Часто вспоминаю Ленинград, наше военно-морское училище. Известное дело: курсанты — народ наблюдательный, всё прямо на лету схватывают. Кое-кто из нас научился подражать голосу ротного старшины. Вдруг за дверью раздавалась команда к построению и слышался его прерывистый, с придыханием голос, и мы в первое время машинально реагировали на него: выскакивали в вестибюль и занимали свои места.
Новости дня, № 18. 1955 год. В ВВМКУ им. М.В.Фрунзе.
А кого из нас в свое время не поднимала с койки прозвучавшая по корабельной трансляции команда! Смысл ее не сразу доходил до сознания. Но вот она повторялась, и только тогда, сообразив, что вызывают именно тебя («Срочно явиться на штурманский мостик»), ты как ужаленный срывался с места, взбегал по трапу и уже в следующее мгновение оказывался в ходовой рубке, где вызывал всеобщее недоумение своим появлением. Выяснялось, что никто тебя не вызывал, а это очередная проделка какого-то умника, который, улучив момент, когда ты задремал, сменившись после вахты, просто подшутил над тобой. Чертыхаясь про себя на чем свет стоит, ты возвращался в корабельный кубрик и давал себе зарок никогда больше не попадаться на удочку. Но не тут-то было. Вдруг тебя останавливал видавший виды матрос, и ты послушно плелся за ним к телефону. Приложив трубку к уху, выслушивал чьи-то вопросы, отвечал на них, не улавливая подвоха. Стоявшие поблизости моряки покатывались со смеху. «Ждите "скорую помощь" у третьего причала», — убеждал голос, который доносился из телефонной трубки. И ты лепетал что-то в полной растерянности, не понимая, что это розыгрыш и что тебя водят за нос. И «скорая помощь» тут ни при чем, а просто твой собеседник решил выставить тебя в нелепом положении. Вот он стоит всего в нескольких метрах от тебя, держась за живот от смеха. А впрочем, еще и не такое бывало. И все это происходило уже в тот период нашей жизни, когда мы заметно возмужали и окрепли.
Что-то в нас росло, преображалось, в жизненный входя меридиан...
. - .
Должен признаться, что кое-кого из нас сильно укачивало. В этом, конечно, нет особой беды. Даже адмирала Нельсона, говорят, укачивало. Людей, подверженных морской качке, условно можно разделить на несколько категорий. Сам на себе все испробовал. У одних строение вестибулярного аппарата, по всей видимости, уже от природы таково, что они довольно быстро привыкают к качке. Другим же приходится нелегко, пока они не освоятся. Причем среди испытывающих воздействие морской качки этот процесс протекает по-разному. Некоторые, уже совсем было потерявшие надежду на избавление от приступов тошноты и охватывающей все тело слабости, вдруг чувствуют, что наступает какое-то облегчение. И уже тогда жди от них россказней о том, как во время штормового плавания все вокруг лежали в лежку и им было очень странно в одиночестве разгуливать по опустевшей палубе. Вспоминается один из морских переходов на эскадренном миноносце. Нас, курсантов Высшего военно-морского инженерного училища, разместили в носовом кубрике. Качка здесь наиболее ощутима.
Мы шли к Новой Земле. Сильно . Временами форштевень корабля зарывался в воду, и тогда над ним вырастала огромная волна. Поначалу она казалась совершенно безобидной — прозрачная, переливающаяся разными цветами. Но постепенно волна поднималась все выше и выше, вспененный гребень ее завораживал, как будто гипнотизировал. И тебя охватывало смутное беспокойство. Возникало такое чувство, что твои ноги прирастают к палубе, в то время как тяжелая масса воды, заслоняющая все небо, тревожно нависает над тобой. Стоило неимоверных усилий разорвать эти незримые путы, сделать всего несколько шагов и спуститься, держась за поручни, в спасительное отверстие палубного люка. И тут же многотонная толща воды обрушивалась сверху, заставляя содрогаться металл. Казалось, могучие челюсти стискивали стальную конструкцию корабля. Стонали литые ребра шпангоутов, словно обыкновенные кнопки отскакивали соединительные заклепки, крепящие листы обшивки, и чудилось, что прочный корпус вот-вот треснет. Помню, мой друг Юра Найденов лежал на койке, глаза его лихорадочно горели, рот приоткрыт, как у рыбы. И он все время спрашивал меня: «Неужели ты ничего не чувствуешь?» А я действительно не чувствовал ни головокружения, ни тошноты. Скорее даже наоборот. Аппетит у меня ни с того ни с сего утроился. И мы, несколько ребят, в перерывах между вахтами то и дело наведывались к укачавшемуся кладовщику. А тот, усатый, с выпученными глазами, лежал на подложенном под спину мешке, вытянув ноги. Завидя нас, он жестами давал нам понять, чтобы мы брали то, что нам нужно, и поскорей убирались с глаз долой. Пожалуй, никто из нас никогда бы не поверил в то, что Юра Найденов в конце концов станет капитаном дальнего плавания и избороздит морские просторы, как говорится, вдоль и поперек. Побывает во многих странах. Да, тот самый Юра, на которого нам порой даже смотреть страшно было. Боялись, что все это плохо кончится. И мы, близкие друзья его, грешным делом уже подумывали, что, пожалуй, будет лучше списать нашего Юру на берег. И все-таки к морской качке можно привыкнуть.
Однажды я вел прокладку курса корабля. Отмеряя на карте пройденное расстояние, причем с учетом поправки на сильное встречное течение, я услышал запрос с мостика: «Штурман, доложить новый курс!» Уж не знаю, как это и вышло. Но что было, то было. «Ложиться на курс тридцать семь градусов!» — с жаром выпалил я в переговорную трубу. Командир, конечно, вовремя заметил мою ошибку. Намечая линию нового курса, я просчитался ровно на 180 градусов... В дальнейшем мне часто приходилось вести штурманскую прокладку, находясь в открытом море. И, признаюсь, всякий раз, когда брал в руки линейку и транспортир, мне почему-то вновь и вновь приходила на память допущенная мной однажды оплошность. И еще один случай. Это было в Латвии во время моего отпуска. Поезд шел из Дзинтари в Майори. Лето кончалось, и за окном уже кое-где мелькала нежная бронза листвы. Лежа на верхней полке, я просматривал очередной номер журнала «Иностранная литература».
Было тихо. Возле окна сидел немолодой человек. Я заметил, что время от времени он доставал папиросу, но не закуривал, а, помяв ее пальцами, вкладывал обратно в пачку, точно патрон в обойму. В нем чувствовалась военная выправка. Серый однобортный костюм очень шел ему. Чисто выбритое лицо, светлые с проседью волосы. Неизвестно, о чем он размышлял, но было заметно, что человек волновался. Вот он извлек из кармана записную книжку в потертом кожаном переплете и, заглядывая в нее, беззвучно шевелил губами. Несколько раз он собирался заговорить вслух, но словно не решался. Наша соседка по купе, до сих пор дремавшая миловидная девушка, открыв глаза, посмотрела на него. И, может быть, именно поэтому он, все время порывавшийся что-то сказать, произнес: — Я воевал в этих местах. — И добавил: — Мне было двадцать лет, когда я ушел на фронт... Девушка внимательно глядела на него, по всей видимости стараясь представить его молодым. И казалось, сам вагон, вздрагивая, прислушивался к его словам. — Тут стоял наш десантный полк, — продолжал незнакомец. — А здесь были траншеи. Я однажды сильно подвернул ногу. Во время атаки, понятно, бежишь не разбирая дороги. И ничего! А тут на ровном месте оступился. У прыгуна в высоту такое случается. Перевалил он через установленную планку. Обрадовался, расслабился раньше времени, неудачно приземлился и — растяжение связок. Примерно то же и со мной произошло. Долго болела щиколотка, пока не зажила... За окном мелькали деревья, кусты, телеграфные столбы. На лице нашего попутчика играли солнечные блики.
— Здесь я похоронил своего друга, — сказал он. — Два года мы с ним не виделись. А тут встретились, обнялись. Присели побеседовать, как сейчас помню, на ствол поваленного дерева. И прямо рядом с нами разорвался тяжелый снаряд. До сих пор у меня в ушах стоит истошный возглас медсестры: «Командира убило!» Стало быть, меня убило, думаю я. Но почему же тогда я все слышу? Или, может, убитый какое-то время еще все чувствует? Попробовал шевельнуть плечом, потом рукой. Все вроде в порядке. И ноги, похоже, целы. И голова на месте. Только со спины несколько длинных лоскутов кожи точно медвежьей когтистой лапой сняло. Пришлось заштопывать её потом. Одним словом, мне — ничего, а друга моего буквально всего изрешетило... Сколько лет уже прошло. Он замолчал. Мерно постукивали колеса. И смотрели на нашего попутчика с некоторым удивлением проводница с высокой прической, подметавшая коридор вагона, и рослый спортсмен, стоящий у открытого окна, не понимавший, что это человек все ходит точно неприкаянный, вздыхает, и я, лежавший на верхней полке, и пожилая женщина, укутанная в пуховый платок, та самая, которой он, бывалый фронтовик, уступил свое нижнее спальное место.
Был у нас один преподаватель. Медлительный, немногословный офицер. Капитан второго ранга. Мы вскоре подметили за ним одну особенность. Он плохо слышал. Этот преподаватель вел у нас один из предметов по специальности, и мы, пользуясь тем, что у него слабый слух, иной раз переговаривались между собой. Так все и продолжалось. Заканчивался учебный год. Близилась экзаменационная сессия. Нам предстояло основательно засесть за конспекты и учебники, наверстывая упущенное. Помню, преподаватель оторвал глаза от стола, окинул нас внимательным взглядом, спросил, имеются ли у нас вопросы по программе. И тут кто-то из моих друзей осмелился попросить его: «Товарищ капитан второго ранга, не могли бы вы рассказать нам какой-нибудь эпизод из военной практики?» Наш преподаватель, немолодой человек, слегка сутулый, с густой проседью в волосах, задумался. Он был в темно-синем офицерском кителе. Широкая орденская колодка на груди. Он еще немного помедлил, потом спросил, обращаясь как будто к самому себе: «О чем же вам рассказать?»
— Было это на Балтике, где я служил на минном прорывателе. Выловили мы как-то и решили отбуксировать ее подальше, на безопасное расстояние. Дело малоприятное, но необходимое. Отошли мы на восемь-десять кабельтовых в открытое море. Выбрали подходящее место. Мина, рогатая, позеленевшая от налипших на корпус водорослей, лежит на кормовой тележке. Есть в ней что-то чертовское, зловещее. А тележка на рельсах установлена. Все как надо. Стоит толкнуть тележку, и она заскользит по полозьям и освободится от опасного груза. А уж остальное, как говорится, дело техники. Слышу легкое поскрипывание. Стало быть, пошла тележка. Доносится шумный всплеск. Теперь медлить нельзя. Командую: «Оба полный вперед!» Ревут дизеля. Катер дрожит от напряжения, но ни с места. Сначала, понимаете, какое-то оцепенение на всех нашло. Ведь до взрыва остались считанные секунды. Чувствую, как у меня фуражка на голове сама приподнимается. Пять секунд. Четыре, три, две, одна. Ноль. Минус одна, минус две, минус три... Страшно медленно течет время. Кое у кого не выдержали нервы. Один моторист за борт сиганул. Поплыл куда-то. Потом, чувствую, фуражка на моей голове понемногу начинает опускаться. Пронесло, думаю. И вот что, скажу я вам, на поверку оказалось. Болт на оси рулевого вала крепится при помощи особого штифта. Каким-то образом случайно срезало его головку. И вал стал проворачиваться вхолостую. Но, на наше счастье, и заряд динамита, прикрепленный к мине, отсырел. Выходит, мы все в сорочках родились... Он говорил ровным, приглушенным голосом, словно бы стесняясь того, что сам был участником происшествия, о котором шла речь. Прозвенел звонок, а мы, потрясенные услышанным, еще несколько мгновений сидели не шелохнувшись. Мы взрослели, но детство то и дело прорывалось в нас. Мы то лазили по деревьям, то загорали на крышах, то играли в снежки, то гоняли по двору тряпичный мяч и, случалось, нередко отбывали заслуженное наказание за нарушение дисциплины.
Но звенел звонок. Мы входили в кабинет, рассаживались по местам и, затаив дыхание, слушали человека в морской , никогда не повышавшего свой голос. И каждое произнесенное им слово западало к нам в душу. Не знаю, заметил ли он перемену, происшедшую в нас. Сутулый, несколько скованный в движениях, как всегда в положенный час он переступал порог учебного класса, подходил к столу и глуховатым голосом произносил: «Здравствуйте, тема сегодняшнего занятия...»
Новые песни о главном. Глава седьмая, рассудительная
С позиции государства лучше всего все силы разделить на две группы: есть силы, которые считают, что для их полной реализации необходимо поскорей расправиться с государством, и есть силы, которым государство пока еще нравится. Непримиримость этих сил очевидна, потому что первые – агрессивны и не могут уже существовать в рамках государственных ограничений, а вторые вынуждены противостоять этой агрессии. То, что мы имеем сегодня, это некоторое естественное равновесие. Стратегия антигосударственных сил достаточно однообразна – к государству предъявляются претензии, потом оно, если неспособно организовать защиту, уничтожается под множеством надуманных предлогов. Такова была судьба Югославии и многих арабских стран. Теперь хочется прояснить, почему раз за разом не удаются схемы по устройству жизни в странах, которые испытали на себе грубое вмешательство извне. На сегодняшний день достаточно много людей живут на деньги тех, кому думать о том, что такое государство, не хочется. Но, поскольку думать надо, то за их деньги думают другие. Получается два разных государства – одно гладкое и причесанное, описание которого переходит из конспекта в конспект, а второе – реальное, ничего общего с конспектом не имеющее. Например, при рассмотрении Египта экспертами не учитывалось, что половина египетской экономики принадлежит генералитету, что на территории Египта существуют племена, у которых своя жизнь и своя экономика. Получается так, что всё, очень ясное на бумаге, совершенно не учитывает неформальные отношения, неизбежно возникающие в любом государстве. Именно неформальные отношения стабилизируют государство, обеспечивая ему дополнительную адаптивность. Симбиоз формальных и неформальных отношений в государстве, помноженный на традицию, стабилизирует основные проявления государства, но не описывается современной наукой. Поэтому, когда идет разрушение государства, в котором неформальная его часть уже состоялась, результат всегда будет далек от ожидаемого, потому что для формирования неформальных связей нужны, порой, не годы, а десятилетия. Это всего лишь вводная часть, которая лишь незначительно объясняет то, что происходит в России. Нужно сказать, что Россия сегодня может позволить себе небольшой заповедник, густо населенный политическими персонажами – и готовыми с утра до вечера приветствовать власть, и критикующими эту власть в дозволенных рамках, и так называемыми, представителями несистемной оппозиции. Это говорит лишь о том, что ситуация в России достаточно стабильна, и она себе такой демократический заповедник позволить может. Положение России стабильно и в мире, и во внутренней жизни. И на сегодня это факт. Если бы всё было по-другому, то демократический заповедник государства либо не мог бы существовать, либо выглядел совсем по-другому. Сто лет назад теоретики коммунизма в нашей стране говорили, что никакая политическая партия не может существовать без цели. Другими словами, сначала цель, а потом политическая партия, стремящаяся ее достичь и программа ее достижения. Как теперь говорят, повторяя американский термин, «дорожная карта». Давайте рассмотрим, какие цели ставят сегодня перед собой три наиболее авторитетные партии на российском политическом небосклоне. Начнем с «Единой России». Оказывается, у нее вообще нет программы. Есть весьма туманное «Программное обращение», принятое на съезде партии в 2011 году. Получается, что с формальной точки зрения партийного строительства это еще не партия, а некое политическое образование, преждевременно присвоившее себе партийный статус. Программное обращение начинается с преамбулы, в которой «Единая Россия» стала автором сразу всех достижений страны за последнее десятилетие. Из этой преамбулы мы узнаем, как нам сегодня хорошо и кого за это каждый из нас должен благодарить. Это не значит, что в «Программном заявлении» не ставятся цели, Они есть, и их даже много. Но удручающе часто появляются абзацы, начинающиеся со слов «мы должны», «нам нужно». Оказывается, «нам нужно быть сильными». Получается также, что «мы должны построить», и в этом главный смысл их работы. Утверждается, что наша экономика должна быть инновационной. Но, если честно, то никакая экономика не может не быть инновационной. Либо она – экономика, а, значит, инновационна, либо она не инновационна, и, значит, не экономика, а что-то другое. Оказывается, что в центре внимания «Единой России» находится человек. «Единая Россия» обещает «подставлять плечо» бизнесу и утверждает, что «будет вкладывать средства». Если «подставление плеча» – это неумный пиар-ход, то обещание «вкладывать средства» – это откровенное вранье тех, кто нечаянно путает себя с государством. У политической партии или политического образования нет достаточных средств, которые можно было бы вкладывать хоть куда-то, а если такие средства есть, то их сначала нужно задекларировать и признаться в наличии источников, о которых никто не знает. В противном случае, это всё заявления для красного словца. Так же звучит обещание модернизировать или создать 25 миллионов современных рабочих мест. Дело в том, что сегодня создание одного современного рабочего места не может быть дешевле 60 тысяч долларов (лет 10 назад оно стоило порядка 40 тысяч). Это означает, что «Единая Россия» должна за 20 лет найти где угодно и вложить в экономику не менее 1,5 триллиона долларов, но даже если сложить все депутатские зарплаты «Единой России», такой суммы все равно не наберется. Это порядка 34 триллионов рублей, если считать, что «эффективные менеджеры» не украдут и не допустят дорогостоящих ошибок. В противном случае, сумму нужно еще увеличить на 20%, и тогда замаячит цифра более 40 триллионов рублей, т. е., по 2 триллиона рублей в течение 20 последующих лет, из которых два уже точно прошли, а о 4 триллионах рублей, вложенных в рабочие места пока слышно не было. Еще оказывается, что «каждый работающий человек в России должен получать достойную заработную плату». Опять – каждый работающий должен. Это его долг, и если он его не осознает, то, значит, у него что-то не так с патриотизмом. Концовка обращения звучит потрясающе: «Россия должна принадлежать свободным, порядочным и ответственным людям. Уверены, так и будет». Это можно понять так, что сегодня Россия таким людям не принадлежит, и такая перспектива – это наше будущее. Дальше следует вообще анекдотичное: «Будущее — за нами!» Никто из единоросов не заметил, насколько двусмысленно звучит эта фраза. Получается, что, если мы их уберем, отодвинем, то будущее, которое за ними, откроется и нам. В обращении еще огромное количество обещаний, которые либо уже не выполнены, либо не могут быть выполнены, если будут реализовываться такими темпами (например, за оставшиеся три года достичь почти полной продовольственной независимости). Правда, все в этом программном обращении объясняется довольно просто – это предвыборный документ 2011 года. Выборы прошли, «партии власти» пора рвать на себе волосы, но публичные акции такого рода на нашем ТВ пока не отмечены. Теперь обратимся к программе КПРФ, лидер которой уже так долго говорит о наличии команды опытных профессионалов, которые могут всё, что этой команде пора состариться. Опережая конкретный анализ, сразу скажу, что основным недостатком программы КПРФ является попытка описать современные реалии языком столетней давности. Этот документ содержит в себе по сути две программы – программу-максимум и программу-минимум. Программа-максимум – это программа прихода к власти с целью построения сначала социализма, а потом – коммунизма. Нужно отметить, что социализм у КПРФ не простой, а какой-то необычный – «социализм ХХI века». Каким он должен быть, документ, по сути дела, умалчивает. Но попытка описать реалии нового века отсылками к учению Маркса-Ленина не выглядят сегодня убедительно. Программа-минимум содержит на удивление много совпадений с программным обращением «партии власти», особенно в той его части, где «мы должны». После весьма продолжительного и не вызывающего никаких сомнений в правильности перечня того, что надо делать, и заявлений о приверженности революционному развитию, документ призывает всех встать в ряды творцов будущего, потому что всё, что предлагает совершить КПРФ, достижимо только тогда, когда мы все, в едином строю будем бороться с властью компрадорского капитала А вот, если не бороться, бороться в замедленном режиме, или бороться так, чтобы не бороться, то документ, в случае его неисполнения, сразу получает обоснованное оправдание – мы с вами с властью компрадорского капитала не боролись, а КПРФ в одиночестве такое не по силам. Значительная часть документа посвящена тому, чтобы как-то объяснить наше недавнее советское прошлое и его некоторые неприглядные страницы, но делается это без необходимой страсти, и история получается блеклая, причем, далековатая от реальности. Есть некоторые вещи, которые подаются без необходимого основания. Например, невнятно очерчен «русский вопрос», который, по мнению партийных идеологов, совпадает с борьбой за социализм. Есть задачи, которые партия ставит перед собой (конечно, если мы все будем в ее рядах) и которые не могут не вызвать симпатий. Например, заявления о том, что нас нужно беречь от тлетворного влияния СМИ, защищать русский язык, не использовать вооруженные силы против народа, поднимать наше благосостояние, развивать науку и всё-всё остальное, что только развивается. Жаль, что о нашей с вами справедливости и «Единая Россия», и КПРФ говорят очень похоже, правда у КПРФ сильнее, чем у единоросов желание, чтобы богатые делились с теми, кто пока еще в наших рядах. Особенно радует желание коммунистов национализировать все недра и пользоваться ими в интересах всех граждан, тогда как единоросы гордятся «плоской» шкалой налогообложения и национализировать ничего не хотят. Естественно, несколько слов заслуживает и Либерально-демократическая партия, программу которой даже ленивый студент читать не устанет – она небольшая. Но я при первом чтении был потрясен программной задачей ЛДПР – не допустить к власти политических призраков. Убежден, что именно от этого зависит светлое будущее всей России. Тем более что самая программная цель ЛДПР – восстановление статуса России как великой державы (последние два слова написаны с большой буквы). Что Владимир Вольфович хочет положить на алтарь величия страны, я думаю, он и сам не знает. Объясняя название партии, идеологи ЛДПР сочли необходимым заявить, что либерализм – это, прежде всего, свобода мышления, а демократия – создание конкурентоспособной политической среды, исключающей монополию на власть. Дальше опять идет любимое политиками всех мастей «мы должны», а главной своей задачей ЛДПР видит создание механизмов, с помощью которых каждый из нас мог бы реализовать свой потенциал. Тут же возникает вопрос: сколько таких механизмов удалось создать ЛДПР за свои четверть века? Можно спросить по-другому: сколько веков понадобится ЛДПР, чтобы создать хоть один такой механизм, если она будет действовать такими темпами? Опять же, в программе ЛДПР, внятно прописано, что для того, чтобы все это (т. е., обещанное) реализовать, мы должны четко и ясно осознавать риски и возможности. Другими словами, если осознания рисков и возможностей не произойдет, то и обещаний как бы не было. О несистемной оппозиции говорить не хочется. Кроме требования бороться с коррупцией (которую своим врагом называют абсолютно все партии), криков «Долой Путина!»и призывов идти на баррикады, на которые больше всего горазды те, кто лишь наездами бывает в Москве из своего лондонского и иного далека, мотив конструктивности и созидательности, кажется напрочь отсутствует. Нужно сказать, что в отличие от оппозиционеров «болотного» толка, ЛДПР прямо настаивает на своей созидательности, говоря что сначала нужно построить новый дом, а потом рушить старый. Конечно, я с этим заранее согласен, но тут же всплывает замечание об осознании рисков и возможностей, и все превращается в условность, вполне достойную демократического политического заповедника в стране, которая могла бы быть лучше. Но у нее нет социального слоя, зарабатывающего столько, чтобы у него возникли экономические и иные интересы. У отсутствующего слоя нет партии, которая бы эти интересы отстояла. А у несуществующей партии нет программы, в которой бы говорилось не о том, как для каждого из нас построить счастье, потому что оно у каждого своё, а о том, как построить власть, которая была бы настолько умнее нас, что наш потенциал при ней возрастал бы многократно, и тогда нашему счастью не будет границ.
4 ноября 2013 г.
Ночные стихи
Границ этой ночи никто не видит, И цвет не различит тоже, А звезды спрятались от обиды Или, может, их вид сегодня ничтожен. И мне надоело подметать тишину, Как будто она – опавшие листья, А я – противлюсь упрямому сну, Как ветру противятся мотоциклисты.
Это удача — не думать, не знать, Не иметь представления, даже мысли О том, что уже никогда новизна Осенним дождем не брызнет. Будет просто капать с небес вода, Невнятно шурша в легком темпе анданте, И если я даже захочу всё отдать, То никто не придет и не скажет: Дайте!
Из-за пазухи дождь вынет рассвет, Опустит ниже тумана тени, И где — по инею, где — по росе Начнется посленочное движение. Свет безудержно будет брать своё, Всё больше притягивая дневную реальность. Дождь очнется, дремоту сольёт, И…
Автора этой книги зовут Джемс Паттерсон. Услышав это имя, мы вспоминаем кадры замечательного довоенного фильма «Цирк»: люди осторожно из рук в руки передают смуглокожего малыша, и каждый на своем языке напевает ему ласковую колыбельную: «Сон приходит на порог... Крепко, крепко спи ты...» Скоро вся страна знала имя маленького актера — Джим. Вспоминаем мы и песню, написанную к фильму композитором И.О.Дунаевским на слова поэта В.И.Лебедева-Кумача. Эта песня сразу же полюбилась советским людям:
Широка страна моя родная, Много в ней лесов, полей и рек...
Эту песню очень любил отец Джима — Ллойд Паттерсон. В 1932 году он, двадцатидвухлетний выпускник театрального колледжа, в группе прогрессивных американских деятелей литературы и искусства приехал из США в Советский Союз. Небывалый трудовой энтузиазм, всеобщий подъем, кипение строек первых пятилеток увлекли его. Ллойд остался в Советском Союзе, изучал русский язык. В 1933 году в семье Ллойда Паттерсона и Веры Ипполитовны Араловой, талантливой театральной художницы, родился сын Джим. Во время Великой Отечественной войны трагически оборвалась жизнь Л.Паттерсона, диктора Всесоюзного радио. Джиму тогда еще не исполнилось и восьми лет. ...Шло время, Джим подрастал. Его влекли море и поэзия. Он стал нахимовцем. Затем закончил Ленинградское военно-морское училище имени Ленинского комсомола. Служил на флоте. Но поэзия все больше увлекала его. Будучи старшим лейтенантом, он с отличием защитил диплом в Литературном институте им. А.М.Горького Союза писателей СССР. Однако годы учебы в Ленинграде оставили в душе Д.Паттерсона след на всю жизнь. И в этой книге, какой бы темы он ни коснулся, все рассматривается под своеобразным «морским углом зрения». Это — основа творчества советского поэта Джемса Паттерсона. В 1963 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла первая книга стихов Д.Паттерсона «Россия. Африка». Затем один за другим появились следующие сборники: «Хроника левой руки», «Рождение ливня», «Взаимодействие», «Зимние ласточки», «Красная лилия», «Залив Доброго Начала».
Огромное место в поэзии Д. Паттерсона занимает интернациональная тема, в которой звучат отголоски судьбы его отца.
Рассыпались в воздухе, промозглом и туманном, оскаленные вспышки, слепящие темноту, вел он передачи вместе с Левитаном, находясь на радиобоевом посту 1.
1 Все стихи в этой книге написаны Д.Паттерсоном.
Праздник пушкинской поэзии в Захарове. 1979 г.
Д.Паттерсон объехал едва ли не всю нашу страну. В его дневниках — записи о тружениках Урала и Дальнего Востока, о нефтяниках Тюмени и строителях БАМа. Он слышал биение пульса строек Нижнеангарска и Тынды, беседовал с мостовиками и тоннельщиками, присутствовал на перекрытии могучих рек Сибири, видел мерцающие огни Нурека.
Живу среди людей простых и сильных, А где-то подо мною разлита Не гулом установок холодильных Сработанная эта мерзлота... ........................................... И, вроде бы, ничем не исключительны. Но знаю, удивительны они: Тоннельщики по-своему значительны, Масштабы дел — космическим сродни!
Во время одной из встреч Джемса Паттерсона как-то спросили: — Что вас больше влечет — поэзия или проза? Он ответил: — В тот момент, когда занимаешься прозой, писать стихи не удается. Однако люблю и то и другое. На другом творческом вечере читатели поинтересовались: — Вы были знакомы с Михаилом Светловым. Расскажите о встречах с ним.
— Мне повезло: я неоднократно встречался с . Это был очень мудрый и очень заботливый человек. При всем моем уважении к другим нашим поэтам, не знаю более цельной поэтической натуры. Он умел подбодрить, поддержать начинающего. Михаилу Аркадьевичу нравилось мое стихотворение «В Переяславле-Залесском», наверное, за последнее четверостишие:
...Усталости не ведая с утра, вдоль древних башен, испещренных фресками, брожу я по местам залесским, как новоявленный арап Петра...
На конференции писателей стран Азии и Африки. Ташкент, 1975 г.
За последние годы Джемсу Паттерсону довелось побывать во многих странах Африки. Народная Республика Конго, Заир, Руанда, Бурунди, Замбия, Танзания, Мозамбик, Ангола — вот далеко не полный перечень маршрутов его поездок на тропический континент. Увиденное им за рубежом — не только туристические наблюдения. Это и поэтические размышления, попытки заглянуть в будущее государств, вставших на некапиталистический путь развития, и государств, ведущих борьбу за свою независимость. Член Союза писателей СССР Джемс Паттерсон был за рубежом достойным представителем нашей страны. Его стихи звучали в Соединенных Штатах Америки на вечере в «Обществе друзей Поля Робсона», с которым он встречался в Москве, близкого друга отца.
Вера в добро была музыке свойственна. То улыбаясь, то словно рыдая, вторила сильному голосу Робсона, с огненных клавиш рояля слетая...
В Обществе советско-мадагаскарской дружбы. Антананариву, 1976 г.
И в каждой такой поездке, дарующей незабываемые встречи с людьми разных национальностей, разных взглядов, разных профессий, рождались строки, в которых все сильнее звучало воспитанное с малых лет чувство интернациональной дружбы, взаимопонимания между людьми всей планеты:
...Но я помню, как что-то взволнованно пели мне Россия и Африка у колыбели...
Новые песни о главном. Глава пятая, демократическая
Демократия – одно из самых таинственных слов. Оно входит в нашу жизнь почти с пеленок, каждый уверен, что у него есть интуитивное представление о том, что такое демократия, и тем не менее… – пишется масса книг, в жарких спорах ломается множество копий, гибнут сотни тысяч людей, исчезают и появляются целые страны, происходит множество других событий, причем, как правило, чудовищных по своему пренебрежению к человеческой жизни и к будущему наших детей. И всё это освящается словом «демократия», т. е., власть народа. Давайте посмотрим, как шагает демократия по планете в последние десять лет. Ирак – более 100 тысяч убитых, масса преступлений против гражданского населения, разграбление музеев, уничтожение культурных ценностей. Ливия – 100 тысяч убитых, развал ливийской государственности. Сирия – более 120 тысяч убитых, конфликт продолжается. Египет – демократия пока не получается, получаются только массовые жертвы и разгул насилия. Несмотря на то, что помимо демократии существуют и другие способы управления государством, а понятия демократия и управление являются почти антагонистами, существует множество людей, искренне считающих, что демократия – это заранее хорошо, а всё остальное – плохо. Со всем уважением к человеческой искренности нужно сказать, что искренность – не универсальная добродетель, и многие ей не пользуются. Достаточно вспомнить, когда опьяненный свободой и демократией Советский Союз разваливался на глазах, всему народу вдруг дали подержаться за ваучер. В этой небольшой бумажечке были сконцентрированы многие чаяния людей – у каждого по ваучеру, значит, мы все равны, а равенство – это уже демократия, это значит, что я уже управляю страной. Так думали многие, сжимая обеими руками бумажку и не сознавая, что руки-то заняты. И эта бумажка сделала своё дело: пока ее держишь, автомат в руки уже не возьмешь, а те, чьи руки в это время были свободны брали в них всё то, что плохо лежало. Такова историческая миссия ваучера – создать иллюзию всеобщего равенства и на время занять руки. Теперь перейдем к практической стороне демократии. Провозглашать ее можно сколько угодно, но должен быть механизм ее реализации, иначе всё превращается в политические разглагольствования. На сегодня в демократическом устройстве существует только один практический механизм: каждый, обладающий правом голоса, может его отдать при голосовании. Этот счастливый момент, когда и пенсионер, и олигарх чувствуют себя равными перед избирательной урной, длится всего несколько минут, а потом это удовольствие мысленно похлопать по плечу олигарха откладывается еще на несколько лет. Именно этим и ограничивается сегодня участие населения в управлении государством. Спрашивается: зачем вообще нужен этот фарс? Причины, как минимум, две: чтобы человек в надежде еще раз подержать в руках бумажку не брал в руки что-нибудь потяжелее, и чтобы с помощью хотя бы такой процедуры освятить (теперь это называется легитимизировать) власть. Вы уже поняли, что ощущение демократии как-то связано еще с двумя ощущениями, преследующими человека не одно столетие – это свобода и равенство, без которых демократия была бы неполной, и объединяющее все эти ощущения понятие справедливости. Со свободой дело обстоит довольно запутанно. Но сразу хочу сказать, что сегодня это уже не та свобода, за которую сражались наши отцы и деды. Нынешняя свобода более абстрактна, за нее вряд ли сегодня кто-нибудь всерьез захочет положить голову. Ученые, которые пытаются как-то интерпретировать сегодняшнюю свободу, выделяют свободу негативную и позитивную. Чтобы не вдаваться в подробности, скажу только то, что сторонники либерального проекта предпочитают так называемую позитивную свободу, которая в социальном плане сводится к свободе выбора. Если человек имеет возможность выбирать, то он уже свободен. Собственно, на этом либеральная свобода начинается и заканчивается. Можно еще несколько слов сказать о выборе. Говорят, что выбор должен быть информированным, над ним не должен довлеть ничей авторитет. Поэтому меняются принципы школьного образования, из которого изымается учительский авторитет, а заодно под обстрел попадает семья с ее родительским авторитетом. Говорят, что только так можно воспитать истинного члена гражданского общества, пользующегося свободой выбора и несущего всю ответственность за него. Хотя это не имеет отношения к теме статьи, но не могу здесь не сказать о том, что в российском школьном образовании уже прозвучала фраза, которая сводит все задачи школы к «подготовке человека, способного выгодно продать себя на рынке труда». Думаю, что на этом экскурс в свободу можно закончить. Что касается равенства, то о нем говорится вне экономического контекста. В том смысле, что все равны перед законом, у всех членов демократического общества равные возможности. Эту тему можно продолжать до бесконечности, потому что она вынесена за пределы экономического контекста и в связи с этим практического интереса не представляет. Современное ощущение справедливости, наверное, самое искреннее; оно питает сходки на Болотной и на Сахарова, но, одновременно с этим, этим чувством легче всего манипулировать. Должен еще раз повторить, что сегодня идет борьба с государством как таковым, а для этого все средства хороши. Падение государства приводит к определенному периоду нестабильности , во время которого возникает много бесхозной собственности, которая сразу начинает привлекать новых хозяев. Здесь пора сказать, что демократия не любит конкретики. Поэтому чурается экономики и экономических рассуждений. Я уже упоминал о том, что, по мнению некоторых ученых, разница в экономических и иных интересах заканчивается тем, что над обществом появляется некая «элита». Это очень справедливое замечание, но оно справедливо лишь отчасти, потому что неполно. Начнем с самого начала. Во все века власть была достаточно уязвима. На нее любили посягать так же, как и на деньги. Владельцы больших денег знают, что иногда сберечь их труднее, чем заработать, а те, кто познал вкус власти, знают, что спокойный сон откладывается на неопределенное время. Посягательство на власть можно свести к минимуму, зная некоторые экономические закономерности, имеющие отношение к демократии и власти. Например, говоря о демократии, чаще всего подразумевают, что у человека могут возникать экономические интересы, которые он в демократической среде реализовать может, а в недемократической не может. И тут есть одна небольшая тайна. Меняются времена, меняются типы государственного устройства, но остается одно никем не писанное правило: если человек не может сохранить за собой от 15 и больше процентов от заработанного, у него никогда не возникнут экономические интересы, требующие объединения и, в конечном счете, посягательства на власть. Другими словами, потребность в демократии возникает тогда, когда человек может рассчитывать хотя бы на одну шестую того, что зарабатывает. Если основную массу населения держать в этих пределах, то можно сколько угодно рассуждать о демократии, поскольку реально она никогда ине пригодится. Конечно, за это приходится платить недоразвитостью внутреннего рынка и ненастроенностью экономики. Настроенная экономика – такая, в которой трети заработной платы достаточно для вполне комфортной жизни, а две трети идут на накопление для покупки предметов длительного пользования (одна треть) и для более масштабных проектов (длительные накопления). Из этого затем выстраивается система цен. Нужно сказать, что революция происходит не тогда, когда народ выходит на баррикады, а тогда, когда меняется структура цен. Между тем и другим иногда проходят годы. Если сравнивать с советским периодом, то сейчас структура цен иная – водка подешевела, основные продукты питания подорожали. Исторически, современный либеральный проект пришел в Европу из Соединенных Штатов вместе с вступлением этой страны в Первую мировую войну в 1917 году.. В нем круто замешаны идеи, связанные и с разными направлениями протестантизма, иудаизма, и с различными общетеоретическими представлениями, обретшими практические черты в США. Но, по сути своей, это проект, в котором происходит объединение очень туманных представлений о демократии с четкой идеей о том, что править должны всё-таки деньги. А теперь две самых главных вещи. Первая. Вам никто никогда не говорил, что вы ежедневно используете процедуру, которая в экономическом плане является высшим проявлением демократии – вы голосуете рублем. Каждый раз, когда вы тратите деньги, вы отдаете свой экономический голос за что-то, и пока это единственное проявление демократии, которое всегда с вами. Власть, которая не реагирует на поведение рубля, глуха к вашим чаяниям и не хочет слышать ваш голос. Вторая. Демократия в государстве должна ограничиваться партийной системой или системой общественных движений, но какого-либо отношения к государственному управлению иметь не может, как не может демократия присутствовать, например, в вооруженных силах. Да, государство должно оставлять некое пространство для политических игр, в которых могут реализовываться определенные представления человека о том, как он должен себя вести в социальной среде. Но, начиная говорить о демократии, мы плавно переходим к идее свободы, которая, как ни странно, обладает тем большим потенциалом, чем больше запретов на нее наложено конституцией, государственным или религиозным правом. Так, например, в ортодоксальном иудаизме система законов Галаха рассматривает ограничение полной свободы как способ уберечь народ от неправедных, с точки зрения религии, действий. Но в нашей короткой пьесе пора уже возникнуть новым действующим лицам. Это государство и власть, а также присутствующие при этом зрители в лице народа, которого считают творцом истории. Откуда берется государство, как ведется в нем идеологическая борьба, как мирить вечные устремления человека с сиюминутной ситуацией, и почему как сказал великий кормчий, государство не может существовать без внешних врагов, мы рассмотрим в следующей главе. А в завершение этой главы самая таинственная фраза великого китайского вождя: демократия выходит из дула винтовки.
Кадриорг — старый таллинский парк, любимое место воскресных прогулок. Говорят, вековые дубы посажены здесь Петром. Очень может быть; Петр жил здесь, сохранился его домик на дальней дорожке. Поздней осенью, в парке пусто. Черные руки дубов вытянуты в небо. Между толстыми темными стволами просвечивает осеннее море. Дорожки устланы плотным слоем сопревших листьев, уже потерявших осенние краски. В одном из домов на окраине парка живет Юрий Михайлович Крамской. Был у него один, много раз повторявшийся сон. К нему приходила мать. Но не молодая, какой он ее потерял, когда она пришла с рынка в девятнадцатом, где продавала отцовский сюртук; она тогда села на стул, простонала: «Юрочка, плохо мне» — и упала со стула. Во сне к нему приходила старушка, какой мать могла стать в эти годы. И всегда появлялась, когда было ему тяжело. Так бывало перед тяжелыми боями в войну, так было, когда Василиск вынес свой страшный приговор. Мать входила к нему с узелочком: «Я останусь с тобой, сыночек». Во сне он обнимал мать за плечи, и она уходила и растворялась в ярком солнечном свете.
Мать перестала появляться во сне с тех пор, как с ним Леночка. И вот сегодня мать снова пришла. Но не старушка с узелком в руках. Молодая, какой была в девятнадцатом. В комнате была полутьма, словно плавал туман. Мать распахнула окна, и в дом ворвался солнечный свет. Свет разогнал туман, наполнил собой все углы. «Ты видишь, Юрочка, какой нынче день, — сказала мать. — Вставай поскорее. А я — пойду. Ты и сам теперь справишься. У меня много дел». И раньше чем он успел остановить ее, мать ушла. Он проснулся. В окно светило солнце. Юрий Михайлович позвал: — Леночка! И она откликнулась: — Я-а... Юра, милый, я не хотела будить тебя, ты крепко спал... Звонил Сювалепп... Профессор сделал все необходимые исследования, и диагноз его подтвердился. Разумеется, нужно беречься, но тяжелый страх перед неизбежным исчез. И у Леночки словно камень свалился с души.
В воскресенье пришли Ростислав с Алей, Никита с Антониной, Фрол со Стэллой. Антонина и Стэлла стеснялись, но Юрий Михайлович сказал Ростиславу: «Пусть приходят обязательно с женами». В маленькую таллинскую квартирку Елена Сергеевна перевезла с Галерной все, что ей напоминает о брате, Юрию — о друге юности. На стенах висят фотографии. На столе лежит рукопись, над которой Юрий Михайлович работает. — Ну вот, великое братство нахимовцев, как вы его называете, снова вместе, — встречает Юрий Михайлович сына, его друзей и их жен. Он их знал почти мальчиками и девочками. Теперь это взрослые люди; но для него они — по-прежнему мальчики. («Славные у них лица, у молодых строителей жизни, мне пришедших на смену», — думает Юрий Михайлович.) — Ну, рассказывайте, рассказывайте...
27 июня 2009 г. парад по случаю 65 годовщины нахимовских училищ возглавили ветераны - выпускники Тбилисского нахимовского училища.
Ему рассказывают. Никита — о своих катерах (Крамской не перебивает, хотя уже знает о них от Миши Щеголькова); Фрол — о дивизионе и о новых чудо-кораблях, которые получает. Он объявляет Ростиславу, что тот первым будет осваивать новое чудо. Отец поздравляет сына и с хитрецой говорит Фролу: — Смотрите, не ошибитесь, Фрол Алексеевич. Фрол твердо отвечает: — Не ошибусь. И Юрий Михайлович, старый моряк, давший путевку во флотскую жизнь и Живцову, и Никите, и сотням других молодых моряков, осчастливлен этой оценкой. Юрий Михайлович вспоминает, как пришли они к нему в такой новенькой форме, что, казалось, кителя топорщатся на плечах, и как шаг за шагом, день за днем, месяц за месяцем осваивались с морской службой, становились настоящими моряками. Без ложного стыда Юрий Михайлович может сказать, что в этом и его большая заслуга. Первую половину жизненного пути они прошли, не сворачивая с дороги. Может быть, это он заложил в их сердца ненависть к тем, кто кривит душой, пытается обмануть самого себя и других? Могли вырасти из них Суховы и Беспощадные... А выросли Живцов с Рындиным, люди не только высокой технической культуры (нынче на одном лишь морском глазомере не проживешь), но и настоящие, разносторонние люди. Вон как легко перебрасывается разговор у них со стихов на «Пер-Гюнта», показанного в эстонском театре, с симфонии Брамса на выставку акварелей в Доме художников. Что их ждет впереди, этих славных людей? Тяжелые испытания, тяжелее тех, которые прошло старшее поколение? Или же жизнь, когда не будет ни войн, ни опасностей их внезапного возникновения, ни страха за жизнь своих ребятишек?
«Волна». Акварель тбилисского нахимовца Юрия Николаевича Курако.
Крамской с удовлетворением смотрит на Алю, эту славную девочку, с которой Ростислав так хорошо живет; Юрий Михайлович знает, что может быть скоро он будет иметь внука, внучку. А вот Глебу — не повезло. Его Инна ушла от него к скульптору, лепившему с нее «Весну». Чего другого можно было ожидать от легкомысленной девицы, пожелавшей получше «устроиться»? Бедный Глебка! Он Инну и сейчас очень любит, весь осунулся и поблек. — Дорогие друзья! — встает Фрол. — Совершенно случайно я узнал, что сегодня день рождения Юрия Михайловича. Не будем уточнять, сколько ему стукнуло лет, но порадуемся, что мы собрались у него именно в этот день. Один из моих бывших начальников любил афишировать день, когда он был рожден на свет своей мамой, и еще больше любил принимать знаки внимания, главным образом вещественные. Подхалимам была лафа, а не жизнь! А высокопарные речи! Можно было подумать, что не родись на свет тот, кстати очень некрупный начальник, — весь флот провалился бы в тартарары! Но сегодня, если бы я раньше узнал об этой дате, я бы приволок самый что ни на есть увесистый торт. Из подхалимства? Нет! От любви! И от глубокого моего уважения. Получается и у меня высокопарная речь — уж вы не обижайтесь на меня, Юрий Михайлович! Юрий Михайлович! — Фрол волнуется, лицо его покрывается багровыми пятнами. — Спасибо вам за все... а за что — за все? За то, что вы сделали нас моряками. И — честными людьми. Вы всегда говорили нам, что пытались в юности своей делать жизнь с Ленина. И я, и Никита — мы тоже поклялись делать свою жизнь, как и вы: с Ленина. Не знаю, удалось ли нам это, но мы старались... и стараемся... жить по совести, по правде, по чести. Мы видим перед собой живой пример — вас...
. С цветными иллюстрациями. ссылка для скачивания.
— Ну, уж вы, Фрол Алексеевич, перехватываете, — с улыбкой перебил его Юрий Михайлович. — Икону с меня писать нечего... — Я не иконописец, Юрий Михайлович! И не подхалим. Я от всего своего беспокойного сердца скажу: спасибо за то, что нас драили, не спускали промахов, наказывали, когда мы заслуживали, чтобы нас наказать; но, я верю, любили нас. И у меня сейчас в подчинении много людей, все — моложе меня, и я тоже драю их, не спускаю промахов, наказываю за обдуманные и необдуманные проступки, но, честное слово, люблю их, чертей, и постараюсь, как вы из нас, воспитать из них стоящих моряков! — Чудеснейший вы человечина, Фрол Алексеевич! Дайте я вас обниму... — и Юрий Михайлович крепко обнял Фрола.
10
— Ты знаешь, Леночка, — сказал Крамской, когда гости ушли. — Сегодня — самый радостный день моей старости. — Старости? — искренне удивилась Елена Сергеевна.— У Цвейга есть выражение — «закат сердца». Закат наступает тогда, когда человек опускает руки; злится на молодость, которая кажется ему слишком шумной, и думает только о прошлом. Вот это — старость. А твоему сердцу далеко до заката. Оно тянется не к старикам — к молодым. Ты слышал, какие у них разносторонние интересы? Хорошая растет молодежь! И они приходят к тебе; ты им нужен. Им нужна твоя мудрость. Но если для них ты уважаемый и почтенный учитель, то для меня ты останешься всегда молодым...
Октябрь...
Черные ели треплет колючий северный ветер. Клен сбросил последние листья. Сухие снежинки кружатся над водой, оседают на крыши, крытые дранкой и шифером, на цветы, убитые холодом. Только сирень не растеряла еще свою зелень, но и ее листья уже съежились. Багровые тоже схвачены первым морозом. Тучи почти окунаются в холодные волны. Прохожу мимо домика, в котором жил Юрий Михайлович Крамской. Сад просматривается насквозь, он засыпан первым снежком. Здесь с веселым лаем носился Буян. Недавно еще раскрытые окна — закрыты. Навстречу идет председатель колхоза Ханнисте. Он в отличнейшем настроении; в сети пошел нынче сиг, колхоз перевыполняет план и получит премию. Яанус Хаас в своей дареной машине едет в магазин за продуктами. Он один, Элли учится в Таллине. Николай Николаевич Аистов верхом объезжает границу; конь серый, норовистый, в белых чулках. Снег сыплет все гуще, вихрятся снежинки. В бухту приходят корабли. Новые корабли, таких не было раньше. Я вижу их в первый раз. Может быть, ими командует Фрол Живцов, мой старый знакомый, а одним из кораблей — Ростислав. На этот раз никто из моряков не сошел на берег. Корабли бросили якорь на рейде.
Возвращаясь, встречаю пограничный патруль. Впереди выступает наследник Мудрого — Гром. Воспоминание о Мудром осталось на заставе навеки: скульптор-пограничник вылепил голову погибшего пса. На днях рыбаки вытащили на берег моторки и шхуны. Бухта замерзнет. Кивиранд накроется снегом. Наступит зима. И, поскольку разговор шел об осени, приходится ставить точку... Шесть лет назад в другой книге, рассказывая о первых шагах на флоте лейтенантов Никиты Рындина и Фрола Живцова и о воспитавшем их Юрии Михайловиче Крамском, я заканчивал: «Если бы они могли заглянуть в свое будущее не на десять, на двадцать лет, а всего лишь на год, на два или на три!.. ...Но не будем забегать вперед. Я боюсь, что поведу горячо любимых героев безоблачным, легким путем; до смерти хочется, чтобы любимые были счастливы, в жизни». И сейчас я надеюсь вернуться когда-нибудь и к Крамскому, любимому мной Человеку, и к Ростиславу, и к Никите, и Фролу, ко всем, о чьих судьбах я рассказал в этой книге. Я не знаю, что случится с моими героями через год, через десять лет, завтра. Но хочу встретить их в добром здоровье...
...А снег все сыплет и сыплет, и огни кораблей едва светятся в морозном тумане. Переночевав, корабли уйдут в Балтику. Доброго вам пути, моряки!
Балтика 1961-1962
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
