Для Мыльникова ночное учение — обычное дело. Он такие высадки проводил без осечки — всегда точно выводил свой корабль к месту, высаживал людей, возвращался в базу. Романтики он не ищет. Ну какая же романтика без выстрелов и без боя? Противник — условный, орудия с берега стреляют условно, не условна только холодная морская вода. Мальчишки, вроде Фрола Живцова, во всем видят романтику! — Волнуетесь? — спрашивает он Фрола. — А конечно, волнуюсь, — отвечает Фрол искренне и сам удивляется, зачем пооткровенничал с Мыльниковым. Щегольков, подтянутый, сосредоточенный, собранный, обошел корабли. Осмотрел моторы, порасспросил мотористов, забросал вопросами комендоров, проверил орудия, средства борьбы за живучесть, предварительную прокладку. Напомнил флотскую заповедь: «На учении — в бою».
— Наш дивизион высаживает первый бросок десанта. Ответственность — велика. Уразумели? Фрол успокоился. Он чувствует, что готов к выполнению боевого задания — именно боевым заданием он считает предстоящую высадку. В этом — вся цель его службы! Он слышит, как Мыльников докладывает флагманскому штурману, высокому, худому, такому загорелому, будто он служит не на Балтике — в тропиках, что он, Мыльников, обнаружил ржавчину на эхолоте, что давно не сменялась жидкость в гирокомпасе. «Зачем это он? — возмущается Фрол. — Хочет погубить Коркина? Мог сделать нам замечание, а не докладывать большому начальству. Хочет показать, что он умнее всех... Ах, вот оно что! Выслуживается! — вдруг сообразил Фрол, вспомнив Мыльникова-курсанта. — И лицо у него нынче такое же», — сразу развеселился Фрол. Действительно, холодный, неприступный Мыльников стал другим Мыльниковым, улыбающимся, доверительно, чуть не шепотом докладывающим начальству. «Без мыла в душу начальнику лезет!» Фрол сам себе удивляется, как его дернуло пооткровенничать с Мыльниковым. Так и есть. Он слышит своими ушами: «Штурман — едва из училища, в себе далеко не уверен». Ну, это уж слишком! Фрол едва сдерживается, чтобы не подойти и не опровергнуть. А что, собственно говоря, он будет опровергать? Ведь он и в самом деле только что выпущен из училища и сам признался Мыльникову о том, что волнуется. Хотя к прокладке его не придерется и Мыльников.
На пирсах слышится приглушенный топот — десантники идут на посадку. Щегольков докладывает Крамскому о готовности дивизиона к выходу в море. У концов и кранцев встают матросы, готовые к отдаче швартовов. Крамской объясняет выстроившимся на пирсе десантникам, как вести себя во время перехода. В темноте Фрол едва различает лица людей, проходящих по прогибающейся сходне. Слышен приглушенный голос боцмана — он показывает, куда проходить и где размещаться. Боцман предупреждает: ни в коем случае не курить, не шуметь, громко не разговаривать. На мостик поднимаются Щегольков и командир группы десантников. Щегольков приказывает передать кораблям: выходить. Мотает. Необыкновенное чувство охватывает Фрола— порыв к действию... «Полный ход»... Мотает сильнее... Через несколько часов корабли скрытно и точно подходят к месту; ветер стих — погода благоприятна для высадки. «Противник» на переходе не обнаружил. Межуев с футштоком стоит на баке. Полтора метра глубины. На берегу, наконец, спохватились, стреляют — разумеется, холостыми. Между «Триста третьим» и узкой каймой песка остается полоса лениво плещущей о берег воды глубиной чуть побольше метра. У борта толпятся молодые ребята в высоких сапогах, в ватниках, с возбужденными лицами. Многие из них идут в десант в первый раз. Это для них — хорошая выучка! Щегольков приказывает: — Прыгать в воду! Незнакомый молодой младший лейтенант Подбадривает срывающимся баском: — Кто моря боится, тот не моряк! Вперед, комсомольцы! И десантники, высоко подняв над головой винтовки и автоматы, устремляясь к берегу, выходят из пены... Вот так же десантники Цезаря Куникова высаживались на Малую землю!
В море — туман; в небе — тусклый рассвет. Глаза у Коркина покраснели — от ветра, волнения и от бессонных ночей...
— И все же я допускаю Коркина к командованию кораблем, — говорит на другой день Крамской, выслушав все замечания флагманских специалистов. — Согласен, что у него сигнальщик едва не прозевал мину. За это отвечает, безусловно, командир корабля. Но, не допусти мы Коркина к самостоятельному управлению, он потеряет чувство ответственности, привыкнет, что за него отвечают другие. А Коркин — я это заявляю со всей ответственностью — способный, старательный офицер. Он, к сожалению, неудачно женился... — Сделаем скидку на это? — спрашивает с неуловимой иронией флагманский штурман. — Скидку? Нет. Но Коркин — не автомат в золотых погонах. Он — живой человек. Он любит женщину, быть может, его недостойную, любит чисто и честно. Жизнь есть жизнь, и любовь есть любовь. В циркуляр ее не упрячешь. Я не могу приказать Коркину развестись. Но помочь ему мы обязаны. Вы спросите: чем? Рецепта не дам. Жизнь не так проста, чтобы на все случаи иметь готовый рецепт. Но сердце Коркина превыше всего любит флот и службу. А это — главное. Когда моряк любит море — он выстоит. И Коркина я терять не хочу. Не все соглашаются с Крамским, но никто больше не возражает, а начальник политотдела Бурлак горячо поддерживает командира: — Да, мы часто скоропалительно судим о людях. Проще уволить, избавиться от «трудного» человека. Гораздо труднее воспитать из него волевого, грамотного, толкового командира. Воспитать! Коркин отныне становится командиром. Мы должны постоянно ему помогать... Постоянно!
Коркин спешит домой. По дороге он купил торт и бутылку . Сейчас он войдет и скажет: «Угадай, что случилось?» И Люда кинется ему навстречу, воскликнет: «Васенька! Выдержал?» Люду он застает перед зеркалом. — Людочка! — зовет он ее. — Угадай, что сегодня случилось? — Ты что, пришел загадки загадывать? Она даже не обернулась. — Я экзамен сдал! Я — командир корабля! — и он схватил ее за руки. — Осторожнее, пусти, сомнешь платье, — говорит она недовольным голосом. — Ну что ж... Сдал? Это хорошо. Значит, больше будешь получать денег? Все радостное настроение пропадает. Он думал, она поймет, какого труда ему стоило выстоять, а она... — Ты проводишь меня на репетицию в клуб? — спрашивает Людочка, взглянув на часы. — Ясный сердится, когда я опаздываю. Ну, не сердись, Васенька, — надувает она, как ребенок, пухлые губы. — Я же не виновата, что ты пришел, когда я так занята... Ну, чего ты расстраиваешься? Выпьем твой кагор в следующий раз. А сегодня — иди на корабль. Да, Васенька? И никуда без меня не ходи. Ты не сердишься? Ведь я тебя очень, очень люблю! Даже Коркин, ослепленный любовью, понимает, что она не сумела сказать это ...
Воскресенье. Никита решил пойти в город—в первый раз за весь месяц. Зашел за Фролом. Фрол критически оглядел друга, хмыкнул: — Жених, ничего не скажешь. Шик, блеск! А только, как тебе известно, «Триста третий» дежурит. Василий Федотыч мой в полном томлении. Ну, а нам, неженатым — оно все одно. Да ты сядь, посиди, гостем будешь. Или свидание назначил? — Да нет, какое свидание! Зайду на почту, пошлю письма — отцу, Антонине. Целый месяц никому не писал. Могу и твои захватить. — Ты же знаешь, я терпеть не могу писать письма. Жив-здоров, чего желаю и вам, вот и вся моя переписка. Ну, иди. Сейчас, вижу, ты к беседам не расположен. А придешь пораньше — зайди. Давно мы не толковали. У меня на душе неспокойно. Я ту мину, что позже Крамского заметил, простить себе не могу. А сигнальщик говорит: «Виноват». Что мне толку в его виноватости? Его мамаша поедом ест жену молодую. Семейные обстоятельства, видишь ли. Он и задумался. У одного — семейные обстоятельства, да у другого — семейные обстоятельства, одному жена мозги выедает, у другого невеста вильнула хвостом... Нет, Кит, мы не козла забиваем. Равнодушному да благодушному на флоте нет места. Вот он, благодушный, у нас, наш друг Мыльников: «Становись, мол, на якорь, кто полезет к нам в мирное время?» Да все войны начинаются в мирное время! И в сорок первом нас застали врасплох — тоже было, как сейчас, воскресенье... Подсунут тебе под нос мину или кинут на тебя с поднебесья пару гостинцев... Ну, иди, — оборвал Фрол разговор. — Ты, я вижу, настроен на волну увольнения. Желаю успехов. И он уткнулся в газету.
Очертания города проступали в утренней дымке, словно вырезанные из темной бумаги: две-три вышки, остроконечные крыши — и все это в рамке багровых и оранжевых листьев. Солнце светило с неправдоподобно голубого для осенней Балтики неба, бухта была в золотой чешуе, хотя дальше, за мысом, море уже отливало свинцом. Поддувал ветерок, резкий, влажный, с хрустом гнал под ноги опавшие листья. Никита шел по береговому шоссе. Изредка его обгоняли мягко скользившие по асфальту машины. Встретилась стайка белокурых смеющихся девушек в зеленых, синих, и желтых вязаных кофточках. Железнодорожный шлагбаум был закрыт — тащился неторопливый, стучащий колесами поезд. За шлагбаумом уже начинался город. Никита легко ориентировался в узких, кривых, запутанных улочках — он бывал здесь в прошлом году. Как и Таллин, городок походил на театральную декорацию; приходи, ставь кинокамеру и снимай фильм о трех мушкетерах! Флюгер— петух медленно разворачивался над ратушей; стрельчатые окна поблескивали на солнце; массивные двери подъездов были с тяжелыми железными кольцами; то тут, то там возникали куски крепостной стены; трудно было разобраться, где развалины зданий, пострадавших от последней войны, где развалины позапрошлого века... Все это продувал свежий ветер. И везде слышалось, как дышит море. Никита зашел в небольшой, тесный, как щель, магазинчик, купил себе новый бумажник, а Фролу — кожаный тисненый кисет.
В молочном белокурая кельнерша с птичьим личиком принесла кофе с булочкой; в окно были видны рыбацкие шхуны, раскачивавшиеся у пристани, и Никита вспомнил капитана порта — начальника пристани Юхана Саара и его дочку — славную Лайне. Ее, наверное, и в городе нет, она где-нибудь в Таллине, в клинике — лечит людей. «Но все равно, — решил он,—зайду-ка я к Юхану Саару, узнаю о ней и о Хэльми, передам им привет». Он нашел белый дом Саара по корабельной мачте — она была выше деревьев. Солнце пропало в густых облаках, набежавших с моря. Над облетевшим садом уныло гудел колокольный звон. На крыльце сильно пахло просмоленным веревочным матом и крепким трубочным табаком. Сразу за домом шелестело взбудораженное ветерком море; по нему заскользили темные и светлые полосы; то серая, то черная зыбь набегала на мокрый берег. Никита ударил в корабельный колокол, висевший у двери. Долго не открывали, и Никита решил, что капитана порта нет дома; но дверь все же в конце концов распахнулась, черная собачонка Мусти с лаем бросилась ему под ноги. — Это я, капитан, — сказал Никита, поднимая глаза. Но перед ним была Лайне. — Тере-тере! — воскликнула она радостно — Никита! Давно приехали? — Я уже здесь целый месяц. Но сегодня только в первый раз выбрался в город, — сказал он в свое оправдание. — И сразу пришли ко мне? А я вас... как это сказать... сегодня видела вас... во сне... так ведь, правда? Я тонула... а вы — вы спасли меня. Я проснулась и думаю: где вы? В море? Или вы в Ленинграде? И вдруг вы прихо... вы приходите... кажется, так? У меня большие неприятности с русской грамматикой,—призналась она.— Мне очень хотелось вам написать... в Ленинград. Но это невозможно! По-эстонски вы бы не поняли, а просить за себя написать другого — мне стыдно... Но я учусь, честное слово, учусь... хотя русская грамматика очень трудная... Ну, идем, идем, скоро придет мой старик, — потянула она его за рукав. — Он вас любит. Он вас зовет: «Лейтенант Морская Душа...»
Все в белом домике стояло на тех же местах, как и в прошлом году, — и бриги, и шхуны на полках, и коллекция трубок, и астры, и хризантемы в круглых вазочках на столах. И черная собачонка, как и в прошлом году, все время путалась под ногами, и попугай в клетке под потолком поздоровался: «Тере-тере», и сразу же выругался: «Кур-рат». Лайне привела Никиту в свою комнату, показала большую, почти во всю стену, мозаику, еще не законченную: викинги плывут в ладье по бурному морю. Надут темный парус на мачте. Высоко вздернут нос ладьи, похожей на черного лебедя. Викинги плывут к нестерпимому свету, возникающему за морем. Гребцы мерно гребут. На корме стоит их капитан.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Вспоминается и такой момент. Наши корабли зашли в Копенгаген. Крейсер стоял у стенки. Я с товарищами прогуливался по причалу. Вдруг мы увидели, как навстречу выехала настоящая русская карета. В седле сидел казак в шароварах с красными лампасами и в папахе. Оказалось, что поглядеть на советских моряков приехала бывшая наша императрица Мария Федоровна.
Николай Египко, Михаил Иванов и Леонид Бекренев с королевским гвардейцем. Осло, 1930 год
Память о наших походах за границу сохранилась не только в мыслях. Михаил Иванов, Леонид Бекренев и я уговорили одного из самых представительных и рослых королевских гвардейцев Норвегии сфотографироваться с нами. А потом судьба свела нас с Леонидом Константиновичем Бекреневым в Испании. По возвращении на Родину он был награжден орденом «Знак Почета». Такова была служба в те дни, которые помню. И, очевидно, наша жизнь, как часто говорят, «не те дни, что прошли, а те, что запомнились». Сегодня, да и потом храбрость русских, их мужество и выносливость, а в некоторых случаях и отчаянность, спаянная с внутренней силой духа, вызывали у иностранцев чувство восхищения и благодарности. Сколько было подвигов и героических поступков советских людей в их борьбе с фашизмом! Мы не были одиноки в своем героизме и стремлении к победе над фашизмом. Я глубоко убежден в том, что отвага, мужество и геройство присущи офицерам и матросам союзных флотов так же, как и нам. Морское братство не может быть без доблести, самопожертвования и взаимовыручки моряков разных стран. Особенно если это связано с борьбой против общего врага — фашизма. Адмирал Н.М.Харламов писал в своей книге: «Офицеры и матросы английского военного и торгового флота, а также моряки других стран антифашистской коалиции, участвовавшие в проведении конвоев, выполнили свой долг с большим мужеством и мастерством. В исключительно сложных условиях Северного морского театра, при систематических ударах врага они делали все, чтобы доставить грузы для союзника» (Н.М.Харламов. Трудная миссия. М., 1983. С. 222). Битва с международным фашизмом продолжалась совместными усилиями союзных государств. Открывшийся в июне 1944 года второй фронт и высадка союзного десанта в Нормандии способствовали снятию напряжения на Востоке и существенно облегчили тяжелую борьбу советского народа с гитлеровскими захватчиками.
(32 фото)
Берег
Москва
Опыт моей службы и плаваний за рубежом в Испании и Великобритании создал определенное впечатление о моих возможностях на дипломатической работе. В начале 1943 года я прибыл из Англии в Москву и сразу же был назначен начальником отдела внешних сношений Наркомата ВМФ. Это был перелом в моей судьбе: я расстался с действующим флотом. Если анализировать годы и пути моих плаваний на кораблях нашей страны, испанских подводных лодках и британских кораблях и судах, то за 10 лет было пройдено много миль по разным меридианам и широтам. Был приобретен неплохой опыт службы на подводных лодках и кораблях, получено много практических и жизненных знаний и навыков. В газете «Южная правда» города Николаева была статья Бориса Арова «50 тысяч лье под водой». Он меня спрашивал: «Николай Павлович! Помните Жюля Верна "20 тысяч лье под водой"? А сколько пройдено вами за всю службу на флоте?» Лье равно 4,45 километра. Может, действительно заглавие статьи отвечает действительности? Ведь приходилось плавать на Балтике, Черном море, в водах, омывающих Испанию и Францию, Великобританию и США, и другие страны, на Тихоокеанском флоте, где в тревожные дни перед японской агрессией мы вынуждены были постоянно и летом, и зимой нести дозорную флотскую службу. А теперь служба на берегу да еще в отделе внешних сношений — чисто дипломатическая работа, но требующая богатого служебного опыта, выдержки и умения. Часто я вспоминал И.М.Майского, его такт в общении, широту взглядов, симпатию к окружающим и положительный результат совершаемых им дел. Опыт в дипломатической работе дается не сразу. Приходилось встречаться с разными людьми, дипломатами.
Вспоминается известный многим Алексей Алексеевич Игнатьев. Он стал особенно популярным после публикации книги «50 лет в строю». Долгое время он работал в дипломатической сфере. Был во Франции, Дании, Швеции, Норвегии. Я встречался с ним на приемах и чаще всего во французском посольстве на Большой Якиманке в Москве. Он всегда уважал собеседников, кланялся при встрече, был необыкновенно приятен в общении. Моя работа в отделе внешних сношений была связана с решением многих вопросов. Были частые встречи со специалистами и политиками из разных стран. На одном из приемов в Георгиевском зале Кремля я был с женой. Как правило, представлял гостей нарком иностранных дел В.М.Молотов. Он, как всегда, вел себя скромно и гостеприимно. Среди гостей был Иосиф Броз Тито. Вот он держался немного высокомерно, но проявлял при этом ощущаемое всеми достоинство. Рядом с ним стоял его сын — лейтенант. Был фуршет, в приеме принимали участие и артисты. Одна милая и симпатичная актриса пригласила на танец старшего Тито. Он пытался отказаться, но задор и настойчивость красивой женщины взяли верх. Вспоминается и другой случай. Был как-то на приеме генерал Шарль де Голль. Он возглавлял в то время движение «Сражающаяся Франция» и в борьбе с фашизмом больше полагался на русских, а не на соседей-англичан. И случилось так, что он пригласил на танец мою жену, и она до сих пор нет-нет да вспоминает об этом.
Н.П.Египко в служебном кабинете отдела внешних сношений. Москва, 1944 год
Память хранит не только встречи и приемы, было очень много работы, да и время было тяжелым. Фашистские войска еще вели наступление и оборону на всех фронтах. Отсутствие второго фронта в Европе позволяло Германии надеяться на определенный успех. Однако в битве под Курском наши войска нанесли решительный удар по гитлеровской наступательной стратегии. Начался переломный момент во всей войне. В Москве стали салютовать доблестным победам наших армий и флота. В августе 1943 года был первый салют в честь победы под Орлом. Стреляли даже с крыш отдельных домов. Напротив нашего дома на крыше института была специальная техника для производства салютов. Все это придавало столице праздничный вид и вселяло в души людей благодарность воинам и уверенность в победе. Время шло, под ударами наших войск враг отступал на запад. Большую положительную роль в борьбе и победах советского флота сыграл народный комиссар Военно-Морского Флота Николай Герасимович Кузнецов. Мы в 1930-х годах участвовали с ним в первых боях с фашизмом в Испании. В первые месяцы Великой Отечественной войны судьба свела нас в Москве, и, по сути дела, он решил мой дальнейший флотский путь, направив меня в Англию. Встречался я с наркомом, а впоследствии военно-морским министром, главнокомандующим ВМС, Адмиралом флота Советского Союза Н.Г.Кузнецовым и по другим поводам. Он всегда вызывал во мне чувство уважения и к нему, и к его разумным, принципиальным суждениям и совершаемым делам. В январе 1948 года состоялся : Н.Г.Кузнецовым, Л.М.Галлером, В.А.Алафузовым, Г.А.Степановым. Он был организован по требованию И.В.Сталина и Н.А.Булганина, которые обозлились на несогласие Н.Г.Кузнецова с разделением Балтийского флота на два и по другим вопросам.
, единственный из свидетелей в "деле адмиралов", который не отказался своих показаний в пользу обвиняемых. "Честь имею" для него - норма поведения.
От меня, как заместителя начальника отдела внешних сношений, требовали подписать обвинение на Н.Г.Кузнецова, но я этого не сделал. Я, наоборот, старался оправдать его в процессе формирования обвинения по якобы неофициальной передаче за рубеж данных по торпедному оружию. Из-за этой ситуации я был мгновенно снят с должности, и мне дали 24 часа для освобождения кабинета и квартиры. Хорошо, что начальник Военно-морской академии дал мне должность начальника курса в академии в Ленинграде. В результате суда Н.Г.Кузнецов был понижен в звании до контр-адмирала и отправлен служить на Тихоокеанский флот. В.А.Алафузов, Л.М.Галлер и Г.А.Степанов были осуждены на различные сроки. Впоследствии их реабилитировали, но Лев Михайлович не дожил до этого момента. После восстановления Н.Г.Кузнецова в 1951 году он помог мне из начальника курса в ВМА имени К.Е.Ворошилова стать начальником Высшего военно-морского училища в Калининграде. Правда, был еще один неприятный и тяжелый для меня разговор с Н.Г.Кузнецовым. Я приехал в Москву по его вызову и при докладе сказал, что не согласен быть начальником среднего училища механиков флота в Одессе, куда меня вскоре переназначили. Он категорически заявил мне, что в таком случае он демобилизует меня. Я ушел. Но, подумав в более спокойной обстановке, пришел к нему повторно и твердо сказал: «Я подумал, разобрался и согласен». «Ну хорошо, иди служи, скоро будешь контр-адмиралом», — ответил он мне добродушным тоном. Так и случилось. Вот все те жизненные пути и перекрестки, которые были у нас с .
Примечания научного редактора
Н.П.Египко служил в должности начальника отдела внешних сношений Народного комиссариата ВМФ с февраля 1943 по апрель 1946 года, в мае-августе 1946 года он исполнял должность начальника отдела внешних сношений Генерального штаба Вооруженных Сил СССР, в августе 1946—январе 1948 года он был заместителем начальника этого же отдела.
А сейчас я ехал за семьей в Новосибирск. Собрал чемоданы, взял подарки и продукты. В то время было плохо с питанием. Приезжаю зимой, мороз крепкий, ядреный. На маленькой дальней улице в небольшом двухэтажном доме встречаюсь с близкими. Сын уже третьеклассник, а родившаяся в 1941 году дочка только начала ходить. Самое главное — все здоровы и рады нашей встрече. Я побывал у сына в школе, на встрече с его классом. Ну а дальше обратная дорога с семьей в Москву. Сначала мы устроились в гостинице ЦДКА (Центральный дом Красной Армии), потом в доме на углу Большой Якиманки и Садового кольца. Окна выходили на здание Института цветных металлов и золота, а также на Центральный парк культуры и отдыха им. Горького, правее которого был виден Крымский мост. В отделе внешних сношений шла интенсивная и кропотливая работа. Успехи наших войск и флота способствовали активизации действий против фашистских армий и в других странах. Правительства Венгрии, Румынии, Финляндии стали искать предлоги для выхода из войны. Развернулось национально-освободительное движение в оккупированных фашистами странах. В наших войсках против фашизма боролись воинские части, сформированные из поляков, чехов и бойцов других стран. В начале 1944 года при активном содействии кораблей и моряков Краснознаменного Балтийского флота была полностью снята блокада Ленинграда. На Черном море наш флот вновь стал базироваться в Севастополе и Одессе.
Из Тронного зала Марии Федоровны проходим в , который расположен в середине северного корпуса замка c окнами на Летний сад. Общий Столовый зал входил в анфиладу парадных покоев императрицы Марии Федоровны. Его отделка была осуществлена по проекту архитектора Винченцо Бренны в 1799—1801 гг. с использованием двух люстр на пятьдесят свечей, исполненные по рисункам Дж. Кваренги и предназначавшиеся первоначально для Георгиевского зала Зимнего дворца и двух каминов из сибирского порфира. В середине XIX века Общий Столовый Зал был разделен на три самостоятельных помещения, в которых располагались классы Главного Инженерного училища. В процессе проведения реставрационных работ 2002—2003 годов восстановлен первоначальный объем этого зала. Здесь много картин небольшого размера: — Две картины Федора Яковлевича Алексеева «Виды Михайловского замка». 1800. — Неизвестный художник. Царевич Петр Петрович в виде Купидона.
— 1911.
В обширном столовом зале много и скульптурных портретов: А.В.Вернер. Александр III; М.М.Антокольский. Два бюста. Николай II и Александра Федоровна. 1896; Неизвестный скульптор. Николай Павлович. 19 в; Луи-Мари Гишар. Мария Федоровна. 1806.
После Общей столовой посетители проходят в два небольших помещения, которые на плане названы как «Шпалеры Императорской мануфактуры». В первом помещении - коридоре находится бюст Марии Федоровны работы скульптора Антокольского (1887) и шпалера с изображением Екатерины II и несколько картин на бумаге: — Н.Н.Каразин «Ангелы объявляют народностям России о коронации Александра III»; «Шествие ряженых на Ходынском поле по случаю коронации Александра III» (1883); «Въезд Александра III в Кремль» и «Иллюминация по случаю коронации Александра III в Москве (1883).
После осмотра последнего небольшого зала на левой половине замка спустились по непарадной лестнице на первый этаж, где в небольшой комнате выставлены витрины – Открытый фонд скульптуры конца XIX- начала XX века, возможно, подарки императорской семье.
Снова поднялись наверх и вернулись через большие залы на , перешли на другую сторону дворца на этом же этаже и вошли в первый круглый зал, где находится стенд с надписью: «Портретная галерея Русского музея. Лица России».
Примечание.
Музейным экспозициям, особенно в художественных музеях, остается более свойственная им функция — на ярких примерах показать эволюцию портретного жанра в русском искусстве, обозначив его сюжетно-тематический состав, типологию и логику развития — от древности до наших дней, в зависимости от состава коллекции. Именно такую цель преследует постоянная экспозиция «Лица России. Портретная галерея Русского музея», развернутая в залах Михайловского замка. Экспозиция состоит из двух разделов. Первый — в парадных залах — своеобразная модель Романовской галереи, включает портреты царей и императоров династии Романовых — от Михаила Федоровича до Николая II. Развеска парадных полотен соответствует торжественному строю и архитектурному ритму дворцовых апартаментов. Эта часть презентационной коллекции дополнена групповыми и аллегорическими изображениями, а простенки между окон Столовой залы занимают детские портреты — великие князья и княжны — главным образом относящиеся к XVIII веку. Вторая часть экспозиции занимает бывшие Константиновские покои. Здесь соблюдается социально-исторический принцип: портреты государственных деятелей и военачальников XVIII–XIX веков сменяют изображения представителей аристократических семейств, оставивших след в истории России, крестьянские образы, купцы и клирики, разночинцы, архитекторы и художники, музыканты и писатели. Специальный зал посвящен лицам, запечатленным на фотографиях и в видео хронике. В целом, экспозиция в Михайловском замке позволяет проследить эволюцию портретного жанра в отечественной живописи от парсуны, с ее суровой выразительностью, поисками физиономического сходства, но иконной статичностью эмоционально-психологического содержания, — до взрывающих границы жанра, многостилевых, то традиционно реалистических, то нарочито и оптимистически экспериментальных полотен с изображением современников — вождей и крестьян, рабочих и интеллигентов — в советском искусстве первых послереволюционных десятилетий... . Повторю. Экспозиция состоит из двух разделов: Первая, которую мы уже осмотрели, представляет собой как бы копию (модель) Романовской галереи, существовавшей в Эрмитаже до революции 1917 года. И вторая, куда мы только-что вошли, где больше 10 помещений и залов разного размера, которые были отведены для покоев великого князя Константина Павловича. Портретов здесь множество и все перечислить затруднительно. Вот, некоторые из них в первом круглом зале, из которого есть дверь, которая вела и в примыкавший большой Воскресенский зал (над главными воротами с южной стороны), ныне использующийся военно-морской библиотекой. В круглом зале упомяну портреты с известными .
— Иоганн Баптист Лампий- старший. Граф В.А.Зубов. (1796). — Ксаверий Ян Каневский. И.Ф. Паскевич (1849). — Бюст работы Шубина. П.А.Румянцев-Задунайский.
Во втором зале с надписью на стене: крестьяне, ремесленники.
В третьем зале – Аристократы. — Сальваторе Тончи. Портрет графа Ф.В.Ростопчина. 1800. — И-Б. Лампий-Старший, К.П. Брюллов. Портрет графини Е.С.Самойловой. 1790.
— 1799.
— Дмитрий Иванович Антонелли. Портрет графини П.В. Мусиной-Пушкиной. 1818. — Жан-Луи Вуаль. Портрет И.П. Елагина. 1789. — Яков Иванович Земельчак. Бюст И.И.Бецкого. 1803. (в середине зала).
— Алексей Егорович Егоров. Портрет М.П.Буяльской. 1824. — Петр Васильевич Басин. Портрет М.Д.Резвого. 1837. — Александр Григорьевич Варнек. Портрет В.И.Григоровича.
В пятом небольшом зале, из которого ранее был выход в коридор, ведущий к винтовой лестнице, портреты писателей и поэтов – классиков. Это Островский, Гоголь, Некрасов, Н.И.Костомаров (1817-1885), исполненный К.Е.Маковским в 1883 г; И.А.Крылов, кисти художника И.Е.Эггинка, 1834 г; Салтыков-Щедрин, работы художника Н.Н.Ге в 1872 г.
В шестом помещении – тамбуре – в 1837 г. В седьмом зале портреты: композитора Н.А.Римского-Корсакова (И.Е.Репин, 1893 г); философа В.С.Соловьева (И.Н.Крамской, 1885 г); И.С.Тургенева (А.А.Харламов, 1875 г); издателя А.С.Суворина (И.Н.Крамской, 1881 г); скульптора Ф.П.Толстого, учился в Морском корпусе (С.К.Зарянко, 1850 г.) Проект памятника М.Ю.Лермонтову, авторы Л.А.Дитрих и В.В.Козлов, 1911 г. В восьмом небольшом зале два портрета: композиторы Д.Д.Шостакович (художник А.Н.Чернецкий, 1948 г.) и С.В.Рахманинов (художник К.А.Сомов, 1925 г.) В девятом зале - Советские вожди, интеллигенция и народ. Портреты: Генерал-лейтенант А.Н.Туполев, работы И.В.Космина; Маршал Г.К.Жуков, работы В.И.Мухиной; Летчик И.М. Шишкян, работы И.А Серебряного; Физиолог Л.А.Орбели; Председатель совхоза Прохоров; Ударник труда завода И.И. Гирьята, 1931 г.; Беспризорный. Оголец. 1925 г. Старая крестьянка. Крестьянин. А.А.Ахматова, художник В.П.Белкин, 1941 г. Автопортрет И.Э.Грабаря. Ударник коммунистического труда. Ленин и Сталин в Горках в 1923 г (1938). С.М.Киров, художник В.А.Зверев. Портреты Ворошилова, Буденного, матроса. Г.С.Ужанова, художник В.М.Орешников. Еще один ударник. К.С.Станиславский, художник П.В.Вильямс, 1933 г. Живописец А.П. Остроумова-Лебедева, художник В.А.Кузнецов (1878-1960). В середине зала находятся два безымянных бюста. В десятой комнате большое количество фотографий в рамках. Это хорошо известные наши современники: Шолохов, Мравинский, Сахаров, Святослав Рерих, Утесов, Лиля Брик, Андрей Тарковский, Вадим Юсов, Собчак, Вениамин Каверин, композитор А.П.Петров, И.Бродский, некоторые актеры и режиссеры. В одиннадцатом (последнем) зале несколько автопортретов и портретов художников, исполненных другими известными мастерами кисти.
—
— На другой стене комнаты автопортрет Алексеева, 1845 г. и его портрет, написанный Алексеем Васильевичем Тырановым в 1830 г. — Рядом автопортреты Платона Семеновича Тюрина (1816-1882), Василия Андреевича Тропинина, Карла Павловича Брюллова и Василия Ивановича Сурикова. — Портрет И.Е. Репина работы Николая Дмитриевича Кузнецова (1850-1930). — Портрет В.Г.Перова работы И.Н.Крамского в 1881 г. и портрет Крамского работы Николая Александровича Ярошенко в 1876 г. — Портрет К.И. Головачевского (1811) с тремя воспитанниками работы Алексея Гавриловича Венецианова.
— 1901 г.
Собственно, на этом беглый осмотр залов и наша экскурсия, которая состоялась 10 февраля 2013 года по инициативе моей дочери и зятя подошла к концу. В целом, впечатление неплохое, но осталось ощущение, что большие залы выглядят пустынными. Одни картины и немногочисленные бюсты не заполняют объемы больших залов. Это впечатление по сравнению с другими музеями, например, в Пушкине, Павловске или в Гатчине, где много мебели, витрин и прочего. В замке еще не все залы отреставрированы и доступны посетителям.
К счастью, сохранились письменные свидетельства былого величия и красоты, как отдельных залов, так и замка в целом. Известный в прошлом русский историк, автор биографических произведений о российских императорах (1842-1902) в книге о Павле Первом проводит свою экскурсию по замку. Ниже отрывок из книги «Император Павел I». Свой обзор он начинает с описания самых больших и изысканных залов замка, которые расположены не слева, куда мы пошли, а справа от парадной лестницы.
«… Я довел читателя до великолепных дверей красного дерева, богато украшенных щитами, оружием и медузиными головами из бронзы. Правая дверь раскрывается, и мы входим в парадные апартаменты государя. В овальной передней, в которой с удовольствием встречаем бюст Густава-Адольфа, этого славного короля Швеции, и с улыбкой смотрим на аллегорический плафон, писанный русским художником, по имени Смуглевич, и переходим в обширную залу, отделанную под желтый с пятнами мрамор. В этой зале висят шесть больших исторических картин, вышиной в восемь и шириной приблизительно в шесть (5,69 х 4,27 м). Это: 1. Полтавская победа, писанная Шебуевым, прекрасная картина, исполненная силы и выражения, в которой главные лица Петр Великий и Шереметев. 2.Покорение Казани царем Иваном Васильевичем, картина, писанная Угрюмовым и хорошо сгруппированная. 3. Венчание на царство Михаила Федоровича Романова, деда Петра Великого, очень хорошо исполненная картина Угрюмова, заслуживающего место между лучшими историческими живописцами своего времени. 4. Соединение русского и турецкого флота и совместное их плавание по Босфору, событие достопамятное, но картина Пречетникова самая посредственная; разве воздушная перспектива заслуживает некоторой похвалы. 5. Победа князя Дмитрия Ивановича Донского над донскими татарами на Куликовом поле и 6. Крещение великого князя Владимира: обе картины английского живописца Аткинсона, обладающего блестящей кистью, но часто грешащего в рисунке…» (Примечание автора: В этом зале впоследствии было окончательно выставлено тело императора). Автор и далее продолжает свою мысленную экскурсию, которую невозможно уместить в ограниченный очерк.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
А тогда было начало июня 1942 года. Караван PQ-17 и силы его охранения продолжали двигаться к советским берегам незамеченными. Его трагическая судьба была еще впереди, и в ней определенную роль сыграл находящийся тогда в строю линкор «Тирпиц». Первое обнаружение конвоя и сил непосредственного охранения произошло днем 1 июля. Это был немецкий самолет. Через час конвой обнаружила подводная лодка. Началось планомерное слежение за PQ-17. В это время силы дальнего охранения под командованием адмирала Д.Тови взяли курс для прикрытия конвоя с юга. При беседе с адмиралом о создавшемся положении я почувствовал его беспокойство и тревогу. Боязнь британцами крупных кораблей, в том числе «Тирпица», и желание как можно скорее расправиться с ними приводило к нервным ситуациям. Чтобы заманить линкор в ловушку и при помощи самолетов с авианосца расправиться с ним, берем курс на север, двигаясь за конвоем. Основные силы Джона Тови уходят из зон, контролируемых германскими самолетами. Понятия, бытовавшие в британском флоте Метрополии и в его руководстве, сводились к одному: его превосходству над другими флотами. «Лучший флот в мире», — эти слова могли быть произнесены в любое мгновение. Но в моем понимании обстановка на флоте Метрополии была не совсем такой. Присутствовали определенная инертность в принятии решений и излишняя осторожность действий. В Берлине в это время обсуждались проблемы борьбы с PQ-17. Гитлер настоятельно требовал полного уничтожения конвоя и считал это на тот момент главной задачей. 4 июля, днем, были переданы поздравления американским морякам по случаю Дня независимости США, а поздно вечером адмирал Д.Тови получил радиограмму из Адмиралтейства: «...Весьма срочно. Ввиду угрозы надводных кораблей противника конвою рассредоточиться». Я узнал об этой радиограмме от офицера связи. Хотя, как потом стало известно, германские крупные надводные корабли в то время стояли в Альтен-фиорде в северной Норвегии.
В книге адмирала А.Г.Головко «Вместе с флотом» этот момент описывается так: «...Британское адмиралтейство в 23 часа приказало командиру конвоя предоставить транспортным судам "право самостоятельного плавания" в советские порты одиночным порядком, без охранения, курсами по своему усмотрению. Иначе говоря, приказ следовало расшифровать словами "спасайся, кто может!". Что и было выполнено с удивительно странной поспешностью. Произошло это до прибытия к границам нашей операционной зоны, нас об этом не известили, и мы не могли предотвратить и приостановить выполнение пагубного приказа о рассредоточении транспортных судов». Действительно, после полученной радиограммы наши корабли легли на обратный курс и впоследствии соединились с остальными силами охранения. С конвоем остались малые эскортные корабли. Начались разгром конвоя и гибель транспортов. Об этой трагедии для русских, англичан и американцев повествуют книги В.С.Пикуля «Реквием каравану PQ-17», Д.Ирвинга «Разгром конвоя PQ-17» и воспоминания многих моряков нашего флота. В результате интенсивных атак германских подводных лодок и самолетов из 34 транспортных судов погибли 23. Пошла ко дну большая часть военных грузов, погибло много отважных моряков. Северный флот до конца июля продолжал поиски и спасение транспортов конвоя PQ-17. Действия его надводных кораблей и подводных лодок достаточно хорошо освещены в нашей литературе. Мне только хочется вспомнить подводников. Мой знакомый по Тихоокеанскому флоту командир бригады подводных лодок Н.И.Виноградов много сделал в борьбе с фашистскими кораблями. Отважные действия командиров подводных лодок Н.А.Лунина, В.Н.Котельникова, В.Г.Старикова и других известны всем.
Существенную роль в борьбе с германскими морскими силами сыграла атака подводной лодкой Н.А.Лунина линкора «Тирпиц». Интересно, что когда я был на британском корабле, ко мне подошел один из офицеров и сообщил, что русские по радио сообщили об удачной атаке «Тирпица» их подводной лодкой. «Однако, — говорил он, — у нас таких данных нет, и линкор целый и невредимый возвратился в порт». Я ответил на русский манер: «Поживем, увидим». Во всяком случае, атака Лунина была важной в борьбе с основными силами флота фашистов, находящегося в Норвегии. Трагична гибель известного подводника — Магомеда Имадутдиновича Гаджиева, сражавшегося до конца с вражеским самолетом. За героизм и отвагу ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
: «Нет нигде и не может быть такого равенства перед лицом смерти, как среди экипажа подводной лодки, на которой либо все погибают, либо все побеждают».
Активные действия североморцев отвлекали и парализовали часть сил противника и не давали ему возможности успешно бороться с конвоями союзных сил. Северный флот наряду с этим должен был нарушать коммуникации немцев, интенсивно перевозивших северными морями железную руду и никель для нужд военной промышленности. При этом диапазон и протяженность действий флота простирались на восток до побережья Новой Земли, где фашисты старались нарушить наши арктические перевозки. История поражения конвоя PQ-17 напомнила мне наш Таллинский переход кораблей в Кронштадт. И в том и в другом случаях корабли основного охранения покидали тихоходные и плохо вооруженные корабли с грузами и людьми: британский флот — из-за боязни крупных надводных кораблей немцев (в частности линкора «Тирпиц»), а у нас — из-за большей скорости движения военных кораблей по сравнению с тихоходными и старыми транспортными кораблями, уходящими из Таллина. Жертв было много и у нас, и у англичан. Но было мужество и братство моряков в борьбе с врагом и при спасении погибающих людей. В британском флоте, как и у нас, были примеры отважных поступков командиров кораблей, личного состава и других людей, участвующих в борьбе с фашизмом. Неудачи с караваном PQ-17 привели к тому, что англичане отказались проводить конвои в полярный день. Конвой PQ-18 ушел из Англии лишь в сентябре 1942 года. В это время у нас в стране шли ожесточенные сражения под Сталинградом. Адмирал Д.Тови очень интересовался этими событиями и неоднократно старался узнать у меня информацию о .
Остались у меня в памяти еще четыре конвоя. Это PQ-12, PQ-13, PQ-15 и PQ-16. Конвой PQ-12 был непосредственно связан с выходом на его перехват линкора «Тирпиц» и других кораблей. Это было в марте 1942 года. Американские самолеты с авианосца «Викториес» обнаружили «Тирпиц» и несколько раз атаковали его, но торпеды не попали в цель. К сожалению, главные силы, руководимые адмиралом Д.Тови в этой операции, из-за радиомолчания не смогли принять участие в борьбе с германским линкором. Конвой PQ-13 вышел из Исландии в конце марта. Линкор «Кинг Джордж V» с командующим флотом Д.Тови организовывал его охрану. Были атаки подводных лодок, эсминцев и самолетов. Погибли несколько транспортов, был поврежден торпедой, но продолжал вести бой с немецкими кораблями британский крейсер «Тринидад». Отношения с командующим флотом Метрополии Джоном Тови у меня были хорошими. Он внимательно и с чувством уважения к русским выслушивал мои сообщения. Интересно, что когда в январе 1943 года, находясь на линкоре, я неожиданно получил сигнал из Лондона: «Вернуться на Родину», адмирал Д.Тови, узнав об этом, несколько растерялся. Положение на сухопутных фронтах в то время было не очень благоприятным, немецко-фашистские войска еще обладали инициативой. И очевидно, в этом сообщении прозвучала какая-то нотка недоброжелательности Советского Союза к Англии. Он спрашивал меня, почему отзывают. Но я и сам не знал в чем дело. Потом оказалось, что британский наблюдатель на нашем Черноморском флоте грубо нарушил статус, установленный для наблюдателя. Он пытался завербовать информаторов по секретным вопросам. Для того, чтобы отозвать его обратно, в дипломатических целях из Великобритании нужно было отозвать меня. Главой британской миссии в Москве был контр-адмирал Джон Майлс. Он пришел к Н.Г.Кузнецову и спросил: «Почему вы отзываете коммодора Египко?» Николай Герасимович объяснил, что «ваш офицер-наблюдатель занимается шпионскими делами, и мы требуем, чтобы вы отозвали его с нашего флота». Поэтому и англичанами был поставлен вопрос о моем возвращении на родину.
Британский крейсер «Тринидад»
Несколько слов о разведке. Сразу же скажу, что никаких контактов и общения у меня с нашей разведкой не было. Я был назначен в аппарат военно-морского атташе при посольстве СССР в Лондоне, и моей основной целью было наблюдать за военными действиями британского флота. Правда, мои отчеты о службе в Испании и в Англии направлялись в разведывательное управление при Генштабе в Москве. Я старался все интересное для флота нашей страны изучать и пересылать в Москву. Не знаю, была ли от этого какая-нибудь польза. Через полгода на британский флот был назначен новый наблюдатель, капитан 3 ранга Н.М.Соболев, о котором я уже упоминал. В память о плавании с адмиралом Д.Тови у меня осталась фотография с его дарственной надписью. В апреле 1942 года из Советского Союза шел обратный конвой QP-11, в состав которого входил крейсер «Эдинбург», на его борту находилось 7 тонн советского золота в уплату за производимые союзные поставки. На нем было много раненых англичан и американцев, возвращавшихся домой. Крейсер атаковала подводная лодка, а затем и немецкие эсминцы. Была возможность его спасти и сохранить золотой долг, но по приказанию англичан крейсер был торпедирован своими кораблями и затонул в 300 милях от Кольского залива на глубине 260 метров. В 1980-х годах он был обнаружен британскими поисковиками, основная часть золота была поднята английской фирмой и поделена между СССР и Великобританией в пропорции 3:1.
Следующий конвой в Советский Союз, PQ-15, в котором я участвовал, был отправлен в начале мая 1942 года. Флот Д.Тови обеспечивал его защиту. Конвой подвергся нападению немцев, главным образом самолетов, и потерял несколько транспортов. Один трагический случай хорошо запомнился мне. Я находился на линкоре «Кинг Джордж V». Погода была туманной и пасмурной. Случилось так, что линкор, шедший полным ходом, из-за плохой видимости и нарушения правил применения опознавательных сигналов ровно посередине разрезал свой собственный эсминец «Пенджаби». Взрыв глубинных бомб на тонущем корабле слегка повредил линкор «Вашингтон», находящийся невдалеке. Были и другие конвои и походы. 30 мая 1942 года при защите конвоя PQ-16 погиб первый за время войны в Военно-Морском Флоте дважды Герой Советского Союза Борис Феоктистович Сафонов. Отважный летчик и замечательный мастер своего дела. Героически защищался наш советский транспорт «Старый большевик» с большим грузом взрывчатки на борту. Его команда отбила множество авиационных атак немцев. Он боролся с пожаром и был доставлен благополучно в порт назначения. Англичане бросали и топили поврежденные суда, а русские боролись и отважно спасали и суда, и грузы.
Пожар на теплоходе «Старый большевик» в Баренцевом море. - Огненные походы: Мурманское морское пароходство в годы Великой Отечественной войны: — Мурманск: Кн. изд-во, 2005.
Британские и американские корабли охранения всегда оказывались в выигрышной ситуации и хорошо отражали атаки вражеских эсминцев. Однако потери в конвоях составляли 15-20 %. Это было результатом активных действий германских подводных лодок и авиации. Хотя, как отмечает Ф.Руге в книге «Война на море 1939-1945», их самолеты в то время еще не были оснащены радиолокационными станциями для обнаружения кораблей. Когда корабли подходили к Норвегии, мне вспоминалась курсантская практика. В 1928 году был дальний поход на легендарной «Авроре». Мы побывали в столице Норвегии Осло (ранее Христиания). Командиром крейсера был А.Ф.Леер. К нам на корабль прибыла посол Советского Союза А.М.Коллонтай. Очень-хорошо помню ее, одетую в темный костюм с белой блузкой и с маленьким красным бантиком на шее. Нас построили на палубе, состоялся приветственный салют в честь посла СССР. Александра Михайловна, окруженная представителями нашего посольства, в основном, женщинами, сказала, обращаясь к нам: «...Поздравляю вас, товарищи моряки, с прибытием в иностранные воды». Мы воодушевленно прокричали три раза «Ура!». Командир дал команду разойтись, и все разбежались по своим местам. Я был у камбуза. Смотрю — гости идут к пекарне, откуда доносился приятный запах свежеиспеченного хлеба. А.М.Коллонтай с восхищением произнесла: «Замечательный запах русского хлеба». Все женское окружение тоже было в восторге. Оказалось, что в Норвегии вообще не выпекают черный хлеб. Командир отдал приказ, и к вечеру в советское посольство были доставлены два мешка душистого русского хлеба.
Фрол недалек был от истины: слова Мыльникова не давали Коркину покоя. Но кто же? Кто? Ясный? Или этот смазливый мальчишка — Крамской? В Ленинграде ее окружали поклонники. Здесь ей скучно. Он старается, чтобы ей жилось хорошо и она бы ни в чем не нуждалась. Он по уши в долгах, забрал в финансовой части за месяц вперед. Она хочет встречать Новый год в новом платье и в серебряных туфельках. Он займет у товарищей. Потерять ее он .
Щегольков не раз заводил разговор с ним о Люде. Говорил, что за каждого офицера несет моральную ответственность коллектив. Командир не может быть на берегу тряпкой. Он должен воспитывать собственную жену. Бесспорная истина. Но ты попробуй воспитай Людочку! Это ведь только в газетах описывается: потолковал по душам с ней женорг — и жена мигом начала изучать стенографию, поступила в райжилотдел и стала передовой боевой подругой. Не так проста жизнь, как ее описывают! Вот она, например, в драмкружок записалась. Для того чтобы стать боевой подругой? Как бы не так! Ей хочется, чтобы ей поклонялись и ею любовались — и этот Ясный, и мальчишка Крамской и даже старый хрыч Палладий Пафнутьевич! А попробуй не пусти ее! В политотдел обещала пожаловаться. И его же и взгреют. И проработают. Не пускаешь жену заниматься общественной деятельностью! «Вот и вечер пропал, — подумал он грустно, услышав, как на палубе пробили склянки.— Еще один вечер. Ну нет, шалишь! Даю себе слово—больше не думать о ней». Он разложил на столе карты и книги. За книгами и застал его, усталого, с провалившимися глазами, ...
Никита, как и предсказал ему Бочкарев, свалил с сердца груз — сдал экзамен. Бочкарев спрашивал строго, придирчиво, но доброжелательно, хотя и не сделал ни малейшей поблажки. Но Никита и не нуждался в поблажках. Еще на стажировке, в прошлом году, он поверил в себя. Недаром тогда Бочкарев его прокладки назвал образцовыми. Фрола экзаменовал, к его удовольствию, Щегольков, а не Мыльников. Раза два Фрол запнулся, и ему казалось, что он падает в глубокий колодезь. Но он обеими руками хватался за сруб, высовывал голову и выкарабкивался наружу. Он знал и, убежденный в том, что он знает, запинался от переполнявшего душу волнения. И Коркин тоже взял себя в руки. В конце концов, прежде всего он — моряк. Моряк всей душой. Если ему и не суждено командовать «Триста третьим» — а он очень к своему кораблю привязался, — он найдет себе место на флоте... Море для него — жизнь. И жизнь для него — только в море. Море сделало его человеком. Правильно как-то сказал Бочкарев, что слюнтяю, слабенышу в море не место: зазеваешься, оно тебя — раз по морде! Слюнтяй и отступит, а сильный духом обидится: «Нет, врешь! Ты — меня, я — тебя, кто кого, поглядим. Я не отступлю! Я еще повоюю! Нет, я не отступлю!» Началась сдача зачетов. С Коркиным выходил в море Мыльников. Щегольков гонял его по всему кораблю — от орудия к пулемету, от глубинных бомб — в радиорубку, оттуда — в моторный отсек: на тральщике командир должен быть и штурманом, и артиллеристом, и первоклассным минером, и политработником, и хозяйственником. Потом его спрашивали по лоции, по уставам, по радиотехнике, по моторам. И Щегольков, и флагманские специалисты. Наконец в море с ним вышел Крамской. Из нависших над головой сыпался снег. Ветер кружил миллиарды снежинок; холодные брызги долетали до мостика. Низкое серое небо совсем почернело...
Фрол от всей души желал удачи Коркину. Стали обходить мели и банки. — Смотреть внимательнее! — приказал Коркин. — Есть смотреть внимательнее! — живо откликнулись сигнальщики. — А вы заметили, Живцов, в море люди становятся мужественными и вдохновенными? — спросил Крамской. — О да! —воскликнул Фрол, не спуская глаз с Крамского. Его загорелое и обветренное лицо оживилось, просветлело, стало по-настоящему вдохновенным. «Он и в обычном походе видит красоту флотской службы!» — восхищенно подумал Фрол. В это время Крамской неожиданно сказал Коркину: — Ваша задача: идете в мирное время. Подходите к труднопроходимому проливу. Внезапно видите надвигающуюся полосу тумана. Ваши действия? — Прикажу штурману точно определить свое место. — А дальше? — Я бы принял решение стать на якорь — пока не рассеется . — И все? — Да... все. — А если вы стали на фарватере и выходящее из пролива судно вас протаранит?
Фрол не слышал, что ответил Коркин. Фрол слушал вой ветра в антенне, глухой рокот моря, смотрел за сигнальщиками, напряженно вглядывавшимися в бежавшие навстречу свинцовые волны. Ветер разогнал снежную завесу, и все стало бледно-желтым от проглянувшего тусклого солнца. «Триста третий» бросало с одного горба на другой. Фрол с увлечением наблюдал, как рулевой, видя впереди новый вал, быстро перекладывал руль со сноровкой прирожденного моряка. Стой! Что там, впереди? — Мина!—услышал Фрол голос Крамского и подумал, что тот дает новую вводную; но тут же осознал, что и сам ясно видит ее — прямо по носу, прыгающую, рогатую. — Мина! — воскликнул он. — Ах, прозевал! Сигнальщик тоже взволнованно крикнул: — Мина! Прямо по носу! Коркин уже отдавал команду к рулю, уже переставил ручки машинного телеграфа. Телеграф звякнул послушно, и «Триста третий» задрожал, словно в лихорадке; моторы отрабатывали на задний ход... Крамской взглянул на сигнальщика: — Второй год служите? — Так точно, второй год. — А проглядели... — Виноват... Фрол поглядел на сигнальщика с ненавистью: «Виноват, виноват! Голову тебе надо срубить! Виноват!» Теперь мина покачивалась в пяти кабельтовах перед носом «Триста третьего». Машинный телеграф прозвонил «стоп». — Какое решение приняли? — спросил Крамской Коркина. — Расстрелять, — живо ответил тот. — Большая волна, подрывать опасно. — Добро!
Призывно пробил колокол громкого . Матросы стремительно пробежали по ходящей ходуном палубе к своим боевым постам... Теперь «Триста третий» послушно, не торопясь, продвигался вперед, поднимая светло-желтую с белым отливом волну. Фрол наблюдал за Румянцевым и его комендорами. Он знал, что сейчас установщик дальности устанавливает дистанцию, командир орудия производит расчеты. «Есть цель!» Вот он, выстрел. Бац! Мимо! Проклятый шар продолжает прыгать в желтых волнах. Правда, Фрол знает, что попасть с первого выстрела в мину, когда болтает корабль, пляшет цель, с трудом сможет и самый умелый наводчик. Он понимает, что нелегко рулевому держать корабль точно на курсе; он видит, как с необычайной быстротой штурвал вертится в его крепких руках. Маневр; еще маневр, опять мина в прицеле. Снова: «Есть цель!» Опять выстрел. Тьфу, снова промах! Стрелки машинного телеграфа извещают об изменении хода; новый маневр, новый галс; мина в прицеле — уже в третий раз... Еще один выстрел — и наконец, к удовлетворению Фрола, из моря поднимается что-то похожее на и, помахав заснеженными ветвями, опускается в желтые волны...
Фрол слышит вопрос, заданный Крамским Коркину: — Как бы вы поступили, если бы мина не была расстреляна с третьего выстрела? — Произвел бы четвертый. — А после четвертого? — Поставил бы к орудию другого наводчика. — Но у вас на корабле, я знаю, лучшего нет. Тогда? Ответа не последовало. — И сигнальщик у вас прозевал, — с укором заметил Крамской. — А вы знаете, десять секунд опоздания на войне — вопрос жизни и смерти? Помните, что говорил Макаров о выигрыше времени в бою? — Теперь он говорил громко, обращаясь ко всем. — Пятью секундами раньше переложишь руль на борт — вы тараните, пятью секундами позже — таранят вас. Я испытал это сам на траверзе Длинного мыса; мы встретились с подводной лодкой. Заметь сигнальщик лодку с опозданием на десять, двенадцать секунд — и она потопила бы нас, а не мы ее. Старайтесь и на учениях действовать, как в бою; это — наш основной закон, основной закон флотской жизни... Фрол вмешался: — Разрешите доложить, товарищ капитан первого ранга, за сигнальщиков отвечаю я. И я полностью несу ответственность за сегодняшнюю ошибку. Крамской взглянул на него, чуть прищурившись.
— За подготовку отвечают и командир, и штурман. Оба. Когда пришли в порт, в кают-компании Крамской, откинувшись на диване, внушал Коркину, Фролу, Румянцеву: — Главное — не забывайте, в какое мы живем время; под носом может всплыть подводная лодка; над головой может очутиться «случайно» заблудившийся самолет; рыбачья лайба оказаться совсем не лайбой, а рыбак в невинном баркасе — не рыбаком. Вы скажете: пограничники обеспечивают неприкосновенность границы. Да, это так, обеспечивают. Но на друга надейся, а сам — не зевай, — перефразировал он пословицу. «Все кончено! Провалился! — терзался Коркин, проводив командира соединения. — Прозевали мину!» Фрол в это же самое время, с трудом сдерживаясь, объявил Кострице — сигнальщику: — Оставляю без берега. Корабль могли погубить. И людей. А жизнь на корабле шла своим чередом: матросы под руководством боцмана сбрасывали снег с палубы, очищали от снега палубные механизмы, протирали их сухой ветошью, натягивали чехлы, мыли кубрики, чистили приборы и механизмы, скачивали и лопатили мостик и палубу. Пришел Щегольков и сказал как ни в чем не бывало Коркину: — Завтра учение по переброске десанта. И добавил: — Командир соединения и я — . Мы убеждены, что в дальнейшем вы избежите ошибок. Завтра выполните задачу — и можете считать себя командиром.
Сколько слышал Коркин рассказов о сухих формалистах, которые не допускали к самостоятельному управлению малоопытных молодых офицеров! От них попросту избавлялись — так же, как Мыльников избавлялся от неугодных ему матросов. Он растроган до глубины души. Комок подкатывает к горлу. Он отворачивается, будто ища что-то на столе. Проводив Щеголькова, он долго стоит на ветру, вдыхает свежий воздух всей грудью. — А завтра мы жару дадим, Василий Федотыч! — слышит он за спиной голос Фрола. — Покажем, какие мы. Как вы думаете, а?..
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
