При нормальном ходе службы морского офицера всё устроено достаточно разумно: несколько раз он убывает с самого Флота на учёбу, чтобы пополнить своё образование и повысить квалификацию. И не секрет, что эти отлучки рассматриваются всеми как законное время некоторого «отдыха» от напряжённой работы. Хотя мне выпало только единожды воспользоваться всеми достоинствами описанной схемы, вспоминаю я об этом с неизменным удовольствием. И, действительно, огорчаться мне в то время было совершенно не от чего. Начать с отпуска. Совсем рядом в нашей комнате на Усачевке и в Фомино находились дорогие мне люди. Самый маленький из них скоро привык ко мне, правда, не прекращал орать, несмотря на разнообразные увещевания неопытного родителя, на улице меня при этом заваливали советами прохожие. Огорчало только глухое нездоровье Прасковьи Сергеевны. Но долгое несчастье имеет такое же свойство привычки, как и другие жизненные явления. Подруга моя возилась со своим дипломом. Завершающая часть её учёбы не прерывалась в связи с беременностью, один раз она даже сорвалась с какого-то трапа, будучи в интересном положении. Но теперь связанные с этим страхи были позади, и всё внимание семейства было сосредоточено на шумном потомке. Как и все предыдущие, этот отпуск тоже быстро прошёл. Жена осталась в Москве оканчивать свою эпопею учёбы в Высшем техническом училище, а я отправился в Ленинград опять в привычном качестве «соломенного» холостяка. Высшие краснознаменные (и так далее...) офицерские классы ВМФ были в некотором роде «флагманом» подобных заведений, расположенных на флотах. И только в их составе были факультеты, готовящие командиров подводных лодок и надводных кораблей. Окончание такого факультета являлось непременным условием командования кораблём, правда, одни это делали загодя, ещё будучи старпомами, а другие учились уже имея опыт командования. Вот и в нашем наборе я встретил не только «подготов» первого и второго выпуска, но и опытных сослуживцев с Востока, того же Виктора Белышева.
Здание Высших офицерских Классов ВМФ на Большой Охте.
Разумеется, никаких особых «землячеств» по признаку бывшего места службы у нас не формировалось, наоборот, я подружился с многими ребятами, прибывшими с других флотов, и с интересом узнавал у них как шла там подводная служба. На классах обучались и иностранцы из так называемого «социалистического лагеря», но с ними практически мы не общались: с китайцами вечная дружба уже трещала по всем швам, а европейские собратья по профессии держались отчуждённо, кроме, пожалуй, болгар. Вдобавок, большинство иностранных слушателей училось не на командных факультетах. Новое для меня учебное заведение имело богатую историю, оно функционировало и до революции, и это чувствовалось во многом, начиная с продуманных учебных программ и оборудования кабинетов и кончая бытом холостых слушателей. Располагались мы по двое в прекрасных по советским меркам чистых комнатах, расположенных прямо в комплексе зданий Классов (на Охте, прямо на берегу Невы). Хуже было семейным офицерам: они должны были самостоятельно искать себе жильё в переполненном людьми городе. Такое положение было и во всех военных академиях, кроме Академии генерального штаба, где будущим генералам и адмиралам предоставляется небольшая квартира на время учёбы. Поиски временного угла, пожалуй, составляли единственную бытовую трудность во время учёбы на Классах. Здесь я не стану упоминать о естественном сокращении жалования: оно лишалось всех «морских» и «подводных» добавок и, с учётом необходимости питаться за свой счёт, оказывалось несколько меньшим, чем этого хотелось. Насколько я знаю, ни у кого из нас накоплений не было, все мы жили одним днём. После четырёхлетнего перерыва в подобных занятиях ходить на лекции и сдавать зачёты было сплошным удовольствием. Я даже расслабился и, «тряхнув стариной», спаял из некондиционных деталей великолепный приёмник. Потом его пришлось отдать моряку из кадровой команды: транзисторы ещё были в редкость, и моё «ламповое» устройство оказалось нетранспортабельным.
Пока в не было жены, я посетил всех своих друзей и знакомых, побывал в училище, встречался и с приезжающими в отпуск тихоокеанцами. Все эти встречи и естественная для периода учёбы атмосфера относительной безответственности создавали впечатление сплошного праздника, а учёба просто была одним из составляющих его – праздника – элементов. Надо заметить, что при таком контрасте выяснилась «цена» постоянного напряжения во время настоящей службы. Из всего сказанного в мажоре, пожалуй, выпадал только один эпизод моего вступления в партию. Я уже вспоминал, что обычный срок после годичного кандидатского стажа я завершил просьбой о его продлении в связи с посадкой нашего корабля на мель. А в конце 1957 года этот кандидатский стаж составлял уже два с половиной года: во время интенсивных выходов и лечения в госпитале мне было не до партсобраний. Когда мои кандидатские документы черепашьим ходом попали к политработникам Офицерских классов, дело стало принимать уже неприличный оборот. По легкомыслию я об этом не задумывался. Принимали меня в партию на первом собрании вновь сложившегося коллектива слушателей, и среди них нашлись охотники серьёзно разобраться с партийным разгильдяем. Но я не успел даже огорчиться таким поворотом дела, как множество моих товарищей по службе (все они были старше меня) дружно прекратили попытки начать «разбирательство». Деталей этого собрания и произнесённых на нём слов я не помню, а общую благожелательную атмосферу (она – главная ценность Флота) не забуду никогда. Впрочем, всё это только по форме имело отношение к партии, думается, здесь проявились совсем не марксистские материи. Мои магнитофонные способности ещё не были полностью утрачены, учебные дела шли нормально, и я начал искать применение образовавшемуся запасу свободного времени. О самодеятельной возне с устройством для повышения точности шумопеленгования я уже упоминал. Но вскоре меня затянуло и в официальные формы исследовательской работы. Одной из центральных на подводном факультете, естественно, является кафедра торпедной стрельбы. Начальником её в то время был ветеран Классов и своего рода легендарная личность подводного флота – капитан 1 ранга Леонард Яковлевич Лонцих. Он же был автором официального (конечно же, секретного) учебника и непререкаемым флотским авторитетом в деле выпуска торпед с подводных лодок. Правда, злые языки поговаривали, что на своём, месте службы он находится с лейтенантских времён, но я не берусь оспаривать или подтверждать эти подначки. Лонцих – солидный дядька – перевидал буквально всех советских подводников своего времени и прекрасно разбирался в череде проходящих мимо него поколений. Как и всякое заведение подобного уровня, Классы получали поручения вышестоящих инстанций на проведение научно-исследовательских работ. По профилю исполнителя, тематика их была связана с наиболее интересными, с моей точки зрения, разработками тактических приёмов использования оружия. К выполнению одной из таких работ и привлёк меня Л.Я.Лонцих.
Л.Я.Лонцих. 1958 год.
Сюжет нашего исследования был прямо заимствован из истории морской войны в Атлантике, когда англичанам и американцам приходилось осуществлять проводку большого числа тихоходных транспортов в обстановке непрерывных атак немецких подводных лодок. Суть поставленного перед нами вопроса сводилась к определению эффективности стрельбы по таким скоплениям кораблей (их в конвое может быть более сотни) появившимися к этому времени дальноходными торпедами. Если такая торпеда и не попадёт в одиночную цель, которая была определена как непосредственный объект атаки, всегда имеется некоторый шанс «попутного» поражения других транспортов или кораблей охранения. С научной точки зрения такая торпедная атака представляет собой сложную совокупность нескольких случайных событий: взаимного положения лодки и множества кораблей конвоя (ясно, что реальное их место в строю всегда отличается от теоретически заданного), элементов маневрирования лодки во время атаки, неточностей в определении параметров движения и мест расположения целей, отклонений торпед от расчётной траектории. Пытаться описывать все эти случайности в виде нагромождения каких-то формул (такое описание называется математической моделью) вряд ли возможно вообще, так как часть перечисленных явлений связана с субъективными решениями того же командира атакующей лодки. Вдобавок, не особенно ясно, что делать с результатом подобного описания, ведь полученные формулы придётся подвергнуть вероятностному анализу, что ещё более усложнит расчеты. Однако в таких ситуациях существует достаточно простой приём анализа, в современной терминологии именуемый методом статистических испытаний (я не помню подобных слов в названии нашей работы). При любых сложностях реального взаимодействия множества объектов, вроде «нашего» конвоя и атакующей лодки, достаточно просто имитировать отдельную атаку, если нам удастся каким-нибудь образом определить конкретные значения всех величин, которые характеризуют места расположения кораблей, параметры хода торпед и так далее. Такой «механизм» известен под названием датчика случайных чисел, им часто пользуются игроки, когда выбрасывают монету («орёл» или «решка»), игральные кости или фишки лото. Правда, в отличие от броска монеты, когда ситуация с выигрышем проясняется сразу, для имитации одной атаки придётся приложить больше усилий: подобных «выбросов» нужно сделать не один десяток, да ещё провести расчёты их последствий. Но, в принципе, таким образом можно определить результат одной атаки. Разумеется, делать выводы непосредственно по нему нельзя, они будут похожи на утверждения типа «монета всегда падает «орлом» вниз» после одного единственного подбрасывания. Но, если нам удастся провести подобные имитации достаточно много раз, мы получим более или менее достоверные результаты. В этом месте мне хочется попросить извинений у читателя за слишком длинную вставку с популярным изложением фабулы моего первого исследования. В дальнейшем я попытаюсь не повторять подобных бестактностей. Но это была моя первая работа! Дважды употребляя такое нескромное определение, я не имею в виду, что всё было придумано именно Брыскиным. Вовсе нет, и Лонцих, и привлечённый им к этому делу учёный артиллерист капитан 1 ранга Фридман, конечно, в большей степени определяли цели и замысел проведения исследования. Но я, со всей страстью вновь посвящённого, взялся за практическую реализацию этих целей и замыслов (они постоянно корректировались по ходу дела) и уже очень скоро просто не мыслил себя без вычерчивания бумажных «атак». Вообще-то, исследования с применением метода статистических испытаний органически так и «просятся» для проведения на электронных вычислительных машинах. Где-то в Ленинграде в то время работала ЭВМ типа «Стрела», и Фридман поговаривал о необходимости её применения в нашем исследовании.
Но дальше разговоров дело не пошло, при тогдашней секретности нам бы просто не позволили вынести бумаги с расчётами из помещения Классов. Таким образом, начало моей карьеры составителя программ для ЭВМ было отложено ещё на шесть лет. А пока я взялся с помощью знакомых мне штурманских инструментов и мешка с «бочоночками» от лото за бесчисленные атаки воображаемых конвоев. Для этого Лонцих выговорил мне право не посещать лекции и организовал отдельное помещение, где и была разложена на столах вся эта «Атлантика». Работать можно было только при открытой секретной части, с девяти утра и до девяти вечера. Я и работал. Кроме этого, мне приходилось урывками переписывать конспекты лекций, чтобы не загубить главного дела, ради которого меня направили на Классы. Со стороны вычерчивание сотен схем торпедных атак может показаться не особенно интеллектуальным занятием. Но и в такой рутинной работе есть возможность наглядно рассмотреть причудливые взаимосвязи между случайным месторасположением лодки в момент обнаружения конвоя и всеми последующими возможностями её боевого маневра. Наблюдения такого рода захватывали меня настолько, что случались даже пропуски обеденного времени (образцовая столовая Классов работала по жёсткому расписанию). Мои товарищи по учёбе, конечно, знали о происходящей исследовательской эпопее и всячески подбадривали меня. Больше того, как и в училище, ребята считали само собой разумеющимся, что я должен все зачёты сдавать на пятёрки. В общем-то, обычно так оно и было, несмотря на упомянутые пропуски и переписывание конспектов лекций. Но однажды я «смазал» и на каком-то зачёте не дотянул до безукоризненной оценки. Надо было слышать, как мои друзья принялись уговаривать преподавателя. Я готов был провалиться сквозь землю и впредь старался оправдать поддержку товарищей. Классы я окончил с «красным» дипломом и вдобавок получил ещё пару поощрительных бумаг за участие в исследовательской работе. Но это случилось позже, в июне, а в марте к моим проблемам впервые добавились заботы о прибывающем в Ленинград семействе. Жена окончила свой почти шестилетний срок обучения и даже получила направление на работу в Ленинград . Однако, услышав, что она – жена офицера, контора сразу же отпустила её «на волю». Нужно было отыскать временное жильё, что в перенаселённом городе составляло непростую задачу, так как эпопея строительства «хрущёвок» ещё не принесла заметных результатов. Все мои товарищи постоянно доставали адреса якобы сдающихся комнат, и по вечерам я в одиночку или с помогающим мне североморцем Тихоновым обходил пешком просторы Большой и Малой Охты. Товарищ мой по своей охоте вызвался проводить тягостные и нелюбезные переговоры, обычно проходящие в дверных проёмах.
Очень долго у нас ничего не получалось, пока мы случайно не попали к одной ленинградской женщине, которую все величали «мать-героиня». Сам я у неё одиозного ордена не видел, но даже по краткости знакомства заметил необычную отзывчивость сухонькой старой ленинградки. Сама она избытком «площади» не располагала, но буквально через неделю мы получили адрес семьи, где была комнатёнка на сдачу. В неё и вселилось приехавшее ко мне семейство: десятимесячный сын, Лёля и, на какое-то время, – Прасковья Сергеевна (здоровье её таяло на глазах, и через неделю она возвратилась в Москву). Если бы мне кто-то заранее рассказал про хозяев нашего временного жилища, я вряд ли поверил любому, даже самому либеральному, их описанию. Дело в том, что приютившее нас семейство принадлежало к совершенно неведомой мне прослойке «лже-рабочих». Хозяйка просто нигде не работала, а хозяин и его взрослые потомки числились бригадиром и сотрудниками какой-то ремонтной или наладочной бригады. На самом деле из квартиры они не выходили целыми днями, дружно пребывая всем семейством в состоянии подпития разной степени. Такое времяпровождение обеспечивалось следующим образом. Утром сквозь тонкую фанерную переборку можно было услышать несколько телефонных звонков примерно одинакового содержания: «Алё! Я здесь, на Карле-Марле (наверное, имелось в виду какое-то предприятие имени основоположника научного коммунизма). Давай-давай! Валяй-валяй!» и так далее. Потом звонок повторялся с обратной сменой адресов корреспондентов. И всё. «Трудовая» деятельность на этом заканчивалась. Кроме звонков в неё входило вымогательство части «подъёмных» у вновь принимаемых на работу членов бригады. Все полученные таким образом суммы тут же честно пропивались вымогателями и их жертвами. На эти цели шли и полученные от нас деньги за комнату, а также пятёрки или десятки, которые выпрашивались в долг у ошалевшей от такого соседства Лёли, возврат долга, впрочем, не забывался. Всё это безобразие творилось без малейших угрызений совести и с милой непосредственностью. На прощание хозяйка совершенно искренне плакала и целовала мою жену. Уж позволю себе «разрядиться»: когда сейчас я думаю о «социализме», на память всегда приходит семья наших квартирных хозяев из Ленинграда. С приездом жены по гостям ходить мне стало совсем некогда: сын требовал постоянного внимания. Даже в кино мы ходили посменно.
По существу, молодые родители впервые самостоятельно начали воспитывать и кормить своего требовательного потомка. Например, он зараз поедал по два-три больших поставляемых из Китая (видимо, всеже из Финляндии. - ред.) которые тогда продавались в Ленинграде (ближе источников продовольствия не имелось). Когда мы рассказали об этом бабушкам, то последовала нахлобучка: такой режим питания, оказывается, очень вреден. А мы втроём радовались простому решению вопроса питания. В перечисленных радостных заботах быстро закончилось время учёбы на Классах. Я не припомню ни одного огорчительного эпизода из этого периода. А главное – меня окружали дорогие флотские люди, начиная от Бориса Викторовича Никитина и кончая многочисленными товарищами по учёбе. Мне просто неловко их перечислять или подбирать какие-то определения для ненужных характеристик, любые слова всё равно окажутся для этого недостаточными. На память приходит сцена встречи жены на Московском вокзале, со мной был приятель-североморец Володя Чернышёв – весёлый крепкий усатый парень. Услышав о цене перетаскивания багажа по вокзалу, он крикнул бессовестным служителям: «Привет от московских носильщиков!», сгрёб в охапку наши немудрёные пожитки и мигом вынес их на стоянку такси. Помирая от хохота, мы едва поспевали с остатками чемоданов за нашим помощником. Вот примерно так и шла вся наша жизнь – с опорой на верных товарищей, которая с лихвой компенсировала любые недостатки окружающего мира. При окончании учёбы о конкретном назначении нам не сообщалось, просто я получил направление в отдел кадров ТОФ. Поскольку мы все прошли медицинскую комиссию пригодности к службе на атомных лодках, оставалось только гадать, каким будет новое место службы. В это же время выяснилась ещё одна деталь. Начальник кафедры торпедной стрельбы Л.Я.Лонцих сообщил мне, что он пытался оставить меня на Классах, хотя никакого предварительного разговора со мной на эту тему не было. Но неведомое мне начальство сказало, что сначала будущему преподавателю нужно покомандовать лодкой. Лонцих был недоволен, а я ликовал и сейчас готов поставить свечку незнакомому мне мудрому начальнику за его решение. Собрав свои пожитки, мы перебрались в Москву, провели там, среди бабушек, прекрасный летний отпуск (на флоте такое счастье выпадает крайне редко) и, на поезде номер один, втроём: жена, справивший свою первую годовщину сын и я, через всю огромную страну отправились во Владивосток. О том, как мы прибыли в этот славный город и я узнал о назначении командиром «малыша» в Находку, я уже писал и поэтому не стану повторяться.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Не восторжествовала правда в другом случае. Служил у нас секретчиком мичман Сергей Зубко. Нормальный и честный парень. Вот честность его и подвела.
При очередном оформлении допуска он в графе «ближайшие родственники» упоминает тетку свою родную, которая живет в Федеративной Республике Германии. До этого лет десять при оформлении допусков он о ней и не упоминал. За трое суток Серега был уволен в запас (из КПСС, правда, не исключили) и отправлен на родину в Донбасс. Навещаем его с Саней Кириченко, который служил со мной техником-дозиметристом, а по совместительству был медбратом при операциях медицинских, если таковые случались. У него в дипломе по окончании Ждановского зоотехникума в графе «специальность» было написано «зоотехник-осеменитель»! Вот повод для шуток! Работает Серега на в Горловке на поверхности, электриком. Спрашиваем, а почему не в шахте, больше платят там, да и подводник ты, не привыкать ведь к замкнутому объему?
На что Сергей отвечает: «Спустился я в шахту. А там +40 по Цельсию, грязь и мрак, намного хуже, чем в подводной лодке. Ну ее на х*й, эту шахту, лучше бы я на лодке так и служил».
Естественно, роты ничем не различались. Была как бы симметрия: «У Вас хороший футболист Веня Брамонтов, а у нас Гена Крашенинников, у Вас пловец Юра Тутынин, у нас Коля Юшин, у вас Степанян, у нас Казырьян, в конце концов, у Вас рыжий Пивоваров, а у нас Боря Новиков». В общем, фифти-фифти. И вот вся эта братия, стремящаяся стать моряками, в большинстве своем не только не видела боевых кораблей, но и самого моря. Настоящее «всамделашное» море все увидели в 1950 году на практике на Черном море. Но подготовка к «оморячиванию» велась, и довольно хорошо. Лето 1949 г. мы провели в лагере на берегу Волги у деревни Шумейко.
Летняя практика 1949 года на острове реки Волга.
Училище имело приличную шлюпочную базу: баркас, 10-и весельные катера, 6-и и 4-х весельные ялы. Освоили шлюпки хорошо, заправски гребли, ходили под парусами. Было на озере место для обучения плаванию с тремя лодками, для которых были оборудован пост охраны в ночное время. Тепленькое местечко. Караульные вечером уходили охранять, прихватив с собой матрацы, и всю ночь блаженствовали вдали от начальства, а когда Томас Сухарев в наказание получил аж три наряда на этот пост, кроме зависти, никакого влияния на нас это не оказало. Вот эти охранники и «застукали», как лейтенант Полудницин с преподавателем литературы Кузнецовой, а лейтенант Бодаров с библиотекаршей по ночам проводили время, катаясь на лодках. Единственная беда - это комары. Заснуть в палатке было невозможно, несмотря на все имеющееся у нас на вооружении способы. Пытались выкуривать дымом - бесполезно. Леша Микеров в отчаянии вечером надел на голову наволочку от подушки, а утром, забыв об этом, по команде «Подъем» начал метаться по палатке с криком: « Ребята, я ничего не вижу!»
Подгот Юра Ищейкин, лето 1948 года.
Хотел бы остановиться на одном характерном для нашей братии примере. У Юры Ищейкина зимой 1948 г. умерла мать, да к тому же его отец по глупейшей случайности сидел под следствием. Документы для проезда ему выдали, но все понимали, что Юре больше ничем помочь не могли. Утром, в день его отъезда, весь класс собрал со стола всё масло, сахар, хлеб и всё сложили в Юрин вещмешок. За нашим классом последовали другие: ну хоть чем-нибудь, ну хоть что-то. Я до сих пор помню возвращение Юры. Возвратясь, он прямо с проходной появился во время занятий в классе, маленький, в шинели с вещмешком за плечами, как-то сильно повзрослевший лицом. Все молчали, никто не пытался расспрашивать его, все переживали. С тех пор Юра очень изменился, стал собранным и более усердным. До конца своей жизни Юра с большим участием относился к чужому горю. Постигла нашу роту и первая, но единственная потеря. Возвращаясь с первого отпуска летом 1949, Костя Кочетков, высунувшись с платформы вагона, ударился головой о трубу водоколонки. Костю там же похоронили наши воспитанники 113 класса на станции Аткарск. Примечание: нерадивый кочегар паровоза не отвёл трубу водоколонки на должный угол, спровоцировав это несчастье.
О наших преподавателях. Литературу преподавала Кочерова, а затем капитан Афанасьев, ярый как потом оказалось, пушкинист, охотился за всякими самыми дальними родственниками поэта, собирая их фотографии. Однажды он показал свои находки, какие-то нечёткие пожелтевшие фото старших лейтенантов с довоенными «кудрями», женщин в старых нарядах. Конечно, особого впечатления на нас они не произвели, а вот поэзию Пушкина, её прямо-таки музыкальность, Афанасьев, до нас довёл. Я до сих пор, не увлеченный поэзией, смогу прочесть из каждой главы «Евгений Онегин» порядочные куски. Преподаватель литературы из 2-й роты (милейшая и очаровательная женщина) прекрасно владела художественным словом. Под ее руководством Мукосеев (старше нас курсом) так исполнял «Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось...», что я до сих пор не слышал более талантливого исполнителя. Да и не только Лермонтова и Пушкина, а вспомним, как читал сгихи Маяковского Спартак Железников. Историю вела Чурсина Анна Степановна, фронтовик, лейтенант, служившая переводчиком в штабе Украинского фронта, выпускница Казанского университета. Математику вел капитан 2 ранга Малец (по стилю преподавания - аналог «КЕ» 2-ой роты, только «КЕ» зимой и летом одним цветом, только в красных сапогах, а Малец постоянно в форме). Физику читал капитан 2 ранга Чугунов. Не повезло нам с преподавателем географии, знаменитой Евгленой Зеленой. Исходя с позиций сегодняшнего дня, мне искренне жаль эту женщину, не в нашем коллективе, где палец, в рот не клади, ей было место. И многое смешное происходило на ее уроках. Юра Кулик из 113 класса увлеченно на самоподготовке, вместо того, чтобы самоподготовляться по географии, читал «Похождения Ходжи Насрсддина». А вызванный к доске для ответа по экономике стран Ближнего Востока мучительно выжимал из себя все, что мог подчеркнуть, глядя на карту Азии. Ну а дальше, учитывая требования к нашему политическому кругозору, (для чего в каждом классе велась подшивка газет) преподаватель задал коварный вопрос: «А кто руководитель компартии в Иране?». Юра смотрит на вешалку, где развешены инструменты участников струнного оркестра ничтожно сумнящеся выпаливает: «Бандура-бей!», видимо, сама преподаватель была подкована политически не очень, задала уже совсем во всех отношениях неприличный вопрос: "А в Турции?" Юра вспомнил, что он «изучал» на самоподготовке выдает: «Ага Мухмед Плешивый!» Естественно, в классе улыбки, преподаватель, чувствия подвох, спрашивает: «Откуда у вас такие сведения? - Так вот хотите сами убедитесь». В общем, все сошло, за исключением того, что за принадлежность к компартии в то время в Турции была смертная казнь. Пытаясь как-то воспитать нас, географичка возмущалась: "Да как вы только разговариваете: вчера мне в 223 классе сказали, что я указку «увела», а Челышев в 224 классе заявил, что я карандаш с преподавательского стола «засосала».
Не везло и с преподавателями черчения. У нас в роте появился розовощекий, полненький и обладающий мягким (что для нас было немаловажно) характером преподаватель черчения. С легкой руки Саши Харламова, ему сразу дали кличку Мордарий Аполлонович. Что только с ним не вытворяли, вплоть до того что провожали до преподавательской с музыкой: после выхода Мордария из класса за ним следовала толпа воспитанников со всякими музыкальными инструментами, сотворяя дикую какофонию. А вообще обучали и обучили нас неплохо. Слабовато по астрономии (не далее учебника, хоть дали бы нам немного понятия о сущности мореходной астрономии) да и военно-морская подготовка была слабовата, тогда как в школе юнгов военно-морское дело (ВМД) было на высоте. В училище была неплохая библиотека, заведовал которой старший лейтенант административной службы Агафонов (зять начальника санчасти полковника Флигина). В библиотеке я нашел уникальный альбом 1913 г., посвященный императорскому военному флоту России с чудесными литографиями Ганзена; сейчас это библиографическая редкость. Начальником клуба был капитан А.С.Волохонский - энергичный, подвижный и с внешностью весьма приятной для дам. Так как в г. Энгельсе, где располагалось наше училище, особенных мест для отдыха было мало (один кинотеатр «Родина» и ДК железнодорожников), то клуб и художественная самодеятельность были центром нашего досуга. Танцы один раз в неделю нас, первокурсников, привлекали не особенно, да и танцоров раз - два и обчелся, разве что Вовка Зверев из 2-й роты да Иван Буланов с Борей Новиковым у нас в 1-й. Зато в самодеятельности были лихие плясуны: Борис Черемхин, Саша Васильев, те же Ваня Буланов и Боря Новиков, а певцов и декламаторов - не счесть. Баянисты Валя (Валерий Павлович!) Гонтарев, Валя Фадеев, Коля Кривошея, даже акробаты-эксцентрики - Володя Федоров и Иван Севасьянов, который до конца своих дней мог «сбацать» цыганочку с выходом. Проникало кое-что "из-за бугра". Толя Тетентьев под гитару на мотив известного блюза пел что-то вроде: "Я прихожу на 102-й этаж, там буги-вуги лабает джаз. Мы все за мир, мы не хотим войны, мы хорошо живем в колхозе Сан-Луи», Вот так.
На вечерах в училище самодеятельность играла главную роль, может быть не всегда мастерски, но зато от души на чистом «сливочном масле». Играл джазовые мелодии Виля Погосов из 112 класса, но выступать на сцене ему запрещал замполит курса капитан-лейтенант Бирюков. Впоследствии Коля Юшин из 111 класса станет его зятем. А время шло. Вот уже мы на втором курсе, носим уже не синие хлопчатобумажные робы, а фланелевые рубахи с суконными брюками второго срока. Нас уже ничем не удивишь, плохо что стрижка под перманентный «ноль», а мы уже знакомимся с девочками, в основном из 2-ой и 3-ей женской школы. Незаметно «всплывают» поэты, из которых особенно хочу отметить Сашу Харламова, до сих пор пишущего чудесные и проникновенные стихи, посвященные нам, подготам. Определились спортивные лидеры, у всех на груди значки ГТО II ступени, появилась масса разрядников по спорту. Юра Кулик организовал секцию борьбы и лично отыскал немало энтузиастов этого вида спорта. Вообще, на 2-ом курсе сформировался единый, спаянный коллектив. Ссор и тем более драк между собой я лично не видел. Правда, было другое. За вранье или обман, что почему-то называлось «парашей», полагалось покрасить у виновника одно интересное место тела. Жертвой стал Сева Карпычев, распространивший слух о том, что опять на обед дадут «лошадиный рис» т.е. овсянку. Слух не подтвердился. Севу скрутили, уложили на стол, стянули штаны и Ян Смирнов старательно, используя чернила двух авторучек (синие и зеленые), покрасил Севе то, что нужно. Все бы хорошо, но Севка вырвался, хотел убежать, да Саша Моселов подставил ему ножку, и Сева упал, при этом здорово расшиб ногу, отвели его в санчасть, сняли брюки и тут не только перепуганная медсестра, но даже сам полковник Флигин пришли в недоумение. Имел место случай воровства. У воспитанника Казарьяна из 213 класса пропали часы. Воришку нашла «следственная группа» быстро. Им оказался Павлов, но он был все-таки не «наш», а недавно почему-то переведенный из Бакинского ВМПУ. Ночью его били, били жестоко, без всякого сожаления, и только после этого доложили начальству. Его, естественно, отчислили, ну а по дороге на пристань г. Энгельса провожатые добавили «на дорогу».
Не хочется писать о драке с машиностроительным техникумом (в котором в свое время обучался первый космонавт Ю.Гагарин) и со стройбатом, начальство отделалось легко за последнюю, т.к. воспитанник Львов получил ножевое ранение, а отец Львова был председателем военного трибунала ПрибВО. После 2-го курса поротно мы проходили первую для всех практику на Черном море. Разместились на парусном учебном корабле «Дунай», доставшемся нам при разделе итальянского флота (у итальянцев он назывался «Христофор Колумб»). «Дунай» был вполне современным парусно-моторным судном водоизмещением около 4000 т, со стальным корпусом, высотой грота 47 м и общей парусностью более 2000 кв.м. Интересной особенностью было винто-рулевое устройство. Винты были расположены соосно, как на торпеде. Впервые мы получили подвесные койки, которые на ночь крепились к съемным стойкам. Натягивать парусиновую койку крепящими штертами трудно, операция требовала умения, и в первую ночь возникло немало казусов. У одних развязывался кренящий штерт и спящие падали (Сашка Лисин ухитрился свалиться вниз головой, застряв ногами в деревянной распорке); другие, натянув койку втугую, балансировали, как на велосипеде, и, наконец, третьи давали большую слабину и утром ходили «глаголь-гаком» от изгиба тела под углом. Начали обучение по хождению по вантам на мосты, сначала до марсовых площадок с переходом на противоположный борт через «собачью дыру», а затем до салингов с переходом на стень-ванты через путенс-ванты марса. Почему я на этом останавливаюсь? Да потому, что очень многим нравилась эта «вкусная» парусная терминология, которой можно было с успехом попользоваться в отпуске для приправы небезызвестной военно-морской «травли» Нам организовали посещение линкора «Севастополь», крейсеров «Молотов», «Красный Крым» (где очевидец его участия в Керченско-Феодосийской операции наш комроты Н.П.Феоктистов рассказал подробности этого боя).
Малый охотник СКА-065 типа МО-4. Экипажи именно этих катеров выполнили нелегкую и опасную работу по выброске на молы и причалы штурмового отряда лейтенанта Айдинова в ходе Феодосийского десанта. -
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Конец 1980-х. Возвращаемся из очередной автономки. Неистребимое племя ЗКПЧ пускает по экипажу опросной лист, и один из вопросов этого листа можно понять как кто чем недоволен, попросту говоря. То ли пищей, то ли кинофильмами, взятыми в море, то ли литературой, то ли еще чем-то. На пульте ГЭУ (пульт ГЭУ на всех проектах атомоходов – сборище лучших умов, мозг и кладезь мыслей в одном лице) горячо обсуждаем прокламацию зама. Еще бы – три дня до прихода в базу, а здесь такое развлечение.
Прикомандированный к нам для выполнения задач БП, а прикомандированным в море ходить – манна небесная, Александр, психанув, написал в замовском листе: «Я, капитан-лейтенант Фролов, не доволен Советской властью!». Александр, кстати, прославился в 19-й ДиПЛ тем, что при разборе на партсобрании за пьянку в заключительном слове сказал: «Товарищи коммунисты! Да, я могу предать себя, жену, но вас и Родину – никогда!». После его слов даже резолюций не принимали, а все встали и разошлись. Так вот, посмеялись мы тогда над его записью и забыли. Но не забыл ЗКПЧ и особый отдел. На третьи сутки по приходе в базу Павел был исключен из рядов КПСС и уволен из рядов Вооруженных Сил чуть ли не за попытку свершения государственного переворота! Полный абзац!!! Ничего мы сделать не смогли. Правда, в начале 1990-х, когда СССР развалился, Павел приехал к нам и (как сейчас говорят) был полностью реабилитирован как пострадавший от коммунистического режима. Здесь хоть правда восторжествовала. А я, когда ходил прикомандированным с другим экипажем, первым делом заму говорил, что у меня день рождения через пять дней, и получал испеченный торт или пирог на именины, который под чай на ПУ ГЭУ и уничтожали. Вторым делом писал табличку: «По тревогам не кантовать, при пожаре выносить первым!» и вывешивал на шторке койки в каюте.
Но вернёмся к свадьбе брата. Я в Риге купил красивый свитер, который отдал Петру, в нём он и женился. В семье брата родилось трое детей: сын Евгений, дочь Елена и сын Павел. Как рассказывал Петя, два раза у них могли бы родиться близнецы. Говорят, что близнецы рождаются через поколение, наш отец был близнец с дядей Филиппом, вот и у Петра могли бы быть близнецы, но не родились по желанию родителей.
В сентябре 1962 года решил жениться Боря Тварнов. Его будущая жена Нина жила в Колпино. У неё была родная сестра Валентина, которая мне нравилась, Борис нас познакомил, но в дальнейшем на ней женился наш однокурсник Толя Биниенко. Он ей больше понравился. Были у них ещё двоюродные сестры, которые жили в Пушкине, очень симпатичные девушки, за ними ухаживал Валя Пряхин и другие курсанты, но почему-то они замуж за курсантов не вышли. Свадьба у Бориса была назначена на субботу, а в воскресенье в училище проводился традиционный осенний кросс в Сосновке на 3 километра. Жениха от кросса освободили, а всем гостам пришлось бежать эту дистанцию, так как явка должна быть высокой. Удовольствие было ещё то. Всю ночь с субботы на воскресенье мы гуляли на свадьбе, а утром поехали на кросс, подремав немного в электричке. Мужественно стартовали и бросились вперёд. Где-то на середине дистанции Толя Дёмин вспомнил, что у нас свадьба и пустился в пляс. Кто-то его подлержал, другие начали уговаривать, чтобы продолжить бег. В конечном итоге мы всё-таки пробежали всю дистанцию, не показав, к сожалению, сколько-нибудь приличного результата. Хорошо, что никто не упал на кроссе. После кросса опять поехали в Колпино, где другие гости явно нас заждались. На этой свадьбе всем запомнилась тётя невесты, у которой был очень замечательный голос, все песни она пела с таким чувством, что до сих пор в ушах стоит её песня: «Мама, милая мама! Посмотрю я на тебя, да ты совсем седая. В горе молчаливая, в праздник хлопотливая, мама, милая мама.» Она пела и другие песни. Хороший дуэт у них сложился с Толей Дёминым, у которого тоже хороший красивый голос. Свадьба прошла очень весело, было много стихов, пожеланий. Потом мы неоднократно приезжали в гости к Борису, ездили в Пушкин к их родственникам. С Борисом нас сближало то, что он был родом из Ивановской области из Вичути и до поступления в училище служил на флоте. Очень он близок был со Степаном Козловичем, который прослужил на флоте 3 года и тоже женился в Колпине. Но дальнейшая жизнь Бориса сложилась трагически. По окончании 4 курса он проходил преддипломную практику в Прибалтике и уже в конце практики попал под поезд и был зарезан насмерть. У нас был в училище какой-то рок. Почти каждый год кто-то из четверокурсников погибал на преддипломной практике. Чем это объяснить, даже непонятно. Может быть тем, что на преддипломной практике мы как-то сразу становились слишком самостоятельными, нас назначали дублёрами прорабов или начальников участков, и эта излишняя самоуверенность после училищной опеки приводила к трагическим последствиям. Хотя, с другой стороны, мы уже были взрослые люди, некоторые завели семью. Всем нам было очень жаль, что Борис погиб. После этой трагедии у его жены случились преждевременные роды, и ребёнок погиб, не осталось на земле
Но жизнь продолжалась, мы уже были на 4 курсе. Началась череда женитьб, наши холостяцкие ряды таяли на глазах. В ноябре я познакомился на танцах с симпатичной девушкой. Провожать себя до своего дома она не разрешила. Как потом выяснилось, ей было неудобно, что она живёт в таком неказистом доме. Меня трудно было этим удивить, потому что наша семья тоже жила не в хоромах. Девушку звали Галя Панфёрова. Она работала в проектном институте, а по вечерам училась в политехническом институте. Как она потом рассказывала, в этот вечер в наше училище пришла потому, что поссорилась со своим знакомым парнем из морского училища. В нашем училище она бывала раньше, временами её приглашал танцевать Валя Пряхин, который снимал комнату вместе с Сергеем Логиновым. Эта комната находилась напротив окон того помещения, в котором работала Галя, и часто она видела, как молодые курсанты начищали по утрам на улице свою обувь. Короче говоря, она пришла на танцы, и мы встретились. Я не знал, что она рассчитывала потанцевать с Пряхиным, кстати, он тоже был из Иваново, и мы с ним дружили. Постепенно мы с Галиной сближались. Жила она с мамой в комнате двухэтажного деревянного общежития, на этаже было комнат 14, общая кухня и туалет. Мы пришлись друг другу по душе, о чём она рассказала своей матери, но её очень смутил тот факт, что она была старше меня на 3 года. Мне это было без разницы и через месяц после знакомства я сделал ей предложение стать моей женой, которое было принято. Иногда она говорит мне, что до сих пор не может понять, как могла она, очень серьёзная девушка так быстро согласиться на моё предложение. В декабре мы подали официальную заявку во дворец бракосочетаний на Английской набережной и начали готовиться к свадьбе. Подготовка к свадьбе совпала с зимней экзаменационной сессией, но одно другому не помешало. Нам выдали специальные талоны для посещения салона для новобрачных на проспекте Суворова, где можно было приобрести одежду, свадебное платье, обувь и многое другое, чего в свободной продаже в магазинах не было. Дефицитные вещи можно было купить в магазинах «Берёзка» на чеки внешторга, которые выдавались советским гражданам, работающим по контрактам за границей, или в салонах для новобрачных по приглашениям. Причём, тем, кто работал в соцстранах типа Монголии выдавались чеки с синей полосой, а в капстранах - бесполосые чеки, что существенно влияло на возможности покупки товаров. Поскольку у нас средств свободных не было, покупать нам особо было нечего, по нашему приглашению ещё сходили в салон Галины сотрудницы с работы, например, Рита Сафронова и кто-то ещё. Мне купили черный костюм, белую рубашку, туфли, галстук, пальто. У меня была только военная форма, а гражданской одежды не было никакой. Я жил в общежитии, ходил всюду в форме: и на занятия, и на танцы, и в город. Бракосочетание было назначено на 26 января 1963 года. К этому времени уже закончились экзамены. Многие мои однокурсники разъехались на каникулы, поэтому на свадьбе было их немного, но самые близкие друзья были: Сева Смирнов с женой, Боря Тварнов с женой, Степан Козлович с женой.
Крайний слева Леонид Чуваев.
Моим свидетелем был мой товарищ еще с Нахимовского училища Лёня Чуваев, у Гали свидетельницей была её давнишняя подруга Люда Качалова, с которой они вместе учились в техникуме. Из моих родных на свадьбе была моя сестра Галя и случайно оказавшийся в командировке в Ленинграде двоюродный брат Юра Копылов. Со стороны невесты были её мама, тётя Тася с дядей Ваней и их детьми Людой. Геной и Ириной, тетя Аня с дядей Андрюшей и детьми Таней и Ирой, тёти Надя, тётя Шура с дочкой Зиной. Подруга Люда Диденко проездом из Одессы, Изольда, Тая Сафроненко с мужем Вадимом, тоже нашим курсантом.
Ленинградский дворец бракосочетания.
Было очень много прекрасных поздравлений от подруг и товарищей по работе и учёбе, играл баян, непрерывно звучали песни, пожелания, искренне от души.
На этом заканчивается переданная Медведевым В.М. часть воспоминаний. Ниже приведем еще несколько фотографий из его архива.
Боевые подруги. Юбилейная встреча 1984 года.
Полковник в отставке В.М.Максимов в рабочем кабинете в Министерстве транспорта РФ.
Первый заместитель министра транспорта РФ А.П.Насонов среди офицеров запаса - работников министерства. Второй справа Медведев В.М.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
