Кроме того, контр-адмирал Ю.С.Максименко перед всем офицерским составом Управления Разведки зачитал Приказ Командующего ТОФ № 387 от 31 августа 1985 года. Приведу здесь только приказную часть этого приказа.
ПРИКАЗЫВАЮ: За долголетнюю и безупречную службу в кадрах Военно-Морского флота и в связи с 50-летием со дня рождения капитану 1-го ранга Верюжскому Н.А. объявить БЛАГОДАРНОСТЬ и наградить ценным подарком – наручными часами «КОМАНДИРСКИЕ» в позолоченном корпусе. Желаю Вам, Николай Александрович, хорошего здоровья и дальнейших успехов в службе. Командующий Краснознамённым Тихоокеанским флотом АДМИРАЛ В.Сидоров.
На дружеском товарищеском ужине по этому поводу, который прошёл в тёплой обстановке небольшой компании близких коллег по службе, Юрий Михайлович Гитлин зачитал такие шутливые поздравительные слова с пожеланиями долгих лет:
«Полвека срок уже не малый, но в то же время не большой. Мы верим в силу медицины: решив проблему долголетья, чтобы советский человек прожил не менее, чем век! А раз теперь проблемы нет. Тебе желаем жить сто лет, иметь здоровье без изъяна. С поклоном Юрий и Татьяна».
Для меня было совершенно ясно, что на этом и должна закончится моя военно-морская служба. Внутренне и подсознательно я готовил себя к принятию решения на увольнение из Вооружённых Сил, что соответствовало «Положению о прохождении воинской службы офицерским составом». Вместе с тем, существовала статья, которая давала возможность продлить срок службы ещё на пять лет, при желании самого офицера и ходатайстве непосредственного начальства. Однако я твёрдо решил увольняться.
К принятию такого твёрдого решения, надо сказать, подтолкнул такой факт. В 1984 году вышел приказ Министра Обороны СССР № 125, в котором в частности говорилось, что офицеры, прослужившие пять и более лет в отдалённой местности или районах приравненной к ней, имеют право на перевод в другие районы. Имея за плечами более чем в два раза превышающий указанный срок службы, я решил напомнить о себе и подал по инстанции прошение о переводе меня в западные районы. Начальник 2-го отдела «ходатайствовал по существу моего рапорта». Совершенно не надеясь на положительное решение, я посчитал свой рапорт, как пробный шар, пущенный мимо лузы. Естественно, этот рапорт незамедлительно тут же был мне возвращён с размашистой, по своему обыкновению, через весь лист резолюцией и подписью начальника Разведки ТОФ: «Не разрешаю». Однако, хочу заметить, что в последующем этот приказ помог многим офицерам положительно решить вопросы о переводе в другие районы.
25. Увольнение с военной службы.
Немногим более, чем за месяц до своей круглой даты я написал рапорт об увольнении меня с воинской службы в запас. Как мне теперь вспоминается, сам факт написания рапорта, пожалуй, тогда был самым психологически волнующим моментом, поскольку в глубине своего сознания я понимал, что на этом заканчивается длительный период моей военной флотской жизни. И от этого становилось немного грустно, что жизнь по-существу завершается. Сейчас, мысленно возвращая себя к той ситуации, когда передо мной лежал чистый лист бумаги для написания рапорта, вспоминаю, что вдруг неожиданно какое-то щемящее чувство чего-то безвозвратно уходящего охватило мою душу. Однако, справившись с возникшим волнением, я чётко, твёрдо и уверенно стал излагать свои законные требования.
Контр-адмиралу Ю.С.Максименко. Рапорт. Прошу включить меня в Список на увольнение в запас из Вооружённых Сил на 1986 год (после окончания зимнего периода подготовки), как достигшего предельного возраста состояния на действительной военной службе согласно статьи 63 Закона СССР «О всеобщей воинской обязанности» и в соответствии со статьёй 7 «Положения о прохождении воинской службы офицерским составом ВС СССР. Старший офицер 2-го отдела Верюжский Н.А. 23.07.1985.
Моё решение об увольнении для всех ближайших сослуживцев было крайне неожиданным. В своём коллективе мне не хотелось будировать этот вопрос преждевременными рассуждениями. По правде сказать, даже такой темы для разговоров до поры до времени не возникало.
В этот период начальник 2-го отдела капитан 1-го ранга Ю.М.Гитлин находился в отпускной рекреации и при возвращении на службу был крайне и даже, как мне показалось, несколько расстроен развитием такого хода событий, видимо, из-за того, что это произошло помимо его внимания. С моим рапортом на доклад к начальнику Разведки побежал Николай Демьянович, замещавший начальника отдела. Надо заметить, что Жигалин к начальнику Управления не ходил, а, угодливо согнувшись, как-то вприпрыжку, именно бегал по длинному коридору на полусогнутых ногах, стуча мелкой дробью своими каблуками импортных ботинок “Made in Japan”. Как я и предполагал, Макс, так между собой мы называли Максименко, по моему рапорту никакого решения не принял. Прошёл день, два, неделя, а реакция нулевая. Решил сам узнать, в чём дело и почему мой рапорт без движения. Юрий Спиридонович разговаривал со мной достаточно уважительно и доброжелательно, советуя мне пересмотреть своё решение и забрать рапорт с тем, чтобы продолжить службу ещё в течение пяти лет, поскольку, как он заявил, я соответствую занимаемой должности, и у него ко мне по выполнению служебных обязанностей замечаний нет. Поблагодарив за доверие, тем не менее, я твёрдо заявил, что это не сиюминутное решение, а глубоко обдуманный план действий – уволиться в первой половине следующего 1986 года. Завершая наш разговор, контр-адмирал Ю.С.Максименко сказал: Тут твоё право решать. Задерживать я не могу. Жаль, что уходишь. Получив свой рапорт с резолюцией: «Начальнику Отдела кадров. Включить в Список на увольнение в запас» и с размашистой подписью Начальника Разведки ТОФ, я вспомнил шутливую, однако не лишенную здравого смысла и бытующую среди офицеров фразу: «Лучше уйти самому со службы на год раньше, чем ждать, когда тебя выгонят на час позже». Итак, рапорт подписан. Я даже как-то стал спокойнее и увереннее себя чувствовать: отступления на прежние позиции не будет. Я окончательно убедился, что принял правильное и окончательное решение. Осталось только оформить необходимые документы и ждать прохождения их по всем этажам власти вплоть до Министра Обороны СССР.
Возвратившийся из отпуска начальник 2-го отдела капитан 1-го ранга Ю.М.Гитлин с большим неодобрением узнал о моём намерении покинуть службу, но ему ничего не оставалось делать, как подготовить необходимые документы для моей демобилизации. По моим приблизительным подсчётам на всю бумажную волокиту и прохождение документов по инстанциям должно уйти несколько месяцев. Таким образом, я рассчитывал, что к апрелю-маю 1986 года всё будет улажено, и я спокойно могу возвратиться в Москву в начале лета. Но, как показали дальнейшие события, время моего увольнения затягивалось по неизвестным мне причинам. Здесь надо заметить, что для увольнения офицеров со службы из Вооружённых Сил СССР в Москву, Ленинград и в районы Черноморского побережья, как территории с ограниченной пропиской, существовали весьма строгие особенности. Такое право предоставлялось только тем офицерам, кто, во-первых, призывался на военную службу из этих мест, и, во-вторых, кто располагал сам или в лице членов семьи необходимой жилплощадью. Первое условие для меня никак не подходило, поскольку я не призывался на военную службу, а сразу после окончания Нахимовского училища, приняв присягу в 1953 году, оказался в рядах Военно-морского флота. Оставалось реализовать только второе требование. Этим я и воспользовался. От моей московской трёхкомнатной кооперативной квартиры, которой я располагал с 1964 года, после всех пренеприятнейших, унизительных и оскорбительных передряг, связанных с разводом, разделом паенакопления и разменом жилплощади, сохранилась за мной изолированная комнатка размером восемь квадратных метров в общей кооперативной квартире. Это и явилось достаточным основанием для того, чтобы требовать своего увольнения в запас в город Москву, как имеющего там жилплощадь.
Естественно, проживать в восьмиметровке я не собирался, поэтому заблаговременно с целью расширения своих жилищных условий зарегистрировался в Управлении кооперативного жилищного строительства, где желающие десятилетиями ждали своей очереди. Для контроля прохождения очерёдности и подтверждения своих требований на приобретение жилой площади требовалась ежегодная перерегистрация с оформлением всех необходимых документов. Приходилось в свой отпуск, приезжая в Москву, заниматься этим хлопотным делом, преодолевая административные препоны и замысловатые хитрости коррумпированных чиновников. Взяточничество и обман были видны невооружённым глазом. Мне, например, открытым текстом неоднократно намекали, что, дескать, можно получить ордер на квартиру чуть ли не завтра, но при условии… Никаких намёков на такое ускорение я «не понимал» и упорно дожидался продвижения своей очереди обычным порядком. В конце концов, думаю, удачно получилось, что накануне увольнения со службы завершилось строительство кооперативного дома, в котором после более чем десятилетнего срока ожидания своей очередности получил ордер на двухкомнатную квартиру. Возвращаюсь, однако, к событиям начала 1986 года. В феврале месяце я получил лаконичное по содержанию, без излишней официальности, но конкретное по смыслу уведомление, подписанное адмиралом Сидоровым без указания должности.
Уважаемый Николай Александрович! В соответствии с Законом СССР «О всеобщей воинской обязанности» имеется в виду во втором квартале 1986 года отпустить Вас с военной службы на заслуженный отдых. В связи с этим прошу Вас спланировать свою работу, решить личные вопросы, связанные с предстоящим увольнением и, при необходимости, пройти Военно-Врачебную комиссию.
Указанные в официальном уведомлении сроки увольнения со службы меня вполне устраивали и точно совпадали с моими намерениями. В реальности по причине каких-то непредусмотренных задержек в прохождении документов по инстанциям покинуть Тихоокеанский флот мне пришлось только в третьем квартале 1986 года. По служебной линии замена на моей должности была определена без особых трудностей. На моё предложение перейти на службу в штаб флота тогда уже майор Дроканов Илья Евгеньевич ответил отказом, видимо, предполагая, как я сейчас думаю, планируемый свой перевод в Ленинград, чего в итоге он и добился. С собственным инициативным предложением обратился ко мне прослуживший в нашей «конторе» несколько лет капитан 2-го ранга Александр Ковалевский, который приобрёл определённый опыт работы и зарекомендовал себя с положительной стороны. У меня никаких возражений не было, и я ходатайствовал о назначении его после моего увольнения на освобождающуюся должность старшего помощника начальника 2-го отдела Управления Разведки ТОФ. Выбор был сделан правильный и впоследствии, как мне стало известно, Александр Ковалевский был повышен в должности и успешно исполнял обязанности начальника 2-го отдела. Мои коллеги, да и старшие начальники советовали пройти медицинское освидетельствование перед увольнением в запас. В тот период состояние здоровья меня совершенно не беспокоило. За пять лет службы в штабе флота мне пришлось обращаться к врачам не более двух-трёх случаев, да и то по незначительным причинам. Не испытывая особой необходимости пройти Военно-Врачебную комиссию, я всё-таки две недели провёл в нашем Если честно сказать, результаты медицинского обследования оказались для меня неожиданными. Не скажу, что они повергли в уныние и разочарование, но на первых порах заставили несколько задуматься о состоянии и степени своего здоровья. Что же врачи накопали?
Понаписали такого, что, казалось, обратного хода к бодрой, тихой и спокойной пенсионной жизни уже нет: «атеросклероз аорт и коронарных артерий; атеросклеротический кардиосклероз; начальные явления церебрального атеросклероза…» и ещё много чего, что трудно поддаётся чтению по причине неразборчивого врачебного почерка. Пришёл из госпиталя и рассказал своим коллегам в отделе о своих переживаниях. В ответ – радостное оживление и дружеские рассуждения о том, что ничего вечного не бывает. Чего тут расстраиваться, дело житейское, не бери близко, не переживай. Каждому отведено то, что суждено. Так-то оно так, но всё же…
Окончание следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Стояло лето 1968 года. Я уже три года командовал тральщиком «Контр-адмирал ХОРОШКИН». За плечами – одиннадцать лет офицерской службы. К моей радости, мне уже присвоено звание капитана третьего ранга, и я, очень довольный, приколол на козырёк фуражки дубовые листья, – «дубьё», как их называли у нас в 94 бригаде траления. Всё было хорошо. Тральщик – на хорошем счету. Вдруг несказанно повезло – мой корабль на целый месяц отдали «науке». Восточнее Таллинна есть обширная бухта Хара Лахт. В то время там был институт со своим полигоном, где отрабатывались темы о физических полях корабля, способах их замера, уменьшения и т.д., и т.п. Мне досталась очень «ленивая» тема. Корабль швартовался к стенду – деревянной немагнитной стенке с двумя подвижными тележками на рельсах. Эти тележки медленно перемещали корабль. Так целый день! Какие-то приборы что-то фиксировали. Позже я узнал, что это каким-то образом было связано с кругосветным плаванием наших подводных лодок. На стенде моделировались составляющие земного магнетизма. А мы «плыли» в них. На корабле нельзя было шуметь, стучать. Моряки могли только красить, перебирать ЗИПы, «подбивать» бумаги. Словом, сплошная благодать. Вечером корабль возвращался на своё место у берегового причала. В вечернее время все свободные от вахт играли в футбол. Вокруг был
Я уже знал, что планируюсь на новостроящийся корабль – тральщик проекта 266. Этот корабль должен был идти в Севастополь и затем нести боевую службу в Средиземном море. Я зубрил ППСС, морское право и другие документы, которые могли пригодиться в будущем. Изредка днём я заходил в операторскую стенда и спрашивал, где мы сейчас. Представители науки отвечали на полном серьёзе, что тральщик огибает мыс Доброй Надежды, или же что мы у мыса Горн… Вечерами в открытые иллюминаторы каюты струился наполненный смолистыми ароматами воздух; спалось беззаботно, как в раннем детстве. В одну из суббот часов в семнадцать я отпустил в Таллинн ВСЕХ!!! офицеров и сверхсрочников до семи утра понедельника. Автобусы ходили чётко. Многие «научные мужи» с этим же автобусом убывали домой, а наутро к 8.00 уже были на службе. На всякий случай оставил с собой молодого мичмана – старшину команды мотористов, секретаря комсомольской организации корабля. До 21.00 команда наигралась в футбол. Попили чай и в 22.00 сыграли отбой. Планировал завтра походить на шлюпке под парусом вблизи корабля, устроить соревнования по плаванию и многое другое. Примерно в 24 часа прибегает рассыльный (телефон был на причале) и скороговоркой: «Оперативный дежурный передал – исполнить «Иже», исполнить «Буки», открыть вахту на ЗАС». Сыграл боевую тревогу; экстренно запустили гирокомпас, снялись со швартовых. ОД полигона (был такой!) по ЗАС передал: «Боевая тревога. Следовать в район севернее входа в бухту Хара Лахт для несения подвижного дозора». Отчего и почему – ни слова.
Но очень нажимал на слово «фактически». До утра ходили взад–вперёд по линии дозора. Поочерёдно на носовом и кормовом автоматах сидела половина расчётов. Комсорг обошёл весь корабль, внушая всем, что что-то случилось серьёзное, и что, раз офицеров и мичманов нет, то вахту все должны нести образцово и особо внимательно. Я вёл вахтенный и навигационный журналы, отвечал по ЗАС на вопросы ОД. И, конечно, – ни слова, что я один. Перед рассветом пришло приказание: «Начать контрольное контактное траление фарватеров к востоку от Таллинна». Стало ясно, что проводятся мероприятия по переводу в полную или повышенную боевую готовность. Вызвал командира отделения минёров и приказал ставить трал МТ-1. Задал длину оттяжек, буксира и другие параметры трала, исходя из глубины фарватеров. Мокрушин всегда сам зорко следил с мостика за постановкой тралов (иногда в погоне за нормативами минёры хитрили и не ставили все положенные резаки, экономя на этом время). Я также всегда подражал ему и знал все тонкости постановки тралов. Впоследствии мне однажды это пригодилось в Средиземном море. Будучи старшим – начальником штаба – на одном из тральщиков, я оказался на высоте, так как ни командир БЧ-2-3, ни минёры толком не знали, как правильно поставить трал. А тралить надо было барьер из противолодочных буёв фактически. Словом, доложил ОД, что начал траление и до темноты мотался, как белка в колесе. Благо фарватеры были заранее нанесены на секретные карты самого крупного масштаба. Фарватеры были прибрежные. Масса всяких знаков, значков и ориентиров легко позволяла иметь надёжное место каждые пятнадцать минут. Мне помогали рулевые; сигнальщик был за вахтенного офицера. Похоже, морякам даже понравилась эта игра в «войну» без начальников. Я понимал, что впоследствии начальство потребует кальки с прокладки, и крутился вовсю. Страх всё же был: а вдруг прикажут идти в Балтийск или ещё куда-то? И сколько это может продолжаться дней? Радисты слушали радио, но о войне в эфире речи не было. С наступлением темноты опять дали приказание занять линию дозора. Появилась надежда, что утром офицеры всё же как-то с помощью ОД доберутся катером на корабль.
СССР, 1970-е гг. Водоизмещение полное 790 т, мощность дизелей 10 000 л. с., скорость хода 19 узлов. Длина наибольшая 61 м, ширина 10 м, среднее углубление 3,5 м. Вооружение: четыре 30-мм и четыре 25-мм автомата, 2 РБУ, до 10 мин. Обозначение НАТО: "Натя".
К моей глубокой радости, утром в понедельник пришло радио – зайти в Хара Лахт и продолжить замеры на стенде. Около 7.30 мы ошвартовались, заняв свое место, а на корабль дружно ринулись мои офицеры и сверхсрочники из-за кустов, где они прятались и решали, как попасть на корабль. И всё сошло. Думаю, «мохнатые уши» всё же доложили наверх. Но когда недели через две я вернулся в Таллинн, об этом эпизоде никто не вспомнил. Не знаю, как командование оценило мой «подвиг», но всё сошло с рук. Оказалось, что и я внёс свою лепту в имевшие место события в Чехословакии – в подавление попытки контрреволюции. Об этом стало известно дня через два. По этой причине и переводился Флот в повышенную готовность. Мне, как всегда, повезло. А ведь этот случай мог здорово «сломать мне шею». Осенью получил приказ о назначении командиром ТЩ проекта 266. Сдал дела помощнику и убыл к новому месту службы в бухту Стрелецкую в Севастополь. Мой ангел-хранитель не раз выручал меня. Но это – тема для других рассказов.
Глава 4. ВОСПОМИНАНИЯ О БЫЛОМ
Рыба
Родился я 4 сентября 1930 года в г. Брянске. В этот день моя бабушка Александра Васильевна пошла на базар и купила рыбу, только что выловленную в реке Десна. Река тогда была ещё чистая! А женщины в воде полоскали бельё!
Придя с рыбой домой, она увидела, что одна рыба ещё жива. Это был угорь. Бабушка пустила его в таз с водой, и он начал энергично в нём плавать! Бабушка была добрая и очень религиозная, она увидела в этом добрый знак от Бога; взяла и перелила воду с рыбой в ведро и отправилась к Десне, где и выплеснула рыбу в реку, даровав ей жизнь и свободу! Этот достоверный факт ознаменовал начало моей жизни. Думаю, эта рыба и поступок моей бабушки сделали меня моряком и спасли от многих бед! 16 июня 1941 года отец привёз нас в Ленинград. Сестра была старше меня на 5 лет, и отец мечтал дать ей образование в Ленинграде. За пять довоенных дней мы успели бегло осмотреть город. Были в Эрмитаже; помню особняк Ксешинской («за дрыгоножество подаренный»), (особенно мне запомнились лица моряков, сознательно уничтожающих свой корабль!); отец рассказал мне об их подвиге; а также – мечеть, сфинксы, ростральные колонны, Невский во всём его великолепии и т.д. Поразила тихая интеллигентная публика (не в пример шумной и крикливой Москве!) Но это счастье длилось всего пять дней!
22 июня грянула война. Мы были на улице и, как и все, слушали по радио первые сводки. Вдруг к отцу подошла бабка-нищенка. Настоящая баба Яга! Нос у неё почти касался подбородка (ну вроде как у артиста Миллера, когда в кино он играл бабу Ягу!) Отец был добрый и отзывчивый человек. Он дал ей два или три рубля – сумма по тем временам немалая, на что баба Яга ответила: «Спасибо тебе, добрый человек. Война будет страшная, но ты и все твои близкие уцелеют». Сестра, ей было уже 16 лет, рассмеялась. Но отец прикрикнул на неё: «Не смей смеяться над старым человеком». Я помню это ярко и дословно. Уж очень зловещей была эта баба Яга! И что же? – Война пощадила нашу семью. Бабушка и тётя Юля последним эшелоном покинули Брянск. Половину эшелона разбомбили, и он пошёл под откос. А они уцелели! Брат 1924-го года рождения был сапёром и ни разу не был ранен, хотя его многие друзья погибли при обезвреживании мин.
Блокада
Мы остались в блокаде. И по всем законам были обречены на смерть. У нас не было ничего. Ни денег больших, ни вещей, ни, тем более, драгоценностей, что можно бы было обменять на еду. Спасло нас то, что муж сестры мамы дядя Шура был начальником цеха Кировского завода. На наше счастье где-то 20 июня его жена и дочка уехали отдыхать в деревню под Брянск к его отцу и матери. А мы временно поселились на лето в их квартире. И в самые трудные блокадные дни он смог помогать нам, а не своей семье. Недавно, читая книгу Акуловой (жены В.Конецкого) узнал, как умирающая от голода тётя Конецкого пришла к матери Конецкого, а та в довольно грубой форме отправила её домой, так как кормила своих двух сыновей, а поделиться было нечем. А на следующий день матери стало стыдно, и она сказала Виктору: «Сходи, навести тётю». Он пришёл, а та уже умерла, сидя в кресле. Такое было время, и осуждать за это никого нельзя!
Особой страницей в военной летописи Кировского завода является ленинградская блокада. Головная площадка на проспекте Стачек 47, находившаяся в 4 км от передовой на самом опасном для Ленинграда направлении, была превращена в крепость. Здесь было построено более километра баррикад, 18 дзотов, 13 минометных гнезд, 27 бомбоубежищ и блиндажей, в стенах заводских зданий пробиты бойницы и амбразуры для полусотни пулеметов. -
Кировский завод фактически стоял на передовой. Каждый обстрел уносил жизни рабочих. Это позволяло дяде изредка привезти домой котелок каши или какой-то еды. Порции отпускались утром на всех живых! Он же сумел ещё в августе привезти машину дров. Это были не дрова, а сделанные из дерева модели для форм отливок деталей. Были они сухие, из сосны, и легко кололись. Жили мы в его квартире, и этих щепок хватило, чтобы три раза в день согреть кипяток. Мы пили его три раза! Горячая вода добавляла калорий, которых не было в еде! И ещё один невероятный факт: в доме напротив (мы жили на Пушкинской, 16), глубоко в подвале из какой-то трубы немного шла вода. У крана стояли в очередь вёдра и их продвигали к крану по мере наполнения. Откуда была эта вода, понять не могу, ведь водопровод не работал. Может, это родниковая или невская вода попадала в ржавые лопнувшие трубы и шла самотёком в подвал? Словом, не надо было ходить к Фонтанке. Это экономило силы матери. Умерла бы она – конец бы и нам с сестрой. Мать была очень волевая и умная. Когда 9 сентября сгорели Бадаевские склады, то никто ничего не понял. Вдруг опустели все полки магазинов. Стали давать соевые бобы: за один килограмм сахара – один килограмм бобов, за один килограмм масла – один килограмм бобов и т.д. Мать схватила наволочку и мгновенно отоварила все карточки. Она принесла килограммов 10-15 бобов! А на следующий день пропали с полок и бобы. Немцы начали бросать листовки: «Доедайте бобы и готовьте гробы!» Сам читал! Мать понимала, что больше еды не будет. Всего только один стакан в день мочили в воде; затем рыхлые бобы я прокручивал через мясорубку, и эта масса варилась в трёхлитровой кастрюле на буржуйке. Соли было вволю. Этот «суп» – мутную воду – мы пили дважды, в обед и вечером. Утром – чай, то есть вода и плюс пайка хлеба – 125 граммов, разделённых на три равные части! Прочитав воспоминания подготов о зиме 1941 года в блокаду, я понял, что нам сильно повезло. Мы не жгли мебель, не ломали полов! Квартира-то была дяди Шуры! Не ходили далеко за водой. Когда весной 1942 года открылись школы, там раз в день кормили кашей. Тут я с удивлением обнаружил, что в классе полно совсем не измождённых детей! Я был самый страшный и дохлый. Сестра тоже. Отец (он был на казарменном положении на Кировском заводе) утешал нас: «Ведь все, кто был хуже, уже умерли. А вы остались живы. Радуйтесь этому!» В августе 1942-го нас всей семьёй отправили в эвакуацию в Сибирь. Да мы и не пережили бы вторую зиму, организмы были сильно ослаблены. Наступил новый этап жизни. Через родственников нашли адрес бабушки и тёти, – они жили в Тамбовской области. Словом, 1941-й год пощадил нас! Два года мы прожили в Сибири. В Бердске весной я окончил пятый класс. Сосед-десятиклассник Вова Шарнин, уходя в армию, подарил мне на память книгу «Модели военных кораблей».
Поскольку, предполагаем, сей сюжет будет интересен для юных читателей, приведем ссылку на одну из имеющихся в инете более поздних книг аналогичной тематики -
А также - (1926-1996). Почётный член Русского общества по изучению проблем Атлантиды. Писатель, судомоделист (Москва).
Это была чудесная довоенная книга, где описывался не только способ изготовления и окраски моделей, но и подробные чертежи эсминцев и крейсеров. Описание и вид кнехтов, вьюшек, трапов, ну и всего, что имеется на верхней палубе. А в конце был огромный словарь морских слов от «анкер» до «якорь». Я мгновенно выучил эту книгу наизусть, в том числе и все термины. Придя на флот, я много знал такого, о чём и не слыхивали мои товарищи.
Излишне говорить, что Миша Хрущалин на рыбий жир не может смотреть до сих пор. Да и вряд ли кто из нас отважится отведать его еще раз. А вот лягушек, в их французском варианте, кое-кому удалось попробовать. Оказалось – вкусно.
Да, столовая была тем местом, где мы получали и первые обиды, и первые уроки жизни. И вовсе не случайно воспоминание о первом обеде Володя Полынько пронес через всю жизнь. И не случайно Слава Калашников, когда в 2004 году дочь принесла домой банку консервированных груш, вспомнил именно детство, хотя подобные консервы сопровождали нас всю службу: и на подводных лодках и в отдаленных гарнизонах. Несколько лет назад преуспевающий Валя Овчинников встретил нашу официантку тетю Юлю, теперь уже – престарелую женщину. Поговорил. Его добрые слова были для нее целебнее лекарств. Такова она, оказывается, вкусовая память!
***
Нахимовцы, как и все дети, иной раз заболевали. Тогда надо было записаться в ротную книгу больных и идти в санитарную часть. Санчасть находится под актовым залом. Она была хорошо оборудована: зубной и рентгеновский кабинеты, лаборатория, небольшой лазарет с боксом. В 1945-1948 годах возглавляли медицинскую службу полковник В.Р.Баудер, его племянник Валя Баудер по кличке Молоток, уже закончивший 5-й класс, некоторое время учился с нами, но был переведен на класс старше. Из тех, кто командовал санчастью в наше время, запомнился подполковник С.И.Кляус, а из персонала – рентгенолог, чья фамилия ускользнула из памяти, но он был знаменит тем, что снимался в фильме Козинцева «Гамлет». Он играл на свирели в сцене пира во дворце. Но всё-таки особым почетом у нас пользовался ротный врач, призванный следить за здоровьем воспитанников своей роты. О нашей роте все семь лет заботилась Алевтина Дмитриевна Будникова. Алевтина Дмитриевна была очень доброй и отзывчивой женщиной. Она всегда к нам относилась с любовью, а мы ей платили взаимностью. К своему врачу мы шли со своими детскими хворями. Миша Московенко, да и не он один, любили болеть. Полежать в санчасти. Поесть витамины и поспать вдоволь. Если болезнь ничем серьезным не грозила, то - вырваться на миг из водоворота будней и отлежаться в тихой заводи лазарета – о чем еще мечтать!
Врач А.Д.Будникова. 1980-е годы.
С болезнями типа ОРЗ справлялись в лазарете, а в сложных случаях ребят отправляли в специализированные лечебные заведения: инфекционную больницу им. С.П.Боткина, детскую им. К.А.Раухфуса и т.д., но чаще всего – в Военно-морской госпиталь на проспекте Газа (теперь это – Старо-Петергофский проспект). Иной раз случались эпидемии гриппа, которые при тесном, хоть и не стесненном обитании распространялись в училище молниеносно. Тогда уж под лазарет выделялись отдаленные учебные кабинеты, а то и целые коридоры. И, надо отдать должное, училищные медики с этими напастями успешно справлялись. Алевтина Дмитриевна сама часто заходила к нам в роту. Одно время у нас была в ходу одна опасная забава. Задерживая разными способами дыхание, можно было на очень короткое время «вырубиться» – потерять сознание. Процесс вхождения в транс и выхода из него для нас со стороны выглядел смешно. Но можно представить состояние Алевтины Дмитриевны, когда однажды на перемене она увидела результаты наших экспериментов.
Во время очередной эпидемии гриппа больные со своими койками переселяются в помещения учебного корпуса. Слева направо: М.Титов, Г.Малахов и А.Стражмейстер. 1965 год.
За здоровьем воспитанников следили тщательно. Периодически проводили ультрафиолетовое облучение, для чего в спортзале выставлялась маячная лампа, и нас выставляли перед ней по кругу, и при этом, что было самым интересным, давали темные очки. Особой заботой было состояние зрения воспитанников. Оно уже с первых лет существования училища вызывало тревогу у врачей. Предпринимались все меры, потому что снижение зрения – потеря будущего командира. Плафоны в классах периодически менялись на более современные: сначала матовые шары, затем стеклянные колокольчики, а потом и металлические кольца. В постоянной готовности находился электрик со стремянкой, перегоревшие лампочки мгновенно заменялись. Врачи ходили по классам с люксометрами. А зрение у ребят все равно падало. Это – загадка. Сами ребята решали ее по-своему. Чтобы все за время учебного года смогли равномерно посидеть у окон, мы каждую четверть попеременно передвигались из ряда в ряд. Но и при этом хотелось сидеть у окна самую длинную третью четверть или четвёртую, когда наступает весна и смотреть на уроках в окно одно удовольствие. И все-таки по состоянию зрения (ниже 0,5) после 7-го класса были отчислены: Белоусов, Стародубцев, Иволгин, Проценко, Михотайкин, Листруков. А в начале 11-го класса мы проходили предварительную медкомиссию на предмет дальнейшей годности для военной службы на различных кораблях. От этого зависел и дальнейший выбор военной специальности, то есть, в какое высшее училище поступать. Естественно, что самые высокие требования по здоровью предъявлялись к будущим подводникам. Один из них В.Калашников был признан годным для службы на подводных лодках с ядерными энергетическими установками, но при условии удаления гланд до окончания Нахимовского училища. И таких набралось несколько человек. Гланды им удаляли в военно-морском госпитале. Вернувшись через три дня в училище, Слава пожаловался Алевтине Дмитриевне на то, что при еде было всё-таки больно глотать. «Она меня осмотрела, дала, как я и ожидал, освобождение от физзарядки и приборок, а в придачу выписала мне глубокую вместо обеда.
Сначала это было здорово, но вскоре я почувствовал, что стал заложником сметаны: и отдавать жалко, и чего-то еще хочется. Алевтина Дмитриевна меня застукала при попытке совместить и то, и другое. И лафа на этом прекратилась».
***
Еще одним, маленьким, но важным для нас местом была парикмахерская. В этой связи вспоминается короткометражный сатирический фильм «Секрет красоты». Суть его в том, как парикмахер-практикантка (ее играет молодая Тамара Носова) использовала в качестве экзаменационного экземпляра своего друга (Олег Анофриев). Сначала у подруги не получилась «полька», затем она завалила и «полубокс». А всё закончилось «боксом». Вошел он в салон со стильными тонкими усиками и мощным коком на голове, а вышел с едва заметной челочкой. У нас все было наоборот: сначала нас стригли под ноль, затем с седьмого класса разрешили носить чёлочки, а с 9-го – полубокс и польку. А все нормальные люди в то время носили некое подобие кока, то есть были волосаты. И парикмахером у нас был опытный Алексей Александрович Овчинников – дядя Леша. Массовые стрижки под ноль, он производил в ротных помещениях и бесплатно, а «модельные» стрижки – у себя в парикмахерской. Его маленькая парикмахерская и он сам пользовались благоговейным почтением. От него зависело, как ты будешь выглядеть. В парикмахерской стоял шахматный столик, и взрослые любители шахмат заходили к нему на «партейку».
Продолжает рассказ об Алексее Александровиче его сын Валя Овчинников. «В лагере с 1949 года по 1965 год отец жил на жёлтой даче, а затем приобрел в поселке Ганино-2 (недалеко от зверосовхоза) баньку, которую впоследствии перестроил в жилой домик. Нахимовское озеро и лес вблизи озера удивительно живописны, не было людей, кто был бы равнодушен к этим местам; вблизи домика отца позднее и я поставил свою дачу. Пока он работал в училище, он ездил на все парады в Москву, более пятидесяти раз, менялись начальники, нахимовцы, старшины, а он дважды в год ехал, как ехали повара, официанты, сапожники, портные, как ездил П.А.Буденков. Вместе с нахимовцами он был на экскурсиях в Кремле, в музеях Москвы, в театрах Москвы и в концертных залах. За эти годы можно было увидеть и услышать многое. Например, тех хоккеистов и футболистов, кто блистал в 1950-1970 годы, тех артистов, кто выступал в театрах, музеи, которых сегодня нет (Музей подарков Сталина, например). Отец был очень трудолюбив, чтобы содержать семью он работал (и не только в училище) ежедневно по 12-14 часов, в свой первый отпуск он пошёл только в 1964 году всего на 2 недели. Он был исключительно сдержан в оценке окружающих, любил и понимал юмор, часто шутил, его шутки никого не обижали. Со многих в училище он не брал денег за обслуживание: с руководства училища, командиров и старшин рот, с офицеров и мичманов нашей роты, со своих друзей, поэтому ему приходилось зимой стричь соседнее зенитное училище и академию Можайского, а летом все пионерские лагери Нахимовского озера. Он обслуживал многих высоких чинов ВМФ и ВС страны. Среди них адмиралы: А.Е.Орел, Ю.А.Пантелеев, Н.И.Виноградов, И.И.Байков, В.Ф.Трибуц, В.А.Касатонов, Н.Д.Сергеев и др. Среди клиентов отца были известные в стране люди: спортивный комментатор В.Набутов, актёр В.Меркурьев, командир партизанского отряда Д.Медведев (у него воевал разведчик Николай Иванович Кузнецов) и многие другие люди». А с 1958 по 1965 год его клиентами были мы, и многие из нас помнят на своей голове прикосновение его теплых и ласковых, а, когда надо, то и твердых рук.
***
Основное время мы проводили в классах. В учебном корпусе для каждой роты было хоть и не изолированное, но строго очерченное место. Часть коридора с туалетом и три классных помещения. Для командиров и учителей – канцелярия. У нахимовцев, как и у всех интернатовцев, есть одна особенность: они не носят из дома учебники, поэтому у них нет портфелей. Учебники каждому выдаются в библиотеке учебного отдела, и хранят их в специальных шкафах, на отведенном каждому в алфавитном порядке месте. Эти шкафы с аккуратно разложенными по полкам книгами стоят в классных помещениях. У нас было их два и между ними – стол для газет. Над столом висит щит с всякими классными атрибутами: расписанием занятий, графиком дежурств и пр.
Вице-старшина 2-й статьи Виктор Градосельский в классе. 1965 год.
В разные годы в классах были и другие детали, о которых мы расскажем попутно. В младших классах мы сидели за партами. В старших - за столами, по два человека. Первое, довольно короткое время в нашей роте была оборудована игровая комната. Это явление настолько неординарное, что не все его и помнят. И все же такая комната была. Посередине комнаты стояло сооружение, которое можно было назвать тренажером по вождению автомобиля. Электромотор вращал ленту с нарисованной на ней извилистой дорогой. А по дороге «бежал» маленький автомобиль, который через систему рычагов управлялся с помощью рулевого колеса. Прообраз современной электронной игры. Вдоль стен комнаты стояли шахматные столики, разные настольные игры. Нешуточные страсти разыгрывались за настольным хоккеем. В деревянной коробке были сделаны прорези, куда вставлялись фигурки хоккеистов, выпиленные из фанеры и насаженные на проволочные ручки. Снизу за ручки их держали и гоняли по прорезям члены команд, вместо шайбы – пластмассовая шашка. Игроки вполне отождествляли себя со своими фанерными двойниками, игра была жесткой и зачастую заканчивалась потасовкой. По этой причине хоккей выставляли в коридор, поскольку он плохо сочетался с игрой на пианино. На этом инструменте, к слову сказать, «тренировались» все, кому не лень. Но иногда устраивали джазовое трио офицеры-воспитатели: Б.А.Кузнецов, В.А.Невзоров, В.В.Тарбаев. Очень скоро эту комнату ликвидировали, как архитектурное излишество. А та машина еще некоторое время стояла в коридоре спального корпуса. Вспоминается еще одно «игровое» мероприятие - празднование теперь уже нашего профессионального праздника, Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота. Конец февраля был холодным, и когда нас привезли в продуваемый насквозь то из автобусов нам вылезать не хотелось.
Но когда воспитатель достал из кармана пачку билетов на аттракционы и раздал каждому по несколько штук, ситуация изменилась. Тут стало не до мороза... Из всех аттракционов запомнились американские горки. Но уж душу отвели на всех остальных «качелях-каруселях». Другого такого случая в жизни не было.
***
Поначалу казалось, что все помещения в училище существовали для того, чтобы делать в них приборку. На флоте есть два вида приборок: большая или мокрая – с мытьём переборок и всех палуб, и малая – только с вытиранием пыли [4]. Малую приборку мы делали каждое утро. В классах подметали, ровняли столы, мыли классную доску, мочили тряпку для этой доски, доставали, а чаще воровали у соседей мел и др. Делали приборку и в ротных помещениях, и на трапах, и прочих местах. Наши приборки организовывались с учетом нашего возраста. В первое время приборку в коридоре и в гальюне делала уборщица. Об их существовании упоминается в приказах начальника училища: «5 марта 1958 года нахимовец X, поспорив с нахимовцем Y на 20 порций компота, очистил свой желудок в ботинок, принадлежавший уборщице 4 роты…». По счастью этот приказ не имеет к нам прямого отношения. В существовании уборщиц сомневается и М. Хрущалин, поскольку едва он поступил в училище, ему был представлен В.Коновалов, как «главный гальюнщик». Видимо, на этом этапе Володе досталось изрядное количество нарядов на эту не самую благородную работу. Одно другого не исключает. Очень скоро штаты ротных уборщиц были сокращены, и тоже с воспитательной целью: чтобы привить нам трудолюбие. Безусловно, что для ребятни приборки были мощным средством воспитания. Речь не идет о неотвратимости наказания. Приборки элементарно приучали нас не только к самообслуживанию, но и к обыкновенной работе, к тому, что любую работу, даже неприятную, лучше надо сделать хорошо и сразу, да и нет приятных и неприятных работ, есть просто работа. В этом нас старались убедить командиры. Причем делали это собственным примером. О первых таких примерах вспомнил А.Белогуб:
«Помню как кто-то из мичманов, кажется Саратов, учил меня мыть писсуар и унитаз (не слишком приятое занятие). Засучил рукава и голыми руками отдраил по одному до блеска, сопровождая показ назиданием. Всю службу с писсуарами и унитазами у меня проблем не было».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
И вот в одном из таких «наездов» училище подверглось проверке. Обычно уволенные в город строем шли до ворот, а там следовала команда «разойдись!», и все уходили в город. При возвращении уволенных на КПП никто не проверял. Они свободно шли в роты и там докладывали дежурному о своём прибытии. Так было всегда. И вот какой-то проверяющий капитан первого ранга вдруг решил лично встречать прибывающих из увольнения курсантов на КПП. Ему был выделен курсантский патруль из трёх человек во главе со старшиной 2 статьи. Дальше рассказываю со слов патрульного, своего друга Юры. На КПП стоит проверяющий; патруль – в двух-трёх шагах в сторонке. Каждого возвращающегося из города проверяющий останавливает, осматривает, чуть ли не обнюхивает и требует предъявить увольнительную записку. Все удивляются, но чётко рапортуют о прибытии; отпущенные следуют в свои роты. Вдруг где-то около 23ч. 45м. появляется невзрачный, щуплый и незаметный первокурсник. Проверяющий подзывает его, и, осмотрев, требует увольнительную. Тот таращит глаза и начинает тихо лепетать: «Ах, увольнительную? Где же она у меня?» и начинает шарить по карманам. Не найдя ничего начинает расстёгивать верхнюю пуговицу бушлата. И вдруг приседает на четвереньки и издаёт страшный оглушительный визг: «И-и-и – Их!», что означало: «Была не была!!!» Визг настолько резкий, оглушительный и отчаянный, что капраз остолбенел. А курсант тем временем берёт с низкой стойки старт и бежит стометровку в сторону санчасти (ближнего дома; за ней – склады, кочегарка и т.д.). Прошло несколько секунд – полминуты, пока проверяющий опомнился, после чего он затопал ногами и заорал патрульным: «Догнать!! Догнать немедленно!!!...»
Расположение Черноморского Высшего Военно-морского училища имени П.С.Нахимова
Те побежали, но им мешали палаши (да они не особенно и старались догнать!) Словом, самовольщик исчез. Проверяющий приказал построить весь первый курс; особенно придирчиво осматривал «шкентелей» (малорослых). Но самовольщик так и не нашёлся. Что его заставило переться напропалую через КПП, не знаю. А может, он так и делал всегда. Но его приём оглушить всех своим бесподобным визгом «И-и-и–Их!) сработал блестяще! Возможно, он и дальше успешно пошёл по служебной лестнице. Кто знает!!!
Курс третий – КАК КУРСАНТА СПАСАЛИ И ПАЛАШ ИСКАЛИ
Была зима второго курса, конец января или февраль. Снегу в том году выпало много – в ложбинах по пояс. Я – старший – и три курсанта несли службу патруля на конечной остановке автобуса у училища. Было где-то 23 часа. Курсанты уже возвращались из города. Из подошедшего городского автобуса вышла старушка, подошла к нам и сказала: «Там на предыдущей остановке ваш курсант сильно пьяный. Как бы он не замёрз, или саблю свою не потерял….» Мы быстро впрыгнули в почти пустой автобус, и он помчал нас в сторону города. На следующей остановке мы сошли. Никакого курсанта не увидели. Но решили пройти вдоль дороги. Через 30-40 метров увидели глубокие следы, которые по ложбине вели в сторону Херсонеса. Пошли по следам и метров через 500 увидели фигуру. Это был курсант 4-го курса. Лицо у него было разбито, руки тоже в крови. Но главное, на поясном ремне у него болталось только ушко от крепления палаша, палаш был оторван. Мы схватили курсанта и как можно быстрее притащили к стене училища в метрах пятидесяти правее КПП. Одного гонца я послал в роту с увольнительной и служебной книжкой. Ватага курсантов из роты 4 курса перебросила курсанта через забор и отнесла в свою роту, а человек шесть вместе с одним из моих патрульных отправились искать палаш. Через час мой патрульный вернулся в роту (мы уже ложились спать) и доложил, что палаш нашли в снегу. По-видимому, что-то ещё соображавший курсант не хотел идти через КПП, а пошёл на стадион, чтобы перелезть через забор. Но вышел на одну остановку раньше и шёл в сторону Херсонеса. В снегу упал с высокого обрыва, зацепился при этом и он оторвался. Это замедлило падение, а снег был глубокий. Он только разбил лицо и ободрал о камни кисти рук.
На следующий день курсант пришёл к нам в роту и попросил показать ему старшего патруля. Он поблагодарил меня, я скромно ответил, что каждый курсант на моём месте поступил бы так же… Дистанция между 2-м и 4-м курсами была в то время большая… Больше мы не встречались, а фамилии и факультета его не помню.
Глава 3. О СЛУЖБЕ МОРСКОЙ
КАК МЫ ЦАРЬ-ПУШКУ ОСМАТРИВАЛИ
Было это в 1960-м или 1961-м году. Хрущёвская оттепель. Кремль (точнее, его маленький кусочек) открыли для осмотра. Группа офицеров приехала из Таллинна в Москву за молодым пополнением. Было решено день погулять по Москве, а уже вечером явиться в Военкомат на окраине Москвы. Разбились на несколько групп по интересам. Наша группа состояла из 5 человек. Возглавлял её дивизионный штурман капитан-лейтенант Ежов. Остальные в группе были моложе его. Возникла идея пойти осмотреть Кремль. У каждого был пистолет ПМ и 16 патронов, о чём была сделана отметка в командировочном предписании. Молодость глупа. На резонное предостережение, что соваться в Кремль с оружием нехорошо, Ежов ответил: «Пронесёт!» Приказал снять ремни и одеть их под шинели. Мы благополучно миновали Спасские ворота, когда к нам подошёл крепкий старичок и ласково спросил: «Товарищи офицеры, а что это у вас под шинелями торчит?» Что это был работник КГБ, у нас сомнений не могло возникнуть. Мы, стараясь как можно простодушнее, ответили: «Пистолеты». Он сказал, что в Кремль входить с оружием нельзя. На вопрос: «Как быть, мы проездом и хочется в Кремль?» он коротко ответил: «Идите и сдайте оружие в камеру хранения». – «А разве таковая есть?» – «В Кремле всё есть», – ответил он. Действительно, за Мавзолеем – маленькая низкая башня. Ступеньки ведут вниз в подвал. Мы с опаской спустились туда. Крошечная комната отгорожена барьером, сейф и подполковник. Мы робко спросили, можно ли сдать оружие. «Можно и нужно» – ответил он. После чего внимательно изучив документ каждого, повесил кобуру на вешалку, а пистолеты убрал в сейф. У меня номер на пистолете и номер на обойме не совпадали. Он удивился, словно увидел чудо. На вопрос, почему у меня не свои обоймы, да ещё и разные, я простодушно ответил, что командир корабля хранит пистолеты в сейфе, а обоймы – россыпью в ящике стола. «Ну и кабак же у вас на Флоте!» – искренне удивился дежурный. Сдав оружие, мы потоптались у барьера, вопросительно поглядывая на дежурного. «Чего вам ещё?» Мы намекнули, что надо бы получить что-то взамен оружия, хотя бы номерок или карточку-заместитель. «Вот ещё! Это Кремль, а не Большой театр. У нас всё будет цело». И он выпроводил нас. Через час, осмотрев двор Кремля и мы вернулись за оружием.
В старых документах пушка называлась “Дробовиком”. Это, а также конструкция ствола позволяют предположить, что пушка предназначалась для стрельбы картечью. В силу исторических обстоятельств Царь-пушке ни разу не пришлось участвовать в боевых сражениях. Четыре ядра, сложенные пирамидой у ее подножья, носят декоративный характер, они полые внутри и были отлиты вместе с лафетом из чугуна в 1835г. на заводе Берда в Петербурге.
УВЫ! Железная дверь наглухо закрыта и никаких табличек на ней нет. Тогда мы сходили в Третьяковку и через два часа вернулись (на сердце было смутно). Дверь закрыта! Мы начали хохотать нервным хохотом. Под вечер, наконец, дверь открылась. Там сидел другой офицер. Мы робко спросили, можно ли забрать оружие? В ответ получили: «Ах, это те разгильдяи, у которых номера не совпадают!» Получив оружие, мы стремглав от этого места – в Военкомат. Больше смотреть Царь-пушку нам уже не хотелось!!! Уже теперь пришла в голову мысль: «Может, из Москвы звонили в Таллинн и уточняли наши данные???»
МОЯ ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА
Светлой памяти Дмитрия Константиновича МОКРУШИНА
Офицером я служил при трёх командирах. Первый и второй не оставили по себе тёплых чувств. Один из них – статный красавец, капитан-лейтенант. Вся беда заключалась в том, что жена его – актриса, и жила в Москве, а он холостяковал в Таллинне. Настроение у него всегда было плохое. И это вымещалось на офицерах. Однажды по какому-то ничтожному поводу в сердцах он грохнул электромегафоном об палубу. А мне пришлось потом долго сочинять легенду о том, что сигнальщик на качке уронил его с марсовой площадки, – для того, чтобы списать эту груду металлолома. Все облегчённо вздохнули, когда командир убыл в Москву к жене в связи с переводом по службе.
Второй командир пил по-чёрному и тоже вымещал своё похмельное зло на офицерах. Словом, служба особых радостей не приносила. Всё изменилось, когда пришёл третий командир. Дмитрий Константинович родом с Кубани. Отец его – грузчик, мать – домохозяйка. Был он всего на три года старше меня. Но два года блокады плюс два года моей срочной службы приводили к тому, что я отстал от него на несколько лет в офицерской службе. Более интеллигентного, храброго, умного, спокойного и выдержанного человека я не встречал, и сразу влюбился в него. Служба превратилась в сплошной праздник. При том требовал он строже своих предшественников. Никогда не повышал голоса. Не придирался к мелочам. Офицеры, мичмана и экипаж просто боготворили нового командира. Никто из нас не мог его подвести. Буквально через пару лет наш «МТ-131» был объявлен отличным кораблём, лучшим на бригаде. Всю жизнь я старался во всём походить на Дмитрия Константиновича. Это был мой идеал командира. Он горячо любил свою жену и детей. Не пренебрегал случаем сойти на берег, но не забывал и об отдыхе офицеров. Характерный случай. Мы в море. Изрядно устали. Идёт в Таллинн рыбацкий сейнер. Командир подзывает сейнер, меняем спирт на рыбу… Приказание мне: «Прыгай на сейнер! Иди домой, отдыхай два дня, но потом буду отдыхать я». Такое забыть невозможно… При нём я стал помощником, служил с ним 5 лет, пока он не вывел меня в командиры. Я первым из помощников на бригаде сдал зачёты на самостоятельное управление кораблём. Первым получил звание капитан-лейтенанта, и в 1965 году стал самым молодым командиром корабля в 94-ой бригаде тральщиков. Всё это, конечно, были заслуги Дмитрия Константиновича.
Любил он и пошутить… Пример. 31 декабря. Мокрушин дома. Я – старший на корабле; встречаем Новый год. Вдруг вахта докладывает: «Старшего ТЩ-131 срочно вызывает к телефону Штаб ДКБФ!» Я – бегом. Беру трубку. Незнакомый голос, официально: «Это Штаб ДКБФ. С кем я говорю?» Бодро отвечаю: «Старший на корабле старший лейтенант Сильвестров!» Тот же голос: «За успехи в БП и ПП, достигнутые вашим кораблём, Вам досрочно присвоено воинское звание капитан-лейтенанта!» Я ошалело молчу и только дышу в трубку. Так проходит секунд тридцать, и только тогда слышу голос Мокрушина: «Ну, как ты пережил эту новость?» Слышу дружный смех гостей командира. Обидеться за такую шутку я не мог. Слишком любил командира. Бывали шутки и более рискованные. Корабль в море. Сдаём задачу «ПЛО-2». Выходим в атаку на подводную лодку. Бросаем серию ручных гранат, имитируя бомбометание. Гранаты старые – РГД-42. Ещё военные. Только тело гранаты и рукоятка. Беру гранаты из ящика, взвожу их поворотом рукоятки. Командир с мостика бросает за борт. Атака окончена. В ящике осталась одна невзведённая граната. Мокрушин берёт её в руки и, повернувшись к офицерам штаба дивизиона, вдруг кричит: «Что же ты, помощник, бросил взведённую гранату на мостике?» Я точно знаю, что её не взводил. Но не успеваю открыть рта, как он говорит: «Сейчас она будет за бортом». Нарочно широко размахивается и, сделав вид, что граната зацепилась за ванты мачты и вырвалась из его рук, роняет её на палубу мостика; граната падает и крутится! Флагштурман мгновенно садится на корточки и весь съёживается (невероятно так сократиться!), прячется за дубовый нактоуз главного компаса. Связист издаёт невнятные звуки: «Ё…ё …ё» и пытается бежать. Массивная фигура замкомдива застывает на месте. Глаза у него выпучиваются, челюсть отвисает. Лицо его моментально превращается в лицо дуче Муссолини, каким его показывают в документальном кино. Длится это несколько секунд. Мокрушин спокойно поднимает гранату и говорит: «Извините, ребята! Это я пошутил!» Штурман перенёс эту травму легко, связист неделю болел животом. А замкомдива грозился привлечь командира к партийной ответственности. Не миновать бы Мокрушину парткомиссии.
И вот случилось чудо! Через несколько дней на корабле, сдававшем задачу ПЛО в Балтийске, роняют на палубу гранату. Уже по-настоящему. Рядом стоит Флагарт (крупный мужчина! ) бросается на него своей грудью и закрывает широкой спиной, прижимая Орла к надстройке. Граната взрывается, осколки в спине у флагарта. Он остался жив. Орёл сказал, что пока я жив, он ни в чём не будет нуждаться. (Это я пишу со слов очевидца). Появляется приказ по флоту, в коем предписывается отныне бросать гранаты не с мостика, а только с юта! В этой обстановке созывать парткомиссию сочли нецелесообразным. Но политотдел долго ещё дулся на Мокрушина. А вот пример удивительной находчивости и быстроты реакции Мокрушина. Наступила хрущёвская оттепель. Решено показать в Таллинне один из кораблей английскому военному атташе. Неделю мы лизали корабль. Политотдел бригады и Базы вместе с особым отделом вывернули корабль наизнанку! Убрали всю наглядную агитацию. Нигде нет даже намёка на «звериное лицо» капитализма. Атташе ходит по кораблю, не верит, что на вьюшках на рострах не тралы, а пеньковые тросы, и т.д. и т.п. Наконец, финал. Офицеры штаба базы, бригады идут на обед. Стол сверкает ресторанной едой и посудой! Всё хорошо. Атташе ест. Пьёт. Насытившись, отваливается в кресле, и вдруг у него от изумления вываливаются глаза. Он тычет пальцем в картину и вопрошает: «Что изображено на этой картине?» А над диваном в золотой раме маслом – огромное полотно кисти советского художника. Уничтожение английского эсминца «Витторио» в 17-м или 18-м году нашей красной подводной лодкой «Пантера». На первом плане – перископ лодки, а на втором – взрыв и переломившийся пополам эсминец уходит под воду! На его мачте развевается Британский флаг! Картина эта висела со времени постройки корабля и так уж примелькалась, что никто уже и не обращал внимания на неё. Наступила зловещая тишина. Весь штаб Базы, особый отдел и сам атташе внимательно смотрят на командира. Мокрушин мгновенно находит выход и отвечает: «Это эпизод из Отечественной войны на Севере: союзники проводят к нам конвой, подвергшийся атаке подводной лодки. Эсминец – союзный, лодка – немецкая». Облегчённый вздох штаба. Атташе, конечно, не верит, но сказать ему уже нечего. Так благополучно закончился смотр. Хотя потом долго пинали командира, как не усмотревшего и вовремя не заменившего картину.
Вот таким был мой идеал командира, человека, товарища, юмориста, любимого начальника. Светлая ему память!
Должность начальника училища оставалась вакантной с августа 1952 года по январь 1953-го. Последним начальником стал контр-адмирал Новиков Николай Дмитриевич. Вновь обратимся к замечательному справочнику В.М.Лурье "Адмиралы и генералы Военно-Морского флота СССР: 1946-1960." (М.: Кучково поле, 2007.):
НОВИКОВ Николай Дмитриевич [20.10. 1908, г. Армавир, ныне Краснодарского края, 4.2.1980, Москва]. Русский; контр-адмирал (3.11.1951); в ВМФ с 1933; член компартии с 1932. Окончил судоводительское отд-е Мор. политехникума в г. Ростове-на-Дону (10.1928-5.1931), УОПП им. С. М. Кирова ВМС РККА (10.1933-2.1935). Плавал на судах Совторгфлота Черного моря. 4-й, 3-й, 2-й и ст. пом. капитана. Штурман дальнего плавания. Пом. ком-ра ПЛ «Л-4» (2-4.1935), дублер ком-ра, ком-р ПЛ «А-1» (4.1935-2.1938), «Д-6» (2.1938-10.1939), 12-го ДПЛ ЧФ (10.1939-2.1941), 1-го ДПЛ 1-й БПЛ ЧФ с февр. 1941. В этой должности вступил в Вел. Отеч. войну. Ком-р 1-го ДПЛ объедин. БПЛ (9.1942-6.1944), нач-к штаба 1-й БПЛ (6.1944-11.1945) ЧФ. Будучи ком-ром ДПЛ, совершил 15 боевых походов на подлодках д-на, продолжительностью 30-40 суток каждый, с молодыми командирами подводных лодок, не имевшими боевого опыта по минированию вод у побережья пр-ка и в боевых действиях на коммуникациях. В распоряжении УК ВМФ (11.1945-2.1946). Ком-р ОВР ВМБ Поти Кавказ. МОР (2.1946-3.1947), в распоряжении команд, флотом (3-7.1947) ЧФ, 5-го ВМФ (7-8.1947). И. д. зам. нач-ка отдела ПП (8.1947-3.1948), ком-р учеб, д-на ремонтирующихся ПЛ (3-12.1948), УО ПП (12.1948-6.1951) 5-го ВМФ, 152-й бр 21-й ДПЛ ЧФ (6.1951-12.1952). Нач-к Тбилисского нахимовского ВМУ (12.1952-11.1955). Нач-к ВСОК — зам. нач-ка 1-го ВВМУ ПП в Ленинграде (11.1955-3.1956). Зам. нач-ка УК ВМФ (3.1956-7.1965). Из аттестации (1962): «Руководство работой вверенных ему отделов осуществляет правильно. Для решения всех основных вопросов по работе с кадрами организует выезды на флоты. Неоднократно лично выезжал на флоты с комплексными проверками кадровой работы и для оказания практической помощи кадровыми органами в их работе на местах. В период проводимых больших организационных мероприятий и сокращения численности офицерского состава в ВМФ удалось значительно омолодить офицерские кадры корабельных соединений, сохранить опытные боевые кадры на основных руководящих должностях». С июля 1965 в запасе по болезни. Награжден 3 орд. Красного Знамени (1942, 1944, 1953), орд. Ушакова II ст. (1945), Отечественной войны I ст. (1944), Красной Звезды (1949), медалями.
Похоронен на Некролог: Красная звезда. 13.2.1980. Лит.: Бережной С. С. Корабли и суда ВМФ СССР 1928-1945. Справочник. М., 1988. С. 43, 44,70; Боевая летопись Военно-морского флота 1943. М., 1993. С. 556. Архив: ЦВМ А, личное дело № 56844; ф. 3, оп. 52, д. 3, л. 56; оп. 69, д. 1, л. 187; ф. 14, оп. 55, д. 95, л. 106.
Небольшая цитата из ранней публикации -
А рассказать о подводных лодках Николаю Дмитриевичу, "бате", было что. Накануне Великой Отечественной войны капитан 3 ранга Н.Д. Новиков командовал 1-м дивизионом 1-й бригады подводных лодок. Дивизион базировался на Севастополь, а с первых чисел ноября 1941 года — на Поти. В августе — сентябре 1942 года под командой уже капитана 2 ранга Н.Д. Новиков в состав дивизиона и до конца войны входили «эски». "Следует отметить, что результативность наших подлодок на Черном море была ниже, чем на Балтике и, тем более, на Севере. На первом этапе войны это объяснялось, в частности, ограниченным объемом судоходства противника, на втором — усилением неприятельской ПЛО и слабостью ремонтной базы кавказских портов, куда вынуждены были уйти черноморские субмарины. К сожалению, свою роль сыграл и уровень боевой подготовки экипажей, в ряде случаев оказавшийся явно недостаточным."
Удалось найти свидетельство командирских и педагогических качеств Николая Дмитриевича Новикова в книге воспоминаний вице-адмирала Азарова Ильи Ильича Эпизод относится к периоду героической обороны Севастополя. "... «Подготовлен для самостоятельного управления подводной лодкой и умело управляет ею. В бою спокоен, решителен и смел». Так аттестовал Трофимова командир 1-го дивизиона бригады подводных лодок Черноморского флота капитан 2 ранга Н. Д. Новиков, который был на лодке в боевом походе и наблюдал за действиями командира. ..."
(21 января 1912 – начало декабря 1943). Командир «Д-5» (май 1942 – апрель 1943), «Д-4» (с мая 1943). Погиб в море вместе со своим кораблем.
Боевой счет «С-33» удалось открыть только в десятом боевом походе (позиция № 73 у мыса Тарханкут, обеспечивающий командир 1-го дивизиона ПЛ капитан 2 ранга Новиков Николай Дмитриевич), где подводная лодка должна была действовать совместно с авиацией. 20 апреля 1943 года субмарина самостоятельно обнаружила конвой, шедший из Севастополя в Констанцу и атаковала румынский транспорт «Suceava» (6.876 брт) из его состава. В пароход попали две из трех выпущенных торпед, и судно скрылось под водой, унеся с собой груз металлолома, пустых бензиновых бочек и 28 членов экипажа. «С-33» подверглась контратаке кораблей эскорта, но ей благополучно удалось уйти, отделавшись незначительными повреждениями.
Гибель транспорта «Сучава». художник В.А. Печатин. Открытка.
Чуть позже портрет Н.Д.Новикова интереснейшими подробностями дополнит Э.Г.Карпов, вернемся к его книге.
Эдуард Карпов. Я ВЫРОС В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ. Санкт-Петербург 2007.
ОТРОЧЕСТВО. Продолжение.
Структура училища обеспечивала совмещение строевой жизни и учебного процесса. В строевом отношении нахимовцы распределялись по взводам и ротам. Роты соответствовали классам общеобразовательной школы: первая рота — десятый класс, вторая — девятый и так далее, всего — шесть рот. Рота состояла из взводов, в каждом из которых было 20—25 нахимовцев. В учебном отношении взводы назывались классами. Нумерация классов имела четкую мнемонику: номер класса состоял из трех цифр, первая из которых обозначала номер роты, вторая — номер класса общеобразовательной школы, а третья — номер взвода. Например, номер класса 472 означал, что это — второй взвод четвертой роты (седьмой класс школы). Попав, скажем, во второй взвод, нахимовец все годы обучения был в этом втором взводе, но номера его роты и класса каждый год менялись: начав учебу в 652 классе шестой роты он заканчивал ее в 112 классе первой роты. Система нумерации классов позволяла хорошо ориентироваться в структуре нахимовских подразделений — все было четко и понятно. Училище находилось в центральной части города на тихой улице Камо и занимало большое добротное трехэтажное здание, в котором когда-то находилась престижная гимназия, и еще одно небольшое здание, в котором размешались спальни младших рот. Позади основного здания был большой заасфальтированный двор, огороженный тыльными частями соседних домов и высоким каменным забором. Этот двор выполнял многие функции в повседневной жизни училища.
Внутренний двор - плац. Здесь проходили все построения по большому сбору. В первые годы играли в футбол, волейбол, гандбол, "пирс", затем баскетбол. Это и место проведения утренней зарядки, вечерней прогулки младших рот. И развод суточного наряда происходил посреди этого двора. В круглой башне - в цоколе - училищный камбуз, выше - трехцветный актовый зал с балконом, место торжественных собраний, киносеансов и "вечеров танцев" (здесь же - место проведения уроков танцев). В актовом зале вручали аттестаты зрелости, а на другой день - на плацу - принимали Присягу!
По приходе в училище нам выдали новенькие темно-синие робы, тельняшки и матросские воротники (их называли «гюйсами»), а также увесистые яловые ботинки, которые, как мы быстренько узнали, назывались у нахимовцев «говнодавами», или, в культурном изложении, «гадами». «Гады» были изумительно практичной обувью: в них с успехом можно было ходить в любой дождь и по любой грязи, играть в футбол и топать по асфальту на занятиях по строевой подготовке. Одежда и обувь были выданы нам «по размеру». Переодевшись, мы обрели привлекательный вид. Во вновь образованной шестой роте было около сотни ребят, приехавших в училище из разных городов страны. Нас построили во дворе в одну длинную шеренгу по «ранжиру» и, разбив на четыре равные части, образовали четыре взвода. Я попал во второй взвод, который стал моей большой семьей в течение шести последующих лет. К каждому взводу были прикреплены офицер-воспитатель (командир взвода) и помощник офицера-воспитателя (помощник командира взвода), которые отныне должны были, вместе или по очереди, проводить со своими взводом внеклассное время и воспитывать нахимовцев. Командиры распределили нас по классам и спальням, которые назывались по-корабельному — кубрики. И началась наша нахимовская жизнь, в которой каждый день с утра до вечера был подчинен строгому распорядку дня. «Подъем» — и как бы тебе ни хотелось спать, ты должен вылезать из кровати. Физзарядка во дворе — лето вскоре закончилось, и выходить на улицу в тельняшке и трусах было совсем не комфортно. Умывание — старшина следит, чтобы все чистили зубы порошком (зубных паст тогда еще и в помине не было). Построение на утренний осмотр — старшина строго проверяет внешний вид каждого и отправляет неопрятных чистить одежду или обувь. Строем — в столовую на завтрак. Строем — в класс на уроки. Строем — в столовую на обед.
После уроков — двухчасовая отдушина под названием «свободное время», в течение которого мы «притирались» друг к другу. Затем — занятия по программе военного воспитания. После ужина — «самоподготовка» в классе, то есть выполнение домашних заданий к завтрашним урокам. Затем — вечерняя строевая прогулка, во время которой старшие роты ходили строем и с песнями по улице Камо, а младшие — строем по двору. Перед сном — вечерняя проверка (положено по Уставу), на которой усталые пацаны понуро стоят в строю, мечтая о кровати, и по очереди отвечают «есть» на вызовы старшины. И наконец — «отбой!». Но «отбой»-то бывал не для всех: старшины приучали пацанов к дисциплине и порядку с помощью нарядов на уборку большого ротного гальюна, которая выполнялась после того, как все ложились спать.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
