживали.
Ф.К. и В.А. поженились вскоре после выхода дяди из тюрьмы.

Учёба впроголодь. Самовоспитание

Жизнь нашей семьи постепенно вошла в городскую колею. Родителям, хотя и с большим трудом, удавалось как-то сводить концы с концами. Мы не голодали, но в школе уже к середине занятий мне есть очень хотелось. О бесплатных школьных завтраках тогда не было и речи, брать еду из дома не было принято, а воспользоваться школьным буфетом мешало отсутствие денег.
Очень хорошо помню, как текли у меня слюнки на кусок пирога с капустой,  стоивший тогда 15 копеек, не говоря уже о других вкусных вещах на витрине буфета. Но, как и большинству ребят, мне приходилось превозмогать голод, стараясь при этом не показывать вида.



Некоторым ученикам, то ли наиболее голодным, то ли менее гордым (их, правда, были единицы) выдержки не хватало, и они обращались к кому-нибудь из ребят, уплетающих за обе щёки что-то лакомое, с просьбой: «Цекни!» Уплетающий давал откусить или отщипывал голодному маленький кусочек.
Нас родители ещё в деревне приучили к тому, что просить еду пристало только у них. У других (даже у бабушки, тем более, у дедушки) просить еду стыдно. Даже если её тебе предлагают, то следует на первый раз отказаться, поскольку предложить могут просто из вежливости, надеясь, что ты, тоже из вежливости, не воспользуешься этим приглашением. И только после повторных предложений можно не торопясь, сохраняя достоинство, взять кусок или сесть за накрытый стол.
Корни этих правил следует искать, наверное, в несытой крестьянской жизни, когда на счету был каждый рот и каждый кусок. Видимо, потому, что моя душа в своей основе крестьянская, эти правила укоренились в моём сознании быстро и навсегда. В своей жизни я не припомню случая, чтобы к кому-либо я обратился (даже в блокаду) с просьбой дать мне поесть или поделиться куском. Кроме, разумеется, матери, а в последующем к жене.
Попрошайки мне всегда были несимпатичны, как и люди, которые, едва усевшись за стол, начинают, не сдерживаясь и не обращая внимания на окружающих, накладывать себе на тарелку и поедать всё, что их наиболее привлекает. У первых не хватает самоуважения, у вторых – уважения к окружающим. Люди обоих этих категорий не только плохо воспитаны, они к тому же, как правило, большие эгоисты. У них мало выдержки, а потому они всегда ненадёжны.
Пожалуй, с возраста 9–10 лет во мне начал зарождаться процесс самовоспитания. С этого времени я стал критически оценивать своё поведение, манеры и ощутил потребность стремиться к их улучшению. При чтении книг меня стали интересовать детали поведения героев не только в критических, но и в бытовых ситуациях, в повседневном общении. Бывая в гостях, я замечал, как взрослые держат себя за столом, как пользуются столовыми приборами, как управляются, например, с куском мяса, селёдки или с пирожным, и старался это усвоить и делать правильно.
Однако, условия моей жизни (как дома, так и потом в училище) не очень способствовали подобной шлифовке манер и выработке необходимого и важного умения держаться в любом обществе естественно и непринужденно. Только годам к тридцати я смог более или менее сносно справиться с этой проблемой.



Cтоловый этикет, правила столового этикета.

Федя – курсант. Квартиранты

Наш первый учебный год в Ленинграде подошёл к концу. Его окончание школа отмечала торжественно в расположенном поблизости Доме писателей. По итогам года я был удостоен «подарка». Небольшая в светлой картонной обложке книга «Фронт» с выдавленным на ней рисунком в виде красноармейца, стоящего на куполе ДОТ’а, содержала репортажи и фотографии о недавно закончившейся советско-финской войне. Ура-патриотическое содержание книги вполне соответствовало моему тогдашнему настрою
Старший брат Федя в 1940 году оканчивал среднюю школу. Трудное материальное положение семьи исключало для него возможность продолжения учёбы в гражданском вузе. Сначала Федя попытался поступить в расположенное на нашей же улице Военное инженерно-техническое училище, но не смог сдать экзамены по иностранному языку. Он отнёс свои документы в лётно-техническое училище, расположенное на улице Красного Курсанта. Это училище было двухгодичным, его выпускники получали лейтенантское звание и среднетехническое образование.
Забегая вперёд, скажу, что и с этим училищем Феде крупно не повезло. В конце 1940 года новый нарком обороны Тимошенко, стремясь исправить ставшие очевидными в ходе финской кампании провалы в управлении войсками (в основном, из-за неумения высших военачальников воевать по-современному), взялся за дело, как это слишком часто у нас бывает, не с того конца. Помимо насаждения в армии драконовских порядков, было, в частности, решено выпускать из двухгодичных лётных училищ не лейтенантов, а... младших сержантов. И не только вновь поступающих, но и тех, кто уже учился, кому при поступлении сулили командирское звание.



1939 г. ноябрь — 1-е Ленинградское Военное авиационно-техническое училище имени К.Е.Ворошилова преобразовано в Ленинградские авиационно-технические курсы усовершенствования ВВС Красной Армии). Ныне - Военно-космическая Академия им. А.Ф.Можайского (левый корпус), Красного Курсанта ул., 16.

Государство и здесь, в который уже раз, показало, что оно является истинным «хозяином своего слова»: берёт его назад, когда заблагорассудится. В звании сержанта, а затем старшины Федя провоевал всю войну. Очевидно, что это совсем не то, что воевать офицером.
Однако, всё это мне стало понятно много позже, а пока, навещая Федю со взрослыми (при любой погоде встречи проходили на улице, перед зданием училища), я по-мальчишечьи завидовал ему: и тому, что он уже взрослый, и тому, что он в военной форме, которая ему очень к лицу, и, совсем уж в глубине души, тому, что все признавали его красивым. Уже тогда я с грустью сознавал, что мои внешние данные не оставляют мне никаких надежд на аналогичную оценку. Желание быть высоким и красивым, как и смутный интерес к отдельным девочкам-одноклассницам, уже давали о себе знать. Но эти чувства нисколько не мешали мне глубоко любить брата.
После ухода Феди в училище нас осталось пятеро в семье, однако, в нашей комнате свободнее не стало. Родители сдали «угол» двоим девушкам-студенткам Института физкультуры, и в комнате установили третью кровать.
Спать мы укладывались так: я с мамой, Лёля с Линой и студентки – попарно на кроватях, папа – посреди комнаты на раскладушке. Студентки и папа лежали головами друг к другу. Иногда, чтобы поддразнить маму, отец демонстративно делал попытки дотянуться рукой до их округлых прелестей. Мама при этом «заводилась с пол-оборота». Мы, дети, конечно, шумно поддерживали её.
Не знаю, какое удовольствие могла принести отцу вся эта суета. Скорее всего подобная игривость была проявлением деревенской манеры шутить. В деревне мне не раз приходилось наблюдать, как мужики со смешками и прибаутками при всём честном народе «лапали» женщин и заваливали их на брёвна или солому. Жертвы при этом, естественно, изображали яростное сопротивление (не убеждавшее, впрочем, даже меня). Окружающими эта картина воспринималась с энтузиазмом, как остроумная шутка и вызывала взрыв веселья и грубоватые подначки.



Из многочисленных явлений культуры и быта русского народа заметно выделяется игра. Понятие игры в народной культуре более широко и многообразно, чем в современности. Игрой называли такие, казалось бы, разные и далёкие друг от друга явления, как пляски, танцы, хождение под песни, хороводы, шалости, забавы, подвижные игры, гулянья молодёжи и даже интимные отношения. - Час потехи: русская игра и игрушки.

Я при таких сценах чувствовал себя не в своей тарелке, испытывая смущение от столь фривольного поведения взрослых. Это, наверно, были первые отзвуки моего формирующегося отношения к «слабому полу» – чересчур ответственного и серьёзного до скучности. Я так и не научился маскировать его лёгкой, ни к чему не обязывающей болтовнёй. Попытки поддерживать «светскую беседу» ни о чём требуют от меня больших усилий, чем любой разговор на серьёзную тему. Но поскольку в житейском общении, особенно при первых контактах, необходимо умение вести речи, ни к чему не обязывающие, то мне оставалось чаще хранить молчание.
Сказанное выше относится, кстати, не только к общению со «слабым полом», но вообще с незнакомыми или несимпатичными мне людьми.

Игорь и Ляля

В третьем классе у меня завязалась дружба с учеником из параллельного класса Игорем Рокитянским. Игорь жил через дом от нас. Мы часто вместе шли в школу и постепенно стали интересны друг другу.
Вот он был высоким и красивым, к тому же на редкость спокойным и рассудительным. Игорь, как и я, не был, видимо, способен легко и сразу завязывать дружеские контакты, и дорога в школу дала нам возможность предварительной «притирки».
Довольно часто на обратном пути из школы он приглашал меня к себе домой. У родителей Игорь был один. Его отец со смуглым приятным лицом украинского «парубка» и мать – крупная симпатичная женщина, черты лица которой один к одному повторились в лице Игоря, принадлежали к интеллигенции. Жили они в небольшой комнате в коммунальной квартире на втором этаже дворового флигеля.
Хотя социально и внешне мы с Игорем не соответствовали друг другу, его родители, уделявшие ему гораздо больше внимания, чем мои мне, довольно дружелюбно отнеслись к нашему совместному времяпрепровождению. У Игоря было много игрушек. Им мы посвящали основной наш досуг. Кроме того, именно Игорь научил меня играть в шахматы, что, естественно, придало нашим играм качественно новый уровень. Он же является первым человеком, отметившим мой день рождения подарком. В нашей семье, как, видимо, и в других крестьянских семьях, тогда эти дни практически никак не отмечались.



9 января 1941 года Игорь преподнёс мне маленькую пушку, стрелявшую карандашами.  Честно говоря, подарком этим я был слегка разочарован, так как этой пушкой я уже наигрался у Игоря дома. Однако, имея в виду мою последующую военную профессию, нельзя не отметить «провидческий» характер подарка.
Нашей дружбе не суждено было получить дальнейшего развития. Осенью 1941 года Рокитянские эвакуировались и после войны на Каляева не вернулись.
В третьем классе учился ещё один человек, который оставил в моей душе чёткий и приятный отпечаток. Это была Ляля Микерова – моя первая и, как чаще всего бывает в подобных случаях, тайная симпатия. Именно с этой темноволосой, с толстой косой, чуть полноватой девочки, белое приятное лицо которой ещё больше красило всегда сохранявшееся на нём не по-детски спокойное и доброжелательное выражение, началось моё уяснение того, что человеческий род неоднороден, что девочки – это не просто обычные компаньоны наших детских игр, только чуть более пугливые и плаксивые, а совсем отличные от нас, мальчишек, существа, со своим таинственным и влекущим миром.

Продолжение следует