Он спрашивает меня, почему я не хочу поступить в училище. Отвечаю, что служил всего 2 года, на следующий год обязательно поеду в Ленинград поступать и хочу быть военным гидрографом. Он отвечает мне, что вовсе незачем мне ждать год. Что мне надо срочно поступать на штурманский факультет. А если я захочу стать гидрографом, то потом – штурманом – я смогу легко им стать. Я говорю, что уже октябрь, и набор в училище уже закончился. Он говорит: «Ну, это не твоя забота». Корабль швартуется в Севастополе у Минной стенки. С ведома штурмана, Лёня ведёт меня впервые в ЧВВМУ. На КПП его пускают, а меня нет.
Это мой «крёстный папа» – Леонид Кудин (Снимок из личного дела, Он уже мало похож на того юного мичмана, каким был в 1952 году).
Он говорит: «Жди меня». Идёт в училище и приносит на КПП записку от начальника штурманского факультета капитана 1 ранга Афонина. Меня пропускают, и мы идём с ним в училище. За столом в кабинете сидит стройный, высокий, подтянутый седой капитан 1 ранга. Таким – в моём представлении – и должен быть настоящий морской волк. Кудин говорит ему, что привёл штурманского электрика, который отслужил уже 2 года, хвалит мои знания схем приборов, умение вести прокладку. Говорит, что я хочу быть штурманом. Афонин смотрит мой аттестат зрелости. Он недолго думает, после чего подвигает к себе на столе полевой телефон в красивой кожаной коробке и вращает ручку. Далее я слышу: «Товарищ Адмирал, тут ко мне привели старшего матроса – штурманского электрика, хочет в училище». Всё во мне замирает. Слышу стук своего сердца. Время словно останавливается для меня… Он говорит: «Есть, товарищ Адмирал», – и кладёт трубку, дав отбой. После чего поднимает голову. Я вижу его волевой подбородок, седые брови и слышу: «Адмирал Колышкин – начальник училища – дал добро, в порядке исключения, принять Вас в училище, если сдадите экзамены». Судьба моя решилась в эту минуту. Я сдал экзамены и был зачислен 126-м человеком во вторую роту. 125 курсантов уже сидели за партами и учились. Мне надо было их догонять. На каком факультете я буду учиться, сомнений не было – только штурманом. Так осуществилась моя детская мечта.
Решайте сами, на сколько процентов зависело это поступление в ЧВВМУ от меня, и на сколько – от случая. А как я сдавал экзамены – это сюжет для отдельного рассказа. На ту же тему – судьба, случай и упорство в достижении поставленной цели.
Путь в Черноморское ВВМУ (часть вторая)
МОЙ «РУБИКОН». ЖРЕБИЙ БРОШЕН.
(Ю. Цезарь)
Итак, адмирал Колышкин дал «добро» на моё поступление в училище. Но это ещё совсем не означало, что я уже принят. Вернувшись в часть, я доложил о самовольном с помощью Лёни Кузина посещении училища, и что разрешение на поступление получено. Мой непосредственный начальник капитан-лейтенант Гензель Пётр Иванович особого энтузиазма по этому поводу не высказал. Ему незачем было отпускать меня, которого он знал два года, как отличного электрика, чертёжника, приборщика и вообще матроса-тихоню. Менять меня на нового электрика – кота в мешке – он не хотел! Помог, как всегда, случай. Была осень, конец сентября. Проходило отчётно-выборное комсомольское собрание части. В клубе сидело человек 200. Я скучал в задних рядах и мечтал о будущем. Внезапно мой непосредственный начальник старший штурманский электрик старший матрос Маевский, то ли желая сделать мне подлость, то ли желая оправдаться в моих глазах, внезапно встал и предложил избрать меня секретарём всей комсомольской организации. Большей подлости он придумать не мог. Моряки радостно загалдели: «Достоин, достоин!» (Каждый думал: «Лишь бы не меня!»). Я встал и заявил, что на днях ухожу в училище и дел принимать не смогу. Все поостыли и успокоились.
Следующим моментом собрания под пунктом «разное» шёл вопрос о даче рекомендации П.Маевскому для поступления в (оно только что открылось). Петя – ялтинец, на гражданке был техником-рентгенологом. С шиком носил форму, знал кучу блатных словечек и пользовался большим авторитетом в команде. Был он и моим кумиром. Я уважал его. И вдруг незадолго до собрания я увидел, как он украл у меня деньги, которые я собирал на памятник отцу (он умер в Краснодаре в июне). Я был в шоке, как от пощёчины. Кумир оказался подлым вором! Все дружно загалдели: «Достоин, достоин!» Тогда я перешёл свой «Рубикон», встал и сказал, что Маевский – уважаемый матрос, но вот офицером он быть не может. Так как он – вор. Он украл у меня деньги (я это сам видел) и новые яловые ботинки, которые пропил. Слово «вор» в то время не пользовалось таким авторитетом, как сегодня. Собрание как-то сразу приуныло. Рекомендации до разбора дела решили не давать. А ему подпирало ехать в Киев. Словом, я сознательно нажил себе смертельного врага на всю оставшуюся службу. Правда, Петя служил уже по четвёртому году. Но и за полтора года он успел бы много сделать мне подлостей и гадостей. На следующий день меня вызвал капитан-лейтенант Гензель и с раздражением спросил, почему я не доложил ему, что Маевский вор, а сразу ляпнул это на собрании. Я честно ответил, что мне было стыдно за Маевского. Он всегда был в моих глазах идеалом и авторитетом, пока я не узнал, что он вор. Но допустить вора воспитывать моряков мне не позволила бы совесть. Гензель поверил мне. Узел надо было развязывать. Пришли (очень кстати) молодые штурманские электрики, и я был откомандирован в ЧВВМУ для сдачи экзаменов. Дальше – полный провал в памяти. Кто вёл меня в училище, как меня сдавали, – ничего не помню. Помню только вдребезги разбитые «гады», которые вручил мне Петя взамен украденных новых, чтобы аттестат был полным. Помню первый этаж первого курса. Мне почему-то поставили койку отдельно под лестницей на второй этаж. Когда рота с грохотом летела на обед, проспать я не мог. И тоже следом шёл без строя. Столовался я отдельно вместе с кадровой командой и моряками – абитуриентами. Их было человек пять или шесть. Все старше меня, и в их глазах я выглядел «салагой». Не помню, какой срок мне был дан. Но возвращаться под «крыло» Маевского было невозможно. Чётко помню свой разговор с начальником по учебной части майором Зайцевым. Он коротко спросил: «Сколько служил?» Ответ – два года. «Русский забыл?» – «Забыл». – «Какой язык учил?» – «Немецкий». «Русский и немецкий сдавать не будешь!!! Сдай математику, физику и химию. И всё!» Даёт мне экзаменационный лист и, кажись, неделю сроку. Сверху вниз: Алгебра, геометрия, тригонометрия, физика и химия. Аттестат зрелости у меня был приличный: алгебра, геометрия, физика – «пять», тригонометрия, химия – «четыре». Но это было два года назад!
Решил я начать с самого трудного, – математики. Единственным моим пособием стал Он умещался в кармане. Никаких учебников у меня не было. Ума сходить в библиотеку и что-то попросить не хватило. «Надо сдать!» – и всё! Три дня я штудировал справочник. Вызубрил все формулы и решил, что готов сдавать. Поймал в коридоре начальника кафедры высшей математики полковника Нерцессова и нагло заявил: «Я должен сдать Вам экзамены». Он страшно удивился. Занятия уже шли полным ходом. «Где я возьму столько времени принять у Вас шесть экзаменов, три устно, три письменно?» – Дословно! «И как Ви это себе представляете?» Говорил он с акцентом и «Вы» у него звучало как «Ви». Ответил я уверенно: «Представляю себе это так. Мы идём в пустой класс. Я становлюсь к доске, Вы задаёте мне десять вопросов и затем решаете, достоин ли я поступления». – Это тоже дословно. Он был ошарашен, но моя решимость ему явно понравилась. Мы зашли в класс, я вытер доску и взял в руки мел. Сердце стучало, как после бега на стометровку. Он секунду подумал и сказал: «Виведите мне формулу тангенса двойного угла». Говорят, что когда человек летит с десятого этажа на землю, то он успевает вспомнить всю свою жизнь. Словно молния озарила мой мозг. ВИЖУ, как я в десятом (или девятом?) школьном классе вывожу эту формулу на доске для математика Пантелеймона Тимофеевича. Словно в сновидении увидел чертёж, обоснование и формулу. Уверенно нарисовал прямоугольный треугольник с углами в тридцать и шестьдесят градусов, начал логически выводить формулу. За несколько минут формула была выведена безошибочно. Последовала длинная пауза, затем град вопросов: «Объём шара, пирамиды?» и т.д. и т.п. Ответил всё без ошибок, – помог справочник, что я зубрил целых три дня! Снова длинная пауза. У меня затеплилась надежда: «Неужели проскочил?» Наконец, слышу из его уст: «Ви математику не знаете». – Пауза. – – Длинная пауза. – «Ви математику будете знать!» – (Утвердительно!!!)
Он кивнул головой с гривой волос и белым локоном в чубе, как у Райкина, затем размашисто на все шесть строк устных и письменных экзаменов нарисовал огромную в пол-ладони тройку и расписался. Я почти выхватил лист, сказал спасибо, и дай Бог ноги, пока не передумал! Больше мы с ним никогда на лекциях не встречались. Вёл у нас математику тоже армянин. Задушевный человек. Оставались физика и химия. Физики я совсем не боялся. Любил этот предмет. Имел всегда пятёрку и понимал суть физических процессов. В этот же день явился на кафедру высшей физики. Принял меня лейтенант Синельников. Он хмуро посмотрел на огромную тройку и стал деловито раскладывать на столе тридцать билетов. Посадил за стол лаборантку. Старшекурсники звали её «Дэ два эс», что означало: «Доска два соска». Кто именно её раздевал и осматривал, не знаю. Она была особа хмурая, видно, очень хотела замуж, уже не один выпуск прошёл. Но замуж её не брали. Я вытащил билет и от радости расхохотался. Первый вопрос: «Законы преломления и отражения света». Второй вопрос: «Второй закон Ньютона. Сила, масса, ускорение. (Зависимость!)». Третий вопрос: «Работа электронной лампы в усилителе». Я бодро ответил, что угол падения света равен углу отражения и лежит в одной плоскости и т. д. – «Переходите ко второму вопросу». – «Ускорение обратно пропорционально массе при одинаковой силе приложения. Пример. Стреляет пушка. Газы одинаково давят на снаряд и казённую часть. Но снаряд, имея малую массу, имеет огромное ускорение и далеко летит. А пушка имеет большую массу и поэтому малое ускорение и слегка откатывается назад». Третий вопрос. Тут я начал рисовать на доске диод, триод и т.д., – до лампы с пятью и семью сетками и начал объяснять сетки управления и т.д. и т.п. Экзаменатор бегло взглянул на мой – «Ну, это Вы знаете!» и быстро поставил четыре балла. На моё вопросительное: «А почему не пять?» последовало что-то типа: «Скажи спасибо и за это. Вали отсюда!» Я отвалил, хотя надеялся на пятёрку, так как знал всё на пять с плюсом.
Итак, два экзамена сданы. Оставалась химия. Тут дело обстояло плохо. Химию я не любил. Когда учился в девятом классе, то органику проходили в десятом. В девятом осенью я плавал в Кубани в холодной воде (закалялся) и заболел. Высокая температура, бред. Диагноз – тиф. Отправили в инфекционный барак, где я и должен был отдать концы. Но на моё счастье, когда в лёгких появились хрипы, молодая врачиха поставила правильный диагноз – эскудативный плеврит. Словом, я выжил. Но один год не учился. Пророчили туберкулёз лёгких. Через год я пошёл в десятый класс (мои друзья уже учились в институтах!) и окончил его уже с новыми друзьями. Но! Органику проходили уже в девятом, а не в десятом классе. (Любят у нас всякие новации). И я её не учил вообще! Перед государственными экзаменами подчитал и как-то сдал. Тут меня подбодрили «старики» – абитуриенты с флота. – «Иди к капитану первого ранга Астахову. Он спросит: «Химию знаешь?» Отвечай: «Нет». Задаст два вопроса: формула воды? (Н два О); формула этилового спирта? (С два Н пять ОН). Что будет, если их смешать? Отвечай: «Водка!» И всё!» Причём сказали мне это несколько человек. Я уже мнил себя сдавшим химию и отправился на кафедру. Высмотрел, когда был свободен Астахов и подошёл к нему. – «Разрешите сдать экзамен?» Он открывает рот. Но в это время звонит телефон и его куда-то срочно вызывают. В меня клещом впился его заместитель капитан второго ранга. Тучный, неприятный, желчный человек. Под глазами огромные мешки; видно, болят почки и ему плохо. Я пытаюсь удрать, говорю, что приду позже. Он не отпускает меня, забирает мой лист. Задаёт вопрос: «Какая реакция будет, если в соляную кислоту опустить алюминий?» – «Не помню». – «Берите пробирку. Налейте кислоту. Опустите туда алюминиевую проволоку. Что Вы видите?» – «Вижу пузырьки газа». – «Какого газа? Почему он выделяется? Какая идёт реакция? Напишите на доске». Я чувствую, что гибну и гибну безвозвратно. Конец мечтам!!! В этот момент возвращается Астахов. Видя моё страдальческое лицо, он всё понимает. Приказывает заму: «Иди, тебя вызывают». Тот упрямится и хочет добить меня. Астахов чуть не силой выставляет его за дверь. Участливо смотрит на меня. – «Давно служишь?» – «Два года» – «Забыл химию?» – «Да, забыл». – «Ну, два вопроса. Напиши формулу воды».
Радостно хватаю мел и на доске крупно пишу. – «Верно! Ну, а теперь – формулу этилового спирта». Пишу. – «А что будет, если их смешать?» – Я облегчённо отвечаю: – «Верно. Быстрей давай листок». Ставит мне три балла и вполголоса говорит: «Быстро отсюда, пока мой зам не вернулся!» Я говорю от души спасибо и дай Бог ноги с кафедры! Принёс экзаменационный лист майору Зайцеву. Тот хмыкнул носом и сказал: «Жди приказа». В этот же день я был зачислен в ЧВВМУ им. Нахимова приказом № 0142 от 03.10.52г. в 122-й класс двадцать шестым курсантом (при норме в 25 человек). Итак, 1-ый курс, 2-я рота, 2-ой взвод! Теперь я уже смело отправился со своим вещмешком в роту. Первым, кого я увидел, был старшина 2-й статьи Иван Придатко. Он пучил глаза и орал на курсантов, которые дружно тащили огромный шкаф-рундук. Мне определили койку, я бросил на неё свой мешок и пошёл искать свой класс. Уже вечерело, и шла самоподготовка. Вхожу в 122 класс. Старшина класса Юра Коряк, увидев незнакомого во флотской форме, орёт: «Встать! Смирно! Тов. Старший матрос, 122-й класс на самоподготовке!» Я отвечаю: «Вольно. Сесть» и заявляю, что я не начальник, а буду учиться с вами. «Где есть свободное место?». Сел за первым столом. Завтра утром нашил себе погоны курсанта и галочку со звёздочкой на рукаве. Моя мечта осуществилась. Я – курсант Высшего Военно-Морского училища!
Огромное спасибо всем добрым людям во главе с контр-адмиралом Колышкиным, что помогли мне осуществить свою мечту. Думаю, что я оправдал их доверие и был неплохим моряком.
И начнем с конца, с его отъезда к новому месту службы. Слово контр-адмиралу Юрию Леонидовичу Коршунову, закончившему Ленинградское, а начавшему путь в моряки в Тбилиси в первом наборе 1943 года.
Воспоминания и размышления о службе, жизни, семье / Ю.Л. Коршунов. - СПб. : Моринтех, 2003.
В Тбилиси приехали вечером. Город был полным контрастом увиденному по дороге — это был глубокий тыл, совершенно мирная жизнь. Дом на улице Камо, где разместилось училище, разыскали быстро. Собственно, училища еще не было. Оно только начинало формироваться. Первое время даже спали не на кроватях, а прямо на полу, на матрацах, правда, с бельем. Впрочем, порядок чувствовался сразу — с вокзала в баню, стрижка под нулевку, утром медосмотр. Надо сказать, что поначалу нас, гражданских, было мало. Большинство составляли ребята с флотов и фронтов — сыновья полков и кораблей. Щеголяли они в форме, многие с медалями и даже с орденами. Флотские отличались от нас широченными клешами. Но хвативших фронтовой жизни мальчишек в училище вскоре осталось мало — почти всех их отчислили, и с их уходом постепенно водворился порядок. Прекратились начавшиеся было на первых порах мелкое воровство, стычки между конфликтующими группировками и установленные ими бурсацкие порядки.
встречали в актовом зале с елкой. Начальник училища контр-адмирал В. Ю. Рыбалтовский вручал каждому подарок - пакет со сластями: американский шоколад, печенье, конфеты и мандарины. Таких вещей я не видел давно и решил часть съесть, а часть оставить на потом. Утром, достав пакет из-под подушки, обнаружил в нем далеко не столь приятные вещи. Впрочем, первое время бывало и похлеще. И все же постепенно жизнь налаживалась. В спальном корпусе появились койки, в классах — столы. Местные школы делились с нами учебниками, лабораторным оборудованием, тетрадями. Вскоре нас обмундировали сначала в рабочее платье, а затем и в настоящую флотскую форму. Почему-то довольно долго ходили без погон. Они появились лишь весной 1944 года. И вот в один из солнечных воскресных дней распахнулись ворота, и училище, рота за ротой, в полном составе, офицеры в парадных мундирах, с большим шелковым военно-морским флагом, под оркестр вышло на свою первую строевую прогулку. Для жителей города зрелище было необычным. Тбилисцы тепло приветствовали маленьких моряков. Местные мальчишки бежали за нами толпой. Помню, как пожилые грузинки осеняли нас крестным знамением. С этого дни строевые прогулки по городу стали традицией. Приурочивались они, как правило, к очередной победе на фронте. Особое внимание в нашем воспитании уделялось дисциплине, военной выправке и уходу за формой. Следили мы за ней тщательнейшим образом: драили пуговицы и бляхи, гладили брюки. Естественно. все делали сами, но не без помощи старшин — помощников офицеров - воспитателей. Старшины были с нами постоянно, даже спали в кубриках. Одним словом, порядок в училище устанавливался военный, хотя и без какого бы то ни было солдафонства.
Воспитатели нахимовцев
Взрослые нас любили, любили по-отечески. Ни у кого из нас в Тбилиси не было ни родных, ни близких. Местные ребята стали появляться в училище позже, как правило, это были дети грузинского руководства. Долгое время мы жили довольно замкнуто, практически без каких бы то ни было контактов с внешним миром. Разве что на уроки танцев и бальные вечера из соседней школы приглашали девочек. Для нас училище было и домом, и семьей. Взрослые это понимали и делали все, чтобы мы не чувствовали себя лишенными детства. Несомненно, главным источником заботы о нас являлся В. Ю. Рыбалтовский. Его квартира располагалась при училище, и был он с нами практически все 24 часа. Высокий, представительный, с добрым, умным, я бы сказал даже породистым, лицом Владимир Юльевич являлся душой и сердцем училища. Фамилия Рыбалтовских исконно морская. Русскому флоту она дала не одно поколение моряков. Увы, в 1917 году Рыбалтовские оказались по разные стороны баррикад. Владимир Юльевич принял новую власть и всю свою жизнь отдал советскому флоту. Приспосабливаться к новой жизни, наверное, было нелегко. Мама вспоминала, как Надежда Евгеньевна, жена В.Ю.Рыбалтовского, рассказывала, что однажды муж попросил ее поджарить макароны. Положив на сковородку неотваренные макароны, она долго ждала, когда они станут мягкими. Потом ей многое пришлось узнать и многому научиться, смеясь, вспоминала она. Доброта была свойственна не только Владимиру Юльевичу, но и его жене. Воспитанники младшей роты часто бывали их гостями. Зная меня по дому на улице Чапыгина, Надежда Евгеньевна приглашала и меня, но я стеснялся. В общем, начальника училища мы любили, пожалуй, даже обожали. Это было несколько странно, ведь обычно любят доброго, заботливого старшину, справедливого, разумного офицера-воспитателя, Даже командира роты, с которыми сталкиваются постоянно. Но чтобы обожали начальника училища — такое случается редко. Между тем именно так и было. В конце 1944 года В. Ю. Рыбалтовский получил новое назначение - должность начальника училища им. М.В.Фрунзе. Предстоял отъезд в Ленинград. Училище приуныло. Но самое невероятное произошло в день отъезда. Поезд уходил поздно вечером, и по ротам пошел шепоток: «Проводим». Почти все училище, старшие и младшие, через ворота и щели в заборе ринулось на вокзал. Остановить созревшее решение было невозможно. Перед вагоном на платформе собрались почти все нахимовцы. Естественно, привокзальные клумбы остались без цветов. Еще помню, что мы ревели навзрыд, по-детски, размазывая слезы по щекам. Плакала Надежда Евгеньевна, да и сам всегда выдержанный В. Ю. Рыбалтовский украдкой смахивал слезу. В училище мы возвращались уже строем, под командой офицеров. Шли осиротевшие.
В.Ю.Рыбалтовский - начальник ВВМУ им. М.В.Фрунзе.
Прежде чем пойти далее по теме, отвлечемся на рассказ о братьях В.Ю.Рыбалтовского, дополним сказанное Ю.Л.Коршуновым. По другую сторону баррикад оказался старший брат - Юлий Юльевич.
р. 18 июня 1886 г. в Минске. Окончил Морской корпус (1906) (офицером с 1907), Офицерский артиллерийский класс. Старший лейтенант линейного корабля «Слава». В белых войсках Северного фронта с 27 ноября 1918 г.; командир канонерской лодки «Опыт», затем командир группы бронепоездов Двинского фронта. Капитан 2-го ранга. Взят в плен и расстрелян в марте 1920 г. в Вологде или в Холмогорах.
В Архангельской области в частях белой русской армии было четыре бронепоезда. Наиболее сильным был бронепоезд “Адмирал Колчак”. Он был изготовлен силами флота и вооружён 8-ми дюймовыми орудиями снятыми с кораблей. Экипажем бронепоезда были матросы. Бронепоезда были приданы частям Железнодорожного укреплённого р-на- участка фронта войск Северной области и действовали на железной дороге Архангельск-Вологда. В апреле 1919 бронепоезд “Адмирал Колчак” в числе других частей прикрывал станцию Обозёрская. Судьба всех бронепоездов белых на севере была видимо идентична. Все они достались Красной Армии в почти неиспорченном состоянии, а экипаж бронепоезда “Адмирал Колчак” в середине февраля 1920 года отпустив своих офицеров перешёл на сторону Красной Армии и даже взял в плен и доставил в Архангельск ген-майора И.А.Данилова.
О втором по старшинству брате известно на сегодня немного. Лейтенант (25.3.1912) 25.10.1887 - ? Мичман - 1908.
Младший брат, (1896 – 1967). Родился в Петербурге. Окончил Морской Корпус в 1917 г., ВМА в 1925 г. В 1937 – 1941 гг. служил старшим преподавателем в ВМА. В 1941 г. был назначен флагманским штурманом Морской обороны Ленинграда и озерного района. Участвовал в десантных операциях на северо-восточный берег Ладожского озера, Участвовал в формировании Ладожской военной флотилии и Невской военной флотилии. В октябре 1941 г., после расформирования штаба Морской обороны Ленинграда и озерного района, был направлен на преподавательскую работу в ВМА. С 1942 г. по 1952 г. служил начальником факультета, начальником кафедры ВМА им. Ворошилова, ВМА кораблестроения и вооружения им. Крылова. Летом 1942 г. принимал участие в Иранской гидрографической экспедиции Каспийской военной флотилии в качестве старшего руководителя слушателей ВМА. Летом 1943 г., вместе со слушателями ВМА, участвовал в конвойных перевозках на СФ, а осенью 1943 г. был в командировке на БФ. Инженер-капитан 1 ранга. Был награжден: орденами Ленина, Красного Знамени, медалями «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.». Доктор военно-морских наук, профессор, почетный работник морского флота. С 1953 г. по 1967 г. работал профессором кафедр судовождения, мореходной астрономии ЛВМУ, ЛВИМУ им. адм. С.О.Макарова. В 1956 – 1966 гг. руководил кафедрой мореходной астрономии ЛВИМУ им. адм. С. О. Макарова.
О преемнике на посту начальника Тбилисского нахимовского училища капитане 1 ранга Игоре Ивановиче Алексееве к ранее сказанному добавить нечего. В апреле 1950-го года его сменил капитан 1 ранга (26.11.1895–05.08.1952). Родился в с. Выгозерский Погост Петровско-Ямской вол. Повенецкого у. Олонецкой губ. Образование: Курсы бухгалтеров (21), ВМУ (30), ККС УОПП (32). Награды: 6 орденов и медали. Капитан 1 ранга. Интендант ШДипл МСБМ (18–27), ПК пб «Смольный» (30), ПК «Рысь» (33), «М-18» (11.33–09.37), «Щ-117» (09.37–03.38), Ком бербазы (38–41), Ком ВМБ Комсомольск-на-Амуре (41–42), Ком Отр верк (42–43), Нач Отд Упр тыла ТОФ (43), Нач Отд ШТОФ (43–45), Ком УО ТОФ (45–48), Зам Нач по оргчасти Ш 5ВМФ (48–50).
Скончался Г.И.Гаврилин на своем посту, боевой офицер, один из первых советских подводников. Об одном из эпизодов его биографии можно прочитать в книге В.Г.Реданского "Во льдах и подо льдами" (Москва: «Вече», 2004.):
"11 февраля 1937 г. флотская газета «На боевой вахте» (ныне «Боевая вахта» — газета Краснознаменного Тихоокеанского флота) опубликовала очерк «Будем плавать, товарищи!» своего корреспондента М.И.Куртынина, ходившего в зимний учебно-боевой поход на подводной лодке (командир Г.И. Гаврилин). Вот выдержки из этого очерка, дающие некоторое, конечно, далеко неполное представление о том, как проходили такого рода плавания:
«Командиру части принесли ледовую карту. Радостного в ней мало. Сплошной ледяной покров тянулся из бухты далеко в залив. Но и там, за кромкой, нанесенной на карту тонким пунктиром, выход к чистой воде таил много неприятностей. Там плавают, гонимые ветром и течениями, острые и крепкие ледяные глыбы... В проливе разводья стали шире, да и лед слабее... Командир выбрал относительно широкую полынью и приказал готовить лодку к погружению. Наступило самое ответственное испытание. Пожалуй, нигде так не нужна строгая последовательность команд и безукоризненная точность их выполнения, как при дифферентовке лодки. А в условиях зимы тем более. Забортные отверстия забиты мелким льдом, как пробкой. Недосмотр — в бесконечных лабиринтах воздухопровода образуется лед... Командир, не отрывавшийся от перископа, видел, как стремительно заходили по морю ледяные поля. Начинался шторм. Гаврилин настойчиво и терпеливо выбирал место для всплытия. И все же, когда рубка была уже над водой, внезапно налетела огромная льдина. Как пилой она срезала антенную стойку. ...Лодки прибыли в базу со следами сурового поединка с зимой. Палубы обледенели. На надстройках висели, как припаянные, комья льда. Но зато дизель и все приборы лодки служили безупречно, а люди работали мастерски. Наблюдавший за этим походом т. Кузнецов (По-видимому, К.М.Кузнецов, капитан 3 ранга, с апреля 1936 г. по февраль 1937 г. начальник штаба 2-й бригады подводных лодок Тихоокеанского флота) выслушал доклады командиров и сказал: —- Ну, теперь будем плавать, товарищи!»
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Друзьям-подготам 46-49-53 от примкнувшего к ним выпускника ЧВВМУ им.Нахимова 1957 года Сильвестрова О.В.
Глава 1. МЕЧТА СТАТЬ МОРЯКОМ – СБЫЛАСЬ
Путь в Черноморское ВВМУ (часть первая)
После 60 лет все мы, так или иначе, начинаем вспоминать о своей молодости. При этом начинаем думать, почему в нашей жизни случилось всё так, а не иначе… Что мы сумели сами сделать в своей судьбе, а в чём это игра случая, судьбы, рока, провидения, – назовите как угодно. Я родился 4 сентября 1930 года в Брянске. Мои предки никогда не видели моря. Никто из них и не помышлял о море и морской службе. Откуда же у меня с малого детства такая тяга к морю? Почему романтика морских плаваний начала манить меня почти с 5-ти летнего возраста? Где-то в 1935 году родители для нас – детей (нас было трое) выписывали журнал «Пионер». И однажды я увидел на цветной вклейке в журнале картину советского художника. На ней были изображены крупным планом летящие белые дикие гуси, они летели в голубом небе высоко над морем. Море тоже было голубым. А вдали виднелся берег, горы были почти фиолетовые с жёлтыми мысами, а, по мере удаления , берег голубел, светлел и, наконец, растворялся в голубой дымке моря. Картина называлась
Много лет спустя я увидел её в Третьяковской галерее. Слева, вдали от берегов, был нарисован маленький – с высоты птичьего полёта – корабль под прямыми парусами. Именно корабль, а не яхта или шхуна… И от всей этой картины веяло призывом улететь вместе с этими птицами куда-то в неизведанную даль. От этой картины у меня впервые защемило сердце, и я понял, что море – это огромное безбрежное пространство. Дорога в неведомые страны и дали. А потом, в том же журнале «Пионер», через какое-то время, на двойном развороте была цветная картинка. Изображён на ней был учебный 4-х мачтовый барк-парусник «Товарищ» под всеми парусами. И тогда я понял, что парусные корабли не только в прошлом, что они существуют в реальности. Это дало новый толчок мечтам о море и далёких плаваниях.
А потом однажды, мне было лет 6, когда отец принёс от букиниста подшивки журнала за 1904 и 1905 год. Читал я ещё неважно, а вот картинки смотрел в них с огромным интересом. А это были снимки кораблей Порт-Артурской эскадры, портреты С.О.Макарова и других офицеров. Затем были снимки всех уходящих кораблей 1-й, а затем и 2-й Тихоокеанской эскадры. На некоторых снимках были групповые парадные фотографии экипажей кораблей. Обычно в середине снимка в кресле сидел командир корабля в эполетах, с орденами, часто с бородой, как у адмирала Макарова, руки его покоились на эфесе парадного морского палаша, который стоял у него между колен, а вокруг рядами стояли офицеры, старшины и матросы экипажа корабля. У всех них были хорошие волевые лица, наполненные чувством собственного достоинства. Это были лица людей, уходящих в бой. А потом были картинки, которые изображали бой «Варяга», Цусимский бой. На всех картинках развевались Андреевские флаги наших кораблей. Под картинками описывались подвиги наших моряков. Всё это дало мне чувство особенной гордости и уважения к бесстрашию наших моряков. Песня «Варяг», которой научил меня отец, стала для меня символом мужества и верности долгу, любви к Родине. В 1937 году отец решил показать мне море. В сентябре мы прибыли в Севастополь.
Это было незабываемое впечатление. Ослепительное солнце, белые здания, голубые бухты. Мы смотрели «Панораму», четвёртый бастион, чугунные орудия на нём. В Морском музее стояли большие модели всех кораблей эскадры Нахимова. Целый день мы провели в ожидании теплохода. Шли учения Флота, и теплоход не пускали в бухту. Мы бродили по Приморскому бульвару, любовались памятником затопленным кораблям. Под ногами хрустела мелкая ракушка, которой были посыпаны дорожки на Приморском бульваре. К вечеру пришёл теплоход «Аджария». Ночь я проспал, устав за день, и не видел ни берегов, ни Ялты. А рано утром проснулся и побежал на верхнюю палубу. Матросы на баке скатывали её из шлангов и лопатили. Теплоход подходил к Феодосии. Солнце всходило по носу корабля. А слева было синее море и фиолетовые горы Крыма. Солнце золотило мысы, это были берега у мыса Меганом, горы Кара-Даг и мыса Илья. Всё это было наяву, но совсем как на картине «В голубом просторе». Мечта стать моряком с новой силой овладела мною.
Наступил роковой 1941 год. Мне было 11 лет. Война застала нас в Ленинграде. Как и мои любимые писатели-маринисты Валентин Пикуль и Виктор Конецкий, страшную блокадную зиму 1941-1942 года я провёл в блокаде. Жили мы на Пушкинской улице, в старинном доме №16. Во время дежурств на крыше осенью 1941-го, обнаружил на чердаке среди хлама огромный сундук. В нём лежали старые письма, открытки с видами Египта, Ливана, Палестины. Кто-то в 1911 году путешествовал по Ближнему Востоку и писал о своих впечатлениях любимой девушке. Пару открыток с видами пирамид и развалин дворцов я в 1942 году увёз в Сибирь в эвакуацию. Жаль, что по молодости я их потом потерял… Но главное богатство в сундуке были старинные ветхие журналы «Мир приключений». Это были большие журналы вроде «Вокруг света», но за 1910-1912 годы. Я их унёс домой. Читал их запоем. Там были моря, океаны, путешествия. Помню картинку – моряк с секстаном в руках определяет место по Солнцу. Но, к сожалению, после прочтения все журналы были преданы огню в крошечной самодельной «буржуйке». Мне их было очень жаль. Но надо было греть чай (чай – это кипяток с солью). Потолок в комнате был белым от инея, окна покрыты толстым слоем льда. Летом 1942 года все лишние рты были эвакуированы из Ленинграда. Да мы и не пережили бы вторую блокадную зиму. Ладогу пересекали на «тендере». Это была маленькая коробка-катер, сваренная из листов железа. Она имела двигатель и магнитный компас. Экипаж – рулевой и моторист.
На дно этого «плавсредства» садились 40 человек на свои узлы и чемоданы. Помню тёмный берег, Осиновецкий маяк, он не горел. А дальше от берега к берегу у села Кобоны по компасу.
Я сидел рядом с рулевым и смотрел на картушку компаса, которую освещала масляная лампа-коптилка. Шли всю ночь без огней. Дважды прошёл над нами низко самолёт «У-2», он как бы показывал курс катерам (их было много). Так я очутился в Сибири, в г.Бердске.
В 5-м классе в Сибири я испытал горькое разочарование и стыд, когда на уроке физкультуры ребята-сибиряки могли влезть на одних руках 3 метра по канату вверх, а я не одолел и 1 метра. – Эх! – думал я, – а ещё хочу стать моряком! (В то время у меня была дистрофия, и сил совсем не было!!!). С тех пор, несмотря на страшную худобу, я начал «качать» руки. К 10 классу, уже в Краснодаре, я мог подтянуться на турнике 15-18 раз, влезть на одних руках по канату на 5 метров. Научился прилично плавать, и мог проплыть 2-3 километра. Это мой рекорд на Старой Кубани. Словом, в 1950 году я кончил 10 классов и думал, что теперь я смогу стать моряком. Судьба вроде улыбнулась мне. В военкомат прибыл капитан-лейтенант в тужурке (с кортиком) из Каспийского военно-морского училища и начал набор абитуриентов. Я вместе с другими оформил комсомольскую путёвку, сдал ему документы и начал ждать вызова. Увы! Вызова никому в Краснодар не пришло. Даже не объяснили, почему. Говорили, что вроде в Баку прибыла большая группа выпускников-нахимовцев, и их приняли без экзаменов, а число абитуриентов сильно сократили. Военком полковник Платкин предложил мне на выбор несколько училищ, но я упорно твердил, что хочу быть только моряком. Наконец, он сказал: «Воля твоя, иди на Флот». Со спецкомандой я прибыл в Севастополь. Это было в октябре 1950 года. Затем был учебный отряд, и я стал штурманским электриком. Впереди было 5 лет срочной морской службы. Но я был счастлив.
Осень 1952 года. Я уже старший матрос. Штурманская рубка Идём в Севастополь в открытом море. 2 часа ночи. Штурман отдыхает. Прокладку ведёт мичман-стажёр из ЧВВМУ Лёня Кудин. Он похож на молодого Лермонтова, его лицо украшают маленькие бакенбарды. Я записываю ему отсчёты лага. В штурманской темно. Горит только настольная лампа на подвижном кронштейне над картой. Сонливо и монотонно поют свою песню сельсины в штурманских приборах. Работает автопрокладчик «Путь-1». Крошечное светящееся перекрестье ползёт по карте. Это включена подсветка карты на автопрокладчике. Лёня Кудин настроен благодушно. Вдруг он ни с того, ни с сего спрашивает меня: «А ты женат?». Я отвечаю, что нет.
На смену Афанасьеву неожиданно, как снег на голову среди жаркого лета, прибыл неизвестный и таинственный капитан 1го ранга Иван Иванович Тетерников. Однако кое-какие сведения о нём всё-таки просочились, и нам стало сразу понятно, что Иван Иванович здесь долго не задержится. Предыдущая его офицерская служба для нас была полностью скрыта и не обсуждалась. Тем не менее, появились разговоры, что он из особистов, и это было вероятней всего. Окончил Высшую школу КГБ. Вызывало некоторое удивление то обстоятельство, что контрразведчику с высшим образованием не нашлось места в органах комитета государственной безопасности. Неужели, как нам думалось, что не может жить без флота? Вскоре стала известна другая, ещё более шокирующая новость: оказалось, что Тетерников является зятем самого Н.К.Байбакова, в ту пору бессменного председателя Госплана СССР. Теперь наконец-то прояснилось – Иван Иванович метит в адмиралы!
При посещении с проверками нашей части начальник 2-го отдела каждый раз беседовал с оперативными офицерами. У меня в памяти о Тетерникове сохранилось впечатление как о весьма интеллигентном, вежливом, деликатном, даже чересчур скромном для своей должности и положения человеке, в котором не было, как мне показалось, ни капельки нахрапистости, самоуверенности и безаппеляционности суждений. Чувствовалось, что он имеет опыт работы с агентурой, но подходы, методы и оценку деятельности он давал, основываясь на привычной для него позиции контрразведчика. Другим моментом, который меня несколько удивил и насторожил, это новаторская попытка Ивана Ивановича внедрить в разведывательную деятельность сетевое и перспективное параллельное планирование, о котором в те годы среди хозяйственников с позиций Госплана велись широкие дискуссии. Долго не задерживаясь на дальневосточных рубежах нашей Родины и не оставив о себе ничего заметного и значительного, кроме удивления, Иван Иванович Тетерников, наверное, предполагая, что приобрёл значительный практический опыт руководства разведывательными частями, убыл к благодатным, тёплым и лазурным берегам на новую более ответственную должность Начальника Разведки Черноморского флота. Мне не известно, дослужился ли Иван Иванович до адмиральского звания. Но то, что у него на новом месте в скором времени возникли какие-то неприятности, так эти инфинитивные сведения к нам доходили. К слову сказать, за весь период с 1969 года моего пребывания на Тихоокеанском флоте сменилось пять начальников Разведки. Контр-адмирал Николай Петрович Сотников – временщик, получив звание «контр-адмирал», сразу же перевёлся в Москву. Контр-адмирал Виктор Александрович Домысловский оставил о себе добрую память на флоте и на завершающем периоде своей службы перевёлся в Ленинград. Контр-адмирал Геннадий Фёдорович Леонов, самый энергичный, толковый, на мой взгляд, из числа руководителей этого уровня, к великому сожалению, трагически погиб в авиакатастрофе в феврале 1981 года, о которой я ранее упоминал. У капитана 1-го ранга Лопатина Э.П. служебная карьера в этой должности по неизвестной мне причине совершенно не сложилась. Прослужив чуть более двух лет, он по собственной инициативе уволился с военной службы.
Контр-адмирал Максименко Юрий Спиридонович
Очередным начальником Разведки неожиданно для многих сослуживцев оказался молодой сорокасемилетний капитан 1-го ранга Юрий Спиридонович Максименко, вскоре получивший звание «контр-адмирал», закалённый дальними морскими походами, инициативный, резкий, амбициозный, с повышенным самомнением, но не злопамятный и не обидчивый, с большим опытом службы на разведывательных кораблях. Преимуществом перед другими кандидатами для назначения на эту должность послужило наличие у него академического образования. Скажу откровенно, что по агентурному профилю деятельности разведки у него не то что знаний, но, как мне казалось, вообще никакого представления не было. Это создавало, мягко говоря, некоторые трудности в принятии окончательных решений, поскольку требовалось великое терпение, чтобы убедить в важности того или иного мероприятия, преодолевая при этом его любимые лихие командирские навыки «махать шашкой» и «рубить с плеча», что было на первых порах его характерной чертой поведения в новой для себя должности начальника Разведки.
Разведкой Военно-морского флота в эти годы руководили, как я отмечал в первой книге, с 1965 года вице-адмирал Иванов Юрий Васильевич, а затем с 1978 года на этой должности также успешно выполнял обязанности вице-адмирал Хурс Иван Кузьмич.
Вице-адмирал Иванов Ю.В. Вице-адмирал Хурс И. К.
23. Коллеги по второму отделу.
Мои коллеги в отделе, с которыми мне вместе довелось прослужить пять лет, встретили меня поначалу несколько сдержанно и, как мне показалось, даже настороженно, но в целом дружелюбно. По возрасту, они были младше меня от трёх до пяти лет. Имея хорошую специальную подготовку, они уже приобрели необходимый и достаточный практический опыт работы на должностях оперативных офицеров, что позволяло им грамотно осуществлять руководство определёнными направлениями деятельности. Мне хочется кратко рассказать о каждом из них. Поскольку у каждого у нас был свой участок работы, и наши интересы по вопросам специальной деятельности не пересекались, то, естественно, не было никакой профессиональной конкуренции. Это, на мой взгляд, создавало достаточно спокойную, даже доброжелательную обстановку. Каждый из моих коллег имел свой характер, свои взгляды, и поэтому мне все они были интересны по своему. Вот, например, Николай Демьянович Жигалин. Родился он перед самой войной в Пушкино под Ленинградом. Родители пережили блокаду. Николай не часто вспоминал о том тяжелом периоде, да, видимо, ещё был мал, чтобы самостоятельно что-либо запомнить. После окончания десятилетки поступил в Высшее Военно-морское инженерное училище и через пять лет стал инженер-лейтенантом, по специальности – инженер корабельных силовых энергетических установок. По его словам, он учился в училище на одном курсе вместе с будущим космонавтом Валерием Ильичем Рождественским, с которым, кстати говоря, через несколько лет вновь встретился уже в Звёздном городке в отряде космонавтов.
Капитан 1-го ранга Николай Демьянович Жигалин. Владивосток. 1980-е годы.
Жигалин в приватных беседах после одного или другого стаканчика с водочкой уверял нас, может для красного словца, что он успешно проходил все проверки, в том числе и барокамеру, и «вертушку», он так называл центрифугу, и что-то ещё значительно лучше Валерия Рождественского, но в конечном итоге, как он с горечью констатировал, в постоянный состав космонавтов не попал. Я помню, мы слушали, развесив уши и раскрыв рты, его увлекательные рассказы из неизвестной для широких народных масс жизни космонавтов и гордились своим коллегой, который находился какой-то период, пусть даже и короткий по времени, среди первых известнейших людей космической элиты. Вообще, надо сказать, Николай Демьянович был не только отменным рассказчиком, но и слыл весьма хозяйственным человеком и по этой причине за глаза получил, на мой взгляд, незаслуженную кличку «куркуль». Он любил зимнюю рыбалку, которой, как мне казалось, увлекалась, чуть ли не половина мужского приморского населения. На своём автомобиле совершал дальние поездки в уссурийскую тайгу за грибами, ягодами, кедровыми орехами, молодым папоротником орляком и ему даже удавалось находить корни женьшеня. В своём гараже он оборудовал погреб, где хранил бесчисленные банки, бутыли, канистры с разными соленьями, маринадами, настоями и другими заготовками собственного изготовления. Поскольку всё это замечательное разнообразие являлось великолепной закуской, его жена, видимо, исходя из приобретённого опыта и женского разумения, весьма предусмотрительно и строго контролировала, чтобы Николай слишком долго не задерживался в своём гараже, посетить который он иногда приглашал и нас.
Необыкновенно ценное лекарственное растение.В Японии орляк настолько знаменит, что его причисляют к национальным блюдам. Японцы ценят этот продукт за омолаживающий эффект, повышающий иммунитет к заболеваниям, как эликсир долголетия!
В профессиональном отношении Жигалин имел хорошую подготовку, окончил Третий факультет нашей «консерватории» с «золотой медалью», прилично владел английским и японским языками, неоднократно выезжал в зарубежные командировки. По своему служебному положению выполнял обязанности заместителя начальника отдела и, вероятней всего, надеялся в перспективе стать во главе его. Всё было бы хорошо, но, на мой взгляд, в поведении Николая Демьяновича порой проявлялись, особенно при отсутствии начальника отдела, черты характера угодничества, подобострастия, приспособления перед вышестоящим начальством с нескрываемым желанием непременно подстроиться под руководящее мнение и настроение. К счастью, в мою бытность в отделе это не создавало сложности во взаимоотношениях между сотрудниками и не приводило к конфликтным ситуациям. Но, сужу на основании опыта предыдущей службы, такая линия поведения не могла служить гарантией длительной благоприятной обстановки в коллективе. Другой сотрудник нашего 2-го отдела В.П.Турандин, как помнится, был назначен не намного позже меня на освободившуюся должность после перевода в Разведку Балтийского флота Михаила Язовских. Хотя за точность последовательности произошедших событий в хронологическом порядке из-за давности времени, я не могу ручаться. Да это и не столь важно. Мои личные воспоминания о Владимире Павловиче ограничиваются только периодом совместной службы в отделе. О прошлой жизни он вспоминал весьма редко и неохотно. Мне известно очень мало, только то, что иногда сам рассказывал. Родился он в Ленинграде, там же окончил ВВМИУ по инженерно-механической части надводных кораблей. Женился. Служил механиком на кораблях. После окончания Третьего факультета «консерватории», по неизвестным мне причинам, его жена с сыном не последовала за мужем на Тихоокеанский флот и осталась в Ленинграде. Владимир Павлович оформил развод и стал на сына выплачивать алименты. Во Владивостоке женился вторично, вскоре родилась дочь. В этом отношении у него было всё хорошо. Да и по служебной линии не было претензий. Вскоре ему присвоили звание «капитан 1-го ранга». По характеру он был прямолинеен, убедителен, твёрд и напорист в высказывании своих взглядов, принятии решений, определении оценок, и никогда не юлил, не подстраивался ни под какое чужое мнение. Возможно, некоторых, особенно московских начальников, не устраивала такая его независимая позиция. В то же время свои ошибки, если они случались, он имел смелость признавать и исправлять.
Капитан 2-го ранга Владимир Павлович Турандин. Владивосток. 1980-е годы.
В нашем 2-м отделе, организационно входившем в состав Управления Разведки штаба КТОФ, были и другие сотрудники, с которыми приходилось общаться в процессе выполнения своих функциональных обязанностей. Со всеми из них у меня были нормальные рабочие отношения. В нашем сравнительно небольшом коллективе в целом была уважительная, доброжелательная и спокойная обстановка, что обеспечивало продуктивную и успешную деятельность. По правде сказать, на моей памяти произошли два или три момента, которые оставили у меня, в частности, неприятный осадок на душе. Вот, например, на одной из первых ознакомительных бесед в Политическом отделе после моего назначения ,помимо общих, так скажем, стандартных установочных вопросов, политработник в ранге заместителя начальника политотдела упорно и настойчиво интересовался не только моим отношением к событиям в Чехословакии и Афганистане, но и въедливо допытывался, ухищрённо выспрашивал о том, какие разговоры по этому поводу ходят среди моих сослуживцев. Что же это я буду за других отвечать? Помню, что я тогда попытался уклониться от развёрнутого и обстоятельного ответа на эти вопросы, сославшись на необходимость направлять свои устремления, прежде всего на качественное выполнение своих непосредственных обязанностей, а не расспрашивать у своих коллег, кто, о чём думает и как оценивает происходящие события. Вообще-то говоря, внутренняя жизнь в стране и внешняя политическая деятельность нашего государственного руководства на начало 1980-х годов уже вызывала много недоумения, непонимания и необъяснимого чувства надвигающейся тревоги. Во всяком случае, для меня это было особенно заметно, когда приходилось совершать длительные командировки в разные концы Советского Союза. Однако даже в страшном сне было трудно предположить, что с такой лёгкостью огромная страна рухнет сама собой, без блокады и войны. Думалось, что придут новые инициативные, энергичные, молодые руководители и уведут страну от надвигающейся неминуемой катастрофы. Но этого, как оказалось в реальности, не произошло. Другой момент, который также случился в первые месяцы моего пребывания на новом месте, был ещё более неприятный, гадкий, подлый и оскорбительный как в обыденном человеческом понимании, так и с позиции моего нынешнего военного статуса. Дело было в следующем. Однажды в расположении Управления Разведки флота появился представитель Особого отдела, который мне был лично хорошо знаком по прежнему месту моей службы. Не более двух лет тому назад в Особом отделе, сотрудники которого осуществляли соответствующий контрразведывательный режим на дивизии речных кораблей в Хабаровске и одновременно тщательно следили за нашей «конторой», появился молодой, высокий, статный, энергичный, бесцеремонный, нахальный офицер в звании старшего лейтенанта, с ярко выраженными чертами амикошонства в поведении. Вскоре выяснилось, что новый назначенец, являясь лицом чеченской национальности, называл себя Александром Андреевичем Жириковым. Подлинная или легендная для удобства личного общения была его фамилия, мне не известно. Но жена его черкешенка по национальности, очень красивая женщина, имела своё национальное кавказское имя.
Вот этот так называемый Александр Андреевич развернул на дивизии речных кораблей такую кипучую деятельность по разоблачению иностранных шпионов, врагов и предателей, что начальство его заметило и направило во Владивосток на повышение. Став уже к тому времени капитан-лейтенантом, он появился в нашем служебном расположении Разведывательного управления штаба флота в роли нового куратора. В скором времени произошло самое неожиданное для меня происшествие. Мне уж неизвестно, с каких позиций исходил этот молодой контрразведчик, но только он, выбрав благоприятный момент или специально подготовив удобную для себя ситуацию, когда мы оказались одни в кабинете, вдруг ни с того ни с сего стал меня брутально вербовать в число своих доносчиков. От такой наглости я был обескуражен, крайне ошеломлён и дико возмущён. С великим терпением, сдерживаясь, чтобы не послать «открытым текстом» его куда-нибудь подальше, туда, например, куда «Макар телят не гонял» или ещё дальше, я всё-таки злорадно поинтересовался, как же так случилось, что он остался без своей агентуры. Видимо, не рассчитывая на мою резкую реакцию, наглый Жириков, заявил, что, если я не изменю своего решения, он, используя свои неограниченные возможности, распустит слух о том, что я все годы службы якобы являлся сексотом и занимался доносами на своих сослуживцев. Не выдержав такого грубого шантажа, я саркастически рассмеялся и добавил, что таким бредням никто и никогда не поверит. На этом наш «душещипательный» разговор завершился, содержание которого, естественно, во всех деталях и красках доложил начальнику отдела. Такие факты или подобные им случаи, нередко происходившие в нашей жизни, лишний раз свидетельствовали, что соответствующие инстанции и контрольные органы могли шельмовать людей, делать всё что угодно и, вероятней всего, практически без угрызения совести совершали всевозможные действия, в том числе и сомнительного характера, даже в отношении лиц, имеющих определённое служебное положение. О каких правах человека тогда могла идти речь? Примеров тому – бессчетное количество. К счастью, в дальнейшей моей успешно складывающейся служебной деятельности в Управлении Разведки флота, которая объективным образом подходила к завершению, других ненормальностей не происходило. Своевременно без всяких задержек, буквально день в день к окончанию установленного срока выслуги лет в прежнем звании, мне присвоили последнее офицерское звание «капитан 1-го ранга».
Капитан 1-го ранга Николай Александрович Верюжский. Владивосток. Октябрь. 1981 год.
Кстати говоря, в скором времени пришло сообщение, что представление к награждению медалью «За боевые заслуги», о чём упоминал ранее, «переработали» для награждения орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» Ш степени. Этот орден мне вручил Командующим Тихоокеанским флотом адмирал Владимир Васильевич Сидоров на общем торжественном собрании офицерского состава штаба флота накануне праздника 23 февраля 1985 года – Дня Советской Армии и Военно-Морского флота. Попутно в порядке общей информации скажу, что за весь период моей службы на дальневосточных рубежах с 1969 года сменилось четыре Командующих Тихоокеанским флотом: адмиралы Н.И.Смирнов, В.П.Маслов, Э.Н.Спиридонов и В.В.Сидоров. Место же Главнокомандующего ВМФ незыблемо в течение почти тридцати лет оставалось за С.Г.Горшковым, который взошёл на этот пост ещё в далёком 1956 году, сместив Адмирала Флота Советского Союза Н.Г.Кузнецова.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Говоря об учёбе нашего поколения и шире - о его воспитании, нельзя не остановиться более подробно на идеологических установках, которыми, благодаря упорной и целенаправленной работе партии, были буквально пропитаны упомянутые процессы. Без учёта этого фактора уже нашим внукам, не говоря о более отдалённых поколениях, будет невозможно уяснить - далее цитирую своего однокашника - «что нам втюхивали, как втюхивали», насколько глубоко мы это воспринимали. И соответственно: какими мы были, почему такими стали, что составляло основу нашего мировоззрения. Советская школа, которую нашему поколению выпала судьба пройти от начала до конца, была официально устремлена компартией на формирование «нового человека - строителя коммунизма». Поэтому именно в ней, как ни в какой другой, уделялось максимум внимания воспитанию в учениках таких неотъемлемых для «нового человека» качеств как гражданская и общественная активность, самостоятельность (точнее - инициативность), моральная чистота. Подобную устремлённость воспитательного процесса следовало бы только приветствовать, но, к сожалению, при этом слишком жёстко была задана извне колея, по которой он направлялся, и предельно сужены рамки проявления указанных качеств. Колеёй служили партийные решения, отклонения от которых не допускались ни «вправо», ни «влево». Рамками были провозглашаемые и последовательно осуществляемые во всех сферах жизни принципы: примат общественных (сиречь партийно-государственных) интересов над личными и право общества (опять же партии и государства) на этой основе контролировать и «направлять» как трудовую, так и личную (включая моральную и духовную стороны) жизнь каждого члена общества. Программа средней школы, уже отработанная и просеянная сообразно этим идеям, в первую очередь по предметам, касающимся духовного мира ученика (литература), законов развития общества (история), естествознания (основы дарвинизма) и так далее, представляла собой монолит без единой щели, в которую возможно было бы проникнуть свежему воздуху сомнения или, тем более, просунуть лезвие критики. Всё, что было написано или сказано когда-либо «вождями», преподносилось как окончательная истина и являлось той от которой должен был «танцевать» любой учащийся.
Наши преподаватели
Хотя учебный процесс сам по себе вещь достаточно рутинная, скучноватая, и в отношении к нему ученика частенько преобладает желание «спихнуть» изучаемый предмет с наименьшими усилиями, а не получить прочные знания, нас учёба увлекала, и большинство ребят относились к ней серьёзно. Этому способствовали не только реальная угроза лишиться увольнения за двойку, хотя для отдельных нерадивых это было по существу единственным эффективным средством как-то приохотить их к учёбе, но и высокий профессионализм (за очень редким исключением) педагогов, как правило, колоритных и интересных людей. В своём большинстве это были мужчины солидного возраста с богатым опытом, уверенные в себе, способные без видимого напряжения твёрдо держать класс в руках. Поскольку в результате войны мужской контингент школьных учителей очень сильно поредел и больше не восстанавливался, преподаватели такого уровня были большой редкостью. Наличие их у нас объясняется не столько блестящей работой кадровиков училища, сколько некоторыми материальными преимуществами, которые, благодаря опять же прозорливости высшего командования ВМФ, имели гражданские преподаватели училищ. В частности, многие из них были одеты в морские офицерские кители, приобретаемые, надо полагать, преподавателями в вещевой службе училища по государственной цене, которая тогда была почти символической. Возможно, такой порядок распространялся и на другие предметы обмундирования, что в условиях тотального вещевого дефицита было немалым подспорьем. Преподавали нам и женщины, в основном, «языковые» предметы. При этом учительницы русского языка и литературы (их было две-три) были все опытные и уже в возрасте, а довольно многочисленные «иностранки» - сплошь молодые и привлекательные. Более конкретный разговор об учителях и изучаемых с ними предметах хочу начать с литературы. Именно этот предмет, наряду с историей, является, на мой взгляд, тем стержнем (и одновременно питательной средой), вокруг которого формируется и получает обильную пищу стремительно развивающийся духовный мир подростка. Это остаётся в большой степени справедливым и для нынешнего времени.
Современные реалии. Учебник не столько литературы, сколько поведения на экзамене по литературе. Да и не только по литературе. -
Разбудить душу подрастающего человека, наполнить её теплом и светом высоких идей, мыслей и побуждений, раскрыть красоту и величие личности, преодолевающей себя, остающейся наперекор всему благородной, честной и мужественной, стремящейся сделать лучше жизнь людей и окружающий мир, возможно, по моему убеждению, только на основе углублённого восприятия подростком лучших образцов классической литературы. Именно эту литературу, созданную художниками блестящего мастерства и тонкого вкуса, проникнутую гуманизмом и верой в высокое призвание человека, должна использовать и умело, с необходимым тактом пропагандировать школа, имея своей главной целью «воспитание чувств» подростка и лишь затем - его обучение. Выбирая при этом произведения, соответствующие возрасту и доступные пониманию ученика, созвучные его жизненному опыту и психологическому настрою. Вернусь, однако, в 1946-й год, на урок литературы нашего 132-го класса. Ведёт его преподаватель Купрессов, тема - древнейший русский литературный шедевр «Слово о полку Игореве». Классное помещение наше находится на третьем этаже правого (если смотреть с плаца) крыла главного здания, выходящего на 12-ю Красноармейсую. Первая дверь с правой стороны узкого полутёмного коридора, разделяющего попарно четыре аудитории. Помещение типично школьное. Через него до нас, видимо, прошло немало поколений учеников. На стороне противоположной входу три широкие окна, выходящие на внутренний квадратный двор. Парты установлены в четыре ряда. В рядах у стенок по четыре парты, в средних рядах (они плотно сдвинуты) по три, перед ними стоит стол учителя. Довольно массивная филёнчатая входная дверь со световым окном в коридор расположена близко от правой стены, на которой висит классная доска. Перед дверью, между партами, доской и окнами свободное пространство примерно в четверть площади класса. Чуть слева от входа, посредине между дверью и учительским столом с потолка вертикально уходит в пол дюймовая водопроводная труба, назначение которой и причина такого диковинного её расположения так и остались нам неясными (года через два трубу убрали). Я и Серёжа Никифоров сидим в самом углу, на последней парте первого от двери ряда, перед нами Саша Гамзов и Рэм Гордеев, рядом во втором ряду парт - Лебедев и Потоцкий, встык с ними в третьем ряду - Олег и Дима Кузнецовы.
В классе тепло, светло и в целом довольно уютно. Негромко звучит размеренный голос Купрессова. Изучение мы уже завершаем, и сегодня идёт разбор наших сочинений на соответствующую тему. Тональность преподавательского монолога периодически переходит от выспренно-торжественной, когда речь заходит о высоких достоинствах самого произведения и таланте его безымянного автора, до плохо скрываемой пренебрежительной, которую, как он даёт нам понять, только и заслуживают жалкие результаты наших «литературных» потуг. Рассуждения Купрессова мы слушаем вполслуха. В первую очередь нас интересуют оценки. Очень много троек, лишь несколько четвёрок. Краткой, но достаточно веской похвалы удостаивается только одна работа: преподаватель отмечает, что в сочинении Юры Клубкова слог более всего соответствует лирическому настрою, а содержание - патриотическому духу «Слова». Процитированные при этом выдержки из сочинения своим возвышенным стилем очень напоминают речи самого Купрессова. Юра, без сомнения, заслуженно получил пятёрку, независимо от того, был ли он по-настоящему искренен в выражении своего отношения к «Слову», или просто смог удачно сымитировать пафос преподавателя. Думаю, что скорее первое, но, тем не менее, это не уберегло Юру от иронии Саши Гамзова. Всем было ясно, кого он имеет в виду, когда, изобразив постную мину и возведя очи горе, время от времени патетически восклицает: - О, Русская земля, ты уже за холмом!... Надо сказать, что у нас, подростков, именно лиризм и возвышенность авторского языка «Слова» не находили в душе отклика. Соответственно своему возрасту мы воспринимали, прежде всего, фактическую сторону сюжета. Князь Игорь, проигравший сражение, оказавшийся в плену, своей бесславной судьбой не вызывал у нас особой симпатии. А все сопутствующие этому трагические обстоятельства, глубокие переживания героев и сам высокохудожественный образный строй повествования, мы ещё не были в состоянии как следует прочувствовать и осмыслить. Мы просто не доросли до уровня, позволяющего оценить этот шедевр по достоинству. Однако, благополучно «пройдя» его в соответствии со школьной программой, получали основание считать, что знакомство со «Словом» состоялось в достаточном объёме. В то же время сложившееся в школе представление об этом произведении, по сути весьма поверхностное и искажённое, отнюдь не способствовало желанию вернуться к нему в последующем. К сожалению, по указанным причинам сходная участь постигала большинство изучаемых в школе выдающихся литературных произведений. Составители школьных программ, похоже, следовали в этой области не требованиям и возможностям возрастной психологии, а гораздо более удобному и простому хронологически-валовому принципу. В результате получался, с моей точки зрения, просто абсурд, когда глубинно-философских Достоевского и Толстого мы «проходили» гораздо раньше, чем, к примеру, плакатно-прямолинейных Николая Островского и Александра Фадеева. На втором курсе Подготии (9-й класс школы) литературу у нас вела М., по нашим меркам уже довольно пожилая женщина. Высокая, стройная, несмотря на возраст, с правильными чертами лица, впечатление от которого несколько портили длинные и слегка выдающиеся вперёд зубы. Она, несомненно, была опытным и добросовестным преподавателем.
В соответствии с программой на её долю пришлись все русские классики XIX века, исключая, кажется, ранее пройденных Пушкина и Лермонтова, - как раз наиболее доступных и интересных нам не только своим блистательным талантом, но и романтической судьбой. А произведения писателей, составляющих великую когорту «критического реализма», с их интересом к «маленькому человеку», «лишним людям», повествующие о пустоте и трагизме обыденности окружающего бытия, в силу понятной ограниченности жизненного опыта не очень затрагивали нас. К тому же в глубине души (не без влияния, пожалуй, официально провозглашаемой точки зрения) мы считали, что всё, о чём писали классики, ушло в прошлое и к нам, живущим совсем в другой, социалистической эпохе, уже не имеет прямого отношения. Очевидно, чтобы пробиться через эту корку непонимания и предубеждения, разбудить у нас интерес к классикам в той мере, какой они заслуживают, от преподавателя требовались немалое мастерство, сила убеждения, даже душевный жар. Как раз последнего у М. явно недоставало: уроки она вела ровно, без эмоций, сугубо в рамках учебника и, как следствие, довольно скучно. В результате у большинства ребят интерес к литературе резко упал, а внешняя сухопарость М., усиленная сухостью преподавательской манеры, с неизбежностью определили и её прозвище: «Вобла». В то же время М. обладала и несомненным достоинством: у нее не было «любимчиков», ко всем она подходила с одинаковой долей строгости и требовательности. Однако этого было недостаточно, чтобы уберечь М. от проявлений нашей антипатии, сделавшей возможным инцидент, о котором речь пойдёт ниже. В соответствии с программой по литературе, нам полагалось выучить наизусть больше десятка стихотворений, и по мере готовности сдавать их М. Факт сдачи каждого стихотворения отмечался в классном журнале соответствующей оценкой. Уберегая свой мозг от столь тяжёлой нагрузки, наши лентяи, ведущее место в их числе принадлежало, естественно, Рождественскому, избрали другой путь: пользуясь тем, что журнал на перерывах между уроками часто оставался в классе, они принялись выставлять себе оценки сами. Поначалу всё было тихо, и лентяи ликовали: - «Вобла» ничего не замечает!». Тогда не устояли перед соблазном и некоторые вполне хорошие ученики (помню, что в их числе был и Саша Гамзов). Однако у М. имелся свой учёт, и в один прекрасный день обман был раскрыт. На ближайшем уроке все любители «лёгкой жизни», невзирая на лица, получили хорошую вздрючку и вдобавок по жирному «гусю» (двойке) на месте каждой фальшивой оценки. У некоторых, особо отличившихся, их набралось до полудюжины.
Попытка Миши Рождественского сбить М. с толку - Я вам сдавал! - натолкнулась на её спокойный ответ: - Ну что ж, идите и прочитайте стихотворение ещё раз. Сразу сбавив тон, Миша проворчал: - Ну вот ещё, буду я их помнить после того, как сдал. Надо сказать, что в те времена, когда по существующему порядку ответственность за успеваемость учеников преподаватель нёс едва ли не большую, чем сами ученики, поступок М., недрогнувшей рукой выставившей в журнал по своему предмету сразу больше двух десятков двоек, свидетельствовал о твёрдости как её принципов, так и характера. Но мы, в первую очередь те, кого эти достойные уважения качества непосредственно задели, были ещё не способны воздать им должное. «Пострадавшие» жаждали отмщения, и оно не замедлило последовать. В кабинете «Основ дарвинизма», которые вёл у нас упитанный ироничный жизнелюб С.Ф. Аброскин, в застеклённых шкафах стояло множество разнокалиберных склянок с заспиртованной «живностью». Появившийся однажды в нашем классе на преподавательском столе небольшой заполненный прозрачной жидкостью цилиндрический сосуд был явно «позаимствован» из этого кабинета. В сосуде вместо прежнего экспоната плавала продолговатая бумажка, на которой был изображён рыбий скелет с чёткой надписью внизу: - «Вобла». Можно только вообразить, что почувствовала М., придя на урок и увидев это на своём столе. Ибо на лице её не дрогнул ни один мускул. Оба урока она провела в своём обычном стиле — строго и суховато, хотя эта гадость так и оставалась маячить перед ней.
Думаю, что многие ребята, как и я, в душе сочувствовали учителю и ощущали стыд за эту злобную и трусливую выходку, но ни у кого из нас не нашлось, к сожалению, мужества преодолеть ложное чувство ученической солидарности и убрать склянку. Хотя сознание того, что поступить по велению совести решимости не хватает, ещё больше усиливало чувство стыда. В связи с этим позволю себе отступление. Подобный жгучий стыд я уже испытывал в школе в 7-м классе на уроках физики. Во внешнем облике преподавателя Афанасьева - мужчины слегка за тридцать с приятным добрым лицом и неторопливого в движениях - не было заметно никаких изъянов, но что касается его характера, то это был именно тот случай, когда достоинства, превосходя всякую меру, становятся недостатками. Мягкий, деликатный, терпеливый (каждый из этих эпитетов хочется предварить словом «сверх») он абсолютно не мог постоять за себя, одёрнуть зарвавшегося нахала, поддерживать в классе хотя бы видимость порядка. Не буду описывать творившийся на его уроках бедлам. Это легко представить, поскольку уроки отличались от перерывов лишь тем, что «Афоня» среди общего гвалта сначала пытался кого-то «опросить», а затем как-то объяснить новый материал. Ученики при этом переговаривались, почти не снижая голоса, некоторые свободно перемещались по классу и так далее. Преподаватель лишь изредка бросал на них кроткий, больше недоумевающий, чем осуждающий взгляд. При этом казалось, что даже такое проявление недовольства давалось ему нелегко. Этот взгляд вызывал у меня острую смесь стыда, жалости и сочувствия. Я с душевной болью ощущал, как незаслуженно страдает доброта только из-за того, что не способна себя защитить. Однажды, когда физик особенно натерпелся, мои переживания достигли такой силы, что, встретив его после уроков в школьной столовой, я подошёл к нему и попросил прощения «за наше безобразное поведение». Он изумлённо посмотрел на меня и ничего не ответил. Что было в последующем с этим человеком, не осталось в моей памяти. Не в пример «Афоне», М. обладала сильным характером, и самообладание, с которым она, казалось, игнорировала злосчастную склянку с «воблой», заронило во мне надежду, что эта реакция здорово разочарует, а то и посрамит инициаторов недостойной проделки. Но женская душа всё-таки не выдержала, и после окончания уроков М. разразилась кратким, но страстным монологом, в котором кипели негодование, горечь, обида и недоумение, смешанные с надеждой, что мы сможем всё же понять несправедливость нашего к ней отношения: - Думаете, вы только сейчас дали мне понять, каким прозвищем меня наградили? Да мне достаточно пройти мимо любой группы воспитанников, чтобы услышать вслед: «Вобла, Вобла»! Неужели вы не понимаете, что так себя вести - это не только дурное воспитание, это - позор! Ведь я вам в матери гожусь! Да и чем я заслужила такое отношение? - Обычно ровный и бесстрастный, сейчас её голос дрожал от волнения.
Мы слушали М., затаив дыхание, но боюсь, что у тех, кто это затеял, крик её души вызвал скорее злорадное удовлетворение, чем угрызения совести. Ибо, к сожалению, далеко не всем присуща эта, наверно ниспосылаемая свыше, способность. Тем не менее, в последующем наши отношения с М. стали более корректными. Однако стиль преподавания у М. не поменялся, соответственно не повысился и наш интерес к классикам. Утешает то, что эту очевидную потерю каждый из нас имел полную возможность самостоятельно восполнить в течение последующей жизни.
