В Военной гавани, для входа в которую надо было пройти, минуя разводной Воздушный мост, базировались подводные лодки и надводные корабли. Все береговые причалы и места стоянки на внешнем рейде были надёжно защищены от прямого воздействия морских волн в штормовых условиях специальными гидротехническими сооружениями. Дивизион эсминцев, дислоцировавшихся в Либаве, состоял из четырёх единиц, построенных ещё в довоенный период, и принадлежал к славному племени эскадренных миноносцев проектов «7» и «7у», в большинстве своём героически воевавших не только на Балтике, но и на других флотах. История создания и строительства кораблей этого класса, которых к началу Великой Отечественной войны насчитывалось около полусотни, весьма удивительна и чрезвычайно интересна. Но, пожалуй, заслуживают глубокого уважения моряки, служившие на этих кораблях, и оставившие светлую память, славными боевыми победами над врагом. В памяти сохранились и трагические случаи гибели кораблей при выполнении боевых заданий, и нам, нынешнему поколению, не надо забывать имена наших моряков-героев, отдавших свои жизни в неравных боях. Геройски погибли эсминцы «Сметливый», «Скорый», «Артём», «Володарский», «Калинин», «Яков Свердлов». Светлая им память. Знаем и помним, чего стоила нашим эсминцам эвакуация обороняющегося гарнизона с полуострова Ханко? А переход основных сил Балтийского флота из Таллинна в Кронштадт, где основными кораблями охранения были «семёрки»? А участие в обороне Ленинграда? С ходу всего не перечислишь. Нас распределили, по одному мичману-стажёру на каждый эсминец. Анатолий Гулько оказался на краснознамённом корабле «Вице-адмирал В.П.Дрозд», носящем имя Командующего эскадрой КБФ в годы войны. Другие эсминцы дивизиона также участвовали в боевых действиях, выполняя разные задачи. Я сейчас жалею, что ничего не записал о тех военных эпизодах, в которых конкретно участвовал эсминец, на котором проходил стажировку.
.
В течение почти трёх месяцев я находился под вниманием и контролем капитан-лейтенанта Михаила Гринёва, командира штурманской боевой части эсминца. Младшего штурмана – командира ЭНГ на корабле по неизвестной мне причине не было, и я считал себя неформальным дублёром старшего штурмана. Если честно сказать, то стажировка мне показалась какой-то безответственной: никаких отчётов, ни зачётов за всё время пребывания в роли стажёра ни на корабле, ни тем более в училище не потребовали, да и задачи такой не ставили. Всё зависело от личной инициативы. Мне даже иногда казалось, мой штурман – Михаил Гринёв даже устал от моих надоедливых и регулярных вопросов и всего того, что мне хотелось узнать и самостоятельно выполнять. Корабль довольно часто выходил в море для выполнения частных задач в соответствии с планом боевой подготовки, за исключением субботы, воскресенья и, само собой разумеется, понедельника, отведённого для политзанятий с личным составом. Все выходы в море были, как правило, в дневное время: после подъёма флага на корабле играли тревогу и объявляли: «Корабль к бою и походу подготовить», а до захода солнца мы уже швартовались к родному причалу. Офицеры и мичманы, кто не на дежурстве, все свободны и расходись по домам. Идиллия, какая-то, а не суровая морская служба вдали от родных берегов. Стажёры имели свободный сход на берег без всякого ограничения, и вообще никого не интересовало: на корабле ты или в городе. Я даже в течение нескольких дней не мог найти своего одноклассника с соседнего эсминца Толю Гулько. Потом как-то спрашиваю, где пропадал? Ответил с невозмутимым видом, что, дескать, познакомился с хорошей компанией. Однако в этой приятной и спокойной стажировке наступил почти двухнедельный перерыв: в штаб ЛиВМБ пришла депеша с указанием откомандировать курсантов-стажёров согласно списку, одних на крейсер «Михаил Кутузов», других на крейсер Оказалось, что эти корабли участвовали в торжествах по случаю Дня Военно-Морского флота в Ленинграде и теперь возвращались к местам постоянной дислокации на Черноморский и Северный флоты соответственно.
К своей радости я был определён на знакомый мне крейсер «Михаил Кутузов». Маршрут перехода в Севастополь, естественно, предусматривал пройти вокруг Европы. Анатолия Гулько ожидало плавание на крейсере «Дмитрий Пожарский» мимо Скандинавского полуострова в Североморск. Для меня это был второй дальний морской поход. Никакие заходы в иностранные порты на этот раз не планировались, но побывать после годичного отсутствия в Севастополе – городе вечной морской славы России, была прекрасная идея. Нас на крейсере собралось не более двадцати курсантов выпускного курса. К всеобщему неодобрительному курсантскому удивлению мы узнали, что на корабле в качестве дублёра командира БЧ-1 проходил практику курсант первого курса Черноморского училища Касатонов, сынок Комфлота адмирала В.А.Касатоновва. Вот так, по блату, салага-первогодок стал дублировать обязанности штатной офицерской должности капитана 3 ранга, а нас, мичманов, даже в штурманскую рубку не пускали. Но так, чтобы мы не мыкались без дела, расписали нести вахту кого куда. Я попал на ФКП, где безвылазно, на самой верхотуре крейсера в своём глубоком и мягком кожаном кресле молчаливо, задумчиво и, казалось, абсолютно безучастно, даже не переговариваясь с ГКП, сидел старший на переходе Командующий эскадрой Черноморского флота контр-адмирал В.Ф.Чалый. Там, на ФКП, в непосредственной близости от адмирала, кресло которого располагалось в глубине рубки так, что выражение его лица не было видно, мы несли, можно сказать, бесполезную и никому не нужную трёхсменную вахту в течение всего перехода. При смене вахты мы поначалу обращались к нему за разрешением, видимо, это ему надоело, и он разрешил нам меняться без доклада. Однажды Василий Филиппович неожиданно попросил меня рассказать о себе. Продолжая всматриваться в морскую даль и периодически прикладывая к глазам бинокль, я кратко стал рассказывать о себе. Он слушал, можно сказать, внимательно, не перебивая. Затем неожиданно, как бы вразрез моим словам, спросил просто и открыто, как у старого знакомого: - Ты знаешь моего Ваську? От такого поворота я слегка опешил, а потом вспомнил, что курсом младше ещё в Севастополе учился курсант Василий Чалый, но он ничем не выделялся, не хвастался своим отцом, не требовал к себе повышенного внимания, спортсмен был ловкий, хорошо плавал, да и разговоров на такую тему никто не вёл. Через мгновение я ответил, что такой курсант мне известен. На этом наш короткий диалог прервался, и продолжения не имел.
Может быть, он, выполнявший обязанности старшего перехода, подумал, почему бы ему, пользуясь своей властью, было не взять на крейсер своего сына Ваську, курсанта старшего курса, в качестве дублёра, допустим, командира корабля, ну на худой конец, скажем, старпома, как это сделал адмирал В.А.Касатонов со своим сыном первокурсником? Так нет же, не взял. При несении вахты мы записывали в свой вахтенный журнал всё, что видели вблизи крейсера на дальность возможной оптической видимости бинокля. Пожалуй, это и было только интересно для нас, курсантов, следить за окружающей обстановкой, но для навигационной практики такая вахта особой ценности не имела. По прибытию в Севастополь нас списали с крейсера «Михаил Кутузов» и рекомендовали особенно не задерживаться здесь по старой памяти, а своевременно отправляться к местам своей стажировки. Мне бы надо было, возвращаясь на Балтику, в Либаву, как-нибудь ухитриться и взять отдельный от всех остальных билет, чтобы заехать в Москву и повидаться с мамой, но этого не получилось. Необходимость в этом существовала, как я узнал значительно позже, но мне тогда об этом ничего не было известно. Оказывается, что уже тогда мама чувствовала себе не очень хорошо, но по своему обыкновению, никогда не жаловалась на своё состояние здоровья. Последние дни стажировки не сохранили в памяти каких-либо интересных событий, а даже наоборот оставили какие-то унылые и безрадостные воспоминания. Сентябрь выдался ветреный, дождливый, прохладный. Однажды от сильного порыва ветра, когда я находился на мостике и, высматривая какие-то навигационные ориентиры, склонился к пеленгатору, в этот момент от моего неловкого движения с головы сорвало мичманку. Это меня очень огорчило. Спасибо, что помог мне справиться с этой потерей командир БЧ-3, который выделил из своих запасов давно изношенную и мало пригодную для носки старенькую фуражку. Для того, чтобы чувствовать себя более-менее уверенно среди личного состава при нахождении на верхней палубе и мостике и не дрожать от холода, как испуганный суслик, я поделился своими заботами с боцманом. Он, как ни странно, тоже не был безучастен к моему бедственному положению и выделил на временное пользование старый, потрёпанный и замызганный альпак. В каюте по ночам был далеко не Ташкент, а попросту неуютно и холодно, и калориферы, как назло, не грели. Да к тому же из-за полного отсутствия денег, которых, разумеется, на три месяца растянуть не удалось, посещение города с его увеселительными заведениями пришлось сократить до минимума. Короче говоря, не только я, но и все мои товарищи с соседних кораблей только и ждали команды возвращаться в училище. Дни ожидания, как в таких случаях обычно бывает, тянулись, как назло, долго и бесконечно. Но всё-таки наступил долгожданный момент.
В последних числах сентября наша команда из четырёх человек поездом из Либавы без происшествий прибыла в Калининград. Радостные, весёлые и бодрые возвращались из различных мест стажировки остальные выпускники. Делясь своими накопившимися в большинстве своём яркими впечатлениями за время трёхмесячного отсутствия, предвкушали наступление последнего решающего этапа на тот момент в своей курсантской жизни. Однако для меня эти дни оказались очень тревожными. Не успел переступить порог училищного кубрика, как мне вручили несколько объёмных конвертов с письмами от сестры Жени. Меня сразу встревожило то, что письма были почти месячной давности и отправлены из Москвы, а не из Ленинграда, где тогда она проживала. Из этих писем я узнал, что мама находится в больнице с малоутешительным диагнозом – инсульт головного мозга. Это оказалось очень беспокойно, тревожно ещё и потому, что я узнал о болезни мамы так поздно. Женя срочно приехала в Москву и часто навещала маму в больнице. К счастью, как писала Женя в последующих письмах, болезнь потихоньку отступала, критический момент болезни миновал, и дело шло на поправку. Однако это известие мало успокаивало, и моё состояние по-прежнему было наполнено волнением, беспокойством и тревогой. Для меня теперь главным желанием было, как можно быстрее освободиться от всех предстоящих организационных мероприятий и выехать в Москву, чтобы увидеть и приободрить маму, всё ещё находящуюся в больнице.
В училище с курсантами других курсов, возвратившихся к тому времени из отпусков и практики, полным ходом шёл учебный процесс. Для нас, выпускников, выделили отдельный кубрик, чтобы мы, не мешая общей налаженной внутренней курсантской жизни, могли спокойно подготовиться к последним дням своего нахождения в училище. Нам объявили, что дипломы об окончании училища давно выписаны и будут вручены вместе с кортиками и лейтенантскими погонами на торжественном построении при зачтении приказов Министра Обороны СССР о присвоении первого офицерского звания «лейтенант» и ГК ВМФ о назначении для прохождения дальнейшей службы.
Дожидаясь возвращения из Москвы начальника училища контр-адмирала А.М.Богдановича с подписанными приказами, мы тем временем без всякой спешки и суеты организованно и быстро получали заблаговременно сшитую по индивидуальным заказам, а потому аккуратно сидящую на каждом по фигуре повседневную и парадную офицерскую форму с уже пришитыми лейтенантскими погонами, и тут же с большим желанием примеряли, стараясь как бы привыкнуть к её ношению. Помимо нескольких белых рубашек с чёрными галстуками, комплектами летнего и зимнего нательного белья нам выдали также легкое байковое одеяло с полосатым наматрасником и набор постельного белья. Вещей получалось непривычно много, и наш кубрик на какой-то период стал похож на вещевой склад. Те ребята, которые имели родственников в Калининграде или обзавелись семьями, весь свой достаточно объёмный скарб отвозили по домам. Другим, в том числе и мне, пришлось комплектовать чемоданы, которые удалось отправить багажом. При себе у меня остались только самые необходимые предметы и личные вещи на первый случай. Наконец, стало известно, что начальник училища контр-адмирал А.М.Богданович 1 октября 1957 года добился аудиенции и подписал приказ о присвоении первых офицерских званий у Министра Обороны СССР Маршала СССР Г.К.Жукова, который оставался на этой должности последние денёчки, не зная и не ведая об этом. На исходе третьих суток пришло очередное сообщение из Москвы, что Главнокомандующий ВМФ адмирал С.Г.Горшков подписал приказ о наших назначениях. Последовало указание, чтобы в училище готовились к выпуску. В первых числах октября 1957 года на училищном плацу в торжественной обстановке при построении всего личного состава после зачтения приказов нам вручили дипломы, лейтенантские погоны и морские офицерские кортики. Вся эта процедура была красива, но носила несколько искусственный характер, поскольку мы, выпускники, стояли в строю отдельной ротой уже в офицерской форме. Проведение дальнейших мероприятий, как я уже отмечал, ограничилось прощальным вечером отдыха с командирами, преподавателями и знакомыми из числа гражданского населения в нашем клубе, в каком-то скомканном, суетливом, несерьёзном и чуточку пьяном виде. Вспоминаю, что мне совершенно не хотелось проявлять никаких восторженных и радостных эмоций. Скорей всего мне было грустно не только от расставания с училищем, но и по причине болезни мамы, встретиться с которой я стремился как можно быстрей.
Накануне выпуска нам выдали первое месячное офицерское жалование, огромную, как мне казалось, по тем временам сумму 1600 рублей сразу за два месяца. Выписанное служебное предписание обязывало меня во второй половине ноября 1957 года прибыть в распоряжение Командующего Краснознамённым Балтийским флотом в Балтийск (бывший Пиллау), где тогда размещался штаб КБФ, за получением в управлении кадров назначения на первую офицерскую должность. На этом моя подготовка к самостоятельной офицерской флотской службе, продолжавшаяся в течение десяти лет, включая шесть лет обучения в нахимовском училище, завершилась. Меня, также как и всех выпускников 1957 года Балтийского Высшего Военно-Морского училища, которые были распределены на все флоты необъятной нашей Родины, в новой жизни ждали неизведанные служебные и жизненные пути. В тот момент пришло осознание, что в моей жизни произошёл важный, можно сказать, поворотный момент. В силу сложившихся обстоятельств я не мог себе позволить долго задерживаться и стремился скорей увидеть маму, узнать её состояние и самочувствие. В числе самых первых, буквально на второй день после выпуска, я уехал в Москву и расстался со своими однокурсниками, которые ещё продолжали отмечать завершение учёбы, но уже по своим личным планам. Маму я застал всё ещё в больнице. Ей по-прежнему был предписан постельный режим, разговаривала она пока с трудом, но мне почему-то казалось, что каждое моё посещение приносило ей силы и придавало большое желание быстрей поправиться. И действительно, медленно, постепенно, день ото дня болезнь отступала. Сначала ей разрешили передвигаться по палате, вскоре она уже самостоятельно ходила по больничному коридору. Наконец, к окончанию отпуска я привёз маму из больницы домой. Хотя полного выздоровления ещё не наступило, но процесс улучшения общего состояния был заметен, и это радовало. Чувство беспокойства, однако, о состоянии здоровья мамы у меня не проходило и после того, когда закончился отпуск, и пришлось убыть к месту своей офицерской службы. В те годы, к счастью, всё обошлось благополучно, и мама поправилась.
Хочу с благодарностью отметить, что в эти трудные и тяжёлые для мамы дни её болезни большое внимание и заботу проявила моя сестра Женя. Она часто приезжала из Ленинграда, каким-то образом приспосабливаясь, выкручиваясь, успевала одновременно не запускать свои семейные дела в Ленинграде, к которым прибавилось воспитание второго ещё маленького сына Димы, родившегося в 1955 году.
Моя первая лейтенантская фотография с сестрой Евгенией Александровной Захаровой. Москва. Октябрь. 1957 год.
В отношении меня Женя на незыблемых основах старшинства и непоколебимых, непререкаемых и неизменных принципах, как она всегда считала, своего авторитета методично и непрерывно, продолжала учить, воспитывать, инструктировать, давать указания, рекомендации и наставления, образно говоря, как и прежде, прессовать. Теперь, когда я приобрёл полную жизненную самостоятельность и независимость, характер этого наставительного давления приобрел личностное направление, главной особенностью которого являлось непреодолимое желание изменить мой холостяцкий статус. Она рассказывала, какие невероятные, ужасные, страшные, трагические истории могут произойти с неженатым, не вступившим в брак мужчиной. Однако её пугающие и устрашающие страшилки меня не беспокоили. Основным доводом в свою пользу у меня был наглядный и не вызывающий сомнение аргумент, когда я ссылался на своего папу Александра Николаевича Верюжского, который после возвращения с Гражданской войны и демобилизации из Рабоче-Крестьянской Красной Армии обзавёлся семьёй только в тридцать лет, а мне, дескать, всего-то двадцать два. Так что у меня есть, как я с непреклонностью парировал все уговоры, достаточно времени, чтобы насладиться личной свободой и испытать все прелести холостяцкой жизни. Первый офицерский отпуск подходил к завершению, и меня больше беспокоило моё дальнейшее служебное положение и место назначение, которое, как я настраивался, должно было быть, естественно, на боевом корабле и непременно штурманом. Наконец, наступил день, когда я отправился в свою офицерскую неизвестность. И это, пожалуй, требует отдельного разговора.
Прежде чем завершить эти свои воспоминания, хотелось бы сказать добрые слова благодарности всем однокурсникам, с которыми прожил четыре курсантских года в училище. Мне, например, известно, что по инициативе некоторых наших однокашников проводилась встреча в 1977 году в Калининграде по случаю 20-летия со дня выпуска, на которой мне не удалось присутствовать.
На снимке (стоят, слева направо): К.Н.Поспелов (заместитель начальника факультета по полит.части), Анатолий Сезоненко, Геннадий Спрыжков, Николай Онищенко, Иван Иванович Блик (начальник штурманского факультета), И.В.Арутюнов (один из командиров рот), Юрий Котт, Анатолий Гальперин, В.Караевский, Геннадий Иванов, мичман (фамилия не известна). Сидят: Анатолий Черцов, А.Вдовиченко, А.Зозуля. Калининград. 1977 год.
Не трудно прикинуть, что большинству наших выпускников сейчас перевалило за семьдесят, а это уже многовато и, можно предположить, что не все здравствуют. Теперь же такие встречи становятся, всё более призрачны и даже затруднительны в организационном плане. Хотя всё может быть, если найдутся настоящие активисты, которые проявят деловитость, не дожидаясь очередной «круглой даты».
Дорогие однокурсники и выпускники всех курсов штурманского и других факультетов Черноморского Высшего Военно-Морского училища имени П.С.Нахимова и Балтийского Высшего Военно-Морского училища! Желаю Вам всем доброго здоровья, счастья, радости, успехов и полного благополучия! Берегите себя!
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Из этой же оперы, но современнее. 12 августа 2007 года собрались однокашники по Севастопольскому ВВМИУ, 252-я рота, 1975 года выпуска, вместе со своим Батей – Евгением Максимовичем Покатило. Сказали мне ребята:«Ты, Чех, приехал, ты и собирай, мы-то работаем». Я и собрал семнадцать человек (80% от числа наших ребят, проживающих в Севастополе). Что делают на встречах однокашники, не видевшиеся 20-30 лет, описывать не буду. Витя Злобин, из второго класса, работает в Балаклаве в 9-й горбольнице главным энергетиком (инженерное училище заканчивал все-таки!). Коля Саков (однокашник, еще не потерявший проскальзывающую иногда наивность) спрашивает у меня: «Чех! А кем Витя Злобин в больнице работает?». На что на полном серьезе отвечаю: «Главврачом, Коля!». У Николая глаза на лоб вначале полезли, а затем последовал возглас: «Ни хрена себе!», затем спокойное рассуждение: «А что? Мы и это можем».
Очередная юбилейная встреча.
САКОВ Николай Дмитриевич. После выпуска из Севастопольского ВВМИУ с 1975 по 1986 года проходил действительную военную службу КГДУ БЧ-5 атомной подводной лодки К-258 667А проекта 2 флотилии РПК СН Тихоокеанского флота. С 1986 по 1992 года – старший помощник начальника штаба 72-й Бригады строящихся и ремонтирующихся подводных лодок ТОФ, c 1992 по 1993 года – командир дивизиона движения БЧ-5 АПЛ К-258, c 1993 по 1995 года – командир БЧ-5 АПЛ К-259. В 1995 году Н.Д.Саков уволен в запас по состоянию здоровья. Участник 11 Боевых Служб. С 1995 по 2001 года работал начальником Бюро испытаний завода «Звезда» ТОФ, с 2001 года по настоящее время работает начальником бюро отдела подготовки производства ВП 800 Черноморского флота. Капитан III ранга запаса, награжден медалями «300 лет флоту России», «За службу в Подводных Силах», «50 лет атомному подводному Флоту», «60 лет ВС СССР», «70 лет ВС СССР», «За безупречную службу в ВС СССР» 1, 2 и 3 степеней. Жена: Елена, работает воспитателем детского дома №-2 г.Севастополя. Сын: Дмитрий, дочь Алена живут и работает в г.Севастополе. Н.Д.Саков в настоящее время проживает в г.Севастополе.
Медицинская комплексная проверка, проведённая специалистами местного гарнизонного госпиталя, на мой взгляд, не была излишне строгой и, скорей всего, носила формальный характер: осмотрели, прослушали, обмерили. Кроме анализа крови никакой медицинской детализации не проводили. Этого вполне было достаточно для того, как считали медики, чтобы сделать заключение о пригодности к корабельной службе на флоте. Вспоминаю, что наша курсантская жизнь, однако, была заполнена не только изучением военной специальности, что, безусловно, являлось главным и первостепенным для дальнейшей службы. Хотелось также больше знать о новинках эстрадной, театральной и музыкальной и в целом в культурной сфере. Но, прямо скажу, в этой области знаний как в Севастополе, так и в Калининграде у меня произошло полное отставание, по сравнению с нахимовским периодом. Правда, я лично кое-как пытался наверстать упущенное в период своих отпусков, находясь в Москве.
Калининград в те годы, на мой взгляд, являлся самым запущенным, диким и отсталым районом страны. Представьте себе, абсолютно разрушенный город, мрачные развалины домов, уцелевшие стены некоторых зданий зияли пустыми глазницами прокопченных от пожарищ оконных проёмов. С наступлением вечерних сумерек всё погружалось в кромешную ночную темноту. Недалеко от центра города зловеще возвышалась полуразвалившаяся громадина старинного немецкого замка. Особо нелепо, неестественно и даже глупо невдалеке от городских развалин всё ещё возвышался, хотя культ личности был давно развенчан, гигантских размеров, наверное, метров 20-30 памятник И.В.Сталину, установленный на одной из площадей напротив двухэтажного универмага, неказистого старой немецкой постройки здания. Правда, вскоре этот памятник догадались снести, уронив с пьедестала на землю, где этот исполин, частично разрушившись, ещё долго лежал неприкаянный. Видимо, хотели как лучше, но получилось, как всегда, безобразно и непристойно. На меня такая городская обстановка произвела весьма удручающее впечатление. Как же так, думал я, ведь с окончанием войны прошло уже одиннадцать лет, а здесь как будто только вчера английская авиация – бывших наших сволочных и мало внушающих доверие союзников специально бомбила жилой центр города, где не было никаких немецких военных и промышленных объектов. Создавалось даже впечатление, что вот-вот совсем недавно здесь закончились уличные бои за освобождение города. Сразу приходил на память недавно покинутый Севастополь, который был вообще полностью разрушен фашистской авиацией и артиллерией, а теперь радовал глаз белыми красивыми вновь построенными жилыми и административными зданиями, продолжал интенсивно строиться: возрождались здания Севастопольской панорамы, театра имени А.В.Луначарского, Базового матросского клуба. Велось массовое жилищное строительство.
В одном из первых своих писем в Калининград мама просила меня выполнить просьбу дяди Вити (Виталия Александровича Соколова), своего брата, найти могилу Иммануила Канта (1724-1804), величайшего немецкого философа, профессора университета в Кёнигсберге. Со слов дяди Вити, мама уверяла, что И.Кант похоронен в Кафедральном соборе, который должен, якобы, находиться где-то в центре города. Я-то знал, что для дяди Вити философские взгляды И.Канта означают очень многое, с ними он был знаком ещё с гимназии, зачитываясь на немецком языке его научными трактатами, и во многом разделял его трансцендентальную сущность философского познания и мышления. Нас на лекциях по марксистско-ленинской подготовке уверяли, что философия И.Канта во многом ошибочна, поскольку субъективна и идеалистична, а потому чужда для советского социалистического коллективного образа мышления. Не испытывая никакого душевного трепета перед авторитетом величайшего философа И.Канта, я, тем не менее, чтобы удовлетворить просьбу своего родственника, пытался что-либо узнать, сохранилось ли это историческое место, и где оно находится. Однако ничего путного тогда мне узнать не удалось. Я даже пытался ходить по городским развалинам вблизи того места, где должен находиться Кафедральный собор, но ничего не обнаружил, о чём с глубоким сожалением и констатировал в своём ответном письме. Сейчас, к всеобщей радости просвещённых людей, в Калининграде многое изменилось к лучшему. Город строится, развивается, восстанавливаются исторические места и памятники, в том числе нашлась и могила И.Канта у стены Кафедрального собора, наиболее часто посещаемое различными экскурсиями и простыми людьми место, где отдают дань памяти выдающемуся философу с мировым именем.
Тогда, помнится, у нас, курсантов, были регулярные субботники и воскресники с главной задачей по добыче из разрушенных развалин кирпичей, которые тут же передавались строительным организациям для возведения новых и ремонта старых жилых домов, служебных и административных зданий. Для стимуляции более высокой производительности командиры обещали предоставлять дополнительное увольнение тем курсантам, которые выполняли и перевыполняли поставленные нормы. В большинстве своём ребята работали весьма активно, даже не ради дополнительного увольнения. Просто мы видели, как трудно живётся простому народу, если нет, - не то что дома, квартиры, а маленького своего угла. Вспоминаю один случай, когда я и ещё кто-то из ребят, познакомившись с девчатами на училищных танцевальных вечерах, были приглашены к ним в гости. Прекрасно, думаю, проведём время в уютной, тёплой, дружественной компании. Всё так и произошло. Но было просто невероятно представить, где девчата жили. Весело что-то, обсуждая и беседуя, мы подошли к огромному разрушенному тёмному дому. - Вот тут мы и живёт, - смеясь, сказали девушки. Не совсем понимая, что происходит, шутят, что ли? Однако они уверенно нырнули в стенной проём, мы за ними, и тут же оказались в кромешной темноте. Спотыкаясь с непривычки на битых кирпичах, в избытке валявшихся вокруг, на ощупь и на слух следуя за нашими знакомыми, доковыляли до каменной лестницы без перил и медленно поднялись на второй этаж. Вдруг зажглась тусклая лампочка над единственной закрытой дверью, надо полагать, на остатке от бывшей лестничной площадки, где двум-то трудно было развернуться, рискуя свалиться в бездну. Подбадриваемые нашими спутницами, мы поодиночке втиснулись в комнату, которая оказалась достаточно просторной и по-женски уютно обставленной весьма скромными, но необходимыми домашними вещами. Девушки рассказали, что эту голубятню, иначе и не скажешь, они высмотрели среди развалин этого дома, сами оборудовали, как смогли, электричество с соседнего столба провели, теперь спокойно живут. Мы, разумеется, раз пришли, то вечер провели замечательно и душевно. У девушек нашлось вино, пили чай с печеньем, танцевали под патефон, непрерывно ставя одни и те же популярные тогда пластинки «Чёрный кот за углом» и «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?». Несмотря на то, что, покидая гостеприимных хозяек экзотической комнатки, спускались на землю, как альпинисты с Эвереста, настроение наше было хорошее и радостное, и чуточку тревожное одновременно.
Оптимизму этих девушек можно было только порадоваться. Но тут же с сожалением подумалось, разве это жизнь? Выживание на выносливость! В Калининград и область в те годы после выселения всех местных жителей немецкой национальности направлялись молодые люди и целые семьи из ближайших российских областей, а также из разоренных войной украинских и белорусских деревень и сёл. Ясное дело, что мои впечатления о Калининграде, которые я получил в результате своего знакомства с городом, были настолько безрадостны, что мне с глубокой жалостью думалось о тех людях, которые в те годы были первыми поселенцами этих территорий. Главные трудности у приезжих возникали не столько с устройством на работу, сколько с возможностью найти жильё, которого катастрофически не хватало. Эту ситуацию в полном объёме испытывали наши офицеры, которые получали назначение служить в этих местах, что мне пришлось испытать на собственном опыте буквально несколько месяцев спустя. Конечно, в Калининграде и окрестных городах и посёлках сохранились от разрушений во время войны жилые дома и очень популярные у немецких жителей коттеджи. Например, подобные уютному домику, в котором обитал Штирлиц, советский разведчик, главный герой из примечательной и впечатляющей телеповести «Семнадцать мгновений...». Но этого было явно недостаточно. Вот и приходилось большинству приезжих ютиться, где попало. Несколькими строками выше я привёл только один случай моего знакомства с местными девушками, который в силу определённых обстоятельств долгого продолжения не имел. Других встреч, надо отметить, было предостаточно, которые, как правило, происходили в компании вместе с ребятами. По правде, говоря, мне не встречались такие особы, чтобы можно было обалдеть, восхититься, обомлеть, остолбенеть и всё такое в этом роде. В одной нравилось одно, в другой было интересно что-то ещё, а третьи вообще не привлекали внимание. Действительно, нет необходимости торопить время. Однако, как оказывалось, некоторые ещё, будучи курсантами, становились счастливыми, как они себя считали, обладателями «второй половины». Острословы над ними подшучивали, дескать, вот ещё кто-то стал обладателем «чемодана без ручки», что означало: «тяжело нести, но и бросить жалко». Например, как Гена Соловьёв, Саша Рожков, Боря Зимин и некоторые другие.
Недостатка в посещении вечеров отдыха в нашем училище, надо откровенно сказать, представительницами прекрасного пола никогда не было. Особенным вниманием с их стороны пользовались курсанты выпускного курса. Может быть, это было приятно и даже льстило, но одновременно, думалось, зачем слишком увлекаться, если на носу годовая экзаменационная сессия, следом идут Государственные экзамены, а затем трёхмесячная стажировка на кораблях. Тут не до сердечных воздыханий. Как-то так получилось, что все экзамены (семестровые и государственные) я сдал без троек, можно сказать, без особого напряжения. Однако хочу сказать, что на одном экзамене со мной произошло непонятное явление, которому до сей поры я не могу найти объяснение. Случилось следующее. Предстоял очередной экзамен по радиотехнике, радиолокации и использованию РТС. Готовился нормально, всё вроде бы повторил качественно, особенно уделил внимание вопросам практической работе на аппаратуре. Вышел к экзаменационной комиссии, взял билет, прочитал вопросы, но совершенно ничего не понимал и не видел, что там написано. Странное было состояние, не волновался, какая-то прострация одолела моим сознанием. Подошло моё время отвечать, вышел к доске и стал что-то говорить, рисовал какие-то диаграммы, графики, но что же в реальности говорил – ничего не помню, как будто это говорил не я сам, совершенно не соображая и не слыша своего голоса. Наконец, вдруг как бы очнувшись из небытия, услышал голос преподавателя капитана 3-го ранга Канунникова, предлагавшего мне перейти к третьему вопросу. Далее произошло то, что и должно быть на самом деле, услышав его реальный голос, я прочитал третий вопрос билета, где было написано: подготовить радиопередатчик Р-641 к работе, настроить на нужную частоту и подать высокое напряжение на излучение. Помню, как сейчас, я подошёл к огромному чуть ли не до самого потолка радиопередатчику, подал питание, а затем произвёл комбинацию нужных действий с переключением нужных ручек и тумблеров для настройки на нужную частоту. Затем без всяких волнений повернул переключатель на подачу излучения в эфир и лампочка, имитирующая нахождение высокого напряжения на передающей антенне, загорелась. Задание выполнено!
Я повернулся к столу, где находилась экзаменационная комиссия, и чётко доложил, что ответ по билету закончил. Никаких дополнительных вопросов ко мне не последовало. Тут же я заметил долговязую фигуру капитана 3-го ранга Канунникова, который стоял за моей спиной и, видимо, внимательно наблюдал за моими действиями при работе с передатчиком. Не скрывая сдержанной улыбки, Канунников сказал, чтобы я сдал свой экзаменационный билет и пригласил для сдачи экзамена очередного курсанта. В коридоре, где волновались мои товарищи, ожидая своей экзаменационной участи, с интересом стали расспрашивать, как прошёл у меня экзамен, на это я ответил, что ничего не помню, наверное, провалился, полнейший афронт. К моему превеликому удивлению при объявлении результатов экзамена зачитали, что я получил отличную оценку. Что такое произошло? Не знаю. Настоящее чудо, фантасмагория, не иначе? Возможно, это был мой предначертавший дальнейший ход событий для меня? В течение всей моей продолжительной и разнообразной жизни ничего подобного больше не запомнилось, хотя, возможно, какие-то знаки и предупреждения были, которым я не придавал значения, а напрасно. В скором времени, однако, после выпуска из училища, как показали дальнейшие события, эта экзаменационная оценка по радиотехнике сыграла определённую роль в моей дальнейшей судьбе. Видимо, об этом придётся рассказать отдельно. Незадолго до экзаменов нам предложили каждому написать свои пожелания, на каком флоте и на каких кораблях хотели бы продолжить службу. Мы все, конечно, понимали, что это будет являться для нашего командования только приблизительным ориентиром, и не послужит серьёзным аргументом для принятия окончательного распределения. Однако, как показала реальная жизнь, во многом наши желания относительно выбора флота были реализованы. Так, например, наши севастопольцы, пожелавшие служить на Чёрном море, а таких набралось не более десяти человек, с превеликой радостью узнали после выпуска, что их направили, как они и просили – на Черноморский флот. Подавляющее большинство выразили желание служить на Тихоокеанском флоте и их просьба, естественно, была выполнена. Я выбрал Балтику и намеревался попасть на эскадренный миноносец желательно нового тогда проекта «30-бис». Мой выбор частично был удовлетворён: распределение получил в распоряжение Командующего Балтийским флотом. На стажировку попал в Либаву в дивизион эскадренных миноносцев.
Курсанты четвёртого курса штурманского факультета Балтийского Высшего Военно-Морского училища. Слева направо: Анатолий Черцов, Владимир Демиденко, Геннадий Дудкин, Анатолий Сезоненко, Геннадий Знаменский, Анатолий Богодистый, Ростислав Пискун, Николай Верюжский, Евгений Елецкий, А.Зозуля, В.Сафьянов, В.Самбросов. Калининград. Май. 1957 год.
Перед убытием на трёхмесячную военно-морскую стажировку приказом начальника училища нам присвоили звание «мичман-курсант» и выдали офицерские фуражки с белыми чехлами, которые мы называли «мичманками». Без особого труда, преобразив фабричные несуразные головные уборы, что-то отрезав, а где-то что-то добавив и перетянув белые чехлы, как считали нужным, и в результате фуражки-мичманки приобрели в соответствии с нашим пониманием нормальный морской вид. Кстати говоря, в курсантские годы я уже не пытался увеличивать ширину брюк ни с помощью «торпедирования», ни с помощью вставки клиньев. Просто-напросто ещё в Севастополе сшил по заказу из тонкого чёрного сукна и белого гладкого полотна две пары необыкновенной ширины брюк, которые одевал, когда было возможно, даже будучи офицером. Рассчитавшись с училищем полностью за осенне-зимнее обмундирование по вещевому аттестату, за пользование библиотечным фондом и другими материальными средствами на кафедрах и лабораториях, заплатив комсомольские взносы за три месяца вперёд, я почувствовал, как связь с училищем постепенно сужается и вот-вот прервётся окончательно. У меня даже появилась некоторая обида, неудовлетворённость, когда категорично заявили, чтобы мы не оставляли своих личных вещей и предметов в училище. Разве трудно было предоставить маленькую кандейку, куда бы мы сложили свои альбомы с фотографиями, личные книги, тетради и блокноты с разными записями? У меня получился увесистый пакет, который на практику не возьмешь. Не зная, куда припрятать свои вещички на трёхмесячный срок, попросил Гену Соловьёва, молодого женатика, сохранить у него в семейных апартаментах. Он согласился. Однако его любознательные домочадцы мой пакет раздраконили, разобрали, растащили и уничтожили. Спасибо, что хоть только один альбом с фотографиями каким-то образом сохранился.
Курсант Балтийского Высшего Военно-Морского училища Геннадий Соловьёв
Наконец, получив в училище полный расчёт: курсантский денежный оклад в размере 150 рублей за три месяца, а также премиальные за успешные результаты сдачи Государственных экзаменов (мне выдали 75% от месячного оклада, поскольку была одна четвёрка), продовольственный аттестат и предписание, мы все разъехались кто куда по своим флотам, базам, кораблям. В соответствии с распределением наша группа в составе четырёх курсантов (Анатолий Гулько и я из одного класса, а другие два товарища из другого класса, по фамилиям я сейчас их не помню) поездом отправились в Либаву, на дивизион эскадренных миноносцев. Либава (Лиепая) – приморский город на берегу Балтийского моря, осталась в памяти, как чистенький, аккуратный, с большим количеством зелёных насаждений, в большинстве своём с не очень высокими, уютными, преимущественно деревянными покрашенными в жёлтые или зелёные цвета домами. Среди городских зданий возвышалась готической постройки католическая кирха, весьма чётко видимая с моря, а потому являвшаяся в дневное время и в ясную погоду для штурманов хорошим навигационным ориентиром. Всё это придавало городу свой особенный характерный колорит. Мне сразу вспомнилась Рига, особенно ещё и потому, что в летние месяцы, когда созревали первые яблоки – белый налив, которые продавались, как и в Риге, везде и в изобилии, на рынке, в магазинчиках, в ларёчках, на лоточках, то всё окружающее пространство, казалось, наполнялось приятным яблочным ароматом.
В северной части города уже было всё по другому, как-то не так уютно, по-пролетарски, по-рабочему, там находился судоремонтный завод «Тосмаре», вблизи от которого на побережье были оборудованы причальные сооружения для торговых судов. Неподалёку располагался военный городок, где проживали семьи моряков, преимущественно военных. В этой части города, надо отметить, находился огромный чем-то напоминавший, как мне казалось, Исаакиевский Собор, в те годы не действующий и используемый в качестве Базового матросского клуба. Говорили, что, якобы, когда в 1904 году отправляли 2-ю Тихоокеанскую эскадру под командованием вице-адмирала З.П.Рожественского на Русско-японскую войну, в этом храме проходили богослужения. Либава ещё в царское время являлась крупной морской базой русского военно-морского флота.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Через неделю сидим в курилке вчетвером: я, Толик, Петя и примкнувший к нам мой корешок Володя по кличке Пельмень из соседней роты. В училище очередной организационный период, а слинять в город уж очень хочется. Мне в голову приходит гениальная мысль, и говорю Толику: «У тебя вчера рота стояла в наряде. Повязки «Патруль» сдал или нет?». – «Нет, не сдавал». «Зашибись, давай, тащи сюда». Принес Анатолий повязки «Патруль», повязали мы их друг другу и потопали на катер в город с чистою душою – кто же остановит идущих на развод в комендатуру Севастополя патрульных. Так и произошло. Даже расставленные «писатели» (офицеры, выставляемые на караванных курсантских самоходных тропах для предотвращения самовольных отлучек и записывающие курсантов в записную книжку для доклада) и те торопили нас: «Давай, ребята, быстрее, вон уже катер подходит!».
На катер мы сели, но он оказался в противоположную сторону – в Инкерман. А нам-то что – еще лучше. Сошли на Троицкой, магазинчик рядом, берем портвейн № 142 (стоимость рубль сорок два) и (по-русски «Белое крепкое», всего лишь рубль две копейки цена), батон колбасы докторской и банку икры баклажанной. Забираемся на косогор в траву и предаемся кейфу. Посидели, поели и попили, пошли дальше. Первым по пути домой попался пивной ларек у стадиона «Металлист». Попили пивка (22 копейки кружка!), пошли дальше. Через полчаса образовались на площади у Малахова кургана. Продолжили питие алкоголя. На третьей рюмке обратили внимание на отсутствие Пети. Пошли искать. Обнаружили Петра на площади, делающим замечание матросу Черноморского флота за неотдание воинской чести. Подошли и слушаем, как Петя разъе*ывает нарушителя. Подходит флотский капитан 2 ранга и, обращаясь к Пете, говорит: «Товарищ мичман! Когда делаете замечание матросу, окурок выньте изо рта!». О!!! Тут-то мы и обнаружили, что повязки «Патруль» мы так и не сняли (вот почему нас никто не останавливал), а подошедший капитан 2 ранга в таком же состоянии, как и мы.
Главный корабельный старшина Владимир Бойко
Ладно, пошли дальше. То ли нам весело стало, то ли привитая дисциплина сработала, но мы начали отлавливать младше нас по званию, делать им замечания, а замечания всегда найдутся, и записывать эти замечания матросам-старшинам в увольнительные записки. Поисполняв обязанности патрульной службы так еще с час, попили пива и разошлись по домам. Через два дня во все войсковые части гарнизона Севастополь была разослана телефонограмма за подписью коменданта с просьбой выловить четверых курсантов пятого курса, действующих от имени патруля и переписавших половину Черноморского флота, задержать их, скрутить и в каталажку. Ларчик открывался просто: матрос – он дисциплинирован в большинстве своем и, возвратившись из увольнения, немедленно докладывал о сделанных ему замечаниях. Дежурные проверяли эти записи, звоня дежурному по гарнизону, где все это и открылось, но было поздно. Объявленный на нас всесоюзный розыск закончился безрезультатно.
Все ТАЙНОЕ становится ЯВНЫМ. Тутынин Ю.П. (СВМПУ 1951). Окончание.
Напряжение нарастало, и многие почувствовали, что произошло что-то неприятное... Это дурное предчувствие подтвердил семафор комбрига, что «следа» торпеды и «огонька» никто из наблюдателей не видел.
Начались поиски «изделия» от точки залпа по пеленгу стрельбы, которые не увенчались успехом. Во второй половине дня комбриг на убыл на базу, оставив «Ворошиловских стрелков» в районе с приказанием искать злополучное «изделие». Трое суток ПЛ бесполезно утюжила район. Настроение экипажа было «мерзопакостное». Вдруг сигнальщик доложил, что на курсовом 30 градусов правого борта видит силуэт корабля. Через некоторое время опознали японский рыболовный сейнер, идущий на лодку, который, кстати, нарушил Государственную границу. Командир, озабоченный поиском торпеды, просто забыл донести о нарушителе. Подойдя на голосовую связь, капитан японского сейнера на ломаном русском языке прокричал в мегафон: «Капитана, капитана! Заберите Вашу торпеду, которую вы называете «изделием»!». Это было как гром среди ясного неба! Команда, не зная японского языка, насмотревшись японских фильмов, выражала благодарность наклонами до боли в спине. Капитан сейнера, очевидно, дружески настроенный к нам, безвозмездно вернул торпеду, обрезав орудия лова, и ушёл в сторону моря. Командир ПЛ, со своей стороны, решил сделать подарок комбригу и не стал вызывать торпедолов. Возник вопрос: как буксировать торпеду? ПЛ абсолютно не приспособлена ни к подъёму, ни к буксировке торпед. После долгих «рацпредложений» командир решил транспортировать торпеду на носовой надстройке. Для этого восстановили леерное ограждение носовой надстройки, погрузились в позиционное положение, создали небольшой крен на правый борт и когда курс торпеды и лодки совпал, продули балласт. Торпеду крепко принайтовили к палубе. Переход в базу прошел нормально. Личный состав базы был в шоке от увиденного, но еще более он увеличился для некоторых, когда узнали, что торпеда-то была «чужой среди своих», т.е. она была советской, но была выпущена другой подводной лодкой, о чем свидетельствовал номер «изделия». О теме «секретных» разговоров с комбригом и начальником штаба, а особенно с начальником политотдела и начальником Особого отдела, командир лодки умалчивает. Об этом можно только догадываться. Но это уже не военная, а государственная тайна.
ВСЯКОЕ БЫВАЕТ. Тутынин Ю.П. (Группа подготов хоронила его 17.12.2007.)
Перед экипажем одной из подводных лодок Тихоокеанского Флота, вышедшей из среднего ремонта с модернизацией, была поставлена задача: в кратчайшие сроки войти в первую линию, т.е. в состав кораблей постоянной боевой готовности. Понимая меру ответственности, личный состав с первого захода сдал задачи №1 и 2. Предстояли торпедные стрельбы. Чтобы напрасно не расходовать моторесурс и топливо, были организованы так называемые рейдовые сборы близко от одной из ВМБ в Японском море. В сборах участвовало несколько ПЛ, на одной из которых находился комбриг. За время перехода погода ухудшилась, и ни о каких стрельбах не могло быть и речи. Комбриг передал циркуляр: «ПЛ стать на якорь под берегом». Берег прикрывал от северо-западного ветра. Лодка, о которой идет речь, стала на якорь, с отдачей его с носовой надстройки. Глубина места - 30 м., на клюзе - 90 м. Командир ПЛ, уходя с мостика, предупредил вахтенного офицера - командира БЧ-З о необходимости докладов об усилении и изменении направления ветра. После полуночи ветер усилился и сменил направление на восточное. Берег уже не защищал. Стали ощущаться рывки якорь-цепи. Вахтенный офицер доложил командиру и получил от него приказание потравить якорь-цепь на 30 м. Так как носовую надстройку заливало, вахтенный офицер проявил «инициативу» и заботу о боцмане, приказав вахтенному 1-го отсека потравить якорь-цепь на 30 м. Не имея должного опыта, особенно в штормовых условиях, вахтенный 1-го отсека отдал и стопор, и тормоз.
Раздались оглушительные скрежет, шум и рывок, якорь и оказались на дне моря. Была объявлена боевая тревога, на моторах удерживали место. Додумались смастерить что-то вроде буйка, и теперь он «отображал» место якорной стоянки ПЛ. Стал извечный вопрос: ЧТО ДЕЛАТЬ? Маневрировать на моторах - глупо, разрядишь батарею. Скрыть от комбрига съемку с якоря невозможно, т.к. были выключены якорные и включены ходовые огни. Честный доклад - это авария и отправка во Владивосток со всеми вытекающими последствиями. «Выручил» командир БЧ-5, который предложил дать комбригу семафор с просьбой разрешить снять характеристики работы дизелей в условиях шторма. Получили «добро» и благодарность за инициативу С маневрированием вопроса не возникло: положили руль «лево-5», имея ПЛ комбрига в центре окружности. Вся эта свистопляска длилась до тех пор, пока не стих ветер и не получили «добро» на занятие районов для торпедных стрельб. Выполнив торпедные стрельбы, подводные лодки возвратились во Владивосток. «Именинникам» опять повезло: оперативный дежурный приказал швартоваться к пирсу первым корпусом, левым бортом. Таким образом, отсутствие якоря с пирса не просматривалось. Нравственные вопросы мучили всех. Командир было собрался доложить комбригу о потере якоря, памятуя, что «повинную голову (особенно отлично отстрелявшую) - меч не сечет». Но... поддался авантюре, которую предложил виновник - командир БЧ-3. Он вспомнил, что подобный якорь находится у входа в штаб эскадры, а якорь-цепь опоясывает штаб по периметру. Требовалось «умыкнуть» (взять напрокат) эти атрибуты. На всё про всё потребовалась одна ночь, автокран, грузовик и полтора десятка классных специалистов. К утру якорь был на штатном месте и команда принимала поздравления о зачисления ПЛ в первую линию. Через некоторое время, достав в ОФИ новые якорь и якорь-цепь, операцию повторили в другую сторону. Об успешно проведенной операции говорит тот факт, что никто из офицеров, мичманов и вольнонаемного состава штаба эскадры не обратил внимания на временную пропажу якоря и якорь — цепи (!). Спустя 2-3 месяца правдивый доклад командира о потере якоря и якорь-цепи комбриг воспринял как свежий анекдот. Правда, потом проверил сам факт по записи в вахтенном журнале. За давностью случившегося и честным признанием командир избежал наказания. Этот рассказ, конечно же, не является инструкцией к действию в подобных случаях.
Юрий Петрович Тутынин, командир ПЛ «Б-133» 641 проекта.
Напоминание о главной цели пребывания в училище. Юрий Владимирович Солдатенков.
Mt-1. Надо вспоминать не грустное, а смешное, поскольку смех - это комментарий к жизни. Один из наших саратовских подготов (воспитанник военно-морского подготовительного училища) в сочинении написал: «Все великие люди: Ленин. Шаляпин, Некрасов родились на Волге. Я тоже, между прочим, родился на Волге». Mt-2. Помню на стене класса в СВМПУ плакат: «Раньше на деревянных кораблях плавали железные люди». Mt-3. Однажды в 1975 году в Конакри (Гвинея) на 9 градусе северной широты - смотрю, потянулись из порта две наши лодки («Фокстрот»). Ага, думаю, подремонтировались! Хорошо, недаром я тут, на солнцепеке. Mt-4. Ещё воспоминания, уже из периода высшего училища. Ранняя весна 1953 г., маневры отряда легких сил в Баренцевом море: Флагман - крейсер «Чапаев» и несколько эсминцев по правому и левому борту. Справа от него эсминец «Ответственный», все идут развернутым строем. На флагмане поднят сигнал: «Поворот всем вдруг вправо». Сигнальщики оказались плохо подготовленными, а вахтенный офицер - невнимательным, и эсминец пошел на левый поворот. Своим кованым форштевнем эсминец пропорол в корме крейсера правый борт. Результат «лопухизма» таков: погибли два мичмана - баталера (странно, что по боевой тревоге они спали в своей каюте), а оба корабля поставили на ремонт в доки.
Mt-4а. Вот на этом самом эсминце (его в шутку иногда стали называть «Безответственным») автор в течение месяца проходил практику «Холодным летом 53-го года», с 06.05.53. по начало июня. Попал в лазарет эсминца командир БЧ-1 старлей Веня Фрадкин (лет тридцать спустя я его встречал по поводу одного из своих изобретений по указанию Р.Зубкова). Командир эсминца вызвал меня на мостик и спросил, научили ли нас в училище вести прокладку. Я ответил: «Так точно, товарищ командир!» -«А какой балл?»- «Пятёрка, товарищ командир!» - «Тогда отправляйся в штурманскую рубку - и ни ногой из неё!» - «Есть, товарищ командир!». И полтора суток я непрерывно занимался этим интересным делом, пока кто-то из наших курсантов меня не сменил. Был там хороший парень, штурманский электрик Саша Лопатин, из Талдома (у меня есть его фото). Помню короткую сценку: какой-то лейтенант только что отчитал матроса. Тот бубнит себе под нос что-то по-армянски. Лейтенант спрашивает: «Что вы имеете сказать, Маркарян?» - «А я говорю, товарищ лейтенант, какой вы есть хороший человек». Mt-5. 3 мая 1953 года примерно 900 курсантов и офицеров 1-го БВВМУ в воинском эшелоне отправились из Ленинграда в Мурманск. Примерно 5 мая эшелон проторчал на ж/д ст. Лоухи более 4-х часов. Затем мимо нас прошел, обгоняя, пустой «товарняк», еще томились 4 часа, потом поехали, и при пересечении ущелья все услышали паровозный гудок. Кто смог добраться до окошка теплушки, тот увидел этот товарняк разбитым на глубине 70-80 м (речка Кереть?). Так мы стали свидетелями предотвращения диверсии по уничтожению личного состава нашего училища. Думается, что это нам был привет от какой-то иностранной разведки, за отличное прохождение на параде в Москве 1 мая 1952 г.
Mt-6. В конце второго курса, весной 1953 года, в субботу, я собрался в увольнение. Перед построением в роте ко мне подошли трое из нашего класса и спросили: «Ты куда намылился?». Я ответил: «Ребята! В на оперу». - «А ты сделал курсовое задание по электротехнике?» - «Да, сделал и сдал» - «А вот мы не сделали и не сдали. Ты останься и сделай все задания к понедельнику для всего класса!». И я остался, и не потребовалось напоминания с их стороны типа: «Но если ты нас ослушаешься!». Кстати, чемпион ВВМУЗов по тяжёлой атлетике, команда Первого Балтийского (13 человек), по рассказам некоторых курсантов, почти в полном составе не справилась с заданием по ТОЭ (наверняка, задание было чрезмерно трудным). Многократный экзамен не привёл к положительному результату. Последний раз собралась комиссия, и после экзамена резолюция была такая: «Экзаменуемые не обнаружили знакомства с предметом». Mt-7. На экзаменах по всем почти предметам в первой тройке шли те, кто более-менее знал предмет, тот, кто «разжигал» так называемую «схему». Дело в том, что мичман кафедры не тасовал колоду экзаменационных билетов, но офицер - экзаменатор непроизвольно мог начать раскладывать билеты слева направо и снизу, или справа налево и сверху. Так передовая тройка потворствовала тем, кто, не зная толком учебного предмета, переходил с курса на курс.
Mt-8. Сценка на Третьей юбилейной встрече Второго выпуска подводников 1-го ВВМУПП (сентябрь 1980 г.): стоят два саратовских подгота и один ленинградский нахимовец: Петров, Матросенков и Лихачёв. У Лихачёва очень хриплый голос: «Понимаешь, Юра! Приезжает Вова ко мне на дивизию с инспекторской поездкой. Ходил-ходил до обеда, потом после обеда собрал всех офицеров в клубе и говорит: «Всё у вас не так! А как «так» - думайте!», и уехал».
Из тетради для сочинений по литературе (воспитанник 23 класса Солдатенков Юрий).
Домашнее сочинение «В городе морской славы». План. 1. На пути в Севастополь 2. Здравствуй, город - герой! 3. Историческое прошлое Севастополя 4. Возрождение Севастополя 5. Севастополь - город морской славы
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
