Автор, контр-адмирал в отставке, рассказывает о годах службы на подводных лодках на Тихоокеанском флоте в период «холодной войны», вспоминает людей, с которыми он сталкивался в эти годы, размышляет об их влиянии на становление его как личности и на его военную карьеру. Особое внимание уделяется анализу версий гибели АПЛ «Курск». Книга рассчитана па моряков-подводников и читателей, интересующихся периодом противостояния двух великих морских держав в 60-80-е годы XX века. Автор благодарит: Морской литературно-художественный фонд им. Виктора Конецкого и группу компаний «Балтийский эскорт», «Балт-Эскорт», «Балт-Тест» и лично Андрея Геннадьевича Бабурова за содействие в издании этой книги.
УВАЖАЕМЫЙ ЧИТАТЕЛЬ!
Политика нашего государства в сфере экономики и безопасности на протяжении многих лет была связана с флотом. Военные моряки стояли на страже морских границ, отстаивая интересы Родины в удаленных районах Мирового океана, гордо несли Военно-морской флаг, повышая престиж России. Становление автора книги «За прочность прочного корпуса» как моряка-подводника и вся его служба проходили в условиях бурного развития океанского ракетно-ядерного флота, в эпоху суровых испытаний людей и техники на прочность и выдержку. За плечами контр-адмирала А.Н.Луцкого тысячи ходовых миль, годы командирских вахт на различных проектах дизельных и атомных подводных лодок. С любовью и теплотой автор вспоминает своих друзей и сослуживцев по училищу, Военно-морской академии и службе на подводных лодках. Его, как истинного патриота флота, беспокоит пренебрежительное отношение к созданию средств спасения экипажей. Поэтому автор достаточно подробно описывает ряд событий, связанных с авариями и гибелью подводных лодок, особенно трагедию с атомным подводным крейсером «Курск», через призму своего сложного жизненного и служебного пути. Уйдя в запас, Анатолий Николаевич Луцкий продолжает трудиться в концерне «Морское подводное оружие — Гидроприбор», заботясь о повышении боевой готовности Военно-морского флота.
14 декабря 2007 г. Адмирал А.А.Комарицын
Анатолий Александрович Комарицын и Анатолий Николаевич Луцкий
ПРЕДИСЛОВИЕ
Первое издание моих воспоминаний, выпущенных на средства ЦНИИ «Гидроприбор» и самого издательства «Гангут» тиражом 1000 экземпляров, вышло в 2002 году. Мне, как автору, презентовали 50 экземпляров, которые я раздарил родственникам, ближайшим сотрудникам по институту, библиотекам Главного штаба ВМФ, ВМА им. Н.Г.Кузнецова, ВСОК ВМФ, ВМИ им. Петра Великого, Музею подводных сил им. А.И.Маринеско и своим сослуживцам-подводникам в день празднования юбилея — 30-летия подъема Военно-морского флага на РПКСН «К-258», когда мы собрались по такому случаю в здании Главного штаба ВМФ в Москве летом 2002 года. Остальной тираж издательство «Гангут» выпустило в свободную продажу. Довольно скоро стали поступать письма и предложения о переиздании. Записи, как обычно, я вел между делом, в более или менее свободное время, выполняя основную работу по тематике института, где и продолжаю работать (ныне ОАО «Концерн "Морское подводное оружие — Гидроприбор"») в подразделении, занимающемся оценкой эффективности образцов морского подводного оружия и выбором перспективных направлений его развития. Понятно, что из-за закрытости этих работ в открытой печати распространяться о них не приходится, но тему «Курска» хотелось довести до конечной точки. Последние главы книги — по сути, самостоятельные размышления, посвящены этому и писались, как и ранее, не ради заработка, а, надеюсь, для действующих и будущих подводников и тех, кого волнует проблема надежной, гарантированной защиты Отечества.
Ноябрь 2007 г.
ОТ АВТОРА
Намерение записать свои воспоминания о некоторых событиях службы возникло давно, еще в годы службы на флоте, но все было как-то недосуг. Иногда, встречаясь с друзьями-товарищами, вспоминая и рассказывая о тех или иных событиях своей жизни, в ответ слышал пожелания записать их, как говорится, в назидание потомкам. Однако первую запись сделал под впечатлением аварии ПЛА «Комсомолец». Тогда вспомнилась трагедия ПЛА«К-8» в водах Бискайского залива, возмутила оголтелость в попытках спасти обреченный корабль, пренебрежение своевременными мерами по спасению экипажа, вспомнилась своя эпопея на ПЛ «С-150». Так родилась глава под названием «Оголтелость». В очередную годовщину гибели «Комсомольца» отнес ее в редакцию газеты «Петербургские ведомости». В печати я ее не видел. Тогда же принес в редакцию главы «Тосты» и «Истоки». «Тосты» родились в порядке подготовки к 45-летию выпуска из 1-го Балтийского ВВМУ подводного плавания, намеревался зачитать на дружеском банкете с провозглашением тоста, а «Истоки» писались для юбилейного самиздата к 50-летию выпуска из Нахимовского ВМУ. Все три «опуса» как-то при очередной встрече представил на суд однокашникам-нахимовцам. Одобрили. Стал вспоминать и записывать дальше, пытаясь связать хронологически события с уже написанным ранее. Вот потому в отдельных главах есть более подробные описания ранее упомянутых событий. Я надеюсь, что читатель извинит меня за эти повторы.
ТОСТЫ
К 45-летию выпуска из 1-го Балтийского высшего военно-морского училища
При застолье в среде профессионалов-подводников весьма популярны два ритуальных тоста. Первый — «За число всплытий, равное числу погружений, и на одно больше!». Второй — «За прочность прочного корпуса!». С каждым из этих «обстоятельств» я знаком хорошо. Итак, летняя практика курсантов после окончания третьего курса училища проходила в 1954 году на соединении подводных лодок Северного флота в Полярном. Это была первая практика на действующем флоте после присвоения нашему училищу наименования «Училище подводного плавания».
Летняя практика на Северном флоте. Сигнальный мостик подводной лодки «С-103». 1954 год
Группа курсантов расписана была на ПЛ «С-103». В этой группе, кроме меня, были Дима Строгий, Леха Алинер, Гена Морозов и Боб Зорин. Все дублировали соответствующих старшин по специальности. Я дублировал торпедного электрика. Торпедный автомат стрельбы системы «Трап» на подводных лодках IX серии (довоенная постройка) размещался в офицерской кают-компании во 2-м отсеке. Все доклады торпедный электрик на ГКП в 3-й отсек делал по переговорной трубе. Командиром лодки был капитан 2 ранга Антипов (поговаривали, что он был во время войны штурманом у самого Лунина), старпомом — капитан-лейтенант Суздаль (будущее «светило» ВОЛСОК ВМФ). И вот, как-то на сбор-походе кораблей Северного флота в районе Йоканьги наша лодка отрабатывала торпедные стрельбы по надводному кораблю. После нескольких подготовительных «пузырных» стрельб наконец дали «добро» на атаку торпедой. Антипов, надо сказать, был весьма своеобразным асом подводной стрельбы. Как мне казалось, он совершенно не признавал классических приемов определения элементов движения цели и на доклады расчета ГКП, торпедного электрика огрызался крепким словом, а сам буквально висел на перископе, ожидая прихода цели на табличный угол «фи».
ПЛ С-103. Северный флот (послевоенное фото). - 3-я дивизия подводных лодок Северного флота. Люди, корабли, события. Специальный выпуск альманаха "Тайфун". Серия "на службе Отечеству", выпуск № 11. СПб,, 2011.
Во время атаки я сидел на кожаном диване рядом с торпедным электриком и по-человечески жалел, когда он со слезой в голосе настойчиво пытался докричаться в переговорную трубу со своими данными. Из переговорки в ответ доносилось: «мать-перемать». Наконец, по переговорной трубе в 1-й отсек понеслось: «Торпедный аппарат — товсь!». Следующей командой должна была быть команда «Пли!». Но вместо этого из переговорки опять «мать-перемать» и «боцман... держи глубину...». А лодка резко начала дифферентоваться на нос, из 1-го и 7-го отсеков пошли доклады об увеличении глубины погружения, из центрального поста: «Продуть балласт аварийно!». Натужно протрубили трубопроводы и клапаны аварийного продувания, но... ПШИК!!! Запас воздуха высокого давления, в том числе и из командирских групп, оказался расстрелянным в ходе «пузырных» атак на заполнение боевых баллонов торпедных аппаратов и продувание средней группы ЦГБ при всплытиях в позиционное положение между подготовительными упражнениями. Давление воздуха в цистернах главного балласта оказалось всего 3 кг/см2. Если подводная лодка по инерции и под действием отрицательной плавучести проскочит глубину 30 метров, воздушный пузырь в СГБ начнет сжиматься, отрицательная плавучесть будет возрастать — и лодка рухнет на грунт. А глубина моря в данном районе в два раза больше разрешенной глубины погружения подводной лодки! Доклады из концевых отсеков: нос — 20, корма — 7 метров.., нос — 30, корма — 12 метров.., нос — 35, корма — 12 метров, центральный пост— 22 метра, дифферент 15 градусов на нос! Нос — 40, корма — 15 метров, центральный пост 27 метров! Дифферент 18 градусов на нос! Душу сковали страх и сознание собственной беспомощности. Сижу лицом к правому борту, руками вцепившись в раму дивана, глазами воткнувшись в одну точку дверцы рундука. Отсчет глубины из центрального поста молотом по мозгам — 27 метров, 25 метров! Лодка всплывает! 20, 15.., 5 м! Вылетели! Резкий крен на левый борт, рундуки правого борта кают-компании нависли над головой, сам завалился спиной на рундуки левого борта. В следующее мгновение вижу — открывается дверца рундука над головой, из рундука вываливается массивный сейф и летит в меня!!! Все это как в замедленном кино! Нет сил шевельнуться. Сейф, зловеще просвистев мимо правого уха, с треском врубился в деревянную дверцу рундука рядом со мной...
Общее расположение подводных лодок IX и IX бис серий: 1 — цистерна главного балласта; 2 — дифферентная цистерна; 3 — уравнительная цистерна; 4— цистерна быстрого погружения; 5 — прочная рубка; 6 — торпедный аппарат; 7 — запасная торпеда; 8 — перископ; 9 — дизель; 10 — главный гребной электродвигатель; 11 — аккумуляторная батарея.
Через какое-то время оцепенение прошло — осознал, что лодка мерно качается на волне. Как оказался среди других моряков на верхнем мостике, не помню. Все курили, нервно делились пережитым. Тем временем в причине провала на глубину разобрались. В 1-м отсеке при заполнении кольцевого зазора торпедного аппарата неправильно приготовили трюмные магистрали и, пока лодка маневрировала на атаке, набухали отрицательной плавучести в торпедозаместительную цистерну. Лодка сдифферентовалась на нос, и боцман не смог, естественно, удержать ее на заданной глубине горизонтальными рулями. ...И вдруг, среди гомона курящих: «Лодка погружается! Все вниз!..». Все посыпались вниз. Курсант, как всегда, последний. Вскакиваю в люк, командир заталкивает меня ногами, падаю в шахту люка на людей в центральном посту. Сверху вода! Командир задраивает люк уже с водой, командует: «Рули на всплытие! Оба мотора вперед полный!». Лампочки померкли, аккумуляторная батарея тоже уже почти разряжена. Запаса ВВД уже нет. Главный осушительный насос работает на откат воды из уравнительной цистерны за борт. Выкачав весь вспомогательный балласт за борт, обеспечили полупозиционное положение подводной лодки и, открыв верхний рубочный люк, запустили дизель на продувание главного балласта. И так, в конце концов, всплыли в надводное положение. Разобрались. Первый раз, всплыв аварийно, ручные аварийные захлопки не закрыли, клапана вентиляции ЦГБ держали плохо (лодка старая, давно просилась в ремонт), и воздушная подушка из ЦГБ стравилась, лодка села, на ходу носом зарылась в волну, кто-то паниканул, а по команде: «Все вниз» и «Задраен верхний рубочный люк» в нервном шоке трюмач открыл клапана вентиляции и весь воздух из ЦГБ стравил.
Помню, уже на якоре на рейде Йоканьгского залива в 7-м отсеке в гнетущей тишине пьем вечерний чай, вернее, какао с сушками и галетами.., а зубы мелко стучат о край эмалированной кружки. Шок еще не прошел. Правда, слова этого я тогда еще не знал. В ту же ночь написал очень ласковое письмо матери. Хотя письмо это так и не отправил. А через пару дней на празднике, посвященном очередной годовщине подводной лодки, первый тост поднимали «За число всплытий, равное числу погружений, и на одно больше!». Второй случай. Декабрь 1955 года. Я, молодой лейтенант, командир торпедной группы БЧ-III подводной лодки пр. 613 «С-334» Тихоокеанского флота. Подводная лодка после постройки производит глубоководное погружение на государственных испытаниях. 7-й отсек. По корабельной трансляции: «Глубина 180 м. Осмотреться в отсеках!», и в этот момент меж торпедных аппаратов звук выстрела, свист, водяная пыль, туман... и доклад торпедиста: «Трюм полный!». Трюмный без команды запустил трюмную помпу на осушение трюма. От запуска насоса я очнулся и сделал положенный доклад в центральный пост. Осмотрелись. Оказывается, вырвало прокладку распределителя смазки забортных устройств торпедных аппаратов. Вода поступала веером из-под фланца в виде пыли. Помпа справлялась. Ситуация контролируемая. Доложил в центральный пост. Аварийную тревогу не объявляли, продолжили программу испытаний.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Замечательно, что мы были из одного гнезда Детства, и привязанность к нему была наша судьба.
Первый состав Юношеского театра. Нам 5 лет!
В начале семидесятых интерес ребят к жанру художественного слова стал снижаться. Розе Николаевне требовалось неимоверных усилий сохранить искусство – силы слова. Она постепенно шаг за шагом, без напора, прививала любовь к поэзии, к литературе, учила их образному мышлению, становлению их духовно-эмоциональной жизни, учила четко доносить авторскую мысль. С лихих девяностых Роза Николаевна для меня – Символ Противостояния. Оставались без работы, во дворце шло массовое сокращение коллективов, все помещения ДК сдавались в аренду под шопы, бани, гостиницы. Театральный зал уничтожили вместе с креслами, всеми люстрами, вазами и сердцами всех его почитателей. Театр превратили в бильярдный клуб, что там театр, весь ДК стал Боулингом, а если совсем откровенно, то и конференц-зал был отдан в аренду под красные фонари. Желающие ухватить кусок в аренду шарились в темных ободранных лабиринтах умирающего дворца, открывая заколоченные двери разрушенных классов, малых сцен, кинотеатра и других помещений, пытались реанимировать хоть пядь под свои нужды. С конца восьмидесятых методично уничтожали Дворец, а вместе с ним судьбы людей, детей. Уничтожили духовно-нравственное развитие не одного поколения. Непонятно, как этот вандализм допустил Обком профсоюза торговли и хозяева города. Сатана там правил бал. Вот ужас-то! Надо же было так расправиться со своим детищем – ГЕНИЕМ МЕСТА, превратив его в руины – КОТЛОВАН, как пишут его почитатели.
«Гений места» – разрушенный ДК Первой пятилетки. Котлован.
«До основания разрушим!..» Вот и разрушили опять, Разрушили и наши души.... А кто их будет возрождать?
Легко идею погубить – Большую, чистую, святую – И веру на безверье заменить, Разрушив жизни подчастую.
Ирина Живописцева.
Оперный театр не каждому доступен. А Дворец Просвещения – символ СОЗИДАНИЯ, стал Юсуповским дворцом-музеем, благодаря титаническому труду Директора Галины Ивановны Свешниковой и ее дружному коллективу, который работает и процветает сегодня. Но вернемся к Розе Николаевне, даже в лихолетье, она не могла отказать себе в покупке абонемента в Государственную Филармонию.
В большом зале Филармонии в глазах зарябило от красно-зеленых пиджаков сидящих в партере, в ложах тоже они, впереди своих дам. В руках мобильники, под креслами банки с пивом. Трудно сказать, что привело их в этот зал. По общему гулу и лицам, было понятно, они далеки от классической музыки, но надо. И над всем этим «НАДО» в девятом ряду – со спины – грациозно возвышается седая голова. Вся стать этой Дамы бросала вызов новым хозяевам ее жизни. Она-то знала, почему она в храме музыки, которой служила всю жизнь.
Здесь – страшная печать отверженности женской За прелесть дивную, – постичь её нет сил, Там – дикий сплав миров, где часть души вселенской Рыдает, исходя гармонией светил. Вот – мой восторг, мой страх в тот вечер в темном зале!
Сама себе закон – летишь, летишь ты мимо, К созвездиям иным, не ведая орбит, И этот мир тебе – лишь красный облак дыма, Где что-то жжет, поет, тревожит и горит! И в зареве его – твоя безумна младость... Все – музыка и свет: нет счастья, нет измен... Мелодией одной звучат печаль и радость.
Женщина, удивительно светлых чистых идеалов, посвятила свою жизнь интересам своих учеников и студентов. Автор стихов всех наших капустников и тематических мероприятий. Она балует нас и сегодня своими поэтическими поздравительными портретами, у нее их более шестисот! Такие люди были примером нашего времени. У нас сохранилась картотека с именами людей, которые ярко жили, по-бойцовски действовали, они были постоянными нашими гостями. Циклы мероприятий были посвящены в их честь.
Со старшеклассниками нашей Театральной гостиной – детище Софьи Михайловны, которую возглавлял Народный артист Владислав Стржельчик, – мы инсценировали повесть «У войны не женское лицо», пригласили женщин – ветеранов войны и тех профессий, что описаны в книге И.Алексеевой. После спектакля наши ветераны – девушки «суровых профессий, мужественных судеб» рассказывали о своей работе в годы войны. Я не описываю эмоции ветеранов, исполнителей и зрителей, но энергетика зала была удивительной.
У русских женщин Есть такая сила; К ним надо приглядеться не спеша Чтоб в их судьбе Тебе могла открыться Красивая и гордая душа.
Под стать поэту Некрасову воспела русскую женщину и Людмила Татьяничева. У меня такое впечатление, что она близко знала нашу Марию Антоновну Полковникову – преподавателя флористики. Не помню, кто сказал: «Флористика считается самой счастливой профессией на земле». Эта маленькая, жизнерадостная женщина была действительно счастлива в своем далеко не молодом возрасте. Да и ее военная молодость, под стать ее фамилии, отличалась счастливым характером – в любых ситуациях не падать духом. Даже в блокадном Ленинграде, работая в конструкторском бюро над проектом знаменитого танка Т-34, замерзая в сорокаградусный мороз, она выдерживало всё, что невозможно выдержать в мирное время. Только в 1942 году они были эвакуированы на большую землю, оттуда их танки шли в бой. Уйдя на пенсию, работала с детьми, с большой любовью к ним и к её счастливой флористике. Не картинки, а произведения искусств, творили дети под ее руководством, разглаживая каждую соломинку, чем немало удивляли посетителей выставок. Удивительно боевая семья! Её муж-летчик, испытатель Полковников Владимир Борисович, прошел всю войну, работал у нас в Пятилетке. Мария Антоновна была примером женственности, в сочетании мужества и мудрости. Она, как наша русская природа, – чем больше смотришь, тем она милей. Педагоги музыкальных классов, умеющие концентрировать разум, развивать эмоции – им цены не было, но и сил, и терпения иногда не хватало. Эта элита старалась держаться как-то в сторонке от всех наших массовых дел, что не совпадало с нашими задачами – ТВОРИТЬ ВСЕМ И НЕ ПИЩАТЬ!
Александр Буздыкалов. Репетиция к отчётному концерту.
Как-то наш опытнейший педагог по классу баяна и аккордеона – Александр Буздыкалов, под предлогом «низких» творческих способностей решительно отказался оформить выступления своего коллектива несколько художественнее, отойти от формальности. После многих уговоров, на очередном педсовете я не выдержала и стала набрасывать фрагменты песен, вырисовывая тему войны. Начиная с мирного времени – «Рассвет над Москвой-рекой» Мусорского, закончив «Днем Победы», пропустив лейтмотивом через все песни «Вставай страна огромная». Получилась всем на удивление и на радость Буздыкалову, приличная музыкальная композиция. Дописав тексты для чтеца, сделав аранжировку нашими шефами – студентами консерватории, оформив кинокадрами и всякими техническими штучками, наша совместно вымученная оратория выдержала не один конкурс, плюс – вернули терявшийся интерес к баяну и аккордеону. А детям, какая радость была на репетициях! Может быть действительно, чтобы отразить правдивую историю, нужно дойти до крайности. Начиналась новая музыкальная эпоха – ГИТАРА. Нет, класс гитары у нас тоже был, и интерес к незатейливому инструменту возрастал с каждым днем, хотя педагогов по этому предмету еще не готовили, сами росли как грибы. Мы же старались сохранить всё истинно великое и прекрасное, что помогает людям черпать в них силы для жизни.
Первый состав Юношеского драматического театра. В центре снимка крупным планом: слева – Зиновий Борисович Подберезин, а справа – Роза Николаевна Сафронова.
Юношеский драматический театр – год рождения сентябрь, 1957-й, создатели его Роза Николаевна Сафронова и Зиновий Борисович Подберезин – уникальнейший педагог, легендарный «ОТЕЦ» всей "шпаны" Октябрьского, Василеостровского и других районов нашего культурного города в послевоенное время. Увлеченные театром мальчишки и девчонки работали из последних сил, создавая новые свои детища, ежегодно выпуская по два и даже три спектакля в год: «Девочка в Гостях у медведя» – первый спектакль, «Тристан и Изольда» А.Бруштейн, «Моцарт и Сальери» А.Пушкина. Любимый жанр – сказки: «Деревянный король» В.Зимина, «Снежная королева» Е.Шварца, «Серебряное копытце» Е.Пермяка – оставили приятные воспоминания у зрителей.
Зиновий Борисович Подберезин – основатель и руководитель Юношеского драматического театра.
Уже в преклонном возрасте Зиновий Борисович страшно переживал, что у ребят пропадает интерес к театру, дошло до того, что для спектакля по сказке Братьев Гримм «Храбрый портняжка» на главную роль не было исполнителя. Такая ситуация его страшно огорчала, сдавать спектакль без главного героя невозможно, сроки выпуска спектакля поджимали. Пришлось просить своего Игорька сыграть эту роль. Согласился с одним условием: в последний раз выполнит просьбу, связанную с моей работой – он будущий подводник, а не артист.
Да, но ведь Народный артист Иван Краско – бывший военный моряк, никогда не отказывал в помощи нам, участвовал в наших мероприятиях, за что мы ему очень благодарны.
Переправившись на катере в город, мы встретили на пристани чернобородого моряка в белом кителе. — Поприкашвили! — шепнул мне Фрол. Это был знаменитый подводник, отец Илюши. Навряд ли он узнал нас: прошло четыре года с тех пор, как мы, нахимовцы, побывали в гостях на его легендарной «щуке». Но он остановил нас, стал расспрашивать об училище и о сыне и вспомнил о нашем «подводном крещении». — Я еду на днях в Зестафони, — сообщил он на прощанье. — Там встречусь с Илюшей. А вы на катерах проводите отпуск? У Рындина? Ну, желаю успехов. Фрол повел меня на ту улицу, где он жил до войны; теперь на месте разбитого бомбами жилища родителей Фрола стоял новый дом. Возвращаясь в Южную бухту, мы встретили Юру. — Юрка! Давно приехал? — А я вас ищу! Ходил на «Дельфин». Где вас носит, друзья? Идемте к отцу! Капитан первого ранга Девяткин, узнав, что я рисую, показал мне свою коллекцию морских картин — среди них были две или три хорошие копии с Айвазовского.
Мы вышли на веранду; отсюда хорошо была видна бухта. — Какая красота! — сказал Фрол, глядя на корабли. — Даже жаль, что придется с осени засесть в классы! — Зима пройдет, поедем на практику... — А там — третий курс и четвертый. А потом — выпуск и флот! — Да, Фролушка, флот! — Как бы нам, Кит, и на флоте не расставаться? — Постараемся. — Будем, как отец с Русьевым, служить в одном соединении! Мы до позднего вечера просидели с Девяткиными; не хотелось от них уходить. Мы пели «Варяга», читали стихи... Когда возвращались на корабль, было темно; перемещались огоньки в бухте, с Матросского бульвара слышалась музыка. Мы спустились по трапу к причалам, перепрыгивая через протянутые повсюду тросы. Тихо плескалась вода, и с того берега бухты доносился никогда не стихающий гул морского завода. Наконец, мы увидели ярко освещенный «Дельфин», взошли по трапу на палубу, доложили о прибытии и спустились в свою каюту.
Под руководством Фокия Павловича я старался выполнять всю черную работу, и Фокий Павлович удовлетворенно покрякивал: он терпеть не мог белоручек. На первом небольшом выходе боцман стал приучать меня к штурвалу. Какое огромное удовлетворение сознавать, что умная, стремительная морская птица, высоко задравшая нос на ходу и оставляющая за собой пенящийся бурун, послушно повинуется малейшему твоему движению! Фокий Павлович все время был начеку. Он знал, что малейшая неосторожность неопытного рулевого — и может случиться авария. И все же боцман заменил меня у штурвала лишь тогда, когда мы, возвращаясь, входили малым ходом в бухту, забитую кораблями и снующими во всех направлениях яликами и морскими трамваями. Меня растрясло, я с трудом стоял на ногах с непривычки, но Фокий Павлович сказал, что я управляю катером не хуже Фрола. Я принял это, как высшую похвалу.
* * *
«У вас здесь будет много свободного времени, — сказал отец. — Советую побольше читать». Мы читали запоем, в книгах не было недостатка. Романы о Нахимове, Ушакове, сочинения Головнина, гончаровский «Фрегат Паллада»... С увлечением читали стихи флотских поэтов — Алымова, Лебедева. «Он меня за сердце зацепил, — говорил Фрол о Лебедеве. — И учился он в нашем училище. Теперь я не хуже Юрки могу наизусть...» И он начинал читать стихи Лебедева.
Фрол за последнее время стал одобрять мое увлечение живописью — после того, как узнал, что Верещагин участвовал в сражениях и погиб на «Петропавловске» со своим другом — адмиралом Макаровым, а Нахимов ценил Айвазовского, отважившегося приехать в Севастополь в дни его обороны. — Расти, расти, Никита, быть тебе Айвазовским, — говорил мой друг покровительственно. По вечерам мы заходили с разрешения начальника штаба Андрея Филипповича в пустовавшую кают-компанию. Свет был притушен, Андрей Филиппович играл, будто не замечая нас, для себя — Чайковского, Грига, Рахманинова, Шопена, Сибелиуса — он музыку очень любил и играл хорошо. Фрол забирался в угол дивана, притихал, становился задумчивым, молчаливым — и только когда Андрей Филиппович закрывал, наконец, крышку инструмента, говорил: «Нда-а...» или спрашивал: «А вы сами тоже сочиняете музыку?», на что Андрей Филиппович отвечал весело: «Для этого, друг, надо быть Римским-Корсаковым. Это не каждому дано. Но каждому дано — любить музыку, понимать ее...» — Это он здорово сказал, — заметил Фрол, когда мы вернулись в каюту. — Каждому дано — любить музыку...
* * *
Два катера шли в поход. Фрол пошел с лейтенантом Челышевым, а я — со своим старым знакомым, капитан-лейтенантом Лаптевым. Отец пожелал нам счастливого плавания. В Ялте, прижавшись к молу, стоял теплоход «Украина». С борта на нас смотрели тысячи любопытных глаз; ребята, взрослые перегибались через фальшборт. На «Украине» играла музыка. Немногим, наверное, теперь приходило в голову, что недавно такие красавцы, как «Украина», были перекрашены в серый цвет, перевозили войска и раненых и за ними охотились торпедоносцы и подводные лодки. А Ялта была разрушена и пустынна. — Ты помнишь, меня сняли с катера еле живого? — спросил меня Лаптев, когда затихли моторы. — Мы ведь тогда сюда, в Ялту, ходили. Ворвались в порт, торпедировали транспорт с боеприпасами... было дело!
Снова вышли в море. Гудели моторы. Над головой дрожала выгнутая полоска антенны. Из воды выскочил дельфин, кувыркнулся в воздухе. Лаптев показал на белевшую вдали Феодосию и что-то прокричал. Что? Разве в оглушительном вое моторов разберешь что-нибудь? «Новый год!» — послышалось мне. Я понял, что он хотел мне сказать — он участвовал в новогоднем десанте. Фашисты никак не могли предположить, что наши высадятся во время январского шторма. Остался позади Керченский пролив; в войну здесь не оставалось непристрелянного местечка и все было заминировано. И все же моряки переправлялись в Эльтиген, в Керчь на плотах, сейнерах, мотоботах и не давали гитлеровцам в Крыму ни минуты покоя...
* * *
Вошли в Цемесскую бухту. Здесь на горе во время войны стояла батарея Матушенко. Артиллеристов в шутку прозвали «регулировщиками уличного движения». Ни один фашистский корабль не мог войти в занятый врагом порт — батарейцы не пропускали.
Катер замедлил ход. «Адмирал Нахимов» стоял на якоре, великан среди букашек — катеров и буксиров. Сколько воспоминаний у нас связано с «Нахимовым»! Плавая на своем крейсере, мы видели берега, скалы, бухты, где происходили бои, где высаживались десанты. И сам «Нахимов» живо напоминал о тех днях, когда каждый выход корабля в море был подвигом... — Крейсер-то твой? — спросил Лаптев. — Наш, нахимовский! — Простоим два часа! Заправляться будем! Пойди, навести! Удача сама нам шагала навстречу! Я соскочил на пирс, позвал Фрола. Мы вышли на набережную — и сразу нашли нахимовцев, окруживших скромный белый памятник. Они слушали Николая Николаевича. — Нам, черноморцам, запомнился навсегда, — говорил Сурков, — командир батальона морской пехоты Герой Советского Союза майор Куников. Он воевал и учился, обучал бойцов бить врага наверняка, выходить победителями из любого положения... Из-за широкой спины Николая Николаевича вдруг выдвинулся Протасов. Старшина высаживался когда-то на эту самую набережную. По морякам стрелял каждый камень, но командир сказал, что обратно дороги нет. И Протасов водрузил над городом флаг корабля. Протасов показал нахимовцам на клуб имени Сталина. Его заняли куниковцы. Трое суток отбивали они вражеские атаки. Протасов вспомнил погибших товарищей — санитарка Женя Хохлова первой ворвалась в немецкий штаб с автоматом... В комсомольский билет, который нашли у погибшей девушки на груди, была вложена записка: «Иду в бой за Родину. Погибну — не забывайте меня». Это было вот здесь, на набережной, на углу, в этом сером доме... И похоронили Женю на набережной, в братской могиле...
Тут Николай Николаевич увидел нас и, раздвинув нахимовцев, обнял, расцеловал. Младшие товарищи пожимали нам руки, расспрашивали об училище: они должны прийти туда осенью. — Жду вас на крейсер, — приглашал Николай Николаевич. — В другой раз — обязательно! — обещали мы. Пора было возвращаться на катера. Мы поспели на пирс как раз вовремя. Лаптев поглядывал на часы. Я легко перескочил с пирса на катер. Фрол опрометью кинулся к своему. Через несколько минут мы вышли из бухты. Слева промелькнули серые прямоугольники, трубы, вышки — цементные заводы, где проходила когда-то линия фронта. Потянулась горная цепь; по снегу, лежавшему на вершинах, скользили темные тени. Горы то удалялись, то приближались к морю вплотную. Катер несся, как птица. Навстречу попадались небольшие торговые пароходы, катера, шхуны; мы обгоняли медленно пробиравшиеся под берегом корабли. Оглушительно ревели моторы, катер едва касался воды, и казалось, что мы летим над водой на крыльях. Наконец, мы вошли в глубокую овальную бухту и увидели город у подножья гор. Дома стояли один над другим, как большие белые кубики. Зелень пальм ярко выделялась на желтом песке.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Знали и доверяли директора: Ю.Вознесенский, В.Скородумов и самый уважаемый – Юрий Максимович Васильев. Знали и не мешали работать детскому отделу, потому как всегда были уверены в его прочности, деловитости, надежности во всех ситуациях, которых было немало. Наш большой творческий коллектив с каждым годом рос и преодолевая – создавал. «84 различных кружка, объединения, клубов по интересам, в которых занимаются более 3,5 тысячи детей и взрослых, работают в ленинградском дворце культуры и техники имени Первой пятилетки обкома профсоюза работников торговли», – писала газета СОВЕТСКАЯ ТОРГОВЛЯ – орган Министерства торговли СССР, Центросоюза и Центрального комитета профсоюза работников государственной торговли и потребительской кооперации. 5 ноября 1985, вторник, № 134.
Перед первым концертом ансамбля «Ленинградский сувенир», руководитель А.Саломатов.
А какие талантливые педагоги! Генриетта Мироновна Брезжовская – блестящий педагог хореографии, проработавшая в Мариинском театре более тридцати лет, некоторые ее ученики избрали свою профессию, поступив в Вагановское балетное училище.
Генриетта Мироновна получает премию за первое место в городском конкурсе хореографических коллективов.
Во втором ряду слева Генриетта Мироновна. К сожалению, только два мальчика в группе. Ольга Валентиновна – руководитель хора, она не только развивала слух и вокальные возможности у ребят, она дарила им мир музыки, учила их правде человеческого голоса, которая будила бы человеческую душу. Участие в конкурсах, в фестивалях помогало детям в поисках выразительной и совершенной музыкальной формы, в развитии духовной красоты.
Перед открытием занавеса. В центре руководитель хора Ольга Наволошникова.
Р.Н.Сафронова.
Школа Ольги Валентиновны Наволошниковой отличалась мягкой лиричностью, созвучна таланту педагога, пропитана ее любовью к детям и музыке. Где бы она ни появлялась, тут же возникал хор или вокал. Она – педагог от Бога! Сколько создано этой красивой, талантливой женщиной Народных хоровых коллективов, воистину ее покровители Орфей и Арион – первые греческие певцы. Сегодня ее Народный хор «ОРФЭРИОН», созданный из бывших участников детского хора ленинградского радио, пользуется большим успехом, частые гастрольные поездки по нашим городам, своим искусством радуют любителей музыки Австралии, Чехии, Германии, Италии, Мальты. Лауреаты Международных конкурсов, обладатели серебряных дипломов собираются в этом октябре на Международный конкурс в Барселону. Не жалея собственного времени, она много путешествовала со своими воспитанниками, одна поездка по приглашению музыкальной школы в Научный городок Пущино в Институт Ядерной физики ребятам запомнилась на всю жизнь. Сколько нового и полезного они узнали из окружающего нас такого знакомого и обыденного мира. Были в кабинете молодых физиков – бардов Никитиных. Видели, как работает гигантская обсерватория, посетили Дом-музей Поленова, где снимался фильм Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино», знаменитый Серпуховской музей, частыми гостями были в Московском Музыкальном Детском театре Натальи Сац. Она друг музыкального детства тысяч ребят, воспитала прекрасного сына и двух приёмных детей. Ну, где найдешь ещё такое сердце? В детском отделе нашего дворца, куда пришла молодым певческим специалистом наша любимая Олюшка.
В ИЗОстудии слева направо: С.М.Бахтиярова, Л.Ф.Шарова и М.Г.Новикова.
Трогательная дружба Сании Михайловны Бахтияровой – педагога изобразительного искусства, и педагога мягкой игрушки Людмилы Федоровны Шаровой, помогало им в совместном творчестве и в жизненных ситуациях. Они были всегда вместе в радости и горе – смерти мужа Сонечки, известного художника, в годы долгой болезни Людмилы. С ними было всегда спокойно, тепло и надежно. Ребята двух коллективов были всегда вместе, работая на природе, на экскурсиях и загородных поездках, на городских и Всесоюзных выставках. Они учили ребят думать и объяснять настроение своего замысла. Любимые темы ребят, конечно, были военные, особенно блокада – эта тема была главной для всех наших педагогов, они принимали активное участие во всех тематических мероприятиях и встречах.
В блокадных днях Мы так и не узнали: Меж юностью и детством Где черта? Нам в сорок третьем Выдали медали И только в сорок пятом паспорта...
Вечер, посвященный детям блокадного Ленинграда.
Они увлекали ребят новыми возможностями в изобразительном искусстве. В своем театре ставили спектакли на мифологические темы их работ. Их рисунки оживали в их же исполнении, ребята инсценировали данную тему. Любимая античная тема ребят присутствовала на всех этапах обучения, сколько экспрессии, сколько радости от собственного труда. Такими педагогами мы гордились.
Возвращение Людмилы Федоровны на работу мы ждали, до конца берегли ее ставку и класс. Визиты ее к нам были все реже – не позволяло сердце, ведь и, правда, оно не камень. От ее учеников и всех нас, светлая ей память. В прошлом году, через двадцать лет, с Сонечкой мы встретились. Случайно, на переходе Невского метро. На мой вопрос спутнице, ответила впереди идущая женщина, с рулоном бумаги под рукой, с улыбкой мельком оглянувшись на нас. – Сонечка! Какая встреча! Мы узнали друг друга сразу, как будто не было этих лет. Сания за двадцать лет ничуть не изменилась – ни лицом, ни своей сердечностью. Не изменила и своему делу в годы лихолетья. Счастлива в своих учениках, семье своего единственного сына – Руслана. Он продолжил традицию своих родителей, окончил Художественную Академию. Верят в высокое призвание человека, утверждают красоту, и величие его души. Удивительно все так сохранить.
Роза Николаевна Сафронова.
Основатель нашего детского отдела и «Юношеского» театра – Роза Николаевна Сафронова. В ту пору Роза Николаевна уже работала в отделе по совместительству – педагогом художественного слова, основное место работы – институт культуры имени Н.К.Крупской, старший преподаватель. Интересное совпадение, у меня постоянная работа в Детском отделе, а на преподавательской работе, согласно с действующим законодательством и приказом Министров культуры и высшего и среднего специального образования СССР от 12 января 1970 года № 19 «Об улучшении работы вузов по привлечению высококвалифицированных специалистов на преподавательскую работу по совместительству» – в институте культуры.
«Дельфин» был не чета тем кораблям, которые служили базой соединения во время войны. Сначала базой был отживший век пароход, после, в Севастополе, — небольшой старый транспорт с каютками, разделенными дощатыми переборками. Мы прошли по коридору, застланному узорчатым линолеумом, мимо поблескивающих медью и лакированным светлым деревом дверей, спустились по изящному трапу, попали в другой, ярко освещенный коридор. Матрос отпер каюту. Две никелированные койки, одна над другой, письменный стол с настольной лампой, умывальник, кожаный диван, шкафы для белья и платья, иллюминатор, прикрытый васильковой репсовой шторкой. Переборки, видимо, были совсем недавно выкрашены первосортной масляной краской. — Шикарно, а? — спросил Фрол. — Замечательно! Это была настоящая офицерская каюта, удобная и уютная. Я с удовольствием сел в кожаное кресло, упругие пружины которого мягко подались. — Пойдем, доложимся начальнику штаба, а после разыщем Фокия Павловича, — предложил Фрол. Мы заперли наше жилище на ключ и поднялись по трапу. Разыскав каюту начальника штаба, попросили разрешения войти. — Очень рад вас видеть, — — сказал Андрей Филиппович. Он постарел, морщинки разбегались от глаз к вискам и от уголков губ на чисто выбритые щеки. В густых волосах появилась серебряная прядь. — До чего же быстро бежит время! — воскликнул он. — Давно ли вы были мальчуганами? Мне кажется, это было вчера... — Он покачал головой. Я вспомнил слова Бату: «К закату жизни годы несутся непозволительно быстро и медленно текут в юности, когда человек поднимается в гору». Нам с Фролом пребывание на старом, замаскированном ветвями пароходе казалось таким отдаленным временем, а наше производство в офицеры — таким далеким, сияющим будущим! — Я предоставлю вам все возможности для проверки своих морских качеств, — пообещал Андрей Филиппович. — Словом, сделаю все, чтобы вы не теряли времени даром.
Боцман торпедного катера № 93 Иван Панин. - Черцов А.Е. В огне торпедных атак. — М.: Воениздат, 1959. Поблагодарив начальника штаба, мы пошли разыскивать боцмана. Матросы, встречавшиеся нам на пирсе, были молодые и незнакомые. Но вот с одного из катеров соскочил здоровяк с шевронами на рукаве. Фрол окликнул его: — Фокий Павлович! — Фролушка! Да ты ли это, чертяка? Боцман обнял Фрола и троекратно расцеловал. — Рындин? Тоже молодец вырос! Он облапил меня с нежностью большого медведя — у меня затрещали кости. От Фокия Павловича пахло морем, кораблем, а его большие заскорузлые руки были в мазуте. — Прошу ко мне на катерок в гости. «Катерок» Фокия Павловича, конечно, не поразил нас. Но мы сочли долгом его расхвалить, и боцман расчувствовался. Катер содержался в образцовом порядке: даже самый строгий начальник ни к чему не мог бы придраться. Все сверкало, блестело, но Фокий Павлович то и дело проводил пальцем по борту или по рубке и внимательно рассматривал палец: нет ли пылинки? На катере Фокия Павловича, как на всех «тэ-ка», можно было найти все, что бывает на настоящем военном корабле: крошечный кубрик с матросскими койками, с откидным столом и с зеркальцем на переборке, игрушечную офицерскую каюту с мягким диваном и миниатюрным письменным столиком; крохотную радиорубку; в моторном отсеке — моторы, трубы, радиаторы, ящики аккумуляторных батарей, баллоны со сжатым воздухом. Мы поднялись в командирскую рубку, потом вышли на мостик.
— Катерок флагманский, изволили заметить? — с гордостью спросил Фокий Павлович. — Сам командир соединения со мной на нем ходит. А ты помнишь, Фролушка, как меня да Виталия Дмитриевича поранило, а ты... Друзья погрузились в воспоминания. Перебивая друг друга, хлопая один другого по плечу и глядя заблестевшими глазами, они сыпали фамилиями и именами матросов и офицеров: «Борисов, — пишет, — машинно-тракторной станции директор»; «Григорьев у себя в колхозе стал Героем Социалистического Труда»; «а Сашко и сейчас тут, ты его повидай, Фролушка, он часто тебя вспоминает». «Цибулькин женился, двое ребят — мальчуган и девчонка. Живут на Корабельной — пойдем к ним в гости»; «Корнев в училище пошел — в офицеры шагает». Когда всех перебрали, всех вспомнили, Фокий Павлович принялся рассказывать, как воевал под Констанцей, рассказывал красочно, образно, в лицах и не особенно стеснялся в выражениях, когда дело дошло до фашистов. — Ты уж, Фролушка, со мной иди в море. Не подведу, — сказал в заключение боцман.
* * *
Обед прошел непринужденно и весело. Кроме нас, у отца были Андрей Филиппович и замполит Щукин, совсем молодой на вид капитан второго ранга, с русыми волосами, разделенными пробором, и мягкими усиками, похожими на пух. После обеда отец достал пачку книг и тетрадей. Забравшись в каюту, мы до самого ужина читали записи в толстой тетради. «Если в наше время, — писал отец, — даже никому не известный молодой лейтенант предложит проект нового вида вооружения, командование немедленно заинтересуется им и сделает все, чтобы молодой изобретатель мог осуществить свое изобретение. Проект двадцативосьмилетнего лейтенанта Макарова поражал своей дерзкой, расчетливой смелостью: в 1876 году он предлагал вооружить малые катера взрывающимися при ударе в борт корабля шестовыми минами. Он предусмотрел и переоборудование одного из быстроходных кораблей под базу минных катеров. Таким образом, катер, потопивший вражеский корабль, мог быть быстро поднят на борт базы.
Высокопоставленные чиновники Главного адмиралтейства сочли проект лейтенанта безрассудным, хотя отпускали большие деньги на действительно безрассудные выдумки. Тогда Макаров подобрал добровольцев, согласившихся идти на риск. Не спрашивая разрешения начальства, он переоборудовал катер, к удивлению этого самого начальства атаковал турецкий броненосец и потопил его. Макарова наградили, но все же продолжали относиться к нему с недоверием. Он с трудом упросил отдать ему две недавно приобретенные самодвижущиеся мины, вооружил ими катер, — и еще один вражеский корабль пошел на дно. Это был первый военный корабль, потопленный торпедой, будущим грозным оружием войны на море. За год до того, как Уайтхед объявил об изобретении им торпеды, кронштадтец Александровский, перед тем изобретший подводную лодку, представил в морское министерство проект самодвижущейся мины. Она была русским изобретением, а чиновники платили миллионы, покупая мины Уайтхеда. В 1914 году минно-машинный кондуктор Лузгин приспособил торпеды для боевого применения с быстроходного катера и просил разрешения начальства атаковать немецкий корабль. Но ему было запрещено «заниматься не своим делом». Только в советском Военно-Морском Флоте вплотную занялись вопросами создания «москитного флота»... Отец в своих записках прославлял торпедные катера; отмечая, что служба на них тяжела, требует отличного здоровья, крепких нервов, выносливости, он утверждал, что эта служба приучает к хладнокровию, умению принять молниеносное, четкое решение. «Скорость, наибольшая скорость и плавание в любых условиях, — вот чего я буду добиваться всю свою жизнь и заставлю своих подчиненных добиваться того же», — так заканчивал отец записи.
Пришел с моря Русьев и принялся экзаменовать Фрола. Фрол еле успевал отвечать. Виталий Дмитриевич остался доволен приемным сыном: — Я вижу, ты не зря провел год в училище. А ну-ка, пойдем на катер! Экзамен продолжался до вечера. На другой день Фрол пошел с Русьевым в море. Вернулись они довольные друг другом и с аппетитом принялись уничтожать оставленный им ужин. — А ведь правильно я поступил, прогнав тебя с катеров в Нахимовское? — удовлетворенно сказал Виталий Дмитриевич, — ты отбрыкивался и упирался, хотел воевать. А теперь, небось, ты меня понял? — Понял, Виталий Дмитриевич. — Ешь мою порцию компота! От сладкого Фрол никогда не отказывался.
* * *
Фрол вспоминал: «Вот здесь было когда-то кино, а здесь стоял большой белый дом и на подоконнике сидел белый шпиц; тут тоже был большой дом, дверь на балкон всегда была распахнута настежь, и в комнатах кто-то играл на рояле. А здесь был театр имени Луначарского, напротив — Северная гостиница». Решили побывать на Корабельной. Спустились на Графскую пристань. — Она две осады выстояла, — сказал Фрол. Да, она выстояла две осады! Переправившись на ялике через бухту, мы поднялись по каменному трапу и пошли по узкой тропе под высокой стеной — за стеной был госпиталь, в котором в войну лежал мой отец. Сходили на Малахов курган, где Корнилов сказал русским матросам: «Умрем, но не отдадим Севастополь!» Здесь был смертельно ранен Нахимов, здесь был Корнилов убит... Солдаты и матросы держались здесь до последнего, и их подвиг повторили советские моряки... Они, уходя, поклялись вернуться. И в мае сорок четвертого года подняли над Малаховым курганом алое знамя победы...
На другой день мы побывали на Северной, там, где стояла когда-то легендарная зенитная батарея Пьянзина. Дошли до Константиновского равелина. Севастопольцы — наши отцы и старшие братья — стояли здесь насмерть, умирали вот на этих самых камнях, но не помышляли о сдаче врагу. Об этом напоминал небольшой обелиск. Рядом лежала плита с изображенным на ней якорем — памятник матросам-героям. — Ты знаешь, как это было, Кит? — спросил Фрол. — На Северной стороне в наших руках остался один равелин. И все же моряки отбивали атаки врага. Тогда гитлеровцы подтянули артиллерию, танки, принялись бомбить осажденных с воздуха. Комиссар сказал защитникам равелина: «Товарищ Сталин поставил севастопольцев в пример всей Красной Армии. Так будем драться по-севастопольски!» И они назвали свой равелин «маленьким Севастополем». Только на четвертую ночь, по приказу командования, они бросились в воду и переправились вплавь через бухту... Командир корабля покидает корабль последним. Морская крепость — тот же корабль. Комиссар Кулинич оставался в пустом, разрушенном равелине и отбивался до последнего патрона...
— Какое надо сердце иметь! — сказал Фрол. — Флотское... — Большевистское, Фрол... — Ну, я про то и говорю!
Кулинич Иван Петрович, батальонный комиссар, 1906 г.р. учтен пропавшим без вести 3 июля 1942 г., и семья его не получала пенсии, так как гибели его никто не видел.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru