Сейчас я не помню, с какой целью мы тогда вышли в море и что там делали. Помню только, что на следующий день утром, а это было запомнившееся мне 18 августа 1954 года, мы уже возвращались в базу. С ночи начало штормить, и к утру море разыгралось на полном серьёзе. Лобовой ветер гнал которые обрушивались на мостик, и вода водопадами низвергалась в центральный пост. Будучи уже мокрым до последней нитки, я скатился с мостика в центральный, мысленно повторяя, чтобы не забыть, три схваченных наспех пеленга. Проложив их на карте, нанёс место. Было это в двенадцати кабельтовых от острова Большой Олений. Ещё я успел сделать соответствующую запись в навигационном журнале, как услышал наверху громкой голос командира: «Стоп дизеля! Оба мотора средний назад! Оба полный назад! Человек за бортом! Кормовую швартовую команду наверх!». Я выскочил на мостик. Командир с непокрытой головой смотрел назад, куда мчалась лодка задним ходом и кричал: «Линде держись!» И там кабельтовых в трех среди бушующих волн периодически показывалась голова Олега Линде, который совсем недавно стоял на мостике слева от ограждения. Погасив инерцию, лодка прикрыла его своим бортом от ветра, но не от бешенных волн, которые швыряли его как тряпичную куклу. За борт полетели два спасательных круга, в один из которых Олег сумел влезть. Время для нас остановилось, потому не могу сказать, сколько его прошло, когда волна забросила Олега почти на палубу и я чуть не ухватил его рукой, но откуда-то сзади нас всех накрыло тяжёлым водяным валом и мы держась друг за друга и за леер еле удержались, захлебываясь горько-солёной водой. Через мгновение мы увидели Олега уже метрах в тридцати. Он находясь в круге, в намокшем ватнике и плаще поверх него, уже не шевелился опустив голову в воду. Я даже не заметил, когда торпедный электрик старший матрос Лупик успел раздеться до плавок и обвязать себя вокруг пояса бросательным концом. Он прыгнул за борт, вцепился в Олега, и мы изо всех сил потянули их за бросательный конец. Уже казалось, что вот сейчас все закончится и мы спасём Олега, тем более, что высокий гребень волны поднял его вместе с Лупиком и понёс на нас. Я успел только заметить, как их ударило высоко об ограждение рубки, и тут нас всех снова накрыло волной. Когда она отхлынула, мы увидели что оба круга плавали далеко друг от друга и Олега нигде не было. И Лупик уже не шевелился. Мы быстро вытащили его на палубу и утащили на мостик, где привели в чувство. Море бесновалось, заваливая лодку то на один, то на другой борт, ревел и выл ветер, срывая клочья пены с гребней волн, а Олега уже не было. Вот так, был замечательный офицер, моряк, друг, хороший человек Олег Линде и в течение нескольких минут его не стало.
Долго мы ещё маневрировали вокруг нанесённой мною точки на карте. Но всё напрасно. И тогда я вспомнил давнюю картину. Стоим мы с Олегом перед и она, бывшая только что приветливой, вдруг потемнела лицом и сказала Олегу: «Тебе гадать не буду, кончилась моя сила и больше я ничего не вижу». Тяжело и долго все мы, его друзья и сослуживцы переживали утрату, но, как говорится, время лечит, и жизнь несмотря ни на что идёт вперед. Вместо Олега скоро появился новый командир БЧ-III Рудольф Сахаров, старпом Кулаков убыл с лодки ещё до этого события, и вместо него пришел Старцев, а у меня появился помощник – молодой лейтенант, командир рулевой группы Овсянников. Однако ещё долго, нет-нет да и возникала в моей памяти эта жуткая картина. Потеряв друга, который с первого моего появления на этой лодке, не мешкая ни секунды, протянул мне руку дружбы и помощи, и с кем мы без малейшего сомнения друг в друге прошли по дороге нелёгкой службы в течение полутора лет, я вдруг понял, что фактически ничего о нём не знал. Ни откуда он пришёл, ни как он стал таким, каким был. Это не очень похвально с моей стороны и как-то оправдывает меня только то, что и Олег так же мало обо мне знал. В этом мы с ним были схожи до крайности. Мы просто дружили и слепо без оглядки верили друг другу, не сомневаясь ни в чем. О личной жизни его я знал только то, что у него есть жена и дочь и что сам он сирота. Даже, кто он по национальности, я не знал. Да и он этого тоже не знал. Его подобрала в 1941 году отступающая из Латвии часть Красной Армии. Он знал только своё имя, а фамилии не знал. По его имени в детском доме его записали русским, а фамилию дали командира подобравшей его части. Это я не от него самого услышал, а от кого-то другого, не помню уже. Не больше этого и Олег обо мне знал. Были очень схожи и наши характеры. Не случайно капитан Сафронов, начальник строевой части бригады, называл нас братьями. Как-то сижу я в своей каюте, пишу какую-то бумагу, он заходит и спрашивает, а где брательник твой? Какой брательник? – спрашиваю я. «Какой, какой. Олег, вот какой, - говорит он. Какой же он мне брат? – спрашиваю я. А кто же? Вас же по мордам отличить только можно, а по повадкам вы одна и та же шпана. Оба хохмачи несусветные. Только Олег, в отличие от тебя, умеет в передряги не попадать, потому как по опыту уже «Жиган», а ты пока простой «урка». Сущую правду выразил капитан Сафронов. А вообще, должен заметить, все мы тогда многим похожи были друг на друга, поскольку у нас были единые условия жизни и единые интересы. Ни у кого и намека не было на какую-то недвижимость, ни дач, ни машин, ни даже своего постоянного угла. Даже одеты были всегда одинаково, и единственной личной собственностью у каждого была только одежда, обувь да деньги с куревом. Но и тем мы в любую минуту готовы были поделиться друг с другом. Но у нас с Олегом все-таки общего было больше. Оба мы с детства стриглись только под бокс и никогда не пользовались никакой парфюмерией. Он говорил, что от мужчины пахнуть должно только табаком. Теперь вот мне одному приходится не пользоваться парфюмерией, и я до сих пор не терплю запахов ни одеколона, ни лосьона. А под бокс уже не стригусь, потому, что для него уж не хватает волос на голове.
Личная жизнь у всех нас была только тогда, когда с нами были наши семьи, а значительную часть своей жизни мы были в разлуке с ними. И тогда, кроме службы, у нас ничего не было. Тогда мы и после неё не всегда возвращались в свои дома, а оставались в части, и время у нас, практически, не разделялось на служебное и личное. Много раз я слышал выражение, что раньше всех из жизни уходят лучшие. Это полностью относится к Олегу, потому что он был лучший из нас. Я не помню, чтобы он когда-либо был в унынии или в безделии, и на него, в какой-то мере, вынуждены были равняться другие. Он мог быстро принимать решения и воплощать их в результат. На самой заре моей службы был с ним случай, когда он, будучи в патруле в Баку, решительно ликвидировал драку большой толпы, не колеблясь применив оружие. А ведь он мог этого и не делать, ничем не рискуя, пройти мимо, не подвергая опасности ни жизнь свою, ни карьеру. Дрались-то гражданские лица – азербайджанцы с армянами, и вовсе не дело военного патруля туда вмешиваться. На это есть милиция, которая тогда почему-то не очень спешила. А Олег полез, хотя прекрасно понимал, что такое драка азербайджанцев с армянами. Потому и трепало его так долго после этого начальство. И ещё один штрих. Во время перехода по внутренним водным путям всего каких-то пару месяцев исполнял он временно обязанности старпома, но вся команда увидела в нём настоящего старпома. Он был заметно строже, внимательнее, чем штатный старпом. Был строг, справедлив и, главное, умел быстро навести порядок, как говорится, без шума и пыли. Из него в будущем получился бы настоящий боевой командир высокого ранга. Однако моя философская пауза опять затянулась, так что перехожу на основную линию своего повествования.
4.
Во всех отношениях ритм моей службы выровнялся окончательно и она, эта служба, пошла без помех. Я уже был известен как опытный штурман и вообще толковый офицер. Не самый лучший, но среди таковых. был во мне уверен. Все курсовые задачи вверенная мне боевая часть I-IV сдавала с хорошими результатами, но самым главным я считаю то, что в ней господствовал подлинный дух товарищества и взаимопомощи, доверия и ответственности каждого за всех и всех за каждого.
В 1955 году помощник командира Постников убыл в длительную командировку, и мне часто приходилось выполнять и эти обязанности. Нередко меня посылали в море и на других лодках, где в данный момент почему-либо отсутствовал свой штурман. В тот год условия плавания усложнялись. Лодок стало много, и чтобы всем хватало места и времени для боевой подготовки в море, старых полигонов уже не хватало, стали нарезать новые, в новых районах, которые к обеспечению навигационными условиями были ещё недостаточно подготовлены. В некоторых было всего по два-три достоверных ориентира на карте. Часто при плавании там вблизи берега можно было использовать для определения места только способ крюйс-пеленга. А я ухитрился разработать и применял потом свой способ двойного крюйс-пеленга, когда на один ориентир через 40-50 градусов берутся не два, а три пеленга. И параллельно себе в точку счислимую переносится не только первый, но и второй пеленг. Когда Эрдман об этом узнал, он долго, как мышь на крупу, присматривался к этому новшеству, потом одобрил, но распространять его почему-то не решался. В связи с этой обстановкой, я всё-таки кое-что отмочил. Просто не мог не отмочить. Такая уж была моя натура в то отчаянное время.
Как я уже отметил, навигационное обеспечение новых полигонов было слабое. И хотя штурмана практически всех лодок со временем нашли и точно определили много новых ориентиров на берегу для пеленгования, то есть приметные мысы, скалы или вершины гор, но на картах они своих названий не имели, и при записях в навигационных журналах их приходилось не отмечать, что в случае навигационной аварии могло привести к уголовной ответственности или же очень путано писать, что тоже в указанных случаях затрудняло возможность оправдаться. К примеру, взял пеленг на не обозначенный на карте мыс и пишешь: «мыс поросший кустарником в двадцати пяти кабельтовых к востоку от восточного мыса такой-то бухты». Я же, недолго думая, напридумывал всем этим ориентирам свои названия и на карте написал тушью. Так появились мысы: «Хмырь», «Недотёпа», «Весёлый», «Дурковатый» и горы: «Приземистая», «Бармалеева» и другие. Для меня всё сразу упростилось, но однажды произошло то, что неминуемо и должно было когда-нибудь произойти. Флагштурман имел обыкновение иногда на практических занятиях в штурманском кабинете использовать навигационный журнал какой-нибудь лодки, чтобы по нему делать всем штурманам прокладку. Это проще, чем каждый раз сочинять задание. И вот пришла очередь моему журналу. Флагштурман положил его во главе класса и все начали по тому, что там написано прокладывать на картах курсы и наносить места. И через некоторое время начались недоумённые вопросы и возмущения. «Что за фигня? Тут в журнале пеленг на какой-то мыс «Хмырь», а на карте его нет». Эрдман кинулся разбираться и у него глаза полезли на лоб.
– Щербавских, – спрашивает, – ты на каком море плавал?» Я конечно объяснил и обосновал эту новую географию. Было много хохоту и занятие было сорвано. Как я уже обмолвился выше, Полярный в пятидесятые годы был кузницей кадров подводников. Но нужда возникала не только в корабельных специалистах, требовались также и штабные специалисты. Поэтому Эрдман начал приглядывать среди штурманов кандидатов в флагманские штурманы. По успеваемости в этих науках выделялись трое. Лучшим был Громов, потом и я. Первым предложение учиться по повышению штурманской квалификации получил Громов, но отказался. А Владимиров допустил оплошность, не углядел и посадил лодку на мель возле Святого Носа. И тогда Эрдман насел на меня. Но и я идти в флагманские специалисты тоже не захотел. Уж очень я не любил бумажную работу, да ещё с моим почерком. Потом я совсем был не уверен, что эта должность по мне. Я вовсе не считал себя настолько грамотным, я не освоил много тонкостей в штурманском деле, а просто набил руку в простейших навыках прокладки и определения места в море. А потом мне просто везло, потому что я любил экспериментировать, часто шёл на любой риск. Мне было интересно распутывать всякие запутанные обстоятельства плавания. Но тут я рисковал сам. А разве допустимо учить рисковать других? Это не только не этично, но даже преступно. Как говорится, нельзя брать грех на свою душу. Когда я представлял себе, что вот я сижу в тёплом кабинете, весь из себя наглаженный напричёсанный и листаю не спеша разные документы, а в это время мои вчерашние товарищи, друзья и собутыльники на раскачивающихся мостиках. И студёная волна через зашиворот заливается им в штаны и сапоги и выливается из них через голенища, мне становится очень не по себе. И каково мне будет поучать невыспавшегося небритого штурмана в провонявшем соляркой ватнике, делать ему замечания за неаккуратные записи в навигационном журнале, помня, что неаккуратнее моего журнала отродясь не было. Но и не это ещё главное, что меня останавливало. Главное, я привык всегда быть в коллективе, занятым трудным, но весёлым делом, где все друг друга понимают. Мне казалось, что там в персональном кабинете я потеряю своё лицо, одичаю, зазнаюсь, охамею, разнежусь и сопьюсь от скуки. Я понимал всё же, что это далеко не так, работают же там люди. И неплохие люди. Но это они, а не я. Я так не смогу. И я тоже наотрез отказался. И продолжал идти по дороге, которая меня выбрала.
Нравилось мне при стоянке на якоре нести с ноля до четырёх утра. Собакой такая вахта называлась. А я любил стоять на мостике именно в это время. Ночь. Все жители этого света спят. Тишина. Небо, Запрокинешь голову, а звёзды как жар горят, кажется, даже потрескивают. Созвездия, как бриллиантовые ожерелья, разбросанные в бесконечности щедрой рукой. Смотри и восхищайся! Волны тихо плещут о борт, кажется о чем-то с лодкой шепотом разговаривают. И лодка притихла, как лошадь в стойле. Набегалась за день, бедная. Вот теперь отдыхает, дремлет. И покачивается с носа на корму. Спи, родная, не тревожься. Я постою, покараулю. Думать ночью хорошо. Сколько в голову всякого приходит, откуда всё это только берется. Днём-то думать некогда, только успевай поворачиваться А тут думай, о чём хочешь и сколько влезет. Если бы можно было всё то, что приходит в голову, задерживать и запомнить. В мире ведь столько интересного и непонятного. Столько услышанного, столько прочитанного, столько наук постигнуто и в школе и в училище. И всё равно много непонятного. Не очень верится тому, что постигалось на уроках. Уж больно всё просто выглядит. В мире же на самом деле всё намного сложнее. И ещё я на мостике ведь был не один. Со мной всегда стоял мой подчинённый рулевой-сигнальщик. Было интересно и полезно поговорить с теми, чьими судьбами мне вменено моими обязанностями распоряжаться. Это издали или в строю все они неприметны, как простые ветви единого дерева, а когда выслушаешь и осмыслишь простые нехитрые рассказы каждого из них о себе, начинаешь понимать ценность и неповторимость каждой жизни. А то, бывало, сочинял я стихи, и такая слабость была мне присуща. Не какую-то там лирику, а скорее всего что-нибудь юмористически сатирическое, в общем смешное. Я это не записывал, сочинял, иногда рассказывал веселья ради и забывал. Однажды стою я под козырьком, а наверху матрос Федченко своим зорким глазом озирает. Посмотрел я на него, вспомнил недавнюю передрягу, в которую мы с ним однажды попали и как-то неожиданно в моей голове начали зарождаться стихотворные строки об этом событии.
А было вот что. Пару недель назад отправился я с ним на катере в Росту в гидроотдел за картами. Поскольку они секретные, я, естественно, был вооружён пистолетом «ТТ», и он ко мне в помощь был сопровождающим назначен. Пока я в гидроотделе заказывал карты и оформлял всякие бумаги, Федченко, с моего разрешения, отправился в магазин на противоположной стороне улицы за куревом. Я всё оформил, мне сказали, что карты будут готовы через пару часов, и я вышел. А Федченко нигде нет. Перешёл через улицу, зашел в тот магазин. И там его нет. Спрашиваю у продавщицы, был ли здесь матрос? Да, говорит, был. Только его патруль забрал на выходе. Не знаю, говорит, почему. Такой симпатичный, вежливый, а они его почему-то забрали и увели. Наверное в комендатуру. Делать нечего, пошёл я быстрым шагом в комендатуру, вызволять из беды подчинённого. Но дойти туда мне помогли. Откуда ни возьмись вырулил из-за угла патруль в составе капитана 3 ранга и двух старшин. И этот капитан 3 ранга меня спрашивает, почему у меня справа на шинели какой-то бугор, что я там прячу?. Я объяснил, что у меня под шинелью пистолет, так как я прибыл за секретными документами. – А почему вы его не носите как положено, на ремне поверх шинели? – удивляется он. Я вас задерживаю, – говорит, – за нарушение порядка ношения оружия. Следуйте за мной. И так я прибыл в комендатуру, где и встретил своего Федченко. Задержали его потому, что у него не оказалось документа, объясняющего, почему он находится в городе вне своей части. Ведь командировочное предписание на нас двоих было у меня. Тогда со всем этим было строго. Только и гляди!. За мой проступок дежурный по комендатуре определил мне наказание: в течение часа проводить строевую подготовку с задержанными за различные нарушения матросами. Федченко это не касалось, так как он ничего не нарушил, а задержан был для выяснения обстоятельств. Но он заявил, что не хочет без толку сидеть в комендатуре и лучше будет заниматься строевой подготовкой вместе со всеми, чему дежурный не возражал, а наоборот, отнёсся к этому желанию одобрительно. И так, я в течении часа командовал строем из двенадцати матросов… Объяснив, что за стихи сложились в моей голове там на мостике лодки при взгляде на вахтенного сигнальщика, теперь продолжаю.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
... ...Над старым садом тоже тишина Как много лет назад, в далеком «где-то», И копий длинных жесткая стена Стоит здесь вечно... и зимой и летом Здесь каждый шорох мне давно знаком И каждый лист напоминает что-то То степи опаленные огнем То трупы на обугленных высотах Чужих морей чудесную лазурь Гортанный говор темнокожих женщин И отголоски отгремевших бурь И в церквях старых восковые свечи... Данным - давно, все было и прошло И шпаги в бурой крови поржавели Их острие до сердца не дошло Как пуля, не пробившая шинели... Кавалергардов мертвых кивера И кровь на белых куртках словно вишня Ушло, прошло... сегодня и вчера А я грущу, рычу, страдаю, кисну... О мой стилет! Забудь же ножен ночь... Вонзайся в сердце молнией стальною Гони их всех в могилу, к черту, прочь Не обходя их жизни стороною... Чтоб бой гремел! Чтоб траков жестких лязг Слился со звоном стали благородной И захлестнул болото скучных дрязг И безнадежность ресторанов модных
... Тихо капает ржа с потолка В перископ наш заглядывают волны Где-то там, в синеве далека, Океан просыпается сонный Сводки, сводки... несутся сквозь ночь Уничтожить, разбить, ударить Где-то надо кому-то помочь Караваны ко дну отправить... В перископ наш заглянет волна. Малой точкой на карте мира Укрывает нас глубина От гремящих степей Заира Неисправности как назло Нервы треплют начальники круто Губы шепчут, не повезло Не добрались мы до Мобуты
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Теперь я должен написать о том, о чем мне писать не хочется, но и не написать нельзя, потому, что это часть той дороги, по которой я так долго и упорно шёл, не сворачивая ни на какую манящую в сторону тропинку. Не я же выбрал эту дорогу, она меня выбрала, и я обязан показать её всю. И то, о чём я не решаюсь начать повествование, возникло давно в середине пути, но тогда я этого не разглядел. Не всякому человеку дано заглянуть в будущее. Мне тоже. И ещё одна точка над «и». Последняя. К тому, о чём будет сказано ниже, всякий человек волен отнестись по своему разумению, и я не обижусь даже если кто-то усомнится в неподвижности моей крыши. Что было, то было. Главное, лично я в этом уверен, потому что по воле обстоятельств дважды за свою жизнь проверялся в этом направлении у соответствующих специалистов. Итак, временно возвращаюсь в Сормово. Шли однажды мы с Олегом Линде мимо Канавинского рынка. Уже не помню зачем шли, куда шли и откуда. Но шли. И одновременно услышали женский голос: «Володя, Олег, подойдите ко мне!». Мы остановились в растерянности и начали озираться по сторонам. И сколько мы не крутили головами, никого знакомого так и не разглядели. Тем более, что с женщинами тут мы ни с какими не знакомились, это просто не отвечало нашему характеру, и сам голос этот никогда раньше не слышали. А голос, теперь уже насмешливо, опять нас позвал: «Да вот же я, идите сюда». И тут мы увидели, что нас зовет старая цыганка, сидящая в двадцати шагах от нас на лавочке у парапета, ограждающего рынок.
В крайнем недоумении мы нерешительно подошли, а она завела обычную в этих случаях цыганскую скороговорку с предложением погадать. Но на этот раз мы услышали кое-что ранее неслыханное. Она сказала, что за гадание много с нас не возьмёт, так как знает, что деньгами мы не богаты. Ей достаточно и трёх рублей, ну ещё не откажется от пачки папирос в придачу. Я, наверное, как более загипнотизированный, сразу вытащил последний трояк и только что купленную пачку «Беломора» И цыганка, серьёзно глядя мне в глаза, сказала, что я в дороге с тёплых краев в холодные, но там меня ждут удачи в жизни, крепкая любовь и хорошие друзья, и ещё что-то, чего я уже не помню. А вот Олегу гадать не стала. Так и сказала; « тебе, Олег, гадать не буду, кончилась моя сила и больше я ничего не вижу». И мы пошли своей дорогой и скоро забыли и про цыганку и про её слова, как забывается любой незначительный эпизод в беспрерывно текущей жизни. И только на втором году службы на Севере я все это вспомнил и понял, почему цыганка не стала тогда гадать Олегу. А теперь постепенно о том, что было, и о чём не хотела говорить цыганка В самом начале августа 1954 года меня послали на учение на другой лодке, где не было штурмана, и туда же был направлен в качестве старпома капитан 3 ранга который впоследствии стал командующим Тихоокеанским флотом, после Амелько. Прибыли мы в спешке, так что я не успел проверить наличие штурманских пособий и инструментов. И сразу же та лодка, не помню сейчас какая, отошла от причала и мы вышли в море. Учение проходило к северу от Норвегии, юго-восточнее Исландии. Тема учения – поиск и уничтожение АУС противника, в котором участвовали две завесы лодок: разведывательная и ударная. Мы были в ударной. Учение как учение. В светлое время суток мы маневрировали в заданной полосе на заданной глубине, выполняя команды командования, ночью всплывали для На нашей лодке был посредник, какой-то адмирал из штаба флота.
И вот однажды подходит ко мне Маслов и говорит: «Слушай, штурман, адмирал выразил неудовольствие тобой, удивляется, почему ты астрономические наблюдения не делаешь? Говорит, что так и заблудиться недолго». Тут я ему и рассказал, что на этой грёбанной лодке нет ни одного секстана и, вообще, из всех навигационных принадлежностей, кроме карт, есть всего один циркуль, один транспортир, одна старая, не совсем параллельная линейка, да протрактор (прибор для измерения горизонтальных углов на местности). Маслов подумал немного и говорит: «Ничего не поделаешь, придётся для пользы дела очковтирательством заняться, а то хуже будет. Этот адмирал в штурманском деле не силён, он из химиков, так что протрактор от секстана не отличит. Надеюсь, ты понял на что я намекаю?». «Так точно, – говорю, – товарищ капитан 3 ранга, чему-чему, а этому я обучен премного». И я приступил к задуманному. Как только адмирал покажется на мостике, я тут же с в руках, а со мной штурманский электрик с блокнотом и секундомером. Я стою на самой верхотуре, задрав голову к звездам, покачиваю протрактором перед глазами и покрикиваю: «Товсь!», «Ноль!» и диктую штурманскому электрику выдуманные высоты, а тот щёлкает секундомером и всё это записывает в блокнот. А потом за штурманским столом я снимаю координаты рядом с счислимым местом лодки на карте и, производя обратные от них расчеты на форменном бланке, определяю соответствующие им высоты и азимуты соответствующих звёзд. Это называется решение задачи задом наперёд. Ложные обсервованные места я наносил с небольшими невязками так, чтобы они друг друга компенсировали, а то действительно заблудишься, если ещё и счислимое место потеряешь. Таким образом за неделю я сделал шесть фиктивных определений места, и получил от посредника полное одобрение.
Но вот учение закончилось, и мы получили «добро» следовать в базу. Вот тут мне пришлось собрать в единый кулак все свои штурманские возможности и навыки. К тому обязывала нешуточная обстановка. Мы же больше недели плавали вне видимости берегов лишённые возможности определить место лодки астрономическим способом, и радионавигационным тоже, так как таблица поправок к радиопеленгатору тоже отсутствовала. То есть мы плавали так, как когда-то плавали Одиссей, а потом Колумб с Магелланом. Только им было легче; с них никто отчётов не требовал. Я конечно, не сомневался, что дорогу домой в конце концов найду, и мы придем куда надо, только в каком году, если попаду в Атлантику мимо Скандинавии. Легли мы на обратный курс по счислению и я начал экспериментировать, точно фиксировать азимуты захода и восхода солнца, систематически брать заведомо неточные радиопеленги на Нордкап и вмещать между ними счислимый путь, пытаясь усреднить получаемые счислимые места. Там, где позволяла глубина, я включал эхолот и сравнивал глубины на карте с полученными фактически. И всё время с надеждой и тревогой ждал появления первых береговых ориентиров. Спать мне, практически, не пришлось. Иногда забывался на полчаса, положив голову на штурманский стол. Правда, один раз меня подменил Маслов на пару часов, посидел на моём месте, попеленговал бесполезные для нас радиомаяки. В общем на невязку менее тридцати миль я не рассчитывал, а судьба, как бы ещё раз надо мной поиздевавшись, подложила мне ещё одну свинью. Как только мы оказались в видимой досягаемости норвежских берегов от Нордкапа до Нордкина, они оказались закрыты полосой тумана, так что надеяться осталось только на появление полуострова Рыбачий, до которого идти ещё, как минимум, сутки и все только по счислению.
Но, в конце концов, показались берега Рыбачего. Появилось утешение, что идём в ту сторону и только, когда открылись маяки Сеть-наволок и Цып-наволок и знакомые вершины гор, я, наконец, определил своё место без всякого шаманства, испытанным надёжным способом. И от неожиданности глаза мои полезли на лоб, потому что не оказалось совсем никакой невязки. Ноль! Такое вообще не может быть. Я всё продолжал раз за разом брать пеленга на все знакомые ориентиры до самого входа в Кольский залив и этот невероятный факт не собирался исчезать. Конечно, это крайне редкая случайность. Но она настолько невероятна, что я даже боялся об этом доложить. Но докладывать надо было. Этого требовал ОД флота от каждого корабля, участвовавшего в учении для сбора данных к разбору учения. И я доложил командиру. Он с посредником долго разглядывали карту и тоже выглядели несколько растерянными, так как не хуже меня понимали, что такого не бывает. Этот неожиданный и незаслуженный мой «подвиг» сыграл со мной злую шутку. Когда в штабе флота услышали о нулевой невязке, то на совещание по разбору учения был вызван не только командир, но и штурман, то есть я. Да ещё со своей картой и навигационным журналом. Каково было у меня на душе! Ну, допустим, меня похвалят. А если обнаружат фиктивные астрономические места? Это уже будет совсем не похвально. Хотя, как говорится, победителей не судят, подумал я, наконец, когда на другое утро после прибытия в базу, вместе с другими участниками совещания следовал на катере в Североморск. Сидел на корме катера и курил. Совещание шло два часа непрерывно, но я на нём то дремал, а то и спал, сидя в самых дальних рядах. Сказались усталость и длительное нервное напряжение. Так что, о том, что командующий флота положительно отметил нас с командиром в своём заключении, я узнал после от других. Там же в столовой Дома офицеров мы пообедали. Шла уже вторая половина дня, когда стало известно, что наш катер из Полярного придёт за нами только на другой день утром, а пока можем отдыхать в отведённых для нас помещениях бригады эскадренных миноносцев. Меня это очень не устраивало, так как моя «С-142» должна в то утро быть уже в море. Это я узнал, заглянув на неё перед отбытием сюда. В мою голову врезалось твёрдое решение: я должен обязательно скорее попасть домой, увидеть жену с дочкой и, хоть немного отдохнув, успеть на свою лодку. Не знаю почему, но невыполнение хоть одного пункта этого решения меня не только не устраивало, но казалось просто катастрофой.
Мне повезло. На одном из причалов базы я попал на рабочий катер, который шёл по маршруту Североморск – мыс Ретинский – губа Грязная – губа Долгая. В губу Грязную я прибывал где-то часа через полтора, а там до дома минут сорок быстрым шагом. Но только мы ошвартовались у мыса Ретинского к причалу рыбколхоза, как поступил сигнал о закрытии рейда. Потолкавшись в диспетчерской, я узнал, что рейд будет закрыт – с большой вероятностью – до утра. Тут уже мое стремление попасть в Полярный стало уже до ярости непреодолимым. Сызмальства моя натура была такова, что чем больше мне что-то препятствовало, тем больше вырастало стремление это препятствие преодолеть. Созрело окончательное решение. Будь что будет, пойду пешком. Ведь Ретинский и Полярный оба находятся на левом берегу Кольского залива и расстояние между ними какие-то шесть миль. Это по морю, а по суше, с учетом гористой местности – километров 15. Ориентир надёжный, отовсюду видимый – Кольский залив справа. Если не удаляться далеко влево от берега, не заблудишься. Ерунда, подумал я, где наша не пропадала. И пошёл. Около часа я шёл по дороге, но потом она начала поворачивать круто влево вглубь материка и, чтобы не потерять из виду залив, я пошёл прямо по пересечённой местности по бездорожью, то взбираясь на очередную сопку, то спускаясь с неё по другой стороне, то по пружинящей под ногами тундре, перепрыгивая ручейки, обходя болота, то карабкаясь через груды валунов. Пришлось много петлять. Но был полярный день, и я не терял из виду свой единственный путеводный ориентир – Кольский залив. К концу дня я прошёл чуть более половины пути. Впереди мне маячил ночной марафон. Уже было относительно темно, когда я вынужден был разуться и идти где по щиколотки, а где и по колено в воде вдоль берега петляющего между сопками озера потому, что всё остальное пространство было густо покрыто высокими колючими кустарниками, через который продираться было не только трудно, но и опасно, там можно было вообще заблудиться или попасть в топь. Потом я вышел на относительно ровное и сухое место. Обулся, прошёл с полкилометра и упёрся в трехрядное высоченное стоящее видимо ещё со времен прошедшей войны. И через него не перелезть, ни под него не подлезть.
Ну как тут было не выматериться крепко. Что я и сделал, да так яростно, что окружающие меня сопки наверное содрогнулись. В отчаянии я пнул ногой ближайший деревянный столб и он к моему удивлению и радости, переломился у самого осно-вания и повалился. Видимо за время долгого стояния сильно прогнил. Вот по этому столбу я и форсировал первую линию заграждения. Но со второй линией мой номер не прошёл. Там столб хоть и пошатывался, но сдаваться не собирался, соревнуясь со мной в упрямстве. Наконец, устав от восточного единоборства с деревянным противником, я вспомнил, что недавно прошёл мимо кучи камней, вернулся назад, выбрал глыбу по силам и начал колотить ей по столбу. Благодаря мысленно отдалённого первобытного предка, который первым догадался взять в лапы камень, я минуты через три одолел столб. Он наконец дрогнул и с треском повалился открывая мне дорогу к последней третьей линии. Хотя над третьим столбом пришлось повозиться дольше, я одолел и его. Вырвавшись на свободу, я в изнеможении присел на гранитную глыбу и стал отдыхать. Через некоторое время сзади кто-то грозно произнес «Ух!» и я, вздрогнув оглянулся. В нескольких шагах на большом валуне сидела большая и подозрительно рассматривала меня, не мигая своими огромными, горящими янтарным огнём глазами. Я поздоровался с ней, на что она ухнула уже не так грозно, и взгляд её, как мне показалось, немного подобрел. В молодые годы я был более разговорчив, чем сейчас, поэтому не удержался и стал разговаривать с этой почтенной птицей. Стал ей объяснять кто я такой, и куда иду. Мне даже стало казаться, что она меня понимает, потому что, когда я произнёс слово «Полярный», она повернула свою голову в его сторону, то есть на север. Потом, взглянув на меня, бесшумно вспорхнула и плавно перелетела вперед на следующий валун, как будто приглашая меня идти за ней. Я согласился, что она права, так как уже довольно поздно и нужно поторапливаться, встал и пошёл уже не так быстро, чтобы экономить силы. Когда я поравнялся с совой, она опять ухнула и перелетела ещё вперед, как бы указывая верную дорогу. Так она делала несколько раз, и, убедившись, что я иду верной дорогой, вспорхнула окончательно, ухнула, прощаясь со мной, и скрылась влево между высокими сопками. Я же, ободрённый её участием в моих приключениях, бодро затопал дальше.
Через некоторое время я почувствовал запах угольного дыма, а затем увидел неяркие огоньки впереди между двумя высокими сопками. Вскоре я достиг этого места. Между сопками шел невысокий деревянный заборчик и я, перешагнув его, увидел слева в полсотни метрах вышку, а справа группу одноэтажных бараков. Вспомнив карту залива, я предположил, что это бухта «Горячие ключи», которая находится в трёх милях южнее Грязной бухты. Я направился к баракам и сразу же услышал сзади резкий окрик «Стой!» и клацанье затвора. Я остановился, немедленно оглянулся, подчиняясь какому-то не приобретённому, а врожденному инстинкту, повелевающему не делать в подобных случаях резких движений. Итак, я спокойно оглянулся и увидел, что сзади меня стоит человек в плащ-накидке, с каской на голове и с автоматом в руках, а со стороны вышки приближается офицер, как потом оказалось капитан, и матрос с карабином на изготовку. Обычно в кинофильмах в таких случаях громко кричат «Руки вверх!». Но тут такого не было. Наверное, эти люди сразу поняли, что умные шпионы или диверсанты по тундре в форме офицера военно-морского флота СССР не ходят, а я, скорее всего кто-то несколько иной. Они окружили меня, офицер на всякий случай ощупал меня с ног до головы, скомандовал мне следовать за ним и мы пошли. Впереди капитан, за ним я, и сбоку несколько сзади оба конвоира. Обогнув пару бараков мы подошли к кирпичному домику с ярким светом в окне. Дверь была открыта и на пороге стоял капитан 3 ранга с повязкой на левой руке и пистолетом на поясе. Видимо дежурный по части. Он пропустил меня вперед и, указав на табуретку у письменного стола, пригласил сесть. Я сел, капитан 3 ранга сел напротив, капитан сел на скамью у стены, матросы остались снаружи. Дежурный внимательно оглядел меня и приказал: «Документы какие есть, прошу на стол». Я положил на стол удостоверение личности, он внимательно проверил его и потребовал чтобы я рассказал, кто я такой, откуда и куда иду и с какими целями. Я представился и подробно рассказал. Забегая вперед, сообщаю, что меня угораздило попасть в расположение радиоразведки Северного флота. Пока дежурный меня расспрашивал, капитан связался по телефону с оперативным дежурным нашей дивизии и установил, что такой, как я, там действительно служит. Дежурный же продолжал задавать мне различные вопросы, чтобы раскусить и уличить
Кто командир дивизии, бригады, как фамилия начпо, командира береговой базы и т.д. Последний вопрос он придумал такой, на котором прокололся бы любой самый подготовленный диверсант. Закурив со смаком папиросу и злорадно улыбаясь в предвкушении полного моего разоблачения, он спросил: «А теперь скажите мне, возможный, а может быть, липовый товарищ старший лейтенант, как зовут собаку, обитающую в третьей бригаде подводных лодок, почему её так назвали и какой она породы». Если бы такой вопрос задали знаменитому Джеймсу Бонду, он бы вне сомнения сгорел сразу. А поскольку я таковым совсем не явлюсь, а являюсь подлинным старшим лейтенантом 3-й бригады подводных лодок, то я, не моргнув глазом, как отличник на уроке ответил, что эту собаку звать «Шариха», её с Новой Земли два года назад привезли щенком и назвали «Шарик», поскольку приняли за кобеля, а когда установили, что это сука, то переименовали в Шариху. А по породе эта собака есть лайка. После этого капитан 3 ранга, как та сова, облегченно сказал «Ух», и добавил, что он с самого начала не верил, что я диверсант, потому как таких безграмотных диверсантов не бывает. Как я узнал позже, этот офицер до этого два года прослужил в нашей дивизии и поэтому знает всю её подноготную. Где-то через час приехала машина, посланная дежурным по дивизии и во втором часу ночи меня доставили прямо к моему дому. Умывшись и выпив горячего чаю, я свалился в глубокий сон, который был настолько глубоким, что когда зазвонил будильник, мне показалось, что я совсем не спал. Мгновенно собравшись, я выскочил из дома и через час с немногим уже на кормовой надстройке руководил швартовой командой. Если Горбунов с трудом постигал новую методику торпедной стрельбы, то уж в управлении лодкой им можно было только восхищаться. Без единого реверса, чуть только отбросив корму от причала, он плавно по окружности задним ходом вывел лодку на середину Екатерининской гавани. А в это время был уже готов левый дизель. «Моторы стоп! Левый дизель малый ход! Руль право на борт!» И лодка, как тень ночного хищника заскользила на выход. Началась обычная морская работа.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru [/COLOR]
... А годы мчатся в голубую даль Я стал сухим... и в высоту пониже В душе мятежной появилась сталь А мы с тобой не делаемся ближе Все так же... письма и разлук звонки Все то же ...море... пустота квартиры Швыряю нервов рваные шматки В чужих морях... неведомых глубинах И я мечтаю.. Что когда-нибудь Мы все же вместе будем жить на свете Поделим все: и радости и грусть И паруса в неведомом Кассете... И побыстрее, мы должны успеть... Отдать друг другу ласку и заботу Дочурку вырастить... и песни спеть Про Дульцинею, и про Дон-Кихота...
... Года несутся. Быль сменяет небыль. А где-то льется кровь, идет война Не здесь, а там, где я пока что не был Чужой рассвет, чужая глубина Я не погибну, нет! Назло смертям Я буду петь, любить и расставаться Служить как твоим глазам Чтоб каждый раз с победой возвращаться!
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
На севере были особенно крепки подводные традиции, главными блюстителями которых были командиры старой закалки: такие, как Ефиманов, Козлов, Магда, Горбунов и многие другие, фамилии которых я уже не помню. Для старшин и матросов такими наставниками были сверхсрочники. В те годы они пользовались большим авторитетом, так как были не только строгими и заботливыми начальниками, но и сущими ассами в своем деле. Помнится, служил там мичман Фирсов, о котором услышал я рассказанную кем-то следующую историю. В 1943 году он в звании лейтенанта плавал на подводной лодке. Возвращаясь однажды из госпиталя, он в Мурманске зашёл то ли в Дом офицеров, то ли в какой-то ресторан, где оказался за столиком с двумя английскими офицерами. Те оживлённо беседовали между собой, а он пил молча, хотя неплохо понимал по-английски. Не хотел с ними общаться, так как уловил их высокомерно-презрительное отношение к русским. Они говорили о том, что русские всегда были дикарями и остаются ими до сих пор и если бы их не вооружали союзники, то они воевали бы дубинами. И если бы не их звериная плодовитость, то они давно бы уже вымерли. Что русские женщины чуть ли не дважды в год рожают детей. Слушать такое, да ещё на пьяную голову стало невыносимо, поэтому он встал, опрокинул столик и по разу ударил каждого в челюсть. Поскольку он обладал незаурядной силой, оба англичанина сразу отключились и их с сильным сотрясением мозга увезли в госпиталь.
Лейтенанта же разжаловали в рядовые, учтя большие заслуги перед Родиной, не расстреляли, а отправили в штрафной батальон. В 1945 году после победы он вернулся на подводный флот в звании старшины 1 статьи на должность старшины команды трюмных-машинистов. Потом по состоянию здоровья дослуживал на береговой базе. Много разных историй о подводниках и их подвигах я тогда услышал. Нередко мы: то есть я, Олег Линде и Игорь Сосков, и Постников в свободные вечера после возвращения с моря сиживали в «Ягодке» в хорошей компании, а то и в какой-нибудь каюте. Нашими постоянными собутыльниками были: флагарт Горкунов, начальник строевой части бригады Сафронов, командиры боевых частей других лодок Конышев, Конюшков, Леонов, Слюсарев и лодочные доктора Карасёв и Ярыгин. И других много было, но я их не запомнил. Там служили и однокашники мои: Кузнецов, Ларионов. Храповицкий, но я с ними редко встречался, так как в одно время мы на берегу оказывались редко, а потом у них сложились свои компании. Затрагивая застольную, то есть не совсем приличную тему, должен заметить следующее. Да, выпивали мы, от других не отставая, но меру всегда знали, потому что напряжённая серьёзная служба требовала постоянного наличия здравого рассудка и работоспособности. А потом, перед нами всегда был пример старших, которые пуще всего не любили хлипкости и раздолбайства. Очень уж не скучная тогда была служба. Помимо частых торпедных стрельб, причём практическими торпедами, а не пузырями, как в 1970-х годах, были ещё и артиллерийские стрельбы. Тогда на лодках 613 проекта были по две артустановки. Кормовая 57-мм спаренная пушка и носовой спаренный 25-мм пулемёт. Лодка всплывала в позиционное положение, по артиллерийской тревоге наверх выскакивал артиллерийский расчёт, открывался огонь по плавучей или воздушной мишени, отстрелявшись расчёт быстро убегал вниз и лодка уходила на глубину. Срочные погружения выполнялись часто, причём всегда с заполнением цистерны быстрого погружения. И при всплытии в любую погоду главный балласт продувался всегда с ходом. В 1970-х годах, когда я заканчивал службу уже на Балтийском море, срочные погружения выполнялись намного реже, а подводники уже стали забывать, для чего у них цистерна быстрого погружения. А потом и балласт при всплытии продувать стали только без хода.
Но самое смешное мне довелось наблюдать, ещё будучи на ТОФе, не помню уже, в каком году, в конце шестидесятых годов. После случая на Северном флоте, когда при погрузке торпед на одной лодке произошёл взрыв, который вывел её из строя и были жертвы, на ТОФе по многим лодкам испуганным галопом пробежала комиссия, настроенная на то, чтобы у нас такой беды не случилось. К своему ужасу эта комиссия увидела, что 1-й и 7-й отсеки, где хранятся боевые торпеды, опутаны электрокабелями, по которым идёт ток высокого напряжения. И сделала комиссия следующее заключение: «Подводные лодки не приспособлены для хранения боезапаса». Ну, подумал я тогда, заставят нас выгрузить торпеды, а взамен вооружат арбалетами и алебардами. Но, к счастью, этого не произошло. В те годы, о которых я сейчас вспоминаю с большим уважением, подводники любили побаловаться не только торпедами и артснарядами. Не менее захватывающим зрелищем была ещё противохимическая и противоатомная подготовка. Периодически, в запланированное время являлся на лодку флагманский химик, иногда со своим помощником мичманом, и брызгал там и сям разными ядовитыми снадобьями. И как непутёвая скотина, которая всегда в ненастье телится, так и он затевал это шоу или в дождь, или в снегопад. Объявлялась химическая тревога, и группы ОДО и ДДО (основное дегазационное отделение и дополнительное дегазационное отделение), с ног до головы одетые во всё резиновое, отчего похожие на инопланетян, прилетевших с планеты «Тау кита», обливаясь потом, всё это выскребывали, поливали из пожарных шлангов и протирали ветошью. А потом из последних сил бежали на пункт санитарной обработки, то есть в баню, и мылись. После этого флагхим скрупулезно проверял полноту дегазации и дезактивации, а личный состав лодки с замиранием сердца ждал, какой он вынесет вердикт. И нередко бывало так, что химик обнаруживал остатки отравы, и всё повторялось сначала.
Противоатомная подготовка тогда входила в моду. Все наизусть заучивали И поскольку подводники всегда были хохмообильны и остроумны на любые темы, начали появляться анекдотообразные шутки. Кто-то придумал потешное правило защиты от атомной бомбы: «Увидел вспышку или гриб из облаков на горизонте – падай ничком вверх очком, пятками к эпицентру». Или такой анекдот: ушёл человек в воскресенье в лес погулять, а вернулся только в пятницу, потому что перед каждым мухомором падал на землю и по часу не шевелился. Хотя анекдотических случаев и без выдумок было больше, чем достаточно. Чтобы не уклоняться слишком далеко от темы, изложу только два, бывших на нашей «С-142». Вышли мы однажды на артиллерийскую стрельбу в район Кильдина. По щиту должны были стрелять из кормового орудия. И у самого выхода из Екатерининской гавани вынуждены были застопорить ход, так как против нашей лодки два буксира медленно тащили большой транспорт вглубь и перегородили нам дорогу. Времени для занятия заданного полигона было в обрез, и командир занервничал, связался с оперативным дежурным дивизии через ближайший пост СНиС (служба наблюдения и связи) и доложил обстановку. Оперативный успокоил: мол оперативному флота это известно, так что к вам претензий не будет. Как только обозначился свободный проход в четверть кабельтова, командир сразу дал ход, мы вышли в Кольский залив, развернулись влево и на оба средним помчались из залива в море. И тут сигнальщик доложил, что на посту за нашей кормой поднят сигнал о закрытии рейда. Командир отмахнулся, сказав: «Сигнал сзади нас, мы его не видели, всё равно через пятнадцать минут будем уже в море». Вышли мы из залива, сбавили ход до оба малым и идём в свой полигон. Вошли. А вот и щит плавучий из-за острова буксир тащит. Объявили артиллерийскую тревогу. Командир шифровальщику надиктовал соответствующее радио в адрес оперативного флота, а артрасчёт уже у орудия суетится. И тут сразу и справа и слева у нас по носу выросли два всплеска. Это чьи-то снаряды откуда-то прилетели. Командир приник к биноклю и сразу как заорёт: «Лево на борт! Оба полный вперёд!» И мы с Постниковым, будучи в это время на мостике, уже невооружённым глазом увидели на горизонте за щитом силуэт эскадренного миноносца, который идёт под курсовым 60˚ левого борта к нам, и его носовая орудийная башня своими 130-мм стволами грозно смотрит на нас. Мы вовремя удрали на безопасное расстояние и легли в дрейф. А через некоторое время пришло радио от ОД флота и всё разъяснилось.
Оказывается там, в связи с закрытием рейда, решили, что мы опоздаем с занятием полигона минимум на два часа Они же думали, что мы всё ещё стоим на выходе из Екатерининской гавани и, чтобы время зря не пропадало, разрешили стрелять эсминцу, который должен был после нас стрелять и давно уже за Кильдином ждал своей очереди. В общем, всё обошлось. Эсминец отстрелялся, а потом и мы выполнили свою задачу. Следующая история связана с торпедной стрельбой, которую мы должны были выполнить одной практической торпедой по эскадренному миноносцу. Пришли в полигон и начали прочёсывать его на перископной глубине. Весь расчёт на местах: командир крутит зенитный перископ, старпом с таблицами сидит на комингсе люка во 2-ой отсек, Постников готовит планшет, я у автомата торпедной стрельбы заполняю навигационный журнал, торпедный электрик старший матрос Лупик в готовности включить автомат. Акустик доложил, что слышит шум винтов, но из-за парения моря в перископ ничего ещё не видно. Акустик начал докладывать пеленга, штурман заработал на планшете, торпедный электрик запустил ТАС (торпедный автомат стрельбы), атака началась. От того, что цель в перископ всё ещё не видна, командир начал нервничать, потом, приказав торпедному электрику выключит свою шарманку, как он величал ТАС, выхватил у старпома старые привычные таблицы и включился сам в определение данных для стрельбы. Горбунов так и не освоил ещё новую технику и новые методики, не доверял им, и в этом была его беда. На основании акустического пеленгования у Постникова на планшете получилось, что цель идёт скоростью 6 узлов, о чём он доложил командиру и выразил сомнение, мол тут что-то не так, чтобы это эсминец так медленно шёл. Командир сначала тоже засомневался, но заметив, наконец, какой-то силуэт, повеселел и даже пошутил, сказав, что это он специально сбивает нас с толку. И вот уже определён и курс и скорость цели. Время на раздумье кончилось, определив угол упреждения, командир скомандовал: «аппарат номер три «Товсь!». И через полминуты – «Пли!». И торпеда вышла, что подтвердил толчок корпуса лодки. И вдруг командир начал приседать, не отрывая глаза от окуляра перископа, махать рукой, будто пытаясь взлететь и кричать: «Не пли, не пли. не пли!» Поскольку он немного картавил, у него получалось «Не пьи!».
Все мы остолбенели, думая, что командир свихнулся, а он перестав подпрыгивать, горестно махнул рукой и промолвил потерянным голосом: «Ну пьи, хрен с ней!» Мы всплыли, командир выскочил на мостик и увидел, как от нас на полном ходу, отчаянно дымя удирает а эскадренный миноносец идёт совсем в другой стороне. Через пару дней мы снова пришли в этот полигон, повторили стрельбу на этот раз удачно. В те времена практических торпед не жалели; стрельба считалась выполненной только когда торпеда прошла под целью. Это потом уже, в шестидесятых и более годах всё больше стрельбу имитировали стреляя воздушным пузырём из торпедного аппарата, а в отчёте сделать так, чтобы условная торпеда попала в цель, дело несложное, и главное искусство командира стало деградировать. И не только стрельба, упрощалась и отработка борьбы за живучесть. Последний раз я участвовал в учении по борьбе за живучесть с использованием в отсеках огня и воды в 1957 году на ПЛ «С-291». Много позже, весной 1975 года, будучи командиром лодки консервации в Риге, я и Николай Андреев прибыли в Лиепаю для планового выполнения торпедных стрельб по эсминцу, на котором был начальник штаба Лиепайской дивизии ПЛ капитан 1 ранга Архипов. Это был последний год нашей службы. Первым стрелял Андреев и его торпеда прошла под носовым срезом ходового мостика эсминца. Я стрелял вторым, и моя торпеда прошла под кормовым срезом мостика эсминца. Когда все мы встретились, Архипов готов был нас расцеловать, потому что, как он сказал, давно уже не видел, как торпеда проходит под серединой цели при чисто акустической атаке, то есть без использования перископа.
2.
Как и было запланировано, в начале ноября 1953 года я уехал в отпуск к своим родителям, где меня ждала молодая жена, и мы с ней в начале декабря прибыли в Мурманск. Там в тот же день я договорился с капитаном рыболовного сейнера, и он по пути доставил нас в бухту Грязную, что находится в полукилометре от старого
Через южное КПП мы прошли беспрепятственно и вскоре оказались в нашей офицерской каюте. Здесь я должен кое-что пояснить. В Полярном был обычай. Привозить туда жён можно было только при наличии там квартиры, в которой эта жена прописана, а квартиру получали только те, у кого жёны уже находятся в Полярном. Поэтому своих жён подводники привозили туда тайком. Начальство об этом, конечно, сразу узнавало, но никаким репрессиям нарушителей не подвергало. По прибытии я сразу узнал, что мне присвоено очередное воинское звание «старший лейтенант», и я назначен командиром БЧ I-IV вместо Постникова, которого повысили в должности до помощника командира. Так что вроде всё получилось прекрасно, однако это не решало моё благополучие в личной жизни. Пока семейная обстановка не наладится, нужно было как-то выкручиваться. Вначале жену я поселил в каюте, где был отгорожен и занавешен для неё угол. Ну, конечно, как положено, я написал на имя командира соответствующий рапорт, тот обратился к комбригу, комбриг к комдиву, и дело остановилось на стадии обещания. В каюте мы прожили трое суток, потом трое суток у механика, который имел жилье. Потом приехала ещё жена доктора, и мы с ним временно заполучили однокомнатную квартиру его знакомого, тоже доктора, который убыл в отпуск. Потом приехала жена Олега Линде, и вскоре население Полярного увеличилось аж на тридцать с лишним семей. И вот, по истечении месяца бродячей жизни, наши жёны, у которых лопнуло терпение, двинулись крестовым походом на штаб дивизии. Возглавили этот поход жена моего однокашника Валентина Кузнецова и моя жена. И лёд тронулся. Комдив дал им всем твёрдое комдивское слово, что он вот прямо сейчас даёт команду начать строительство жилья сразу нескольких восьмиквартирных двухэтажных деревянных домов своими силами. А пока в течение пары дней будет подготовлен большой кубрик торпедного сектора на береговой базе, который в настоящее время пустует в связи с подготовкой к ремонту. В этом кубрике будут размещены все бездомные, и будут они обеспечены постельным бельём и необходимой мебелью.
Так и стало. Через двое суток в приведённом в порядок кубрике мы расставили тридцать с лишним армейских коек, тумбочки и табуретки возле каждой и отгородили их друг от друга простынями, развешенными на натянутых между стойками верёвках. На свободной части кубрика поставили длинный артельный стол с двумя длинными скамьями, пару шифоньеров и шкаф. И началась у нас более чем полугодовая артельная жизнь. Жёны наши свободно ходили через южное КПП в город и возвращались обратно по утверждённому списку. Тем, которые были беременными и у кого грудные дети, доставлялось молоко. Все мы тридцать с лишним семей жили, как одна семья, часто устраивались общие ужины, коллективные походы в Ежедневное дежурство несли по три женщины. Жизнь пошла размеренным темпом в твёрдой надежде на окончательное благоустроенное будущее. Все мы – которые мужья – продолжали напряжённо служить Отечеству, как и до этого, часто и порой надолго уходили в море, а наши подруги терпеливо ждали нашего возвращения в наш кубрик, ставший для нас временным родным домом.
Тем временем строительство жилья шло ударными темпами. На улицах Североморской и Ведяева было заложено несколько домов, работа велась круглосуточно силами личного состава дивизии и специалистов-строителей. В середине июня 1954 года наша лодка в составе всей третьей бригады ушла в месячный сбор-поход в район Иоканьги, где отрабатывались курсовые задачи и выполнялись торпедные стрельбы. Вернулись в середине июля. Я, Олег и Игорь пошли в свой кубрик, но нашего табора там не оказалось, и пошли мы по городу в поисках своих жён. Но Полярный далеко не Рио-де-Жанейро, так что наши поиски были недолги. Вскоре моя Марийка встретила меня на пороге первой в моей жизни квартиры с маленькой дочкой на руках. Помню, что в начале всей этой эпопеи не только некоторыми начальниками, но и не заинтересованными лицами высказывались опасения, что нахождение на территории воинской части большого количества гражданских лиц, тем более молодых женщин, приведёт к ухудшению организации службы и воинской дисциплины. Но, как ни странно, этого не произошло. Самый компетентный в этой области начальник и одновременно заинтересованное в высшей степени лицо – начальник политотдела дивизии, по прошествии длительного времени, на каком-то совещании отметил, что, вопреки опасениям, организация службы нисколько не ухудшилась, а дисциплина даже улучшилась и повысилась культура поведения личного состава всех категорий. Я же прихожу к выводу, что случись такое в теперешнее время, опасения оправдались бы с лихвой. Тогда ведь было другое время, другие люди и до звериного оскала капитализма было далеко. Теперешним молодым людям очень трудно понять, насколько глубоко изменилась суть и отдельного человека и всего общества. Тогда господствовала дружба – теперь партнёрство, тогда была любовь – теперь секс. Так же, как тогдашнее лечение и обучение сменились теперешним предоставлением медицинских и школьных услуг. Во всех делах тогда главным был конечный результат, теперь же только сам процесс. Учились тогда для того, чтобы знать и уметь, теперь же для того, чтобы согласно полученным документам считаться обученным. В общении людей проблемы были общие, теперь принято говорить: это твоя проблема, а это моя проблема. Если выразиться грубо, то тогда били по конкретной морде, теперь же по паспорту, будь он хоть краденый.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
