На Петровской набережной в очередной раз собирался парадный полк. До команды на построение он представлял собою нечто похожее на хаотическую толпу. Нахимовцы бродили, самостоятельно разбираясь по шеренгам, разговаривали, смеялись, кто-то из питонов в середине толпы тайком, в рукав, покуривал, с опаской поглядывая на офицеров. - Вызвал, значит, главком к себе начальников всех систем, и начальника нашей питонии в том числе, и спрашивает у каждого: “Сколько времени вам надо, чтобы превратить ваше училище в бардак?” Ну, начальник Фрунзе думал-думал, думал-думал и отвечает: год. Начальник Дзержинки тоже прикинул и говорит: месяц, товарищ главнокомандующий. А наш адмирал не думая: пять минут. Горшков удивился, спрашивает, почему, мол. А наш и отвечает: “Так ведь мне, товарищ адмирал флота, только вывеску поменять!” Одобрительный общий смех, гордость за своё уникальное, единственное в своём роде военно-морское училище явились реакцией на эту, в общем, расхожую, байку. - Ты вот как ранты обрезал – сразу горячим расплавленным гуталинчиком по срезу пройди. Держаться будет... - Я сегодня по военному переводу опять два балла огрёб. И, главное, объясняю Феде-с-Наганом, на чистом английском: “Comrade Major! I was on duty yesterday!” Ноль эмоций! “I am а participant, говорю, of a parade regiment!” Ни в какую! “Shame on you Nakhimovite Bakhusov! – отвечает. – Your mark is two!” Все, мол, на дежурстве, все в парадном полку. Опять в выходные Исус с увольнениями прокатит. В те годы Нахимовское училище готовило не просто будущих морских курсантов и, впоследствии, офицеров, но курсантов и офицеров с дипломами военных переводчиков.
Преподаватели английского языка ЛНВМУ 1960-1970-е гг.
- Мне вчера биологичка комплимент сделала. У вас, говорит, нахимовец, как у лягушки, вместо мозгов – боковая линия... - Есть сведения, в среду, пятнадцатого дневным сидячим в Москву уезжаем. Шайба в канцелярию заходил, слышал, как Исус с Мормоном про пятнадцатое говорили. Исус – командир пятой роты, а Мормоном в училище называли замшелого лейтенанта с подозрительными, от предшествующих звёздочек, дырками на погонах, офицера-воспитателя, который о себе любил рассказывать так: “Кто хоть раз упал с рубки подводной лодки – тот либо насмерть, либо на всю оставшуюся жизнь идиот. Вот я, например, падал оттуда дважды”. - Ещё сто раз отменят! - А я, ребята, наверное, скоро чокнусь. Прошлой ночью проснулся от того, что по-английски говорю. Крафт доконал. Или это, может быть, побочный эффект? На почве кино?.. Случалось, в актовом зале демонстрировался английский или американский недублированный фильм. Бывали и хорошие, интересные, как “Япония в войнах”. Но иногда запускали и отечественные, вроде “Поднятой целины”, где Макар Нагульнов, реализовав мечту, изъяснялся на добротном английском, как, впрочем, и дед Щукарь, разбитная Лушка и вообще все колхозники тихого Дона. Такие просмотры были обязательными: они считались внеаудиторными занятиями по языку. - Да нет! Ты путаешь. Это у преподавателя танцев фамилия Шиллинг, а у физкультурника – Копейкин! - Боковая линия – у рыб! - Когда, когда?.. Пятнадцатого? - Не понял чего-то насчёт рыб. Это что – намёк? Действительно, тут лучше уж быть лягушкой, чем карасём. - Объявят... - А помнишь, как в прошлом году весной?.. Тоже объявили, на вещмешках уже сидели. И никуда в итоге не поехали – отменили парад! И вообще с тех пор первомайские парады прекратились... - Нет. Просто научный факт. Из ихтиологии. - А в Москве-е-е, ребята, жизнь... Малина! Блинчики с вареньем каждый день, печенье, шоколад “Алёнушка”, молоко... Так бы и жил там всю дорогу! - По парадному расчёту!.. - Опя-я-ть... - Выше нога – больше страху у врага! - Становись!!!.. Бегом! Не тянуться! Быстрей! Двое последних – в патруль! Командирам батальонов... доложить наличие... Ежегодно первого октября военно-морской флот, за исключением экипажей кораблей, плавающих южнее сороковой параллели, переходил на ношение головных уборов с чёрным верхом. И как заведено, переход на новую форму одежды являлся основанием для строевого смотра. Так и сейчас: среди шеренг появился майор, осматривавший внешний вид участников парадного полка. Его сопровождал мичман, вооружённый рейкой с нанесёнными рисками для измерения длины шинелей. У направляющего Савельева чёрная суконная бескозырка имела аккуратные маленькие поля; звёздочка на ней была не просто старого, а старинного, времён гражданской войны и империалистической интервенции образца – чуть ли не с плугом. Но венцом всего была ленточка. Как и положено чистопробным питонам, его лента была рижская, то есть вытисненная на ней надпись “НАХИМОВСКОЕ УЧИЛИЩЕ” была исполнена особым шрифтом, с фасонным завитком буквы “С”. По слухам, такие ленты в послевоенные годы носили рижские питоны. Но у Савельева лента была не просто рижская, а рижская-высший шик: позолота букв от времени или осыпалась, или вытерлась, или выносилась так, что самой надписи не было видно, её можно было лишь угадать по контуру букв. Горящие же дешёвой позолотой ленточки уготовано было носить карасям, поэтому некоторые нахимовцы делали попытки состарить надпись на ленте искусственно, проглаживая ленточку утюгом через влажную тряпку, но это не давало желаемого эффекта – того, который даёт само время. Шинель у Савельева была, конечно, укорочена, если не на пару ремней, то на один – точно. Здесь имелось в виду вот что: к полам расстеленной на столе или на полу шинели прикладывался кожаный поясной ремень, по нему мелом проводилась черта и полы аккурат на ширину ремня ножницами обрезались, поскольку ходить в длинных шинелях (“как у Феликса Эдмундовича”) считалось у нахимовцев тоном дурным. Три красные суконные курсовки располагались у Савельева в строгом соответствии с питонской модой – в самом верху левого рукава шинели, почти что впритирку к погону, хотя по правилам их полагалось пришивать в области локтевого сгиба (любопытный факт – среди курсантов высших училищ шиком считалось, напротив, размещать золотистые курсовые шевроны как можно ниже на рукаве). Брюки у Савы были расклёшены, но не расхлюписто, как у революционных матросов, а слегка, в меру, что достигалось не вшиванием, как в былые годы, клиньев (при этом в передний носочек брюк часто вделывалась свинчатка, чтоб при ходьбе клёш полоскался, обматываясь вокруг ноги), а растягиванием предварительно намоченных суконных брюк на специальных трапециевидных фанерных шаблонах, именуемых “торпедами”. Иногда, на скорую руку, в качестве такой “торпеды” использовалось донышко обычного канцелярского стула. Погоны на савельевской шинели тоже были старого образца, с широким шерстяным белым кантом и нахимовским вензелем, выпукло и красиво вышитым золотистой нитью, в отличие от погон нового типа, исполняемых в дешёвой жёлтой пластмассе. Носимый поверх шинели, ремень у Савельева затянут туго не был, но и не висел; бляха не видела щётки, наверное, в течение лет – так, что уже покрылась прочным коричневатым окислом, вроде благородной патины. Тем не менее, сама фигура правофлангового выглядела очень гармонично, очень ладно; он весь: от элегантной маленькой бескозырки с чёрной рижской лентой до хромовых ботинок с обрезанными рантами был плоть от плоти питонии, плоть от плоти флота, словно и родился так – во всём чёрном, суконном. Несмотря на то, что военная форма Савельева в сущности представляла собою одно сплошное нарушение правил и, согласно канонам, должна была считаться “испорченной”, проверяющий офицер бравого направляющего даже не осматривал. Напротив: в своей восьмой шеренге сам Савельев фактически являлся таким проверяющим, он шёл вдоль фронта вслед за строевым майором и самолично делал надлежащие с его точки зрения замечания. - Протопопов! – он произнёс фамилию хрипловатым прокуренным голосом. От Савельева вообще исходил сильный запах табака. - Я! Нахимовец Протопопов, – отозвался тот и, помедлив, добавил инициалы: – Аз. Веди...
Об этом знают немногие, но Военно-морской флот остался в России единственным государственным институтом, где, невзирая на отмену исторического правописания, официально, на законных, определяемых уставами и руководствами, правах до сих пор сохранился и используется старый русский алфавит. Не изучается, как, скажем, на филологических факультетах или в Пушкинском доме изучается некая отжившая языковая древность, а именно используется, остаётся инструментом, хоть и специфического, но всё же живого общения живых людей. “Исполняю буки - буки!” – положено, например, звучать на флоте одной из команд, подаваемых по каналам радиосвязи. Веди, рцы, слово, глаголь – так, в частности, и по сей день именуются буквы и флажного семафора, и сигнальные флаги, и знаки морзянки, в повседневной гражданской жизни давно ставшие безликими “Вэ”, “Эр” или “Эс”. На таком новоязе и милая с детства русская Азбука должна именоваться каким-нибудь безликим “АБом”. Не все буквы кириллицы, конечно, сохранились и во флотском алфавите. Исчезли фита, ижица, ять – но основа-то осталась! Сохранилась, например еры (ы), а вот ерь и еръ стали соответственно мягким (ь) и твёрдым (ъ) знаками. Не буквами даже, а знаками! Исчезла напрочь буква хер, очевидно, как непристойная, она и в морском варианте стала “Ха”. Но знак дежурной службы на флоте – всё-таки не солдатская красная повязка с надписью для дураков, а синяя с белой полосой благородная “рцы”, аналог флага, а знак вахты хоть и красного цвета, но тоже с белой полоской: “како”. А потому для военного моряка такие выражения, как “стать покоем” (с загибом флангов в виде буквы “Пэ”) или “стать фертом” (то есть, как “Эф”, руки в боки) понятны и без разъяснений.
Повязка "рцы", флотский нарукавный знак дежурного.
- ... Аз. Веди... - Сними прибор, аз - веди! У Протопопова внутри похолодело. Однозначность поданной команды не оставляла и малейших сомнений. Он стащил с головы свою новую, только что выданную бескозырку. "Будут пиявить!” – промелькнуло в голове. “За что?!!” - Что это у тебя, Протопопов, – молвил Сава, с выражением брезгливости взяв в руки «прибор» Протопопова, – на башке за порнографический такой аэродром? Бесочка должна быть маленькая, смотри, вот как моя. Значит, вот здесь, и вот здесь, – показывал Савельев, вывернув бескозырку Протопопова наизнанку, – надрезаешь... В этом месте у тебя замок пружины, вот он, пощупай. Чувствуешь? Во. Значит, распорол здесь и здесь, замок расстегнул, через противоположное отверстие кусочек пружины чуть вытащил, ровно столько, чтобы зацепить его за крючок – ну, хоть за тот, что на верхней койке... Зацепил – и с силой потянул на себя. Вся твоя вшитая пружина из бески вылезет. Понятно? - Да. - После этого намачиваешь беску как следует под краном, только хорошенько, так – чтоб насквозь, и на ночь аккуратно кладёшь на батарею. Она за ночь у тебя высохнет и сядет. После этого укорачиваешь пружину, сколько нужно, и вставляешь внутрь, как у меня… Вот, смотри. И будет у тебя нормальная питонская бесочка. А этого Домодедова чтоб уже завтра я у тебя не видел. Ты меня понял? – с некоторой угрозой в голосе спросил он и первый раз за беседу поднял на Протопопова просветлённый водянистый взор. - Так точно. - Ста-но-вись!!! - Сава, Сава! Команда была! - Команда? Вот и выполняй. Это для вас команда, не для меня. Начинались очередные строевые тренировки. Ответ на приветствие и громкое протяжное “ура!” в тот день получались как никогда слабо – батальоны разнобоили между собой. - Ни в какие ворота! – возмущался ефремовский мегафон. – Как с вами такими в Москву ехать? Позориться? Что случилось?.. Голос потеряли?.. – недоуменная пауза. – Яиц давно не глотали?.. Всё! Вольно! Командирам батальонов и шеренг произвести разбор замечаний. С мест не сходить. - По поводу голоса... – Савельев вновь обходил свою шеренгу. – Пару лет назад к нам приезжала выступать ... – он назвал фамилию известной эстрадной певицы. – Её с “Авроры”, наверное, неделю не могли вынуть. Весь краснознамённый экипаж через неё раза по три прошёл. На крейсере трубы шатались и дым валил, как в дни октябрьской революции. Разве что на историческом шестидюймовом орудии её не драли, а так – везде... Не знаю, как уж она там пела, не слыхал, но вот орала она при этом так, что нам в спальном корпусе, на Пеньковой, слышно было. Спать не давала. Настала очередь зачётного прохождения шеренг.
- Шестая... головы опущены... Выше, выше подбородки!.. Ногу! На всю ступню!!! Пока зачёт, шестая... Седьмая... левый фланг завалился. И носочек!!! Носочек тянуть! Повторить! Восьмая... Восьмая!!! У вас вообще поплавок в середине! Два балла, восьмая! Поплавок – десятый... “Всё! Каюк!” – в душе Протопопова вновь всё опустилось, он как раз был в этой самой середине, именно он был десятым. Десятым справа. - ...десятый слева. Восьмая, повтор! Ф-ф-ф-фу-у-у... Пронесло! А десятым слева был сосед Протопопова нахимовец-второкурсник, тот самый Киля, всегда старавшийся угодить Савельеву. Но угождай - не угождай, а быть “поплавком” в парадном расчёте – криминал тяжкий. Поплавок – это тот, кто вообще идёт не в ногу. У человека, марширующего не в такт, голова, точнее фуражка, на фоне остальных словно подпрыгивает, действительно напоминая поплавок при поклёвке. Вдоль поребрика газона восьмая шеренга понуро шла в колонну по одному, в затылок, заходя на исходную позицию для повторного прохождения. Савельев стоял на месте, терпеливо дожидаясь приближения того, из-за кого вверенная ему шеренга была так опозорена. Рядом с Савой стоял питон-трёхлетчик, носивший устрашающую лаконичную кличку “Топор”; в ранжире восьмой шеренги он состоял вторым, слева от направляющего, и выполнял обязанности оруженосца, то есть, те обязанности, которые исполнял думный дворянин Бельский-Малюта при московском царе Иване. - Иди-ка сюда, – негромким ласковым голосом окликнул Савельев поплавка. Виновато улыбаясь, Киля вышел из строя. - Ты что, сука, лыбишься? – взбешённо произнёс Савельев. – Я тебя, падло, задрочу вусмерть... Загоню в обоз... – разъярённо продолжал он. – Ты у меня в Москве в одиночку весь аэродром языком вылижешь... - Да что ты, Сава... Да я ... - Н-н-на!!! – не выказав желания выслушивать жалкие Килины оправдания, Топор с короткого размаха не кулаком, а всего лишь основанием ладони нанёс ему резкий толчок в область лба. Киля кулём повалился на асфальт, его бескозырка, слетев с головы, покатилась в дальнюю лужу. - Догоняй шеренгу, гондон! Бегом!!! И ещё раз только попробуй... Слышь, штопанный?.. Убью! – посулил Топор. Поднявшийся с панели виновник событий, на ходу отряхивая от воды и грязи подобранную бескозырку и страшно довольный, что столь легко замолил грех, поспешил вновь занять место в строю. - Р-р-раз! Р-р-раз! Р-р-раз, два, три! Правое плечо вперёд... марш!.. На месте!.. Восьмая, нале - во!.. Прямо!!!
Простор голубой.
Завершающее прохождение парадного полка в один из последних перед отъездом в Москву дней сопровождалось оркестром, неизменно исполнявшим в таких случаях “Марш нахимовцев”. Под это музыкальное сопровождение уже много лет питонский полк маршировал и на Красной площади. Но сначала шли все обычные, предварявшиеторжественное прохождение, команды. - Пара-а-ад... Смир-рно!.. К торжественному маршу! Послышались шаги выходящих из строя знамённой и командных групп. - Во втором батальоне! Товарищи офицеры, поворот направо надо делать одновременно, – увещевательно прохрипел мегафон и продолжил: – По-ба-тальон-но... На одного линейного дистанции... Первый батальон прямо... Остальные напра... - во!
Вопреки команде, правый поворот совершил не только один лишь второй батальон («остальной»), но весь полк, ибо данная команда касалась того «первого батальона», который на Красной площади будет стоять спиной к Историческому музею, именно мальчиков-барабанчиков, как иногда называли воспитанников военно-музыкального училища, выстроенных по обратному ранжиру: направляющий первой шеренги – самый карапуз, левофланговый последней – самый дылда. - На пле-чо! В воздухе мелькнули палаши ассистентов знаменосца, мичман Буденков поднял зачехлённый флаг и вставил его в кожаный стакан перевязи. - Равнение направо... Шагом... марш!!! Под барабанное сопровождение полк совершил захождение вдоль Петровской набережной к самому её началу, почти к “Авроре”. Первый батальон вышел на исходную позицию, дружно, по команде совершил поворот налево. Перед ним открывалась прямая широкая перспектива набережной. Слева – широкий голубой простор Невы. На месте, под барабан. Левой, левой! Под большой барабан! Левой! - Прямо!!! – резко прозвучала команда. Пошёл, пошёл первый батальон. И тут грянул оркестр:
Красивый морской марш, написанный Соловьёвым-Седым ещё в годы культа, давно уже не исполнялся, как некогда, со словами. Наподобие гимна всей страны, он оставался лишь музыкальным оркестровым сопровождением, но у многих, шедших в парадном расчёте, забытые слова воскресали в памяти словно из небытия, гармонично ложась на столь знакомую, ставшую почти родной, музыкальную основу. “Питонский марш” – любовно называли его нахимовцы:
В мире нет другой Родины такой, Пусть нас озаряет, словно утренний свет, Знамя твоих побед!
- Счёт! – выкрикнул командир первого батальона, одновременно с командой взмахнув рукой. Прокричать целому батальону полагающуюся в таких случаях команду “Смирно! Равнение направо!” было бы совершенно невозможно: из-за грохота оркестра, из-за ударов о мостовую обутых в гады четырёх сотен ног. Поэтому по подаваемому командиром сигналу (голосом и отмашкой) выкрикивался счёт, таким способом батальон командовал сам себе. Выходило это так: - Счёт!!! - Р-р-р-раз, два-а, три-и!!! – в такт марша пронзительными, чтоб слышал весь остальной батальон, голосами выкликали предварительную команду два-три человека из первых шеренг.
Простор голубой! Земля за кормой! Гордо реет над нами Флаг Отчизны родной.
- Раз!!! Два-а - раз!!! – дружно подхватывал уже весь батальон, по завершающему счёту “раз!” прижимая руки и выполняя равнение направо; офицеры командной группы прикладывали руки к фуражкам. Всё как на площади, всё как в столице.
Вперёд мы идём и с пути не свернём! Потому что мы Сталина имя В сердцах своих несём!
В это время тронулся с места и второй батальон. Настал его черёд. - А-ррраз, и два, и три-и-и??? – с вопросительными, несколько хулиганскими интонациями прозвучала предварительная команда. Так во втором батальоне кричал матёрый питон Серёга Сиголаев, более известный как “Рыжий Сиг”. Этот румяный во все щёки нахимовец был одним из немногих в питонии, кто владел тонким мастерством вот так истошно кричать, хоть и на всю Красную площадь, а, если бы потребовалось, то и на всю площадь Святого Петра или, скажем, Трафальгарскую.
Наши победы славные Помнят враги коварные. Имени Нахимова всегда мы верны...
- Раз!!! Два-а - раз! – утвердительно репетовал второй батальон. Шла в парадном строю питония, держа равнение и высоко вздёрнув подбородки. Эффектно, надо сказать, шла. Во всех красоте и блеске. Накатано годами. Школа... - Не зря всё-таки министр обороны из года в год отмечает нахимовцев в числе лучших по воинской дисциплине и по уровню строевой подготовленности к параду, – удовлетворённо заметил Ефремов по окончании прохождения. – Равнение в шеренгах более или менее. Значит, можем, когда захотим? Здесь у нас ещё одно занятие. Надо улучшить равнение в диагоналях. С Мавзолея, когда полк ещё только приближается, именно диагональ хорошо просматривается. И пора в столицу, товарищи нахимовцы. В Москву. Там ещё шлифовать предстоит. - Аркашка! Аркашка! Кинь хлебца! – кричали, смеясь, нахимовцы, входя с набережной в училищный двор, где грузчик Аркашка, худощавый дядька лет пятидесяти, выгружал из автофургона деревянные лотки со свежим хлебом. И хватали, мальчишки, похищали с лотков горячий хлеб, разламывали на куски и с удовольствием лакомились. Аркашка только бурчал недовольно. В те же самые минуты, когда парадные роты втягивались в училищные ворота, по сходням “Авроры” сошла группа матросов кадровой команды. По случаю предстоящей бани они несли из крейсерской прачечной тюки со свежевыстиранным бельём. Последним, согнувшись под тяжестью самого большого мешка, тащился нескладный полный матрос. Это был несостоявшийся аспирант и неудачливый преподаватель физики Михаил Петрович. Перейдя проезжую часть, матросы с грузом, нарочито громко разговаривая и матерясь, неспешно поплелись в сторону Пеньковой, в сторону спального корпуса. А училище тем временем готовилось к отъезду в Москву. Что ж, не впервой. В Москву – так в Москву!
Пресня да Ходынка.
Путешествие из Ленинграда в Москву осуществлялось в сидячем вагоне скорого поезда. В вагонах проходило оживлённое обсуждение ближайших перспектив. - Жизнь в Москве, ребята – сплошная лафа. Хорошо, если, как и в прошлом году, в тюрьме поселят. Там лучше кормёжка. И помещения нормальные. И, главное, никому до нас дела нет, от начальства далеко, в город каждый день. - Ну да! Ты не был на Соколе, в полуэкипаже. Кормёжка не хуже. - Ты в своём полуэкипаже, наверное, в палатках не жил. В ноябре. А мы как-то раз приехали... Двадцатое октября. Снегу по уши. Вот тебе и песня о Соколе!
Поезд шёл на юго-восток.
За день до отъезда в актовом зале Нахимовского училища состоялось заключительное собрание парадного полка. Актовый зал представлял собою красивое просторное помещение, с хорами, где теперь находилась кинобудка. Стены зала от пола и до высоты, примерно, полутора метров были облицованы бело-синими, в петровском стиле, изразцами с изображениями морских видов, парусных кораблей, мельниц и прочих голландских пейзажей. Военный парад на Красной площади Москвы – мероприятие не только военного, строевого характера. Это не просто: отмаршировали полки под дудку – и по казармам. Нет. Парад – акт, прежде всего политический, это, согласно официальной версии, своего рода клятва в преданности Вооружённых Сил партии и правительству. Это главный смотр, устраиваемый войскам стоящими на трибуне Мавзолея руководителями государства, это проверка строевой выучки и боевой готовности воинов, их ежегодный отчёт перед народом. Но парад – это также и крупное событие международного масштаба, показ миру боевого могущества армии и флота, демонстрация новых образцов вооружения и техники. Поэтому последний перед отъездом в столицу инструктаж участников парада проводил не начальник Нахимовского училища и не его строевой заместитель, а начальник политического отдела, коим в течение многих уже лет являлся немолодой одутловатый капитан первого ранга Артём Артёмович Стенин.
Стенин А.А.
Он тоже собирался на парад, готовился пройти по историческому булыжнику в составе командной группы, но, в отличие от прочих офицеров, в общих тренировках полка участия не принимал. - Товарищи нахимовцы! Значит, мы, это самое, – начал он, – уезжаем в Москву завтра шестнадцатичасовым поездом и будем на Ленинградском вокзале уже к ночи. От училища до Московского вокзала следуем организованно, пешим порядком с оркестром через весь город, вещмешки доставим на вокзал грузовым автотранспортом. Форма одежды номер четыре, в шинелях. В последнем слове нормальный человек, конечно, поставил бы ударение на букве “е”, нормальный военный человек – безусловно, надавил бы на последний слог, на “лях”. Но Стенин не относился ни к той, ни к другой категории, он был нормальным политическим руководителем, а потому он постарался поднажать на первое “ши”. И это ему удалось. Но искушённая аудитория поняла бы его в любом случае, куда бы ударение он ни поставил, хоть на “н”: - Понятно... Форма “гвоздь”, – послышалось в рядах. Тем более что сам по себе этот факт не являлся каким-то откровением, не представлял собой чего-то нового: в форме “шинель - бескозырка”, в просторечии именуемой моряками “гвоздём”, предстояло идти и на самом параде, об этом все были прекрасно осведомлены. - И чтоб мне тут по станциям и платформам на остановках не бегали. Об этом я хочу особо подчеркнуть! А то в прошлом году выхожу в Калинине, а навстречу мне уже бегут двое, из буфета, пивочко вишь-ли в руках несут. И ещё выражаются при этом нецензурным, понимаете ли, матом. - А кто это был, Артём Артёмыч? Кто? - Да знаете, знаете вы их отлично... Были здесь два таких брата-акробата, ходили всё, дурачками прикидывались. Терещенко и Овидиев, со второй роты. - О-о-о... – вздохом отозвался зал. Речь шла о легендарных в питонии людях, нахимовцах последнего выпуска. – Теря!.. Овидий!.. – уважительно звучали их имена-клички. Терещенко и Овидиев были действительно выдающимися питонами, но ровно в такой же мере они являлись и выдающимися разгильдяями. Овидиев, например, любил носить незашнурованным правый гад и систематически совершенствовал свои способности в искусстве коротким взмахом ноги посылать ботинок в стену, норовя при этом попасть в электрический выключатель. Старания не пропали даром: многие выключатели в училище были им расколочены. При подходящем же случае гад мог отправиться в полет, будучи нацеленным и в стриженую голову карася. Голова – не выключатель, она значительно крупнее, и потому в подобных случаях эффективность метания была гораздо выше. В том же примерно духе проявлял себя и нахимовец Терещенко. - Теря, я слышал, сейчас во Фрунзе, – продолжалось обсуждение шёпотом. – А Овидия вроде как во Владивосток сослали... - ... и мы с вами седьмого ноября, в пятьдесят вторую годовщину Великого Октября, должны оправдать высокое доверие партии, советского правительства и всего нашего народа, должны только на отлично пройти торжественным маршем по Красной площади! – такими словами седовласый Стенин завершил выступление. На парад училище отправлялось почти в полном составе, для поддержания порядка и несения дежурств в Ленинграде оставалось менее ста воспитанников. В Москву ехал командный состав, строевые, многие хозяйственные начальники, ехали врачи из санчасти, ехали баталеры-мичмана с комплектами парадной формы. Уезжало в столицу и большинство преподавателей, как офицеров, так и гражданских: учебный процесс не должен прерываться ни на день, даже на выезде.
От редакции. Перенесемся в будущее, то есть в сегодняшний день.
Терещенко Владимир Макарович.
Сделано нахимовцами. Грабарь В.К.
"Из выпуска 1969 года известны адмиралы В.Л. Хмыров – второй Герой России, и А. Поляков. Командиры кораблей: Н.Н. Аврамов, В. Богданов, А.П. Борисов, А.Г. Борисов, Буняк, Е. Ковалев, В. Мягков, А. Поляков, А. Пустов, О. Русак, А. Соленков, Л.Н. Скоченко, В. Терещенко."
"Аналогов этой операции не было несколько десятилетий Офицеры, уволенные из Вооруженных Сил, практически всегда встают перед выбором: жить на пенсию или найти себе применение на гражданском поприще. Подавляющее большинство выбирают второй путь. Ведь и возраст еще трудоспособный, сил, энергии достаточно, знания, опыт, организаторские способности в наличии, да и на одну пенсию прожить непросто. Один из тех, кто сумел в сложных рыночных условиях начать новое дело и обеспечить работой десятки человек - Владимир Терещенко, капитан второго ранга запаса, в недавнем прошлом старший водолазный специалист управления аварийно-спасательных работ Северного флота, руководивший водолазными работами при подъеме АПРК «Курск». Он создал компанию ООО «Гидротехсервис». В короткие сроки она сумела вписаться в рынок судоподъемных и гидротехнических работ. В ночь с 30 на 31 марта этого года на акватории поселка Белокаменка была завершена операция, аналогов которой в Кольском заливе не было несколько десятилетий, да и в России за последние полтора десятка лет ничего подобного не производилось. На поверхность был поднят ВПК «Удалой», корабль водоизмещением 6850 тонн, длиной 163,5 метра, шириной 19 и высотой по борту 12,2 метра. БПК «Удалой» строили на заводе «Янтарь» в Калининграде. 24 января 1981 года он вошел в состав Северного флота. Семь лет боевой службы, потом два года на капитальном ремонте, и в январе 90-го корабль вновь вернулся в Североморск. Казалось бы, служить и служить России дальше. Но в 1997 году было принято решение о его выводе из состава Северного флота, после чего «Удалой» долгое время находился в отстое. В конце-концов некогда мощный боевой корабль доставили на акваторию судоразделочного предприятия на берегу Кольского залива у поселка Белокаменка. С него были срезаны надстройки из алюминиево-магниевого сплава, настил и борта бака до главной палубы, палубные механизмы и устройства, газовые турбины, гребные винты из бронзы. То есть все ценное, что представляло интерес для предпринимателей-металлистов. От корабля осталось «блюдце». А когда все, что без особых трудностей и затрат было срезано и продано, «Удалой» «вдруг внезапно затонул». В ноябре 2002 года он пополнил состав «утопленного» в Кольском заливе и ржавеющего на берегу в полузатопленном состоянии «флота». Этот «флот» сегодня, по приблизительным оценкам, насчитывает более 120 бывших боевых кораблей и гражданских судов... Государство выделило энную сумму на подъем БПК «Удалой», а решить эту непростую и весьма затратную задачу взялась компания ООО «Гидротехсервис». Реальные затраты «Гидротехсервиса» на этот судоподъем в полтора раза превысили сумму выделенных бюджетных средств. На вопрос, а зачем было нужно идти на такие затраты, себе в убыток, генеральный директор компании Владимир Терещенко ответил: «Это было делом чести. Мы хотели доказать и себе, и своим партнерам, что нам по силам выполнение таких работ, что мы имеем и специалистов, и техническое оснащение для судоподъема такого масштаба». Что ж, они смогли это доказать..."
Савельев Витя, старшина роты Белов Геннадий Сергеевич, Сиголаев Сергей. 1969 г. Крейсер "Киров".
Колодяжный В.А.
Поезд мчался по направлению к Москве.
Среди прочих педагогов отправлялся в Москву и преподаватель военного перевода майор Кравченко, знаменитый в училище Федя-с-Наганом, также известный как Крафт и Comrade Major. Когда дежурил по училищу, он имел обыкновение, лишь войдя в класс и ещё не заняв место на кафедре, извлечь из кобуры пистолет и выложить его перед собою на стол – для пущего устрашения.
- Сейчас будете сдавать допрос военнопленного, – так, бывало, начинал он очередной урок. – И хоть в роли военнопленного в данном случае буду я, но для приближения обстановки к боевой обещаю: тот, кто плохо будет справляться, вместо двойки получит пулю. Это, конечно, была военная шутка, но и её нужно было постараться понять, потому что на уроках Кравченко со своими подопечными по-русски не общался. Даже дежуря по училищу, команды внутреннего распорядка – “Нахимовцам завтракать!”, “Нахимовцам чай пить!” и прочие – он подавал по трансляции только на английском. Собственно, майор Кравченко потому и получил свои прозвища: Федя-с-Наганом – от привычки склонять к знаниям силой оружия; а Крафт – не только по созвучию с фамилией, но и от английских слов “самолёт” (aircraft) или “авианосец” (aircraft carrier), особенно с учётом того, что Кравченко носил погоны морского лётчика. Ну, а Comrade Major – это и вовсе не прозвище, а обычное именование по воинскому званию, но только опять же таки на английском. Вообще складывалось впечатление, что другими языками майор владел несколько лучше, чем русским, где у него прорезался сильный малороссийский выговор.
Итак, поезд шёл на юго-восток. Миновали Бологое, Лихославль, Калинин. Скоро уже и Москва, ребята. Вместе с полком направлялся, конечно, в столицу и так называемый обоз, то есть, рота парадного резерва, также отранжированная и обученная, откуда в случае необходимости могли взять кого-нибудь взамен выбывшего по какой-либо причине участника основного расчёта. Резерв тоже готовился в строевом отношении, однако в Москве его участникам по большей части предстояло нести дежурную службу и трудиться по хозяйству. Как и обещал начальник политотдела, поезд прибыл в Москву ближе к ночи. На Ленинградском вокзале нахимовцев ждали автобусы ПАЗики из расчёта: автобус на учебный класс. - На Пресню везут, – вглядываясь сквозь автобусное стекло в тёмноту московских улиц, определили опытные питоны. Мелькнула горящая неоновым огнём надпись: “Ресторан “Орёл”. После Хорошевского шоссе пошли какие-то пустыри, свалки, заборы, железнодорожные переезды. В ночной темноте автобусы подъехали и остановились у группы одно-двухэтажных силикатного кирпича строений.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. К 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Для поиска однокашников попробуйте воспользоваться сервисами сайта
nvmu.ru.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Дунда Иван Константинович. Помощник командира взвода, старшина 2 статьи. Окончание.
Заморев В.И. "На построении нам объявили, что после обеда мы поедем в лагерь с Финляндского вокзала. Высадили нас на станции Перкильярви, где нас ждали грузовые машины. От станции строем, с вещевыми мешками нас повели к нашему лагерю, по дороге. По пути попадались финские хутора и деревни. Но жителей не было. Так как территория эта совсем недавно освобождена от немцев, деревни выглядели вымершими. Но дома разрушены не были. В деревнях и хуторах мы не останавливались. С прибытием в лагерь нас разместили в деревянных домах. Лагерь был уже обустроен. У входа стоял шлагбаум. Каждой роте, а их было пять, был предназначен свой дом, так называемая «дача». Были еще дома для размещения старшин, офицеров-воспитателей, санчасть, столовая, склады, управление и другие службы. Наша рота разместилась в двух домах, на «коричневой даче», рядом с камбузом и управлением. В нашей «даче» были двухярусные нары, где мы и устроились. Нам выдали матрацы, подушки, постельное белье и одеяла. Не обошлось без курьезов. Каждый стремился занять место на верхних нарах. Дело доходило до споров и ссор (хотя мы еще и не перезнакомились). В дело вмешались старшины. Коллектив нашего взвода собрался хороший, дружный. В основном сироты, дети погибших моряков и фронтовиков, не избалованные условиями хорошей жизни. Бочкарев Олег – сын военного корреспондента, Валя Лешин и Саша Демин – из детского дома-интерната из Троицка, отец Виктора Пименова погиб на фронте, отец Виктора Чайковского - погиб. Мне досталось место на втором ярусе рядом с Олегом Бочкаревым, Витей Чайковским и Витей Пименовым. Устроившись вместе, мы сдружились и держались вместе. Впоследствии наше знакомство перешло в дружбу, которая продолжалась много, много лет. Так как для нашей учебы здание в Ленинграде готово не было, то нам предстояло в этом лагере пройти начальную военную подготовку. Она включала строевую подготовку, правила ношения военной формы одежды, изучение командного состава Военно-морского флота, изучение оружия. Все для нас было ново и интересно. Радио у нас не было. Поэтому до нас доводили сводки о положении на фронтах офицеры-воспитатели. Через неделю мы уже освоились и начали самостоятельные выходы в лес за ягодами. Это категорически запрещалось, так как вокруг леса были буквально напичканы боеприпасами и оружием. Чтобы предотвратить случайные находки и связанные с ними происшествия, командование приняло правильное решение – выход в лес разрешался только организованно, под руководством старшин или офицера-воспитателя. В этих походах проводились и строевые занятия, и всегда было что-то. То найдут немецкие гранаты ( мы их назывались «толкушками»), то где-то из ямы вытащат немецкий автомат… Заодно набирали черники. Каждый носил с собой бутылку для ягод. Бутылки были разные, в основном финские и немецкие. Особенно ценились бутылки с фарфоровыми пробками, на защелках. Их можно было найти и в лесу, и на хуторах. Особым лакомством был черничный сок. В бутылку набиралась черника, туда же насыпался сахар. Получался сок. Лакомились коллективно. В кубрике было тепло и иногда сок передерживался, получалось молодое вино (об этом мы не знали), бутылка взрывалась. Провинившемуся приходилось делать приборку и у себя, и во всем кубрике. Наступила осень с дождями и холодами. Форма наша состояла из синего рабочего платья, нижнего белья и хромовых ботинок. В лесах было заготовлено много бревен, уложенных в штабеля. Мы должны были перенести эти дрова, сложить их у дороги и загрузить машины перед отправкой в Ленинград. Для нас, пацанов, работа эта была нелегкой. Скользкое бревно длиной около двух метров надо было вытащить из леса и отнести к дороге. Работали попарно. Я работал с Олегом Бочкаревым. Когда погода вообще испортилась, наступили холода и дожди (а рукавиц не было), работа превращалась в пытку. Вода хлюпала в хромовых ботинках, роба была по пояс мокрая, руки мерзли. Все с нетерпением ждали команды «перекур». Хотя никто из нас тогда не курил, кроме старшины, все собирались к заранее разведенному костру около дороги и с удовольствием слушали «травлю» наших старшин, рассказывавших фронтовые байки. Особенно отличался Миша Сафронов, которого любя называли «Миша травила» (конечно за глаза, для нас он был «товарищ старшина», хотя в действительности имел звание «старший краснофлотец»). К концу дня промокшие, усталые, но веселые с песнями строем возвращались на свою «дачу». Песен у нас было много: «Морская гвардия», «Ладога», «Ленинград мой», «Таня», «Бескозырка» и другие, нынче забытые, но нами любимые. (Эти и другие песни - см. на К нашему возвращению в кубрике уже была жарко натоплена печь. Мы развешивали все свое обмундирование для просушки. Ужинали и продолжали занятия. Вечером опять строем, с песнями шли на вечернюю прогулку. И, наконец, отбой. Ботинок нам хватало на несколько дней. Они раскисали, рвались, подошвы отставали – «просили каши». Приходилось идти к старшине роты старшему краснофлотцу Шилину и выпрашивать замену. Он придирчиво рассматривал ботинки и, скрипя сердцем, прочитав нотацию о том как надо относиться к казенному имуществу, выдавал новые. Но что делать, если ботинки за ночь не высыхали, а утром сырыми их надо было надевать снова! Наступили морозные дни. Ноябрь. Выпал снег. В нашей форме ничего не изменилось. Мы конечно понимали трудности и военного времени и не роптали. Но руки зябли, уши мерзли. Однажды произошло ЧП. Недалеко от лагеря лежал сбитый наш самолет, с полным боекомплектом и вооружением. Почему он не взорвался – осталось загадкой. Мы частенько наведывались к нему, изучали. И однажды Костя Олейник (будущий контр-адмирал) ухитрился принести незаметно унитарный патрон от пушки этого самолета. Когда все ушли на работы, он, оставаясь рабочим по камбузу, подложил патрон в плиту, где варилась каша для старшинской кают-компании. Котел выскочил из плиты, а старшинская кают-компания осталась без второго. Начались поиски виновного. А так как наряд на камбузе был из нашего взвода, то подозрение падало на всех нас. Сначала опрашивали всех, потом по одному. Следствие руководил старшина 2 статьи Дунда Иван Константинович. Следствие ни к чему не привело. Костю никто не выдал. Тогда было принято решение – наказать весь взвод. На следующее утро взвод был построен, спросили еще раз каждого, кто взорвал плиту. Результат был тот же. Дунда объявил, что будут строевые занятия. Стояла хорошая морозная погода, мороз градусов 10 – 12. Но наша форма не была приспособлена даже для такого небольшого мороза. Пошли строем, строевым шагом в сторону станции, с песнями. Постепенно настроение стало падать. Руки замерзли, ноги мерзнут, особенно мерзли уши. Бескозыркой их не прикрыть. Отошли от лагеря километров восемь. Дунда был в таком же состоянии, что и мы: в бушлате, в фуражке и хромовых ботинках. Тоже замерз. Узнал Дунда о виновнике этого ЧП спустя много лет, на одной из юбилейных встреч, когда мы уже были офицерами. Мы продолжали постигать азы военной службы. Наступила настоящая зима и у нас произошли изменения. Нам выдали валенки, шапки и шерстяные перчатки. Уже можно было жить…! На лесозаготовках стало работать веселее. Все дальше и дальше забираемся в лес. Бревна таскаем издалека и по снегу. Скоро наша делянка должна кончиться. Упорно ходят слухи, что скоро поедем в Ленинград. Но здание училища пока не готово. И лагерная жизнь пока продолжается. С воспитанниками других рот мы общались мало, так как «дачи», где они располагались , находились на большом удалении друг от друга. Встречались мы, как правило, на складах вещевом и продовольственном. Там я встретил своего соседа по Автово Стаса Сычева и Федю Пятышева (мы жили с ним в одном доме). Сычев был в первой роте, а Пятышев – во второй. Круг знакомых постепенно расширяется. Несмотря на запреты, мы уже осмеливаемся ходить «в гости» на дальние «дачи». Скоро новый 1945 год. Вести с фронта отрадные. Наши войска сражаются уже на немецкой территории.
К Новому году мы из леса принесли елку, украсили ее, чем могли, самодельными игрушками, гильзами от патронов, ватой. Получилось нарядно. На Новый год нам выдали праздничный ужин и каждому по 200-граммовой плитке американского шоколада. Для нас это было в диковинку. Я, например, шоколада не пробовал всю войну, даже вкус его забыл. Наконец, после Нового года в январе 1945 нас отправили в училище. Первые три роты были отправлены раньше и они участвовали, в силу своих возможностей, в восстановлении здания и подготовке его к учебному году. Помню наше первое увольнение в город. Форма: валенки, шинель, шапка, ремень. Отпускали нас под расписку родителей. Начался учебный год. Он продлился до мая 1945. Учился я хорошо, так как по ошибке меня назначили в 4-ю роту, хотя экзамены я сдавал за четвертый класс. Но когда разобрались, меня вызвали к начальнику училища и предложили перейти в 3-ю роту. Я подумал и отказался – уже сжился с коллективом. Итак, 43-й класс. Учились мы на третьем этаже, а спальное помещение было на четвертом в южном крыле здания. Койки двухярусные. Перед сном Женя Пронин рассказывал нам содержание прочитанных им книг (до сих пор запомнилась «Волшебная гробница»). Позже отстроили специальный спальный корпус и в основном здании была только учеба. Не все было гладко. В нашем третьем взводе был Ю.Грикис, который третировал всех воспитанников. Он был старше и это проходило безнаказанно. Но однажды я не выдержал и дал ему оплеуху. Этого он не ожидал и его приставания к младшим прекратились. Через некоторое время еще в 1945 году его отчислили то ли за неуспеваемость, то ли за воровство. Спустя несколько лет мы с Олегом Бочкаревым встретили его на Литейном проспекте. Он подошел и поинтересовался, как мы поживаем. Мы мирно поговорили и разошлись. Больше мы не встречались. В 1945 году за неотдание чести на Садовой улице я попал на гауптвахту и оказался в той камере, в которой сидел Лермонтов. Там сохранялся его автограф на стене. Просидел я там недолго, через четыре часа за мной приехал Шилин и забрал меня. В 1947 году был отчислен Володя Попков. Его отца, первого секретаря Ленинградского обкома партии арестовали и затем расстреляли. Володя с отцом не жил, в нашем коллективе был таким же, как все, ничем не выделялся. В 1948 году после того, как выпустили первый выпуск, нас переформировали и я попал в первый взвод - к тому времени я подрос и подравнялся с Федоровым, Кауровым, Жилиным… Позже я вновь оказался в третьем взводе, в котором уже оставался до окончания училища. Шалостей было много. Помню, наш третий взвод переселили в класс на третьем этаже, за окном которого располагается бюст Петра I. Класс был большой, удобный. Мы любили вылезать на карниз к Петру. Однажды на уроке русского языка, который вела Л.А.Соловьева, открывается окно и на подоконник с улицы влезает Вохрин. Соловьева в обмороке, а Вохрин спокойно направляется к своему месту в классе. [1] Прошу не путать с нахимовцем Виталием Долговым."
Коржавин Леонид Николаевич.
"Коржавин Леонид Николаевич. Родился 31.03.1932 г. В ЛНВМУ с 1944 г. Окончил ВВМУ инженеров оружия, химический факультет. Служил на Северном флоте в частях разведки. Уволен в запас в звании капитан-лейтенанта. Работал в в должностях от лаборанта до заведующего лабораторией. Доктор химических наук. Область научных интересов - физика и химия суперпрочных ориентированных полимерных систем и композитных материалов конструкционного назначения."
Л.Н.Коржавин. Как мы стали химиками.
"В 1948 году на Большой Невке напротив Нахимовского училища встал на вечную стоянку легендарный крейсер «Аврора». Крейсер прекрасно вписался в городской ландшафт Ленинграда и, безусловно, украсил акваторию Невы и историческую часть Петровской набережной. Однако с нами, нахимовцами военного набора, столь близкое соседство крейсера «Аврора» и здания Нахимовского училища сыграло злую шутку. Какому-то идиоту из верхних эшелонов власти пришла в голову дурацкая идея разместить выпускной класс нахимовцев на «Авроре». Это означало, что в течение последнего и самого ответственного года учебы мы должны были круглосуточно находиться на крейсере. При этом начальство мало беспокоило, что занятия, самоподготовку и личное время мы должны проводить в малоприспособленных для учебы и отдыха помещениях с искусственным освещением (Помню точную цифру – в классе горело 48 лампочек). Кроме того, несмотря на активную борьбу командования «Авроры» с крысами, этих тварей на крейсере было предостаточно. Крысы бегали не только в кубриках, где мы спали, но и в помещениях, где проводились занятия, что также не доставляло радости. Естественно, что круглосуточное пребывание в помещениях с искусственным освещением не могло не сказаться на здоровье выпускников. Действительно, когда в конце учебного года мы прошли медицинскую комиссию на предмет годности к службе в военно-морском флоте, оказалось, что примерно 15 выпускников из-за пониженного зрения негодны к службе на кораблях. Конечно же, для тех, кто попал в число пострадавших, вердикт врачей оказался неприятной неожиданностью. Дело в том, что в течение семи лет учебы в Нахимовском училище нас готовили к службе на кораблях. В эту программу входили не только занятия по военно-морской подготовке (оценка по этому предмету вошла в аттестат зрелости), но и обучение практическим навыкам управления шлюпкой при плавании на веслах и под парусом. Вспоминаются наши первые шлюпочные соревнования на озере (ныне «Нахимовском») в летнем лагере, длительные походы на шлюпках по Финскому заливу, а также поход на по Неве до Ладожского озера и обратно к Нахимовскому училищу. Особенно запомнилась последняя практика, когда на шхунах «Надежда» и «Учеба» мы совершили дальний поход под парусами до острова Гогланд и обратно с заходом в г.Ригу. Балтика встретила нас сильными ветрами. Особенно тяжело нам пришлось при прохождении Ирбенского пролива, где мы попали в настоящий шторм. Трудности и лишения флотской службы, познанные во время походов на шлюпках и парусниках, укрепили нашу веру в необходимость продолжить образование в высших военно-морских училищах с последующей службой на кораблях военно-морского флота. Заключение медкомиссии поставило крест на наших юношеских мечтах. К тому же выбор училища для продолжения учебы оказался для нас существенно ограничен – продолжить учебу мы могли только в двух училищах: в интендантском в г. Выборге и в Краснознаменном высшем инженерно-техническом училище (ВИТУ) в Ленинграде. Интендантское училище по понятным причинам было сходу отвергнуто. Ничего не оставалось, как написать рапорта с просьбой зачислить курсантами первого курса ВИТУ. 23 июня 1951 года мы приняли военную присягу, приказом начальника ВМУЗ зачислены в ВИТУ, получили погончики с белой буквой «Ф» и отбыли в отпуск. В начале августа мы прибыли к дальнейшему месту прохождения службы в ВИТУ. Кроме ленинградских нахимовцев (11 человек) на первый курс было зачислено три человека из Рижского, один – из Тбилисского нахимовского училища и четверо – из Саратовского подготовительного училища. Всего 19 человек, из которых более половины ленинградцев, что лишний раз доказывает опрометчивость решения об учебе нахимовцев на «Авроре». Предстояло определиться, на каком факультете – инженерно-строительном, электромеханическом или химическом нам предстоит получить высшее военное образование. Посоветоваться было не с кем: старшие курсы на практике, а первокурсники, набранные с гражданки, проходили курс молодого бойца в военно-учебном лагере ВИТУ в на Карельском перешейке.
Взорванная башенная батарея 305-мм орудий. Снимки 1921 и 2001 года.
Помог определиться с выбором факультета третьекурсник, бывший рижский нахимовец, который задержался в училище в связи с пересдачей задолженности по учебе. «Что такое коммунизм?» – спросил он нас. И тут же ответил: «Коммунизм есть советская власть плюс электромеханики всей страны». Нас это убедило. К тому же сработало чувство товарищества. Когда на следующий день нас вызвали на собеседование к начальнику учебного отдела ВИТУ, полтора десятка человек высказали горячее желание продолжить учебу на электромеханическом факультете. Понятно, что начальство ВИТУ было не в восторге от такого наплыва нахимовцев и, как минимум, стремилось хотя бы равномерно распределить наш контингент между факультетами. Однако коллективные и индивидуальные собеседования, продолжавшиеся несколько дней, не дали положительного результата: мы упорно стояли на своем – только электромеханический факультет. Не добившись желаемого результата, начальство приняло решение отправить нас в учебный лагерь. В отличие от первокурсников, набранных с гражданки (надо отметить, что конкурс при поступлении в ВИТУ был очень высок – более 10 человек на место) нам, носившим флотскую форму с 1944 года и с 1945 года участвовавших в военных парадах в Ленинграде и в Москве, вся эта лагерная муштра была давно пройденным этапом. Поэтому мы всячески старались уклониться от строевых занятий, изучения уставов и прочей муштры, что нередко приводило к конфликтным ситуациям с лагерным начальством. Единственным светлым воспоминанием о лагере были занятия по физподготовке, которые умело и разнообразно проводили преподаватели физвоспитания под руководством майора Карганова. Август месяц пролетел незаметно. Пора было возвращаться в училище в Ленинград, где должна была решиться наша судьба. Предстояло узнать, на какой факультет нас зачислят. Неожиданно все устроилось само собой. Указом за подписью И.В.Сталина в Ленинграде было организовано Высшее Военно-морское училище инженеров оружия, на базе которого должны были готовить инженерные кадры по артиллерийскому, минно-торпедному, ракетному и химическому оружию для ВМФ. Таким образом, химический факультет в полном составе переводился из ВИТУ во вновь создаваемое училище. Естественно, что руководство ВИТУ воспользовалось предоставленной возможностью избавиться от строптивых нахимовцев – всех нас зачислили без нашего на то согласия на химический факультет. Впрочем, мы не возражали, хотя никто из нас не представлял, какую специальность мы приобретем, закончив химический факультет. Мы посчитали, что нам крупно повезло, нас не разъединили и мы оказались в училище, которое готовит офицеров для кораблей Военно-морского флота. Вот так, неожиданно для себя, мы оказались на химическом факультете ВМУИО. Незаметно пролетели 6 лет учебы. В 1957 году мы окончили полный курс училища по специальности инженера-химика и после присвоения звания инженер-лейтенант и разъехались служить по разным флотам. Надо сказать, что образование нам дали хорошее: из семи ленинградских нахимовцев, учившихся на химическом факультете ВМУИО четверо стали кандидатами, а один – доктором химических наук. В ВИТУ из ленинградских нахимовцев осталось три человека: Леня Пекный закончил электромеханический факультет, а Володя Иванов и Женя Опасов – инженерно-строительный. На химическом факультете ВМУИО учились: ЛНВМУ – Болотовский В.А., Вознесенский О.Н., Добрышин К.Д., Кауров Г.А., Коржавин Л.Н., Савельев Г.В., Яковлев Ю.М. РНВМУ – Иванов О.Н., Комлев В., Полысалов В. ТНВМУ – Федотов В. СПУ – Брамонтов В., Виноградов Б., Гостев Ю., Коньшин В."
Лешин Валентин Яковлевич.
"Лешин Валентин Яковлевич. Родился 11.11.1933 г. В ЛНВМУ с 1945 г. Окончил Высшее военно-морское училище радиоэлектроники имени Попова. Проходил службу в системе Противовоздушной обороны страны. Валя умер в Ленинграде."
В.И. Заморев. Как я стал нахимовцем. Записки для сборника "Ленинградские нахимовцы – четвертый выпуск. 1944 – 1951."
"Коллектив нашего взвода собрался хороший, дружный. В основном сироты, дети погибших моряков и фронтовиков, не избалованные условиями хорошей жизни. Бочкарев Олег – сын военного корреспондента, Валя Лешин (отец – политрук Лешин погиб в 1939 г.) и Саша Демин – из детского дома-интерната из Троицка, отец Виктора Пименова погиб на фронте, отец Виктора Чайковского - погиб."
Груздев Владилен Константинович.
"Груздев Владилен Константинович. Родился 6.09.33. Поступил в ЛНВМУ в 1947 г. Окончил Высшее военно-морское училище подводного плавания, штурманский факультет. В 1955-1965 гг. служил на Тихоокеанском флоте штурманом на подводных лодках проектов 613 и 641. В 1960 г. окончил ВОЛСОК по штурманской специальности. Не раз бывал в "автономках"/ Однажды в районе о.Окинава ПЛ после ее обнаружения гидроакустическими станциями американцев ушла от контроля на предельных глубинах. Несмотря на риск "проваливания" (как это было с американской АПЛ "'Трешер"). В 1965-1980 гг. служил в подразделениях гидрографической службы ВМФ. С 1980 г. в запасе. Капитан 2 ранга запаса. После увольнения в запас работал в ЦНИИ им. А.Н.Крылова, плавал на различных гражданских судах река - море загранплавания Беломорско-Онежского пароходства. Работал в военкомате, а затем в течение 8 лет начальником отдела кадров проектно-конструкторского бюро легкой промышленности. Инвалид 2 группы."
В.К.Груздев. Воспоминания бывшего воспитанника Ленинградского нахимовского училища.
"Проходя мимо здания Нахимовского училища, я каждый раз задерживаю свой взор на окнах 4-го этажа, где был наш класс, в котором я учился несколько лет.
Поступил в училище я в 1947 году, благодаря помощи адмирала который был сослуживцем моего отца. Время то было для моей семьи очень тяжелым. Нас у матери было трое (я – старший). Отец, инвалид Великой Отечественной войны 1 группы, лечился в подмосковной больнице, а мы испытывали нужду. Помню, как впервые вошел в класс училища. Встретил меня воспитанник Бородин и сказал: «Давай стыкнемся!». Я ответил, что причин для этого не вижу и его совсем не знаю. Мой ответ, видимо, его удовлетворил, да и не только его. И меня приняли в коллектив. Парту мне определили «на камчатке». Из дисциплин учебы для меня новыми были только второй иностранный язык (из немецкого и французского я выбрал последний) да танцы, которым нас обучал В.Б.Хавский. Из-за этих танцев, по которым в четверти я получил двойку, был лишен зимнего отпуска. Преподаватели были все хорошие, к нам терпеливые. Исключение, пожалуй, составлял преподаватель Конституции, который, как он выражался, «на брюхе прополз до Берлина». Наши шалости его раздражали и он нередко срывался на крик. Сейчас стыдно осознавать, что мы, мстя ему, поступали плохо, устраивая «ловушки» на входных дверях в класс. Офицеры-воспитатели первое время менялись часто. Особенно запомнился Генрих, который танцевал лезгинку перед нами с кортиком в зубах."
Генрих А.А. (А.Т.), старший лейтенант. Офицер-воспитатель.
"Любовь к морю, к морской романтике сыграла со мной злую шутку. Вместе с Хвощевским и Крутским мы решили, что трех лет обучения в училище достаточно и в начале лета 1947 года самовольно сбежали из училища и выехали в Таллин. План был - устроиться на рыбацкие шхуны или торговые суда, чтобы ходить в моря. Пробрались в порт. Конечно потерпели фиаско - никто нас ни на какое судно не взял. Голодные, уставшие увидели у одного из причалов родной военно-морской флаг и двинулись туда. Там стояла канонерская лодка «Красное знамя». Конечно, на корабле нас приветили и накормили - мы же в форме были. А мы рассказали военморам о наших планах и попросились к ним на корабль. Командир решил правильно: отправить нас в комендатуру. Что он решил правильно, это мы поняли, повзрослев. А тогда сбежали и вечером выехали в Питер, попросившись на паровоз, где нас заставили штывать уголек, но до города довезли, где благополучно, с понурыми головами, грязные - после уголька, и явились в училище. Наказание - гауптвахта. Суток 5 отсидели. Принимал нас старший лейтенант А.Генрих, он был дежурный по роте, гораздый на разные соленые морские побасенки. Выслушав наш рассказ о похождениях, он резюмировал: «Вы не матросы а медузы, пропущенные через унитаз». Все это, еще и сильно картавя. Так эта картинки и стоит перед глазами. Более строгих мер к нам не принимали - наверное учли, что рвались то мы - в море."
В.К.Груздев. "В последние годы учебы в училище к нам пришли хорошие и грамотные офицеры-педагоги Ляшок и Карпенко (видимо, речь о Карпеченко Григории Максимовиче), которым мы весьма благодарны за их воспитательный труд, терпение и порядочность. Большое впечатление оставили летние периоды пребывания в училище."
Ляшок Николай Лазаревич. Начальник организационно-строевой части.
В.К.Грабарь."Пароль семнадцать".
"Иногда проводились тревоги в масштабе всего Ленинградского военного округа по планам рассредоточения в случае ядерного нападения противника. Тогда приходилось проходить газоокуривание, чтобы проверить работоспособность противогазов, а затем топать куда подальше, чаще – в район станции Удельная. В один из таких походов начальник строевого отдела Н. Л. Ляшок задержал воришек, тащивших государственное имущество через забор какого-то завода на Выборгской набережной. Таких тогда называли «несунами»."
В.К.Груздев. "Вначале – практика в лагере на берегу большого озера, затем на парусниках «Учеба» и «Надежда». На «Надежде» я впервые в жизни попал в шторм на переходе из Таллинна в Кронштадт. Впечатление было не из приятных. Последний год пребывания в училище был связан с историческим крейсером «Аврора», на котором мы жили и учились. Этот период запомнился душными и жаркими классами в помещениях корабля, напряженной подготовкой к выпускным экзаменам и борьбой с крысами, которых на корабле было очень много. Запомнился выпускной вечер. Нам официально было разрешено выпить спиртное – по 250 граммов портвейна. На концерт были приглашены и выступили на нем народные артисты СССР М.И.Жаров, Е.Н.Гоголева и Е.Д.Турчанинова. Для нас это была большая честь.
О том, как и почему на выпускном вечере нахимовцам посчастливилось слушать, общаться с любимыми народом артистами, даже танцевать, чуть позже поведает летописец истории Нахимовских училищ Владимир Константинович Грабарь.
В.К.Груздев. "Чтобы не сложилось впечатление, что нахимовцам первых выпусков было легче, приведу несколько фактов. Ежегодно мы участвовали в авральных работах по выгрузке с барж дров, поленницы многометровой высоты которых закрывали почти весь забор во дворе училища. Труд был изнурительный и мы очень уставали. Кроме того после войны кормили нас , нахимовцев, явно недостаточно и мы всегда ходили полуголодные. Многие из нас подкарауливали машины с овощами, которые разгружались у входа на продсклад, и таскали капусту, брюкву, морковь. Однажды меня и еще одного товарища поймали на воровстве капусты и отвели к начальнику училища. После выволочки на ковре вкус сырой капусты пришлось надолго забыть. Важным событием для училища и каждого из нас было участие в праздничных парадах на Красной площади в Москве. В период подготовки к параду уплотнялись и менялись учебные планы, ежедневно по несколько часов приходилось заниматься строевой подготовкой. Но все трудности окупались впечатлениями от поездки в Москву. Помню, с каким восторгом я рассказывал родственникам и знакомым, как видел на трибуне мавзолея, как видел первые реактивные самолеты, пролетавшие над Красной площадью, как с экскурсией посещал мавзолей Ленина, Большой театр и другие театры Москвы.
Нахимовское училище воспитало нас патриотами своей Родины, заложило в нас чувства коллективизма и флотского братства. Училище дало мне путевку во флотскую жизнь, породнило с морем, научило стойко переносить тяготы и лишения военной службы, помогло лучше изучить и освоить морское дело, дало даже то, что не давало высшее военно-морское училище (например, шлюпочную подготовку, знания по истории русского флота). За все это огромное спасибо и низкий поклон тебе, Ленинградское нахимовское училище!"
Луцкий Анатолий Николаевич.
Воспитанник Ленинградского Нахимовского ВМУ. 1950 год. Командир ПЛ.
"Луцкий Анатолий Николаевич. Родился 16.12.1933 г. В ЛНВМУ с 1945 г. В 1955 г. окончил Высшее военно-морское училище подводного плавания, минно-торпедный факультет. Служил на Тихоокеанском флоте В 1955-1962 гг. - командир торпедной группы, командир БЧ-3, помощник и старший помощник командира на ПЛ 613 проекта (Владивосток, б. Улисс). После окончания отделения командиров ВСООЛК ВМФ с 1963 г. в Ленинграде - ст. помощник командира ПЛ 640 проекта (Владивосток, 6. Улисс). В 1964-1967 гг. - командир ПЛ пр. 613-В [6. Ракушка, б. Улисс). После окончания Военно-морской Академии (командирский ф-т.) в 1970 г. в Ленинграде - командир ракетного подводного крейсера стратегического назначения (проект 667АУ). 9.1974-8.1977 гг. - командир дивизии атомных ПЛ с крылатыми ракетами проектов 675,675М, 670. Камчатка. 8.1977-11.1978 гг. - заместитель командующего флотилией АПЛ ТОФ. Камчатка. 11.1978-5.1981 гг. - командир Отдельного дивизиона аварийно-спасательной службы на ТОФ. Камчатка. 5.1981-9.1987 гг. - зам. командующего флотилией по вооружению и судоремонту. Камчатская Военная флотилия ТОФ. 9.1987-7.1989 гг. - начальник отдела управления НИИ ВМФ. Контр-адмирал запаса. После увольнения в запас - научный сотрудник ЦНИИ Гидроприбор".
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. К 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Для поиска однокашников попробуйте воспользоваться сервисами сайта
нвму
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Главное в нашей быстротекущей жизни – не мечтать и не задумываться, а то мигом схлопочешь. Отпиявят здесь такого мечтателя за милую душу, и это будет справедливо, поскольку, когда весь парадный полк – две батальонных коробки по двести голов в каждой – готовится к ноябрьским торжествам, имеющим, согласно заведённой традиции, состояться на Красной площади столицы, то важнейшая задача – успевать поворачиваться, слушать внимательно команды и выполнять их правильно, чётко и одновременно. Тут тебе не до погружений в лирические размышления философского характера. – Пара-а-а-д... Равняйсь! Смирно! Для встречи слева... На кр-р-ра - ул!!! – команды, подаваемые капитаном второго ранга Ефремовым и усиливаемые мегафоном, именно в силу хрипловатого усиления звучали особенно убедительно, даже когда сменялись разъяснениями обстановки, произносимыми в более спокойном, повествовательным тоне: - И вот дальше вы должны помнить: министр обороны с командующим парадом направляются к правому флангу, объезжают, значит, объезжают полки и приближаются к нам справа. А за это время, что я тут перед вами распинаюсь, всем головы уже вправо, вправо держать! Вправо! Кому сказано, в третьей шеренге! Весь полк, выполняя равнение, сопровождает, подбородочки выше! сопровожда-ает министра вот до места, где я сейчас стою, как раз напротив Петра Афанасьевича. Всё! – Ефремов вздрогнул и замер с мегафоном перед знамённой группой. – Стоять и не ше-ве-ли-ть-ся!.. Отрабатываем приветствие. Отвечать как маршалу Советского Союза... Здравствуйте, славные суворовцы и нахимовцы!
Ефремов А.А. Буденков П.А.
Суворовцы тут замешаны не случайно: на Красной площади министр обороны обращается с приветствием сразу к двум полкам – суворовцев (в военном просторечии "кадетов”) и нахимовцев. Соответственно и тренироваться надо словно бы вместе с суворовцами, поскольку всё должно быть как на площади, всё – как в столице, всё – как на настоящем параде. Вот и разносится над набережной и Невой: - Здравия желаем, товарищ маршал Советского Союза! – четырьмястами молодых голосов ответил полк. - Поздравляю вас с пятьдесят второй годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции! - Ура-а-а... Ура-а-а... Ура-а-а... - Вольно... – прозвучало уже не командой, а неким укором, и сам голос Ефремова отзывался страданием и безысходностью. В отчаянии он даже махнул левой, не занятой мегафоном, рукой. – Всё плохо. Ни в какие ворота. Вы что, может, думаете за счёт суворовцев выехать? Думаете, что они громче вас крикнут? Не надейтесь! И потом – вы же моряки! Ваш ответ как шум волны должен идти по нарастающей, максимум звука должен приходиться на “союза!” Вот так: “сой-юза!!!” А у нас что получается? – бу-бу-бу... бу-бу. И скисли. Все стояли, слушали в большинстве своём равнодушно, поскольку подобные назидания и укоры звучали не в первый раз. К тому же все были уверены, что, когда потребуется, всё сделают отлично, с высшим шиком. - И что это за “ура” у нас такое? Где вы такое слышали? В пожарной команде на Мичуринской? Должно греметь бодрое лихое флотское громогласное “ура!” А у нас тя-янется как на панихиде. Ещё раз!
Пожарная часть (каланча) на Мичуринской ул.
Обязательные трёхчасовые строевые тренировки парадного полка, вплоть до убытия его в Москву, проводились в Нахимовском училище ежедневно, кроме разве что выходных, как раз на Петровской набережной, что неподалёку от бело-голубого здания.
Это очень хорошая набережная. И вообще, надо прямо сказать: лучшего места для строевых занятий, чем здесь, в природе быть не может, и во всём, наверное, Ленинграде такого нет. Московский парад – это не просто так, это тонкий синтез строевого искусства и военной науки. И теперь можно воочию убедиться, что недаром всё-таки в этих именно краях организовали когда-то целую академию наук. Отличный в результате получился плац. Идеально прямой участок: от поворота к “Авроре” до домика Петра почти что ровно четыреста шагов, при ширине проезжей части в двадцать два шага – то что надо, если учесть, что вся-то Красная площадь, от Исторического музея до Покровского собора, длиною лишь в триста шестьдесят строевых шагов, из которых основной парадный прогон, отрезок, на котором проходящий маршем полк находится в поле зрения телевизионных камер, составляет всего шагов сто - сто пятьдесят. В общем, подходящая набережная, очень нужная, полезная. Жители соседних домов – элитного “Петровского”, где жили знаменитые в ту пору чемпионы Белоусова и Протопопов, или уцелевшие политкаторжане и ссыльнопоселенцы из одноимённого дома, или обитатели монументального, эпохи расцвета сталинского классицизма, здания, увенчанного соцреалистической скульптурной композицией – все они за многие годы привыкли к регулярным строевым экзерцициям и уже почти не обращали на них внимания. Но случайные прохожие или иногородние посетители домика Петра – те, заслышав барабан и звуки военного оркестра, непременно замедляли шаг и даже останавливались, с растерянной улыбкой смотрели на чёрный морской строй, не понимая, почему этот офицер обращается также и к суворовцам, которых здесь вроде бы нет, и жадно искали глазами, стараясь высмотреть, кого же здесь называют маршалом? Где выдающийся полководец?
- Пара-а-ад!.. Р-р-равняйсь!.. Отставить! Р-равняйсь!.. Выше! Выше подбородочки! Отставить! Р-равняйсь!.. Подбор-р-р-родочки выше, товарищи нахимовцы! Правое ухо выше левого! И видеть грудь!.. Четвёртого человека... считая себя первым! Смир-р-рно!!! – кричал в мегафон Ефремов, и голос его разносился надо всей набережной. А этот подтянутый командир-то, наверное, очень требовательный, строгий – вон как громко и решительно отдаёт военные команды; те, кто в строю, слушаются с полуслова и даже, быть может, боятся его. И не догадывается досужий прохожий, что вовсе не этого строгого офицера как огня опасаются стоящие в парадных коробках, не требовательного, перетянутого пистолетным ремнём командира, а всего-навсего направляющего, правофлангового своей шеренги – такого же в сущности нахимовца, как и они сами. Такого же – да не совсем. - Фамилия, с-с-с..! - Н-на-нах-химовец Харченко. - Ты что, карась, оборзел, с-с-с?.. Кто голову по команде “на кра” поднимать будет? Уже запитонился? Я тебе, Харченко, харю набок до хруста сверну – да так, что всю оставшуюся жизнь у меня кого-нибудь будешь слева встречать! Запомни, с-с-с... Педагогическое воздействие такого рода приносило результаты воистину чудесные. Строевая дисциплина росла и крепла на глазах, поскольку не только лишь один Харченко усваивал такой урок, да и не к нему одному всё сказанное относилось. В таком же приблизительно ключе работали со своими подопечными и другие правофланговые, для отличия носившие на правом рукаве повязки (первый батальон – красные, второй – зелёные) с оттрафареченным номером шеренги.
В восьмой шеренге первого батальона направляющим являлся нахимовец Савельев. Приятели запросто называли его Серега, но чаще ему приходилось откликаться на прозвище Сава, которое, похоже, нравилось ему больше родного имени. На погонах шинели, чуть выше шитой золотистой нитью фигурной буквы “Н”, Сава носил две лычки, что означало – вице-старшина второй статьи. На левом его рукаве виднелись три красных суконных шеврона – курсовки, но их количество могло ввести в заблуждение лишь совсем неосведомлённых, поскольку всем прочим было известно, что Савельев относится к малочисленной когорте семилетчиков, тех могикан, что последними в новейшей истории поступили в Нахимовское училище в одиннадцатилетнем возрасте, по окончании четвёртого класса школы. К описываемому времени таких, как Сава, во всём училище насчитывалось около сорока человек. Это были ребята, которые обладали высшим статусом, воплощаемом в коротком и грозном слове “питон”. Правда, к почётному классу рептилий относились также и те, кто, нося три красных галочки, и в самом деле учился третий год, кто поступил в училище после восьмого класса и должен был заканчивать училище вместе с семилетчиками, но они были питонами не совсем настоящими, скороспелыми, имевшими авторитет главным образом лишь перед новобранцами, презрительно именуемыми “карасями”. Чем хорош карась? – да тем, что его всегда можно в охотку отпиявить. Ни на что иное он, кажется, и не годен. Пиявка – это не больно, зато унизительно. Этот, в сущности своей, щелбан, наносимый с оттяжечкой средним пальцем при упоре указательного и безымянного в голову воспитуемого, особенно хорош и сочен, когда с характерным щелчком ложился именно на стриженную под ноль карасью голову. Но, тем не менее, это не больно, нет. Правда, некоторые из питонов для усиления эффекта любили надевать на средний палец металлическое колечко, но, в общем, такое случалось редко. Перед процедурой, как правило, карасю подавалась команда вроде: “Обнажи плешь”, “Заголи репу” или же, при более высоком уровне вежливости наказующего, “Сними прибор”. Промежуточной категорией являлись обладатели двух нарукавных красных шевронов: они имели определённое верховенство над первогодками-карасями, вроде бы имели законное право их пиявить, но полной властью над ними не обладали и сами при случае могли оказаться в качестве третируемых со стороны питонов. Вот такая сложная структура сформировалась на исходе шестидесятых годов в Нахимовском военно-морском училище – питонии, как обычно её именовали сами нахимовцы. - По парадному расчёту становись! Питон Савельев имел вид пожилого юноши. Усталость и разочарование этой опостылевшей военно-морской жизнью проступали во всей его внешности и во всём поведении. - Ефремов учит тут нас, разоряется в свой матюгальник, а сам карась карасём, впору пиявить, – говаривал Сава, с проверкой наличия обходя подопечных перед началом тренировок, – всего лишь в третий или в четвёртый раз в Москву готовится. А я, ребятушки, уже на девятый парад еду... Кто Протопопов? - Я! - Так, ты здесь... Десятый, отмечаю... Меня сам маршал Малиновский, – продолжал Савельев, – в шестьдесят пятом году перед майским парадом часами “Юность” наградил... На приёме в Музее Вооружённых Сил... Здравствуйте, Кирилл Юрьевич! – вдруг громко поздоровался Савельев, увидев фигуру мужчины, неспешно шедшего вдоль гранитного парапета. Известный артист Кирилл Лавров, часто гуляющий по невской набережной, слегка поклонился и приветливо, по-соседски улыбнулся нахимовцам: “Здравствуйте, здравствуйте, ребята”. Лавров жил именно в том самом сталинском, что фасадом своим выходит на Петровскую набережную доме, с могучей скульптурной группой на крыше.
с высоты своего положения из года в год наблюдающий за парадными тренировками, заслуживает отдельного описания. Кто, собственно, там изваян – снизу не сразу-то и разберёшь. Точнее, так: революционного матроса в расстёгнутой, не по-флотски длинной, до пят, шинели, с патронным подсумком и с винторезом у ноги, по одной только лишь бескозырке можно опознать тот час и безошибочно. Может быть, это даже знаменитый анархист-матрос Железняков, если вообще не свой брат, парадник! На груди-то у него вон – боцманская дудка! Совсем как в нахимовском полку, у шереножного направляющего. А кто составляет герою морей-альбатросу пару, установить сложнее. По виду этот второй – то ли сталевар, то ли монтажник, во всяком случае, под его распахнутым плащом видна спецовка рабочего кроя. Но держит он в левой руке не кувалду и не крюк, а какой-то свиток, вроде того, с каким в славянских странах изображают Равноапостольных Кирилла и Мефодия. Этот-то свиток и выдаёт в изображённом советского интеллигента. К тому же между фигурами помещёно нечто наподобие носа римской пентеремы, что в данном случае должно аллегорически представлять судостроение. Так постепенно прорезается замысел создателя надолба: его творение символизирует кораблестроительную индустрию, где один (умный, с бумажкой) творит и строит корабли, а второй (с дудкой и винтовкой) защищает на них родину. У обоих воплощённых вполне каменные – и в прямом, и в переносном смысле – выражения лиц.
- А правда, Сава, что твоя фотография в музее есть? - Да, имеется. Но там не только я один, там Дима Свинцов, Лёня Бекренёв, Никола Дубровин, ещё несколько ребят... С комиссаром Белышевым на фоне “Авроры”. Мы тогда ещё поверх формы-три пионерские галстуки носили. Заставляли по особым случаям повязывать.
Питончики-пионеры. Набор 1963 г.
- Так что ты, можно сказать, музейный экспонат, – угодливо произнёс нахимовец по кличке Киля, две красных птички на рукаве. - Да уж, это точно. Экспонат. Седьмой год пашу, и горизонта не видно: ещё пять лет во Фрунзе предстоит корячиться. - Это правильно, правильно, – согласились с Савельевым из шеренги, – все настоящие питоны идут только во Фрунзе. - Настоящие питоны идут в Ленком, – возразил вдруг какой-то питон-трёхлетчик – резко, словно его кто-то обидел. – Фрунзе – тюрьма народов, – он презрительно сплюнул сквозь зубы. – А Ленком – вторая питония. - Равня-яйсь! – команда прервала завязавшуюся было дискуссию о достоинствах и недостатках различных военно-морских вузов, куда после выпуска распределяли выпускников-нахимовцев. - Смирно! Вольно! Бескозырки надеть по-парадному прямо, два пальца от бровей. Командирам шеренг и батальонов доложить наличие личного состава. Начинались очередные строевые занятия. - Савельев! Серёжка! – офицер с погонами капитана третьего ранга, увидев направляющего, широко улыбнулся и с деланным недоумением развёл руками. – А что это за презерватив у тебя на голове? А ну-ка – немедленно убрать! - Ой, извините, товарищ капитан! – Савельев произнёс: “тащ-щ - тан”. В питонии почему-то не было принято старших морских офицеров, то есть, офицеров, имевших ранги, именовать полным чином. – Сейчас всё будет по-парадному прямо. Савельев действительно появился на набережной в такой бескозырке, белый чехол которой был искусно изготовлен, словно вылеплен, в форме “гриба”, где пружина чехла была пущена ниже канта. Подобный фасон считался шиком, вследствие чего жестоко преследовался начальством. “Заделать хорошего гриба” считалось искусством, это не у всех и не сразу получалось, не говоря уже о первогодках, для которых справиться с чехлом после обычной стирки была целая проблема. Но Савина бескозырка имела откровенно, особенно вызывающий вид: сзади чехол её свисал чуть ли не ниже околыша, опускаясь к плечам. - Сейчас всё будет прямо, тащ-щ - тан! Как два пальца обсосать... Под уважительными взглядами новичков отработанным за годы движением рук Савельев в секунду поставил пружину на положенное место, чем привёл свой головной убор в вид, несколько напоминавший уставной. - Смотри у меня! – шутливо сдвинув брови, офицер погрозил Савельеву пальцем. Тот изобразил на лице радостную молодцеватость и, преувеличенно вытянувшись и щёлкнув каблуками, лихо откозырял в ответ: – Есть! Тех немногих, кто поступил в питонию ещё мальчиками, едва не детьми, многие офицеры, служившие в училище давно, любили, знали и называли по именам; на прегрешения своих любимцев они, как правило, всерьёз не реагировали, старались не взыскивать строго. Так и сейчас дело закончилось шуткой, тогда как никто иной, кроме натурального закоренелого питона, и вовсе не осмелился бы появиться на строевых занятиях в “грибе”. Занятия обычно начинались с совершенствования одиночного строевого мастерства, затем под сопровождение ротного и большого полкового барабанов – пятьдесят пять ударов в минуту – отрабатывалось движение полушеренгами (по десять человек), полными шеренгами и, наконец, парами шеренг. На этом этапе занятий направляющие со всеми вместе не маршировали. Они наблюдали, насколько хорошо справляются с поставленными задачами их подчинённые (“Выше! Выше ножку!”). Во время движения шеренг они, бывало, шли сбоку, контролируя равнение, бывало – перед шеренгой, пятясь, оценивая поворот голов, бывало – сзади, проверяя синхронность и амплитуду отмашки рук. Во втором батальоне направляющий пятой шеренги любил ходить сзади вооружившись тонким прутом и больно стегал отстающих по икрам. Офицеры смотрели на это с пониманием, даже, пожалуй, с молчаливым одобрением. Знамённая группа тренировалась отдельно. Знаменосцем Нахимовского училища на протяжении последних лет являлся Пётр Афанасьевич Буденков – представительный пятидесятилетний мичман, обладатель исключительных усов, таких, которые иногда называют боцманскими. Благодаря выдающейся внешности Пётр Афанасьевич неизменно привлекал внимание разного рода корреспондентов и операторов, в результате чего фотографиями Буденкова украшались предпраздничные номера газет, на нём задерживались телевизионные объективы и кинокамеры. Большой портрет Буденкова в качестве рекламы украшал витрину фотомастерской на Седьмой Линии, в компании с фото лётчика-космонавта Шаталова. Можно определённо сказать, что, почти как космонавт, знаменосец единственного в мире Нахимовского училища был известен если не всей стране, то, как минимум, обеим столицам.
После зачётного прохождения шеренг, причём некоторые из них, не проявившие строевого рвения, прогонялись перед начальством и два и три раза, организовывался контрольный марш обоих батальонов во главе со знамённой группой, иногда и под оркестр. Тут правофланговые шли уже на своих местах, но не равняясь, как все прочие, направо, а гордо держа голову прямо, высоко подняв подбородок и глядя в затылок направляющему предыдущей шеренги. Вроде бы, всё красиво. Но начальство выражало неудовольствие. - Вы шёпотом идёте! – недоумевал Ефремов. – Понимаете? Не слышно шага! Будто это не парадный полк, а кордебалет какой-то из цирка. Тут что, я не пойму, первый раз все собрались? По несколько парадов за плечами! А идёте бесшумно. Нет, в жизни так не ходят, – заключил он. – Придётся вас, как солдат, подковать. Так ни разу ещё не пугали. Обычно начальство стращало нахимовцев неким полковником Бузачёвым, московским чиновником, курировавшим питонию из столичной канцелярии. Вот, дескать, прибудет полковник Бузачёв – и тогда... Однако никто из нахимовцев страшного полковника толком ни разу и не видел: стоило ему появиться в училище, непременно случалось так, что там никого не оказывалось: либо выпадал воскресный или праздничный день, либо все находились в театре, либо личный состав находился в отъезде, на параде, как раз именно в той самой Москве, откуда и полковник. Что же касается того, чтобы “подковать” – то да, армейские полки действительно приколачивали к подошвам сапог металлические пластины, чтобы лучше “звучать” на парадной мостовой. Но справедливо будет заметить, что так поступали не только пехотинцы, но и некоторые моряки. В частности, на одном из ленинградских парадов однажды подковали умных и тонких курсантов-электроников из петергофского военно-морского училища имени Попова. По окончании торжественного марша парадный полк флотской интеллигенции погнали по Дворцовой набережной в сторону Кировского моста, где курсантов ждали грузовики до Петергофа. Как всегда, на переходе – заторы, пробки, остановки, простои. И вот картина: на подходе к мосту весь полк стоит в положении “штык в землю”: курсанты штыками карабинов отковыривают от подошв жестяные пластинки. Чего только не случалось на парадах! Но это на парадах. А здесь, на набережной, пока что звучало: - К торжественному маршу! Побатальонно!.. На одного линейного дистанции...
Pro forma номер три.
В одно из сентябрьских утр нахимовцы, прильнув к окнам, наблюдали с этажей любопытную картину: внизу, на Петроградской набережной, прямо напротив училищного фасада тренировался парадный офицерский батальон военно-морской академии. Жалкая картина развёртывалась перед юными зрителями. Парадный расчёт академиков напоминал гурьбу. Готовясь к местному параду на Дворцовой, академики отрабатывали движение данной оравой, то бишь, батальоном, туда и обратно, туда и обратно. Оставались минуты до начала классных занятий. Наблюдаемое оживлённо комментировалось. Все зрители чувствовали себя искушёнными знатоками. - Ништяк, ништяк хиляет дом престарелых... - За ними, как за военнопленными, надо поливальные машины пускать! Чтоб песок смывали. - Инвалидная команда! Их что? – только вчера отранжировали? - Смотрите – кто в кителе, кто в тужурке... А ходят-то как?.. Ноги нет. Равнения нет. Чему их там учат? А ещё академия! - Им бы нашего направляющего Шуру Некрасова на недельку дать. Он бы их... - Не надо ля-ля! Среди них тоже питоны есть. Видишь, у того каплея, в первой шеренге, на кителе питонский знак?
Питонский знак – выпускной значок Нахимовского училища, одна из нечастых удач в медальерном искусстве: якорь на лавровом венке, звезда, профильное изображение Нахимова. Питоны в широком смысле – это вообще все нахимовцы, в том числе, и бывшие. Даже прежде всего бывшие, ибо нынешний может ещё и не доучиться, поскольку выгоняют из питонии довольно решительно, не слишком-то оглядываясь на погоны папы. Например, за то же курение: пойманного в первый раз стригут наголо, во второй раз – выгоняют! Но зато тот, кто закончил, выпустился – тот питон навек. Так уж необъяснимо сложилось в военно-морском флоте, что само словосочетание “бывший нахимовец” трудно произносится, во всяком случае, в рамках флотской лексики. А потому так и говорят, уважительно, про седовласого и изрядно к тому же проплешивевшего капитана первого ранга: “А-а, так он нахимовец!” Или про тех инертных курсантов, что откровенно нехотя, что называется, без огонька разгружают мороженные говяжьи туши: “А на хрена им задницу рвать? Они ж всё-таки питоны!” И звучит это слово – “нахимовец” или “питон” – не менее гордо, чем в устах булгаковского профессора: “Я – московский студент!” Это само по себе так получилось, что нахимовец, питон – категория вечная! - А что этот адмирал как мандавошка по мостовой скачет? Гадами по проезжей части стучит как последний карась. Стал бы, например, солидно в кузов грузовика или, как наш Ефремов, на ящик и поливал бы их всех через матюгальник. - Наш Ефремов – капитан второго ранга, а с целым полком справляется! Ефремов, помимо того, что успешно справлялся с командованием полком, то есть, считай, со всем училищем, по основной своей должности к строевой деятельности формального отношения не имел, поскольку являлся начальником предметной комиссии физики. А с физикой в питонии было связано много чего интересного. Надо отдать должное: один из преподавателей – его звали Фёдор Фёдорович – преподавал физику поистине блестяще. Сказывалось свободное владение предметом и любовь к нему. Однако убрали его из Нахимовского училища, уволили. А уволили-то потому, что ещё свободнее данный педагог владел русской бранью, без употребления которой, складывалось впечатление, он не смог связать и простых двух слов, не говоря уже о сложных физических выкладках. Методика, дидактика, педагогика – всё прекрасно ложилось на нецензурную основу и приобретало на столь необычной базе особый неповторимый блеск. Чем сложнее была тема, тем затейливей коленца заворачивал учитель. Преподанный с помощью трёхэтажных построений закон Ома для переменного тока довёл обучаемых до смеховых конвульсий. От законов Кирхгофа, изложенных на основе площадной терминологии, класс лежал впокатку. Расчёт же электрических цепей методом пропорций представлял собою просто энциклопедию ненормативной лексики. Быть может, педагог-новатор полагал, что до военных, хоть и маленьких, всякое матерное доходит как-то лучше? Трудно сказать. Но физику, в итоге, нахимовцы знали, задачи щёлкали как орешки. Но результат был, увы, таков: уволили, убрали Фёдора Фёдоровича от подрастающих моряков, которые, по правде сказать, любили его, существенно к тому же укрепив познания не только в предмете, но и в изящной словесности. И, тем не менее, физика из училища прогнали: начальство, должно быть, дозналось. И взамен велеречивого Фёдор-Фёдорыча прислали нового учителя. Им оказался неопытный молодой человек, вчерашний студент, мешковатый полноватый парень, которого велено было именовать Михаилом Петровичем. На фоне колоритного предшественника новоявленный очкарик явно не смотрелся: физику-то, быть может, он тоже знал, но внятно объяснить, изложить материал доступно, в привычном стиле, он был не способен. К тому же Михаил Петрович весь был соткан из безудержного научного полёта, только этим полётом он, кажется, и жил, голова его была переполнена аномальными физико-математическими завихрениями, для заведений военного типа вредными. - Знаете, ребята, такие задачи весьма остроумно решаются через круговой интеграл. Вот так, смотрите, – дробью сыпались стуки мела по доске, мел крошился и сыпался на пол, – и так. О! Красиво вышло, не правда ли? И он заливался радостным весёлым смехом – тем смехом, что случается у ребёнка, ловко запустившего в воздух бумажного голубя. Однако класс, не находя в сгустке формул ровным счётом ничего остроумного, угрюмо молчал, не разбираясь ни в сути задачи, ни, тем более, в красоте её решения. Доска была испещрена причудливыми загогулинами, буквами греческого и латинского алфавитов. - Н-да... А вы что, по математике ничего из этого ещё не проходили? – новый физик стоял, весь обсыпанный мелом. – Нет? Что ж, ещё интереснее! Давайте тогда вместе подумаем, как тут можно по-иному решить?.. Как воспользоваться известным вам аппаратом? Но думать, решать и пользоваться аппаратом никто не желал, ибо полюбившийся всем широко известный аппарат навсегда покинул аудиторию вместе с предшествующим педагогом. Равно, как и всякое остроумие. И вообще, по отношению к физике начало проявляться падение былого интереса. Успеваемость по предмету пошла вниз. И тут случилось необыкновенное. В один из дней Михаил Петрович заявился на занятия облачённым в морскую форму номер три. Синий верх. Чёрный низ. На фланелевке – погончики с буквами “БФ”. Матрос!!! Ничего себе! Преподаватель физики – матрос Балтфлота! Полноватая фигура, очки, привычки и манеры, да и сам статус педагога совершенно не вязались с матросской формой: с полосатым тельником, с синим воротником, с ремнём и бляхой. Сказать, что во всём этом физик-новобранец выглядел нелепо и смешно – не сказать ничего. На традиционное приветствие в начале занятий: “Здравствуйте, товарищи нахимовцы!” класс довольно нетрадиционно, но с радостью ответил: - Здравия желаем, товарищ матрос! - Ну, ну, – добродушно рассмеялся Михаил Петрович. – Тоже скажете – матрос! Ха-ха! Обрадовались! Нет, вы уж, друзья мои, пожалуйста, будьте столь добры официально обращаться ко мне по-прежнему – «товарищ преподаватель», а не матрос какой-то. Матрос! Может, ещё захотите, чтоб я тут перед вами “Яблочко” станцевал? - Так что всё-таки с вами случилось, Михаил Петрович? Вас забрили? - Да нет, конечно, как видите, волосы целы. Что касается всего этого, – он потрогал фланелевку, – то это так, временная формальность. Камуфляж. - Почему камуфляж? - Ой! Тут всё просто, – физика самого одновременно и смущало, и веселило новое его положение. – Понимаете, в нашем институте, когда я учился, не было военной кафедры. Волей-неволей, рано или поздно пришлось бы служить, а здесь всё так удачно получилось. Через знакомых вышли на начальника вашего училища. В общем, удалось устроиться с одним важным условием. Работу преподавателем мне зачтут вместо службы. То есть, я отслужу здесь якобы, сколько полагается – так, pro forma. Недельку-другую похожу в казённом, и снова – как прежде. Пока меня, правда, – по лицу физика пробежала лёгкая тень, – разместили в кадровой команде, но пообещали каждый день домой отпускать. Тем более что и живу я здесь рядом, на Куйбышева. Кадровая команда была небольшим училищным подразделением, укомплектованным матросами срочной службы под руководством мичмана-сверхсрочника. Предназначена она была для выполнения различного рода хозяйственных работ. В повседневной жизни нахимовцы с матросами пересекались мало, но даже со стороны можно было заметить, что основу команды составляли отпетые оболтусы, установившие внутри коллектива сильнейшую годковщину (военно-морской аналог армейской дедовщины). - Так, ну всё! Заболтались. Протопопов! Пожалуйте к доске. - Есть!
Нахимовская бескозырка 1960-х гг.
Через недельку физик пришёл на урок в грязной синей робе, в криво сидящей на голове уродливой бескозырке с неумело надетым мятым чехлом. Выглядел он заметно потерянным, так и сел за учительский стол не сняв бескозырки. - Михаил Петрович, – с вежливым сочувствием поинтересовался один из нахимовцев, – что ж это вы в робешнике? В гадах? Последнее слово означало рабочие матросские ботинки, обувь грубую и тяжёлую, в отличие от лёгких выходных ботинок, так называемых “хромачей”. - Да та-ак... – мрачно глядя поверх лиц, словно нехотя отозвался физик и пояснил: – Уголь грузил. - А-а-а... – с пониманием дела откликнулись ученики. – Уголь – это конечно... Уголь в сукне грузить не годится... Это правильно... - Да к тому же у меня тут форму-три и хромачи Усмангалиев отобрал, – хмуро добавил Михаил Петрович. – Заставляет у постели край одеяла, знаете, так вот интересно, с помощью табуретки выравнивать... У меня пока ещё не очень хорошо получается... Старшина, не помню, какой именно он статьи, с тремя полосками, сказал, что пока я за сорок секунд вставать и, как он выразился, отбиваться не научусь, в увольнение не пойду. А я, знаете, вообще-то привык просыпаться довольно рано, мне это не трудно, но нужно немножко полежать, выбраться, так сказать, из объятий Морфея. Что поделать – привычка. А Хасан в меня за это ботинком кинул. “Каму спышшь, говорит, ставай, бараний морда. Падъём ещё биля!” Ещё неделей позже матрос-физик явился на занятия не просто растерянным, но и каким-то душевно надломленным. Он устало опустился на стул, охватил голову руками и молча посидел с минуту. Затем он провёл ладонями по лицу – так, как это делают люди во время умывания, поправил очки и тихо произнёс: - Меня заставили выступить на комсомольском собрании. - Поздравляем, Михаил Петрович. Вы растёте на глазах. А какая повестка? - Что? – словно очнулся физик. Выглядел он так, словно над ним свершилось надругательство. - Ну, по какому вопросу выступили в прениях? - А-а... Отчёт о прохождении курса молодого бойца. Он снова сделал паузу, тяжело вздохнул. - Молодой боец – это я, – педагог сделал полушутовской поклон. – Прошу любить и… Мне в этом году в аспирантуру предлагали. И место для меня держали, и тема кандидатской у меня готова, и даже часть уже написана. Но армия эта чёртова! Я здесь, ребята, что-то не пойму. Вот сегодня, например. Захожу в учебный отдел. Дверь не успел отворить, как мне говорят: “Постучитесь и зайдите, как положено. И впредь имейте в виду, я вам не Владимир Сергеевич, а товарищ капитан-лейтенант!” Плюют в лицо! Плюют... Какая-то фантасмагория... Чувствую, опускаюсь на глазах... А мичман пригрозил, что если я и дальше буду, по его выражению, “залупаться”, то меня вообще на “Аврору” могут перевести. Представляете? А там, Хасан рассказывал, годков человек десять! Звери! Шкуру, говорит, живьём с меня сдерут. Потому как я – молодой, “салабон”, как они называют меня на своём языке. Сами мальчишки, сопляки, моложе меня на три - на пять лет, а молодой, тем не менее – я! Но мне кажется, что по вопросу перевода меня на “Аврору” даже сам Усмангалиев будет возражать – они, говорит, меня уже все полюбили, кличку дали хорошую, душевную. Называюсь я теперь наподобие конфеты – “Мишка Толстожопый”! А иногда и попроще: “Вставай, говорят, на завтрак, профессор, дерьмо для тебя уже замесили”. После всего этого я, честно сказать, уже морально готов к тому, чтобы сплясать “Яблочко”. Из балета «Красный мак»… Во всяком случае, не исключаю такой возможности. - Эх, ребята, ребята... – продолжил он, вздохнув после краткого раздумья. – Счастливые вы, что не знаете всех этих годков, салабонов. - Ну как же не знаем, Михаил Петрович. Отлично знаем. Только у нас это немного по-другому. У нас семилетчики, трёхлетчики. Их именуют – “питоны”. Тоже гоняют, воспитывают. Случается. - Питоны? Тьфу ты, чёрт! А я-то никак не мог в толк взять, почему мои матросики всех вас “бидонами” зовут. Но вас-то чего гонять? Вы – нахимовцы... Белая кость… Как это ещё говорят? Внуки “Авроры”, да? В общем, гордость страны. А эти... Они ведь, друзья мои, бог знает откуда понаприехали, сплошной уголовный жаргон, плюс местные диалекты – я половину из того, что они говорят, не понимаю. А серые... А тупые... А безграмотные-е-е... - Да ладно, Михаил Петрович! Не расстраивайтесь так. Да снимите, наконец, беску и дайте мне на минутку, я вам её быстро в порядок приведу. У вас там пружин насовано... Вот такая физика. С матюжком-то – как бы и не доходчивей?! - А насчёт того, чтоб загнать меня на "Аврору”... Как думаете – могут?
Поплавок.
Смешное кондитерское имя незадачливого матроса-физика, присвоенное ему товарищами по кубрику, не шло ни в малейшее сравнение с теми кличками, которые носили некоторые из училищных офицеров. К глубокому своему огорчению, командир третьей роты носил воинское звание “подполковник”. Он ходил, конечно, в чёрной флотской форме, в данном отношении всё было в порядке, но вот звание... одним словом, что и говорить – подкачало. Огорчительным этот факт был не только оттого, что вот – офицер, казалось бы, военно-морского флота, а имеет армейский чин. Дело в том, что, как и все обретавшиеся в питонии командиры и преподаватели, подполковник имел прозвище. Уже без каких-либо деликатных намёков на конфету или пирожное, его звали просто, коротко и грубо: “Жопа”. И, в конце концов, ладно, пусть и так, всё бы ничего, да только его изобретательные подчинённые, помимо, в общем-то, безобидных куплетиков типа: “Опа, опа, подполковник ...”, взяли обыкновение таким же точно именем приветствовать его и в строю. “Здравия желаем, товарищ Жопа!” – нагло глядя в глаза слаженным хором кричала рота своему командиру. Ну, что за безобразие! Правда, надо сказать, разболтанные нахимовцы произносили эту кличку не выговаривая обидное словцо полностью, чётко и ясно, но звучало оно хоть и скомканно, но, тем не менее, довольно разборчиво. А вот был бы ротный, скажем, капитаном второго или даже пусть, ради такого случая, третьего ранга, подобный фокус у них уже вряд ли бы прошёл: благородное морское звание заменить короткой ругательной кличкой было бы попросту невозможно. Это именно к сухопутному всякая дрянь липнет! Что делать! Приходилось командиру делать вид, будто он не замечает издёвки. Вот и сейчас, построив роту во дворе, возле гаражей, подполковник Жопа проверял наличие, готовясь вывести дерзких подчинённых на очередные парадные тренировки.
Вид улицы Пеньковой.
Первая нахимовская рота норовила ходить всюду только с песней. Вот и сейчас её строй направлялся на полковое построение, горланя на всю Пеньковую:
В нашем кубрике с честью, в почёте две заветные вещи лежат, Это спутники жизни на флоте - бескозырка и верный бушлат.
Командир первой роты, капитан третьего ранга по имени Иван Иванович, на таинственных дорогах предшествующей, ещё до прихода в питонию, флотской службы всем сердцем полюбил строевое песнопение и теперь усиленно насаждал его среди юных подчинённых, отдавая предпочтение ископаемым, античным образцам:
До бровей бескозырку надвинув, бить без промаха белых вояк Маркин шёл, и Сладков, и Мартынов, и матрос-партизан Железняк!
Спальный корпус на Мичуринской улице.
Несколько нахимовцев первой роты опоздали на построение. Догоняя мелодично поющих товарищей, они вольной группой, без строя шли скорым шагом по Пеньковой, от учебного к спальному корпусу, как вдруг завидели приближающуюся к ним нескладную фигуру в мятом, поношенном кителе. Это был недавно прибывший с флота немолодой сверхсрочник, старшина первой статьи, которого начальство назначило в хозяйственную службу, заведовать водопроводом и канализацией, вследствие чего он сам себя стал с нескрываемой гордостью называть: “Король говна и пара”. Старшина частенько появлялся в своём королевстве под хмельком, нередко ночевал прямо на боевом посту, в подвалах, среди тёплых труб, отчего постоянно имел вид затрапезный. Он слыл записным трепачом и в силу данных обстоятельств никем всерьёз не воспринимался, в том числе и молодыми воспитанниками. - Ваньку поприветствуем? – со смехом спросил друзей один из нахимовцев. - А как же! По полной форме, – поддержал другой, и когда группа сблизилась с Ваней, нахимовцы демонстративно перешли на строевой шаг и, задрав подбородки, приложили руки к бескозыркам. От этого им всем сделалось очень смешно. В недоумении старшина посторонился, удивлённо ответил на приветствие, но затем, остановившись, окликнул шутников: - А ну-ка, ребята, постойте. Все остановились, радостно ожидая от Короля чего-нибудь забавного. - Вы зачем так делаете? – спросил старшина первой статьи Ваня, обводя взглядом лица юношей. – Зачем? – повторил он. Нахимовцы молчали, улыбки постепенно уходили с их лиц. - Посмеяться надо мной захотели? – продолжал старшина. – Позабавиться? А вы бы лучше поздоровались со мною по-человечески, по-людски, просто сказали бы: “Здравствуй, Ваня”. Мне бы приятно было. А так что: увидели маленького человека – и давай насмехаться? Так, что ли? Никто не отвечал, все стояли, понуро глядя под ноги. - Как вам не стыдно! Что ж вы за люди будете, если сейчас, когда вы ещё по сути мальчишки, уже такие жестокие. Сердца, что ли, у вас каменные? Это ведь страшно представить, какие из вас командиры вырастут! Вам же на флоте, с живыми людьми служить придётся! Ладно, ступайте своей дорогой. И подумайте... Подумайте, как следует. Иной раз и так воспитывали. Не только офицеры, занимавшие штатные должности “воспитателей”, и не только высокообразованные педагоги.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. К 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Для поиска однокашников попробуйте воспользоваться сервисами сайта
nvmu.ru.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
"Заморев Вячеслав Иванович. Родился 3 сентября 1932 г. В ЛНВМУ с августа 1944 г. - один из первых нахимовцев. Окончил Высшее военно-морское училище подводного плавания, штурманский факультет. Служил на ПЛ на Северном флоте в должностях командира рулевой группы, командира БЧ-1, помощника командира ПЛ. В 1957-1958 гг. плавал на судах Арктического пароходства ММФ. После окончания ВСОК ПП служил помощником командира ПЛ, а в 1959 г. назначен на вновь строящуюся АПЛ. С 1962 г. - помощник командира АПЛ 627 проекта, а затем после окончания ВСОЛК ВМФ - старшим помощником. С 1967 г. - командир АПЛ , которую перевел с Северного флота к новому месту базирования на Тихоокеанский флот. С 1969 г. проходил учебу в Военно-Морской Академии, после чего назначен заместителем командира дивизии АПЛ. В 1973-1975 гг. проходил учебу в Академии Генерального штаба. Назначен командиром дивизии (45-й) АПЛ Тихоокеанского флота. С 1980 г. первый заместитель командующего Приморской флотилией. С 1983 г. - старший преподаватель Академии Генерального штаба, доцент. Автор около 40 научных работ по оперативному искусству ВМФ. После увольнения в отставку в 1992 г. возвратился в Санкт-Петербург. Контр-адмирал запаса. Ветеран подразделений особого риска, инвалид 1 группы."
Борисов В.С., Лебедько В.Г. Подводный фронт "холодной войны". - М.: АСТ; СПб.: Terra fantastica, 2002.
"С лучшей стороны проявил себя экипаж К-14, успешно принявший участие во флотских учениях «Метеор». За один поход этот корабль прошел в подводном положении свыше шести тысяч миль. Кроме того, экипаж К-14 к 1960 году завоевал первое место по боевой подготовке на флоте.
27 декабря 1960 года в Западную Лицу прибыла атомная торпедная подводная лодка К-52 (командир В.П.Рыков). Офицерский состав корабля отличался высокими знаниями, и в дальнейшем многие офицеры этого экипажа стали заслуженными подводниками. Старший помощник командира Е. Н. Гринчик стал заместителем командира 3-й дивизии по боевой подготовке, замполит И. Ф. Аликов стал начальником политуправления флота, вице-адмиралом, штурман В. И. Заморев — контр-адмиралом, командиром дивизии атомных подводных лодок Тихоокеанского флота. Многие другие офицеры этого атомохода также быстро продвинулись по службе... После похода К-178 на Тихоокеанский флот А. П. Михайловский участвовал во втором переходе под льдами Арктики, состоявшемся в 1968 году, на атомной торпедной подводной лодке К-42, уже в должности командира 3-й дивизии. Командиром атомохода был молодой, но очень грамотный, толковый и инициативный офицер В.И. Заморев. На борту лодки находились член Военного совета 1-й флотилии контр-адмирал С. С. Бевз и заместитель начальника электромеханической службы 1-й флотилии инженер-капитан 1 ранга А. В. Круглов. Очень подробно описал этот поход А. П. Михайловский в своей книге «Вертикальное всплытие». Вот некоторые эпизоды этого похода. 20 августа 1968 года К-42 отошла от пирса и приступила к выполнению поставленной задачи. Выполнение ее оказалось не простым. Уже на второй день случилось что-то странное. Лодка начала резко погружаться с дифферентом на нос. Боцман, находящийся на горизонтальных рулях, не смог удержать лодку. Погружение остановили своевременным выполнением реверса и продуванием средней группы цистерн главного балласта. На третьи сутки от командующего Северным флотом адмирала С. М. Лобова было получено разрешение следовать далее по плану. К-42 погрузилась на глубину 100 метров и начала передвижение под льдами Арктики. Через три часа в перископ (не поднимая его) обнаружили ярко-зеленое пятно. Это была полынья, но всплыть в ней не удалось. Помешал лед. Застрявшая во льду атомная лодка начала дрейфовать. Пришлось погрузиться. Вторично обнаружили полынью приблизительно через три часа. На этот раз в трюме находился сам комдив. По приказанию А. П. Михайловского лодка начала медленно всплывать. На глубине девяти метров ее сильно затрясло. Атомоход всплыл с дифферентом на корму. Из кормовых отсеков начали поступать доклады: «По правому борту сильные удары по корпусу и скрежет». Погружаться было поздно, да и практически невозможно. На четырехметровой глубине К-42 остановилась с дифферентом 13° на корму. В перископ было видно, что лодка всплыла в разводье, в очень узкую извилистую трещину и расположилась поперек этой трещины. Корма подводной лодки находилась подо льдом. Нужно было обязательно всплыть, чтобы отправить донесение командующему флотом. Наконец уже в вечернее время подводникам улыбнулась удача. Они обнаружили подходящую полынью и быстро всплыли в ней. После тщательного осмотра верхней надстройки атомохода комдив обнаружил вмятину размером 2 на 2,5 метра в легком корпусе кормовой части лодки и рваное отверстие (была вспорота пятимиллиметровая сталь). Сквозь пробоину были видны сплетения трубопроводов высокого давления. После донесения, отправленного на имя командующего флотом, подводники получили разрешение на дальнейшее плавание. К-42 погрузилась и продолжила выполнение поставленной задачи. Дальнейший курс был проложен в сторону станции СП-16. Во время поиска полыньи на борту лодки впервые был проведен корабельный праздник, подобный празднику морского бога Нептуна, который отмечают моряки всех стран при пересечении экватора. После походов под льдами Северного Ледовитого океана наши подводники стали поговаривать, что арктический подледный переход — событие куда более значительное для любого моряка, чем переход экватора, поэтому его нужно обязательно торжественно отмечать. Праздник Нептуна получился веселым и интересным, и всему экипажу К-42 очень понравился. На празднике был царь морской Нептун и его свита со Снегурочкой-русалочкой. Этот праздник отличался от традиционного только тем, что вместо рюмки рома Нептун угощал всех присутствующих стопкой чистой соленой воды. В конце торжества царь морей вручил подводникам дипломы, свидетельствующие о прохождении Северного Ледовитого океана. В дипломе, врученном командиру 3-й дивизии А. П. Михайловскому, было написано: «Перед людьми и прочими жителями суши удостоверяю, что мореход Аркадий Петрович прошел подо льдами Северного Ледовитого океана на борту атомной подводной лодки К-42 и 24 августа 1968 года всплыл в своей тринадцатой полынье. Он зачислен Почетным жителем Арктики. В моих владениях Вам всегда будет чистая вода. Нептун». 27 августа К-42 подошла к полярной дрейфующей станции СП-16. В 15 часов 30 минут моряки лодки услышали работу подводной «шумелки». Это означало, что рядом находится наша полярная станция. Начали тщательный поиск полыньи. Но тут корабельный врач майор Станислав Глухов доложил командованию, что у старшего лейтенанта Гордиенко острый приступ аппендицита, и необходима срочная операция. Комдив приказал готовиться к операции и одновременно продолжать поиск полыньи. Вскоре старшин помощник командира корабля Александр Мокиенко, находившийся в трюме, обнаружил в перископ огромную полынью. А. П. Михайловский сказал командиру: «Всплывать будем только после окончания операции». После успешного проведения операции подводная лодка всплыла в полынье в четырех километрах от СП-16. Вскоре моряки увидели, что к подводной лодке идет небольшая группа людей, но почему-то очень медленно. В дальнейшем было установлено, что множество трещин во льдах не позволяло полярникам ускорить ход. Во главе группы шел молодой стройный парень, который, подойдя к подводной лодке, представился: «Начальник группы обеспечения станции „Северный полюс-16" старший лейтенант Макаров!» Затем последовали крепкие рукопожатия и бурные возгласы восторга. Позже подошла вторая, основная группа полярников во главе с начальником дрейфующей научно-исследовательской станции Константиновым. В лагере находилось всего 29 человек, из которых 24 являлись сотрудниками Арктического и Антарктического научно-исследовательского института, а остальные пять — военными гидрографами. Подводники передали для полярников в специальных пластиковых мешках свежий картофель, помидоры, огурцы, яблоки, лук, чеснок, а также горшки с комнатными растениями, небольшую библиотеку из ста тридцати книг и огромную картонную коробку, в которой находился великолепный торт, испеченный коками атомохода. Начальник СП-16 пригласил моряков к себе в гости. На эту встречу была выделена небольшая группа подводников — контр-адмирал С. С. Бевз, замполит капитан 2 ранга В. Постников, врач майор Глухов, мичман Козлюк, старшина 1 статьи Рожков и сигнальщик старший матрос Петренко. Возглавлял группу командир дивизии А. П. Михайловский. Путь к станции оказался не из легких. Было обнаружено много небольших трещин во льдах (озерки талой летней воды, покрытые тонким льдом). Полярники ласково называли их снежницами. Глубина в снежницах доходила до полутора метров. Многие проваливались в них, но всем удавалось выползти на лед. Провалился и контр-адмирал С. С. Бевз. Лбом он разбил тонкую ледовую корку, руки его ушли на глубину, а затем голова и плечи скрылись под водой, на поверхности остались только ноги. При помощи поданного ему длинного шеста он все-таки выбрался на поверхность льда. Подводники с большим интересом осмотрели оборудование лагеря. Затем они были приглашены в кают-компанию. На столах моряки увидели вкусную закуску и экспортную водку. Первый тост хозяин лагеря поднял за гостей, а второй, ответный, произнес заместитель командира подводной лодки Василий Постников. Он зачитал заранее подготовленный памятный адрес, в котором было сказано: «Славным полярникам от моряков-подводников в день знаменательной встречи в суровых льдах Арктики. Дорогие друзья! Ваше мужество и бесстрашие, ваша трудная и героическая работа наполняют наши сердца радостью и гордостью за свою Родину, за героизм ее замечательных людей. Пусть факел дружбы, зажженный встречей в этом безмолвном ледовом краю, будет символом верности, символом нашего воинского и гражданского долга Отечеству. Желаем вам, бесстрашные наши полярники, больших успехов в труде, личного счастья и крепкого здоровья! Экипаж атомной подводной лодки К-42. Северный Ледовитый океан. 27 августа 1968 года». Обратный путь к кораблю прошел без особых приключений. После прощальных слов моряков и полярников атомоход погрузился и лег на курс в сторону Чукотского моря. Через двое суток К-42 всплыла вблизи плавбазы ПБ-3, на борту которой находился командир 45-й дивизии атомных подводных лодок Тихоокеанского флота контр-адмирал Н. Б. Чистяков. Вскоре были получены поздравительные радиотелеграммы от командующего Северный флотом, от главнокомандующего ВМФ и — впервые — от министра обороны. В телеграмме министра было написано: «Командиру 3-й дивизии подводных лодок капитану 1 ранга Михайловскому А. П. Командиру К-42 капитану 2 ранга Замореву В. И. Поздравляю Вас и весь личный состав подводной лодки с успешным завершением ответственного задания командования — переводом подводной лодки из Баренцева моря на Дальний Восток под льдами Арктики. Вписана еще одна славная страница в историю Советского Военно-морского флота. Объявляю благодарность всем участникам перехода. Желаю дальнейших успехов в боевой службе на благо Родины. Гречко». 57 подводников, совершивших в 1968 году трансарктический поход на борту атомохода К-42, были удостоены высоких государственных наград. Командир К-42 В. И. Заморев был награжден орденом Ленина, замполит В. Постников, старпом А. Мокиенко и инженер-механик В. Хнычкин — орденами Красного Знамени, а член Военного Совета 1-й флотилии атомных подводных лодок С. С. Бевз — орденом Красной Звезды. В сентябре 1968 года К-42 вошла в состав 45-ой дивизии Тихоокеанского флота. Вячеслав Иванович Заморев в 1971 году стал заместителем командира атомных подводных лодок, а после окончания Военной академии Генерального штаба ВС в 1975 году вступил в командование 45-й дивизией. В дальнейшем он был первым заместителем командующего Приморской флотилией разнородных сил Тихоокеанского флота, а затем, в звании контр-адмирала, — старшим преподавателем кафедры Военно-морского флота Военной академии Генерального штаба ВС... В 1968 году подледный переход на Тихий океан совершили подводные лодки капитана 2 ранга В. И. Заморева (старший похода капитан 1 ранга А. П. Михайловский) и К-55 капитана 2 ранга Ю. В. Перегудова (старший похода капитан 1 ранга В.Г.Кичев). Этот поход отличался от всех предыдущих тем, что лодки несли на себе штатное ядерное оружие."
"... На борту лодки, которой командовал молодой, но очень грамотный командир - капитан второго ранга Вячеслав Заморев, находились член Военного совета 1-й флотилии контр-адмирал Бевз и командир 3-й дивизии атомных подводных лодок капитан первого ранга Михайловский, Герой Советского Союза, удостоенный этого высокого звания за свой первый подводный трансарктический поход в роли командира атомной ракетной подводной лодки «К-178»..."
"23.08–22.10.63 г. Швартовые испытания. 22–26.10.1963 г. Заводские испытания. 27.10–30.11.63 Государственные испытания. 30.11.1963 г. Подписание Государственной комиссией акта о завершении государственных испытаний. 14.12.1963 г. Вошла в состав Северного флота. 07.09–02.10.64 г. Выполняла задание в районе итоговых маневров объединенных ВМС НАТО «Феликс-64». 1965–1966 гг. Отрабатывала задачи БП, проводила испытания новой техники и обучение новых экипажей ПЛА. 1966 г. Прошла в надводном положении 2200 миль, в подводном положении — 4200 миль. 12.66–02.68 г. Текущий ремонт с заменой парогенератора. 20.08–05.09.68 г. Скрытно подо льдами Арктики перебазирована с Северного флота на Тихоокеанский флот в Петропавловск-Камчатский. Командир перехода командир флотилии подводных лодок Северного флота капитан 1 ранга А.П. Михайловский, командир ПЛА капитан 1 ранга В.И. Заморев. Пройдено подо льдом 1749 миль за 137 часов 19 минут. 12.09.1968 г. Перечислена в состав КТОФ. 1968–1972 гг. Совершила 1 автономный поход на БС продолжительностью 50 суток. На отработку задач БП потрачено 100 суток. 21.03.1969 г. На глубине 70 м произошло затопление трюма турбинного отсека, ПЛ всплыла в надводное положение с дифферентом 5° на корму. В результате перемещения воды в корму произошло засоление питательной воды II контура и циркуляционного масла ГТЗА через неплотности в конденсатно-питательной системе. 11.72–10.75 г. Находилась в среднем ремонте на ДВЗ «Звезда», произведена перезарядка реакторов. 25.07.1977 г. Отнесена к подклассу БПЛ. 28.06.1978 г. При отработке задач боевой подготовки на подходах к Авачинской губе в тумане столкнулась с танкером «Силуэт», получив незначительные повреждения обшивки легкого корпуса и обтекателя ГАК. 1980 г. Текущий ремонт. 1981 г. Совершила 1 автономный поход на БС продолжительностью 40 суток. 1983 г. Совершила 1 автономный поход на БС продолжительностью 270 суток, из которых 130–140 суток были ходовыми, пройдено (с пополнением запасов в пункте маневренного базирования) в надводном положении 4096 миль, в подводном — 21131 миля. 1985 г. Поставлена в средний ремонт со сроком окончания во II кв. 1988 г.. 1988 г. Принято решение о нецелесообразности окончания ремонта и подано предложение о выводе ПЛ из состава ВМФ. 1989 г. Выгружена активная зона. 14.03.1989 г. Выведена из боевого состава ВМФ. 2000 г. Находилась на приколе в б. Чажма (пос. Дунай). Всего с момента постройки «К-42» прошла 144481 миль за 17486 ходовых часов."
45-я дивизия подводных лодок 11/1962 - создана в б.Крашенинникова 1963 - вошла в состав 15 эскадры ПЛ Расформирована в ноябре 1997 г. Командиры: 1975-1980 - Заморев Вячеслав Иванович.
Ранее нами были опубликованы 8 частей
В.Г.Ясеновенко. Воспоминания начальника штаба 11-й дивизии ПЛ СФ. - Одиннадцатая дивизия подводных лодок Северного флота. Люди, корабли, события. СПб.: Специальный выпуск альманах «Тайфун», 2008 г.
Профессорско-преподавательский состав кафедры оперативного искусства ВМФ. Москва, 1990 г. Первый ряд (слева направо): Ю.А.Калинин, В.А.Пранц, В.И.Корявко, Р.А.Голосов, В.Г.Ясеновенко, А.А.Кузнецов, В.И.Заморев, Р.А.Зубков. Второй ряд: Е.В.Васильев, В.М.Головин, Н.Н.Харламов, П.С.Орлов, Э.Г.Шевелев, В.В.Шаталин (фото предоставил В.Г.Ясеновенко).
О нахимовском периоде Вячеслав Иванович Заморев поведал сам. - "Как я стал нахимовцем. Записки для сборника "Ленинградские нахимовцы – четвертый выпуск. 1944 – 1951."
"Шел апрель 1944 года. Все знали, что война скоро кончится. Но когда? Об этом мы, мальчишки, не знали. Мне шел тогда двенадцатый год. Жизнь трудная. Отец на фронте. Мать крутилась как могла, чтобы прокормить троих детей. И тут мы с друзьями узнали, что идет набор в школу юнгов. Посовещались и втроем Толя Улитин, Виталий Долгов [1] и я отправились в Тульский военкомат. Нас приняли. Да, действительно идет набор, но куда - пока неизвестно. Просили зайти через недельку. Дали нам перечень документов, которые надо подготовить, в том числе заявление родителей, свидетельство о рождении и характеристику из школы. Если со вторым и третьим документами у меня сомнений не было, то с основным – заявлением родителей, была загвоздка. Напишет ли его моя мать? Неделя прошла и я все-таки уговорил маму написать такое заявление. Скрипя сердцем, она написала. Итак все документы у меня на руках. У моих же друзей с заявлениями родителей ничего не вышло. И мне пришлось идти в военкомат одному. Я отдал документы, у меня их приняли, записали в какой-то список и сказали : «Продолжай учиться. В конце месяца мы вас всех соберем на медкомиссию». Но на мое несчастье, а может быть счастье, где-то в конце апреля на побывку приехал мой отец. Приехал он на несколько дней, чтобы забрать мою мать и младшую сестру в Ленинград. Мать рассказала ему о моих «успехах» в военкомате. Он промолчал, а на следующий день появился в школе. Я об этом узнал, когда наша учительница Екатерина Алексеевна Афанасьева пригласила меня прийти к директору. Когда мы пришли, там сидел отец в форме капитан-лейтенанта. Он поинтересовался у учительницы о моих успехах в учебе. Она рассказала, что я отличник и ей жаль расставаться со мной. Тогда отец подвел итог этой беседе: «Пусть сын учится. Документы из военкомата я забрал. А осенью переедем в Ленинград и тогда посмотрим». Я конечно был удручен сложившейся ситуацией. Мы ушли в класс. Вечером отец мне сказал, чтобы я не занимался самодеятельностью, а с приездом в Ленинград я буду сдавать экзамены для поступления в Нахимовское Военно-Морское училище. «Если сдашь экзамены, - сказал он, а для этого надо уже сейчас потрудиться, то может быть будешь когда-нибудь адмиралом. Устраивает тебя такая перспектива?». « Да, - отвечаю». «Ну вот и хорошо. Обо всем договоримся, когда ты приедешь в Ленинград. Но с условием, что ты закончишь год только на отлично». Этот разговор мне запомнился. Через несколько дней они с матерью и сестрой уехали. Я продолжал учиться. Одновременно подрабатывал в газете «Коммунар» учеником переплетчика. Там моя тетка, сестра отца, работала секретарем-машинисткой. Плата была: обед и газетная бумага для тетрадей и для рисования. Эта бумага мне была нужна для кружка рисования, руководителем которого был заслуженный художник автор рисунков о Ленине и детях. А так как подходящей бумаги не было, мы использовали газетную бумагу. Он нам дал хорошие начальные навыки по рисованию, графике. Научил без ошибок рисовать портреты Ленина, Сталина и других членов руководства партии и правительства.
Среди нас особенно отличался своими способностями на одноклассник Виталий Долгов. Учебный год я окончил на «отлично» с похвальной грамотой. Первый совет своего отца я выполнил. Наступили каникулы. Мы с братом жили в ожидании, когда разрешат свободный (без пропусков) въезд в Ленинград. Наконец в начале августа за нами приехал подчиненный моего отца мичман Цемахович и мы с бабушкой поехали в Ленинград. В Ленинград мы приехали 8 августа 1944 года. Отец в это время находился в Таллин, так как после освобождения Эстонии от фашистов его артотдел перевели из Ленинграда в Таллин. Мы остались в Ленинграде, а мать ездила между Таллином и Ленинградом. Младшая сестра Лариса жила с отцом. В этом же месяце меня вызвали в Ленинградское Нахимовское Военно-Морское училище для сдачи экзаменов. Сдавали два экзамена по математике (письменно и устно) и по русскому языку (письменно и устно). Я сдавал экзамены за четвертый класс. Одновременно проходили медкомиссию, которую я прошел успешно (если не считать искривления перегородки носа). Там мы познакомились с Витей Чайковским, с которым мы вместе ездили на трамвае, а потом вместе учились. А с 1 сентября я начал учиться в 5-м классе средней школы № 397. Школа находилась в рядом с домом.
1964 г.
Наши дома были самые крайние в городе. За школой город кончался. Дальше были поля, засаженные капустой. Для изголодавшегося Ленинграда, в котором даже кошек не осталось после блокады, капуста была большим подспорьем.
1964 г.
А экзамены продолжались. В школе я никому не сообщил, что сдаю экзамены в училище. В середине сентября мы закончили сдачу экзаменов. Оценок нам не сообщали, сказав, что о них мы потом узнаем, когда вызовут. А в школе все шло своим чередом. А так как я приехал из прифронтового города (Тула была в осаде), то нам, мальчишкам того времени, были знакомы все виды оружия, как нашего, так и трофейного и боеприпасы. Ну, а Ленинград с его окраинами был буквально напичкан оружием и боеприпасами – стоит только опуститься в наш подвал и мы имели все: автоматы, карабины, патроны к ним, противопехотные мины и толовые шашки. Склады были брошены, оборона города снята, а про склады в наших подвалах почему-то забыли. Вот вездесущие мальчишки и добрались до них. Правда противотанковые мины и минометные ленты мы не брали так как уже в ту пору знали, чем это может кончиться. Гранаты тоже оставались вне нашего поля зрения. Наша классная руководительница, учитель биологии Маркова знала учеников, кто на что способен. Моя роль была консультативная, то есть я обучал своих одноклассников обращаться с оружием и боеприпасами. И мы после занятий уходили подальше от школы за капустные поля и там проводили эксперименты по подрыву малых толовых шашек и стрельбе из припрятанного там же оружия. Все шло хорошо, без происшествий, пока кто-то из наших (до сих пор не знаю, кто) не принес в школу малый заряд с запалом и во время урок подорвал его в девичьем туалете. Обошлось без происшествий, никто не пострадал, но ущерб школе был нанесен. И, хотя я находился в это время на уроке, подозрение почему-то пало на меня. И хотя обе учительницы – Маркова и учительница русского языка защищали меня, доказывая мое алиби, меня на педсовете исключили из школы, как организатора. Мне пришлось оставить полюбившуюся мне школу. На мое счастье отец с матерью были в это время в Таллине и ничего об этом не знали. Я же каждое утро уходил из дома, вроде бы в школу, гулял, ходил в кино, а после окончания занятий возвращался домой. Подозрений у бабушки не возникало. В середине октября я получил повестку из военкомата о прибытии к 9.00. 19 октября 1944 года на сборный пункт, как поступившего в Ленинградское Нахимовское Военно-морское училище. Предварительно, перед прибытием надо было пройти санпропускник – «вошебойку», как ее называли, получить там справку и предъявить ее вместе с предписанием. Радости моей не было предела. И в этом случае я в школу не появлялся, притворился обиженным. Правда во всем этом администрация школы разобралась и я был реабилитирован. Но к тому времени я уже был в училище. 17 октября приехали отец с матерью в Ленинград. Я им рассказал о повестке, но не сказал об исключении из школы. А так как я школу окончил на «отлично», как он мне наказал и поступил в училище, то он в награду подарил мне свой артиллерийский бинокль, который прошел с ним всю войну, и бельгийскую малокалиберную винтовку с патронами. И тут я «раскололся» и выложил отцу о всех моих запасах и арсенале. А он значительный. Дома за диваном у меня хранились: пистолет «наган», автомат ППШ с двумя дисками, немецкий пистолет-пулемет с четырьмя магазинами. И чтобы это «богатство» не досталось младшему брату, я отдал отцу. Заодно я сводил его в подвал и показал, где у меня хранились запалы, толовые шашки и патроны в цинках и россыпью. Оружие он забрал, а остальной боезапас мы с ним ночью закопали за городом. Таким образом я очистился от этого опасного груза. Так я «сдал дела» дома, не оставив никаких «хвостов» и готов был идти в училище. Что там меня ждет? Сегодня в последний раз ночую дома с родителями. Завтра отец меня отведет в училище. Встал я рано, родители еще спали и стал «собираться», хотя собирать было нечего. С собой не надо было ничего брать. Перед выходом из дома мать расплакалась. Отец ее успокаивал. Наконец-то мы с отцом поехали на Петроградскую сторону. Он подвел меня к училищу. Там уже стояли мальчишки – будущие моряки российского Военно-морского флота. Отец куда-то ушел, сказав, чтобы я его подождал на набережной. Его не было около получаса, мне это показалось целой вечностью. В голову лезли всякие мысли. Вдруг это ошибка, меня не приняли и мне с позором придется возвращаться в школу. Ведь отец все равно докопается до истины и в любом случае мне не сдобровать, хотя за всю мою короткую жизнь отец ни разу не поднял на меня руку. Но все равно стыдно. Ведь я скрыл от него об отчислении из школы. Я стоял у парапета и ждал его. Наконец он появился и махнул мне – иди сюда. Я подошел к нему с дрожью в коленках. Он отдал мне предписание и справку, поцеловал меня и сказал: "«Иди. Учись хорошо, дальше все будешь делать сам, привыкай жить самостоятельно. Я сейчас уезжаю, а мама придет проводить тебя на вокзал.» Больше никаких напутствий я от него не получил и вошел в парадный вход. Там меня встретил дежурный с сине-белой повязкой на левой руке. Как я впоследствии разобрался, эта повязка называлась «рцы». Проверив по каким-то спискам, он указал место, где ждать, бросив: «Четвертая рота». Там уже собралось человек 15 таких же малолеток, как и я. Я подошел к группе, никого из знакомых, кроме Витьки Чайковского не увидел и подошел к нему. Мы поздоровались и стали ждать. Подошел какой-то высокий подтянутый старшина с медалью «за оборону Ленинграда» и громовым голосом сказал: «Четвертая рота! За мной». Строить нас было бесполезно, настолько разношерстная была толпа. По мере движения он построил нас в колонну по два и повел наверх. Проходя по коридорам, я увидел разбитые комнаты, на некоторых не было дверей, разобраны полы, даже потолок обрушен. Он привел нас в большую комнату, где было несколько парт. В углу лежало стопками наше будущее обмундирование. Нас переодели и построили по ранжиру. Мы сами себя не узнавали. Но почему-то бескозырки выдали без ленточек Более высокие попали в 1 и 2 взводы, а так как я был ростом «метр с кепкой», то меня и мне подобных определили в третий взвод. Итак я на долгие годы обучения оказался в 3-м взводе 4-й роты или в 43-ем классе. Нам представили наших командиров – офицеров воспитателей и старшин – помощников командиров взводов. Старшина роты старший матрос Шилин, офицер воспитатель лейтенант Маслов. Помощник командира взвода старшина 2 – ой статьи Дунда. Все фронтовики, волею судеб после ранений не попавшие обратно на фронт. А старшины – после госпиталей окончившие школу строевых старшин (мы потом говорили «школу «СС»)."
Дунда Иван Константинович. Помощник командира взвода старшина 2 статьи.
Из записок В.Н. Федотенкова. - Записки для сборника "Ленинградские нахимовцы – четвертый выпуск. 1944 – 1951."
"Спустя несколько десятилетий после описываемых событий, бывший помощник офицера-воспитателя Иван Константинович Дунда рассказал мне, что среди подростков и бывших сынов воинских частей встречались юноши, жизненный путь которых пересекался с лицами из уголовного мира. Удостоверения на знаки воинской доблести и даже на государственные награды – ордена и медали – они имели липовые. Некоторые из них ухитрялись играть в карты в ночное время при свете фонариков, имели слабость к спиртным напиткам и т.п. Было даже несколько лиц в старших классах, пытавшихся внедрить в жизнь и быт нахимовцев негласные порядки , сходные с теми, которые ныне называются «дедовщиной». От таких личностей училище избавлялось немедленно."
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. К 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Для поиска однокашников попробуйте воспользоваться сервисами сайта
нвму
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Дорогие собратья! Многоуважаемые читатели! Основанные на событиях подлинных, предлагаемые вашему вниманию повесть "Последний парад" и кое-какие рассказы всё же являются художественной прозой. Следовательно, все события и лица являются вымышленными, и если чьё-то имя или поступок покажутся вдруг знакомыми, то это не более чем случайное совпадение. С искренним почтением, В.Колодяжный.
ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД.
“Честный и добрый старик был служакой... , оттого все его манеры отзывались фронтом.” М.И.Пыляев, “Старый Петербург”.
Пролог.
Глядя в внимательно рассматривая то место, где Нева, словно охватывая Берёзовый остров, распадается на два рукава, добросовестный наблюдатель наверняка обнаружит замечательный природный феномен. Там, где от основного русла ответвляется Большая Невка, образуется островной мыс, стрелка которого, как можно заметить, самой природой вычерчена в виде практически идеального угла – настолько прямого, что хоть транспортир прикладывай, ни на йоту линии не отойдут. А между тем, в этом самом углу острова Койвисари на заре столетия Восемнадцатого зарождался сам город, здесь возводила первые палаты новоявленная русская знать: в районе Пенькового буяна – обер-комендант Петропавловской крепости на самом мысу – а по соседству с ним – его вечный непримиримый соперник и оппонент вице-канцлер Здесь же стояли палаты Дворец последнего, как замечает историк, увенчивался большим куполом, украшенным деревянным изваянием бога Бахуса. Неподалёку, внешне напоминая лютеранскую кирху, возвышался царского любимца, генерал-губернатора новой столицы светлейшего
Здесь же и для самого Первого императора голландские мастера выстроили скромный, во вкусе Саардамских обывателей,
П. Справа на нем изображен Домик Петра I, а слева — дворец Меншикова, который вскоре станут называть «Посольским». Стоит обратить внимание на то, что здесь Посольский дворец изображен явно одноэтажным, на высоком подклете, с балюстрадой и статуями по четырем ее сторонам.
По этим же местам пролегла одна из первых улиц нового города, чуть позже получившая название Пеньковой. Недаром, видимо, случилось и то, что именно из этого правильного угла пошла в рост и сама На исходе 1725 года в просторном, самом большом тогда в столице зале дома Шафирова, опальный хозяин которого в соответствии с тогдашними нравами был отправлен куда подальше, состоялось первое заседание отечественной академии наук и “курьёзных художеств”, кворум коего увенчивался высочайшим присутствием самой – дамы, безусловно, почтенной, да вот не удосужившейся, правда, за два с лишком десятка лет жизни в России овладеть устной русской речью, не говоря о каких-либо навыках во владении пером. Там же были торжественно названы первые русские академики, в их числе заморский архитектор некто впоследствии, при Анне Иоанновне, прославившийся строительством потешного Тогда же были назначены первый президент академии лейб-медик которого некоторые именовали Лаврентием Лаврентьевичем, но поскольку русское ухо к тому времени не освоилось ещё с не совсем обычным сочетанием, то чаще ему приходилось отзываться на имя Иван, и учёный секретарь – известный нашёптыватель, интриган, махинатор, проходимец и ловкач оба промеж собою отчаянные враги и конкуренты на поприще как наук, так и всякого рода художеств.
На такой высокий пост Назначить шахер-махера!.. - Академик Блументрост Не жаловал Шумахера.
– Да пошёл он на ... – добродушно парировал Шумахер. И, в общем-то, глубоко лично, по-своему, он был прав. На дворе стояли декабрьские холода.
В это время облегчённо вздыхая и мелко крестясь, со слезами умиления и радости в благодарственной молитве возводила взоры к куполам сорока сороков. Услышал-таки Господь глас страждущих! Тишина, наконец, установилась в Кремле, покой в Хамовниках, благодать на Пресне, вольно веют ветры да птички, Божьи создания, поют на просторном Ходынском поле. Запретили строить каменные дома – дескать, для Петербурга камней не хватает.
Эка напугал! Да завалитесь вы там, на болоте, своими булыжниками! Отвеку здесь деревянные ставили. Привязать бы тебе каменюгу поувесистей к шее – и в трясину. Или в прорубь! Унеслась, слава Богу, чума преобразований и реформ вместе с камнями, с заумными иноземцами да во главе с самим одержимым царём к чужим ингерманландским берегам, в ладожские топи. Двадцать с лишним лет один хруст русских костей только и доносился оттуда. Но вот и в Санкт-Петербурге, слыхать, теперь уж не страшно: прибрал сатана царя-антихриста в свои приделы. Кота хоронить – мышам впору вприсядку ходить! Ни фронтовых учений, ни парадов, ни смотров, ни стрелецких восстаний! Ни казней на Лобном месте, каких столица со времён Грозного царя да лютого Скуратова не видала! Благодать! Красная площадь, в последний раз обагрившись кровью стрельцов, чьи головы почивший невский государь, лихо соревнуясь в количестве загубленных, сёк в компании с ближайшим подручным, ещё раз подтвердила и закрепила в истории своё наименование – Красная! А теперь, как и встарь, пьёт, веселится, пляшет, притаптывая чистый снег, торгует и покупает народ московский на
Успокоилась Белокаменная. Надолго ли?
Был декабрь одна тысяча семьсот двадцать пятого. С тех дней минуло без малого двести сорок четыре года.
Петровский дом.
В том месте Ленинграда, где, распахиваясь двумя рукавами, река заключает в свои объятия Петроградскую Сторону, где ровным перпендикуляром сходятся две широкие набережные, плавной дугой соединённые и носящие родственные названия – Петровская и Петроградская; на том участке, где в незапамятные времена стояли просторные палаты опального петровского вельможи, в чьих опустевших залах состоялся некогда высокоторжественный акт зарождения русской науки, к описываемому времени уже около шестидесяти лет возвышалось красивое, лёгкой и изящной архитектуры здание стиля модерн, выстроенное как Городской училищный дом императора Петра Великого. Однако сама окраска заложенного в дни двухсотлетия города здания – бело-голубая при сером цоколе: цветов Андреевского флага и присущего боевым кораблям шарового цвета, – словно уже тогда, при открытии училища, предопределяла его будущее военно-морское предназначение. Массивный, с мужественными чертами волевого лица бюст основателя русского флота, установленный на фасаде здания, под навсегда, кажется, остановившимися курантами и снабжённый надписью “Отцу Отечества” свидетельствовал в пользу подобной версии.
Не суждено было Петровскому училищу просуществовать в этом приметном доме и десяти лет (что, правда, не помешало, выйти из его стен будущему председателю советского правительства), как свершились крутые перемены. Настали времена, не уютные для имён бывших царей. Что было с Домом в последовавшую четверть века, о том история широко не повествует – надо думать, располагалась там какая-нибудь из городских школ. Однако хорошо известно, что приключилось далее. Питомцы нового учебного заведения, обосновавшегося в красивом здании, в один из дней устроили хорошенький художественный курьёз: при помощи напильника и наждачной бумаги они старательно отполировали гневному Отцу Отечества бронзовый нос. Сделать это было не столь сложно: из окна канцелярии пятой роты рукоятка швабры с привязанными к её концу абразивными инструментами спокойно достигала высочайшего лика. В дальнейшем посягательства обитателей бело-голубого здания распространились и на иные произведения монументального искусства. В какую-то июньскую ночь на бюст основателя великого города, ещё при Екатерине поставленного в ограде петровского домика, натянули флотскую тельняшку.
Вряд ли столь незначительный и к тому же не причинивший никакого ровным счётом вреда акт мальчишеской шалости следует всерьёз относить к категории вандализма. Нос сам потемнеет, а с бюста – снял тельник – и всё, монарх в исходном. Зато на полированном гранитном постаменте этого памятника нетрудно заметить следы действительного варварства – гнёзда от некогда красовавшегося здесь бронзового императорского вензеля, во времена цареборчества сбитого. В лад с этим и надпись на мемориальной доске, в советские времена прикрученной к кирпичной стене Петровского домика: “... каменный футляр сооружон в 1844 году”. Так и запечатлено, на века, в почерневшей бронзе: “сооружОн”. Интересно, что есть вандализм? Но это – в мемориальном домике. Иное дело в бело-голубом Петровском доме! По линии, так сказать, изящных наук. Науки здесь расцвели воистину разные. Да и не могло случиться иначе: место, где пустила корень русская научная мысль, наукой же и обязано было прорасти, но наукой особого рода, той, что в полной мере должна была соответствовать боевой раскраске самого здания. Как пели впоследствии обитатели новоявленного храма наук:
Незнакомые дяди грубо брали за ворот, Заставляли ночами полы натирать, А потом месяцами не пускали нас в город, Обучали наукам как людей убивать.
Сказано, быть может, чересчур, зато честно. Вскоре из Ораниенбаума, в полузатопленном и полуразобранном виде простояв у тамошнего пирса всю войну, после необходимого восстановительного ремонта была прибуксирована и ошвартована возле бело-голубого здания крейсер революции, весь к тому времени проржавевший и изобиловавший крупными корабельными крысами. И поставлен героический корабль был здесь не просто так, а, по выражению газет, как напоминание о славной истории нашей ленинской партии, о боевом революционном прошлом и настоящем армии и флота– напоминание не кому иному как юным воспитанникам
Нахимовского военно-морского училища.
Вот, оказывается, какое учебное заведение обосновалось к тому времени в бывшем Петровском доме. Случилось это в сороковые годы Двадцатого века. И с тех пор – так. Правда, в конце пятидесятых, в разгар ликвидаций и сокращений, когда беспутный глава государства, напуганный авторитетом своих маршалов, азартно разгонял собственные вооружённые силы, нашлись и такие военачальники, что, в угоду партийному вождю, Нахимовское училище в Ленинграде тоже чуть было не расформировали. Уже и соответствующий приказ был изготовлен, и даже, говорили, поступил в училище. Кто плакал, кто радовался, у всех всё валилось из рук, по двору, по коридорам из класса в класс бродили нахимовцы, в углах шушукались взволнованные преподаватели, офицеры как могли разъясняли, что вот, дескать, армия и военный флот стали теперь не нужны, а взамен Нахимовского будет здесь, наверное, школа-интернат с мореходным уклоном – то есть, почти то же самое, что и было. Но в интернат мало кто хотел. И всё-таки дело с ликвидацией у московского начальства не выгорело. Застопорилось. Выяснилось, что закрытые перед тем Рижское и Тбилисское нахимовские училища были в своё время созданы во исполнение приказа народного комиссара военно-морского флота и потому приказом наркома же (к тому времени министра) вполне законно могли быть и упразднены. Что же до Ленинградского училища, то оно, как выяснилось в ходе гонений, было основано не простым росчерком, а по постановлению Совета министров, где в качестве мотивации устройства училища именно в послеблокадном городе значились слова: “по просьбе” – надо понимать, ленинградцев. Замахнуться на высокое правительственное постановление, освящённое к тому же волей жителей выдающегося города – для этого у солдатского министра оказалась коротковата рука.
______________
Нет, всё-таки особенно хорошо в Ленинграде именно осенью: гуляешь, бывает, по Петровской набережной, бредёшь неспешно, но красотою очарованный остановишься невольно и глядишь, смотришь на Неву, на классической строгости набережную, на Литейный мост, за которым виднеются Смольный монастырь, башня городской водокачки. Направо – желтеет листвою Летний сад, ещё правее Кировский мост, крепость. Очень красивая набережная, и вообще одно из лучших мест в городе. Совсем рядом, чуть левее – героический крейсер застыл на вечном приколе. А над головой – липы, кроны которых словно фигурно вышиты золотыми кружевами, стоят в нарядном убранстве, шуршат тихо листвою. И что-то такое славное, умиротворяющее разливается по всей душе, и вместе с тем – чуть-чуть печальное. И возложив локти на гранит, хорошо размышлять здесь обо всём, обо всём, о жизни, о смерти, о вечности... Стоишь, смотришь на медленную воду... Задумаешься невольно и грустишь, мечтаешь.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. К 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Для поиска однокашников попробуйте воспользоваться сервисами сайта
nvmu.ru.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Стенин А.А.
1964 г.
1964 г.
