Около четырех месяцев назад в печати появилось сообщение о том, что своей директивой ДФ-32 главнокомандующий ВМФ учредил целый ряд новых флотских юбилеев и праздников. Помимо Дня Военно-Морского Флота, который отмечается ежегодно в последнее воскресенье июля, теперь с марта по октябрь будут еще отмечаться: подводника, День надводника, День авиации флота; отдельно будут праздновать свои юбилеи Северный флот, Тихоокеанский, Балтийский и Черноморский.
Эта статья писалась неспешно и является итогом огорчительных бесед с моими старыми и нестарыми товарищами по северной моряцкой службе и плодом собственных невеселых раздумий. Не говоря уже о том, с каких достатков будут финансироваться эти гулянки, я и мои товарищи хотели бы знать, зачем это нужно. Какие внешние или внутренние причины стали побудительным мотивом для отделения подводника от всех других воинов флота и отделения, скажем, Тихоокеанского флота от всех остальных? Да, были и, наверное, есть дурно воспитанные (мог бы сказать и покруче) люди, которые позволяли себе на бытовом уровне высокомерно относиться к соседу по роду сил. «Да я этих надводников через перископ вижу», - это один из них с этой стороны. «У вас перископный кругозор», - это с другой. Кстати, «изобретатель» или уж по крайней мере активный распространитель последнего выражения - бывший начальник политотдела эскадры кораблей Северного флота А.Смирнов. Ничуть не лучше я отношусь к таким выражениям: «Прежде всего хочу заметить, что подводники были и, наверное, всегда будут носителями особого статуса...» («На страже Заполярья», 2 ноября 1995 г. Капитан 1 ранга А. Буглак. Начальник отдела воспитательной работы объединения АПЛ). Почему, на каком основании появилась посылка об исключительности подводника? Говорят, в случае катастрофы или боевого воздействия лодка становится коллективным гробом для своего экипажа. Верно. Но разве не стал таковым линкор «Новороссийск»? Говорят о трудностях службы... Знаете ли вы, что, например, подводник-атомщик за всю службу может так и не узнать, что такое хороший шторм на море, как тяжело править вахту, когда палуба уходит из-под ног и валятся на тебя переборки. Когда койка выбрасывает вниз твое усталое тело, а с тарелкой супа ты балансируешь как клоун на канате. Мне как-то на АПЛ «К-40» пришлось восемь часов штормовать у входа в Мотовский залив, где скопилось и беспорядочно сновало более двух десятков судов. Так вот ко времени, когда обстановка «рассосалась», уже некому было по радио принять «добро» на вход в базу — все радисты полегли. Между тем, корабли охраны водного района несут свою нелегкую службу практически в любых условиях погоды, и приходится только восхищаться моряцкой выносливостью и стойкостью их личного состава. Мне не много случалось летать на флотских самолетах, но две ночные посадки в пургу при боковом ветре мне запомнились хорошо. Запомнилось и то, как после посадки долго укладывался по штатным местам мой взбунтовавшийся ливер. Любителям же проехаться насчет «перископного кругозора» я посоветовал бы пощекотать свои нервы, поплавав с нами пару-тройку месяцев подо льдами Арктики. Не буду пугать деталями и вариантами - разберетесь сами. Одним словом, у каждого свои трудности и свое преодоление. Ну, а где трудности, там и помощь и взаимовыручка. Вспоминаю, как 2 января 1969 года вернувшись с боевой службы на ПЛАРБ «К-137» (а это была самая первая БС подводных ракетоносцев 667 проекта, и оскандалиться в ходе ее было бы величайшим позором), всплыл в густом тумане с затекшей по волноводу радиолокационной станцией и, как слепой, при полном отсутствии какой-либо видимости, был заботливо сопровожден встречавшим нас большим противолодочным кораблем «Адмирал Зозуля» в точку якорной стоянки на рейд Кильдин-Могильный. Я до сих пор сохранил чувство благодарности командиру корабля Сергею Теглеву, который лично руководил этой рискованной операцией (надо было еще разойтись с двумя целями), и вся ответственность была на нем. Работали-то мы вместе, а вот праздновать, Сергей Павлович, будем врозь. Конечно, если согласимся... Я решительно против какого-либо разделения личного состава по тем или иным моральным мотивам и тем более против присвоения кому-либо «особого статуса». Флот жив единством и взаимодействием. И в будни и в праздники мы должны быть неразделимы.
Товарищ главнокомандующий! По моему глубокому убеждению, Вам на подпись представили плохой документ. В Вашей же власти его и отменить. Знаете, если есть что-то делимое и есть Делитель, то в результате его усилий ни черта кроме ЧАСТНОГО не получишь. Целого уже не будет. Это мы наблюдаем и в политике и в экономике. Флот не надо трогать. Ну, а если отмены не случится, то, обращаясь к редакции, прошу разрешить через Вашу газету заранее поздравить каждого в отдельности с их отдельными юбилеями и пожелать Флоту в целом отпраздновать с марта по октябрь без замечаний, не просыхая. Гуляй, братва!
Урок политграмоты
«Отыщи всему начало, и ты многое поймешь». «Не во всякой игре тузы выигрывают!»
(Сочинения Козьмы Пруткова. Изд. 1983 г.)
Случилось мне не так давно отвечать на вопросы корреспондента нашей газеты С.Тюкачева. Разговор шел в канун 80-летия Советской Армии и Военно-Морского флота, и я, кроме всего прочего, упомянул, что всегда был не согласен с организацией, методами функционирования и системой комплектования политических органов на флоте. Это при том, что всегда положительно оценивал деятельность флотских партийных организаций и до сих пор сохранил верность коммунистическим идеалам. Еще я сказал Тюкачеву, что из девяти замполитов или начальников политотделов, которые были моими якобы подчиненными, не могу назвать ни одного, кто не предал бы меня в той или иной степени по службе или в быту. Ну, слово сказано, и теперь Семен Васильевич, что называется, «с ножом к горлу» - давай конкретный пример. Примеров, конечно, хоть отбавляй, но о серьезном даже и сейчас вспоминать не хочется. Однако об одном - курьезном - все-таки расскажу. Это теперь, спустя более четверти века можно повеселиться, вспоминая обстоятельства, а тогда мной овладели совсем другие чувства - досады и неприятия.
Дело было в самом начале 70-х, и в то время наша Отдельная бригада подводных лодок, которой я имел честь командовать, квартировала в одном дворе с - это по Первомайской. Жили дружно. Все делили, как говорится «тебе половина и мне пополам». По-деловому стыковались и по легководолазному делу (наше), и по камбузу (их), и по спецмедицине (наше), и по учебным кабинетам (их), и по использованию духового оркестра (наш) - в общем, режим наибольшего благоприятствования. В немалой степени этому способствовала наша с начальником УО капитаном 1 ранга бескорыстная дружба. Общее дело, природа, шахматишки, преферанс, знаете... А какое удовольствие вдвоем с единомышленником за «чайком» перемыть кости начальству! Если же к этому добавить, что начальником строевой части УО (а это главный распорядитель службы) был мой старый друг и земляк Виктор Сергеевич Глущенко, вы поймете, что никаких разногласий, а тем более «подсидок» между соседями быть не могло. К слову сказать - сейчас у всех на слуху: крымские татары, депортация, геноцид... Так вот Али-бек - крымский татарин. И немало таких, кто в годы Великой Отечественной бил фашистскую нечисть, а после войны крепил могущество Союза. К сожалению, были и другие. Так вот, однажды зимней ночью телефонный звонок дежурного по бригаде известил меня о том, что на территории находится член Военного Совета - начальник Политического управления СФ контр-адмирал Ф.Я.Сизов. Прибыв на полусогнутых в часть, я застал ЧВСа в сопровождении начальника политотдела Беломорской Военно-Морской базы капитана 1 ранга Маркова (был тогда такой) выходящими из матросского кубрика. Как положено, представился. Начальник молча кивнул головой, постоял у доски объявлений, посмотрел лист нарядов, после чего скомандовал: - Та-ак, теперь пойдем на камбуз. Столовая находилась почти посредине нашего военного квартала, содержалась хорошо и высочайших посещений не боялась. Пока мы неспешно двигались ко входу, наш дежурный позвонил дежурному по УО, и тот прибежал с ключами от входа и помещений как раз вовремя. После того, как входные двери были открыты, адмирал заглянул в столовый зал, кают-компанию и приказал показать ему варочный цех. Дежурный, повозившись с ключами, наконец открыл дверь цеха и в темноте попытался найти включатель освещения. Пока он шлепал ладошкой по штукатурке с одной стороны от двери, Сизов (везет же!) нащупал его на противоположной и включил свет...
С этого все и началось - ИЗ-ПОД АДМИРАЛЬСКОЙ РУКИ ВВЕРХ ПО СТЕНЕ ШАРАХНУЛСЯ ТАРАКАН! После короткого столбняка последовал зловещий вопрос Ф.Я.: - Когда здесь последний раз производили дезинсекцию? А черт его знает, когда здесь последний раз давили паразитов. Но не буду же я объяснять, что, мол, это не мое заведование, что камбузом занимается Заир-бек, что это он развел тараканов, которые теперь пугают политическое руководство флота. Мое молчание Сизов оценил очень энергично: - Смотрите (это Маркову), командир бригады даже не знает что такое дезинсекция! Какой же здесь может быть порядок?! Завтра же, завтра на парткомиссию! Идемте, здесь нам больше делать нечего! Команду «Смирно!» при уходе начальника с территории бригады дежурный не подал, т.к. дело происходило после отбоя, и по Уставу не положено. Однако это побудило адмирала остановиться, оглянуться и одарить меня взглядом. В общем, и я и дежурный - командир одной из строящихся лодок Валентин Милованов, были в полнейшем недоумении: - ЧВС вдвоем с начпо в синем свете ночника бродят по матросскому кубрику, молчат, идут на камбуз, варочный цех, сквозящее недоброжелательство, почти ненависть... Не понимаю. Спрашиваю Милованова, не было ли замечаний по несению службы или порядку до моего прихода. Нет, ничего не сказано. Пришли неожиданно, без оповещения. Ничего не понимаю... На следующий день после утренней планерки оперативный дежурный базы сообщил, что в 11.00. меня вызывают в политотдел базы на парткомиссию по моему делу. Ага, уже есть дело. В политоргане мне сказали, что парткомиссии как таковой не будет, но меня вызывали (это еще называлось «пригласили») на «аппарат политотдела». Был и такой экзекуционный метод, когда не нужно или нельзя было оставлять следов «воспитательной работы». Ведь на парткомиссии ведется протокол, вынесенное решение даже заносится в личное дело. На «аппарате» же этого делать не нужно. Представьте себе, что документы по этому «тараканьему делу» когда-нибудь попадут в руки такому серьезному органу как партийный контроль - тут уж инициаторам мало не покажется.
. Сизов уже уехал и процессом разборки руководил Марков. Принялись за меня аппаратчики активно и очень грамотно. Основным мотивом критики было то, что «бегущий таракан» это не просто гнусное членистоногое, это символ, так сказать, олицетворение скверного отношения командира к быту личного состава. Прежде, чем нажимать на боевую подготовку, надо обеспечить людям нормальные санитарные условия быта, проявить заботу, ибо «бытие определяет сознание». Как-то полемизировать с производителями этой чепухи я считал абсолютно бесполезным, а потому лицемерно пообещал в ближайшее время произвести дезинсекцию, дезинфекцию и дератизацию (извести, значит, еще и крыс) и в дальнейшей службе руководствоваться указаниями аппарата политотдела. Не знаю уж как бы все это закончилось, если бы на «аппарате» случайно не оказался начальник тыла БелВМБ капитан 1 ранга Смольников, кстати, член парткомиссии. Выслушав всю эту двустороннюю ерунду, он, будучи глубоко в курсе тыловых дел, высказался в том смысле, что здесь происходит что-то удивительное - человека критикуют за ничто, и тот непонятно зачем соглашается со всей этой напраслиной. После этого объяснил им, кто и за что отвечает по хозяйству. На этом «мероприятие» тихо скончалось, участники без тени смущения на лицах поговорили о чем-то своем и стали расходиться. Балаган так бы и закончился полной для меня неопределенностью, если бы один из энтузиастов не брякнул на прощание: «А оркестр все-таки надо передать базе». А-а! Вот оно в чем дело! Как же я раньше-то не сообразил, что не может же быть такого большого шухера из-за такого маленького таракана, и что, как учили, надо «зрить в корень»! Как потом выяснилось, действительно причиной всей трагикомедии был духовой оркестр. Да, тот самый военный духовой оркестр, который вы с таким удовольствием слушаете сегодня по торжественным случаям. Оркестр и тогда и сейчас состоит в штате бригады подводных лодок. Состав музыкантов, конечно, за эти четверть века сменился, но бессменным руководителем остается военный дирижер, неподражаемый Владимир Иванович Морозов. Планированием работы оркестра в мое время занимался штаб бригады, а потому в первую очередь обеспечивались мероприятия подводников, а затем уже и других частей БелВМБ, в т.ч. и политотдела.
Оркестр играл при закладке и выводе из цехов СМП подводных лодок, на подъеме Военно-Морского флага на них, он провожал и встречал нас с морей, играл на торжествах и концертах. И на похоронах тоже. Я сегодня с удовольствием вспоминаю то, что называлось «строевой прогулкой» - это когда сильные, здоровые парни в форме первого срока, с командирами во главе экипажей, со знаменной группой впереди сразу вслед за оркестром, четким строевым шагом проходя по улицам Северодвинска демонстрировали перед горожанами мощь флота, его сплоченность и организованность. Да что там говорить, всего этого, дорогие сограждане, вы давным-давно не видели. Все нужно - и строй и отдых, и торжества и ритуалы. Я не помню, чтобы начальник штаба или Морозов кому-либо отказали без достаточных оснований. Однако Маркову этого было недостаточно. Его мечтой было умыкнуть у бригады право распоряжаться оркестром и делать это по своему усмотрению, но при том, что формально оркестр останется в штате бригады ПЛ. Почему? Да потому что по нормам Оргмобуправления оркестр положен только строевым частям, но отнюдь не политотделам. Вот Марков и хотел организовать дело так, чтобы голова коровы была на бригаде а вымя в политотделе. Я как мог противился эти поползновениям вплоть до личной перебранки. Как позже рассказал мне Смольников, с приездом в Северодвинск Сизова, Марков пожаловался тому, что, мол, очень тяжело без оркестра, страдают общественные и политические мероприятия - в общем, дайте оркестр. На замечание Сизова, что оркестр в Базе есть, Марков посетовал, что он в штате бригады ПЛ и что комбриг неуправляем. Вот тогда-то начальник Политуправления флота решил показать Маркову, как надо ломать непокорных и продемонстрировал это вышеописанным способом. Добавлю, что начальник политотдела нашей бригады знал о предстоящей попытке расправы, но не посчитал нужным предупредить меня. А оркестр? Оркестр как был, так и остался в распоряжении бригады. Оркестр мы не «сдали». Это, к сожалению, произошло позже.
Захаров стал перечислять замечания: «Не было расчётов на поиск в районе номер один, не заняли новую позицию и не пошли навстречу группе транспортов». Максимов стал отвечать ему: «По первому замечанию ответ простой. Мы ещё не заняли район номер один, как штаб флота начал наводить подводную лодку на авианосец . По второму — штаб флота дал радио на подводную лодку о занятии новой позиции слишком поздно, мы не успевали занять её и я принял решение сохранить ту позицию, которую мы занимали, т.к. из неё мы могли нанести удар ракетами по группе транспортов.» Захаров все ответы Максимова записал и сказал, что доведёт их до Удавенкова. На этом работа и была закончена. Командир доложил результаты Хитренко, тот усмехнулся по поводу оценок Удавенкова и сказал : «Готовьтесь к разбору Командующего Флотом.» Но в ближайшее время разбор не состоялся, т.к. вечером из штаба флота пришла телеграмма, она извещала всех о приезде на флот Главнокомандующего военно-морским флотом (в быту - Главкома). Четверг. Этот день начался с совещания у начальника штаба капитана 1 ранга Александрова, к нему были вызваны командиры подводных лодок и замполиты. Мрачным голосом он начал инструктировать: «Товарищи, Главком будет у нас в субботу. Цель приезда не известна. Боевую подготовку прекратить. Вместо этого подмести каждому свою территорию, навести порядок в казармах и на подводных лодках. Обратить особое внимание на , привести её в идеальное состояние.
Командующий флотом Глебов лично проверял форму одежды в соединении товарища Ромашёва. Вначале он приказал проверить форму одежды командирам подводных лодок у своего личного состава, оставить в строю только тех — у кого форма одежды соответствует уставным требованиям. Потом заставил сделать то же самое командира соединения Ромашева. И только после этого проверил сам, после его проверки в строю никого не осталось, сел в машину и уехал, назначил повторный смотр на следующий день. Командующий флота требует от вас ожесточить требовательность к личному составу, усилить контроль за ним, к виновным в нарушении дисциплины применять суровые меры воздействия, в том числе и по партийной линии». Максимов сидел и с тоской слушал все эти заклинания. Александров продолжал: «Завтра построение на плацу. С 08.00 форму одежды у личного состава будут проверять командиры подводных лодок, а с десяти часов это же будет делать командир соединения контр-адмирал Хитренко.» К обеду совещание закончилось и все пошли в столовую, после Максимов собрал офицеров и коротко им рассказал о прошедшем совещании.
До ужина личный состав гладил , чистился, подстригался, все готовились к смотру. Максимова же вызвали к Веткину. В кабинете у него был Александров. Первым разговор начал Веткин: «Межпоходовый ремонт пока не делайте. А если к вам на лодку придёт Главком и спросит чем вы занимаетесь, то нужно сказать, что делаете межпоходовый ремонт». Максимов с удивлением посмотрел на него и спросил: «А почему я должен врать?» В разговор вмешался Александров: «Не врать, вы же должны ещё выйти в море на торпедные стрельбы». Веткин добавил: «Делайте межпоходовый ремонт, но так, чтобы механизмы не разбирать». Максимов ответил: «Если механизмы не разбирать, то никакого межпоходового ремонта не будет». Веткин с раздражением закончил: «Вечно вы пререкаетесь, делайте так, как вам приказано.» Максимова это ещё больше подстегнуло: «Я враньём заниматься не буду, или делать, или не делать, всё остальное -это очковтирательство.» Веткин почти закричал: «Идите к себе, вам утром командир соединения даст приказание!» Максимов пошёл в казарму, обдумывая этот разговор. Пятница. В 08.00 личный состав соединения построился на плацу, командиры подводных лодок хотели начать осматривать форму одежды у личного состава, но дежурный по соединению дал команду: «Командирам подводных лодок прибыть в штаб к контр-адмиралу Хитренко.» Командиры пошли в штаб, а личный состав продолжал стоять на плацу. Начальник штаба Александров подождал минут двадцать и решил нарушить это стояние. Он стал изображать Главкома, а всё соединение на его приветствие отвечало: «Здравия желаем, товарищ адмирал Флота Советского Союза!» После каждого приветствия он давал оценку: «Два балла, три балла». Через полчаса соединение с трудом получило оценку пять баллов. Всё дело портили «петухи», которые иногда выскакивали на полслога раньше, а нужно всем здороваться синхронно.
Бухта Крашенинникова. Пос. Лахтажный, памятник Вилкову (из архива В.В.Куренкова).
Потом соединение проходило несколько раз торжественным маршем мимо трибуны, где стоял начальник штаба Александров, изображая Главкома. Тут нужно было показать хорошее равнение, твёрдый шаг, поворот головы. Как остряки говорили в училище: «Подход строевым шагом к столу с экзаменационными билетами — оценка пять, ответ по билету — два, отход от стола строевым шагом - пять, общая оценка — четыре.» Командиры прибыли к Хитренко, тот сразу же начал инструктировать: «Командующий флотом осматривал вчера соединение Сергеева. Двух командиров чуть не снял с должности за плохую Форму одежды у личного состава, объявил им неполное служебное соответствие. Быть готовыми к докладу о состоянии боевой подготовки на подводных лодках, по их техническому состоянию и другим вопросам. После инструктажа Максимов спросил Хитренко: «Можно ли делать межпоходовый ремонт?» Тот ответил: «Да, можете.» Веткин тут же вмешался: «Я же вам вчера говорил об этом.» Максимов ответил: «Вы говорили делать межпоходовый ремонт не разбирая механизмы, но так ремонт делать невозможно.» Хитренко прервал его: «Делать межпоходовый ремонт в полном объеме как положено по документам». После обеда Максимов проверил Форму одежды у экипажа, соответствовали уставным; требованиям лишь три офицера и три матроса. Причин тут была масса. Максимов служил в военно-морском флоте двадцать лет, и столько же лет существовала проблема Формы одежды. Эта проблема напоминала змея Горыныча с тремя головами, которые периодически срубали, но они тотчас же снова отрастали. Сроки ношения формы одежды были взяты когда-то с потолка. Более или менее они еще подходили для службы в Москве, но для службы на кораблях и подводных лодках они никак не подходили, ибо форма тут непосредственно имела контакт с металлом. Служба на Севере или Камчатке — это одно, а на Чёрном море — совершенно другое.
Из архива А.П.Наумова.
Но различий не было — ботинок и всё тут. На Севере и Камчатке в этом ботинке приходилось месить глубокие сугробы, а на юге в нём нога чувствовала себя как в сауне. Пошивочных ателье всегда было мало, в этом посёлке всего одно, а сроки пошива обмундирования достигали нескольких месяцев и даже года. В соединениях не было мастерских по подгонке обмундирования для матросов, которое сплошь и рядом выдавалось им не по их росту и размерам. Специального обмундирования на атомных подводных лодках всегда хронически не хватало, оно быстро изнашивалось, рвалось. Команды в старом спецобмундировании походили на профессиональных нищих, которые свои дни проводят на помойках. Вечером Хитренко вторично за этот день инструктировал командиров: «Имейте в виду, что Главком возит с собой все виды формы одежды. Для этого у него есть специальный человек в чине полковника. Главком никогда не объявляет в какой форме его встречать. Все с утра смотрят на то, как он одет, после чего все одеваются так же. Я уже договорился со штабом флота, нам сообщат: в какой форме он к нам поедет. Поэтому к завтрашнему дню всем вам и вашим офицерам, мичманам иметь в казарме парадную форму одежды, повседневную тужурку и китель.» После этого, он ещё раз приказал сделать приборки в казармах и на территории, а начальнику службы радиационной безопасности было дано указание вымыть дорогу от памятника до штаба с хозяйственным мылом, траву вдоль дороги подстричь под бобрик, пожелтевшую — покрасить зелёной краской. Памятник представлял собой трёхметрового обнаженного до пояса матроса с гранатой. Он был сделан каким-то любителем офицером из бетона по приказанию бывшего командира соединения Медведева. В народе памятник назывался «Медведев с гранатой». Многие находили, что лицо моряка очень похоже на лицо Медведева. Хитренко немного помолчал и снова продолжил: «Да! Памятник покрасьте серебрином.
Букримов, свиньи с вашего подсобного хозяйства бродят по всей территории, всех отловить и не выпускать из свинарника, особенно смотрите, чтобы их не было около штаба и гостиницы.» Совещание закончилось и командиры пошли к своим экипажам, чтобы довести до них последние указания. Суббота. Снова, как и вчера, личный состав построился на плацу. Через час всех командиров вызвали к Хитренко, ни с кем не поздоровавшись, он начал: «Главком выехал к нам, быть готовыми к встрече в 11.00, командирам находиться в казарме, личный состав отправить на лодки, хождения по территории прекратить, убрать все окурки.» Все пошли по своим местам. В 10.00 дежурный по соединению позвонил всем командирам и передал приказание срочно явиться к Хитренко. Снова командиры пошли в штаб, где Хитренко отдал последнее в этот день приказание: «Командирам идти на свои лодки и там находиться, форма одежды повседневная тужурка. Максимов прибыл на лодку, приказал поднять перископ, стал наблюдать за всем, что происходило в соединении, перевёл оптику на увеличение, сразу же, как бы оказался там, где встречали Главкома. От контролъно-пропускного пункта и до штаба были расставлены патрули, матросы махальщики с красными флажками, которые должны были указывать подъезжающим машинам, куда ехать. Вдруг все зашевелились и забегали, потом замерли — появилась длинная вереница легковых автомашин, они почему-то поехали не к штабу, а к строящимся складам оружия и имущества. Из машины вышел Главком и направился к строящимся объектам, его догоняли бегом командование флота, соединения и офицеры штабов. Там они пробыли где-то около часа, после чего кортеж машин направился к штабу, где опять остановился, но Главком пошёл не в штаб, а в гостиницу, которая была напротив штаба. Максимов посмотрел на часы, было уже время обеда, и подумал: «Ясно, на этом видно посещение и будет закончено».
. Он знал, что в гостинице накрыт обед для Главкома и его свиты. Ещё вчера Букримов приказал зарезать для гостя двух поросят, а два офицера из штаба соединения в комбинезонах аквалангистов Удальцов и Серебринкин несколько часов ловили в бухте трепангов и гребешков, чтобы Главком попробовал и этих деликатесов. Хитренко знал, как встречать начальников. Пока Главком обедал, вокруг гостиницы стояли офицеры штаба флота, они успели быстро перекусить в столовой подводников, но там яств не подавали. Хотя было время обеда, экипажи вести с подводных лодок в столовую запретили. Наконец, Главком пообедал, вышел из гостиницы и увидел следующее шествие: мимо гостиницы шёл огромный хряк, за ним неторопливо шла жирная свинья, шествие замыкал поросёнок-подросток. Какой-то остряк суриком их соответственно подписал: комдив, начпо. и нш (комдив - командир дивизии, начпо - начальник политотдела , нш - начальник штаба).
Главком повернулся к Хитренко и сказал ему: «Хитренко, а ведь, у вас опять ». После чего усмехнулся, сел в машину и убыл к надводникам. Была дана команда экипажам идти в столовую. После обеда Хитренко сказал Максимову, чтобы тот с завтрашнего дня считал себя в отпуске. Поход закончился. Берег всегда встречает подводников сюрпризами. Жизнь продолжалась.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Кораблем - контролером, где держал флаг вице-адмирал, был, сколько я помню, большой противолодочный корабль «Маршал Тимошенко». Поутру вышли в море. Точка старта, как и в прошлый раз, была назначена невдалеке от острова Кильдин, и мы двинулись на встречу с лодкой, которая должна была в назначенное заданием время всплыть под перископ, выйти с нами на связь, а дальше все поехало бы по установленной и годами отработанной, но громоздкой, созданной еще для ракетных лодок первого поколения, схеме. Эта «годами отработанная» не только усложняла жизнь нам - стреляющей лодке и руководителю стрельбы. Более всего она облегчала труд иностранной разведке, а в наличии ее мы, а главное - первый зам. командующего, убедились еще до подхода к точке рандеву - в точке болтались иностранные разведывательные корабли (РЗК).
Вряд ли вы найдете на Севере командира, который не знал бы НАТОвский РЗК с этаким игривым для русского уха названием «» (второй корпус). Эта изумительно нахальная посудина, имеющая вполне мирный и, если так можно сказать, невинный абрис, была от киля до клотика напичкана самой современной аппаратурой обнаружения, разведки, связи. Она постоянно шныряла в наших полигонах боевой подготовки, терлась близ рейдов и баз, караулила нас у выхода из Горла Белого моря, где от нее ни погрузиться, ни уклониться. Делала она свое дело методично, с поразительной настойчивостью и в любых разумных погодных условиях. При этом, по примеру незабвенного О.И.Бендера, она чтила Уголовный кодекс, а также Международное Морское право и не компрометировала себя заурядным нарушением 12-мильной зоны. По крайней мере, я таких случаев не знаю. Хорошо понимая ее враждебную сущность и питая к ней классовую ненависть, я относился с уважением к плававшим на ней морякам за выносливость и целеустремленность. Должен сказать, что очень полезно уважать противника, если хочешь выиграть противостояние. На этот раз «Марьята» была в паре с другим РЗК - новичком в наших краях. Названия его я уже не помню, был он по размерам и водоизмещению значительно больше «подружки», отличался мощной носовой кран-балкой и имел вид честного коллектора-работяги. Поначалу нас прямо-таки обескураживала осведомленность «Марьяты» о месте и времени наших ракетных стрельб. Однако позже, сильно поморщив лбы, мы сообразили, что если из года в год запускать ракеты из одного и того же очень небольшого района и почти в одно и то же время суток, то зачем разведчику шнырять по всему Баренцеву региону, когда можно спокойно дрейфовать близ Кильдина, и мы сами туда придем. Согласно старинной русской пословице: «На ловца и зверь бежит», которая, видимо, наряду со всем прочим состояла на вооружении разведки НАТО. Самым же надежным ориентиром для лазутчика был надводный, так называемый, «корабль-контролер». Там сидел руководитель стрельбы и постоянно что-то спрашивал у командира стреляющей лодки, а также получал от последнего какие-то доклады. Делалось это сначала по радио, а потом по звукоподводной связи и, естественно, на полную мощь аппаратуры. Ну как тут не прилипнуть к такой болтливой паре! И разведчики прилипали и выясняли все, что их интересовало. Иногда приходилось своими бортами оттирать «Марьяту» от лодки. Мне однажды даже пришлось вызывать подмогу. Если к этому еще приплюсовать борьбу со своим же мелким тралфлотом, который с форс-мажорной неизбежностью обязательно выходил на курс стреляющей лодки, то флотскому читателю, вероятно, станет много ясней объем забот руководителя, связанного схемой «прибрежной» стрельбы.
Избавляться от этого, теперь совершенно очевидного застарелого глупизма, мы начали только к 1979 году, когда была разработана новая флотская инструкция, предоставлявшая лодке свободу выбора позиции, хотя, правда, и в ограниченном, но гораздо большем, чем раньше, районе. Она ликвидировала этот, ставший ненужным «корабль-контролер», и переместила руководителя стрельбы на КП командующего флотом. Роль его там была полезна весьма условно, и пригодиться он мог со своим походным штабом разве что в нештатных ситуациях (что, в общем-то, не так уж и мало). Главным же исполнителем и основной ответственной фигурой становился, как положено, командир подводной лодки. Мы уже проверили несколько таких стрельб, все они были успешными, и важно еще то, что хорошую практику в отработке нового метода получил командир соединения стратегических ракетоносцев контр-адмирал Виктор Павлович Фролов, который и сейчас был старшим на борту стреляющей лодки. Все это я рассказываю затем, чтобы, во-первых, вызвать сочувствие читателя и, во-вторых, чтобы подготовить его к пониманию наших дальнейших решений. Итак, оба разведчика «вцепились» в БПК, пытаясь понять, зачем такой здоровенный «пароход» в такую хорошую погоду, «толчками» работая машинами, удерживается почти в одной и той же географической точке. Оставив напарника на нашем левом борту, «Марьята» очертила относительно нас круг, радиусом примерно 4-6 кабельтовых, вернулась на место и тоже легла в дрейф. До назначенного времени старта оставалось не более двух с половиной часов, а сколько-нибудь реальной надежды на то, что шпионы по доброй воле оставят нас в покое и уйдут себе куда-нибудь в Америку, не было. Секундная стрелка, как известно, скачет резво, а поэтому оценку обстановки, выработку предложений, доклад начальнику и принятие решения надо было сделать буквально за несколько ее оборотов. Предложения, которые я сделал адмиралу состояли в следующем: - БПК немедленно дать ход узлов до 12, привести точку всплытия лодки за корму и уходить от нее, увлекая за собой РЗК, чтобы лодка всплыла без помех. Постоянно вызывать ее в соответствующей радиосети; - изменить метод стрельбы, для чего с выходом лодки на связь дать Фролову приказание работать по новой инструкции и задать ему новый район огневых позиций, удаленный от нас на два-три десятка миль, и сообщить ему обстановку по маршруту перехода и в новом районе; - акустическими помехами обеспечить скрытность маневра лодки; - путем дезинформации и демонстративных действий постараться удержать разведчиков на контакте с БПК и напрочь отвлечь их от стреляющей ПЛ. Какого-либо другого варианта не просматривалось, разве что отменить стрельбу, и, чуть подумав, адмирал утвердил предложенный план. Кубланов сразу же ушел в радиорубку делать необходимые сообщения на КП флота и добывать нужные нам сведения. Ему ничего не надо было приказывать - имея колоссальный опыт, он все делал сам. Я нырнул к штурману, выбрал новый район, снял координаты центра и был готов к беседе с Фроловым.
Слава богу, лодка вышла на связь примерно на десяток минут раньше назначенного срока. Я вызвал к микрофону и с разрешения замкомандующего осветил ему сложившуюся обстановку, передал приказание на изменение метода стрельбы, задал новый район, подтвердил ранее назначенное время старта и сообщил только что полученные сведения о безопасной обстановке по маршруту. Движение приказал начинать после того, как мы включим на излучение все свои активные гидроакустические средства, что по идее должно забить приемные тракты РЗК. Все! Связь кончаем! Удачи! Теперь дело за нами. Эхолокаторы, эхолоты, излучатели звукоподводной связи - все было включено, как говорят, на полный накал. Звуковая какофония продолжалась минут пятнадцать, после чего подошла очередь дезинформации. Первая наша звукограмма должна была указать разведчикам на то, что лодка будет отрабатывать боевые упражнения совместно с БПК и то, почему они не будут слышать работы ее активных гидроакустических средств. Для этого отсюда же, с главного командного пункта корабля через выносной пост связи я запустил в гидросферу строгое указание «лодке» работать бесквитанционно, т.е. на принимаемые от нас звукограммы не отвечать, не включать никаких активных трактов, задал «ей» курсы, скорость и время всплытия. Фактически это время и было временем старта, чтобы если за горизонтом и появится полоска дыма, все внимание тружеников сыска было бы сосредоточено на поиске всплывающей рядом с ними лодки. Впоследствии я еще несколько раз прикладывался к микрофону, чтобы развесить очередную более или менее соответствующую обстановке клюкву. Конечно, на РЗК сидели на связи операторы, знающие русский язык, а потому пристяжной «Марьяты» сразу же сократил дистанцию до 5-6 кабельтовых и пошел рядом с нами, как собачка на коротком поводке. «Марьята» некоторое время покрутилась рядом с ним, затем резко отвернула, увеличила ход и стала уходить на юго-восток. Это было неожиданно, но не страшно, поскольку Фролов ушел на северо-восток. Однако маневр был непонятен, тем более, что на правом ноке у нас трепетал флаг «Веди» военно-морского свода сигналов, который, как всем известно, указывал «торгашам» на наличие в районе подводной лодки. Надо было как-то реагировать, чтобы оттянуть оставшийся РЗК на себя.
И тут «в бой» вступил Владимир Сергеевич. Подозвав командира, он коротко с ним переговорил, после чего по прогремела команда на атаку подводной лодки. Дальше все пошло по боевому расписанию. Через несколько минут был поднят противолодочный вертолет. Зависнув на короткое время над кораблем и получив «целеуказание», он рванул прямо по курсу и отойдя кабельтовых на десять начал «макать» приемник поисковой гидроакустической станции. Немного полетав в свое удовольствие, «обнаружил» лодку и донес об этом открытым текстом. Наблюдать за разведчиком в процессе эволюции, было одно удовольствие - он то увеличивал ход и подскакивал к точке, где хлопотал вертолет, то отходил на большую дистанцию и вновь возвращался на свое прежнее место на нашем правом траверзе. В общем, суетился и, как говорят, терял лицо. Оно и немудрено - БПК молотит эхолокаторами, вертолет то и дело доносит о месте лодки, а он, разведчик, со всей своей великолепной техникой глух как пень! «Марьята», между тем, ушла с визуальной видимости, и это уже начинало беспокоить, тем более, что через некоторое время ее потерял и боевой информационный пост (БИП). Как бы она по закону случайности и подлости не повернула к северу... Надо было сделать еще какое-то усилие, чтобы убедить супостатов в реальности нашей работы с лодкой. Они ведь привыкли к тому, что наши лодки отнюдь не бесшумны, а тут творится что-то невообразимое - ни шумов ни эхосигнала! И вице-адмирал сделал еще один решительный шаг. Вертолету было дано приказание на посадку, и пока он маневрировал, зашевелились похожие на вязанки дров бомбометы. Приняв по нескольку учебных реактивных глубинных бомб, они отработали углы наведения... !
За свои почти три десятка лет подводной службы, когда любой надводный боевой корабль рассматриваешь как цель - и тогда метишь ему торпеду под киль, или видишь в нем охотника - и тогда дай бог ноги, я, будучи внизу, никогда не испытывал ни малейшего наслаждения от глубинного бомбометания. И хотя в процессе учебы применялись заряды не более гранаты, все равно этот зубодробительный сухой треск заставлял поджаться, добром помянуть прочность прочного корпуса и пожелать, чтобы следующая легла дальше. Иное дело метать бомбы, будучи наверху, в просторном теплом ГКП солидного корабля, где наблюдаешь залп, с удовольствием прихлебывая отлично заваренный чаек, а в нашем случае была еще и маленькая яичница. Ясное солнышко, что летом трудится на Севере все 24 часа в сутки, честно отрабатывая за зимнюю спячку, ласково заглядывает в старательно вымытые расписанным по приборке личным составом иллюминаторы. Все внушает чувство покоя и уверенности даже в послезавтрашнем дне. Слабый зюйд-вест, который в полном соответствии с «Мореходными таблицами» (МТ-63) оценивается в три балла и характеризуется тем, что «Листья и тонкие ветви деревьев постоянно колышутся. Высокая трава и посевы хлебов начинают колебаться. Ветер развивает флаги и вымпелы». Он - этот ветер - нежно почесывает Баренцеву спинку, и «Небольшие гребни волн начинают опрокидываться, но пена не белая, а стекловидная». Этот очаровательный пейзаж взят мной из шкалы оценки силы ветра тех же МТ-63, которая еще на заре XIX века была изобретена адмиралом Френсисом Бофортом - великим гидрографом и романтиком. Теперь это идиллически трогательное полотно было прошито форсом огня и шлейфом дыма стартующих реактивных глубинных бомб. Красивое зрелище. А если бы вы видели «живьем», не в кино, подводный старт крылатой, а тем более баллистической ракеты! Вас долго не покидало бы чувство какого-то мистического восторга перед мощью этих совершенных боевых машин, созданных человеческим гением. Вероятно, это был последний булыжник в черную душу агента. Мы совместно с ним продолжали «гоняться» за «подводной лодкой», когда за полчаса до старта, БИП доложил, что от Териберки курсом на нас следует малая цель. Минут через 15 мы визуально опознали «Марьяту», которая, видимо, поспешала на выручку коллеге ко времени всплытия «лодки». Дело сделано. Оба лазутчика «висят» на бортах, как и было задумано. В назначенное время «всплытия» мы застопорили ход и в дрейфе стали ждать сообщения от лодки о результатах старта. Разведчики нас больше не интересовали. Наконец, долгожданная радиограмма была получена - все там у Фролова прошло по-штатному. БПК врубил полный вперед, и вот мы уже несемся узлов под двадцать мимо «напарничка».
И тут Владимир Сергеевич завершил весь наш «цирк» хорошей флотской шуткой, достойной хорошего моряка. Провожая взглядом супостата, он усмехнулся и приказал командиру БПК передать тому прожектором: «Благодарю за обеспечение». Вежливость в море - первое дело!
Дежурный по береговой казарме подводников старший лейтенант Антон Слуцкий ликовал. День начинался прекрасно. Шесть утра. Только что он успел поцеловать старшего матроса Катюшу, свою хорошую подругу, которая в числе первых прибыла на службу. Ей, дипломированному коку, надо было приготовить на камбузе завтрак для всех подводников. Когда она вошла на КПП, она ахнула, увидев Антона в новой фуражке. Её неподдельная реакция так взбодрила юношу, что он тут же чмокнул её в щёку, ощутив аромат хорошего мыла и чистой девичьей кожи. Старший матрос Катя вспыхнула, но, увидев, что за ними никто не наблюдает, успела прикоснуться своими мягкими губами куда-то за ухом Антона. Оба весёлые и счастливые со смехом оторвались друг от друга, поняв без слов, что впереди их ждёт прекрасный вечер. Да, свершилась мечта старшего лейтенанта Слуцкого. Морская форма сама по себе очень красива. А когда она подогнана по фигуре, да ещё носится с определённым изяществом, глаз невозможно оторвать от таких офицеров. Белые манжеты с запонками, золотые нашивки до локтя, шелковый галстук с заколкой, лакированные туфли. Мечта!.. Но самое большое украшение – это офицерская фуражка, сшитая на заказ в Севастополе. Со вчерашнего вечера у Антона Слуцкого новая фуражка. Да какая! Настоящая адмиральская . Материал называется кастор. Широкий кант. Высокая тулья. Вышитый вручную краб, не штампованный металлический, а именно вышитый золотыми нитками. Несбыточная мечта всех молодых офицеров.
Счастье подвалило вчера, когда моложавый всё ещё красивый адмирал Решетов в безукоризненно сидящей на нём морской форме проходил по причалу и внезапно увидел старшего лейтенанта Слуцкого. Адмирал был в прекрасном расположении духа. Только что в Севастополе Главком военно-морского флота провёл разбор учения, где на командира дивизии Решетова прямо-таки посыпались благосклонности высокого начальства. Кадровик даже намекнул ему на скорое повышение и перевод в Москву. Всё внутри у адмирала пело и хотелось сделать что-то хорошее. Щеголеватый адмирал увидел знакомого по недавнему выходу в море младшего офицера, который напоминал ему себя в молодости. Офицер по знаку адмирала засучил ножками, подбежал и, конечно, дрожа, представился: «Старший лейтенант Слуцкий!» (А про себя добавил: «Авэ, Цезар, моритуре тэ салютант. (Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя) ». Адмирал спросил по-отечески мягко, с отвращением глядя на фуражку Антона: «Слуцкий, что это за писсуар у тебя на голове?» Антон, ругающий себя, что не успел скрыться от адмирала, как того требуют правила хорошего тона, заикаясь пояснил: «Новая уставная фуражка, полученная три дня назад со склада». Адмирал, распираемый благородством, изрёк: «Зайди ко мне в каюту, возьми адмиральскую фуражку. У моего писаря возьмёшь козырёк от уха до уха. В другой фуражке чтоб я тебя не видел». Антон потерял дар речи. Наверное, высохли Великие озёра в Америке или чёрная икра подешевела. Явно что-то случилось в мире! Накануне вечером, обе бригады офицеров, входящие в состав дивизии, пересекая КПП, восхищались антоновой фуражкой, в которой он прибыл на дежурство. Некоторые завидовали. Доктор Толя Филин, лучший друг Антона, робко попросил разрешения съездить в его фуражке в отпуск в Одессу. Антон отказал: «В такой фуражке доктору нельзя ходить. Она слишком хороша для твоей располневшей фигуры. Флот опозоришь!» Толя, заскулив, молча растворился в ночи… А сегодня через два часа старший лейтенант Слуцкий был самым несчастным офицером на флоте. Он, гордый и счастливый, выскочил встречать своего командира бригады капитана 1 ранга Панкратова, ярого уставника и начетчика. Тот с ходу: «Почему неуставная фуражка?» Ошарашенный Антон начал блеять: «Уставную невозможно носить. Она некрасивая. Она не смотрится». Уставник и педант капитан 1 ранга Панкратов парирует: «Народ дал, народ пусть и смотрит». И тут Антон, по молодости, конечно, совершил ошибку: «Фуражку приказал носить контр-адмирал Решетов ». На глазах озверевший капитан 1 ранга Панкратов с металлом в голосе вопрошает: «Кто твой командир? Я или Решетов? Кто на тебя подписывает аттестацию? Где ты получаешь денежное содержание?» (Мол, кто платит, тот может и наорать). Разгорячённый, даже дымящийся, капитан 1 ранга забил старшего лейтенанта Слуцкого своими риторическими вопросами. Антон, только что переживший фантастический взлёт славы и почёта в своей новой фуражке, стоял чуть не плача, опечаленный и морально избитый, и успокаивал себя по-латыни: «Сик транзит глёриа мунди. (Так проходит земная слава)». Но, чтобы как-то мысленно уколоть грозного начальника, унизить его, вспомнил (про себя) философское высказывание Козьмы Пруткова: «Камергер редко наслаждается природою». Кончилось тем, что через полчаса Антон прибыл в кабинет командира бригады в старой фуражке и доложил об устранении замечаний. « В другой фуражке чтоб я тебя не видел!»
А ещё через час точно такой же разговор, с точностью до наоборот, с контр-адмиралом Решетовым. Старший лейтенант Слуцкий в шоке: «Как быть? Адмирал требует одно, капитан 1 ранга – другое. Совершенно противоречивые требования». Антон метался. Что делать? Обессиленный от внутренней борьбы он буквально взвыл: «Адмиралы и капразы. А я маленький такой!» И нашёл гениальный выход. Теперь на службе он ходит в двух фуражках. Одна на голове, другая в «дипломате». В зависимости от того, кто на горизонте, фуражки быстро меняются. Все довольны! А для себя Антон Слуцкий сделал вывод опять-таки ядовитыми словами Козьмы Пруткова: «А не ходи по косогору, сапоги стопчешь!» Гениальные были мужики, создатели Козьмы Пруткова, братья Жемчужниковы и Алексей Толстой.
Ведь это они сказали устами своего героя: «Глядя на мир, нельзя не удивляться».
25 декабря 2006 года.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Во всей дальнейшей службе и я сам, и личный состав лодок, которыми мне довелось командовать или руководить их боевой подготовкой, не жалели времени и сил, постигая сложности современной военной техники. В ходе строительства и эксплуатации мы вносили рационализаторские предложения, а некоторые технические недостатки компенсировали внедрением организационных мер, которые придумывали сами или принимали от разработчика. Несовершенна трансляционная установка - введем специальный метод вызова, не одновременно продувается балласт - внедрим временные интервалы, не работает надлежащим образом автоматическая противоаварийная система - откорректируем инструкцию и будем действовать по командам. Помню при испытаниях одной из ПЛ, когда на большой глубине из-за скверно смонтированного кингстона пустякового насоса начал заполняться забортной водой отсек, и возникло возгорание стоек электронного комплекса, выяснилось, что установленные в отсеке датчики не обеспечивают своевременного обнаружения поступления воды, а уж об индикации начальной стадии пожара вообще речь не шла. Не было таких датчиков, что могли бы заменить человека, который, «обнаружив запах дыма...» и т.д., по Наставлению, своевременно сигнализировал бы о возгорании. Температурные датчики срабатывают от нагревания, но поди нагрей кормовой датчик пожаром в носу. Это же надо, чтобы хорошо разгорелось. Не лучше обстояло дело и с сигнализаторами по воде: поставишь низко - будет срабатывать от конденсата, высоко - примешь из-за борта тонны воды, прежде чем сработают... Так что же дальше? Мы знали, что приемка этого корабля уже приобретает скандальный оттенок, но так или иначе, а подписание акта состоится, поэтому максимум, что могли сделать, это затребовать количество штатных единиц (в пределах резерва обитаемости) для постоянного наблюдения за состоянием этих необитаемых отсеков. И опять-таки решение имело организационный характер! Но рассчитывал же на что-то главный конструктор при проектировании? И при рассмотрении проекта наши военные инженеры тоже? Обобщая сказанное, надо, я думаю, признать, что все мы, желая помочь делу, искали, находили или принимали от разработчика организационные пути обхода технических трудностей. И при этом отказывались от требования технических решений, относя их на завтра. Сейчас я спрашиваю себя, вела ли к совершенствованию кораблей флота такая система подходов? Сиюминутный выход из затруднительных положений, понятно, был. А по более-менее строгому счету система была порочной.
за отказ подписать документы о замене глубоководного водолазного комплекса (ГВК) для спасательного судна проекта 21300 "Виктор Белоусов", разрабатывавшегося ЦКБ "Лазурит", на импортный комплекс (поставки ОАО "ТетисПро" ) ввиду явных нарушений требований действующих руководящих документов.
Приходилось видеть: наблюдающий от Управления военного кораблестроения настаивает на начале испытаний подводной лодки с неработающим одним из двух главных осушительных насосов; председатель Государственной комиссии запрашивает добро на выход в море при отсутствии на борту пускового устройства аварийного дизель-генератора; главный конструктор - технический руководитель испытаний принимает решение выходить на следующий старт, не разобравшись в причине неудачи предыдущего... При этом ни один из них не ощущает даже нравственной ущербности своих решений. Все делается во имя «благополучия» коллектива, в котором они либо работают, либо «в положение» которого они «входят». Как говорил один мой начальник, подписывая акт приемки недостроенного жилого дома: «Надо подписывать, иначе строителям будет нечего кушать». Многие, слишком многие руководители по своему разумению и в меру своей неуязвимости «совместно решали» вопросы, по которым существовали вроде бы твердые руководящие документы, регламентирующие порядок и условия изготовления, контроля, приемки. ...И все же сделано изумительно много. Нет на земном шаре от Северного полюса и до высоких южных широт мест, где бы не плавали наши подводники. Несут боевую службу многоцелевые подводные лодки и стратегические крейсера. Возросла энерговооруженность, совершенствуется оружие, растет мастерство личного состава. Однако не дает покоя тот факт, что за последние три десятилетия только на Северном флоте погибли одна дизельная и четыре атомные подводные лодки. По одной в каждом поколении. Мне могут возразить, что, мол, весь негатив, который ты вытащил, - это «дела давно минувших дней». Готов был бы с этим согласиться, если бы не так давно в печати не появился краткий отчет о совещании группы адмиралов, которые декларировали свою полную поддержку деятельности покойного главнокомандующего ВМФ адмирала флота Советского Союза Сергея Георгиевича Горшкова. Я склоняю голову перед светлой памятью флотоводца, строителя современного Военно-Морского Флота, но как и 40 лет назад согласиться с «совместными решениями», которые ухудшают тактико-технические данные наших лодок, не могу.
В этой связи хотелось бы видеть решения правительственной комиссии («Красная звезда» за 7 сентября 1990 г.), хоть как-то проливающие свет на те пути, которые приведут ВМФ к такому состоянию, когда техника будет надежна, а личный состав профессионально подготовлен. Мне представляется необходимым начать все дело с анализа и обобщения причин всех случаев катастроф и различной тяжести аварий кораблей флота за последние 50 лет. И правильней всего было бы разработать и внедрить методику машинного анализа, чтобы исключить факторы власти и личности. Надо подвергнуть честному анализу систему и организацию службы, боевой учебы и быта моряков, обратив особое внимание на фигуру командира. Понять наконец, что нищее базирование съедает людей и корабли. Проследить детально процесс создания корабля и его эксплуатации. Не допускать практики компромиссов в военном деле. Осмотреться в кадровом вопросе, решительно избавляясь при этом от тех, кто вспух на дрожжах протекционизма или грешил им в своей служебной деятельности. Учредить независимую госприемку кораблей... Да мало ли еще наберется вопросов из жизни флота и вокруг него, которые нуждаются в переосмыслении. Кроме того, констатированный ранее факт, что наши корабли по некоторым параметрам уступают зарубежным аналогам, сейчас, в период сокращения Вооруженных Сил, тем более должен побуждать к серьезному комплексному анализу пройденного пути и перестройке в наших флотских делах. И в умах тоже. Серьезный анализ позволит сделать и серьезные выводы: что взять с собой в перспективу, что обновить, от чего избавиться в пути, как от ненужного груза. Словом - продуть балласт.
Как мы с Владимиром Сергеевичем американца дурили
Теплое лето 1979-го Северный флот.
Ракета не шла... То есть даже не хотела начинать предстартовую подготовку.
В то время я был заместителем командующего Гремихинской флотилии подводных лодок и в полном соответствии со своими функциональными обязанностями руководил этой стрельбой. Вместе со своим немногочисленным походным штабом, состоящим из высококвалифицированных специалистов - капитанов 1 ранга Леонида Горбачева - ракетчика и Вениамина Кубланова - связиста, а также фотокиногруппы и шифровальщика я находился на корабле-контролере (это был морской тральщик «»), и когда было получено по звукоподводной связи (ЗПС) сообщение с лодки о срыве стрельбы, это было неожиданно и непонятно. Накануне все взаимодействующие системы были проверены, генеральные испытания ракеты прошли без замечаний, и сейчас, по докладу командира, все необходимые корабельные подготовительные мероприятия были выполнены и соответствующие сигналы получены. Доложив обстановку на командный пункт командующего флотом и получив указание всем следовать в Североморск, я дал «добро» лодке всплыть, подошел к ней на голосовую связь, и мы с командиром лодки и соединения, который был старшим на борту, обменялись подробностями и предварительными выводами, после чего легли на курс в Главную базу. Перебрав возможные, на наш взгляд, варианты, мы с Горбачевым и и Кублановым пришли к выводу, что виновницей срыва стрельбы может быть только новая система, которая сейчас на этой лодке проходила межведомственные испытания. Кроме обработки и выдачи различного рода боевой информации, эта система еще должна была с высочайшей надежностью перекрыть абсолютно всякую возможность несанкционированного старта ракет. Дело было чрезвычайно серьезным в плане международной безопасности и, видимо, разработчик где-то «перебдел» настолько, что и при получении разрешающего сигнала ракета отказывалась его воспринимать и в порядке мирной инициативы предстартовую подготовку начинать не желала. Накануне отладочная имитация прошла, а вот при фактической работе система «заткнулась».
Для установления причины несостоявшегося старта приказом командующего флотом была создана комиссия из представителей разработчика, смежников и нас - военных моряков. Председателем был назначен начальник штаба Северного флота вице-адмирал В.Н.Поникаровский, его заместителями - начальник отдела боевой подготовки Управления ракетно-артиллерийского вооружения ВМФ капитан 1 ранга Е.П.Черемисин и я. Рабочую комнату нам выделили в штабе флота. Работу начали с опроса личного состава: кто что делал, какие и как по времени проходили команды и доклады, какие были высветки на пультах, спрашивали каждого его субъективное мнение. «На закуску» производилась проверка документации и опрос личного состава по знанию матчасти и инструкций по эксплуатации. Вот уж в этом, последнем, энтузиазм разработчиков - членов комиссии, был совершенно неистощим. Вообще, назовите мне хотя бы одну «аварийную» комиссию - будь то свой самый первичный родной штаб или какая-нибудь смешанная комиссия, которая не алкала бы «крови» экипажа. Вспоминаю случай, когда стартовавшая ракета, описав в воздухе какую-то немыслимую фигуру, рухнула в семистах метрах от лодки, обдав морские глади чудовищным облаком оранжевой дряни. Тогда по сильному металлическому надиру в шахте и анализу поведения ракеты в полете, мы сразу определили, что произошла заклинка одной из рулевых камер. Позже это подтвердилось при разборе обломков. Ну, кажется, все ясно - необходимо устранить конструктивный недостаток, поскольку на предстартовой подготовке программно контролируется только выработка сигнала, а фактической прокачки рулевых камер нет, хотя и приводы камер и сама она могут быть повреждены где угодно - при транспортировке, при хранении, при погрузке на лодку - это и надо отразить в итоговом документе. Однако в акте комиссии вдесятеро больше места заняла констатация всяких, не имеющих отношения к делу мелочей - тут тебе и наличие пыли в приборах газоанализа (а что там еще может быть?), и отсутствие записи о возврате в исходное положение корабельных систем предварительного и предстартового обслуживания (кабак, конечно, но не причина же), и указание на то, что одновременно с опросом на допуск к ракетной стрельбе нельзя планировать никаких других мероприятий (хотя больше половины личного состава в таком опросе не участвует), и... еще с полдесятка подобных псевдопрофессиональных замечаний. Как всегда, серьезный технический вопрос тонул в тысяче мелочей, и конструктивные решения принимались чрезвычайно .
Примерно так же было и в этот раз. Затянувшийся процесс вскрытия причин несостоявшегося старта уже начал выводить нас из терпения. Настолько, что Черемисин на пленарном заседании заявил, что если в ближайшие два дня не будет технически обоснованного заключения, он рекомендует председателю потребовать ряда персональных замен в составе комиссии. Не знаю уж, это подхлестнуло разработчика или были иные стимулы, но на следующий день технический руководитель испытаний той самой системы доложил комиссии причину и схемное решение устранения дефекта. Как это зачастую бывает, причина была спрятана не в идеологии системы, не в сложных логических схемах, платах и массивах, где есть хоть и не всеобъемлющий, но солидный программный контроль, а на стыке - в концевом ящике, который назывался «Устройство коммутации кабелей». Там каким-то шалопаем с ограниченной ответственностью были перепутаны эти самые кабели. Пошли на лодку. При нас же ошибка была устранена, затем запустили все взаимодействующие системы, трижды сделали внешнюю имитацию, убедились, что от радиоприемника и до ракеты прохождение сигналов есть, перекрестились и, вернувшись в штаб флота, тут же сочинили акт работы комиссии. Теперь нам с Черемисиным предстояло доложить о проделанной работе приболевшему, а потому находящемуся дома Поникаровскому, получить на актах его утверждающую подпись и затем с его же разрешения планировать повторный выход на стрельбу. Мы уже совсем было собрались идти к машине, как на втором этаже нас остановил выходящий из своего кабинета командующий флотом адмирал В.Н.Чернавин и поинтересовался ходом работы комиссии. Мы коротко и исчерпывающе доложили. Владимир Николаевич поблагодарил за проделанную работу, пожелал удачно отстреляться и попрощался с нами очень доброжелательно. Дом, где жил вице-адмирал, находился неподалеку от штаба флота, так что через десяток минут мы уже разложили схемы, акты и протоколы на его письменном столе, и Черемисин приступил к докладу.
Однако его прервал телефонный звонок - громко урчал так называемый «» — телефон закрытой связи ВМФ, который стоял тут же, на письменном столе. Валентин Николаевич, поднял трубку, ответил, и мы очень отчетливо услышали голос командующего флотом (хорошие усилители стояли на линии): - «Валентин Николаевич, я бы хотел услышать доклад о работе комиссии лично от Вас. Почему мне об этом докладывает какой-то Березовский, какой-то ЧеМЕРисин? Вы же председатель!» Искажением фамилии Черемисина командующий, видимо, хотел еще глубже подчеркнуть ничтожность уровня информации. Стыд, который все мы испытали после этого разговора, разрушил деловую обстановку. Доклад был скомкан. Черемисин был так удивлен и расстроен, что начал заикаться. Поникаровский с покрасневшим лицом поспешно сделал необходимые подписи и отпустил нас. Сразу по окончании работы комиссии произвести стрельбу не представилось возможным, т.к. лодка, хоть и с небольшой задержкой, приступила к выполнению графика боевой службы. С приходом ее в базу приняли практическую ракету, провели положенные проверки, доложили о готовности, и нам была запланирована повторная стрельба. Приказом командующего СФ руководителем стрельбы, ввиду ее повышенной значимости, был назначен первый заместитель командующего СФ вице-адмирал Владимир Сергеевич Кругляков, а я со своей группой офицеров походного штаба - его помощником.
