Начальником и комиссаром училища стал Алексей Николаевич Татаринов – коммунист с 1917 года, участник Гражданской войны, активный борец за установление Советской власти. На кораблях не служил, в старом флоте проходил службу в береговых частях. Я не могу характеризовать деятельность Алексея Николаевича в области учебного процесса. Не могу потому, что курс мой был выпускным. Обучались мы под его командованием всего 4 месяца. Что же касается поддержания дисциплины, то он проявил себя весьма односторонне. За малейший, увиденный им проступок, если даже он совершен по незнанию, ошибке, неопытности, что, как правило имело место на начальных годах обучения, следовало строжайшее наказание, и чаще других – арест с содержанием на гауптвахте. Такой стиль был не в пользу его авторитета. Им нередко наказывались дисциплинированные курсанты за допущенную малозначащую ошибку. Бывали у Алексея Николаевича действия, компрометирующие его как комиссара. Помнится эпизод. Коммунисты училища собрались в зале на собрание. Ожидают прихода комиссара. Вошел Алексей Николаевич, сделал несколько шагов по залу и спросил: «Кто здесь старший?». Сидевшие в зале первоначально не знали какого «старшего» требует начальник. Молчали. А один из них ответил: «Наверное, секретарь парторганизации!». Алексей Николаевич, уставив свой взор на секретаря, спросил: «Почему не подается команда: «Встать! Смирно! – когда входит начальник училища?». Хотя с недоумением, но ответил секретарь: «Здесь же собрались коммунисты на свое собрание!». «Вижу, - ответил начальник, но когда я вошел в зал, собрание еще не было открыто!». Зал, как говорится, застыл в молчании. Но секретарь все же ответил: «Да. Мы задержались с открытием собрания, т.к. ожидали вас. Вы же сказали мне, что придете на собрание». На следующий день бюро парторганизации пригласило Алексея Николаевича на свое заседание и «разъяснило» ему его ошибочное поведение на собрании, а заодно и в пользовании дисциплинарными правами. Сказали также, что атмосферу, созданную им в училище, курсанты называют «татарским игом». Как у него пошли дела дальше, не знаю.
В связи с деятельностью Татаринова вспоминаются беседы с Я.В.Волковым. Он говорил, что нарушение дисциплины, независимо от его вида и причин, нельзя оставлять без соответствующего воздействия на нарушителя. Невнимание к проступкам, нетребовательность, говорил он, не только не помогает избавленью от пороков, а наоборот – портит человека, воспитывает в нем вседозволенность. В то же время, продолжал он, наказание, меру воздействия следует применять осторожно, умело, чтобы провинившийся понял справедливость меры наказания. Иначе – озлобится. Выбору меры воздействия помогает знание провинившегося: его характера, поведения, отношения к военной службе, к познанию учебных дисциплин и, конечно, причины, которая обусловила нарушение дисциплины, и его последствия. Среди молодежи, призванной на военную службу, включая и курсантов военных заведений, бывают, говорил Волков, «угловатые», без выправки, «неорганизованные», не приученные к порядку, к аккуратности, непослушные. Приходят и другие, продолжал он, - со статной фигурой, с гордо поднятой головой, с хорошо «подвешенным языком». По всему видно, что парень избалован вседозволенностью, излишней родительской лаской, из таких нередко вырастают зазнайки, себялюбы, невыдержанные, заносчивые, ставящие себя выше всех других. Такие озлобляются не только за наложение на них взыскания, но и за элементарное, сделанное им справедливое замечание. Яков Васильевич привел пример, когда, по жалобе такого вот сынка, в училище пришла любящая его мамаша и предъявила претензии к командованию: «Я отдала вам сына она бучение, но не на воспитание, чем займусь я сама без вашей помощи, говорила мамочка на повышенных тонах. А он, оказывается, превращен вами в подметало, истопника, в мойщика полов и помещений. Чему же вы его обучаете?». Так что, говорил Яков Васильевич, с разными характерами, целями и представлениями о флотской службе приходит молодежь. И чтобы правильно избрать формы и способы воспитания отношения к флотской службе, командир должен к каждому из них «подобрать персональный ключик», пользоваться дифференцированным подходом. Устав запрещает жаловаться, говорил Волков, на строгость примененного взыскания. Однако недопустимо злоупотребление данным положением. В противном случае можно привить ложное представление о военной службе. Дисциплинарными правами, подчеркивал Волков, надо пользоваться разумно, педагогично.
Волков Николай Васильевич, комиссар училища с 1926 по 1929 г.
Такой именно политики и тактики в интересах укрепления дисциплины и должного воспитания курсантов Алексею Николаевичу, видимо, недоставало. Требовательность, взыскательность к курсантам, тем более при наличии шести рот, конечно, были необходимы. Однако, не с огульным, а с индивидуальном подходом к каждому. Незабываемые педагогические кадры. За шесть лет обучения целая когорта их прошла передо мной. И от каждого остался в моей памяти какой-то признак. То были высокообразованные, культурные педагоги с большим стажем. Среди них были участники морских сражений. Борис Павлович Хлюстин, к примеру, преподавал разделы кораблевождения (штурманское дело). Он участвовал в переходе второй Тихоокеанской эскадры весной 1905 года из Балтийского моря во Владивосток вокруг Африки, будучи штурманом броненосца. В мае того же года эскадра встретилась с японской эскадрой на подходе к Цусимскому проливу. Завязалось сражение, в котором русская эскадра потерпела поражение. На левом запястье Борис Павлович носил довольно массивный золотой браслет, а его грудь и оба предплечья были татуированы цветной тушью с изображениями тропической экзотики. Это делалось в память о дальних плаваниях и пребывании в таких местах.
Преподаватель корабельной механики Дуваленский носил продетое через левое ухо небольшое золотое колечко. Михаил Михайлович Беспятов учил нас тоже штурманскому делу. По возрасту был старше других педагогов. Имел большую (лопатой) седую бороду. Седая была и голова. На уроках ничем не отвлекался от предмета, не допускал отвлечения и нас от предмета. На малейшую помеху: говор, шепот, шорох он молча склонял голову под учительский стол, стоявший перед ним, и ожидал конца помехи. Значение данного жеста передавалось курсантам из поколения в поколения: «Какой балбес мешает мне вести урок?». Иван Николаевич Дмитриев, тот самый, что в 1925 году был флагманским штурманом на крейсере «Аврора» при походе в Мурманск и обратно. У него была привычка, в частности, пользоваться при показе на классной доске математического преобразования, ненужной фразой, засоряющей речь: «Вот это, да… как его…?». Он говорил, показывая преобразования: Если возьмем, в это, да, как его…». И еще была у него привычка, выполняемая быстро, полагая, видимо, незаметной, облизывать мел с пальцев.
Иван Николаевич Дмитриев, контр-адмирал, старший преподаватель кафедры навигации.
Борис Францевич Винтер – педагог артиллерийского дела. Слыл спасителем крейсера «Аврора». Этот эпизод, кстати сказать, показан в кинофильме «Разлом», созданный по одноименному роману Бориса Лавренева. В октябрьские события 1917 года Винтер служил артиллеристом на крейсере «Аврора». Старшина, дежуривший по артиллерийским погребам, проверяя показания температуры и влажности воздуха, услышал в одном из погребов звуки заведенных часов. Немедленно доложил Винтеру. Последним был обнаружен взрыватель с часовым механизмом (иногда называют «адской машинкой»), который взрывается в поставленные в нем часы и минуты. Иначе говоря, был обнаружен детонатор для возбуждения взрыва снарядов, хранящихся в погребе. Если бы это произошло, то «Аврора» и часть экипажа погибли бы. Взорвались бы снаряды не только одного, но и других погребов. Так была сорвана попытка врагов революции - погубить «Аврору». Эта попытка все же «наказала» Винтера. Находясь в своей каюте, Винтер решил обезвредить «адскую машинку», но допустил какую-то ошибку. «Машинка» взорвалась у него в руках, оставив его без нескольких пальцев. Вспоминается шутка, ходившая по училищу, которую назвал бы не очень-то этичной в отношении Винтера, тем более, что фон, на котором она построена, стоил нескольких десятков жизней.
В один из октябрьских вечеров 1926 года, пароход «Буревестник», перевозивший пассажиров между Ленинградом и Кронштадтом, проходя через Ленинградский порт, наскочил (при слабом освещении порта) на пирс (пристань). Поломал нос и начал погружаться под воду. Возникла паника. Одни прыгали в темноту за борт, другие, прежде чем прыгнуть, бросали за борт деревянные, довольно тяжелые предметы, включая скамейки, с тем, чтобы в воде использовать их в качестве спасательных средств. Но так бросали в темноту, то часть таких предметов падала на головы находившихся за бортом, увеличивая тем самым число жертв. По царапинам, ссадинам, синякам, обнаруженным на телах погибших, был сделан вывод, что, плавающие за бортом, погибали не только от ударов по головам различными предметами, а также из-за того, что не умеющие плавать хватались, за пловцов, помогавших им, да так, что хватали их «мертвой хваткой» за руки, за ноги, за шею, сковывая их движения. С ними вместе и погибали. Именно так, по этой причине погибли четыре курсанта нашего училища – спортсмены, умеющие хорошо плавать. Их тела оказались в синяках, царапинах, ссадинах. Всего погибло более 140 человек. Хоронили одновременно всех.
А шутка в отношении Винтера родилась так. Пятый курсант училища, находившийся на борту парохода – Робинович, высокий, худощавый, с маленькой черной, клинышком, бородкой, за которую прозвали его «Иисусом», умный парень, сильнейший шахматист училища, выплыл, не умея плавать! Более того – спас женщину. Женщина оказалась бывшей женой Винтера, с которой он состоял в разводе и выплачивал элементы. Узнав об этом, однокурсники Робиновича, говорили ему: «Ну, Иисус! Берегись. Теперь тебе обеспечена по артиллерии двойка!». Никитин, Ляскоронский, Сухомель – это три «кита», на которых держалось преподавание отделов высшей математики. Первый отличался статностью высокой фигуры, степенной походкой, безукоризненным внешним видом в штатском костюме. Ляскоронский – небольшого роста, чуть сутуловатый, казался хмурым, одевался скромненько, в заметно поношенный китель. Этих двух педагогов связывала многолетняя дружба. Их называли «фанатики от математики». В виде доброжелательной шутки говорили, что после окончания занятий, они частенько из училища уходили вместе. Их домашние маршруты в значительной части совпадали. Двигаясь вместе, они якобы продолжали давно начатый между ними спор о поиске способа решения какой-то еще не решенной задачи высшей математики. В пылу противоречий и чтобы доказать свою правоту и уличить в ошибке оппонента, подходили якобы к водосточным трубам домов и мелом расписывали свои выкладки – доказательства. Вот почему шутили, у Ляскоронского правый карман измазан мелом. Конечно, то была шутка. Но выдумана она с благородной целью, чтобы показать одержимость этих замечательных педагогов проблемами высшей математики тех лет.
А третий из упомянутых педагогов – Сухомель – такой же симпатичный, уважаемый учитель, буквально влюбленный в свой предмет, в «теоретическую механику». Тоже невысокого роста, в хороших уже годах, с белой (седой), но довольно пышной головой, и тем не менее весьма подвижный, всегда с хорошим настроением приходил в класс, при удобном случае прибегал к уместному юмору. Показывая, например, математические преобразования на классной доске, он иногда останавливался и говорил: «Здесь, – он показывал один математический узел, – механик бьет по правой щеке математика, а вот здесь, – показывал другой математически узел, – математик с размахом и чувствительно бьет механика по его левой щеке!». Александр Александрович Мохначев – сугубо гражданский человек, педагог Ленинградского университета с дореволюционным стажем, доступный, общительный, не лишенный умного юмора, пользовался большим уважением. Его, казалось бы, сухой, скучный предмет, преподаваемый нам на общеобразовательных курсах «Экономическая география», он, применяя образные, житейские, похожие на шутку, приемы, вплоть до поэтических форм, умел обратить в интересный рассказ, помогавший нам запоминать без особого напряжения содержание его лекций, предмета в целом. «Представьте себе французского буржуа!» – говорил он. Он спит в пижаме из японского шелка. Бреется бритвой из немецкой стали. Утром пьет бразильский кофе. Ходит в костюме из английской шерсти. Курит гаванские сигары. На десерт употребляет марокканские апельсины. Ездит на американском автомобиле с покрышками на колесах из малайского каучука... и так далее, вплоть до бельгийской электротехники и саксонского фарфора. А в заключении глубоко вздохнет и с умиленной улыбкой выдохнет со словами: «Ах, как приятно в вечер майский на веранде чай китайский, ром ямайский распивать!». Правда, для нас – провинциальных парней не все называемые предметы были понятны. Я, например, впервые услышал такие слова, как пижама, десерт, ром, веранда, не представляя, что это за «штучки». В таких случаях преподаватели не отказывались для нас быть «переводчиками». Нельзя не вспомнить педагога – инструктора Лустало ( к сожалению забыл имя), обучавшего нас плавать, прыжкам в воду, боксу, фехтованию.
Фрол вскипел: — Уполномочил! И я, и он — мы оба убеждены, что матрос на военной службе должен быть не певцом-отличником, срывающим аплодисменты, а в первую очередь отличным специалистом, на которого мы можем положиться... Да! Нам с ними в бой идти! (Фрол горячился все больше.) Может быть, лейтенанты Коркин и Живцов и срывают несколько выступлений, о которых упомянула бы флотская газета, но они не имеют права подрывать боевую подготовку своего корабля. И Румянцев к ним присоединяется. Вполне.
. Введен в 1957 году приказом министра обороны СССР Г.К.Жукова.
— Все сказали? — спросил Ложкин злым голосом. — Все. Фрол круто повернулся и пошел к выходу. Бурлак молча выслушал доклад Ложкина. По Ложкину выходило, что Живцов — враг самодеятельности. Он разваливает самодеятельность на «Триста третьем», противодействует активности масс. (Ложкин умолчал о том, что Живцов ссылался на Коркина и Румянцева.) Бурлак удивился: Живцов, выступавший вместе с матросами на празднике флота, вдруг превратился в ярого противника самодеятельности? А Ложкин уже подложил ему под руку несколько страничек, аккуратно перепечатанных на машинке. «Статью накатал, ай да Ложкин»,— подумал Бурлак, увидев название: «Важнейшему делу — палки в колеса». Заглянул в конец — подписи не было. — Это чья же статья? — спросил он. — Ваша, — ответил Ложкин и пояснил: — Авторитетнее будет удар, товарищ капитан второго ранга. — А ну оставьте, я посмотрю, что я написал. Бурлак отпустил Ложкина.
— Ого! — сказал он, прочтя первые строчки статьи.— Дело выходит серьезное. И он углубился в чтение. На другой день Фрола вызвали к Бурлаку. «Ложкин опередил»,— догадался он. Ложкина на месте не было. Другой инструктор политотдела сказал, что начальник у себя в кабинете. К Бурлаку Фрол входил с твердым намерением повторить ему все, что сказал вчера Ложкину. — Товарищ капитан второго ранга, лейтенант Живцов по вашему приказанию прибыл,— отрапортовал он. Бурлак оглядел Фрола с головы до ног. — Мне на вас жаловались,— сказал он сухо.— Срываете важные мероприятия, вступаете в спор с инструктором... — Товарищ капитан второго ранга... — Я вас не понимаю, лейтенант Живцов,— перебил он Фрола тоном, не терпящим возражений. — Я вас не понимаю, Живцов, почему вы раньше не обратились ко мне? Моя ошибка... да, моя ошибка,— повторил он веско,— что я вовремя не унял увлекающегося и очень молодого товарища. То, что люди на «Триста третьем» становятся отличниками боевой подготовки, один за другим подтягиваются и хотят свою специальность знать так, чтобы весь корабль стал отличным,— это огромное дело. Самодеятельность — великолепная вещь, и очень хорошо, что вы, Живцов, офицер, в ней участвуете вместе с матросами. Но когда самодеятельность начинает угрожать успеху боевой подготовки... пусть мы трижды выйдем на первое место во флотском масштабе — нашей самодеятельности грош цена! Судя по докладу лейтенанта Ложкина, это великолепно понимаете и вы, лейтенант Живцов, и командир «Триста третьего». Бурлак улыбнулся, от раздражения и следа не осталось.
— Поединок с Ложкиным закончен со счетом один ноль в нашу пользу!—доложил Фрол Коркину, придя на корабль.
В дни юбилеев выпускники Тбилисского, Рижского и Ленинградского, Санкт-Петербургского нахимовских училищ торжественным маршем по проходят по Петроградской набережной. А дружат, встречаются, помогают друг другу повседневно.
Существуют ли узы теснее морского товарищества? Оно вошло в кровь и в плоть моряков. Уже в детстве Никиту и Фрола связывало «нахимовское» товарищество. Много основных жизненных правил они вынесли из нахимовского: «жить по правде», выслушивать ее, если даже она горька, как полынь; не кривить душой, жить так же честно, как жили их отцы-моряки, их воспитатели-коммунисты... Фрол идет на «Триста пятый» к Никите. Чайки плавают на спокойной воде и полощут носы. Никиту Фрол застает за столом. — О воин, службою живущий, читай устав на сон грядущий! И паки ото сна восстав, читай усиленно устав! Потеешь? Ничего, попотей. Правда, другой потеет, а толку мало. — Это что же, намек? — вскинулся Никита. — Нет, просто к слову пришлось, убежден, что твой «Триста пятый» не подкачает. Второе место займет. — А первое кто? — Разумеется, мы. — Ты? — Сомневаешься?
— Ну, это мы еще поглядим. — Посмотрим, посмотрим, — раскуривает Фрол трубку.— Кит, ты расположен потолковать по душам? — По душам? — Я хочу разобраться в твоей личной жизни. — Фролушка, она вся у тебя на виду! — Так же, как и моя — у тебя. И ты много раз осуждал мои неосмотрительные поступки. — К чему предисловия? Говори прямо. — В лоб? — В лоб. — Отлично, скажу. Ты сбиваешься с правильного курса, Никита. — В чем? — Ты франтить стал, как лейтенант Ляпунов. Сшил себе опереточную фуражку. Зачем? Чтобы кому-то понравиться.
Бывали и такие фуражки:
— Фрол, я бы тебя попросил... — Погоди... Кителек и тужурку заказывал, попросил ваты под плечи набить! Для чего? Тоже чтобы кого-то привлечь своей статной фигурой... — Фрол... — Молчи! Будь она вертихвостка и дрянь, вроде Коркиной или Норы Мыльниковой, я бы ничего не сказал. Пусть бы после расхлебывала, когда ее герой побежит от нее петушком. Но Лайне — дело другое. Она серьезная девушка, она всерьез верит, что ты ее любишь и на ней женишься. А таких, как Лайне, мой друг, не обманывают! — Ты что, стал знатоком женщин, Фрол? — Нет. Но я вижу: она в тебя влюблена. Больше скажу: она тебя любит. От меня не укроетесь. Выслушай, возражать будешь после! Ты разлюбил Антонину? Молчание. — Молчишь? Нет ответа. — Значит, правильно. Ну что ж? Возьми бумагу, конверт, напиши ей честное, мотивированное письмо. Я тебя, мол, вполне разлюбил и не хочу вводить в заблуждение. Почему ей не пишешь? — Ну почему-почему... — Боишься? А давно ли ты собирался, как говорит Щегольков, прожить с ней сорок лет или больше? Но перебазировался на Лайне... Мне понятно: у вас — общие интересы, вы оба — художники. Ты, разумеется, не сказал Лайне, что существует в Крыму Антонина. Молчишь? Значит, и в этом не ошибаюсь. Лайне, думая, что ты совершенно свободен, привыкает к тебе все больше и больше, и наступит момент, когда ты ей будешь необходим на всю жизнь. Ты сознательно собираешься причинить хорошей девушке горе. Значит, ты сам, выходит, не человек. — Фрол!
Один из симптомов - провалы в памяти, которые порой очень значительны...
— Погоди. Допускаю другое. , Ты раздвоился между Антониной и Лайне и не знаешь,, кому из них отдать предпочтение, потому что обе — хорошие, больше скажу — исключительные; ты то и дело прикидываешь, кого же ты больше любишь; вначале тебе кажется, что одну, а потом начинает казаться — другую; ты запутываешься окончательно, начинаешь лгать и той и другой до тех пор, пока перед Лайне и Антониной не раскроется горькая правда. И опять выходит, что ты, Никита, дрянь человек! — Ну, знаешь, Фрол... — Погоди! Я хочу быть твердо уверенным, что мой друг, с которым я укрывался когда-то одной шинелью, дорожит своей честью и не станет прохвостом... Не думаю, что ты хочешь уподобиться Ляпунову, который представляет в субботу невесту блондинку, в воскресенье знакомит с невестой брюнеткой, а посереди недели я встречаю его с невестой неопределенной расцветки. Эх, Никита, Никита! А еще собираешься получать партийный билет! Да ты знаешь, что это значит? Это значит, ты должен сделать в душе большую приборку, переворошить ее, душу, и весь мусор вымести за борт, чтобы душа была чистой, как корабль перед смотром... — Перед смотром? Зарапортовался, Фрол! Корабль всегда должен блистать чистотой. — Да,— соглашается Фрол.— И душа твоя — тоже. Знаешь, Никита,— Фрол кладет руку на плечо друга, смотрит ему в глаза суровым дружеским взглядом, — поступи-ка ты, милый, по-флотски. «Поступить по-флотски» на языке Фрола значит поступить .
— Попомни, Никита: когда-нибудь крепко поблагодаришь меня за сегодняшний разговор... Скажи-ка ты Лайне, пока не поздно, чтобы надежд на тебя не питала. Сможешь? Никита молчит. — Или силенок не хватит? Так кого же ты, черт тебя подери, выбираешь?—начинает терять терпение Фрол. — Лайне,— опустив голову, едва слышно отвечает допрашиваемый.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Ежегодно на морях и крупных водоемах России проводятся соревнования по морскому многоборью. Морские многоборцы – это настоящие морские витязи. Отлично плавать, метко стрелять, мощно грести в шлюпке, быстро бегать по пересеченной местности и, наконец, искусно вести яхту в любую погоду – вот такими качествами должен обладать многоборец! По уже сложившейся традиции лучшие спортсмены собираются в Москве, на берегу озера Белое, в Косино, в Косинском морском клубе, который гостеприимно предоставляет свою базу для проведения всероссийских соревнований, а также судейскую команду клуба. 11 августа на базе Косинского морского клуба завершился трехдневный Чемпионат России по морскому многоборью среди ветеранов. Спортсмены из Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода, Москвы, городов Ленинградской и Московской областей и многих других городов России - многоборцы, возраст которых в диапазоне от 30 до 80 лет, оспаривали звание призеров и чемпионов страны в морском многоборье. В номинации «Абсолютный чемпион России» в очередной раз победили А.В.Иваненко и О.Б.Сапрыкина из Санкт-Петербурга. А в командном зачете первыми стали спортсмены из Нижнего Новгорода. Успешно выступили ветераны Косинского морского клуба, г. Москва: И.И.Веремеева завоевала бронзовую медаль среди женщин. Награждение ветеранов проходило в праздничной обстановке в присутствии многочисленных зрителей и болельщиков. Морской клуб (командор клуба Михаил Шадрин) проделал огромную работу по подготовке и проведению Чемпионата России, за что все спортсмены, судьи и зрители выражают большую благодарность и пожелание Морскому клубу – «Семь футов под килем!». Москвичи! В Косинском морском клубе начался набор в команду ветеранов-многоборцев для участия в Чемпионате России 2014 года. Морской клуб бесплатно предоставляет плавсредства и другое спортивное имущество для тренировок ветеранам спорта любого возраста, а также семейным командам. В этом году начнутся занятия по гребле на каноэ и байдарках.
Ю. Щеглов, трехкратный, абсолютный Чемпион СССР, заслуженный тренер России.
Нахимовцы и суворовцы!
Предлагаю создать свои ветеранские команды по морскому многоборью, начать тренировки и выступить на следующий год на Чемпионате России. Записываться можно в нашем Нахимовском клубе. В морское многоборье входят: плавание 50 м, бег 1000 м, парус - в личном зачете на швертботе типа "Кадет", в командном - на четырехвесельной шлюпке - парус и гребля (команда 3 человека, 2 гребут, один - на руле), стрельба из пневматического пистолета. Судя по тому, как гребли на День ВМФ, у нас есть все шансы стать победителями!
В минно-торпедном классе. Л.К.Бекренев стоит второй справа. 1928 год.
Футбольная команда ВВМУ им. М.В.Фрунзе. Четвертый слева Л.К.Бекренев. 1929 год.
Тетрадь № 5.
Глава XI. На специальных курсах.
В мае 1927 года закончилось обучение моего курса на общеобразовательных курсах. Морскую практику проходили на учебном судне «».
1 октября 1927 года 160 юношей, включая 38 курсантов, переведенных с общих курсов, начали обучение на первом специальном курсе. Среди новобранцев 18 человек были краснофлотцы и красноармейцы, окончившие общеобразовательные школы по месту прохождения действительной военной службы. Другие 104 человека – прибывшие из разных городов после окончания полной средней школы, успешно сдавшие вступительные экзамены на первый специальный курс. Набор 1927 года оказался удачнее, хотя и здесь не обошлось без отчисления из училища. Из 38 бывших общекурсников были отчислены 27 человек: 2 – по недисциплинированности и 25 – по неуспеваемости. На этом и закончилась трагедия общеобразовательного курса набора 1924 года. Таким образом, из 135 юношей, принятых в 1924 году на первый общеобразовательный курс, училище окончили в феврале 1931 года только лишь 11 человек!!! Из 122-х новобранцев 1927 года: 14 человек было отчислено по неуспеваемости. Выпустилось в феврале 1931 года 119 человек. Сразу на курсе сложилась благоприятная общественная атмосфера, которая на протяжении всех трех лет и 5 месяцев обучения на специальном курсе держалась на товариществе и взаимодействии. Не было ни группировок, ни ссор, ни неприязни. И большая заслуга в этом деле – партийной ячейки, образовавшейся из новобранцев краснофлотцев и солдат, и созданной в начале учебного года комсомольской организации. Они твердо держали в поле своей деятельности состояние на курсе дисциплины, успеваемости, организацию досуга слушателей. В основе своей эти же стороны жизни находили место в стенгазете. Партячейка и комсомольская организация действовали куда деловитее и требовательнее, чем это было при обучении на общих курсах. В последующие годы партячейка увеличила свою численность. На курсе значительно повысился уровень культурно-массовой работы: практиковались коллективные выходы в театры, музеи, сформировалась художественная самодеятельность, спортивная работа.
Не могу не вспомнить таких курсовых «актеров» как Ваню Байкова, выступавшего с большим успехом с юмористическими рассказами М.Зощенко и с пародиями на известного в те годы в Ленинграде комика-сатирика Василия Васильевича Гущинского. Бурной овацией провожали зрители наше трио: Петю Демина, Костю Мельникова, Мишу Дорохова после их синхронного, четкого, артистичного исполнения появившихся в годы НЭПа танцев чарльстон, румба, американская чечетка, а также матросского танца «Яблочко» их собственной композиции. С затаенным дыханием слушатели, находившиеся в огромном Зале Революции (В.Бекренев: При царе зал Морского кадетского корпуса был самым большим танцевальным залом в городе), слушали арии из опер и оперетт, русские и цыганские романсы, русские народные песни и появившиеся тогда песни «Красная Звездочка», «Кирпичики», исполнявшиеся нашим курсовым певцом (драматический тенор) Костей Половцевым. Он же, кстати сказать, и прекрасный художник портретист и пейзажист. Двое с курса: Дорохов (кларнет) и Бекренев (труба) входили в состав училищного самодеятельного духового оркестра, выступавшего не только на вечерах танцев и сопровождавшего военные шествия, но и с концертными программами.
Оркестр училища. 1927-28 г. Л.К.Бекренев стоит в переднем ряду в центре.
В 1928 году самодеятельный оркестр распался. Большинство его музыкантов были выпущены из училища. Был открыт штат духового оркестра из профессиональных музыкантов. А мы на своем курсе создали оркестр «смешанных» инструментов: рояль – Гоша Иванов, скрипка – Костя Слатинский, кларнет – Миша Дорохов, труба – Бекренев, банджо (струнный щипковый инструмент) – Костя Мельников, гитара – Витя Яковлев, флексатон – Ваня Байков, свирель – Леня Скородумов, ударники – Юля Семенович и . Участвовали в вечерах художественной самодеятельности.
Училищный оркестр. Л.К.Бекренев (крайний слева) дирижирует оркестром. 1928-1929 учебный год.
Вспоминая о постановке в училище культмассовой работы, нельзя не сказать о концертах, устраиваемых в Зале Революции для личного состава училища с участием профессиональных сил ленинградских театров и эстрады. Всех участников, конечно, не помню, но мы слушали, можно сказать, «звезд» Мариинского (затем имени С.М.Кирова, ныне вновь Мариинский) театра оперы и балета: Батурина, Мигая, Пичковского, восхищались искусством, тогда еще молодой, но уже «звезды» балета этого же театра, Марины Семеновой. Слушали актеров оперетты: Ростовцева. Феона (старшего), Ярона, Щиголеву, Орлова, Орлову, Ксендзовского, весьма популярных тогда в Ленинграде. Запомнились Ирма Яунзем – песни нескольких народов на их родных языках, Нина Викторовна Дулькевич – русские и цыганские романсы, Смирнов-Сокольский – автор и исполнитель политических фельетонов, выступавший одетым в неизменную темно-синию бархатную толстовку с большим на шее белым шелковым бантом. Смотрели и слушали «острого» комика-сатирика Гущенского, других актеров эстрады. В роли конферансье чаще всего был любимец ленинградской публики Михаил Наумович Гаркави, мастер конферанса. Несмотря на мощные габариты своей фигуры, он обладал удивительной легкостью в движениях. Концерты в училище, особенно с участием профессионалов, приобщали нас, провинциальных парней, к большой русской и мировой музыкальной, вокальной, хореографической культуре.
Концерты редко проходили без участия нового, только что появившегося в те годы жанра искусства – «Рабочей газеты» или, как еще называли «Живой газеты». Человек 8-10 молодых актеров, скорее всего из рабочих клубов, одетых в синие блузы, типа толстовок, почему их и называли «синеблузниками», посредством коллективно-композиционного исполнения выступали с фельетонами, монологами, декламацией, песнями, как говорится, «на тему дня», откликаясь остро, критически, с юмором на текущие социальные и политические события, происходившие во внутренней и международной жизни. В том же Зале Революции проводились спортивные вечера, на которых слушатели и курсанты-спортсмены демонстрировали свои достижения в спортивной гимнастике и боксе. В составе сборной команды по спортивной гимнастике были два наших однокурсника: Илья Беляев и Леша Ямпольский – прекрасные гимнасты. Команда, участвуя в соревнованиях на первенство ленинградского военного округа и военных учебных заведений ленинградского гарнизона, ни разу не оставалась без призового места и неоднократно была победителем.
Постоянный командный и педагогический состав.
В превалирующем большинстве это были офицеры царского флота. Наш флот еще не имел в те годы своих педагогических кадров, да и командные кадры стали появляться лишь с 1922 года.
В 1924-1926 г.г. начальником училища и комиссаром был Николай Александрович Бологов – офицер старого флота. В годы Гражданской войны командовал кораблями Красного флота, тогда же был принят в ряды партии большевиков. В 1926 году был назначен военно-морским атташе при посольстве СССР в Японии. Вернувшись, работал в центральных органах РККФ. Имел звание контр-адмирал. В том же 1926 году училище принял Юрий Федорович Ралль, до этого командовавший линейным кораблем «Марат» Балтийского флота. Тоже офицер старого флота, участник Гражданской войны на стороне красного флота. Юрий Федорович был известен как высокообразованный военный моряк, уважаемый командир. Беспартийный. В КПСС вступил в 1941 году с началом Великой Отечественной Войны. Комиссаром училища был назначен известный флотский политработник Яков Васильевич Волков. Оба они – и Ралль и Волков – внесли существенный вклад в совершенствование учебного процесса. Выработали единый учебно-воспитательный план, целевые установки по каждой учебной дисциплине, сформулировали задачи по многим курсам. Комиссия Центра, проверявшая деятельность училища в 1929 году, дала высокую оценку состоянию обучения и дисциплины в училище. В октябре 1930 года Ралль и Волков получили новые назначения по службе со значительным повышением в должности. Ралль – начальником боевой подготовки Военно-морских сил, а Волков – членом Военного совета Тихоокеанского флота.
Тишина. Молча стоят моряки. И вдруг, как тень, появляется Тильда в васильковом венке на седых волосах. Она заглядывает в глаза то одному, то другому. Она каждого спрашивает: «Ты — Миша? Ты — Ваня?» Седые тяжелые косы бьют ее по плечам. Крамской почтительно уступает ей дорогу. Она спрашивает: «Ты — Миша?». Качает головой: нет... Подходит к памятнику. Положив руки на плечи приезжему капитану, смотрит в глаза: «Ты — Миша?» — Тильда! — отвечает он не то радостно, не то удивленно. — Миша! — кричит она и падает замертво. Гость поднимает ее как ребенка. — Тильда жива? А нам... нам сказали, что немцы ее расстреляли... Он бережно опускает девушку на скамейку. Она приходит в себя. Повторяет: — Миша! Да. Он действительно Миша. Ему она спасла жизнь. Все тело ее содрогается от рыданий. — ...Да, так вот оно и было...— заканчивает рассказ о подвиге Тильды приезжий моряк. — И были мы ей не братьями и не сватьями... Что ты вытерпела, бедная Тильда! Гость осторожно и нежно целует ее в высокий, чуть тронутый морщинками лоб. Она вытирает слезы. Безумия в глазах больше нет.
На набережной расставлены амфитеатром скамейки. Поднимают флаг на «Калевипоэге», учебной парусной шхуне, гордости Херманна Саара, оснащенной руками старшин и матросов.
На ней проходили морскую практику нахимовцы военного набора.
По борту в белых форменках выстроились юные друзья флота. Школьники обступают Крамского. Их не пускают на шхуну, а им до смерти хочется на ней побывать. — Товарищ капитан первого ранга, — обращается к Крамскому светловолосый мальчуган, курносый, в веснушках.— Несправедливость какая! Антсу можно, мне — нет! А Антс старше меня всего на два года. Я гребу не хуже его, под парусами на острова ходил, хочу быть моряком. Да, моряком, как Антс и как вы! Ну, как не распорядиться, чтобы его пустили на парусник? Крамской в нем увидел себя; таким же он приходил в Кронштадте на корабли, с любопытством рассматривал все, что видел на палубе, спускался по трапам в трюмы, заглядывал в машинное отделение: все было интересно, влекло к себе! — Только рукам воли не давать,— предупредили мальчугана. — А я что, маленький? — с достоинством ответил будущий мореход. «Что ж? Пройдет несколько лет,— подумал Крамской,—и я, весьма вероятно, встречу этого паренька где-нибудь на корабле... Он на всю жизнь полюбит море и флот и станет матросом, а быть может и офицером!» Вместо фанфар кричат горны. Из моря выходит Нептун с трезубцем. Сквозь стекла маски горят фантастические глаза (зажглись электрические лампочки — выдумка корабельных электриков). За Нептуном со дна морского выходит свита, оставляя на песке мокрый след.
Вспыхнули в небе ракеты — и далеко в море с глухим рокотом поднялась снежная елка и опустилась, словно ее подрубили под корень: минеры взорвали мину. Снова вспыхнула в небе ракета — и появились парусные шхуны купцов и каравеллы пиратов. На носу головного пиратского корабля, под черным парусом и с черным флагом на мачте, стоял Фрол Живцов с обвязанной пестрым платком головой. У ног его сидел в пиратском костюме и в шляпе Буян. Пираты сближались с купцами и стреляли из аркебузов... ...Когда матросы решили разыграть «пиратскую битву», инструктор Ложкин, тот самый, который в «Трех сестрах» изображал поручика Родэ, ужаснулся: — Что вы, товарищи? Полная безыдейность! При чем пираты в День флота? Но Бурлак решил: «Пусть веселятся». И приказал Ложкину поддержать инициативу команд, но к участию в праздничном действии допускать лишь отличных пловцов. И Ложкин, с тем же энтузиазмом, с каким готовил спектакль «Три сестры», мобилизовал всю «тяжелую артиллерию» искусства: руководителя драмкружка Ясного, хормейстера Палладия Пафнутьевича Снегирева, достал в местном театре костюмы, помогал Рындину разрисовывать борта старых ботов, превращая их в пиратские каравеллы, словом, проявил самую кипучую деятельность. ...Пираты сближались с купцами и стреляли из аркебузов. Рыжий предводитель пиратов приказал: «На абордаж!» На глазах у зрителей произошло сражение.
А тем временем матросский хор под руководством Палладия Пафнутьевича грянул: «Из-за острова на стрежень». На расписном челне выплыл Степан Разин с соратниками. Пантомиму поставил Ясный. Товарищи Разина возмущались, что Степан променял их на бабу. Под последнюю строфу песни, могуче спетую хором, Разин-Глоба поднял княжну и швырнул ее в море. «Княжна» нырнула под челн и выплыла в трусах и в тельняшке с другого борта — это был Супрунов. Когда Никита, разгоряченный, усталый, довольный разыскал Лайне — она ждала его и радостно устремилась навстречу,— они пошли туда, где все пели и танцевали; и они танцевали; потом постояли перед эстрадой, где подвизались певцы, рассказчики и танцоры. Подошел Фрол, шепнул тихонько Никите: «Смотри не потеряй свою буйную .голову». «А ведь я ее, кажется, уже потерял»,— подумал Никита. В свободный час он устремлялся в домик с корабельным колоколом у двери, огорчался, если Лайне была на дежурстве, радовался, если заставал ее дома, подружился с ее отцом, носил в кармане сахар для Мустика. Лайне ему нужна, как воздух, как море. Он любил ее, любил ее платья, ее акварели, мозаики, ее ловкие и нежные руки, ему нравилось, как она ходит, говорит, улыбается, стряпает, накрывает на стол. Он следил за каждым ее движением, и ему казалось, что, если бы она умерла тогда в море, он бы не смог этого пережить. Он хвалил ее памятник, убеждал ее выставлять акварели на выставках, говорил, что думает о ней каждый день, каждую ночь. И это была сущая правда. И вот сейчас они уходили все дальше, шли мимо чистеньких, выкрашенных в светло-зеленый цвет домиков, вошли в лес, где уже начинал цвести , шли по мягкому ярко-зеленому мху, по бруснике, чернике,— и все вокруг было сиреневым и зеленым, и стучал дятел и куковала кукушка, накуковав им столько лет жизни, что хватило б на пятерых.
И Лайне думала: как хорошо, что они тогда встретились, когда он курсантом зашел в Таллине к Хэльми со своим рыжим другом, и как хорошо получилось, что Хэльми предложила пойти к Рындиным встречать Новый год, и судьба, что именно он тогда вышел на тузике подрывать мину, запутавшуюся в сетях дяди Херманна. И, конечно, судьба, что он, Никита, пришел на помощь, когда они погибали, да, погибали, волны захлестывали их с головой, и шхуна была беспомощна, совершенно беспомощна, и они, пока сил хватало, отливали холодную неумолимую воду и, наконец, перестали ее отливать. И ночь была бесконечной, и пароход прошел мимо, холодно проблистали его неприветливые огни, и до чего же обидно, да, очень обидно бы было умереть такой молодой! 307 И ее тогда подняли чьи-то сильные руки, и ей показалось, что сын Калева, богатырь, несет ее через реки и горы... Потом вдруг расплавилось солнце и полилось ей в рот, она закашлялась и очнулась. И узнала Никиту... Никиту. И вот он рядом со мной. Неужели ты, ты не понимаешь, Никита, как я люблю тебя?! Между шершавыми стволами сосен светилось море — нестрашное, ласковое, ясное море, и сегодня казалось невероятным, что с ним нужно бороться и в нем можно утонуть. Вчера оно было жестоким врагом, а теперь оно стало верным и ласковым другом. — Лайне... — Никита?.. — откликнулась она живо. Он смотрит ей прямо в глаза. Он серьезен. Неужели он скажет сегодня, здесь, сейчас, скажет ей то, что он должен, обязательно должен сказать? Но она не дождалась слов, которые так хотела услышать. Ну что ж? Хэльми услышала признание Миши только через три года. Подожду и я. Я подожду...
Инструктор политотдела лейтенант Ложкин решил повсюду показать самодеятельный коллектив «Триста третьего». Выступление следовало за выступлением. «Триста третий» должен завоевать первое место на смотре! Едва корабль ошвартовывался у пирса, людей вызывали на репетиции. Коркин раздражался и говорил Фролу: — Люди устают, они невнимательны на занятиях. Боцман и то уже спрашивал, кого мы готовим: матросов или эстрадных артистов? — Я Ложкина поставлю на место,— заявил Фрол. И когда рассыльный политотдела опять пришел звать «артистов» на репетицию, Фрол сказал: — Передайте: на «Триста третьем» проводятся занятия и срывать их не будем. Людей сегодня не вышлем. В другой раз Коркин отпустил людей на два часа, они вернулись через четыре. Их опять задержал Ложкин. На корабле были сорваны занятия по специальности. — Разрешите мне пойти в политотдел — объясниться? — спросил Фрол Коркина. — Идите. По пути Фрол встретил Михаила Ферапонтовича. — Что за мрачность во взоре? — спросил комдив. Узнав, чем Фрол озабочен, он засмеялся: — Ложкин — молодой и чересчур увлекающийся товарищ, любит шумиху и ограниченно смотрит на вещи в пределах участка своей работы. Лишь процветало бы то, чем он руководит. А вы поэнергичнее, Фрол Алексеевич, поэнергичнее! Фрол, накалившись, вошел в политотдел.
Ложкин сидел за столом и читал «». — Вы сорвали нам плановые занятия,— сказал Фрол.— А военные занятия важнее всех репетиций. Попрошу вас в другой раз людей не задерживать. — Да вы что? — откинул газету в сторону Ложкин.— Вы мне смотр хотите сорвать? «Триста третий» идет на первом месте в дивизионе и может выйти на первое место в соединении, а после — во флотском масштабе. Вас это не волнует? — Разумный отдых я поощряю и поощряю талантливых людей. Но я готовлю матросов прежде всего к боевой работе, а не к артистической деятельности, готовлю умелых воинов — вот что меня волнует! А репетиции, выступления отвлекают их, утомляют и приносят не пользу — ущерб... Ложкин встал и уперся руками о стол. — Та-ак...— сказал он значительно.— Значит, вы, лейтенант Живцов, против самодеятельности? — Нет, я — за самодеятельность («Не поймаешь», — подумал Фрол), но не в той форме, в какой вы ее себе представляете. Вы сказали: «Мне смотр хотите сорвать?» Вам лично? Очень возможно. — Ого! — угрожающе сказал Ложкин, и лицо его стало раздраженным и жестким. — А лейтенант Коркин вас тоже уполномочил на такой разговор?
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
