Приказом Начальника Управления по делам искусств П.Рачинского, для обеспечения нормальной работы театра был предоставлен во временное пользование академический театр драмы им. А.С.Пушкина. Игрались старые спектакли «Холопка», «Три мушкетёра», «Сильва», «Баядера». Грим отогревали на груди, голос садился в середине арии. C января 1942 года и Пушкинский театр перестал получать электроэнергию. Спектакли пришлось отменить, но это грозило моральной смертью, тогда обессилевших актеров загрузили работой, в день назначали по две-три репетиции, всех актеров разделили на концертные бригады, встречи с любимыми артистами – Колесниковой, Кедровым, Янетом, Пельцер, Свидерским, Максимовым, Орловым – приносили бодрость, энергию, оптимизм не только защитникам города, но и исполнителям.
Заслуженная артистка СССР Лидия Александровна Колесникова, исполнительница героической Елены в спектакле «Раскинулось море широко».
Михаил Бондаренко в роли матроса-весельчака Жоржа Борн.
Трогательные, искренние письма, цветы перевязанные веточками зеленой хвои. Однажды Пельцер преподнесли корзину, солист балета А.Комков едва не выронил ее из рук. Оказалось в ней были картофель, брюква, морковь и головка капусты. Все это придавало силы артистам. Но ведь дело театра – ставить спектакли, считали руководители, думали об этом артисты – нужно готовиться к новой жизни. Тему Балтики предложил балтиец Вишневский. Искренняя дружба актеров с балтийскими моряками, тесно скрепленная во время войны. Концертные бригады театра работали на кораблях в Кронштадте и на Неве, на переднем крае обороны в районе Рыбацкого и у Пулковских высот, на Карельском участке фронта и в районе больницы Фореля, на Ладоге, где строилась знаменитая «дорога жизни», и в госпиталях.
Народный артист Н.Янет и директор театра Г.Максимов обратились к находившимся в Ленинграде драматургам Всеволоду Вишневскому, Александру Крону и поэту Всеволоду Азарову с просьбой написать для театра пьесу, никто из них не знал жанра оперетты. Не знала и история театра такого случая, когда пьеса создавалась не последовательно, а параллельно. Первый акт писал Крон, второй Вишневский. Музыку писала бригада композиторов – В.Витлин, Н.Минх, Л.Круц. Жена Вишневского, художница Софья Касьянова, делала оформление. Долго выбирали название для пьесы, наконец, было найдено образное и точное «Раскинулось море широко». Через двадцать два дня, 7 ноября сорок второго года в осажденном Ленинграде, вопреки недоеданию, обстрелам, пронизывающему холоду, возникло ощущение праздника. Радио транслировало приказы, музыку. Но одним из главных признаков торжества стали расклеенные по городу синие афиши с изображенным на них силуэтом военного корабля и крупными буквами название спектакля. Премьера началась в пять часов пополудни. Обстрел по городу в тот день велся яростный, но кто на это обращал внимание, премьера состоялась, шквал оваций громче всяких канонад. «Этот спектакль интересен той своеобразной особенностью, – писал тогда в «Правде» летописец и хроникер блокадного искусства Николай Тихонов, – что представляет картины не прошлого, не вчерашнего, а сегодняшнего дня города. Казалось бы, что средствами почти развлекательного характера трудно передать рассказ о защитниках Ленинграда, казалось бы, что сама мысль отразить героические черты моряков в куплетах и песенках, во всей шумной непрерывной пестроте музыкального комедийного спектакля не может иметь успех. И, однако, это не так. Ленинградский великий оптимизм живет в каждом жителе – защитнике города, и чувство меры, правильно приложенное к комедии, дало возможность написать, а артистам сыграть музыкальную комедию. Герои стали героями, злодеи раскрылись во всей своей черноте, картины борьбы не принижены танцами и песнями, и зритель оставляет театр бодрым, веселым, уверенным».
Героическая 900-дневная оборона Ленинград – одна из ярчайших страниц истории Великой Отечественной войны. В дни блокады работало радио, через все преграды на большую землю звучал взволнованный женский голос, исполненный колдовской мужественности, Ольги Бергольц.
« … Я говорю с тобой под свист снарядов, Угрюмым заревом озарена. Я говорю с тобой из Ленинграда, Страна моя, печальная страна…»
Волшебный голос сказочницы Марии Петровой ждали и дети и взрослые. Фронтовые репортажи вел молодой фронтовой корреспондент Л.Маграчев с улиц, из цехов. В бомбоубежище Кировского завода для рабочих читал свою новую поэму «Киров с нами» Николай Тихонов. Звучал метроном – пульс жизни города.
В центре Лазарь Маграчев.
Работал Блокадный театр оперы и балета – основатель Надежда Львовна Вельтер, автор-постановщик литератутно-музыкальной композиции «Кармен», которая дала толчок к созданию этого театра.
Надежда Львовна Вельтер – автор-постановщик композиции «КАРМЕН», руководитель хора "Первой Конной Армии Буденного", рассказывает нам историю своего театра.
В январе 1943 года было прорвано вражеское кольцо, приближался великий перелом в ходе войны. Начал работать еще один театр – «Городской драматический» в помещении Пассажа, а в закаленном Театре музыкальной комедии готовилась одна из труднейших классических оперетт – «Летучая мышь». Театр нёс миссию выживания, веру в слабеющие силы всех ленинградцев. А если танцует Нина Васильевна Пельцер, выпрыгнув из мужских валенок – подаренных ей начальником трамвайной службы тов. Сорока, после её просьбы: «Спасите мои ноги!», – на промёрзлую сцену, значит – Город живёт, и стоять будет! Не зря ее танцы сравнивали с разорвавшейся бомбой – столько силы и энергии несла эта несгибаемая маленькая, тоненькая женщина. Через сорок лет, на этом вечере, Народная артистка Нина Васильевна Пельцер перетанцевала солистов ансамбля Ленинградского военного округа.
Н.В.Пельцер и солисты ансамбля Ленинградского военного округа.
Сколько приятных воспоминаний было в этом зале при встрече Всеволода Борисовича Азарова, одного из авторов этого спектакля.
Всеволод Борисович Азаров.
Горячо приветствовали прототипа героя спектакля лейтенанта Кедрова – первого кавалера ордена Александра Невского, командира звена катеров Чернышева Игоря Петровича.
С утра матросы надели обмундирование первого срока, офицеры — мундиры. Соединение праздновало свою годовщину. В этот день в кают-компании на столе под иллюминаторами лежал толстый альбом в красном кожаном переплете. Это была история соединения. Пожелтевшие газеты и листовки военного времени, наклеенные на листы плотного картона, рассказывали о поединках катерников с торпедоносцами, подводными лодками, кораблями, торпедными катерами, об их прорывах во вражеские порты! «Кто не знает дерзкого набега катеров капитана третьего ранга Рындина и капитан-лейтенанта Гурамишвили на порт, занятый противником? Катерники ворвались в порт днем, торпедировали тяжело груженые транспорты, вдребезги разнесли причал и благополучно вернулись в базу». «Так же дерзко, отважно и умело действовал экипаж катера под командованием старшего лейтенанта Русьева. Войдя ночью в занятый противником порт и ошвартовавшись у причала, катерники высадили десант автоматчиков. Гитлеровцы приняли катер за свой. Им и в голову не пришло, что моряки-черноморцы могут отважиться на такую дерзость». «Высокой доблестью отличался старшина второй статьи Фокий Павлович Сомов. Когда его катер тонул, старшина отдал свой спасательный пояс раненому командиру и помог ему продержаться на воде, пока не подоспела помощь. Честь и слава моряку, спасшему своего офицера!»
Фокий Павлович, нарядный, торжественный, прогуливался по палубе. К обеду приехал командующий, плотный, подвижной адмирал. Стремительно вошел он в кают-компанию, снял фуражку, провел рукой по темным, без седины, волосам. Поздравив всех с праздником и вспомнив о днях войны, он посоветовал офицерам брать пример с трех героев, не успокоившихся на достигнутом, а продолжавших учиться. — Они окончили академию и снова с нами, обогащенные новыми знаниями. Результаты налицо — вы все знаете итоги последних учений. Отличились соединения, которыми командуют Рындин и Гурамишвили. Они шли на разумный риск в боях Отечественной войны, — продолжал адмирал, — и сочетали его с отвагой, мастерством, бесстрашием, мужеством, дерзостью. Все это плюс трезвый и смелый расчет сочетается у них с великолепным знанием дела, с экспериментированием, с осуществлением смелой мечты. Они глядят вперед, в будущее. За то, чтобы ваше соединение шло вперед и вперед, за гвардию Черноморского флота! Захлопали пробки, Фрол, попробовав в первый раз в жизни шампанского, поперхнулся. — Курсанты? — заметил нас адмирал. — Так точно, наши воспитанники, приехали в отпуск, — доложил отец. — Что-то очень знакомые лица, — прищурился адмирал. — Позвольте, да я с вами уже один раз пил шампанское! — улыбнулся он мне. — Помните? Когда Рындину, Гурамишвили и Русьеву правительство присвоило звание Героя. Сын? — спросил отца адмирал. — Так точно, сын. — Вырос. Форменный стал моряк. А другой — Живцов? — Так точно, Живцов, товарищ адмирал! — Начинали службу на катере? — В нашем гвардейском соединении...
— Ветеран, значит, — похвалил адмирал. — Так точно, товарищ адмирал, я на Черном море родился и службу на «Че-еф» начинал, — расцвел «ветеран». — Ну что ж, желаю отлично кончить училище. Берите пример с отцов и со старших товарищей. После обеда на «Дельфин» пришло много гостей. Приехал Серго с Клавдией Дмитриевной. Она мне на этот раз показалась менее неприятной, чем тогда, в Ленинграде. Расспрашивала об Антонине, беседовала со мной об училище. Пришел и бывший командир соединения, который отправлял меня и Фрола в Нахимовское. Теперь он был в адмиральских погонах, грузный, с чисто выбритой головой, чуть постаревший. Он сразу узнал и меня, и Фрола, стал расспрашивать, где мы были на практике. Все эти годы он не забывал нас. «Вы — наши катерники», — напоминал он в письмах. Теперь он работал уже в штабе флота. — А ведь мы еще с вами встретимся и, надеюсь, поплаваем вместе! — сказал он уверенно. Отец показывал гостям катера и корабль, был радушным и гостеприимным хозяином, но я чувствовал, что ему невесело. Молодая женщина в желтом платье, с пышно взбитыми светлыми волосами, сестра одного капитана первого ранга, за ужином сидела рядом с отцом, но он был рассеян и отвечал, по-видимому, невпопад. Быть может, и он, как и я, вспоминал тот, тоже праздничный вечер, когда мы пошли с ним на Корабельную, в маленький белый , где жила тогда мама...
Я вошел первым. «Что случилось, Никита?» — спросила она дрогнувшим голосом. — «Мама, папе присвоили звание Героя». «Юрий! — позвала она. — Иди скорей, я тебя расцелую!» А теперь никто не ждал нас на Корабельной... Спустился вечер. «Дельфин» весь осветился. Начались танцы на палубе. Развевающиеся платья были похожи на крылья трепещущих бабочек. Все танцевали — Серго, Лаптев, Русьев, все, кроме отца. Женщина с светлыми волосами что-то рассказывала ему. Они подошли к фальшборту; она все болтала; лицо отца стало страдальческим, и он сказал: — Прошу прошения, мне надо идти. Откозырнув, он ушел вниз. Мне захотелось найти его, сказать что-нибудь, я не знал — что. В кают-компании его не было. Я нашел его в каюте. Дверь была приотворена. Он сидел у стола, подперев рукой голову, и обернулся на мой легкий стук. — А, Кит! Входи и затвори дверь. Садись. Мы молчали. Сверху приглушенно доносилась музыка, за открытыми иллюминаторами плескалась вода.
— Чего бы я не дал, лишь бы она была жива! — взглянул отец на портрет. — Ох, тяжело, Никита! Если б ты только знал, Кит, как мне тяжело! Наверху стали бить склянки. Отец вздохнул: — Пора к гостям. Я ведь все же — хозяин. Иди ты вперед, Никита. И я поднялся по трапу, туда, где все танцевали и все сверкало веселыми праздничными огнями...
* * *
Отец и Андрей Филиппович сдержали свои обещания. Мы ходили на торпедные стрельбы. При командах «торпеды товсь!», «пли!» мне казалось, что передо мной настоящий вражеский транспорт, который во что бы то ни стало следует потопить. Наступил день отъезда. Андрей Филиппович сказал, что командование соединения нами довольно. — Мы убеждены, что и на старших курсах вы не ударите лицом в грязь, и будем надеяться, что именно в наше соединение придете служить, — сказал он, прощаясь. — Я, наверное, буду тогда совсем стариком, — горько усмехнулся он, взглянув в зеркало. Прощаться с отцом было тяжело. Я знал, что теперь его не скоро увижу. Мы как-то особенно за этот месяц сдружились, по ночам вели долгие разговоры, и я вслушивался в советы отца и запоминал их. На прощанье он пожелал мне успехов. А я твердо решил, что, даже когда окончу училище, я всегда буду советоваться с отцом.
Поезд уходил поздно вечером. сверкал россыпью разноцветных огней. Тополя отбрасывали на залитую лунным светом платформу синие тени. Уезжать не хотелось. Фрол был мрачен, угрюм; лишь поезд тронулся, он погасил в купе свет и стал смотреть в темноту. Поезд ускорил ход — и вскоре за окнами промелькнули манящие огни кораблей... Встреча с отцом, катера, Фокий Павлович, Антонина — все осталось далеко позади...
Глава шестая. ОПЯТЬ В ЛЕНИНГРАДЕ
И вот — мы снова в училище, только поднялись этажом выше, на второй курс. Товарищи вернулись из отпуска. Бубенцов рассказывал:
— Приезжаю я в . Моряк там — редкость, до моря от Сум, как говорится, три дня скачи, не доскачешь. Все оглядываются, и мне все кажется, что каждый смотрит на меня с укоризной. Подхожу я к своему домику, вечер уже, значит, думаю, дома мать, а постучать не решаюсь. Но не стоять же весь вечер на улице. Постучал! «Кто там?» — слышу знакомый голос. «Я, мама, я!» — «Аркаша? Милый ты мой, родной!» Выбежала, обнимает, целует, ведет в комнату. «Целый год я тебя не видала, дай рассмотрю получше!» Усаживает за стол, хлопочет, достает что-то из печки... а меня так и подмывает сказать: «Мама, я очень виноват перед тобою, но теперь могу смотреть тебе в глаза, не стыдясь. Вот хочу все это сказать — и никак не могу решиться. И вдруг она поняла: подходит ко мне, прижимает к груди: «Я, — говорит, — все знаю, сынок, твои товарищи мне все хорошее о тебе написали. Ну, а чего я не знаю, я сердцем чувствую! Можешь не говорить, Аркаша, себя больше не мучить. Об одном я прошу: живи ты так, как твой отец жил». Тут мы, Никита, с нею всплакнули, — хороший он был, мой отец, а после она уже больше ни разу мне ни о чем не напоминала. И ты знаешь, когда меня не было в Сумах, она по вечерам никуда не ходила, а приехал я — каждый день спрашивает: «Может, пройдемся, Аркашенька?» И идем мы с ней на бульвар или в театр, она идет рядом, маленькая, в очках, все ей кланяются, ее в Сумах все знают. А она, чувствую, мною гордится: «Сын, мол, какой у меня: курсант, моряк, будущий офицер!» Ну, каким бы я был дураком, Кит, если бы до того докатился, что меня бы из училища выгнали! — Да, Аркадий, счастье твое, что этого не случилось! Илюша угощал яблоками: — Покушай, пожалуйста. Он их привез целых два чемодана. — У нас в — жизнь, как в раю.
— А ты рай разве видел? — Так я же тебе говорю: хочешь рай посмотреть — поезжай в Зестафони! Яблоки, груши, персики — всего много! Отец товарищей с флота привез, как мы их угощали! А потом в Тбилиси я ездил с отцом к двоюродному брату. Ты знаешь его, Шалико, который в балете танцует. Каждый вечер ходили в театр. И брат, понимаешь, каждый вечер страдал от любви: в «Лебедином озере» — сплошное страдание, в «Жизели» — тоже сплошное страдание, и в «Сердце гор» — тоже. А в жизни — все наоборот: он жену любит, она его тоже, и оба то и дело смеются. Да, ты знаешь, — вдруг вспомнил Илюша, — я у Протасова в гостях был. — У старшины? — У него! Иду по проспекту Руставели, а Протасов — навстречу, да не один, а с женой. Узнал, понимаешь, к себе потащил! Целый вечер мы всех вас вспоминали. А когда я собрался уже уходить, Протасов достает из комода коробку тбилисских «Темпов». «Передайте, говорит, Фролу Живцову. Теперь ему, поди, курить разрешают. Напомните, говорит, как я у него отобрал эти «Темпы». Ну, и обозлился Живцов тогда на меня!» Илюша вытащил из кармана коробку и протянул Фролу. — Держи, дорогой. — Чудеса! — удивился Фрол. — Кит, а ведь нам с тобой здорово влетело тогда. К адмиралу водили... Ты помнишь? — Ну, еще бы не помнить! — Ай, да Протасов! До сих пор сохранил...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Почему нет сценария, о каком прогоне шла речь, почему я об этом ничего не знала? А знать должна, потому что мероприятие готовилось на базе твоего дворца и в ответе за него ты. Я доверилась очень профессиональным людям, но одно дело работа музея, другое – публицистика на большой зал. Я благодарна инициатору прогона за те три дня, которые помогли нам не сорвать эту встречу. У нас было только три дня. Штаб «седьмой» был расположен в фойе лекционного зала, сценарий писала там же, наши инструктора работали по двенадцать часов. Художник Сергей Лазарев, уловив замысел по оформлению сцены, работал над эскизами. Машинист сцены Александр Хохлов каким-то чудом достал 48 новых стульев для исполнителей седьмой симфонии. Привезли из музея музыкальные инструменты, которые вместе с красной гвоздикой бережно возлагались в процессе всего вечера на место каждого исполнителя, не дожившего до этого дня. Это была кульминация, в этом мы не ошиблись!
Первые исполнители Седьмой симфонии.
Руководством утвержден сценарий, залитован в Горлите. Схватив его, помчалась в театр «Комиссаржевской» к Народному артисту Ивану Краско. С его феноменальной памятью ему предстояло вытянуть весь вечер, поскольку одного текста было на несколько страниц, да и само действо охватывало сцену, зал и ложи – и все это без единой репетиции, конечно, пришлось подключиться и мне. Торжественный вечер «Созвучно подвигу», посвященный Седьмой симфонии, состоялся, в такой боевой обстановке 18 сентябре 1982 года. Вечер открыл Народный артист, композитор Андрей Петров. И невозможное возможно!
Композитор, Народный артист СССР Андрей Петров, Народный артист, подводник Иван Краско и я.
Творческие работники осажденного города со всеми ленинградцами сражались своим оружием. В холодной комнате на Большой Пушкарской пишет Героическую седьмую симфонию Д.Шостакович. С первых дней войны Д.Д.Шостакович – боец местной противопожарной обороны. Его пост № 5 в помещении консерватории. Он ездит и на оборонные работы. В конце июня Дмитрий Дмитриевич вступает в ряды ополчения. 16 сентября Шостакович выступает по радио: «Я говорю с Вами из Ленинграда в то время, как у самых ворот идут жестокие бои, только что я закончил две части своего нового произведения, если это сочинение мне удастся написать хорошо.., можно будет назвать его «Седьмой симфонией». Я сообщаю об этом для того, чтобы радиослушатели, те которые меня сейчас слушают, знали, что жизнь нашего города идет нормально. Все мы сейчас несём свою боевую вахту. Я думаю о величии нашего города, о его лучших идеалах человечества, о гуманизме, о красоте и нашей прекрасной природе. Советские музыканты, помните: нашему искусству грозит великая опасность, и чем лучше наше искусство, тем больше у нас будет уверенность, что его никогда, и никто не разрушит». 30 сентября композитор был эвакуирован в Куйбышев. 27 декабря 1941 года Дмитрий Дмитриевич поставил на партитуре точку и на титульном листе написал: «Посвящается городу Ленинграду». 27 декабря – последнее выступление симфонического оркестра радиокомитета из студии для Швеции. Гибли хорошие музыканты. Опухший от голода художественный руководитель Ленинградского радио Яков Бабушкин диктовал машинистке: «Первая скрипка умирает, барабан умер, валторна при смерти». 27 музыкантов умерли зимой 1941-1942 годов, остальные истощены до предела. Наступила трагическая пауза. Но музыка не смолкала. Осталась боевая единица – квартет под управлением концертмейстера оркестра Семена Аркадьевича Аркина. Снова звучит в Ленинграде музыка Глинки, Чайковского, Бородина, Глазунова. 23 февраля 1942 года квартет прекратил свою работу, больше не было сил ходить, носить инструменты. К.И.Элиасберга, единственного симфонического дирижера и его жену – концертмейстера Н.Д. Бронникову в феврале на санках отвезли в стационар.
Идея об исполнении Седьмой симфонии в Ленинграде возникла у заместителя председателя радиокомитета . Весной 1942 года через линию фронта блокадного города специальным самолетом – командир военный летчик Василий Семенович Литвинов – была доставлена партитура Седьмой симфонии из Куйбышева.
« …И назвавши себя - "Седьмая", На неслыханный мчалась пир, Притворившись нотной тетрадкой, Знаменитая Ленинградка Возвращалась в родной эфир».
Анна Ахматова.
Симфония была впервые исполнена в городе Куйбышева симфоническим оркестром Московской консерватории в составе профессорско-преподавательского коллектива студентов и аспирантов. Этим же составом симфония была исполнена в городе Саратове, в начале 1942 года. Седьмая симфония рассчитана для удвоенного оркестра – не менее чем в сто человек. Весной 1942 года руководители радиокомитета и управление культуры, при поддержке партийного руководства города, решили возродить симфонический оркестр, несколько раз по радио было передано объявление, с просьбой всем музыкантам города зарегистрироваться в радиокомитете. Позднее на помощь основному составу – по решению руководства города – пришли военные прямо с фронта, из оркестров, пославшие лучших своих музыкантов под начало Карла Ильича Элиасберга. К.И.Элиасберг провел первую репетицию оркестра в составе 48 человек, которая продолжалась всего 40 минут. Музыканты не могли долго сидеть, держать инструменты. Каждая репетиция становилась подвигом. «Творить – значит убивать смерть», – сказал Роман Роллан. Седьмая симфония, рожденная в Ленинграде, почти полностью написанная в нем, закаленная огнем и голодом, как ее исполнители и слушатели. 9 августа 1942 года звучала во имя жизни, во имя Победы. «Ленинградское исполнение было свое, ленинградское, то, что сливало музыкальную бурю с боевой бурей, носящейся над городом», – писал Николай ТИХОНОВ. Прошло 40 лет, и мы имели возможность в нашем зале приветствовать исполнителей героической симфонии Шостаковича, чьи имена навечно вписаны в летопись блокадного города.
В.К.Петрова – английский рожок. Г.Ф.Фесечко – вторая скрипка, и.о. директора консерватории в годы войны.
Михаил Ефимович СМОЛЯК – тромбон, он же вместе с Григорием Федоровичем ФЕСЕЧКО участвует в переписке симфонии 80 партий. Павел Константинович ОРЕХОВ – валторна, ныне профессор консерватории. Григорий Захарович ЕРЕМКИН – фагот, ныне профессор консерватории. Виктор Михайлович ОРЛОВСКИЙ – тромбон, солист, до последнего времени работал в ансамбле Игоря МОИСЕЕВА, приехал из Киева. Жавдат КАРАМАТУЛЛОВИЧ АЙДАРОВ – ударные инструменты, человек легендарной биографии, Буденовский трубач, преподает в Казанской консерватории. Николай Александрович НОСОВ – труба, он играл в джазе Л.УТЕСОВА. На премьере седьмой он был солистом. Михаил Парфенович ПАРФЕНОВ – валторна, старшина оркестра Ленинградского фронта, работает педагогом. Семен Борисович ГОРЕЛИК – валторнист работает педагогом. Сергей Константинович КОРЕЛЬСКИХ – флейта-пикколо. Александр Федорович ПОКЛАДА – трубач, прилетел из Одессы. Борис Александрович ПЕТРОВ – валторна, ребята искали его 14 лет, на днях выяснилось – живет в Киришах. Самуил Аронович ИДЕЛЬСОН – тромбон, пришел из оркестра Ленинградского фронта. Константин Михайлович КУЛИКОВ – ударник, пришел из оркестра МВД. Он со своими товарищами по ударной группе развивал в симфонии тему прусского барабана, которая для всего мира ассоциируется с вражеским нашествием. Нил Николаевич БЕЛЯЕВ – обеспечивал в эфир звучание Седьмой на все европейские страны. Михаил Александрович МАТВЕЕВ – композитор, ученик Д.Д.Шостаковича, руководитель музыкального издательства. Ксения Марьяновна МАТУС – гобоистка, студента консерватории. Галина Федоровна ЕРШОВА – флейта, пришла с завода, исполнив Седьмую симфонию, вскоре ушла на фронт. Григорий Федорович ФЕСЕЧКО – вторая скрипка, в годы войны исполнял обязанности директора консерватории. Вера Константиновна ПЕТРОВА – английский рожок. Седьмая симфония в день премьеры 1942 года транслировалась на коротких волнах на Европу. Эту передачу, как и многие другие, обеспечивал в эфир звукорежиссер радиокомитета БЕЛЯЕВ Нил Николаевич. Музыкальным редактором оркестра была Фанни Наумовна ГОУХБЕРГ.
18 сентября 1982 года работали центральное и ленинградское телевидение, со светом и звуком все было замечательно. Снят фильм «Музы не молчали», который прошел по центральному телевидению не один раз. В титрах стояло: над фильмом работали Аида Ильина, Иван Краско. И это неправильно и совсем несправедливо, потому что труд был очень многих, особенно музея и его активистов – благодаря им жива память каждого, первого исполнителя Седьмой симфонии и всех творческих работников блокадного города. Музей работает более пятидесяти лет, народная тропа к нему не зарастает, жив труд Евгения Линда и всех первых следопытов. Низкий им всем поклон. Успехов их приемникам.
Первое исполнение Седьмой симфонии Д.Д.Шостаковича в блокадном Ленинграде 09.08.1942 года. Дирижёр К.И.Элиасберг.
Вечер, посвященный сорокалетию работы Театра музыкальной комедии в блокадном городе, готовили сами. Через героическую комедию «Раскинулось море широко» мы рассказали об авторах и героях этого спектакля, о жизни и работе артистов театра, его зрителях.
В первые месяцы войны ленинградские театры были эвакуированы, а театру оперетты – легкому музыкальному, веселому искусству довелось пройти с ленинградцами все 900 дней блокады. Пережив с ними все ужасы, которые выпали на их город, Театр-боец достойно выполнил беспрецедентную миссию в истории мирового искусства.919 спектаклей этого театра в годы войны посмотрели один миллион 300 тысяч зрителей.16 премьер и возобновление классических спектаклей коллектива и постановку новых спектаклей на актуальные темы . На следующее утро – объявление войны – весь коллектив театра дал клятву сделать всё для разгрома врага: создавали спектакли, после репетиций уходили в мобилизационные пункты, работали в госпиталях, учились стрелять, тушили зажигательные бомбы, разбирали завалы, выносили пострадавших от бомбежек. Давали по два спектакля в день, воздушные тревоги прерывали действие. К несчастью обнаружилось, здание музыкальной комедии на улице Ракова не имело своего бомбоубежища, приходилось прерывать спектакль и отправлять зрителей в убежище по соседству в Филармонию. А пятого ноября от упавшей фугасной бомбы здание сильно пострадало.
Да, вспомнился и 1965 год. Еще случай, но уже не аварийный. Межфлотские состязания на приз главнокомандующего ВМФ по торпедной стрельбе. Мы, ПЛ «С-150», на четвертой, последней позиции поиска в полосе следования отряда боевых кораблей (ОБК). ОБК в составе: крейсер пр. 68 бис в ближнем охранении трех ЭМ пр. 57, в передовом охранении трех ПЛК пр. 159, в воздухе два противолодочных самолета Бе-6. По радиоперехвату РДО от первых двух лодок ясно, что их атаки оказались неуспешными, ЭДЦ кораблей противоречивы. Донесение от третьей лодки перехватить не удалось, самолеты загнали нас на глубину. Атака чисто акустическая. Сентябрь. Гидрологическая обстановка дрянь: слой скачка скорости звука на глубине 25-30 м, в приповерхностном слое изотермия — положительная рефракция звуковых лучей, шумы винтов надводных кораблей прослушиваются хорошо на сравнительно большой дистанции. Но на этой глубине на крейсер не пойдешь — можно попасть под таранный удар, да и с воздуха самолеты могут заметить, потому как прозрачность воды в Японском море 25—30 м и бело-красные аварийно-сигнальные буи подводной лодки видны хорошо. Нарушится скрытность — незачет. Под слоем же скачка рефракция отрицательная и дальность шумопеленгования надводного корабля ограничена геометрией хода звукового луча. Элементы движения кораблей передового охранения определили все же на глубине хода 25 м. Идут зигзагом 30 градусов в строю фронта, ход 18 уз. В звоне гидролокаторов и в шуме их винтов ни эсминцев, ни крейсера не слышно. Передовое охранение прорываем под слоем скачка между двумя кораблями. Разошлись, а главной цели не слышно, зона тени. Уходим глубже. Есть шумы винтов тяжелых кораблей! Есть пеленг на корабли охранения!.. Есть, наконец, пеленг и на крейсер! Скорость его хода по оборотам винтов 26—28 уз! Пеленг быстро меняется вправо. На торпедном автомате стрельбы установлен ожидаемый курс по данным передового охранения. Автоматный и наблюдаемый акустиками пеленг не совпадают на каждом замере. Ввожу корректуры курса, дистанции.., но добиться совпадения пеленгов не успеваю. По времени вот-вот должен быть поворот цели. Пеленг встал! Резко пошел влево — поворот цели! Корректура курса на вероятный угол поворота на зигзаге 45°, но... пеленг наблюденный опять опережает автоматный! Ввожу корректуру курса цели, дистанции, а он (пеленг) опять бежит впереди автоматного! Угол гироскопического прибора торпед тоже быстро увеличивается.
— Лево на борт! Оба мотора вперед полный! Лодка даже задрожала... Аппараты уже «товсь». Надо стрелять. Иначе уйдет! На миг краем глаза замечаю расширенные ошеломленные глаза людей в центральном посту, насмешливые глаза представителя главного штаба ВМФ. — Так держать! Оба малый! Контрольный замер! Доклад старпома: «Акустическая поправка 3 градуса». В груди знакомый холодок, «пружина», а в голове проносится «Уйдет, черт! Неужели, и у меня неудача?». Доклад торпедного электрика: «Контрольный замер введен. Автоматный отстал на 7 градусов!», а я командую: — Акустическую поправку 21 градус влево ввести! — Автомат отработал! Из 1-го отсека голос командира БЧ-1П: «Омега 33 влево!». — Аппараты — пли! — Торпеды вышли! Две торпеды с углом растворения залпа из четырех торпед понеслись к цели. В центральном посту воцарилась тишина. Осматриваюсь. Старпом смотрит на меня с изумлением. Замечаю врача, в его глазах беспокойство. Вспоминаю... в ходе атаки он сунул мне в руку полстакана прозрачной жидкости (я ее выпил, не заметив вкуса). Спрашиваю: что было в стакане? Глюкоза! Разговариваю, а сам параллельно в уме пересчитываю: ВИП 7 градусов в минуту, за 3 минуты хода торпед— 21 градус, а акустическую поправку 3 градуса забыл прибавить! Да ладно! Я же не считал. 21 градус — это же по наитию! Тем более что не известна действительная дистанция залпа. Тем временем послезалповое маневрирование выполнено, шумы торпед давно состворились с целью, горизонт чист. Пора всплывать.
Всплыли. Выскакиваем на мостик. По корме в дистанции порядка 10—15 кб в дрейфе корабли ОБК, в воздухе кружит . С крейсера семафор: «Срочно погрузиться курсом... градусов на глубину 30 метров, пройти 10 минут средним ходом, всплыть и подойти ко мне на голосовую связь. Командующий ТОФ». Выполнив маневр, подошли к крейсеру на голосовую связь. Командующий флотом по громкоговорящей палубной трансляции благодарит за успешную атаку — обе торпеды прошли под крейсером, под первой орудийной башней и под второй трубой. Погрузиться заставил для самолета, ему показалось, что он лодку в ходе атаки заметил, но после проверки от утверждения отказался. Неужели и на самолете был контролер главного штаба? Пришли в базу. Сразу разбор атак по черновым документам, по штурманскому планшету и записям групп наблюдения. Спецы торпедной науки встали на дыбы — мол, не по правилам! А представитель комиссии главкома подытожил — победителей не судят! Приз главкома наш! А я вспомнил «холодок и пружину в груди»... Тем временем ремонт захлопок воздухопровода закончен, и воспоминаниям конец. Проверили прочный корпус на герметичность, погрузились и пошли дальше. В обед, как положено, подняли подводную чарку «За число всплытий, равное числу погружений, и на одно больше!». Про себя решил — «внутреннюю планку» бдительности поднять на несколько пунктов выше. Однако когда же это все-таки началось? Когда в первый раз было это предчувствие опасности, экстремальности момента? Когда внутренняя «пружина» подтолкнула в первый раз к верному и своевременному решению? Всегда бы мне чутко прислушиваться к этому внутреннему гласу! Да так я, по существу, всегда и делал. А экстремальных ситуаций было и в последующей службе достаточно. Только один раз я замешкался... и поворот судьбы.
Интуицию называют шестым чувством, священнослужители – ангелом-хранителем. Верный, глубокий ответ о ее природе и происхождении дал замечательный философ .
Опять июль. Год другой, 1978-й. Камчатка. Я, заместитель командующего флотилией атомных подводных лодок, старший на борту ракетного подводного крейсера стратегического назначения (РПКСН), выполняющего всплытие после глубоководного погружения на контрольном выходе перед боевой службой. Акустический горизонт от рабочей глубины погружения до 40 м чист, но гидролого-акустическая обстановка по-летнему сложная: на глубине 20—25 м мощнейший слой скачка скорости звука. Поэтому, что фактически делается на поверхности, по существу, неизвестно. Надежда только на то, что обеспечивающий РПКСН, который на поверхности в надводном положении и где также находится командир дивизии обоих РПКСН, грамотно разберется в обстановке и примет правильное решение по обеспечению безопасности всплывающего корабля. На коротком инструктаже перед выходом в море вроде все было оговорено и согласовано. Перед нами глубоководное погружение выполнял он, а мы обеспечивали. Несмотря на трудности поддержания звукоподводной связи и своего места относительно погружающейся лодки, мы отработали четко. Теперь обеспечивает он, всплываем мы. Курс всплытия — в сторону открытого океана, в сторону от полосы маневрирования обеспечивающего корабля. Звукоподводной связи с обеспечивающим РПКСН, к сожалению, с некоторых пор нет — обеспечивающий не удержал своего места относительно уравнителя. Итак, командир РПКСН поднялся в боевую рубку, а я остался в центральном посту рядом с боцманом у пульта управления рулями. Начали всплытие с глубины 40 метров под перископ. Смотрю на глубиномер — и ощущаю нарастание тревоги и опасности.., «холодок».., «пружинку» — уже готов скомандовать: «Стоп всплытие», но удерживает принцип невмешательства до поры до времени в действия командира (сам не любил, когда мешают, да вроде и оснований нет — делает все правильно) и все же в момент мягкого толчка уже командую: — Рули на погружение! Обе турбины вперед средний! Держать глубину 40 метров! Осмотреться в отсеках! Однако действия запоздалые. На первый взгляд ничего страшного, но из контрольного краника одного торпедного аппарата подтекает забортная вода. Ясно — разгерметизирована передняя крышка торпедного аппарата, значит «морда» помята. А что с тем, кто наверху? И кто это? Всплыв в надводное положение, уясняем, что это обеспечивающий РПКСН, пытаясь восстановить с нами связь, «забрел» в нашу полосу маневрирования. Тут-то мы и встретились!
(речь о "К-171" и " ".
Возвратились в базу. Повреждения устранили в сравнительно короткий срок, но своевременный выход на боевое патрулирование обоих кораблей сорван. ЧП!!! Длительное расследование высокой комиссии, длительный поиск варианта возмездия. Наконец, в ноябре найдена достаточно уничижительная должность — командир отдельного дивизиона аварийно-спасательных судов КВФ. И поделом! Надо уважительно относиться к голосу «свыше», хотя и идет он изнутри! Горько шучу, конечно, во всевышнего не верую. Впереди было еще 10 лет службы. И были опять экстремальные ситуации, особенно в годы службы в аварийно-спасательной службе (АСС), но получив тот горький урок, я всегда теперь следовал принципу — слушай себя, верь себе, своим знаниям, опыту! Но когда же все-таки «ЭТО» началось?! Как-то, уже в наше время, сидим за дружеским столом после парилки дома у Вали Софронова. Я между делом поделился своими воспоминаниями, и Леня Нечаев, уникальный хранитель подробностей нашего «воспитонского» детства, говорит: — Ищи истоки там, в детстве, в Нахимовском...
Софронов Валентин Всеволодович, Генерал-майор-инженер, руководитель исследований по контролю ядерных взрывов и испытаний в Минобороны. Нечаев Леонид Анатольевич, флагманский минер дивизии ПЛ.
И верно. Вспоминаю... Нахимовский лагерь на озере Суулоярви. Шлюпка — шестерка под парусом. Миша Софронов, старшина 1-й статьи, помощник офицера-воспитателя нашего класса, впервые доверил мне румпель шлюпки. Погода солнечная, порывистый ветер. Идем ходко, с креном в бейдевинд. Вода по правому борту под самым планширем. Чуть двинешь рулем или чуть сильнее порыв ветра — и серебристые струи через планширь влетают в шлюпку. В душе в этот миг, пожалуй, то же самое щемящее чувство. Как будто балансируешь на тонкой грани над бездной! Чуть нажмешь на рукоятку румпеля — щемит.., чуть отведешь — отпустит! Наверно, это было чувство страха, инстинкт самосохранения всего живого.
Да, морская практика сначала на озере в лагере, потом на баркасах в штормовой Ладоге, потом на парусно-моторных шхунах «Учеба» и «Надежда» в штормовой Балтике учила нас преодолевать этот первородный страх, но чувствовать и предчувствовать момент реальной опасности. Да, это правда, истоки профессиональной морской интуиции, наших знаний и опыта там, в детстве, в Нахимовском детстве. И я ему благодарен.
Шхуна «Учеба»
Шхуна «Надежда». Летняя практика по маршруту Ленинград — Рига — Ленинград. 1950 год
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Встреча гостей. В центре – начальник ДОФ полковник А.Н.Лукьянов.
Вспомнили прием Н.С.Хрущева и Министра Обороны Маршала Гречко в дни Столетия Владивостока. Шли кадры немого кино, и наша память озвучивала их. Александр Николаевич, сняв свой парадный мундир, вместе с рабочими меняет декорацию, не забывая раздавать команды. Я с артистами Ансамбля песни и пляски Тихоокеанского Флота и участниками нашей художественной самодеятельности мотаемся в автобусах по маршруту Н.С.Хрущева, на случай надобности концерта в период короткого отдыха. Только на третий день получили «отбой» за ненадобностью. Официальная поездка завершилась приемом в большом зале Дома Офицеров, посвященная 100-летию города. Сервированные столы, изобилие морепродуктов, из которых были приготовлены сто изысканных блюд поварами высочайшего класса. Обслуживали официанты, все как на подбор – красавцы, не знаю какой школы, но лоск был налицо. Начали с торжественных речей, концерта Ансамбля флота, продолжили застольными песнями в исполнении участников вечера. С разных концов зала неслись свои задушевные и заздравные, а в завершение – общая песня - «И на Тихом океане свой закончили поход...» Поездка Н.С.Хрущева на Дальний Восток закончилась впоследствии мощным градостроительством, к радости всех жителей Владивостока. И рыбным дефицитом, к полному неудовольствию всех дальневосточников. Вспомнили вечер, посвященный первому полету на Луну, куда был доставлен вымпел – Герб Советского Союза. Мы в своих фантазиях пошли дальше. Отпечатав Герб на тонкой картонной бумаге, решились доставить его нашим гостям на парашютиках прямо с потолка, надеясь на их быструю реакцию поймать в полете. Не учли главного: без страховки такие номера не безопасны. Вот где был муравейник, когда на коленках собирали всем миром под ногами танцующих вымпелы страны. Пронесло… С улыбкой вспомнили концерт офицеров из демократических стран. Стихи В.Маяковского «О Советском паспорте» читал офицер Германской Демократической Республики на сцене Дома Офицеров, вспомнили и реакцию советских офицеров. Все еще свежа была память о войне. На концерте всё было корректно, в сердцах - тяжело. Во время подготовки этого Праздничного концерта на базе части в Большом Улиссе, где проживали офицеры из демократических стран – Югославии, Германии, Чехословакии, Польши, Болгарии – проходившие практику на Тихоокеанском флоте, я невольно оказалась свидетельницей нелицеприятных отношений. Проходя через кубрик в зал для репетиции, машинально наклонилась поднять упавшее полотенце, мне не позволили. Вошла в репетиционный зал, в глаза бросилась гора офицерских фуражек на большом подоконнике, а на другом – скромненько несколько головных уборов. Позднее узнала, что это был протест фашизму. Сильна была боль у людей, а это был июль шестидесятого года. С улыбкой вспомнили и уроки нашей бдительности.
ДОФ. Ложа Командующего Тихоокеанским флотом. Короткое совещание с контролёрами перед очередным мероприятием.
На концерте артистов Московского художественного театра надо было государственным службам безопасности «обезоружить» нарушителя в зрительном зале. Дом офицеров был оцеплен служебными машинами, люди в штатском собрались в кабинете начальника. Их было, ну, очень много. Александр Николаевич, дав мне распоряжение, занял позицию в кабинете своего заместителя. Передо мной поставили задачу – тихо пересадить четырех зрителей в ложу Командующего. Свободных мест не было, на эти, освободившиеся места, посадить людей, ответственных за эту операцию. Всё было четко выполнено во время концерта с помощью старшего контролера. В антракте двое мужчин ловко пропустив одну пару, подхватив под руки сидящего впереди, ничего не подозревающего мужчину и мгновенно вывели его через служебный ход. Показывая дорогу, препроводила всех в кабинет начальника. Там уже ждали. На правах «участницы операции», затерялась в кабинете. А сердце билось, а любопытство преобладало над всеми страхами. От нарушителя требовали сдать оружие. Молодой человек, не понимая вопроса, молчал, наконец, понял, что нужно просто разоружиться, медленно достал из штанов пистолет и отдал в руки. Вид его был жалкий, но вызывающий подозрение – одни японские тапочки с большим отдельным пальцем говорили, что это – не наш человек. К радости всех, пистолет оказался зажигалкой, а бедолага – братом торгового моряка. От приглашения на концерт он отказался. Сын нашего коменданта, увидел человека с пистолетом в туалете, проявил бдительность. Долг каждого – быть бдительным! Александр Николаевич рассказал о своей семье, о своей работе директора Интуриста, где меня знают. Еще бы, он на каждой планерке грозился какой-то Аидой Николаевной, что нет меня на них. Мне было приятно, но от приглашения работать в Интуристе города Киева я отказалась. Якорь брошен в Финском заливе – навсегда!.. Вся жизнь по спирали... А что же с идеей создания ансамбля? Весь учебный год – был утверждением этой идеи, именно в ней с наибольшей силой сказался характер Саломатова, пробудился интерес ребят к реальной жизни их коллектива, состоящего из двухсот человек. Шла работа над репертуаром, были выделены средства Обкомом профсоюза торговли – 54 тысячи рублей на пошив костюмов – впервые такие деньги на развитие одного коллектива! Наконец весна – первый отчетный концерт хореографического коллектива – художественный руководитель Александр Саломатов. Театральная сцена, большой зал, сверкающая люстра заливает ослепительным светом гостей, третий звонок. Концерт открывает классический Полонез – моя давняя мечта сбылась. Он создает легкость и изящность чувств, подобно аккорду. Сорок мальчиков и девочек выразительно передают движения фигур, непринужденность поз в едином музыкальном ритме. За ним – в вихре Народных танцев шестнадцати республик, учитывая характер, темперамент, этнические различия – ребята в красочных костюмах блестяще раскрывают независимый характер каждой национальности, братство, любовь и единство их общей большой единой Страны. Главное внимание зрителя привлекает живой, энергичный, лихой матросский танец – вершина всего творчества. Состоялось! Наконец, состоялось рождение Ансамбля «Ленинградский сувенир»! Это произошло 30 апреля 1983 года в городе Ленинграде, на улице Декабистов,34, во Дворце Культуры имени Первой пятилетки.
Сегодня «Ленинградский сувенир» проводит ежегодные отчетные концерты в Октябрьском зале. У них интересная жизнь, частые приглашения заграницу. Дело Александра Саломатова продолжают его супруга Людмила и их сын – Максим. «Не весь умру»... написано в фамильном гербе Огюста Монферрана – французского архитектора, создателя Исаакиевского собора и Александрийской колонны. Мне кажется, эти слова относятся и к талантливому педагогу, великому труженику Александру Саломатову. Дорогие мои труженицы – сеющие разумное вечное – пора и Вам выходить на первый план. Скромная наша профессия культработник-культуролог, или как её называют – «главный идеолог» – богата большим объемом знаний в области культуры, искусства, литературы и науки, психологии, этики, эстетики, публицистики и политики. Она, как ни какая другая, совмещает в себе несколько функций: фундамент её – педагогика – желательно от Бога. Журналистика – любое интервью ты должен брать объективно грамотно, с исторической и современной темой обязан общаться на ВЫ, углубленно, видеть самое главное и отразить самое необходимое. Сценариста – лучше тебя никто не совместит содержание и форму твоего замысла. Конечно, тебе надо найти и перелопатить кучу материала. Режиссура – настолько подвижна и непредсказуема в процессе действия, никто, кроме тебя, не выстроит твоего замысла, ни один режиссер, потому как ты творец прямого эфира, со всеми вытекающими последствиями человеческого фактора. И никаких репетиций, всё вживую. Вставки, нарезки – просто невозможны. И наконец! – При ведении выстраданного тобой детища, держать внимание требовательных зрителей, по ходу менять мизансцены, править тексты придётся только тебе. Конечно, не худо иметь хотя бы маленькие актерские данные. Ведь не на каждое мероприятие – их в месяц более тридцати – имелась возможность приглашать артиста на роль ведущего. Мы позволяли себе эту роскошь в самых необходимых случаях.
Евгений Линд – основатель музея.
По инициативе Евгения Алексеевича Линда – директора и создателя музея «Музы не молчали» решили провести торжественный вечер, посвященный, сорокалетию исполнения Седьмой симфонии Д.Шостаковича. Следопытами – учащимися 235 школы, не одним поколением – вложен титанический труд в создание этого уникального музея искусств блокадного города.
Первые «следопыты» музея.
С их помощью и помощью студентов Высшей профсоюзной школы был собран материал о каждом исполнителе симфонии. Нами несколько месяцев проводилась подготовительная организационная работа. Активисты музея подбирали материал о каждом исполнителе симфонии. Отправлены письма-приглашения в разные города страны, вручены приглашения Ленинградским исполнителям. Согласована смета проведения вечера, в которую входили расходы на проживание гостей. Была написана поэма «Памяти первого исполнения седьмой симфонии», автор – директор Ленинградской консерватории Владимир Успенский. Оркестр радио и телевидения под управлением С.К.Горковенко приступил к репетициям данного произведения.
Эстрадно-симфонический оркестр ленинградского радио и телевидения имени В.П.Соловьева-Седого под упр. С.К.Горковенко исполняет «Поэму памяти Первого исполнения Седьмой симфонии Д.Д.Шостаковича».
Получили согласие летчика Василия Семеновича Литвинова, он доставил из рук самого автора ту знаменитую «ленинградку» из города Куйбышева через линию фронта в блокадный город. Пригласили ветеранов-артиллеристов вместе с офицером штаба Ленинградского фронта Василием Поликарповичем ГОРДЕЕВЫМ, и командиром огневого взвода Львом Наумовичем ВОЛЬСКИМ, которые обеспечивали операцию «Шквал», чтобы по городу не было выпущено ни одного снаряда во время исполнения Ленинградской симфонии. Совет композиторов курировал данное мероприятие. Готовили приветствия студенты ленинградской консерватории, оркестр детской музыкальной школы имени Римского-Корсакова, творческие союзы Ленинграда, учащиеся школ. Участие принимали и наши коллективы. Наконец разработан, отпечатан и распространен пригласительный билет на тысячу двести мест в театральном зале. По подготовке вроде все получалось, за исключением сценария, который ещё находился в доработке, и не было на месте ведущей – Валентины Леонтьевой, которая дала свое согласия на ведение вечера. До начала исторического вечера оставалось три дня. Я не описываю эмоции тупо стоящей фигуры на сцене в «лучах» дежурного света, не способной ответить ни на один вопрос. А вопросов было множество со стороны представителей Партии, Управления культуры, Облсовпрофа, Народного образования и еще кого-то, которые пришли на прогон данного мероприятия. Пришли режиссеры центрального и ленинградского телевидения для установки светозвуковой аппаратуры. Зам. Председателя Союза композиторов тов. Матвеев – интеллигентнейший человек – как-то оказавшись рядом со мной на сцене, видимо, из солидарности, с сочувствием посмотрел на меня и тихо спросил: «Что же будет? Надо всё отменять?!» Безнадежно вглядываясь в обескураженное его лицо, решительно отвечаю: «Всё будет. Не знаю как, но будет!»
М.А.Матвеев – композитор, ученик Д.Д.Шостаковича, руководитель музыкального издательства в годы войны.
