"Я с-с-с эт-той крысой м-мордами знаком".
Прочитав предъявленное, патрульные брали под козырек и стояли то стойке "Смирно!", пока мы не скроемся из виду.
Ленинградская милиция в 1950-1960-е гг.
Наступил 1953 год. В марте умер Сталин. Мы не раз видели его на трибуне мавзолея, поскольку с 1947 года участвовали в парадах на Красной площади Москвы. Теперь мы стояли в строю на палубе "Авроры" и слушали трансляцию траурного митинга. Он, видимо, говорил наиболее искренне. Многие плакали. В том числе и я. Мы любили Сталина. И тем тяжелее было потом перенести его разоблачение. Наше поколение после "Закрытого письма о культе личности Сталина" лишилось главного идеала и перенесло шок, который некоторых сделал откровенными циниками, переставшими верить.
За смертью Сталина последовал арест Я помню, как во время летнего отпуска после окончания училища, решил приехать на велосипеде из Карташевки в город. 60 километров немалое расстояние и, когда я подъехал к Кировскому (ныне Троицкому) мосту, уже не хватало сил. Я остановился передохнуть. В это время включились все уличные динамики города и по радиотрансляции начали сообщать об аресте Берии и его преступлениях. Когда передача кончилась, я сел на велосипед, решив по пути заехать к дяде Косте на Кировский. Минут через десять я был во дворе его дома. Там пятеро ребятишек играли в прятки и считались:
Лаврентий Палыч Берия
Не оправдал доверия,
Раньше жил в Кремле,
Теперь сидит в тюрьме.
Тебе водить!
Я поразился, насколько быстро политические события отражаются в фольклоре. Позже из детского стишка родилась песенка, которую пели повсюду:
Лаврентий Палыч Берия
Не оправдал доверия
И от министра Берия
Остались пух да перия.
Цветет в Тбилиси алыча
Не для Лаврентий Палача,
А для
И
Скоро и для этих алыча перестала цвести. Все окружение Сталина было причастно к репрессиям, включая которого некоторые сейчас пытаются представить чуть ли ни борцом со сталинским режимом. А был он весьма посредственным, недалеким партийным функционером. Единственным его, по тем временам, достоинством, было умение угождать и никогда не перечить Хозяину. Когда же он сам стал во главе государства, наделал столько глупостей, что их и до сего времени приходится исправлять.
Выпускные экзамены я сдал средне, на четверки и тройки. Правда, потом я убедился, что нахимовская тройка равна если не пятерке то, уж точно, четверке в обычной школе. Требования к нам были повышенные, и учили нас гораздо лучше. Выбрать высшее училище могли только медалисты, а меня распределили в высшее военно-морское 1-е Балтийское училище подводного плавания. Я уже в 10 классе понял, что служба на флоте не для меня, быть морским офицером не хотел, и из всего возможного решил выбрать по примеру отца медицину. Пришел к начальнику училища капитану 1-го ранга Грищенко и сказал ему, что не могу учиться в 1-м Балтийском, поскольку там установлен строгий режим секретности, а мои предки были царскими адмиралами. И попросил направить меня в ВММА. Я уже потом понял, каким был дураком. После смерти Сталина на предков уже никто не обращал внимания.
Грищенко долго хохотал, повторяя: "Ты, конечно, еще тот жук, но и меня зря дураком считаешь. Будешь служить, тем более, что при таких-то предках у тебя хорошая флотская наследственность".
Судьба распорядилась по-своему. Флотские погоны я носил только до 1956 года, а с 1958 по 1986 год был офицером милиции, о чем ни разу не пожалел. Но об этом - во второй части моего повествования. А тогда я получил курсантские погоны, одну золотую лычку на рукав форменки и поехал в 1-е Балтийское училище.
Нахимовское осталось в прошлом. Оно дало всем нам колоссально много. Я считаю, что всем хорошим, что в нас есть, мы обязаны нашим офицерам-воспитателям, которые в большинстве своем были неплохими педагогами, и учителям, которые были не только прекрасными педагогами, но и хорошими воспитателями. Они вырастили нас честными и порядочными людьми, умеющими дружить и помогать нуждающимся.
Почти все наши ребята получили высшее образование, большинство ушло в отставку капитанами 1-го или 2-го ранга, полковниками и подполковниками. Есть среди нас кандидаты и доктора наук, профессора, а Владлен Наумов носит погоны контр-адмирала. Я являюсь заслуженным работником МВД СССР.
Считаю, что все полученные нами награды и звания, это - награды и наших учителей и офицеров-воспитателей.
Нам в жизни было не всегда легко. Честность и порядочность далеко не везде и не всегда были востребованы. За эту честность многим нашим ребятам, в том числе и мне, доставалось с лихвой. Но, зато, сейчас, когда большая часть жизни прожита, каждый из нас может с гордостью сказать, как говорили в прошлые века потомственные Российские офицеры:
ЧЕСТЬ ИМЕЮ!
Всех ребят из нашего шестого выпуска я считаю своими братьями. Мы дружим, и ежегодно, уже много лет, в первую субботу октября, с полуденным выстрелом пушки в Петропавловской крепости, встречаемся у домика Петра I. К сожалению, с каждым годом нас приходит все меньше и меньше. Спасибо Вам, мои дорогие братья по нахимовскому, за все: за дружбу, за помощь и поддержку, за то, что вы есть и, дай вам Бог, быть, как можно дольше!
Победитель олимпиады по истории Ю.Панферов у развернутого знамени Нахимовского училища. 1953 г.
Часть II. Становление.
И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь - его подруга,
Коврик под его ногами - мир.
Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
На распутье.
Осенью 1953 года я начал учиться в 1-м Балтийском ВМУ. Об этом периоде я мало, что помню. Больше запомнились занятия в студии художественного слова.
Студию при училище организовал Ефрем Владимирович Язовицкий, профессор педагогического института им. Герцена и лучший из преподавателей слова, каких я только знал. Вместе со мною в студии занимался будущий поэт сыгравший в младенческом возрасте ребенка в фильме "Цирк", а также ставшие впоследствии известными эстрадными артистами. Ефрем Владимирович научил всех нас оттачивать свою дикцию, заставляя часами повторять скороговорки. Васютинские, кстати, впоследствии выступали с ними на эстраде. Научил он нас и внутреннему видению того, о чем говорится в исполняемом стихотворении. Словом, от него я получил гораздо больше, чем от самого училища.
Из училищной поры можно вспомнить еще лишь отдельные эпизоды. В то время, например, везде было много крыс. Помню, еще в Нахимовском училище, одна такая тварь нахально решила перебежать с одного конца стоящего в коридоре строя в другой. Строй тут же рассыпался, и бедную крысу гоняли, пока кто-то не прибил ее сапогом.
В 1-м Балте крыс было еще больше, и начальник училища издал приказ каждому, кто прибьет и принесет мертвую крысу, давать внеочередное увольнение. Контроль был возложен на начальника политотдела. Курсанты, как водится, прибив одну крысу, предъявляли ее по очереди, пока та не потеряла свежесть. В последний раз, и без того заикавшийся замполит разъярился:
Второй запомнившийся мне случай был в Морском госпитале на проспекте Газа, в урологическим отделении. На приеме у Зав.отделением был командир одной из островных батарей, умудрившийся подцепить гонорею. Больной расстегнул штаны и предъявил для осмотра свое подтекающее "хозяйство", которое он, чтобы на пачкать белье, упаковал в несколько газет. Видавший виды врач изумился: "Первый раз в жизни вижу, чтобы член газеты читал. Капитан-лейтенант, сколько у вас подчиненных?" - Пятнадцать - "Сестра, приготовьте пятнадцать коек. Какой командир, такие, наверно, и подчиненные".
В госпиталь я попал с дизентерией за месяц до зимней сессии. Пробыл в нем более месяца, а после выписки, ссылаясь на то, что мне не наверстать упущенное за время болезни, написал рапорт с просьбой списать меня матросом на флот. В те времена просто уйти на гражданку из училища было нельзя. Надо было дослужить на флоте положенные тогда 5 лет.
Просьба была удовлетворена и я, сменив курсантские погоны на флотские, с буквой "Ф", переместился с Лермонтовского проспекта на площадь Труда, где размещался Флотский экипаж.
В экипаже я «прокантовался» около недели, после чего был направлен в Балтийск, во флотский экипаж 4-го Военно-морского флота. Ехал туда на поезде в плацкартном вагоне вместе с группой матросов под командой старшины. Ехали через Белоруссию, Литву и Польшу. Всю дорогу глазел в окно и играл с соседями в карты.
Балтийск (при немцах - "Солнечное Пилау") был небольшим городком с огромной гаванью. Среди моряков ходила присказка: "Чтоб обложить морскую славу, какой-то хрен создал Пилау". Балтийский экипаж размещался в старинной крепости, там я "прокантовался" до весны 1954 года, а на корабли так и не попал.
Отношения между матросами в те времена были совсем не такими, как сейчас. О "дедовщине" вообще не могло быть и речи. Служившие по первому году, относились к тем, кто служил третий или четвертый год с уважением, а старослужащие старались помогать новобранцам и советами по службе, и делами. Помню, как впервые заступил на пост у стен крепости. Около двух часов ночи я увидел в темноте идущего ко мне человека и, как положено, крикнул: "Стой, кто идет!" В ответ услышал: "Да брось ты, салага, здесь никого чужого и быть не может; вокруг - ров полный воды". Подошел один из "старичков": "Ну что, салага, не страшно тут ночью? На, поешь". И протянул мне кусок хлеба с аппетитной жирной селедкой. Парень был немного под "шафэ"… Случай, конечно, - нарушение по всем статьям, но он точно отражает взаимоотношение матросов в то время. А бутерброд после его ухода я все-таки слопал.
Весной меня откомандировали в агитбригаду 4-го ВМФ, которая готовилась давать концерты по всей Калининградской области. В бригаде были неплохие танцоры, певцы, музыканты и два чтеца: младший лейтенант Герман Берницев и я. Мы же и вели концерты. Возглавлял агитбригаду майор Фурманов, однофамилец автора "Чапаева".
Герка уговаривал меня поступить на краткосрочные офицерские курсы, которые он сам только что окончил. В то время всех, у кого было среднее образование, агитировали идти на эти курсы, поскольку на флоте имелся большой некомплект младшего офицерского состава. Предлагали и мне, но я уже твердо решил, что после демобилизации пойду учиться на филолога.
Герман был хорошим мастером слова и приятным в общении человеком, и мы с ним подружились. Этому способствовали не только общность интересов, но и то, что оба мы были Ленинградцами. Благодаря ему я полюбил и впоследствии с удовольствием исполнял его стихи, во многом подражая тому, как их исполнял Герман. Выступали мы на сценах Матросского клуба и Дома офицеров.
Агитбригада располагалась в помещении базового матросского клуба. А все необходимое: костюмы, реквизит и сухой паек, получали в Доме офицеров. Месячный паек мы, уничтожили за неделю, после чего стали питаться, как придется. В то время, если мы приходили на любой корабль, нас кормили до отвала. На любом корабле на камбузе всегда были остатки от обеда или ужина, которыми нас по первой же просьбе снабжали из флотской солидарности. Был и еще один источник питания. У одного из наших танцоров сестра была рыбинспектором и он регулярно снабжал нас рыбой, а за неделю до просмотра программы перед гастролями по области, приволок полный мешок свежего угря, которого мы неделю жарили в собственном соку в помещении под сценой клуба.
Когда на просмотр подготовленного нами концерта пришел в сопровождении адмиралов и старших офицеров, со сцены шел такой запашок, что командующий сказал: "Нет уж, увольте. Пошли смотреть программу в Дом офицеров". Концерт ему понравился, и он дал "добро" на наш выезд в область. Запах угря был прощен и забыт, и мы на следующий день выехали в турне на открытой полуторке.
У кабины на двух растяжках было установлено красное полотнище с каким-то обычным для тех времен лозунгом. Герман все время приставал к Фурманову с предложением заменить его на "Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству". Тот, конечно, отказывался, иначе ударять пришлось бы по нам самим. Внешне мы напоминали, если не анархистов времен гражданской, то уж послевоенных гопников точно. Но, если кто-то из военных патрулей пытался нас остановить и "прижучить", то Фурманов, сам без фуражки, в спортивной куртке, доставал из кармана флотских брюк какую-то таинственную бумажку за подписью комфлота. Прочитав предъявленное, патрульные брали под козырек и стояли то стойке "Смирно!", пока мы не скроемся из виду. Только перед концертами мы обряжались в отглаженную, чистую, с блестящими бляхами и пуговицами форму.
За лето мы объездили все города и колхозы Калининградской области. После войны все немецкое население было переселено в Германию. При этом, уезжавшим разрешалось брать с собой только то, что могли унести в руках: одежду, продукты, ценности. Приехавшие по призыву из России переселенцы получали во владение дома с добротными дворовыми постройками, огороды, оставленные скот и птицу.
Жизнь в области в те годы была гораздо богаче, чем в России. В каждом колхозе после концерта накрывали стол, кормили нас до отвала, поили отменным самогоном, реже водкой, и всегда давали продуктов на дорогу. Наши концерты были в то время единственным развлечением для людей, в домах которых кроме радио крайне редко были даже патефоны.
Словом, жизнь была - лучше не пожелаешь. А когда осенью мы вернулись в Балтийск, меня ожидал перевод в Ленинград, которого добилась мать, как вдова офицера, имевшая в моем лице единственного кормильца.
Опять пришлось провести неделю в Ленинградском экипаже, после чего меня направили в кадровую команду Военно-морского факультета 1-го медицинского института. Факультет занимал половину первого этажа общежития института около Гренадерского моста, на слиянии Большой Невки и Карповки. Вся команда состояла из нескольких матросов во главе со старшиною. Мы выполняли хозработы и охраняли в ночное время стоявшие во дворе три автомашины факультета. Прослужил я там меньше года. Летом 1955-го матрос Сашка Поклонов в пьяном виде утонул в Карповке, после чего команду расформировали.
Я вернулся в экипаж и в этот раз пробыл там целый месяц. Стоял на постах, убирал двор, делал другие работы. Надоело это до чертиков.
Через месяц меня перевели служить в кадровую роту при Высшем военно-морском училище инженеров оружия, которое размещалось в конце московского проспекта в так называемом "доме Советов". Тогда это была окраина города, вокруг простирались поля, на которых впоследствии развернулось строительство домов Фрунзенского района.
Рядом было кольцо с конечной остановкой трамвая, который ходил по Московскому проспекту до станции метро "Технологический институт". Московско-Петроградской линии метро тогда еще не было.
Меня сразу назначили почтальоном училища, и я регулярно ездил на этом трамвае в почтовое отделение отправлять воинские письма. Снова, как в детстве, приходилось висеть либо на подножке, либо на "колбасе", если только трамвай не был новой "американкой", как назывались только что появившиеся вагоны с автоматически открывавшимися и закрывавшимися дверьми.
Каждый раз я вспоминал хорошо известную тогда в Питере пародию на "Евгения Онегина", по-моему Хазова (может быть и ошибаюсь):
В трамвай садится наш Евгений,
О, милый, бедный человек.
Не знал таких передвижений
Его не просвещенный век.
Судьба Онегина хранила –
Ему лишь ногу отдавило
И только раз, пихнув в живот,
Сказали злобно: "Идиот!"
Он, вспомнив прежние порядки,
Решил дуэлью кончить спор,
Полез в карман, но кто-то спер
Уже давно его перчатки.
За неименьем таковых
Смолчал Онегин и притих.
Через пару месяцев меня избрали секретарем комитета комсомола роты, а всю зиму 1955-56 годов я проработал в кочегарке училища. Профессию кочегара освоил быстро и с легкостью чистил печи, загружал их угольком и растапливал.
А летом 1956 года было объявлено о сокращении вооруженных сил на миллион двести тысяч человек. Я, к счастью, попал в это число. Демобилизовавшись, вернулся в нашу квартиру и стал жить в комнате для прислуги, которая со смерти бабушки в 1952 году пустовала.
Мать зарабатывала мало, и с филфаком мне пришлось повременить. Надо было искать работу, а у меня не было никакой специальности. Еще в Нахимовском, когда мне исполнилось 14 лет, я вступил в комсомол и всегда был активным комсомольцем. Поэтому и пошел в Петроградский райком комсомола. Узнав, что я год был комсоргом роты, мне предложили работу освобожденного секретаря комитета комсомола Механического техникума. Там такой должности не было, но по указанию райкома Партии для этого была выделена должность лаборанта техникума с окладом 500 рублей, как сейчас говорят - "прожиточный минимум".
Через неделю 50 студентов должны были ехать в подшефный совхоз убирать урожай, а никому из педагогов возглавлять этот десант не хотелось. Поэтому уже на следующий день после подписания приказа о моем назначении лаборантом, я был избран секретарем, а еще через четыре дня отправился со студентами на поезде до станции Войбокало, в близлежащий совхоз.
Ребят разместили на трех совхозных площадках на расстоянии 15- 20 километров друг от друга в клубе и домах работников совхоза. Меня приютила семья агронома, правда, у них я ночевал всего два-три раза.
У меня не было никакого опыта руководства людьми, но я нашел, на мой взгляд, самый верный путь - начал с того, что стал обеспечивать студентов всем необходимым и выколачивать из руководства совхоза всё, что требовалось для хорошего питания, нормальных сна и работы моих подопечных. Надо сказать, что в те времена за работу им ничего не платили, но совхоз был обязан их содержать.
После пары устроенных мною скандалов, ребят стали прилично кормить и обеспечивать всем необходимым, а технику давали в первую очередь. Директор стонал: "давайте им все, а то этот ненормальный склочник разнесет мне все правление! "
Я мотался от одной деревни до другой и ежедневно проходил от 30 до 40 километров пешком. За месяц я не только приобрел кое-какой опыт работы с людьми, но и стал пользоваться у студентов техникума авторитетом. В райкоме комсомола тоже обратили на меня внимание и в 1957 году вызвали на заседание бюро и дали поручение создать штаб комсомольского патруля Петроградского района. При этом меня назначили на райкомовскую должность заместителя секретаря комитета комсомола завода "Линотип" (ныне "Полиграфмаш").
Создание комсомольских патрулей было делом новым и обусловлено тем, что милиционеров для наведения порядка просто не хватало. После ареста Берии Народный Комиссариат внутренних дел (НКВД) был ликвидирован, и все органы милиции переданы Министерству внутренних дел (МВД). При этом сотрудникам милиции не платили за звание, а оклады были ниже, чем в армии и КГБ. Естественно, что органы при таком отношении к себе слабели.
За звание работникам милиции начали платить только в 1969 году при Щелокове, да и то меньше, чем в армии и КГБ. Полностью их уравняли только в 90-е годы. Все это время добровольцы оказывали милиции существенную помощь.
Созданная после войны и узаконенная организация (бригады содействия милиции) была малочисленна и не проявила себя. Теперь райкомом комсомола была направлена на все предприятия и в ВУЗы района разнарядка о выделении для работы в патруле по 10-20 человек. На общем собрании выбраны члены районного штаба, а я был представлен как начальник штаба, назначенный райкомом.
Поскольку бригадмильцы в соответствии с законом обладали теми же правами, что и рядовые милиционеры, то и штаб патруля вступил в "Бригадмил" и получил соответствующие удостоверения. Свое я долго хранил, а в этом году вместе с другими документами подарил Музею истории Ленинградской милиции.
Из членов штаба я запомнил тех, кто был со мной все полтора года работы, с кем установились особенно теплые отношения. Это Виталий Балан, Саша Раков, Борис Неграш, Виктор Панащечко, Нонна Романова и Рита Членова. Все мы дружили, часто собирались вместе после рейда и отмечали тот или иной праздник. Почти все увлекались поэзией и писали друг на друга эпиграммы. Сейчас уже не помню, кем какая из них была написана. Привожу некоторые из них.
На Борю Неграша:
Хулиганов не боюсь, убегаю быстро,
Потому, что у меня две ноги штангиста.
На Сашу Ракова:
Глаза безумные горят,
От страсти Раков еле дышит.
Он хочет быть, как говорят,
К Романовой поближе.
Нонна Романова впоследствии стала его женой:
Потомок древнейшего рода,
Блистательный отпрыск царей,
Казаться чтоб ближе к народу,
Шатается меж патрулей.
Мы довольно быстро навели в районе относительный порядок, тесно взаимодействуя с участковыми уполномоченными и оперсоставом уголовного розыска. Им это взаимодействие было выгодно, потому что мы, добровольцы, могли для пользы дела позволить себе то, что штатным сотрудникам было запрещено законом. Например, работники милиции могли производить досмотр только у тех личностей, кто совершил явное правонарушение, либо находился в пьяном виде и подлежал водворению в вытрезвитель. Мы же задерживали любые компании, которые шумели и вели себя вызывающе, всех обыскивали и проверяли по ЦАБу (центральное адресное бюро УВД). В результате почти ежедневно нами изымались ножи, кастеты и прочее, что для оперативников было основанием для привлечения к уголовной ответственности их владельцев, или поводом прижать их и получить информацию о преступных группировках.
Скоро петроградская шпана начала нас бояться, а горком комсомола стал привлекать наш патруль к обеспечению порядка на стадионе имени С. М. Кирова во время проведения футбольных матчей. Пронос спиртных напитков на стадион тогда категорически запрещался. Мы проверяли всех проходивших, и отбирали запасенные бутылки водки или вина. Приходившие хотя бы в небольшом подпитии нами задерживались и передавались работникам милиции для принятия к ним мер. В результате на стадионе не было ни одной драки, и матчи всегда проходили спокойно.
Там на меня обратил внимание начальник Управления милиции Ленинграда впоследствии круто изменивший мою судьбу. В 1958 году с его подачи я даже был награжден медалью в честь 250-летия Ленинграда.
Тем летом на И все из-за того, что какому-то идиоту из партийных бонз, пришло в голову разрешить продажу спиртных напитков на стадионе во время матча. Получив разрешение, работники торговли продавали водку даже тем, кто уже не стоял на ногах. В тот день водка лилась рекой.
За несколько минут до окончания матча вратарь пропустил в свои ворота мяч. Какой-то пьяный болельщик бросился с трибуны на поле, крича вратарю: "Я тебя сейчас прибью» Его задержали. Видя это, охмелевшая толпа бросилась на поле стадиона и начала бить стоявших у кромки милиционеров.
Заслонив собою игроков, милиционеры провели их по туннелю в раздевалку под трибунами и закрыли за собой ворота. Футболистам повезло, они отделались легкими синяками и царапинами, чего не скажешь о милиционерах. Например, у заместителя начальника Ждановского отдела милиции Юрия Михайловича Осипова была сильно рассечена камнем голова, многим милиционерам также потребовалась медицинская помощь.
Увидев происшедшее, я побежал в помещение временного штаба патруля, и перевел своих ребят в пикет милиции. После этого работники милиции закрыли вторые ворота с другой стороны туннеля. В толпе все громче и громче звучали призывы бить зенитовцев и милицию.
Осипов попросил меня и еще нескольких членов штаба патруля пойти в толпу, узнать обстановку и запомнить тех, кто подстрекает к беспорядкам. Вот тогда я и понял, что такое распаленная толпа и массовые беспорядки. Пьяные хулиганы, почувствовав слабость милиции, полностью распоясались. Драки и беспричинные избиения ни в чем не повинных людей возникали повсеместно.
Били в первую очередь тех, кто призывал угомониться, защищал своих товарищей, а во вторую очередь тех, у кого были повязки патрулей. Я увидел, как зверски били четырех курсантов военно-морского училища, которые заступились за какого-то мужчину. Попытался им помочь, но в толпе заметили у меня комсомольский значок, и под крики: "Он из патруля! Бей его!", меня повалили на землю и стали бить ногами. Один из хулиганов, которого я хорошо запомнил и потом опознал, ударил меня ломом по спине.
В это время кто-то начал бить стекла у стоявшей рядом милицейской машины, все ринулись туда, и я ползком выбрался из толпы. Ко мне на помощь подбежали Балан и Раков. Вместе мы помогли курсантам подняться с земли и унесли двоих, кто не мог дойти до медпункта.
За нами закрыли ворота, но минут через 10 толпа взломала их и ринулась в туннель. Положение спас оперативник уголовного розыска Феликс Сориц, который с криком: "Стрелять буду!" произвел два выстрела в воздух из "Макарова". Толпа остановилась. Кто-то из милиционеров выстрелил еще несколько раз. Толпа повернула вспять и побежала. Милиционеры прикрыли за ней ворота и выстроились вдоль них цепочкой.
К этому времени подоспела подмога - прибыла рота конвойных войск МВД и две Одновременно с войсками прибыло более 20-ти "автозаков" или, как их называли в народе "воронков". Приехал также и
Из 80 - 90 тысяч присутствовавших на стадионе болельщиков большинство ушло с его территории. В беспорядках принимало участие от 5 до 10 тысяч человек. Ко времени прибытия войск осталось около 2-3 тысяч наиболее активных участников и подстрекателей беспорядков.
Курсанты прошли строем и встали в одну шеренгу вдоль стены чаши стадиона. Случайно они оказались из того же училища, откуда были и избитые ребята. Соловьев приказал отправить пострадавших в госпиталь, причем сделать это так, чтобы их увидели товарищи. Этого было достаточно, разъяренные увиденным моряки, сняли ремни с бляхами и шеренгой пошли на толпу, хватая и передавая нам и милиционерам всех, кого они догоняли. Толпа повернула вспять и побежала. Мы подбирали сбитых с ног и сажали их в "воронки". Задержанных отвозили в здание штаба на Дворцовой площади, в левом крыле которого тогда располагалось Управление милиции Ленинграда.
На стадион прибыли машины скорой помощи со всего города.
В результате массовых беспорядков пострадало более 200 человек, было перевернуто, разбито и приведено в негодность более 10-ти милицейских и пожарных машин, выбиты все стекла в здании чаши стадиона, разломана большая часть скамеек, на которых сидят зрители, растащен и приведен в негодность, либо похищен весь садовый инвентарь. Об общей сумме ущерба, как и о том, сколько было пострадавших и умерших в больнице, руководство страны и города предпочло умолчать. Сообщений о массовых беспорядках в печати не было.
Спиртные напитки на стадионе никогда больше не продавались.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ.
Для поиска однокашников попробуйте воспользоваться сервисами сайта
Просьба к тем, кто хочет, чтобы не были пропущены хотя бы упоминания о них, например, в "Морских сборниках", в книгах воспоминаний, в онлайновых публикациях на сайтах, в иных источниках, сообщайте дополнительные сведения о себе: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. А мечтаем мы о том, чтобы собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Примерно четверть пути уже пройдена, а, возможно, уже и треть. И поэтому - еще и о том, что на указанные нами адреса Вы будете присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Далее:
