К счастью, больше опытов на ниве политического просвещения мне проводить не довелось, в следующий раз я выступал перед своими товарищами с лекцией о вычислительных машинах и кибернетике. Вычислительных машин я к этому времени в непосредственной близости не наблюдал, а что такое кибернетика и сейчас представляю без достаточной ясности. Поэтому воспоминания о лекторской деятельности во время магаданской зимовки вызывают у меня до сих пор лёгкие угрызения совести. О следующих моих неудачах в области просвещения окружающих я расскажу позднее. Запомнившиеся мне лекции, разумеется, были событиями, несколько выпадающими из обычного ряда рутинных мероприятий, которыми была заполнена наша жизнь в замкнутом мирке плавбазы и лодок. В город я выходил редко, это было связано с транспортными неудобствами: бухта отстоит от центральной улицы на несколько километров, да и посещать там особенно было нечего. Спектакли в театре имени Горького, который помещался в бывшем чекистском клубе, проходили в две смены, но удивить свежего наблюдателя они могли разве только видом красавиц с многочисленными золотыми украшениями, я раньше такого числа этих предметов не видел. Во время отпуска, уже в Москве, одна моя пожилая знакомая, разглядывая привезённые с севера фотографии, грустно созналась, что строила на лютом морозе здание упомянутого что, естественно, не добавило моих симпатий к магаданскому очагу культуры. Вдобавок, длинной зимой в магаданских широтах почти всегда было темно, мела позёмка при сильном морозе, что тоже не очень способствовало желанию выходить с плавбазы.
Кое-кто из молодых офицеров на свой страх и риск перетащил свои семьи в Магадан. Снять для этого какой-нибудь угол было очень трудно (и дорого), так что смельчаки насчитывались единицами. Когда я попал в гости к одному из них – штурману нашей лодки – меня поразило, что хозяин полуземляного домика – бывший зек, не имеющий права выезда «на материк» даже после отбытия срока, держит на видном месте своего жилища портрет Сталина. Побеседовать на эту тему с угрюмым и озлобленным человеком не удалось, но я поневоле вспомнил о рассказах милицейского начальства относительно состава местных жителей: среди них было немало бывших «власовцев», немецких полицаев и прочего народа, не убитого насмерть, но пропавшего в результате прошедшей войны. Однако внешняя городская жизнь не слишком интересовала большинство из наших моряков. Мы жили в замкнутом мире плавбазы и своих лодок, довольно быстро приспособившись к новым северным условиям. Без выходов в море и посещений семьи служба оставляла мне непривычно много свободного времени, которое я с удовольствием тратил на зубрёжку английских слов, вычисление интегралов и изготовление транзисторных приёмников. Я уже вспоминал, что последнее занятие захватило множество наших моряков с лодок и плавбазы. По вечерам у меня почти постоянно сидел флагманский врач Миша Самотин со своими приёмниками и приходили другие жертвы транзисторной эпидемии. Подчинённые флагврача конечно знали о недуге, поразившем их начальника, и поэтому все вечерние доклады по медицинской части происходили у меня в каюте. На содержание лекарских переговоров я, естественно, не обращал внимания, и, как выяснилось впоследствии, совершенно зря. Так однажды к нам зашёл стоматолог плавбазы из числа фельдшеров и подробно обсуждал с Самотиным вопросы сохранения своих инструментов на время очередной сессии в медицинской академии, где пожилой эскулап заканчивал заочное образование. Не прошло и недели после отъезда фельдшера, как у меня разболелись зубы. Не знаю как относится к этой разновидности недугов мужская половина читателей, а я вполне разделяю мнение Расула Гамзатова, который характеризовал данную напасть словами: О дрянная боль зубная... Как и все другие несчастья, обычно не постигающие нас в одиночку, моё мелкое недомогание тоже совпало по времени с большим мероприятием – приходом в Магадан линейного ледокола, который должен был обеспечить переход плавбазы к северному причалу для бункеровки – пополнения запасов угля. То, что запасы угля подходят к концу все мы знали не понаслышке, так как и на плавбазе, и внутри лодок постепенно снижалась температура. Разговоры о прибытии ледокола шли не первую неделю, дело это постоянно откладывалось, и все экипажи ожидали бункеровки по готовности номер один. Таким образом, о транспортировке меня в береговую поликлинику не могло быть и речи.
Наша плавбаза «Север». На снимке изображён беспокойный момент, связанный с переходом к северной стороне бухты для бункеровки.
Собрав остатки чувства юмора, я обратился к своему другу с призывом удалить зловредный зуб, который не давал мне возможности даже выспаться перед предстоящим мероприятием: на время бункеровки плавбазы лодки оттаскивают в сторону, и они стоят во льду, ожидая возвращения своей «кормилицы». В своём обращении я патетически спрашивал приятеля, может ли майор медицинской службы с высшим образованием сделать то, что доступно фельдшеру. Как мне показалось, Миша поплёлся за ящиком с зубодёрными инструментами без особого энтузиазма. Увы, несмотря на старания флагврача и медицинских матросов, желанные инструменты не обнаруживались. Оказалось, что доклад – докладом, но, боясь остаться без главных средств своей деятельности, фельдшер запрятал свой ящик так, что никто не смог его найти, а ведь плавбаза – это всё-таки не город или стог сена. В таком плачевном состоянии я отбыл вместе со своим кораблём в пробитую ледоколом полынью. Во время этого «автономного плавания» (без хода) я только что и мог делать, так это стоять на мостике и глотать холодную воду. Пока она не согревалась во рту, ещё можно было как-то сохранять командирское достоинство. Как на грех, перед отходом от борта плавбазы нам доставили почту. Один моряк получил посылку с яблоками и по простоте душевной принялся угощать меня. Уж не знаю, что было написано у меня на физиономии, но даже предельно сглаженные звуки, которые я издавал в благодарность за угощение, быстро убедили окружающих в его несвоевременности... Как только лодка ошвартовалась к возвратившейся на своё место плавбазе через двое (!) суток, Миша буквально схватил меня и с помощью довоенного автомобиля «М-1», который выполнял обязанности представительского выезда при нашем комбриге, доставил в поликлинику МВД, естественно, – лучшую в городе. Ангел в облике пожилой женщины-врача произнёс: «Голубчик, да у Вас газовая гангрена!», быстро просверлил необходимое отверстие для выпуска мерзкого джинна на волю, и мир снова засиял для меня своими великолепными красками... К слову говоря, этот и большинство других зубов вместе с растительностью на голове я оставил на Дальнем Востоке в качестве дани за пребывание в непривычных природных и техногенных условиях и употребление пищи без витаминов. В частности, в Магадане даже картофель в нашем рационе был Для тех, кто знаком с возможностями отечественной пищевой промышленности, комментариев к последнему факту не требуется: варево из казённого продукта было просто отвратительным.
Сушеный картофель получают путем предварительной подготовки, бланширования и сушки свежего картофеля. Сушеный картофель выпускают в виде столбиков, кубиков или пластинок.
В череде подобных описанному событий не мирового масштаба можно было и не заметить прихода долгожданной весны. Но в феврале из далёкого внешнего мира мне был подан знаменательный сигнал: комбриг показал длинную шифровку, посвященную моей персоне, где говорилось, что Военный совет флота снова не нашёл для меня вакансии в академию, но мне предлагается место старшего научного сотрудника Морской физической секции при Сибирском отделении академии наук. Приведённое сочетание одиннадцати слов я встретил впервые и с помощью Виктора Яковлевича попытался осмыслить его значение. В частности, мой умудрённый опытом старший товарищ сразу пояснил, что это предложение сразу ставит крест на моей морской службе. Но когда относительно молодому человеку говорят о начале новой жизни, он склонен переоценивать её завлекающие перспективы и не сразу спохватывается об утрате уже имеющихся ценностей. Я уже не раз грешил сравнениями с великими людьми, и поэтому хочу напомнить название книжки о нашем выдающемся современнике Акселе Ивановиче Берге – «Три жизни». Адмирал и академик сначала командовал подводной лодкой, потом стал известным радиоинженером и организатором внедрения радиолокаторов в ранге заместителя министра, а закончил свою карьеру главным кибернетиком страны – он возглавлял академический научный совет по этой модной проблеме. Упомянутый совет размещался в Вычислительном центре Академии наук, и я не раз наблюдал Акселя Ивановича, неизменно облачённого в форму инженер-адмирала со значком командира подводной лодки. Приходилось мне и слушать выступления незаурядного человека, неизменно восхищаясь их содержанием и манерой обращения со слушателями. Так что для приведённых здесь рассуждений у меня есть, так сказать, личные основания. Уж не знаю, что переживал молодой остзейский дворянин Берг, расставаясь с перебаламученным революцией Флотом в конце двадцатых годов, но увидев его спустя полвека в морской форме с дорогим для меня значком, я невольно взялся сравнивать и свои «две жизни» и периодически возвращаюсь к этому занятию до настоящего времени. Думается, что после чтения моего сочинения читателю станут понятны некоторые выводы из таких ностальгических раздумий.
Но в 1963 году о Берге я знал только понаслышке, и принимал свои решения, советуясь только со своими товарищами. Надо сознаться, что особых дебатов у нас не было, и Виктор Яковлевич, и другие мои сослуживцы считали переход в новое качество разумным делом. Видно и они не совсем адекватно представляли неизбежные потери при расставании с морским братством. Ведь все его ценности всегда были при нас, а привычное и близкое всегда уступает неведомому и далёкому (ну конечно, – Академия наук!). Вот и сейчас, я исписал полстраницы сумбурными рассуждениями о сравнения «прямого» и «ломаного» вариантов жизненного курса, треть века тому назад и такие размышления оказались мне не под силу. Спустя несколько лет я познакомился с результатами теории оптимального управления – так называемым принципом максимума Понтрягина. Перевод этих результатов на обычный житейский язык означает, что в каждой ситуации внешних условий существует единственное наилучшее решение для перевода исследуемого объекта из начальной в конечную точку. Думаю, что это правило справедливо не только для ракет или других бездушных предметов, проблемы управления которыми подтолкнули появление блестящей теории. И ещё. Надводные корабли в районах повышенной опасности от нападения неприятельских подводных лодок идут зигзагом, незакономерно изменяя свой курс. Ну с ними понятно: грозящая опасность оправдывает потери времени на отвороты. Мне никто не грозил. Остаётся предположить, что сменились некоторые внешние условия или ориентиры. Помнится, среди прочего, больше всего огорчала мысль, что не удалось послужить на атомной лодке... Чтобы читатель не подумал чего-то лишнего относительно реальных обстоятельств, которые вызвали мой перевод на работу в Академии наук, необходимо сообщить о неромантических деталях подоплёки этого перевода, которые стали известны мне спустя десяток лет после описываемых событий. При организации работы в Новосибирском Академгородке был сделан запрос в кадровые органы флота на кандидатуру командира подводной лодки, склонного к научным исследованиям. А личными делами командиров лодок в управлении кадров ведал уже знакомый читателю мой однокашник Володя Гарин, который к этому времени потерял зрение и переквалифицировался в кадровика. Не берусь оценивать критерии отбора, которые применялись при определении новоявленных научных сотрудников, но в число претендентов попали двое отличников нашего училища, из которых высокое начальство остановилось на моей персоне...
Институт гидродинамики им. М.А.Лаврентьева СО РАН
А в феврале 1963 года я сходил на городскую почту, оповестил по плохо работающему телефону свою семью, что нас ждут совсем иные перемены (до этого все планы и расчёты были связаны с переездом в Ленинград), и дал согласие на перевод. В далёкой Находке маманя и жена вооружились картами и долго искали океанские просторы среди сибирской равнины. В этом месте из числа водных объектов ничего, кроме голубой полоски Оби возле Новосибирска, не обнаруживалось... В повседневной жизни столь важное для меня событие, как предложение сменить образ жизни, имело только теоретическое значение: я продолжал службу, стараясь никак не показать окружающим возможное снижение интереса к ней, для командира корабля это было недопустимым делом. В мае и в наших широтах солнышко начало пригревать посильнее, лёд сначала очистился от снега, а потом наступил и черёд расставания с надоевшим панцирем, который держал наши корабли в бездействии. Сход льда случился в одночасье во время сильного урагана, который за пару суток взломал ещё довольно толстое покрытие и вынес его остатки в море, ветер дул со стороны Магадана по «трубе», образованной прибрежными сопками. Для нас ледолом был непривычным событием, и все экипажи по тревоге находились на кораблях, постоянно следя за швартовыми. А у стоящих недалеко пограничных катеров (они были старожилами) такой предусмотрительности не наблюдалось, хотя и малые кораблики стихия норовила сорвать со швартовых. К несчастью, пришлось наблюдать, как во время одного особенно сильного порыва ветра стальной швартов буквально разрезал пополам матроса-пограничника... После очистки бухты ото льда, начались наши выходы в море. Запомнилось с каким азартом и чувством облегчения занимался их организацией комбриг, эта деятельность очевидным образом отвлекала его от зимней депрессии, которая оказалась неизбежным спутником нашего вынужденного безделья. Мы выходили в море, осваивали незнакомые пустынные места и привыкали к ним. При мне до торпедных стрельб дело не дошло, плохо представляется, как проводить перезагрузку практических торпед в совершенно не оборудованном для этого месте. К сожалению, очень часто выходы нашего корабля срывались из-за поломок механизмов. Я уже упоминал, что профилактические ремонтные работы 1962 года были сорваны, а за время зимней стоянки в Магадане своими силами мало что удалось сделать, да и запчастей на плавбазе было маловато. Комбриг всякий раз, естественно, был недоволен срывами, но не допускал упреков в мой адрес в связи с «академическими» перспективами.
Наконец, в июне поступил приказ на перевод нашей лодки во Владивосток, а потом – на в поселке Большой Камень для проведения среднего ремонта. Мы достаточно просто собрали свои пожитки, распрощались с друзьями и товарищами и без всяких «обеспечивающих» на борту взяли курс на далёкое Приморье.
Прощание с Флотом
На переходе из Магадана во Владивосток стояла на редкость спокойная погода, никаких неприятностей со стороны изношенных механизмов или встречных судов тоже не было. По молодости я ещё не понимал, с чем приходится прощаться и почему так «ласкова» величественная стихия. Все наши моряки ждали свиданий: офицеры с семьями, а все вместе – с нормальными условиями существования, после Магадана Приморье казалось раем. Ошвартовались мы в Малом Улиссе и сразу приступили к разоружению, то есть выгрузке из лодки всего и вся, включая изношенные аккумуляторные батареи. По мере избавления от нагрузки лодка всё больше «вылезала» из воды и теряла свою самостоятельность, в Большой Камень её потащили на буксире, как обычную баржу. Во время трудоёмкой работы по разоружению лодки на пирс спустился из штаба адмирал Медведев и сообщил, что приказа о переводе в Академию наук всё ещё нет, и он подумывает о назначении меня флагманским специалистом эскадры по разведке.
Разумеется, я принялся отказываться от штабного назначения, такой «поворот» уж совсем не входил в мои планы, но сам разговор с адмиралом не прибавил мне энтузиазма: уж сколько раз и со мной раньше велись официальные беседы о переводах, которые кончались ничем, и на этот раз разговоры об Академии наук могли завершиться тем же, что и обещания отправить меня на учёбу. Поэтому по прибытии в Большой Камень я решил воспользоваться моментом и отпроситься в отпуск. Дивизионом ремонтирующихся кораблей временно командовал мой бывший сослуживец Паша Иконников. Он попробовал для куража назначить меня хотя бы разок дежурным по дивизиону, но потом отпустил на все четыре стороны, если всерьёз, то все относились к «магаданцам» с сочувствием. Так что последний день моей морской службы не был омрачен ношением повязки дежурного. Впрочем, о том, что этот душный летний день последний на Флоте, я ещё не знал. Просто уселся в грязный междугородний автобус и отправился в Находку. Хотя все мои мысли были «впереди», с семьёй, давайте на несколько минут задержимся и поговорим об оставшихся в дивизионе ремонтирующихся лодок. Уже упоминаемые мной порядки кабального соединения военных моряков с их кораблями не нарушаются у нас и во время длительных ремонтов. Множество военнослужащих, попавших в такое положение, выполняют роль бестолково используемой даровой «рабочей силы» и, естественно, буквально разлагаются вместе со своими начальниками. При этом, соединения ремонтирующихся кораблей превращаются в негласный дисциплинарный батальон (так именуются военные тюрьмы) и место интенсивного функционирования так называемых «судов чести». Приказы высокого начальства, извещающие об очередном безобразии в упомянутых «бригадах» и «дивизионах», конечно, всякий раз определяют конкретных виновников, но никому и в голову не приходит задуматься о корнях позорного поведения матросов и офицеров. Среди прочего, мне повезло и в том, что за десять лет морской службы я, в общей сложности, провел всего 6-8 месяцев в относительно коротких доковых ремонтах, у некоторых моих коллег «ремонтное» времяпровождение занимало большую часть службы. А выводы о ценности военного человека для нашей тогдашней системы пусть читатель делает самостоятельно. Мы же вернёмся в автобус, ползущий по горам в сторону славного города Находка... Второй раз в году я не просто отдыхал, но ещё и раскатывал с семьей по Приморью на собственном автомобиле (если, конечно, считать таковым «Запорожец»). В своих автомобильных сочинениях я уже вспоминал этот отпуск, поэтому здесь не стоит повторяться. Примерно через месяц после начала прекрасного летнего отдыха мне позвонил оставшийся на корабле Зайдулин и сообщил, что приказ о переводе в Новосибирск всё-таки получен. Я воспользовался припасённым на этот случай литером (казённым талоном на проезд) и слетал в Новосибирск и Москву.
Капитан 1-го ранга. Воевал с 1941-го по 1945-й год. Инженер по подъёму судов. Беломорский военный флот. Награды: два ордена Красной Звезды; медали "За оборону Заполярья" и "За боевые заслуги".
В Академгородке ко мне вышел из Института гидродинамики, где размещалась Секция (я о ней расскажу позднее), инженер-капитан 1 ранга в штатском – Вячеслав Григорьевич Земцов, другие сотрудники мною не заинтересовались, а может быть, их и не было на месте в летнее время. Мне были даны заверения, что можно ехать на новое место службы со всем семейством, без жилья мы здесь не останемся. Разговор об остальных подробностях новой службы был отложен до более поздних времен. Надоедать старшему по званию офицеру было неудобно, и я отправился в аэропорт, конечно, осмотрев перед отъездом Академгородок. Сверкающее зеленью и относительной чистотой, а также множеством строящихся объектов научное поселение мне понравилось. По возвращении в Находку я, как это было не раз, наговорил по этому поводу лишних слов, и злопамятная семья впоследствии высмеивала меня за них (как и всякий «рай», при ближайшем рассмотрении Академгородок оказался не без изъянов). Но мои восторги относились к далекой от жизни теории, а на практике нам нужно было приготовить скарб к перемещению на новое место (напомню, в семье было пятеро человек). Мои женщины оказались лёгкими на подъем: они быстро распродали все наши вещи, кроме громоздкого пианино (этот дефицитный предмет служил Танюше). Попутно выяснилось, что всё наше имущество занимает угол контейнера самого малого размера да несколько чемоданов с самыми необходимыми предметами. Контейнер с помощью матросов береговой базы (её продолжали «ликвидировать») отправили в Новосибирск, а я принялся за оформление оставшихся дел. В Большом Камне мы с Зайдулиным написали необходимые бумаги о передаче корабля, и я без каких-то особых разговоров распрощался с экипажем. Столь же буднично в штабе чиновник в погонах выписал мне предписание, и на этом все мои контакты с Тихоокеанским флотом были закончены. Больше никому до меня не было дела. Конечно, по ходу перечисленных мероприятий я встречался со многими товарищами по разным местам службы, но от этих встреч у меня до сих пор остается чувство какой-то неловкости. Видимо, основная причина этого состояла и состоит в том, что я уезжал в спокойное «гражданское» место, а товарищи мои оставались на краю страны нести нелёгкую службу. Примерно по тем же причинам впоследствии я не писал писем на Дальний Восток. Наконец, все хлопоты были закончены. В день нашего отлёта 29 сентября во Владивостоке было тепло. В ожидании самолёта (они у нас обязательно опаздывают) ребятишки носились по тесному зданию аэропорта. Но вот долгожданный «Ту-104» принял нас на борт, при наборе высоты в иллюминаторы открылся великолепный вид Амурского залива, и мы распрощались с Приморьем... Как я уже упоминал, в жизни никаких официальных разговоров, знаменующих окончание моей морской службы, не было. Не стану и сейчас заниматься так называемыми «подведениями итогов», дело это пустое. Хотя мне всё больше кажется, что описанные выше семнадцать лет, безусловно, лучшие и самые счастливые в моей жизни.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В класс вошла женщина-преподаватель: высокая, сутулая, сухопарая, возраст за сорок; с хищным, нервным, злым выражением лица; очень неряшливо одетая. И сразу в классе воцарилась гнетущая тишина. Вспомнилась наша преподаватель истории Анна Степановна Чурсина, одним своим появлением наполнявшая класс доброжелательностью. Тут же внешним видом и манерой поведения, Вобла сразу вызвала предубеждение. Проверив по журналу наличие учеников, с треском захлопнула его и швырнула на стол. Воззрившись на меня немигающим рыбьим взглядом, стала громко и быстро, сглатывая окончания слов, наговаривать текст урока. Половину сказанного ею я не разобрал и не понял. Голос был сердитым, точно все перед ней провинились, а тон - каким-то занудливым, казённо-назидательным. Клонило в сон. Она никого не подняла с места, никому не задала вопроса: по-видимому, привыкла к монологам. В училище преподаватели строили свой урок в форме диалогов, переводя их в диспуты, заставляя воспитанников активно участвовать в процессе обучения и приучая их самостоятельно мыслить. В конце урока преподаватель предложила написать изложение - ни много, ни мало - на тему: «Что первично: Материя или Сознание?» Я встрепенулся: «Каким объёмом должно быть изложение?» По классу прокатился шумок. Учительница (ей богу, забыл её имя) удивилась: «Как это понимать?» Ей и другим было невдомёк, какие сочинения и рефераты выходили из-под пера подготов. Я ответил вопросом: «В форме реферата можно?» И сразу — шум возмущения: невесть откуда взявшийся чудак напрашивается на усложнённый вариант домашнего задания.
Преподаватель уставилась на меня: «У Вас хватит материала на реферат за один день?» У нас форма - изложение или сочинение, - а не исследовательская работа: школа - не институт». После такого разъяснения подумалось: «Что они всё противопоставляют школу институту? Что за консерватизм? А у нас в Подготе ...» - и всё - не в пользу средней общеобразовательной гражданской школы. Вечером я засел за книги, справочники, словари, что обнаружились дома и в районной библиотеке. Увлекаясь вопросами философской направленности с шестого класса и страшно путаясь в лабиринтах сложных и противоречивых конструкций мышления разных философских школ и течений, я самоуверенно посчитал себя способным внятно изложить соотношение между МАТЕРИЕЙ и СОЗНАНИЕМ и «родил» реферат за отведённое время объёмом в общую тетрадь на двадцати четырёх листах, прихватив последнюю обложку. Реферат был пересыпан цитатами и именами гигантов философской мысли от античных времён до наших дней. С чувством выполненного долга я вручил свой труд преподавателю. Вобла, взглянув на тетрадь, ухмыльнулась: изложения большинства учеников умещались на одном листочке. Она объявила, что просмотрит и оценит изложения на сегодняшних двух уроках. В классе было десятка два учеников. И приступила .... Бегло просмотрев очередное изложение, кратко комментировала и оценивала его, высказывая почти каждому ехидные и обидные замечания. У учениц на глазах от обиды наворачивались слезы. Казалось, что Вобле доставляет удовольствие унижать достоинство учеников и учениц. У нас в училище такого не позволялось никому. Наоборот, преподаватели всячески воспитывали у нас чувство собственного достоинства и самоуважения.
Ни одного одобрительного отзыва, ни одной отличной оценки: куча троек, несколько четвёрок и пара двоек. Изложения оценивались формальным сравнением с куцым текстом учебника. Сосед по парте, очкарик, был расстроен до слез: Вобла не обошла и его своим вниманием, оскорбительно упомянув «убогость некоторых». (Отличники очень чувствительны к замечаниям вообще, а тут явное оскорбление). Никто не возмутился хамством и беспардонностью Воблы, никто не восстал против попрания личности. У нас, в Подготии, преподаватель, подобный Вобле, был бы с позором немедленно изгнан из училища. Мой «фолиант» был оставлен на закуску. В середине второго урока дошло и до него. Взвесив тетрадь на руке, Вобла зловеще прочла: «Реферат ученика 10 «Б» класса Олега Филатова. Соотношение МАТЕРИИ и СОЗНАНИЯ в трудах мыслителей-философов от античности до наших дней». В классе - гробовая тишина. Все с любопытством глядели на Воблу и меня. У очкарика от напряжения запотели очки. Вобла язвительно спросила: «Ну и где же список ТРУДОВ этих гигантов мысли?» - «В конце, на семи листах» — скромно ответил я. Вобла судорожно раскрыла тетрадь и начала бубнить себе под нос: «Демокрит, Софокл, Платон, Аристотель, Николай Кузанец (Кузанский) — она прервала своё бормотание и воззрилась на меня - Кто-кто?» «Философ средневековья» - бодро ответил я.
В центре внимания Сократа - человек. Свое философское искусство называл повивальным (майевтикой), так как считал, что настоящий учитель мудрости должен помочь другому родиться к собственной истине. Сократ говорил: "Знаю, что ничего не знаю".
Вобла фыркнула и насмешливо спросила: «А чего не от сотворения Мира?» На что последовал молниеносный ответ: «Достоверных источников под рукой не оказалось». В классе раздались смешки, но тут же угасли под злым взглядом Воблы. Она продолжала читать: «Юм, Юнг, Кант, Гегель, Фейербах, Маркс, Энгельс, Бельтов ...» Учительница удивлённо взглянула на меня: «Кто такой?» Стараясь скрыть изумление и пытаясь придать нейтральность ответу, пояснил: «Под этим псевдонимом видный русский социал-демократ (я сознательно избежал слова «меньшевик») Плеханов написал работу «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Эту работу высоко ценил Ленин». После такого пояснения Вобла с перечня первоисточников переключилась на чтение текста реферата. Бегло просматривая реферат, не переставая хмыкать и злорадно ухмыляться. Вобла извергала некорректные замечания в мой адрес. Я напрягся и внимательно выслушивал её реплики. В классе периодически возникал шум и перекатывался по рядам. Похоже никто не остался равнодушным к нашему диалогу, переходившему постепенно в словесную перепалку. Быстро перелистывая тетрадь, Вобла вдруг вскинула взгляд на меня и безапелляционно изрекла: «Сплошной левоцентристский и правый уклонизм. Искажение основных положений марксизма-ленинизма?!». Класс мгновенно замер. Такие упрёки были персонально опасны. Я в растерянности попросил процитировать «места уклонизма». С улыбочкой (если только ухмылку можно назвать улыбочкой) Вобла начала вычитывать «уклонистские» цитаты. По мере цитирования уже я комментировал: «В Античности и Средневековье понятия уклонов просто-напросто не существовало». Вобла со злостью хлопнула тетрадью по столу: «Я ещё не всё сказала». Я подчёркнуто мирно: «Внимательно Вас слушаю». Чтение продолжилось. Я был в большом напряжении. И недаром. Учительница дёрнулась и радостно захихикала: «А вот чистейший троцкизм!». Осознав серьёзность обвинения, я потребовал (!) немедленно прочесть вслух, что она там выудила. От категоричности моего требования цвет лица Воблы стал каким-то буро-помидорным. Она вынуждена была процитировать. «Ну и что? - спросил я. - Вы переверните лист, там на обороте указан автор этой цитаты». Вобла перевернула и онемела. У неё даже уши стали пунцовыми. Она растерянно произнесла: «Ленин». Кто-то громко охнул. Я продолжил свои комментарии: «Это ленинская цитата, в которой он беспощадно критикует теорию Троцкого о перманентной революции». В классе кто-то в избытке чувств захлопал в ладоши. Его поддержали. Вобла взвилась: «Вы меня перебиваете! Мешаете работать с классом!» В ответ: «Нет! Лишь опровергаю Ваши упрёки в уклонизме и троцкизме».
Класс затих. Такого в этих стенах не было: ученик разговаривает на равных с преподавателем. Я продолжил: «В реферате дан сравнительный анализ развития философских взглядов на соотношение МАТЕРИИ и СОЗНАНИЯ как диалектического процесса». Вобла взорвалась: «Так и до Бога договориться можно!» (При чём тут Бог, я не понял). Разозлившись на её словоблудие, резко ответил: «Мы не в духовной семинарии и задания по теологии от Вас не получали». Вобла разъярилась: на глазах всего и всегда покорного класса какой-то подросток свободно отводит все её обвинения. Она выкрикнула: «Вот что. Хватит! Переписать!» - и тетрадь энергичным взмахом руки полетела мне в грудь. Вот это зря! В своей разнузданности и беспардонности Вобла и предположить не могла: ПОДГОТ - не ШКОЛЯР! Тетрадь была перехвачена в полёте и отправлена не менее энергичным броском обратно. Пролетев мимо перекошенного лица отшатнувшейся Воблы и отлетев от классной доски, тетрадь шлепнулась у ног ошарашенной любительницы монологов. Класс дружно ахнул: этого никто не ожидал! Все повскакали со своих мест. Поднялся гвалт. Учительница находилась в состоянии столбняка. Я нахлобучил бескозырку на голову, приложил руку к околышу и в сильном возбуждении, громко и чётко, произнёс: «Мадам! Не смею далее утомлять Вас своей персоной! Честь имею» - и, развернувшись, быстро вышел из класса. Класс в этот момент превратился в аналог
Вслед мне несся истошный вопль Воблы: «Ученик, остановитесь! Я Вам говорю! Стойте! Филатов, вернитесь!» Куда там! Пробежав коридор и спустившись на 1 этаж, через вестибюль выскочил на улицу - и здесь немного остыл. Обратного хода не было. Я пошёл домой ... Вечером мне принесли забытый в горячке портфель с тетрадями и учебниками. Рассказали, что Мадам билась в истерике. Вызывали врача. Скандал выплеснулся за стены класса. Директор собрал педагогов для обсуждения ситуации в 10 «Б» классе. Математик и классный руководитель защищали меня. Вобла настаивала на том, что я сорвал урок. Решено вызвать меня и родителей на педсовет... Это меня разозлило, и я заявил, что больше в эту «дурацкую» школу не пойду. И не пошёл. ... Через пару дней, получив долгожданный вызов, выехал из Москвы. Моя «гражданская» жизнь закончилась, и московские мытарства ушли в прошлое. Зимние каникулы я опять проводил в Москве. Встретил кое-кого из десятого «Б». Они, перебивая друг друга, рассказали о Вобле. К ней добавилась - с моей подачи -кличка «Мадам». Мадам Вобла после диспута по поводу моего реферата стала намного сдержанней в своих эмоциях к ученикам. Некоторые из десятого «Б», зримо понявшие разницу между военными и гражданскими, при вызове в военкомат написали заявления о желании поступить в военные училища. Очкарик-отличник всерьёз увлёкся философией. Мадам Воблу не привелось увидеть.
Октябрь 2004 года
Вынос знамени (Зарисовка - этюд)
Предпоследний парад СВМПУ (01.05.1951.). Знамённая группа: капитан 3 ранга Кобец, знаменосец Борис Бояршинов, ассистенты у знамени А.Орлов и А.Селезнёв (фото Селезнёва).
Сохранилась фотокарточка, на которой запечатлен вынос знамени Училища. Впереди - офицер знаменной группы капитан 3 ранга К. - какой-то лощённый, с показной строевой статью. Выбрасывает ногу высоко вперёд, оттягивая носок по-армейски. Грудь вздыбилась колесом, глаза навыкат (как это у него получается?), лицо окаменело застывшее. И оттого похож на механическую куклу. За ним в трех шагах знаменосец: обычно - воспитанник 3 курса. На фотографии наш сокурсник Борис Бояршинов (кандидат на золотую медаль), уравновешенный и спокойный юноша. Над ним развернутое красное полотнище знамени, в центре которого вшит Военно-Морской Флаг, большими буквами - «Горьковское Военно-Морское Подготовительное училище» (наше училище - в Энгельсе и именуется «Саратовским»). Слева и справа от знаменосца - знамённые ассистенты, с боцманскими дудками в разрезах форменных рубах, в белых перчатках. В отличие от офицера знамённой группы - шаг «морской», смягченный, без неестественного задирания и выброса ноги вверх-вперёд, но чёткий, уверенный и ритмичный - в такт встречному маршу. Саша Орлов (отличник учёбы, кандидат в медалисты) раскован, чуть расслаблен, но не выпадает из заданного ритма движения. Как всегда со светлым лицом, очень добрый, отзывчивый и верный товарищ. Толя Селезнёв (отличник учёбы, кандидат в медалисты) серьёзен, преисполнен достоинством, подтянут, строен в движении (на него можно равняться), шаг чёткий - каждый элемент как картинка из Наставления по строевой подготовке и Строевого устава. Толе присуще чувство долга и ответственности за порученное дело. Оба ассистента - два разных характера, действуют синхронно, как нечто единое в своём движении, усиливая торжественность ритуала выноса знамени. Вынос знамени сплачивал нас, возвышал духом, был символом нашей принадлежности к ... Одна только фотокарточка, а запечатлела навечно и эпизод из жизни подготов и людей, на которых можно положиться без колебаний и сомнений.
Июль 2004 года
Нежданная напасть
1951 год. Накануне выпускных экзаменов угораздило серьезно заболеть. С подозрением на паратиф (случай чрезвычайный для училища!) меня изолировали и быстренько переправили в городскую инфекционную больницу, в барак-изолятор. Унылый вид барака навевал: «Входящий всяк сюда - оставь свои надежды». Вспомнился наш уютный и светлый лазарет. И ласковые в своей доброте сестрички, чья лучезарная улыбка исцеляла лучше всяких таблеток, уколов и процедур. Тут же - мрачность, хмурость, раздраженность и усталое безразличие к мучениям беззащитных в своей беспомощности больных. Точно очутился в земном филиале ада, где грешников поджаривают в собственном соку. Узкие, как пенал, Духота. Вонь. Никуда не выйти.
Просыпаешься и видишь: кто-то на горшке, кого-то тошнит, кто-то взывает убрать из-под него переполненное судно или утку, кто-то в бреду стонет и вскрикивает. И в таком окружении кто-то меланхолично что-то жует. И страшная скученность. Мест не хватало. Иногда несколько часов, иногда день-два носилки с очередной жертвой инфекции стояли в проходе между койками. Спросонья нет-нет да наступали нечаянно на несчастного. Сразу - вопль или стон. Все просыпались. Меня стали активно лечить, но лучше не стало. Через неделю диагноз поменяли: «Это не паратиф и вообще не тиф. Что-то иное». Перевели в другой корпус. Палата на втором этаже. Почище, попросторнее. Но все равно душно: жара в том году стояла невыносимая. Моя койка в углу, у окна. Кроме меня в палате еще пятеро, трое из них - фронтовики - офицеры запаса. Выделялся капитан. Отнеслись сочувственно: с самого начала сложились добрые отношения. Меня через день трясло, знобило, лихорадило и скрючивало дугой до рвоты. Перед глазами плыло и затягивалось белесой пеленой. Казалось, от боли лишаюсь рассудка. Прибегала сестра. Что-то в меня вливали, кололи. Я впадал в беспамятство и засыпал.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Как любая нормальная воинская часть мы имели открытое наименование в виде пятизначного числового обозначения и закрытое разведывательное название. Номер воинской части по непонятным причинам не был известен как комендатуре Хабаровского гарнизона, так и местной комендатуре дивизии. Однако оба эти названия были хорошо известны не только командованию штаба дивизии, но в большей степени – штатским лицам, работающим в финансовой, вещевой, продовольственной, квартирно-эксплуатационной и других службах тыла. В тех случаях, когда надо было «пробить» какой-нибудь вопрос организационного, технического или материального снабжения, тогда определяющим аргументом становились непосредственно интересы разведки. На практическом уровне реализации, когда, например, срочно требовался ремонт автотранспорта или других технических средств, самым безотказным аргументом являлся определённый объём спирта в зависимости от сложности решаемого вопроса. Поэтому прикрытие по легенде, которое, казалось бы, должно помогать и обеспечивать скрытное от окружающих выполнение специальных задач не только не способствовало, а даже, порой, мешало делу. Руководящие документы и инструктивные указания, накопившиеся за последние два-три года в достаточном количестве, с которыми меня ознакомили, обязывали, используя опыт Великой Отечественной войны, организовать свою работу таким образом, чтобы быть готовым в любой необходимый момент выполнить требуемое разведывательное задание на территории противника. Серьёзность складывающегося положения была настолько велика, что обязывала по существу многое изменить в моей жизни.
Такая перспектива на первых порах мне показалась просто нереальной и даже абсурдной. Одно дело, когда разведчик или разведгруппа действует на оккупированной противником территории, где нет различия во внешности и языке общения с местным населением. Другое дело, оказаться, совершенно в инородной, враждебной среде с непредсказуемым поведением местного населения. Тем более, что главные объекты, представляющие интерес для командования флота, находились на огромном удалении за тысячи километров. Хотя по опыту войны известно, что удалённость объектов не являлась непреодолимой: весьма успешно использовались воздушные и морские способы переброски разведчиков. Вспоминая то время, скажу, что многочисленные комиссии, инспекции, проверки следовали одна за другой, как из Пятого Управления ГРУ Генштаба, так и из Разведки Главного штаба ВМФ, а представители Разведки штаба ТОФ приезжали, чуть ли не каждый месяц. Все проверки и беседы с оперативными офицерами велись только индивидуально, оценивая возможности каждого оперативного офицера. Представители ГРУ, как мне казалось, были всегда по деловому конкретны, лаконичны, требовательны, хотя и не глушили инициативу местных руководителей, но всегда давали общие рекомендации по решению поставленных задач.
Бочкарев В.В. Колпакиди А.И. Биография крупнейшей советской разведчицы XX века, немки по национальности Рут Вернер, урожденной Урсулы Кучински, по мужьям Гамбургер и Бертон. Полковник ГРУ и известная писательница, радистка и резидент - Рут Вернер, она же "Соня", начинала свою шпионскую карьеру под руководством Рихарда Зорге в Китае. Накануне второй мировой войны создала агентурную сеть в Швейцарии ("Красная капелла") и сыграла немаловажную роль в похищении секретов атомной бомбы. И это только часть ее боевого пути. В книге использован материал из архива ГРУ (один из авторов - полковник В. В. Бочкарев - ветеран ГРУ, председатель секции стратегической разведки ГРУ, председатель ветеранской секции ГРУ, лично встречался с ней в СССР и в Германии).
В основе предстоящей работы, как становилось очевидным, являлись требования, подобные тем, которые решали оперативные офицеры в годы Великой Отечественной войны. Сейчас для меня, чтобы пояснить свои рассуждения, достаточно сослаться на опытного разведчика полковника Виктора Бочкарёва, написавшего книгу «60 лет в ГРУ». В своей книге он подробно и достаточно откровенно без всяких недоговорок изложил, какими вопросами ему, оперативному офицеру разведки Главного управления, и его сослуживцам, в годы войны, находясь на своей территории, приходилось заниматься, в том числе вербовочной работой, подготовкой так называемого переменного личного состава – разведчиков и агентов к выполнению разведывательных заданий, заброской их на территорию противника, получением от них необходимой информации. Казалось бы, что проще простого и не бывает. А раз так, то мне, стало быть, и не потребуется давать какие-нибудь разъяснения по поводу того, с каким объёмом работы мне и моим товарищам по службе пришлось встретиться и чем многие годы предстояло заниматься. Читайте В.В.Бочкарёва – очень интересно и познавательно.
Помню в беседе с представителем ГРУ полковником Н.Ф.Червовым, впоследствии ставшим генерал-полковником, а позднее, как известно, поддержавшим опасный ГКЧП, на мой наивный вопрос, как же нам действовать в глубоком тылу противника, он коротко и наставительно заявил, что будете вести разведку с нелегальных позиций. Такой ответ не внёс мне ясности, но стало понятно, что общая концепция выработана твёрдо и окончательно. В каждом конкретном случае потребуется только его детальная проработка. Общаясь с проверяющими, я выработал для себя правило – не задавать никому, никогда, никаких вопросов, если это не вызывается складывающимися обстоятельствами.
В течение короткого промежутка времени сменилось руководство Разведки ВМФ. На смену опытному разведчику Бобкову Б.Н. пришел опытный подводник Иванов Ю.В., который постепенно освоился с новым для себя направлением работы, однако, на мой взгляд, вопросы агентурной работы полностью передоверил решать своему эрудированному заместителю и офицерам второго отдела по агентурной работе.
Иванов Юрий Васильевич, родился в 1920 году в г.Вольске Саратовской области. Вице-адмирал. Окончил ВВМУ им. М.В.Фрунзе и АКОС при Военно-морской академии. В звании лейтенанта выполнял обязанности штурмана легендарной подводной лодки «С-56», командиром которой являлся капитан-лейтенант Г.И.Щедрин (впоследствии Герой Советского Союза, вице-адмирал), и участвовал в беспримерном переходе (октябрь 1942 - март 1943) в составе отряда шести подводных лодок с Тихого океана (Владивосток) на усиление Северного флота (Полярный). Участник Великой Отечественной войны. Служил на Северном и Тихоокеанском флотах, пройдя путь от штурмана подводной лодки до командира дивизии подводных лодок. Находился в зарубежной командировке в составе аппарата военного атташе по военно-морской части при посольстве СССР в Мексике. С 1965 г. по 1978 г. являлся начальником Разведки Главного штаба ВМФ. Скончался в Москве в 1990 году. Примечание: Сведения составлены по книге «ГРУ: дела и люди». – СПб: Издательский Дом «Нева»; М.: «ОЛМАПРЕСС», 2003. – 640 с.
Обладая великолепным организаторским талантом, острым, аналитическим складом ума, Ю.В.Иванов ещё более укрепил авторитет Разведки Военно-Морского флота благодаря успешной и эффективной работе на всех ее уровнях, особенно по разведке постоянно находящихся на боевом дежурстве вблизи границ Советского Союза.
В дни празднования 60-летия Победы в Великой Отечественной войне, по инициативе моряков-ветеранов разведки и при поддержке командования ВМФ рассматривался вопрос о присвоении новому разведывательному кораблю имени «Вице-адмирал Ю.В.Иванов». Ю.В.Иванов довольно часто бывал на Тихоокеанском флоте, особенно на подводных лодках Камчатской флотилии, но нашу часть, помнится, посетил всего пару раз с чисто ознакомительными целями. Зато почти ежегодно с инспекционной проверкой приезжал вице-адмирал Хурс И.К., как будучи заместителем начальника, так и начальником Разведки Главного штаба ВМФ. На мой взгляд, эти два человека органически дополняли друг друга. Почти одногодки с большим военным и жизненным опытом они и внешне были очень похожи: высоки ростом, чернявы, худощавы, подтянуты, с красивыми тонкими чертами лица. В 1969 году при посещении Разведки ВМФ, о чём ранее упоминал, я видел обоих вместе и был поражен их внешней одинаковостью. Мне, к сожалению, не довелось ни к кому из них обращаться по личному вопросу, хотя причины для обсуждения перспективы службы, как мне кажется, у меня были весьма серьёзные основания.
Вице-адмирал Хурс Иван Кузьмич
Хурс Иван Кузьмич. Родился в 1922 году в Белоруссии. Вице-адмирал. Окончил ВВМУ им. М.В.Фрунзе, отделение разведки Высших Академических курсов, Военно-морскую академию. Участник Великой Отечественной войны. В 1945 году, являясь командиром ТЩ-602, старший лейтенант И.К.Хурс участвовал в десантных операциях по освобождению Курильских островов от японских милитаристов. С 1952 года в Разведке Главного штаба ВМФ. Начальник Разведки ЧФ (1971-1973). Заместитель начальника (1963-1971 и 1973-1978) и начальник Разведки Главного штаба ВМФ (1978-1987). Умер в Москве в 2002 году. Примечание: Сведения составлены по книге «ГРУ: дела и люди». – СПб: Издательский Дом «Нева»; М.: «ОЛМАПРЕСС», 2003. – 640 с.
Во время своих проверок Хурс всегда тщательно вникал во все детали рассматриваемого вопроса специальной деятельности и не оставлял без своего внимания другие моменты, например, оказание помощи, если возникала такая необходимость, при решении повседневных нужд в материальном обеспечении этой деятельности. Помимо обязательных индивидуальных бесед с каждым оперативным офицером по специальным вопросам Хурс всегда проводил общие инструктивные совещания, освещая перспективные направления и определяя главные конкретные задачи. Иногда в ходе обсуждения серьёзных вопросов Хурс по собственной инициативе допускал возможность разговора, как бы для разрядки, на отвлечённые и даже шуточные темы. Так, например, в процессе трудных дебатов на одну принципиальную тему мне запомнились его неожиданные признания, сказанные с юмором, о своих французских корнях, поясняя тем, что во время Отечественной войны 1812 года наполеоновские войска дважды прошлись по местам его исторической родины. Особенностью его работы с людьми было то, что он непременно выделял время для приёма по личным вопросам для всех независимо от занимаемой должности. Естественно, таких желающих было всегда много. Главным вопросом у большинства офицеров, помнится, была проблема перевода «на запад». Все, кто имел беседы с Хурсом, оставались, довольны, если не конкретными сроками, допустим того же перевода, то хотя бы надеждой на возможное положительное решение этого вопроса.
Надо сказать, что у Хурса была феноменальная память на людей, с кем ему приходилось встречаться. В этом я лично убедился сам. Был такой случай. В один из торжественных дней празднования Дня Военно-морского флота, которое проходило в мне посчастливилось присутствовать. Это было в конце 1990-х годов, и я уже несколько лет был на пенсии. В те годы Хурс находился в отставке и возглавлял Совет ветеранов Разведки штаба ВМФ. Хурс пришел на праздник вместе со своей дочерью и, прохаживаясь по фойе театра, постоянно находился в плотном окружении своих коллег и знакомых. Случайно оказавшись вблизи Хурса, я поздоровался. Признав меня, он вдруг повернулся в мою сторону, сделал пару шагов ко мне и, поздоровавшись за руку, поинтересовался, почему дальневосточник сейчас находится здесь. Я ответил, что уволился в запас и приехал в Москву, к постоянному месту жительства. Тогда он с нескрываемым удивлением спросил, почему я никогда не обращался к нему с просьбой о переводе в Москву и, дескать, такая ситуация могла бы быть решена положительно. К сожалению, отмечу, что в последние годы своей жизни, судьба для Хурса была весьма несправедлива. Потеряв за короткий период, друг за другом своих близких: жену и дочь, он остался, по существу, один. Чтобы отвлечься от навалившихся жизненных проблем, он старался больше уделять внимание общественной работе в ветеранской организации, но вскоре ушёл и сам.
Итак, после достаточно пространных моих пояснений о тех далёких событиях и той ситуации, в которой я оказался, даже сейчас мне становится жутковато, если бы было осуществлено всё то, что планировалось, и к чему фактически готовились. К счастью до реализации в полной мере агентурно-разведывательных планов, а главное до ведения боевых действий дело не дошло, хотя, на мой взгляд, сил и средств с целью отражения агрессивных устремлений противника было предостаточно.
перебросило к месту боев дивизион БМ-21 "Град" - совершенно новых 122-мм 40-ствольных наследниц фронтовых "Катюш". Согласованные залпы, сперва выжегшие спорный остров вместе со всеми "лесорубами", а потом полностью накрывшие полосу наступления спешивших на выручку своим регулярных частей китайской армии (по некоторым данным - до двух полков; только убитыми китайцы потеряли свыше 800 человек) были настолько убедительны, что западные эксперты еще не один год подозревали, что СССР использовал на Даманском какое-то сверхсекретное суперфантастическое оружие - не то тяжелые лазеры, не то дальнобойные крупнокалиберные огнеметы.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Кругосветной научной экспедиции ставились задачи исследовать принадлежащее России побережье Азии и Америки, а также острова, разбросанные в северной части Тихого океана. Экспедиция была щедро оснащена новейшей техникой и научными пособиями. В нее были также направлены ученые по ботанике, минерологи и др. Начальником экспедиции и командиром "Моллера" был утвержден Георгиевский кавалер капитан-лейтенант Михаил Станюкович. "Сенявина" повел в плавание капитан-лейтенант Федор Литке. Он был моложе Станюковича на одиннадцать лет, но уже успел прославиться как видный полярный исследователь. На счету Литке было и двухлетнее кругосветное плавание под командованием Головнина и четыре летних самостоятельных плавания в Северном Ледовитом океане общей продолжительностью в десять месяцев. Ему покровительствовали люди из ближайшего окружения императора Николая I и высокопоставленные морские чины. 21 августа 1826 года оба шлюпа торжественно покинули Кронштадт. Пройдя проливы Датского архипелага, корабли должны были пересечь Атлантику, достигнуть Рио-де-Жанейро, затем обогнуть мыс Горн, зайти в порт столицы Чили Вальпараисо, после чего начать опасное и долгое плавание через Тихий океан до порта Ново-Архангельск на Аляске. В середине июня 1827 года корабли достигли Ново-Архангельска. Отсюда начались и продолжались более года самостоятельные плавания каждого шлюпа для исследования берегов Аляски и Камчатки, Берингова пролива, залива Святого Лаврентия, Алеутского архипелага и прилегающих многочисленных островов. Во время экспедиции капитан-лейтенантом Станюковичем в Тихом океане был открыт неизвестный остров, получивший имя Моллер.
Через полтора года со дня начала экспедиции в Петербург были доставлены донесения ее начальника о первых итогах плавания. Капитан-лейтенанту Станюковичу 2 декабря 1827 года присвоили очередной чин капитана 2 ранга. Согласно высочайшим инструкциям, после завершения всех исследований и соединения в Петропавловске-Камчатском 30 октября 1828 оба шлюпа вышли из Авачинской губы в обратный путь. Шлюп "Моллер" в соответствии с графиком прибыл на рейд Кронштадта 23 августа 1829 года, пробыв в плавании 3 года и 3 дня, а шлюп "Сенявин" - с опозданием, двумя днями позже. "Кругосветка" под командованием Михаила Станюковича официально была признана наиболее успешной среди морских экспедиций первой половины XIX века. Однако после своевременного прибытия на Кронштадтский рейд на капитана 2 ранга нежданно-негаданно обрушился, мощный вал неприятностей. Прежде всего флагманскому шлюпу "Моллер" не были оказаны предусмотренные почести. Молва гласит, что на борт корабля внезапно прибыл император Николай. Найдя шлюп в неприглядном виде после трехлетнего плавания, государь приказал его арестовать. После убытия Николая Павловича на шлюп поспешили разного рода военные ревизоры. Оказалось, что главная претензия к Станюковичу - жалобы членов команды на строгость командира во время плавания. Они и явились поводом для того, чтобы "Моллер" был оставлен на рейде как арестованный до окончания дознания. Разбирательство не могло уложиться в два дня, и прибывший "Сенявин" был свидетелем этого неприятного зрелища. Как руководитель, Станюкович провел кругосветное плавание безупречно, и об этом свидетельствуют все без исключения официальные документы. Успешным признано плавание и международной общественностью. За 3 года "кругосветки" Михаил Станюкович не потерял ни одного члена экипажа, на "Моллере" не было ни единого тяжелобольного. У Литке же на "Сенявине" был смертельный случай, с корабля сняли серьезно заболевшего лейтенанта, но на эти "мелочи" в Петербурге не обратили внимания. Опоздавшему шлюпу 25 августа была устроена пышная торжественная встреча. 4 сентября на борт "Сенявина" поднялся сам царь. Чиновники хорошо его подготовили, и на корабль Николай Павлович прибыл в приподнятом настроении. К тому же "Сенявин" успел привести себя в порядок, и он вполне удовлетворил государя. За посещением корабля Литке императором Станюкович наблюдал с борта опозоренного "Моллера". На подчиненного Михаила Николаевича рекой потекли награды и должности. А он по итогам "кругосветки" никак отмечен не был, его труды и достижения остались незамеченными.
Михаил Николаевич Станюкович.
СЛУЖБА НА БАЛТИКЕ
Спустя четыре месяца после возвращения из кругосветного плавания, 18 декабря 1829 года капитан 2 ранга Станюкович покинул "Моллер". Ему вновь дают ответственное поручение. 21 мая 1829 года в Архангельске был спущен на воду 30-пушечный парусный военный транспорт "Двина", предназначенный для Балтийского флота. Первым командиром судна, которое требовалось испытать в длительном морском переходе, был назначен Михаил Станюкович. В марте 1831 года транспорт "Двина" успешно завершил переход из Архангельска в Кронштадт. К этому времени вышли сроки присвоения очередного чина. Высочайший приказ о производствах от 25 июня 1831 года гласил: "Из Капитанов 2 ранга в Капитаны 1 ранга 6-го Флотского Экипажа Командир военного транспорта "Двина" Станюкович". 30 августа 1831 года он назначается командиром фрегата "Кастор". Этот корабль, вооруженный 52 орудиями, был заложен 27 сентября 1830 года на Соломбальской верфи в Архангельске, а уже 21 мая 1831 года спущен на воду. Под командованием своего первого командира Михаила Станюковича фрегат в начале 1832 года совершил переход из Архангельска в Кронштадт. Но всего лишь полгода капитан 1 ранга командовал "Кастором". Его ожидало новое назначение.
В сентябре 1832 года Станюкович становится командиром 74-пушечного линейного корабля "Великий князь Михаил", и входившего в состав эскадры Балтийского флота, которая постоянно крейсировала на границе Финского залива и Балтийского моря, тщательно охраняя вход в Финский залив от непрошеных морских гостей.
ВОЙНА С ГОРЦАМИ
Служба Михаила Станюковича на Черном море всецело посвящена закреплению за Россией его Восточного побережья. Горские народы Западного Кавказа, признававшие только власть имама Шамиля, оказывали российским войскам упорное сопротивление. Армейские части были неспособны вести против горцев успешные боевые действия, и только флот, пришедший на помощь сухопутным силам, способствовал активизации военных операций на берегу. Здесь особо отличился Михаил Станюкович. Однако прежде отметим, что с 1 января 1837 года Российский флот пополнился новым контр-адмиралом. Из Высочайшего приказа: "Производятся за отличие. Из Капитанов 1 ранга в Контр-Адмиралы: Командир 13-го Флотского экипажа и корабля "Великий Князь Михаил", Станюкович, с назначением Командиром 2-й Бригады 4-й Флотской Дивизии". Поднимая поочередно свой флаг на линейном корабле "Императрица Екатерина II" и фрегате "Бургас", Михаил Станюкович руководил крейсерством вверенной ему бригады у берегов Абхазии. В рапорте главноначальствующего на Кавказе генерала Головина военному министру графу Чернышеву от 28 апреля 1838 года отмечаются "усердные действия командующего отрядом крейсирующих судов у берегов Абхазии контр-адмирала Станюковича, равно и подчиненных ему флотских воинских чинов". Находясь на флагманском корабле "Екатерина II" совместно с фрегатами "Бургас" и "Агатополь", 10 июля 1838 года адмирал Станюкович высаживает крупный десант в устье реки Шапсуго, где закладывается новое укрепление Кавказской береговой линии. Корабли под командованием адмирала Станюковича занимаются переброской войск из укрепления Шапсуго к устью реки Целис и высадкой десантов в других пунктах.
В 1838 г. 12 сентября в полдень эскадра Черноморского флота в составе: линейных кораблей «Силистрия», и «Императрица Екатерина II», «Султан Махмуд», фрегатов, пароходов, транспортов, под командованием Главного командира ЧФ и портов вице-адмирала М.П. Лазарева (1788 –1851) и фрегата «Штандарт», под флагом командира Геленджикского отряда Абхазской экспедиции контр-адмирала М.Н. Станюковича, и встала на якорь между устьем реки Цемес и бывшей турецкой крепостью Суджук-кале.
С 1 января 1839 года контр-адмирал Станюкович назначается командиром 2-й бригады 5-й флотской дивизии. Под его командованием 84-пушечные линейные корабли "Султан-Махмуд" и "Силистрия". 3 мая 1839 года он участвует в штурме хорошо укрепленного селения Субаши и высадке там десанта. После взятия селения там же закладывается русская крепость. 25 мая 1839 года Михаил Станюкович награждается орденом Святого Владимира 3-й степени. 1840 и 1841 годы. Имея свой флаг на линейном корабле "Три Иерарха" и фрегате "Агатополь", контр-адмирал Станюкович продолжает непрерывно крейсировать у берегов Абхазии. Успешные действия его бригады вновь были оценены императором. Михаил Станюкович награждается боевым орденом Святого Станислава1-й степени. Боевые будни флотоводца Станюковича на Западном Кавказе, часто опасные для жизни, зафиксированы в многочисленных архивных документах. Для примера процитируем один из них: "Рапорт контр-адмирала Серебрякова графу Чернышеву от 15 ноября 1841 года, # 274. Переход по укрепленным дефиле из укрепления Святого Духа в укрепление Навагинское убыхи считали невозможным. События показали, что этот оплот одолим с помощью Божьей. Приятным долгом считаю доложить Вашему Сиятельству, что начальнику эскадры контр-адмирал Станюковичу мы обязаны важною долей успеха. Все время эскадра держалась на ближний картечный выстрел, очищала главную долину, избивала береговые завалы неприятеля… Все делалось с величайшим порядком и точностью.. Одним словом, мне не могло прийти ни одного желания, которое не было предупреждено достойным начальником эскадры контр-адмиралом Станюковичем, неусыпно следовавшим за всеми потребностями отряда с самою радушной заботливостью. Не в силах человека было оказать более этого усердия, готовности и искреннего участия".
ГУБЕРНАТОР СЕВАСТОПОЛЯ
В марте 1852 года вице-адмирал Станюкович назначается командиром Севастопольского порта и исправляющим должность военного губернатора Севастополя. Но он не собирался расставаться с морем: Михаил Николаевич поднял свой флаг на мощнейшем паруснике Российского флота.
Длиной 64 метра, трехмачтовый красавец "Париж" имел на вооружении 120 орудий. Севастополь разрастался и процветал как крупнейшая база российского Военно-морского флота. Созидательные дела руководителя города и порта в северной столице не остались без внимания. Высочайшей грамотой, датированной 23 декабря 1853 года, вице-адмирал Станюкович был всемилостивейше пожалован кавалером ордена Белого Орла. Не прошло и полгода, а к начальнику севастопольского порта и военному губернатору Михаилу Станюковичу вновь обращено внимание императора. "Высочайший рескрипт Вице-Адмиралу Станюковичу Михаил Николаевич! Желая изъявить Вам особенное Мое благоволение, по случаю совершившегося ныне пятидесятилетия отлично-усердной и полезной службы Вашей Престолу и Отечеству Всемилостивейше жалую Вам украшенную алмазами табакерку с Моим портретом, пребывая к Вам благосклонный. На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою написано: "Николай". 16-го Июня 1854 года, Петергоф". В 1854 году в Севастополе закладывается грандиозный пятиглавый На мраморной доске зафиксирована надпись, гласящая, что "сей храм заложен согласно повелению Императора Николая I в лето1854 июля 15-го дня". На ней же золотом высечены имена достойных граждан города Севастополя, и в числе первых - имя вице-адмирала Михаила Станюковича.
Однако всего через несколько месяцев Севастополь был осажден англо-франко-турецкими войсками. 5 октября 1854 года началась первая бомбардировка черноморской твердыни. Этот день оказался роковым для многих сотен ее защитников, ядром в бедро был смертельно ранен генерал-адъютант вице-адмирал Корнилов, на которого в Петербурге возлагались огромные надежды. Не прошло и пяти месяцев, а на том же Малаховом кургане 3 марта 1855 года прямым попаданием ядра в голову оборвалась жизнь другого заслуженного и перспективного моряка контр-адмирала Истомина. Михаил Станюкович находится в Севастополе, но среди руководителей обороны его имя не упоминается. А город между тем захлестывают все новые проблемы. Ежедневные потери превышают 500 человек, а в отдельные дни они доходят до тысячи, все бараки, магазины и иные помещения Северной части заняты ранеными, а их количество катастрофически нарастает. Убитых не успевали убирать и хоронить. Севастополю угрожала эпидемия. 25 октября 1854 года мы встречаем документ, который свидетельствует еще об участии военного губернатора в делах осажденного города. Вице-адмирал Станюкович ставит в известность главнокомандующего морскими и сухопутными силами в Крыму князя Меншикова о положении дел в Севастополе и о назревающей угрозе массового заражения. Но до этого ли главнокомандующему, пребывающему где-то в Бахчисарае и уже считающему дни до отъезда в Петербург!
КОНЕЦ КАРЬЕРЫ И ЖИЗНИ
Вот в этих трагических условиях бытия Севастополя, когда весной 1855 года нависла угроза сдачи его противнику, при острейшей нехватке военачальников, способных выполнить самую сложную боевую задачу, никогда не прятавшийся от опасностей, многократно смотревший смерти в лицо, храбрый и находчивый моряк вице-адмирал Станюкович нежданно-негаданно спешно отзывается в столицу. Высочайшим приказом по Морскому ведомству от 16 марта 1855 года он назначается членом
Возможно, инициатива решения принадлежала великому князю которому были известны выдающиеся качества Станюковича - бескомпромиссность, честность, образованность. Михаилу Николаевичу к этому времени исполнилось шестьдесят восемь - возраст явно не для дерзаний в условиях сложнейшей военной ситуации. Но закаленный морем адмирал Станюкович был бодр, не обнаружено ни единого приказа о направлении его на лечение или об отпуске по уходу за здоровьем. Да и у слабых здоровьем под шестьдесят дети не рождаются, а его сын Константин, будущий писатель-маринист, родился, когда флотоводцу шел пятьдесят восьмой год. Адмиралтейств-совет считался авторитетным и жизненно важным органом по развитию Военно-морского флота России. Финансирование строительства кораблей и выбор строителей, расчет затрат на вооружение и даже подсчет стоимости суточного рациона матроса - все это решалось там. Управление денежными ресурсами, особенно в условиях военного времени, требовало знаний и мудрости. Но ведь и Севастопольская оборона нуждалась в мудром руководстве. По поводу скоропалительного перевода Станюковича в Петербург, причем явно в ущерб судьбе Севастополя, ныне можно строить лишь догадки. Еще одна цитата: "Его Императорское Величество, в присутствии Своем, в Москве, 26 августа 1856 года соизволил отдать приказ № 109 по Морскому ведомству "О чинах военных". Производится: За отличие по службе, из Вице-Адмиралов в Адмиралы, член Адмиралтейств-совета Станюкович 1-й". Совсем недолго адмирал Станюкович пробыл Петербурге. В 1859 году он вернулся в Севастополь. Здесь Михаил Николаевич безвыездно прожил последние 10 лет жизни и скончался 29 декабря 1869 года.
Составил нахимовец 1953 года выпуска, капитан 1 ранга Н.А.Верюжский.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Еще одна судьба, горький, трагический, путь, предшествовавший поступлению в Тбилисское нахимовское училище. Рассказ Георгия Аскалоновича Огурского. Окончание.
Еды почему-то всегда не хватало. Поэтому спорили, проигрывали или расплачивались "птюшкой" - пайкой хлеба. Уроки Горя делал обычно днем. Сразу после обеда устраивался на подоконнике в спальне, работал при дневном свете. Поэтому, как правило, получал хорошие отметки, и за 5-й класс его наградили похвальной грамотой.
ЗДРАВСТВУЙ, СТРАНА ПРЕКРАСНАЯ!
В середине лета пришло на детдом приглашение принять участие в конкурсе для поступления в Нахимовское училище, и Горя, «дед» Васька и еще двое поехали на экзамен, в Краснодар. Горе и и страдания оставались позади. К Горику судьба повернулась светлой стороной; после скудности жизни впроголодь, он оказался в палаточном лагере на берегу Чёрного моря под Геленджиком. Рядом была роща орешника, через которую протекал горный ручей. Сюда их водили постирать одежки: синюю робу, воротник («гюйс»), носки, трусики и полотенце. Всё развешивалось на ветках кустов и расстилалось на гальку, рассыпанную по берегу. Пока сохли одежки, можно было поискать раков, пособирать орехи, поиграть с кем-нибудь в камешки... От тепла, ухоженности, сытости и уверенности в завтрашнем дне на душе стало, наконец, спокойно, светло и радостно. Удивительно это было, если судить по нынешним временам. Взяли и спасли ребенка, без всяких податей-взяток, с самого дна жизни – в элитное училище! А еще говорят - социализм, мол, всегда был плохим!.. Во время строевой вечерней прогулки в колоннах по четыре пели добрую песенку: "Солнышко светит ясное. Здравствуй, страна прекрасная! Юные нахимовцы тебе шлют привет"...
была сделана спустя четыре года после Победы. Но к Великой Отечественной войне этот снимок имеет непосредственное отношение. На ней запечатлены воспитанники детского дома в селе Малая Лепетиха (Великолепетихский район Херсонской области). Родители этих мальчиков и девочек погибли на войне. А некоторые из этих детишек были еще и узниками фашистских концлагерей. Взрослые на фотокарточке — воспитатели, заменившие родителей, делившие со своими и горе, и радость.
Эдуард Карпов. Я ВЫРОС В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ. Санкт-Петербург 2007. Продолжение.
После снятия блокады моя мама добралась до Вырицы и узнала, что наш дом уцелел. В нем все эти годы жила некая городская женщина, которая то ли в силу обстоятельств, то ли сознательно не уехала в город, когда немцы подходили к Вырице. Узнав, что наш дом покинут хозяевами, она поселилась в нем и так и жила в нем при немцах. Вместе с ней жил и некий дед, но его вскоре после ухода немцев арестовали, и он исчез. Немцы устроили в нашем доме солдатское казино. В нижней теплой части дома была кухня с большой плитой и две комнаты: в маленькой жили «хозяева», а в большой собирались по вечерам немецкие солдаты какой-то хозяйственной части. «Хозяйка» готовила им еду, а «хозяин» заготавливал дрова и топил плиту и печку. Понятно, что «хозяева» при немцах не голодали. Уходя из Вырицы, немцы оставили дом в целости, только на линолеуме пола красовались следы солдатских сапог. В моей детской голове никак не укладывалась эта ситуация: два с половиной года немцы разрушали мой город и убивали его жителей, мы их ненавидели, а тут оказывается, что они жили в наше доме, и эта женщина общалась с ними и обслуживала их. Но мама, привыкшая к борьбе за выживание, отнеслась к этому спокойно, так как этой осенью мне предстояло идти в школу. Мама работала, и перспектива того, что ей придется оставлять меня на целые дни одного без присмотра, её очень тревожила. Поэтому она предложила этой женщине продолжать жить в нашем вырицком доме с тем, чтобы я жил с ней, а она бы присматривала за мной. Та согласилась, и ближе к осени я покинул свой интернат и стал жить «под присмотром» в Вырице. Там я и пошел в первый класс.
Вырица уже тогда была большим жилым и дачным поселком, раскинувшимся на значительной территории, через которую протекала река Оредеж и проходила Витебская железная дорога. Я начал учиться в старой деревянной школе, расположенной недалеко от нашего дома, но ее вскоре почему-то закрыли, и мне пришлось ходить в другую школу, расположенную довольно далеко от дома на другой стороне железной дороги. Во втором классе я ходил в школу во вторую смену. Осенью темнеет рано, а электричества в поселке тогда вообще не было, поэтому уроки в школе проходили при тусклом свете керосиновых ламп, а возвращаться домой приходилось в полной темноте. Несколько ребят, живших в стороне моего дома, собирались вместе, чтобы не так страшно было идти по пустым и темным улицам. Мы шли кучкой, освещая себе дорогу самодельными светильниками. Технология изготовления этих светильников была довольно проста. Пустая бутылка обвязывалась около донышка тонкой веревочкой, смоченной в керосине, веревочка поджигалась, и после того, как она сгорала, бутылочка опускалась в ведро с водой, в результате чего донышко бутылки ровненько откалывалось. На место донышка приделывалась дощечка, на которой стояла свечка. Находясь внутри бутылки, зажженная свечка не гасла даже при ветре. С такими вот светильниками мы и топали в темноте. То время все еще было нелегким. Питались скудно, не было одежды — ходили, кто в чем мог, не было школьных учебников и тетрадей. Тетради делали сами из старых газет, и свои первые каракули я выводил на газетных страницах поверх напечатанного текста. При дефиците учебников школьные уроки имели особое значение: азы образования мы усваивали (или не усваивали) только на уроках. Учиться было довольно трудно, и я не блистал школьными успехами, но и не был отстающим. Моя внешкольная жизнь проходила на свежем воздухе. В Вырице тогда было тихо и спокойно, людей на улицах было очень мало, а дома, окруженные большими садовыми участками, далеко отстояли друг от друга. И я жил с ощущением полной свободы, так как большую часть внешкольного времени был предоставлен сам себе. Летом я целые дни проводил в нашем саду. Там среди сосен, фруктовых деревьев и зарослей кустарников было немало укромных мест, где я мог играть один или с кем-нибудь из товарищей. Самым любимым местом был небольшой чердак над маленькой баней, куда нужно было залезать по приставной лестнице, — там у меня был «штаб». Зимой главным занятием ребятишек было катание с горок на берегах реки — на санках, на лыжах или на чем придется, если раскатывалась ледяная дорожка.
Катались также на коньках — на льду реки, пока он не покрывался толстым слоем снега, и на проезжих частях улиц, укатанных санями. Машин в поселке практически не было, и все перевозки осуществлялись на лошадях, запряженных в сани. Любимым развлечением было прокатиться на коньках, прицепившись к проезжающим саням. Возчики относились к этому по-разному: одни добродушно позволяли прицепившемуся пацану катиться вместе с санями, а другие злились и норовили чем-нибудь ударить пацана. Коньки, на которых мы тогда катались, были совсем простые. Их привязывали к валенкам с помощью веревок и палочек. Способ крепления позволял быстро одевать или снимать коньки в любом нужном месте. Простыми были и лыжи, на которых катались в валенках. Я прожил в Вырице два года, а потом обстоятельства изменились, и следующие два года я жил и учился в Ленинграде. Третий класс я проходил в тридцать восьмой школе, которая располагалась в большом добротном здании на углу Седьмой линии и Среднего проспекта, прямо напротив теперешней станции метро «Василеостровская». Школа была большая, в ней было много разных классов и много суеты. Учился я там довольно посредственно. В школу и обратно я должен был ходить пешком, но мы с приятелями частенько ездили из школы на трамваях, которые ходили по Восьмой линии на мост лейтенанта Шмидта. Ездили мы либо на подножке с левой стороны вагона, либо — торчащей сзади последнего вагона стыковочной штанге, и лихо спрыгивали на ходу при повороте трамвая на мост. Такого рода путешествия были тогда популярны среди ленинградских ребят. Они были довольно опасными и требовали определенного умения и сноровки. Однажды меня на этом деле «застукал» мой брат Гена, который к этому времени уже вернулся в Ленинград из эвакуации. Будучи дома и ожидая моего возвращения из школы, он увидел из окна, как я спрыгнул на ходу с подножки трамвая и бодренько пошел домой. Дома я получил от него большой нагоняй, в результате которого дал обещание больше не делать этого. Насколько помню, я потом старался выполнять свое обещание и на ходу больше не спрыгивал, но на подножках иногда ездил.
Все-таки, видимо, постановочное фото. Приводим в качестве иллюстрации для непосвященных, упаси бог, не для подражания.
Перейдя в четвертый класс, я стал учиться в другой школе. Она носила номер девятнадцать и находилась довольно далеко от моего дома — в Тучковом переулке. Эта школа была поменьше тридцать восьмой, и в ней было больше порядка. И директор школы, и завуч, и учитель физкультуры, и мой классный руководитель были мужчинами — для мужской школы это обстоятельство было явно благоприятным (в городе в то время было раздельное обучение мальчиков и девочек, и школы делились на мужские и женские). В четвертом классе я стал учиться гораздо лучше, чем прежде. Большую часть своего внешкольного времени я проводил на улице, точнее — в Соловьевском садике, расположенном с задней стороны здания Академии художеств. Мой брат в сорок седьмом году был принят на работу в Антарктическую китобойную флотилию «Слава» и на несколько месяцев ушел в свой первый антарктический рейс, ставший началом его многолетней моряцкой судьбы. Мама днем была на работе, а я был предоставлен сам себе.
Моряки - китобои. 1949 год. Крайний слева - мой брат Геннадий.
Соловьевский садик был местом общения младших ребят из всех ближайших домов — он был как бы нашим общим двором. В садике был пустырь, на котором осенью и весной мы часами играли в футбол, обозначив ворота камнями или другими предметами. А зимой мы иногда совершали походы на другой берег Невы к Медному всаднику. Река зимой всегда была покрыта толстым льдом, на котором было протоптано множество дорожек — по ним люди свободно ходили с одного берега на другой. Мы ходили затем, чтобы покататься по заднему срезу опорного камня, на котором стоит знаменитый памятник. Каким-то образом нам удавалось добраться до змеиного хвоста, торчащего из-под задних ног коня, и затем скатиться на заднице по обледенелой и потому скользкой, но далеко не ровной поверхности камня. Милиционеров у памятника тогда не было, да и прохожих было очень мало, так что никто не мешал нам развлекаться таким образом. Поиграть в футбол в Соловьевский садик иногда приходили и старшие ребята, но обычным местом их общения был Румянцевский сквер, расположенный сбоку от здания Академии художеств между Первой и Второй линиями. Там у них были свои дела и свои «толковища» со сверстниками со всей округи. Там появлялась и то есть ребята, тянувшиеся к криминальному миру. Там у моего брата однажды самым банальным образом угнали велосипед — попросили покататься и угнали.
В послевоенном городе ребята «росли» во дворах и на улице, где царили свои законы и правили свои «авторитеты». Кто-то становился «шпаной», да так и не выбирался из этого состояния во взрослой жизни, а кто-то обретал на улице полезный жизненный опыт, позволявший потом твердо шагать по жизни. В нашей коммунальной квартире жил Женя Улыбин, который был одним из «авторитетов» в ребячьей среде нашей округи. Он был на шесть лет старше меня и покровительствовал мне в уличной жизни. Не известно, как сложилась бы его судьба при его хулиганских задатках, но его спасла армия: отслужив три года в танковых войсках, он вернулся из армии другим человеком — взрослым, разумным и самостоятельным. Его мать плакала от радости, увидев, каким он стал. Неизвестно, как сложилась бы и моя жизнь, если бы я продолжал учиться в школе и «расти» на улице. Но летом сорок восьмого года произошло событие, круто изменившее мою жизнь и во многом определившее мою судьбу. Мечта стать моряком потихоньку начала созревать во мне еще в блокадные годы. Погибший отец в молодости был моряком, старший брат воевал в морской авиации и носил морскую форму, средний брат после войны тоже стал моряком, хотя и не военным, но зато плавающим по восемь месяцев в году. На Неве, недалеко от нашего дома, в годы блокады стоял легендарный крейсер «Киров». Немцы постоянно обстреливали и бомбили его, пытаясь уничтожить. В наших глазах крейсер был символом обороны города, а его моряки, как и все другие моряки, появлявшиеся на улицах города, вызывали восхищение у блокадных ребят. После войны, когда в город вернулись военно-морские училища, а на заводах города началось строительство боевых кораблей и подводных лодок, военно-морская форма стала заметным явлением на городских улицах. И мечта самому стать военным моряком становилась во мне все более осязаемой. Она окончательно созрела после того, как я увидел кинофильм героями которого были морские офицеры, воевавшие на торпедных катерах.
Критика как-то обошла этот фильм режиссера Бориса Бабочкина (того самого «Чапаева» - помните?). воспринял его не очень и зритель, а вот матросы того времени считали его правдивым …
Обаятельный и уже знаменитый Михаил Жаров играл в этом фильме командира дивизиона торпедных катеров, а молодой и такой же обаятельный Даниил Сагал, игравший одного из командиров катеров, в перерывах между выходами в море играл на гитаре и обворожительно пел: «ветер в море, катерки, дальняя дорога, не волнуйтесь моряки — воздушная тревога». Зрелище торпедных катеров, идущих в атаку на полном ходу, совершенно очаровало меня, и я окончательно заболел морской романтикой. В том году Ленинградское нахимовское училище, в котором готовили будущих моряков, объявило набор ребят, окончивших четыре класса школы. В училище принимали, в основном, детей, чьи отцы погибли на войне. Для поступления в училище нужно было сдать вступительные экзамены по четырем предметам. Подав заявление о желании поступить в училище, я стал старательно готовиться к экзаменам и сдал их довольно успешно — три пятерки и одна четверка. Но желающих поступить в училище было очень много, и в приемной комиссии мне сказали, что меня принять не могут. Однако, мне тут же предложили пройти в другую комнату, где симпатичный на вид капитан второго ранга по фамилии Таршин предложил мне поступить в другое такое же училище, которое находится в городе Тбилиси. В связи с тем, что я уже успешно сдал вступительные экзамены, для поступления в это училище необходимы были только мое желание и согласие матери. Я тогда еще понятия не имел, где находится этот Тбилиси, но желание стать нахимовцем было столь огромным, что я помчался домой, чтобы уговорить маму дать свое согласие. Не знаю, решилась бы она на такой шаг — отправить своего младшего сына так далеко, так надолго и в полную неизвестность, но мой брат Гена, который в это время приехал в отпуск после своего первого плавания, помог мне уговорить её. Согласие было дано, и я отправился в неведомые дали навстречу своей мечте.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
