Рассказ о мыле логично продолжить рассказом о мытье. Дома большинство из нас ходило с родителями в городские бани. Процесс мытья в бане обычно заключался в медленном размазывании грязи, пока не брал в оборот твое щуплое тельце кто-либо из взрослых. В училище мы мылись самостоятельно, и точно также, но после этого надо было идти в раздевальную, где тебя встречал старшина. Проверка качества мытья была жесткой: старшина тер твое плечо до тех пор, пока на коже не появлялись окатыши. По их наличию, а то и по цвету, он определял степень помытости. Кто сачканул, получал легкий «пендель» и летел обратно в помывочную, не успев спросить, за что? Теперь уже моешься по-настоящему. А, миновав проверку, получаешь комплект чистого, пахнущего мочалом белья - и душевное спокойствие еще, как минимум, на неделю.
Училищная баня была оборудована в учебном корпусе в подвале под актовым залом, там же, где это было предусмотрено проектом здания. Мытье было шумным, то там, то здесь возникали потасовки. В историю вошла драка Стражмейстера и Поросятникова, оба хорошо физически развитые, они били друг друга жестяными шайками. Еще одна драка в бане состоялась между Листруковым и Градосельским, один из третьего, другой из первого взвода. Листруков – парень напористый, недаром ему была дана кличка – полковник Рульс, и Витя Градосельский вскоре почувствовал, что ему не сдобровать. На помощь подоспел товарищ по взводу Костя Калинин, без него не обходилась ни одна серьёзная драка. И тот, не задумываясь, огрел «полковника» по голове тазом [1]. В результате удара Листруков попал в госпиталь с сотрясением мозга, а впоследствии у него стало падать зрение, и он был отчислен по здоровью. Градосельский же со своим гибким умом стал военным дипломатом – военным атташе. Эта должность в начале прошлого века называлась проще и без иностранной вычурности – военный агент. Одно время в мытьевом отделении бани был собран небольшой резиновый бассейн, где проводились занятия по плаванью. Удивительно, но именно в этом незатейливом водоеме, где воды-то было «нам по пояс», а взрослому - чуть выше колена, многие научились плавать. А, кроме этого, занятия по плаванию проводились и в настоящем бассейне.
***
Училищная баня по разным причинам часто не работала. Первое время мы мылись на «Авроре», но однажды что-то в исторической механике крейсера перепуталось, и из рожка душа рванул вместо воды пар. Миша Голубев тогда порядком обварился. С тех пор мы ранним утром ходили в городскую баню, на углу Малой Посадской и Певческого переулка. В народе они и сейчас именуются Посадскими банями.
Баня № 50 ("Посадские бани", Малая Посадская ул., 26/28, построены в 1956 году). В 1985 году в здании произведена реконструкция инженерного оборудования. Фото 1990-х годов.
По заведенному порядку белье и банные принадлежности привозили туда загодя, на автобусе типа «Фердинанд», или по-нашему «Гроб». В стремлении захватить комплект получше на лестнице бани устраивались настоящие гонки. И вот однажды запыхавшаяся толпа, точнее – ее авангард, перепутав этажи, случайно залетел в женское отделение. А выбежать сразу обратно не получалось, потому, как сзади уже напирала основная масса. Женщины реагировали по-разному: кто постарше, громко возмущались, а помоложе - тихо повизгивали. И не у всех раздетых получилось прикрыться шайкой, к нашему вящему удовольствию. Впрочем, о настоящих чувствах юных нахимовцев история умолчала. Да и весь этот эпизод вызывает сомнения. Но скоро порядок выдачи белья был изменен.
Теперь в банный день или загодя белье приносили в связанных узлом простынях, и дневальные раскидывали его по кроватям – вне зависимости от размера. Далее начинался обмен, выклянчивание у старшины чего-нибудь получше. Но с возрастом становится ясно: зачем идти к старшине, когда все это можно незаметно поменять у соседа. Впрочем, и сосед может это сделать с твоим бельем, тут уж – кто прибежит раньше. Поэтому случалось и такое. Вечером, накануне банного дня рота строем спокойно приближается к спальному корпусу. Но перед самым входом кто-либо, обычно из третьего, гвардейского взвода издает дикий вопль, похожий на клич каманчей: «Меня-я-я-ют!!!». Тут же в дверях начинается жуткая давка. Следующее препятствие – маленький трап на первый этаж. Его тоже штурмуют, но уже со сдавленными криками, оставляя на ступеньках павших, не успевших подняться. Дальше эта орда влетает на первый этаж, где при входе сидит дежурный офицер с помощником. И горе им, если они встанут на пути этого молодого и мускулистого потока. Все вместе могут запросто оказаться сразу на втором этаже. Там шалый авангард со свистом залетает, завинчиваясь маленькими шквалами в кубрики, и быстро начинает менять разложенные по кроватям простыни, наволочки, полотенца, тельняшки, кальсоны, носки и остальное бельё. Разница между чужим и своим небольшая. И весь этот «жуткий» спектакль разыгрывается с одной единственной целью: размять свои мышцы и похрустеть костями молодых скелетов. Это игра! Это молодость! Это шалость! Это, наконец, традиция! На посторонних это действо оказывало шоковое впечатление. Для людей знающих – обычное, вызывающее в памяти кадры штурма матросами Зимнего дворца из многократно виденного фильма «Ленин в Октябре».
***
Спальный и учебный корпуса напрямую соединяются Пеньковой улицей. Свое название она получила от некогда располагавшегося здесь Пенькового буяна, обширного складского пространства с причалами, где когда-то, еще в раннюю историю города, хранили пеньку. В наше время улица была вымощена булыжником и покрыта бурьяном и очень редко убиралась, в общем, имела довольно запущенный вид. Туда выводили погулять собак из близлежащих домов. Ох, и доставалось от нас тем собачкам. Много всяких событий происходило у нас на этой улочке длиной всего 330 метров. С утра – пробежка. Проходила она обычно без приключений, потому что спросонья. Разве что, найдется пара сачков, о которых и говорить не хочется, потому что такие есть везде. Маршрут пробежки, также как и форма одежды, назначались в зависимости от возраста и погоды. Для младших - по Пеньковой, туда и обратно всего 600 м. Для старших круг вдвое больше. Осенью в начале учебного года, а также летом, в конце, проводились общеучилищные зарядки. Переходы утром из спального корпуса в учебный и обратно вечером совершались строем под барабан или с песней. Утром обычно в спешке, и подгонять не надо, потому что впереди завтрак. А возвращение вечером считалось вечерней прогулкой. Хотелось подольше побыть на воздухе. Старшие выбирали маршрут подлиннее, вокруг домика Петра, им бы только поглазеть на гуляющих по набережной девушек. А выпускники, если без провожатого, уходили так далеко, что не скоро и возвращались, этим надо показать себя - вот они, принцы! Идут в строю «и все как на подбор – отличники» [2]. Вожделенная мечта многих была пройтись впереди строя с барабаном, поэтому тренировки по отстукиванию походного марша на столах, тумбочках и табуретках проводились постоянно. Но у Володи Грабаря было неоспоримое преимущество, он еще в школе был барабанщиком пионерской дружины. Вторым ротным барабанщиком был В.Смирнов.
Еще одна блатная должность – флажковой (он же в темное время - фонарщик), тот, кто вместо габаритных огней предупреждает едущих по дороге, что впереди все-таки идут люди. Идущий впереди фонарщик светил белым светом, а сзади шел с красным фонарем. Флажкового Валеру Иванова однажды чуть не задавил автомобиль. Одна рота шла за другой. Старшие пели нехотя, разбавляя установленный репертуар модными, слегка переделанными песнями. А пятиклассники голосили старую: «По морям, по волнам. Нынче здесь, завтра там». Особенно здорово получалось у малышей продолжение: «Ты не плачь, моя Маруся, я морскому делу научуся». Следующий шаг в репертуаре – «Зараза»:
«Что ты смотришь на меня в упор? Я не испугаюсь твоих глаз, зараза…»
Во время перехода, разумеется, можно было втихую поговорить. А одно время были популярны серии анекдотов про дистрофика или шпиона Джексона. Про шпиона непременно заканчивались фразой «Спокойно, Джексон, резьба сорвана», а про дистрофика заговаривались до того, что достаточно было только протянуть: «Сестра-а!» - и все покатывались со смеху. И тогда старший, тот, кто вел роту, строй останавливал, а то и возвращал назад, или заставлял топать – были и такие неуставные меры воздействия. А, надо сказать, что почти все меры в училище носили неуставной характер, и были выработаны самой училищной жизнью. Да и какой, коли серьёзно говорить, может быть устав, если мы по возрасту были ещё настоящими детьми. Некоторые мичманы своим «вниманием к подчиненным» были настолько надоедливы, что в ответ им частенько хотелось «подкузьмить». В спальном корпусе на первом этаже в квартире с отдельным входом жил мичман А. М. Альбинский (прозвище – Циклоп) с семьёй. У него, одного из немногих, был автомобиль «Москвич 401».
Где-то в классе десятом кто-то предложил поставить эту машинку впритык между стволом большого дерева и воротами гаража пожарной части. Автомобиль мы вручную подняли и поставили на указанное место. В исходное положение его можно было вернуть опять же только вручную. Как бедный Циклоп с этим справился, можно только догадываться. Но иногда довольно крутые меры нахимовцы принимали в своей среде сами. Наказанию, да и то очень редко (не все такое и помнят), подвергались те, кто допустил тяжкие прегрешения перед коллективом: кто совершил попытку воровства, заложил товарища или сделал что-то похожее. Способы были разные. Один общеизвестный, под названием «темная», когда виновника накрывают одеялом и бьют. Другой способ можно назвать милицейским. Брали вафельное ножное полотенце, на конце его делали узел, потом это полотенце мочили водой, не до конца отжимали, и получалось настоящее орудие пыток. Оно синяков не оставляло, но удар им был вполне ощутимым. При этом по голове и чувствительным местам никогда не били. Это считалось недопустимым. Вообще раньше даже в драках были какие-то нравственные правила: лежачего не бьют, до первой крови и т.д. Случаев расправы было не боле трех за все семь лет. И все они происходили именно в спальном корпусе после отбоя, когда обеспечивающий офицер покидал нас до следующего подъёма. Обычно же после отбоя шел обмен впечатлениями, накопленными за день. И, как только старший ушел, начинаются прыжки по койкам в ночных рубашках. Но вот, все угомонились. Множество дел завершено. Детский, глубокий сон подводит жирную черту под итогами дня. И если, вдруг, ветром открывалась фрамуга, ее уже никто не закрывал, из-под одеяла вылезать неохота, пусть уж лучше будет закалка. Моряк должен спать в любых температурных условиях. И так – ночь за ночью. Субботнее утро начиналось с «вытряхивания» одеял - за неделю в них набиралось столько пыли, что они становились ощутимо тяжелее. Нахимовцы разбивались по парам. Каждый берет по концу одеяла в руку и сначала сводит их, как бы складывая одеяло пополам, а затем надо одновременно и слаженно раздернуть концы в стороны, так, чтобы получился хлопок. Если в одеяло в этот момент бросить камешек, или положить его заранее, то камень вылетал из одеяла с приличной силой. Так появилась очередная забава – кто дальше запустит камень или разорвёт одеяло. Мощеная булыжником Пеньковая улица в эти часы вся была в клубах пыли.
***
Какие бы случаи не происходили окрест, но все же главные события происходили в учебном корпусе. Много всяких помещений разного назначения вмещало это грандиозное сооружение, но на самом верху был камбуз. Представьте птенцов в гнезде, когда к ним подлетают родители, и вы поймете, что столовая – это самое главное. Добрый запах камбуза зовёт к победе! Столовая изначально, еще по проекту здания, размещалась в нескольких вытянутых помещениях пятого, мансардного этажа с большими овальными окнами, отдаленно напоминающими корабельные иллюминаторы. В одном из обеденных залов находилась маленькая выгородка с таинственной, вечно закрытой на ключ дверью. У скольких же поколений ребятни эта дверь будоражила воображение! Оказалось, что там находился механизм часов, которые видны на фасаде. В залах стояли массивные, на 10 человек столы. Составленные в длинные, человек на 40 ряды, они заполняли собой все пространство, казалось, из-за них это место и называлось столовой. На столах - бачки, слегка суженные книзу кастрюли. Бачок для первого, для второго. Тяжелые фаянсовые кружки с якорями по бокам и буквами– ВМС (Военно-Морские Силы). И, что интересно, попадались еще трофейные штампованные чайные ложки с плохо забитыми свастиками. Говорят, что их можно было встретить в училище и в недавние времена. Перед каждым нахимовцем лежала салфетка в кольце. Нож, вилка, две ложки: столовая и чайная – на мельхиоровой подставочке.
Камбуз 2009 года.
Питание четырехразовое: завтрак, обед, ужин, вечерний чай. Завтрак обычно - перед началом занятий. Обед – после четвертого часа. В иные времена вводился второй завтрак, и тогда обед сдвигался. Ужин – после свободного времени. А после самостоятельной подготовки – вечерний чай. Столы накрывали официантки, у каждой роты были свои. Тогда их знали только, как тетя Юля и тетя Таня. Но сегодня мы обязаны назвать их полные имена: это Юлия Дмитриевна Дмитриева и Татьяна Фёдоровна Дроботенко. Они работали еще и в 1980-е годы. Запомнилось их по-матерински теплое отношение к нам. Иногда после вечернего чая они просили помочь убрать зал. Чаепитие заканчивалось поздно и официанткам хотелось побыстрее уйти домой. Работа была несложная. В конце приема пищи подавалась команда: «Посуду – на край стола!», затем вдоль столов катили тележку, на которую ставили грязную посуду, так что теперь оставалось убрать пару тарелок-чашек, смести со столов и подмести пол, а официантки в это время мыли чашки и столовые приборы. И всегда их помощников ждали стакан компота или киселя с булочкой, спасибо им. Прием пищи, что на флоте иначе и не назовешь, у нахимовцев отнюдь не процесс, а – настоящий спектакль.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Как-то на переходе в район боевой службы, где-то недалеко от Гавайских островов во время подвсплытия на сеанс связи в дневное время, я увидел в перископ какие-то непонятные проплывающие мимо подводной лодки.
Море было сравнительно тихое и я сумел их хорошо рассмотреть. Они были плоские круглые, почти прозрачные, размерами чуть больше чайного блюдца. В верхней их части, по диаметру, располагался гребень высотой 4 – 5 сантиметров, внутри которого четко просматривалось что-то похожее на спираль. Их было много. «Что это, подумал я, не новое ли средство обнаружения подводных лодок, придуманное американцами?». Мы только что форсировали противолодочный рубеж США между Гавайскими и Алеутскими островами «Мидуэй – Кадьяк», где самолеты базовой патрульной авиации «вероятного противника» «Орион» в течение двух недель усиленно пытались нас обнаружить и заставить всплыть.
Они активно использовали имеющиеся у них на борту технические средства обнаружения подводных лодок, в том числе новые в то время поисковые системы «Джули» и «Джезебел», не жалея сбрасывали гидроакустические буи и специальные бомбочки, для фиксации после их взрыва отраженных корпусом подводной лодки эхосигналов. В темное время, при движении под РДП для зарядки аккумуляторной батареи, из-за частого обнаружения сигналов радиолокационных станций патрульных самолетов приходилось по 7-8 раз за ночь прерывать зарядку и уклоняться срочным погружением на большие глубины. Находясь под перископом и прослушивая переговоры самолетов между собой и с берегом, мы опасались одного их слова «immediately» - «немедленно»,- этим словом предварялось сообщение с самолета на берег об обнаружении советской подводной лодки. Обнаружение лодки, т.е. потеря ею своего основного преимущества - скрытности - считалось срывом боевой задачи. Лодка немедленно отзывалась в базу, а ее командира, после разбора причин, как правило снимали. Нас Бог миловал, мы скрытно прошли этот рубеж… А что делать сейчас? Как поступить, какое принять решение? Или уходить на глубину, пока по сигналу этих новых средств лодку не обнаружил противолодочный самолет, или попытаться выяснить что же это такое? Я вызвал в боевую рубку к перископу старпома В.И.Новикова, недавно прибывшего с учебы на командирских классах и замполита В.Д.Рыкалина - «академика». Осмотрев горизонт, оба заявили, что их этому не учили, но наверняка это какое- то новое средство обнаружения подводных лодок, придуманное американцами. Я решил всплыть и выловить хотя бы одну такую штуку. В экипаже был матрос – второразрядник по плаванию. Ему и была поставлена эта задача. Это было рискованно. Несмотря на то, что сигналов работающих самолетных радиолокационных станций и радиопереговоров в эфире не наблюдалось, противолодочный самолет мог здесь появиться в любой момент. Мы всплыли в позиционное положение, я отдраил рубочный люк и вышел не мостик. Была прекрасная солнечная погода, а легкий теплый ветерок поднимал небольшую волну. Вызванный наверх матрос разделся, плюхнулся в воду. «Поймал!» - вскоре закричал он и высунув из воды руку, сжатую в кулак, поплыл к лодке. Боцман, подбирая страховочный конец, помог ему подняться на палубу. «Вот, поймал» - повторил матрос и улыбаясь, разжал кулак. На ладони лежало что то коричневое, бесформенное, как студень. «Медуза»,- сказал я и тоже рассмеялся. Только потом, на берегу, в одной из старых лоций я прочитал, что в этот район Тихого Океана, очень редко, ветром из теплых вод выносит медузу под названием Это конечно была она.
« Сигнал самолетной РЛС, справа 30, сигнал слабый» доложили на мостик. «Все вниз!» скомандовал я и, задраив верхний рубочный люк, спустился вниз. «Срочное погружение!». Американские противолодочные самолеты, ведя поиск наших подводных лодок, находящихся в надводном положении или под РДП, с помощью радиолокационных станций работали, как правило, на небольших мощностях излучения в импульсе и даже уменьшали их мощность по мере приближения, чтобы на лодке, которая обнаруживала эти импульсы, создавалось впечатление, что они улетают. Самолет скрытно, на малых высотах подходил к лодке, не успевшей погрузиться, и фотографировал ее. В темное время он включал мощнейшие прожектора. …Мы погрузились на глубину 120 метров. Я прошел в гидроакустическую рубку, акустики внимательно прослушивали горизонт. Горизонт был чист… …Может эта злополучная медуза опасна для здоровья, подумал я и вызвав доктора, выдал ему стакан спирта. «Возьми пловца на контроль, а это для профилактики, - первая половина для наружного применения, а вторая - вовнутрь.» Но все обошлось.
«В те времена женщины были, как всегда, легкомысленны, а мужчины занимались своим любимым делом - войной...»
(По памяти, из сентенции к кинофильму «Фан-Фан Тюльпан»)
За кормой уже много сотен миль от родных берегов. Вот уже и пролив «Токара» позади. Пролив «Токара», – это в гряде островов Рюкю, - вопреки нашим опаскам, оказался не то что «малолюдным», скорее, даже пустынным. Мы прошли его в надводном положении. Скрытности нашей дизель-электрической подводной лодки проекта 613 сопутствовали и удалённость ближайших островов, – слева остров «Яку» 50 миль и справа остров Осима, те же 50 миль, – тёмная ночь, пасмурное небо и довольно бурное море. На поисковой радиолокационной станции царили мир и покой. Мы вошли в Филиппинское море. Не всякий знает, где оно. Далеко! – это для читателей, равнодушных к морской географии. Для более любознательных, поясню: Филиппинское море - самое большое море западной части Тихоокеанского бассейна. Расположено между Японскими островами, Тайванем, Филиппинами, Идзу, Марианскими, Ял, Палау и другими островами. Площадь его более 5.7 тыс. кв. миль, средняя глубина 4108 м, наибольшая 10265 м (Филиппинский жёлоб). Есть где разгуляться и вдоль, и поперёк, и по глубине! Но вот вопрос: а зачем нам это море, и зачем мы туда подались? А мы любознательные! Где-то в высших штабных инстанциях стратеги-аналитики рассматривали в очередной раз большой глобус (они очень любят этим заниматься), и прикинули: «Смотри-ка, такие чудные морские просторы! Чужеземными островами прикрыты. И не то, чтобы уж и далеко от наших вотчин... Каким-нибудь «поларисам-трайдентам» долететь оттуда к нам - раз плюнуть! А давайте-ка заглянем туда: уж не обосновались ли там наши потенциальные приятели?»
Это была надежная и живучая подводная лодка, которую с нескрываемой симпатией вспоминают подводники-ветераны. - "Подводные лодки 613 проекта". Серия "Боевые корабли мира", СПб, 2002 г.
В установленное время наша подводная лодка заняла скрытно обозначенный «Боевым распоряжением» район поиска, потекли боевые будни. Главным объектом поиска, конечно, являлись иностранные подводные лодки - носители ядерного оружия, боевые надводные корабли, но мы не брезговали и всякой другой развединформацией, в том числе – интенсивностью и маршрутами судоходства, полётами авиации, данными радиообменов. Мы, как опытный охотник-следопыт, крадучись малошумным экономическим ходом, вели непрерывный поиск. Гидроакустики внимательно прослушивали весь горизонт во всём диапазоне глубин погружения подводной лодки шумопеленгаторной станцией, ночью подвсплывали на перископную глубину и к поиску подключались радиометристы пассивными станциями контроля радиолокационных излучений, а радисты – к радиоприёмникам, сплетни разные в радиоэфире послушать. Естественно, на перископной глубине и при всплытиях в позиционное положение, активно велось и визуальное наблюдение. Ищем сутки, ищем вторые, ищем... уже и седьмые, а «супостата» нигде нет, попадается иногда второсортный, не имеющий никакого интереса радиомусор, и тот далеко за пределами наших интересов. И вот, в конце седьмых поисковых суток, в сеанс радиосвязи получаем приказ Главного штаба: «Следовать скрытно в точку с координатами Ш=... , Д=... . В указанной точке всплыть в надводное положение ... числа в ... часов, ... минут и перейти в подчинение командира отряда боевых кораблей контр-адмирала С.С.Хомчика. Флагманский корабль отряда БРК Упорный». Приказано – выполним!
Уже на дальнем расстоянии от точки всплытия водная среда начала «оживляться» разночастотными звуками гидролокаторов в поисковом режиме, в том числе и «иностранного происхождения». Всплытие в надводное положение, с соблюдением установленных правил безопасности, произвели в назначенной точке, в точно указанное время. Над головой простиралось безоблачное солнечное небо, ленивые волны Филиппинского моря ласково плескали в борта подводной лодки. Невдалеке лежал в дрейфе подальше, на разных курсовых, – «болтались» два наших эсминца. А вот ещё дальше, почти у горизонта, на почтительном расстоянии между собой, виднелись ещё два надводных боевых корабля, по внешним очертаниям очень похожих на «не наши» корветы, с их направления исходили характерные низкочастотные акустические звуковые посылки гидролокаторов типа «AN/SQS-23». Встреча с «нашим» отрядом боевых кораблей (ОБК) нам планировалась, с «не нашим» - прогнозировалась. Начальник штаба ТОФ контр-адмирал Ярошевич Дмитрий Клементьевич заслушал «Решение командира на выполнение боевой службы» и дал ряд рекомендаций по действиям в экстремальных ситуациях. Об этом флотоводце есть смысл дать несколько пояснений к его портрету. Дмитрий Клементьевич Ярошевич окончил училище им. Фрунзе в 1937 году, года полтора прослужил штурманом «малютки» на Балтике, несколько месяцев был дивизионным штурманом. В 1938-1940 гг. командовал подводными лодками типа «М», в Финской военной кампании совершил четыре безрезультатных боевых похода. В 1940-1944 гг. он командовал ПЛ «Щ-310». В Отечественную войну совершил на ней два боевых похода, но значимых побед тоже не имел. С 1944 по 1946 годы он командовал уже большой, но небоеспособной (учебной) подводной лодкой «К-53», затем сделал необъяснимый кульбит – был назначен командиром эсминца, позже стал командиром дивизиона эсминцев. В 1951-1953 гг. командовал крейсером «Чкалов», далее академии, служба на высоких штабных постах, командовал Каспийской военной флотилией. И вот он, уже в должности начальника штаба ТОФ, с высоты своего опыта и занимаемой должности, напутствует командира нашей подводной лодки по действиям на боевой службе. Его рекомендации сводились к тому, что на переходе и в районе несения боевой службы надо быть внимательными и осторожными, соблюдать скрытность; при встречах с иностранными боевыми кораблями не сближаться до расстояний, на которых возникает большая вероятность нашего обнаружения. «А уж если вас обнаружат, вы тихонько, не торопясь, используйте малошумные режимы движения, максимальную глубину погружения, глядишь, – они вас и потеряют...», – поучал флотоводец. Вспомнилась, по случаю и по другому поводу, рекомендация другого флагмана. В Охотском море, в штилевую погоду, в ясный солнечный день, при максимальной дальности визуальной видимости и работающих радиолокаторах, находилось всего две плавединицы – гражданский пароход и эскадренный эсминец. Обнаружили они друг друга на пределе видимости, ещё за горизонтом. И начали расходиться. Расходились-расходились... и встретились вплотную. На «разборе полётов» флагман поднял командира эсминца и так повёл речь: «...ну, допустим, на планшете вы не сумели построить правильное маневрирование; допустим, что ты забыл каким бортом надо расходиться. Так отверни от него, приведи за корму, увеличь ход, ты же можешь выжать 36 узлов! И иди так! Иди сутки, двое – ну, отстанет же он!» Однако вернёмся в точку всплытия.
После обмена опознавательными, позывными и приветствиями, подводная лодка заняла указанное место в походном ордере. У нас, теперь уже не таясь, было время произвести зарядку аккумуляторной батареи, пополнить запасы сжатого воздуха, провентилировать отсеки, самим надышаться свежим воздухом. Заодно мы получили подробный план действий. Он был несложным: нам определили полигон для обеспечения выполнения учебно-тренировочных задач по поиску и уничтожению подводных лодок кораблями ПУГ (поисково-ударной группы). Мы должны были изображать подводную лодку-цель, маневрировать в означенном полигоне от точки «А» к точке «Б» и обратно. Корабли ПУГ должны были нас искать и производить учебные атаки с целью «уничтожения». Мы же должны были в этом заданном пространстве уклоняться от обнаружения, противодействовать применению по нам оружия, самим контратаковать и отрываться от преследования. То есть, делать то же, что мы регулярно делаем в своих прибрежных полигонах, без посторонних глаз и менее затратным способом. «Кувыркались» мы так почти двое суток. «Супостат» тоже не дремал, он подходил поближе. Теперь посылки его работающих гидролокаторов стали слышны не только нашим гидроакустикам, но и всему экипажу в отсеках. С завершением этого учения, мы снова всплыли в надводное положение. К этому времени надводная обстановка несколько изменилась. К нашему отряду подошёл танкер «Полярник», «потенциальных друзей» тоже добавилось – к тем двум фрегатам, что поближе, на горизонте замаячил третий.
Очередную ночь мы снова в походном эскорте били зарядку, пополнялись запасами воздуха высокого давления. Ночь прошла без приключений. Но утро выдалось хмурым, начал усиливаться ветер. Нам же предстояло выполнить ещё один «гвоздь» программы - провести учение по бункеровке соляра и пополнению других запасов снабжения с «Полярника» на ходу. Пока мы оговаривали условия маневрирования, сближались на безопасное расстояние, заводили швартовые и погрузочные тросы-проводники, подключали неуклюжий, длинный и тяжёлый топливный шланг, погода сделалась уже практически невозможной для продолжения эксперимента. Всё же, мы перекачали тонн 5 топлива и сделали несколько проводок сеток с припасами. Ничего этого нам не требовалось, у нас было своих запасов с избытком, но приобретенный опыт никогда не бывает лишним. Следующей ночью должен произойти самый важный эпизод коллективных учений – мы должны скрытно погрузиться и оторваться ото всех, и «своих», и «не своих». В назначенное время ночи, под прикрытием своих кораблей, мы произвели срочное погружение до рабочей глубины и начали неспешное, скоростью в два с половиной узла (около 4,5 км/час – скорость пешехода), как учил ранее упомянутый «флотоводец», движение в оговоренном с командиром ОБК направлении. Произведенный во время погружения гидрологический разрез водной среды, показал удивительное постоянство температуры воды и её солёности, а это означало отсутствие образований скачков плотности и слоёв «жидкого грунта», под которыми можно было уклоняться от неприятельского гидроакустического поиска. Уже очень скоро шумы винтов нашего ОБК и писклявые звуки их гидролокаторов затерялись вдали, а вот сила акустических посылок «не наших» гидролокаторов агрессивно нарастала, вскоре послышались и приближающиеся с двух сторон шумы винтов фрегатов. Звуки низкочастотных гидролокаторов: – «бум!» – «бум!» – «бум!» – по корпусу подводной лодки стали такой силы, что создавалось впечатление, сравнимое с тем, когда человек находится в железной бочке, а по ней снаружи с силой ударяют кувалдой. По сути, так оно и было, только находились мы в большой «цистерне». Затем к этим звукам добавились сначала редкие, вскоре зачастившие высокочастотные посылки: – «пик!» – «пик!» – «пик!». Эти явно принадлежали «стрельбовым» локаторам. В промежутках издалека подавал звуки третий фрегат – очевидно, контролировал обстановку, работая в круговом режиме. Через считанные минуты над нами прошуршали шумы винтов
Стало ясно: мы в «тисках»! Получилось, что наши корабли ушли в одну сторону, а мы с «хвостом» от «дяди Сэма» - в другую. Но мы всё продолжали выполнять «скрытный» отрыв от «супостатов» своим экономическим ходом... Авось, отстанут! Уже к концу первых суток «отрыва» мы ощутили, что погодные условия в море значительно ухудшились, шторм разыгрался такой силы, что нас уже начало покачивать даже на рабочей глубине. А как же там, наверху? Наверное, штормяга – что надо! И затеплилась надежда, что, может, их там укачает... Ну, хотя бы акустиков! Нас тогда упустят, и мы «ушмыгнём»! «Напрасны были наши ожиданья», – сказал бы поэт: и вторые сутки, и третьи по корпусу нашей лодки громыхали «бум-бум», «пик-пик», а размеренные шлепки гребных винтов преследователей, шаставших вокруг и около, временами слышались без всякой электронной техники прямо над нашими головами. В конце третьих суток «отрыва» плотность электролита наших аккумуляторных батарей приблизилась к плотности дистиллированной воды. Энергетический ресурс для обеспечения движения под электромоторами мы исчерпали. Посрамлённые, ночью мы всплыли! Почти рядом, в двух-трёх кабельтовых от нас, лежали в дрейфе два «дружественных» фрегата, вдали, почти у горизонта слабо мерцали ходовые огни третьего фрегата. Наш ОБК не просматривался... По рации мы связались с флагманом, получили его координаты и приказание следовать к ним. Нет, в боевой обстановке мы бы себя так не вели. Ведь мы и в район боевой службы пришли «не с пустыми руками», у нас были боеприпасы и для борьбы с надводными кораблями противника, и с его подводными лодками, другие активные и пассивные технические средства противодействия, которые мы в данном случае не сочли нужным применять. Но нам надо было сделать «мирный» отрыв так, чтобы эту «дружественную» армаду оставить с носом! Поэтому, уже на переходе к ОБК мы стали готовить кальки с планшетов маневрирования при этом «отрыве», письменные пояснения к своим действиям и предложения по дальнейшим действиям. К 10.00. четвёртых суток одиночного плавания мы воссоединились с нашим отрядом кораблей, погода к этому времени уже значительно успокоилась. Командир ОБК контр-адмирал С.С.Хомчик приказал нашему командиру передать управление подводной лодкой старшему помощнику и прибыть на флагманский корабль с подготовленными документами. Вскоре к нашему борту подошёл с флагмана командирский катер, и наш командир покинул подводную лодку. Контр-адмирала скажу прямо, мы не знали. Служили мы в разных соединениях флота, ранее никому из наших офицеров встречаться с ним не доводилось, да и пришёл он на ТОФ с Северного флота совсем недавно. Но, как говорится: «Земля слухами полнится!» Докатились они и к нам. Мы знали, что он выходец из Каспийского училища военной поры, участвовал в боях под Новороссийском, когда в суровую годину в бой были брошены даже курсанты училищ. При штурме неприятеля был ранен. По выпуску из училища, лейтенантом в начале 1945 года был направлен на Северный флот и там, пройдя все ступени роста на подводных лодках, и позже, окончив Академию, – дорос на подводном флоте до высоких штабных и командных должностей, удостоился звания «контр-адмирал». По отзывам, был активен, энергичен, напорист. На Северном флоте он пользовался большим авторитетом. И вот, в кают-компании большого ракетного корабля «Упорный», как когда-то в Филях, под руководством контр-адмирала Хомчика собирается Военный Совет. Вопрос один: обеспечить гарантированный отрыв подводной лодки от иностранных сил слежения. Лучшие умы офицеров походного штаба ОБК, представителей кораблей отряда и командира нашей лодки крепко задумались, и крепко поспорить пришлось, но, взвесив все возможности наших средств противодействия «супостату» и приёмов маневрирования своими кораблями, выработали оптимальный согласованный вариант действий. Осталось дело за малым – выполнить Решение командира ОБК. «Плести тенёты» начали незамедлительно, ещё засветло. Мы много шумели, радиолокаторы и гидролокаторы наших кораблей большей частью активно работали в направлении противостоящих сил, привнося много помех их радиотехническим средствам. Все наши пять единиц отряда, в том числе танкер «Полярник» и наша подводная лодка, следующая в надводном положении, руководствуясь Правилами совместного плавания, приступили к затейливым перестроениям: то из однокильватерной колонны мы смещались в строй пеленга, из строя пеленга выстраивали строй фронта, по команде флагмана изменяли свои места в строю. Всё выполнялось строго по сценарию, как в фильме: «Левый фланг переместить направо! А правый – поставить в центр!» К концу вечерних сумерек, наша лодка оказалась в центре «коробочки». По кодовому сигналу флагмана подводная лодка произвела срочное погружение на рабочую глубину, изменила начальный курс и начала энергичный отрыв в противоположном от «неприятеля» направлении. Наши надводные корабли тут же начали активно применять специальные помехи – имитаторы целей, у нас тоже кое-что было. А доморощенные умельцы предложили, в дополнение к стандартным средствам, использовать пластины регенерации воздуха, чем мы тут же и воспользовались. Вещество пластин очень химически активно при соединении с водой (а при соединении с маслами или жидким топливом – пожаро- и взрывоопасно). В водной среде пластины регенерации быстро разлагаются, обильно выделяют газовые пузырьки, образующие подобие облака и, в свою очередь, становятся отражающим объектом, т.е. ложной целью, а для нас – экраном от локаторов ловца. Вот мы и выстроили за своей кормой целый «забор». Такие же «заборы» городили и наши надводники. А ещё, флагман очень внимательно следил за всеми манипуляциями и маневрами визави, при малейшей угрозе сближения его с нами, он корректировал наше направление отрыва. Эти направления были согласованы ещё на Совете, и каждому из них соответствовало определённое количество взорванных в водной среде гранат. К примеру, взрыв одной гранаты означал – следовать в направлении на юг, при взрыве двух – на юго-запад и т.п. Но и мы тщательно прослушивали шумопеленгаторной станцией горизонт, по изменению пеленгов на движущиеся цели и шумам винтов определяли их элементы движения, на планшете строили своё маневрирование с расчетом расходиться с ними на максимальных расстояниях. Уже через 30 минут мы достаточно уверились, что наши действия приносят желанный результат: шумы винтов надводных кораблей заметно удалились, излучения гидролокаторов, хотя ещё и прослушиваются, но по корпусу уже не громыхают, нам непосредственно обнаружением не угрожают. И мы перешли на экономическое движение. А спустя ещё час, наше движение уже продолжалось в полной тишине – море безмолвствовало... Ура! Мы оторвались!!! В связи со сложившейся ситуацией (с задержкой в районе боевой службы), в график нашего возвращения мы не укладывались, и Главный штаб пошёл на послабление режима движения: нам ограничили режим скрытности – разрешили следовать в базу в надводном положении и погружаться только в оговоренных крайних случаях. Мы сделали своё дело, и были уже никому не интересны, нас никто не сопровождал. Пролив «Токара», к которому мы подошли к вечеру очередных суток, встретил нас сильной зыбью, видимо, здесь остатки волн прошедшего шторма вошли в смешение с водами течения «Куросио». Была сильная килевая качка, волны накатывали на проседающую корму, вздымались на мостик, заливая верхнюю вахту. На низкой высоте пролетел очередной патрульный «Орион» и, не обращая на нас внимания, скрылся куда-то к своей базе. «Паразит, – зло думал про себя старпом командира лодки, он же – вахтенный офицер, стоявший прикованным цепью на мостике, – наверное, уже через час будет чисто выбрит, намыт и надушен, и будет обнимать в пабе свою «фрю», или какую-нибудь Чио-Чио-сан... А нам ещё многие сотни миль впереди «пахать» и «пахать»... И почему наши лодки не летают?»
Командовал подводной лодкой «С-332», о которой здесь шла речь, капитан 2 ранга Попов Георгий Феофанович. В живых, увы, его уж нет...
Экипаж ПЛ "С-332" проходит торжественным маршем. Возглавляет командир Попов Георгий Феофанович. За ним Калинин Анатолий Владимирович, старпом. Бухта Малый Улисс.
В том, что Олега не сломили обстоятельства, я случайно получил подтверждение из разговора с офицером штаба Сахалинской флотилии осенью 1983-го года. Упомянув начальника штаба, он кратко отметил: - Компетентный и человечный. В то время в этой должности состоял контр-адмирал Олег Алексеевич Кузнецов. В течение офицерской службы мы встретились лишь однажды - осенью 1954-го года, одновременно оказавшись в Ленинграде в отпуске. Следующая встреча состоялась спустя 34 года, когда мы оба были уже в запасе. В солидном, приятной наружности мужчине узнать Олега было не трудно. На первый взгляд, возраст, в основном, лишь убрал с лица юношескую заострённость черт да заметно округлил стан. Однако дальнейшее наше общение в ходе не очень частых (два-три раза в год) встреч показало, что время и служба отразились на Олеге гораздо глубже, чем на многих из нас.
О службе О.А.Кузнецова в качестве старпома и командира эскадренного миноносца рассказывает Геннадий Белов в книге
При этом изменения почти не задели его характера: он по-прежнему был органически скромен, демократичен, трудолюбив, ответственен перед семьёй и друзьями. Кардинально поменялось его мировосприятие: безвозвратно исчезли открытость, лёгкость, улыбчивость. На смену им появилась несколько пасмурная сдержанность, сквозь которую лишь иногда возникали проблески былой дружелюбно-милой улыбки. У меня создалось впечатление, что господствующим настроением Олега к концу службы стала сложная смесь глубокой внутренней усталости, разочарования, даже, возможно, затаённой обиды недооценённости. В основе этого «коктейля», как мне показалось, было осознание Олегом того факта, что, образно говоря, служебная лестница упёрлась в потолок присущей ему бескомпромиссной порядочности. Олег не стал гнуть себя под обстоятельства, и в 1987-м году расстался с флотом. Флот лишился опытнейшего военачальника, служившего ему не за страх, а за совесть. Отечество понесло ущерб. Правда, ему (Отечеству) в то время было уже не до этого. Утешает лишь то, что Олег получил, наконец, возможность полностью посвятить себя семье, составлявшей, наряду с флотом, главный смысл и любовь его жизни. Этого счастья судьба отмерила Олегу чуть больше десятка лет. В феврале 1999-го года его не стало. Безмерно было горе большой и дружной семьи, глубока печаль друзей, но сквозь мрак этих чувств, брезжила мысль: Олег Алексеевич Кузнецов прожил счастливую жизнь, ибо смог реализовать своё предназначение в этом мире сполна и достойно. Вышеизложенным исчерпывается практически полный состав нашего 132-го класса. Этим коллективом, слегка поредевшим к концу из-за отсева, мы и преодолевали свои непростые годы учёбы в ЛВМПУ.
Неожиданное назначение
К концу первого месяца учёбы произошло событие, имевшее лично для меня очень важные последствия.
Мультфильм о психологии двоечников. -
Предыстория его такова. Как только начались учебные занятия, и каждому из нас потребовалось периодически держать ответ перед учителями, почти все наши «сверхсрочники» стали безнадёжно «плавать». Не выручали их ни наши подсказки на уроках, ни помощь во время самоподготовки. Кстати, поскольку в основе неуспеваемости ребят этой группы были лень и нежелание учиться, то и просьбами о помощи они не слишком досаждали. Пошли двойки, но для «сверхсрочников» это было в порядке вещей и не влияло на их апломб по отношению к нам. Напротив, чувствуя снижение своего авторитета, они старались его поднять, прибегая чаще обычного к взысканиям и угрозам. Естественно, такое давление вызвало обратную реакцию, и в «массах» зрело желание поставить в конце концов своих «вождей» на место. Как-то после вечернего чая, улучив момент, когда я оказался в коридоре один, ко мне подошёл Марк Гурович и со своим обычным лёгким заиканием тихо сказал: - Коля, в роте образуется группа ребят, которые собираются проучить «сверхсрочников». Ты как, - не хочешь к нам присоединиться? Каких-либо личных счётов к ребятам - второгодникам у меня к этому времени не возникло, напротив, как с Плаксиным, так тем более с Котвицким, отношения были вполне нормальными. Однако несколько оболтусов из этой компании уже вызывали раздражение своей полублатной спайкой и претензиями на превосходство. Поэтому предложение Гуровича я воспринял положительно. Правда, мелькнула мысль, что неплохо бы узнать, кто эти ребята и сколько их, однако сразу на смену ей пришла другая — а вдруг моё любопытство будет истолковано превратно? И я согласился, не задавая вопросов. Но через несколько дней ситуация разрешилась самым неожиданным образом. Наша рота вернулась с вечернего чая. Старшина Чаплыгин по обыкновению не спешил распускать строй. Перед строем, несколько поодаль от старшины, в хорошо, даже щегольски, подогнанной форме «первого срока», в перешитой по «моде» бескозырке, в регалиях дежурного, стоял Серёжа Плаксин, дежуривший в этот день по роте. Его всегда бледное с правильными чертами лицо, на котором красиво выделялись тёмные глаза и тонкие размашистые брови, было спокойно. Серёжа явно не подозревал того, что должно было произойти через несколько минут. Закончив свои объявления-нотации, Чаплыгин, подойдя к строю нашего класса, скомандовал: - Курсант Лапцевич, выйти из строя! Я ответил: - Есть выйти из строя, - сделал два шага вперёд и повернулся кругом, недоумевая, зачем я понадобился. - Плаксин, станьте рядом! - указал старшина место около меня. - Рота, слушай приказ, - начал Чаплыгин, - курсант Плаксин с сегодняшнего дня освобождается от обязанностей старшины класса. Старшиной класса назначается курсант Лапцевич. И после некоторой паузы продолжил: - Курсант Плаксин, сдать обязанности дежурного по роте курсанту Лапцевичу!
Не знаю, кто из нас двоих был больше когда развернувшись друг к другу, один стал снимать дудку, рцы, штык-нож, а другой их одевать. Пожалуй, шок у обоих был одинаковый, различаясь лишь оттенками: у Плаксина - от явно и болезненно задетого самолюбия, у меня - от оторопелости и недоумения: с чего это вдруг и зачем это мне? Ни меня, ни Плаксина предупредить не сочли нужным. Поставили перед фактом. Получи подобное предложение заранее, я бы открещивался от него всеми способами, так как двух месяцев пребывания в стенах училища было совершенно недостаточно, чтобы я мог взять на себя смелость стать старшиной класса. Так и остаётся непонятным: был ли это сознательный расчёт со стороны командира на внезапность или очередное проявление начальственного пренебрежения к мнению нижестоящих. Думаю, что всё-таки второе, поскольку, будь капитан Кручинин способным на первый, более тонкий психологический ход, ему при этом хватило бы и душевного такта не обойтись так по-хамски с Плаксиным. Правда, определённым утешением ему послужило то, что одновременно были заменены почти все младшие командиры из «сверхсрочников» и в остальных классах курса. Это был радикальный, но в общем своевременный и разумный шаг командования, во многом способствовавший формированию в каждом классе и на курсе морально чистой атмосферы и здоровых отношений. Конечно, отдельные «сверхсрочники» пытались сохранить своё особое положение. Это чаще всего выражалось или в стремлении сколотить нечто вроде оппозиции путём критики действий и распоряжений старшины класса, или, напротив, в претензиях на поблажки и послабления лично для себя. В нашем классе особую изобретательность, даже изворотливость на этом поприще проявлял Миша Рождественский - умный «сак» и прирождённый лентяй. Отлынивать от учёбы и служебных мероприятий, похоже, было в то время его жизненным принципом, поскольку вообще Рождественский обладал темпераментом энергичным и деятельным. Но вся его энергия уходила не на выполнение того, что требовалось, а, так сказать, на ликвидацию последствий своего безделья. Например, получая довольно часто двойки, Миша, стремясь в увольнение, в конце недели направлял свои усилия не на исправление оценок, а на всевозможные ухищрения, чтобы все-таки быть в городе. Прежде всего, он старался «охмурить» какого-нибудь начальника и, ссылаясь на полученное от него поручение, добыть увольнительную, минуя общий список. Если это не удавалось, то пытался вынудить меня включить его, невзирая на двойки, в список увольняющихся от класса. Диапазон давления на меня был широкий: от притворно-униженных просьб («ты ведь добрый, включи меня, ну что тебе стоит») до примитивного запугивания. И однажды, как рассказал мне Серёжа Никифоров, трое старшекурсников искали меня, чтобы «рассчитаться за Рождественского». Не исключаю, что момент их посещения был намеренно выбран такой, когда я отсутствовал в роте. Однако, хотя тогда эти угрозы я воспринимал всерьёз, мне было предпочтительнее подвергнуться избиению, чем из-за уступки наглому напору оказаться в ложном положении перед ребятами класса.
В конце концов, Рождественский это понял и отступился от меня. Вообще старшинское становление легло на меня тяжёлым дополнительным грузом и стоило многих душевных усилий. Получать удовлетворение от власти, и тем более наслаждаться ею, отнюдь не в моём характере. Я принадлежу к людям того склада, для которых власть - это, прежде всего, чувство ответственности (постоянное и большей частью томительное) как за порученное дело, так и за людей, от меня зависящих. Поначалу в силу неопытности, а также особенностей своего темперамента, я часто излишне остро реагировал на возникающие в повседневной жизни класса, большей частью обычные, шероховатости, проявляя при этом не всегда оправданные жёсткость и непреклонность. Неизбежным следствием этого было возникающее между мной и ребятами отчуждение, от которого я сильно страдал. Но постепенно, по мере того, как мы привыкали отделять служебные отношения от личных, взаимопонимание наладилось, и ребята признали за мной право быть их старшиной.
Об учёбе
Учебный процесс в подготовительном училище охватывал целиком программу 8, 9 и 10 классов средней школы и включал дополнительно военно-морскую подготовку (ВМП), танцы и второй иностранный язык (первым, основным, был, разумеется, английский). Необходимость и полезность для будущих моряков ВМП, в ходе которой мы знакомились с основными терминами, понятиями и другими азами морской практики, комментариев не требует. А о таком необычном для советской школы предмете как танцы, стоит сказать несколько слов. Думаю, те начальники, стараниями которых был включён в нашу программу этот предмет (решающее слово здесь, безусловно, принадлежало Н.Г.Кузнецову - в то время Министру ВМФ), пеклись в первую очередь не о наших успехах в весёлых компаниях и танцевальных залах. Скорее всего, они рассматривали его с точки зрения нашей будущей профессии как средство, дающее возможность привить подростку навыки поведения в тех рамках, которые в будущем предъявят ему и звание офицера, и характер его работы. Имелось в виду при этом не столько знакомство с так называемыми «правилами хорошего тона», хотя и это не лишнее, сколько через сильнодействующую, берущую начало от инстинктов, специфику танцевальных занятий, пробудить в каждом из нас потребность улучшать стиль своего поведения, учиться быть раскрепощённым и владеть собой - как внешним обликом, так и эмоциями - в любой ситуации и разном окружении.
Разумеется, нас в этом процессе увлекала гораздо более актуальная «сверхзадача». Уроки танцев пришлись как нельзя более ко времени: почти у каждого уже появились интерес и тяга к этому увлекательному времяпровождению. И освоение танцевального арсенала, в то время, кстати, весьма разнообразного, сулило существенное повышение наших «акций» в глазах противоположного пола. Усиливала наш энтузиазм также умелая и тактичная манера ведения уроков. Ею в совершенстве владела стройная и изящная, очень «светская» и приятная внешне, но «пожилая», на наш взгляд (ей было, видимо, слегка за сорок), преподавательница. Уроки проходили в фойе клуба под аккомпанемент рояля. В соответствии с программой нас учили большей частью бальным танцам: падекатр, падепатинер, краковяк, полька, мазурка, русский бальный, большой вальс и другие. Они и в городе усиленно насаждались «сверху» в противовес популярным тогда танго, фокстроту, румбе, которые теми же сферами и с не меньшим усердием зажимались как «тлетворное порождение буржуазной культуры». Используя полученные на уроках навыки, мы достаточно легко осваивали самостоятельно и все другие интересующие нас виды танцев. Отработка наиболее замысловатых фигур, которыми особенно изобиловала очень быстрая и забористая «линда» - предмет повального увлечения тогдашней молодёжи - нередко проходила и на самоподготовке, и в свободное время. В общем, танцы, на мой взгляд, принесли нам ощутимую пользу. Занятие ими способствовало избавлению одних от неуклюжести и мешковатости, других от зажатости, третьих от излишней развязности и так далее, а также познакомило нас с азами цивилизованного поведения в «приличном обществе». На примере своего преподавателя мы смогли наглядно представить и оценить красоту хороших манер. Соответственно резко убавилось наше мальчишески-легкомысленное пренебрежение этой стороной своего облика. У многих возникло желание выработать и у себя такой же притягательный стиль. Наконец, сама природа классического бального танца, усиливаемая непроизвольно создающейся на уроках особой, непривычной для нас атмосферой благовоспитанности, положительно влияла на формирование у нас основ, скажем так, «рыцарского» отношения к женщине - партнёру по танцам и более слабому созданию. На деле это был результат опыта преподавателя и её безупречных манер.
Что касается включения в программу обучения второго иностранного языка (в половине классов, в том числе нашем, изучали немецкий, в другой половине - французский), то это был, пожалуй, перебор. В этом вопросе возобладали скорее соображения ложного престижа, чем здравого смысла. Ведь было бы гораздо рациональнее и полезнее сосредоточить все усилия на обучении английскому языку, и, освоив его в достаточной степени, переходить, по возможности, ко второму. А одновременное изучение двух иностранных языков в условиях училища явно выглядело «маниловщиной». Затраченные на второй иностранный язык учебные часы и усилия, окончившиеся практически ничем, следовало бы использовать для более глубокого овладения английским, который, как известно, морякам необходим профессионально. Хотя этому языку в училище и уделялось повышенное внимание, с сожалением надо признать, что за всё время учёбы (7 лет!) английский мы так по-настоящему и не освоили. В первую очередь это касается разговорной речи. Соответствующей практики (только на уроках языка) было недопустимо мало. Почему-то упор в процессе нашего обучения осуществлялся на чтение текстов и перевод. Это, возможно, и оправдано при подготовке сотрудников научных учреждений, но далеко не достаточно для моряков - практиков. В итоге степень нашего владения английским вполне исчерпывалась стандартным ответом на соответствующий вопрос анкет, которые нам приходилось впоследствии заполнять: «пишу и читаю со словарём». А ведь по существу нам требовалось ещё очень немного, - может быть, дополнительно два-три десятка часов усиленной разговорной практики, чтобы, закрепив свои знания и далеко не бедный словарный запас умением пользоваться английским в повседневной жизни, выйти из училища, владея им более или менее свободно. Но в рамках учебного процесса эта возможность была упущена, а свойственная юности беспечность помешала реализовать этот шанс самостоятельно. Да и в обществе, надо сказать, отсутствовали тогда соответствующие стимулы. Напротив, порой кажется, что подобное отношение к конечному результату в данной области (в ВУЗах положение было не лучше), имело под собой скрытую идеологическую подоплёку, ибо знание иностранного языка населением существенно затруднило бы его изоляцию от «тлетворного влияния Запада».
Обстановка в коллективе была хорошая и климат здоровый. Явных лидеров не было, были те, кого уважали, в основном, за хорошую учебу. На первых порах мне пришлось нелегко. Все для меня было новым и непривычным. Да и с учебой не все в порядке. Ребята были гораздо сильнее, и мне было очень стыдно и неудобно, когда мои знания не соответствовали как требованиям, так и программе. По этому поводу я очень сильно переживал, старался, как мог – боялся, что меня могут отчислить. По характеру я был стеснительным, и поэтому старался быть очень дисциплинированным, а также исполнительным, чтобы не получать лишние замечания, так как мне хватало нареканий насчет учебы. Распорядок дня был очень жесткий и насыщенный: подъем в 7 часов, обязательная зарядка, утренние процедуры, осмотр на построении, завтрак, 6 часов учебных занятий, обед, обязательный «мертвый час», 2 часа послеобеденных учебных занятий, наконец-то, 1,5 часа свободного времени, ужин, 3 часа самоподготовки, вечерняя прогулка, поверка и в 22 часа – «отбой». Это был установленный порядок на все время обучения и пребывания в училище. В самом режиме дня был заложен порядок и дисциплина для всех. Все передвижения из класса в класс или в другие аудитории производились и проходили только строем! Строй в составе подразделения сделался нашим образом жизни. Все шло через построения и передвижения. Команды: «Становись!», «Равняйсь!», «Смирно!», «Шагом марш!» - вошли в нашу кровь навсегда! И если просыпался ночью, то казалось, что вот-вот прозвучит команда «Подъем!». Действительно, эта команда была самой нежелательной и нелюбимой.
Фотография на память. В центре старшина 1 статьи Евгений Васильевич Бруснигин, справа нахимовец Курако.
И я уверен, не было нахимовца, который вскакивал бы с постели с удовольствием, когда дневальный кричал во всю мощь своего голоса «Подъем!», и одновременно включался везде яркий свет! Дневальным или дежурным объявлялась на зарядку форма одежды № 2 или №3 (в тельняшках или без) в зависимости от температуры наружного воздуха. Самой же ожидаемой для нас была команда "Прогулка". Это уже означало форменка или бушлат. На подъем, туалет, одеться и встать в строй отводилось очень мало времени – от 40 секунд до 1 минуты. При этом надо было еще не забыть отбросить одеяло на спинку кровати для проветривания. Последнее для некоторых и было самым печальным событием. Неприятные воспоминания. После напряженного дня так крепко спали, что не могли проконтролировать момент образования под собой мокрого пятна. Я не избежал тоже этой неприятности. Мало того, что было стыдно, но было и не комфортно - трусы и простыни никто не менял. С этим боролись, принимали меры, все были на учете. Дневальному давался список, кого и когда разбудить. И он регулярно и методически через каждый час будил и настаивал "сходить в туалет". Неимоверно сильно хотелось спать. Разбудят – не хочешь, а заснешь потом так крепко, что и не почувствуешь, как это и произойдет. Всякое бывало, кому-то помогало, кого-то будили поздно! Наказание же полагалось обязательно и неотвратимо. Стыдно было перед своими ребятами. Готов был провалиться сквозь землю! Ведь это не дома. Так в мокрых трусах становился в строй и бежал на зарядку, испытывая неудобство и стыд! Нужно отдать должное ребятам и коллективу. Никогда и никто не злорадствовал и не смеялся! Были совсем маленькие. Но, наверное, понимающие и не по-детски мудрые!
«Отбой», как и «Подъем», был чем-то наподобие ритуала, который надо было выполнять четко и быстро. Так, на отход ко сну тоже отводилось 40 сек. За это время надо было всем разбежаться из строя к своим кроватям, раздеться, сложить форму одежды установленным образом. Обязательно расправить гюйс (воротничок). Под табуретку поставить ровно вместе ботинки, на перекладину повесить носки. Разобрать постель и нырнуть под одеяло так, чтобы край простыни был завернут, и одеяло не касалось лица. Через 40 сек. все должны были замереть в своих постелях. Ну, а для тех. кто замешкался или не уложился во времени, в свободное время устраивали обязательные тренировки. Практиковались чаще тренировки и не ожидая свободного времени, сразу. Наказание тоже применялось сразу после отбоя! Называлась фамилия и говорилось время: от 10 до 30 минут, что означало: ты поднимался, становился у своей тумбочки по команде «Смирно» и стоял это время, не шелохнувшись, под зорким взором дежурного, старшины, или другого должностного лица. За невыполнение - добавляли минуты. И еще, чтобы придать выполнению команды «Отбой» состязательность, как в соревновании, каждый последний, не зависимо от времени, становился к тумбочке. Это надо было видеть - мы, как воробьи разлетались по своим кроватям, ведь никому не хотелось стоять, все хотели после такого тяжелого дня поспать. А то, что дни были действительно трудными и напряженными, не приходится сомневаться. С семи утра до отбоя хождение по струнке в постоянном напряжении и страхе заработать наказание (а его можно было получить за что угодно, и тысячи причин могли быть основанием для его применения!) Ведь не надо забывать, что мы еще были всего лишь дети, со своим миром и детскими шалостями, желанием порезвиться и поозорничать. Все это пресекалось на корню. Наказание играло очень большую роль в нашем воспитании. Оно, как неотвратимый Дамоклов меч, висело над каждым из нас от подъема до отбоя. Шло время, уходили одни воспитатели, приходили другие, менялись методы воспитания, и мы сами претерпевали изменения - становились старше, более зрелыми и понимающими. Процесс становления, развития, улучшения шел повсеместно все эти годы.
Замечательное событие по своей масштабности и значимости свершилось в 2009 году! Санкт - Петербург гостеприимно распахнул свои объятия и встретил всех тех, кто помнит и чтит годы учебы в НВМУ! Радостное и незабываемое событие!
Не забывайте! Я пишу свои детские впечатления, они у меня искренние, без домыслов и гиперболизации. Так было! Почему я должен говорить, что так не было! Да, жизнь такую трудно, наверное, представить современному нахимовцу. Но ведь это было и другое время. Шла война! Суровые военные будни не могли не сказаться и на нашей жизни. Воспитателями пришли многие после фронта. У них в памяти и перед глазами стояли страшные и ужасающие картины войны. Воспитание - это процесс, требующий знаний, трудолюбия, выдержки и постоянства. Многим из них не хватало опыта работы с детьми, а некоторые были и не женаты. Я отношусь к этому с пониманием и прекрасно знаю, что те времена никогда не вернутся. Все, что было с нами, оно с нами и уйдет! Останется только маленький слепок с того времени, и наши воспоминания будут иметь к нему прямое отношение.
От редакции.
Прежде чем вернуться к воспоминаниям Эдуарда Гавриловича Карпова, прерванных на поступлении в училище в 1948 году, считаем необходимым сообщить то немногое, что известно сегодня о первом выпуске Тбилисского нахимовского училища. Выражаем сердечную признательность и искреннюю благодарность Суриё Каландарашвили, вдове выпускника 1952 г. Е.В.Каландарашвили, Харазову Виктору Григорьевичу, выпускнику 1952 года, Петру Валерьевичу Зюзликову, приемному сыну нахимовца Г.Г.Квачадзе, за неоценимую помощь.
Из числа набранных в 1943-1944 годы училище закончили менее шестидесяти выпускников. Тем не менее, можно предположить, выпускников отличала хорошая и отличная подготовка. Семь нахимовцев закончили обучение с золотыми и серебряными медалями.
Сидят: первый слева Виктор Иванович Семёнов, серебряный медалист, третий слева Гурам Григорьевич Квачадзе, золотой медалист, крайний справа сидит Виталий Степанович Демидов, стоит слева первый Любошиц Феликс Львович, золотой медалист. Выпуск 1948 г, ТНВМУ, Тбилиси. Сведения уточнены Петром Валерьевичем Зюзликовым, приёмным сыном Г.Г. Квачадзе, Константином И. Чикваидзе. ТНВМУ, Тбилиси.
Как-то на свежую голову буду пробовать вставить индивидуальные и некоторые групповые фотки выпуска 1948 г. Сведений очень мало - 5-7 человек.
Эдуард Карпов. Я ВЫРОС В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ. Санкт-Петербург 2007. Продолжение.
ОТРОЧЕСТВО
Теплым августовским утром на перроне Московского вокзала появилась нестройная колонна мальчиков одиннадцати — двенадцати лет, возглавляемая морским старшиной. За плечами у большинства ребят висели армейские вещевые мешки, некоторые несли в руках неказистые чемоданчики. Это были ленинградские ребята, принятые в Тбилисское нахимовское военно-морское училище. Одним из них был и я. Ребят сопровождали женщины, в основном — матери, провожавшие своих детей в дальние края. Колонна подошла к одному из вагонов поезда Ленинград-Сухуми, и началось трогательное прощание матерей с детьми. Затем, по команде старшины, ребята вошли в вагон и были распределены по полкам. Поезд тронулся, и начались первые знакомства, многие из которых протянулись потом на долгие годы. В тот день я познакомился с Олегом Бахчисарайцевым, Славой Жежелем, Володей Коркиным, Олегом Косачем, Димой Косолаповым, Юрой Сологубом, Сашей Тележниковым и Леней Якушевым — с этими ребятами мне предстояло прожить вместе шесть нахимовских лет, а потом всю жизнь сохранять дружеские отношения. Поезд двое суток шел по разоренным войной просторам России и Украины и на третий день вышел на берег Черного моря. В Туапсе нас высадили из поезда, привели в порт и посадили на небольшой пароходик, на котором мы добрались до местечка под названием Фальшивый Геленджик, расположенного на берегу моря недалеко от города Геленджика. Это наше первое морское путешествие длилось несколько часов и доставило будущим морякам большое удовольствие. Море было спокойным и красивым, сияло солнце, было тепло, но не жарко, и мы шли вдоль высоких берегов, покрытых зелеными лесными зарослями — все это был который ленинградские ребята видели впервые в жизни.
В Фальшивом Геленджике базировался дивизион торпедных катеров, на береговой территории которого летом располагался лагерь нахимовского училища. Торпедные катера стояли в устье небольшой речки. У выхода речки в море был сооружен специальный «ковш», представлявший собой небольшую бухточку, образованную волноломом, защищавшим устье речки со стороны открытого моря, и пирсом, стоявшим перпендикулярно к берегу. Внутри «ковша» и по берегу речки были оборудованы причальные стенки для швартовки торпедных катеров. Дивизиону принадлежала довольно большая береговая территория. На одном краю этой территории, рядом со стоянкой торпедных катеров, стояли служебные здания дивизиона, а в стороне от них находилось футбольное поле, вокруг которого располагался нахимовский лагерь. Благополучно дойдя до Фальшивого Геленджика, мы высадились на пирсе и, ведомые старшиной, двинулись в сторону нахимовского лагеря. Лагерь представлял собой палаточный городок: по сторонам футбольного поля стояли ряды больших армейских брезентовых палаток, предназначенных для нахимовцев, а немного в стороне находились небольшие палатки, в которых жили офицеры и старшины, и еще две большие палатки, в которых размещались столовые. Рядом со столовыми стояли армейские передвижные кухни, в которых готовилась пища для всех обитателей лагеря. В августе в лагере было пусто — нахимовцы находились в отпуске. Небольшая группа матросов и старшин кадровой команды занимались разборкой лагеря. По приходе в лагерь старшина выстроил нас у края футбольного поля. Это удалось ему с трудом — строиться мы еще не умели. Затем другой старшина расстелил на земле кусок парусины и дал команду выложить на нее все имевшиеся у нас продукты. На этом наша гражданская жизнь заканчивалась — отныне мы должны были питаться тем, «что положено», и только в установленное время. После этого всех нас тут же остригли наголо, и эту простую «прическу» я стал носить постоянно в течение следующих пяти лет. Затем нам выдали светлые парусиновые «робы» (рабочие платья), в которых матросы работают на кораблях, и белые, порядком раздолбанные, парусиновые туфли, которые мы с трудом подобрали по ногам. Робы были поношенные, с чужого плеча — их носили уехавшие в отпуск нахимовцы. Многим ребятам они оказались велики, и вид у них был довольно смешным, но старшина успокоил нас, сказав, что эту одежду мы будем носить недолго, пока живем в лагере, а по приезде в училище нам выдадут новую одежду «по размеру».
Нахимовцы пятой роты. 1949 год
Нас разместили в одной из пустых палаток, выделив каждому набитые сеном матрац и подушку, лежащие на деревянных нарах, а также суконное одеяло и постельное белье. И мы стали привыкать к лагерному быту, который потом сопровождал нас каждое лето. Начиная со следующего дня нас стали учить строиться, ходить в строю и выполнять строевые команды. Мы учились жить по распорядку дня, выполнять разные несложные работы и дежурить в столовой, то есть накрывать на стол, убирать со стола и мыть посуду — алюминиевые миски и ложки и железные эмалированные кружки. Так пролетели три недели, после чего нас отправили в Тбилиси. Тбилисское нахимовское военно-морское училище было образовано в 1943 году, в самый разгар войны. В это время Ленинград еще был в кольце блокады, а в Севастополе были немцы, поэтому выбор места для училища пал на столицу Грузии, которая была достаточно далека от фронта. Официальной датой открытия училища считалось первое января 1944 года. Позднее были созданы нахимовские училища в Ленинграде и в Риге. Создание суворовских и нахимовских училищ преследовало цель воспитания детей, чьи отцы погибли на войне, в качестве будущих офицеров армии и флота. Эти училища стали благом для многих детей, потерявших на войне своих отцов, давая им хорошее образование и перспективу военной профессии и воспитывая в них высокие моральные качества будущих офицеров. В 1948 году состоялся первый выпуск воспитанников Тбилисского нахимовского. К этому времени был окончательно определен шестилетний срок обучения в училище, и на смену первому выпуску был сделан набор ребят, окончивших четыре класса школы. В этот набор я и попал.
От редакции.
Из боевых частей ВМФ в училище отбирались опытные, грамотные, заслуженные офицеры, мичмана и старшины на должности офицеров-воспитателей и помощников офицеров-воспитателей. Перед ними стояли архитрудные задачи: отогреть мальчишечьи сердца, хлебнувшие военного горя и нечеловеческих лишений в самой ужасной войне человечества, заменить им потерянных родных, зажечь стремление всё преодолеть и стать на святой путь служения Родине в самом непосредственном смысле. А чего стоит сверхзадача воспитания Настоящего Человека!? И при всём при этом успеть дать мальчишкам то, что безжалостно отняла война - ощущение любви и заботы честных, добрых и близких людей! Среди первых воспитателей были Коротков Евгений Павлович, Бруснигин Евгений Васильевич, Комаров Дмитрий Васильевич, Ченчик Николай Филиппович, Панин Евгений Фёдорович, Шайхетов Борис Владимирович, Матяш Василий Степанович, помощники офицеров мичмана и старшины Павлов Юрий Иванович, Халбаев Николай Павлович, Щедёркин Леонид Васильевич, Долидзе Александр Александрович, Салунин Михаил Акимович, Сергеев Сергей Сергеевич, Чушев Алексей Александрович и другие. То, что воспитательский состав всех уровней и рангов справился с трудными и многочисленными задачами - и справился блестяще по самым высоким меркам! – говорит тот факт, что часть офицерского корпуса ВМФ, носящая на груди нахимовский значёк, всегда возглавляет списки Героев, занимает ведущие командные и управленческие должности. Их имена неизменно среди тех, кто первым торит дороги то ли в освоении новой техники и образцов оружия, то ли в освоении новых горизонтов службы во Славу Флота Родины. Много их и среди тех, кто, не задумываясь, совершал подвиги, служа по чести, совести и правде!
Рассказ о воспитателях Тбилисского нахимовского училища будет справедливым начать с контр-адмирала Рыбалтовского Владимира Юльевича, начальник Тбилисского НВМУ с декабря 1943-го по июнь 1944-го года. Сначала приведем подробнейшую справку из книги Лурье Вячеслав Михайлович. Адмиралы и генералы Военно-Морского флота СССР в период Великой Отечественной и советско-японской войн (1941-1945). СПб.: Русско-балтийский информационный центр БЛИЦ, 2001.
Рыбалтовский Владимир Юльевич [25.6(7.7).1889, С.-Петербург — 23.8.1951, Ленинград]. Русский; контр-адмирал (4.6.1940); доцент. В ВМФ с 1918; член компартии с 1945. Окончил Мор. корпус (9.1904-9.1910), Арт. офицерский класс (12.1916-4.1917). В службе с 1907. Минный офицер М «Разящий» (12.1910-4.1911), «Сильный» (4-11.1911), ротный ком-р и вахтенный нач-к (11.1911-9.1912), ревизор (9.1912-8.1913) УС «Николаев», ком-р роты Учебно-минного отряда (8.1913-9.1914), ревизор (9.1914-4.1917), мл. арт-т (4-11.1917) ЛК «Петропавловск» БФ. Преподаватель в Арт. офицерском классе (11.1917-1.1918). Лейтенант (6.4.1914). Участник Гражд. войны на Балтийском, Азовском и Черном морях. Арт-т ЛК «Петропавловск» (2-4.1918), нач-к охраны огненных складов фортов Кронштадтской крепости (4-10.1918), флагарт 2-й бригады ЛК (10.1918-6.1919), комендант форта Красная Горка (6-7.1919), гл. арт-т штаба МСР (7.1919-5.1920), МСЧАМ (5-11.1920), нач-к штаба Крымского УР и Севастопольской крепости (11.1920-12.1921), МСЧМ (12.1921-2.1925). Зам. нач-ка УСУ (2.1925-1.1930), нач-к Спец. курсов командного состава (1.1930-5.1939) УМС РККА. Нач-к кафедр военно-мор. дисциплины Военно-полит. акад. им. В.И.Ленина (5-8.1939), военно-мор. подготовки Высш. инженер-но-техн. уч-ща ВМФ (8.1939-11.1941), мор. тактики и организации ВВМУ им. М.В.Фрунзе (11.1941-9.1943), нач-к военно-мор. цикла Высш. военно-полит. курсов ВМФ (9-11.1943). Нач-к Нахимовского военно-мор. уч-ща в Тбилиси (11.1943-4.1944), Высш. военно-мор. уч-ща им. М.В.Фрунзе (4.1944-6.1947). С июля 1947 в отставке. Награды России: орд. Св. Анны 3 ст. с мечами и бантом (1916), Св. Станислава 3 ст. (1914); награды СССР: орд. Ленина (1945), Красного Знамени (1944), Отечественной войны I ст. (1945), Трудового Красного Знамени (1944), медали, именное оружие. Югославский орд. «За заслуги перед народом» 2 ст. (1946). Имя адмирала Р. было присвоено после его смерти учебному судну. Похоронен на Серафимовском кладбище. Соч.: Морская артиллерия. М., 1934; Письмо в редакцию // Мор. сб. 1931. №. 12. С. 143; В ногу с морскими силами // Мор. сб. 1930. № 12. С. 78-80; Нахимовцы // Известия. 2.1 и 2.2.1944. Лит.: Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР. Т. 2. М., 1962. С. 415; Ленинградское высшее военное инженерное строительное Краснознаменное училище. Исторический очерк. Л., 1989. С. 13, 16; Антонова В.В., Грибовский В.Ю., Лобов В.С., Мотрохов В.А. Высшее военно-морское училище им. М.В.Фрунзе. Краткая история. Л., 1989. С. 33, 184; Боевая летопись Военно-Морского Флота, 1917—1941. М., 1993. См. им. указ.; Коршунов Л.А. Семьдесят лет службы на флоте и в военном кораблестроении. СПб., 1997. С. 111. Архивы: ЦВМА, личное дело № 68467; ф. 3, оп. 028554, д. 7, л. 104; ф. 406, оп. 10, д. 86. РГА ВМФ, ф. р-307, оп. 1, д. 36, 47.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
