Причудлива и богата на всякие несуразные события военная служба. И преподносит порой она людям в погонах такие гадкие вещи, что просто отпад. Даже в те советские времена развитого социализма. А все безалаберность наша, помноженная на индивидуально выпиваемое количество водки. Но судьба-злодейка играет с людьми, как и всякая неприятность в этот же день может превратиться в приятность.
Служили два товарища. Ага. В одном и том отдаленном поселке на берегу великого Тихого океана. Более того: в одном отсеке стратегической атомной подводной лодки. Оба заслуженно гордились своим воинским званием – мичман. И должностями своими гордились – один был шифровальщиком, другой – специалистом засекреченной связи или просто, засовцем. Задачей их было передавать на большую землю закодированные сообщения от командира атомохода в штаб Тихоокеанского флота. Не буду раскрывать военную тайну, что еще входило в их обязанности. Когда придете служить на флот и присягу примете - сами узнаете. На этой лодке у передатчика ЗАС вышел из строя маленький блок кодировки сообщений. Ремонту он не подлежал, только замене на новый. - Мичману Храмову прибыть в центральный пост с неисправным блоком - прохрипел «Каштан» голосом старпома капитана 2 ранга Савченко.. Маленький, тщедушный Храмов, прижимая к груди коробку с блоком, зайчиком поскакал к старпому. - Бери блочок и дуй на флотские склады, вот тебе накладная на замену. Этот сдашь и получишь новый, там уже ждут, - сказал Савченко, - возьми с собой для дополнительной охраны своего дружка. И смотрите мне! Блок секретный, не дай бог, что с ним случится – оба в колонну по одному
- Так точно! - преданно сказал Храмов. - Что «так точно»? – спросил старпом. - Пойдете в тюрьму? - Все будет в порядке, тащ капитан второго ранга, - заверил старпома Храмов. - Вперёд! – досадливо махнул рукой старпом. Храмов высвистал своего коллегу мичмана Немыкина и они, соблюдая все меры предосторожности, повезли этот блочок на склад. Поехали на рейсовом автобусе, поскольку отдельного транспорта им не дали. И то, правда, на всех мичманов с неисправными запчастями машин не напасешься. Приехали они из своей глубинки во Владик, как называют моряки Владивосток, нашли свой склад и без особых проволочек сдали своё неисправное изделие, упаковали коробку с новым блоком в полиэтиленовый пакет и огляделись по сторонам. Перед ними был город – жемчужина Дальнего Востока, красавец порт! Магазины, кинотеатр «Уссури», деревья в первой свежей зелени, цветы и девушки. Сотни девушек в легких весенних платьях. Времени до следующего рейсового автобуса – хоть отбавляй! - Пойдем, прогуляемся брат Немыкин, - сказал Храмов, - когда еще здесь побываем? И вот оба эти подводника двинулись по улице Светланской, бывшей Ленинской, самой центральной авеню Владивостока. Желудки урчать у них стали одновременно без десяти минут двенадцать, пугая прохожих. На флоте, благодаря строгому распорядку дня у всех служивых голод просыпается точно перед завтраком, обедом и ужином. А тут как раз подошло время обеда. Так, порыкивая организмами, от Светланской наши шифрики свернули на улицу имени 25 Октября и подошли к стоящим рядом друг с другом вокзалам – морскому и железнодорожному.
- Санёк, пойдем, посидим в ресторане перекусим, - предложил Немыкин, - может, с девушками познакомимся. - А у тебя бабки-то есть? - поинтересовался прижимистый мичман Храмов, - а то у меня всего полтора рубля на обратную дорогу. В ответ Петя Немыкин помахал у Храмова перед носом фиолетовой четвертной. - Только питаю тебя в долг, - сразу предупредил друга Петя, - по приезду отдашь. Для начала они вошли в здание железнодорожного вокзала, где длинными рядами стояли ячейки камеры хранения. С трудом нашли пустую ячейку и положили туда свой секретный блок. Чтобы, значит, не украли. Набрали на внутренней стороне двери код – несколько букв и цифр. Перед тем как захлопнуть ячейку, мичман Немыкин записал код синей шариковой ручкой на тыльной стороне ладони. - Вперёд! – скомандовал Храмов. - Есть вперёд!! – репетовал команду Немыкин. В ресторане морвокзала было малолюдно, время всё-таки не вечернее. Следуя многолетней привычке, мичманы заказали литр водки и по салату «Оливье». От предложенного официанткой мясного рагу сослуживцы отказались. Та обиженно поджала губы и удалилась, покачивая бедрами.
- С горячей закуской не захмелеешь, - выдал другу добытую жизненным опытом истину Немыкин и разлил первую дозу в стаканы. Увидев моряков, к столику причалили две длинноногие красавицы. Одна черненькая в короткой юбочке, а другая рыженькая с высоким бюстом. - Свободно? - мило спросила рыженькая с бюстом. Храмов тупо посмотрел на даму, а потом удивленно повел взглядом по залу. Свободных столов было хоть отбавляй. Соображал он всегда медленно. Шустрый Петя Немыкин чувственно облизнулся и подскочил со стула. - Пожалуйста, пожалуйста, - подвинул стулья девушкам под попки Немыкин, - что пить будете? Как по волшебству, снова возникла официантка, на столе тут же оказались шампанское, пирожные и зачем-то большая горячая котлета без гарнира. Девушки пили шампанское за знакомство, а мичманы допивали водку, поделив по-братски котлету для закуски. Потом, конечно, все вместе пили «Жигулевское» с ломтиками красной рыбы – горбуши. От пива по нескольку раз бегали в туалет. Там после очередной помывки рук мичман Немыкин подумал, что на его руке чего-то не хватает. Ё-моё! Он начисто мылом смыл написанный код ячейки камеры хранения! Даже легких следов не осталось. Петя прибежал к столику. Вид его был ужасен. Глаза выпучены и в горле застыл вопль, пока не выпущенный в зал ресторана. - Что с тобой Петруша? На змею в гальюне наступил? Мичман Немыкин начал молча тыкать кулаком в лицо своему сослуживцу. От стресса речь у него отнялась и Немыкин этими жестами хотел показать, что на шифра нет, но Храмов его не так понял. Недолго думая, он въехал по зубам Немыкину. А не лезь при девочках!
Вокзальные красавицы, ещё надеясь на естественное продолжение банкета, но уже за пределами ресторана, попытались угомонить военно-морских парней, но потом плюнули с досадой и ретировались. - Идиоты! – на прощание с ненавистью сказала рыженькая. Хорошо не было патрулей. Подбежали несколько мужиков и растащили мичманов. - Санёк, ты скотина,- обрел способность говорить Немыкин, - у меня номера на руке не..е..ет! Смотри! - А где же он? - тупо уставился на кисть руки Храмов, - подожди, а как же мы теперь найдем свой пакет? До него, наконец, стал доходить весь ужас их положения. «Пора по нарам, пора по нарам» - завертелась припевка в голове. Старпом сказал – однозначно – в тюрьму. - Дай сюда руку!- приказал Храмов Немыкину. Тот послушно подал ему левую кисть. Саша Храмов долго и тщательно рассматривал поры на тыльной стороне Немыкинской ладони. На всякий случай изучил и внутреннюю сторону. Со стороны это выглядело, как будто один мичман гадает по руке другому на цыганский манер. Ни малейших следов синей пасты.
- Я примерно помню, где мы оставили блок, сейчас заявим в милицию, и нам откроют – уверенно сказал мичман Храмов. Милиция - крупнотелый сержант, пообедав, дремала у телефона в своей выгородке за стеклом. Милиции хотелось покоя. А тут два встрёпанных военно-морских человека маячат за окном, шевелят ртами и мешают пищеварению. - Чего надо? – открыл окошко сержант. - Товарищ милиционер, у нас беда, забыли код от ячейки, не можем забрать свои вещи. Сержант поднялся из-за стола. Рост у него был как у дяди Стёпы, но лицо не такое доброе. А с чего бы быть ему доброму. Вот, тащись с этими ротозеями, подремать не дали. Вызвали дежурную по вокзалу, пригласили для комиссии, двух понятых, и зашли в зал камеры хранения. Саня Храмов подошел к предполагаемой ячейке. - По-моему здесь, - ткнул пальцем Саня. Произвели вскрытие. В ячейке лежал полиэтиленовый пакет, внутри прощупывалась коробка. Пакет вроде и похож, и не похож. - Ваш пакет? - строго спросил милиционер. - По моему, наш, - неуверенно произнес мичман Храмов. - Проверьте, - предложил страж порядка. Петя Немыкин открыл пакет, внутри лежала коробка, но совсем не складская, а из-под женских босоножек. Мичман Храмов вытаращил глаза на обувную коробку из-за плеча Пети Немыкина. По инерции Петя открыл коробку. Она доверху была наполнена бумажными пакетиками.
- Ну, вот и попались, голубчики! Не дергаться! Стоять! – милиционер наставил пистолет на остолбеневших мичманов, - долго же мы за вами охотились, а вы, значит, флотскую форму напялили, наркобароны! Напрасно было, что-то говорить в оправдание. Вот их коробка, вот опий в пакетиках, вот грозный страж порядка с «Макаровым» в правой руке, вот куча вокзальных зевак. И все зеваки готовы подписаться под милицейским протоколом. «Дядя Стёпа» вызвал по рации подкрепление и двух мариманов затолкали в желтый «луноход». Они и не сопротивлялись. Во всём разобрались в главном управлении милиции Владивостока, куда доставили «особо опасных преступников». Храмов вдруг вспомнил, что у него во внутреннем кармане лежит складская накладная на получение секретного изделия, и предъявил её на допросе. - Вот. Накладная. Мы секретный блок получали, а не наркотики, - горестно взвыл мичман, - отпустите нас, пожалуйста. И помогите нам найти блок в камере хранения, иначе нас посадят в тюрьму. На вокзал поехали в сопровождении майора милиции. Хорошо еще Храмов помнил, в каком ряду они спрятали блочок. Вскрыв с десяток ячеек, нашли родимого. В зале камеры хранения маячили два мужичка в рабочих спецовках, они разложили закуску прямо на подоконнике и потихоньку по очереди прихлебывали водку из горлышка «Столичной». Милицейский майор тихо перебросился с ними парой слов. Они серьезно кивнули ему в ответ. Маскировка – не придерёшься. Главный милиционер Владивостока читал в детстве стихи про милиционера дядю Стёпу, и всегда брал с него пример доброго отношения к людям. Кроме того, за годы службы он не растерял чувство юмора. Главный милиционер, усмехнувшись, набрал на диске телефона номер командующего Тихоокеанского флота. - Товарищ вице-адмирал! Тут у меня были мичманы Храмов и Немыкин с N-ской дивизии атомных подводных лодок, - сказал он, - прошу поощрить их ценными подарками. Они помогли нам обнаружить большую партию наркотиков. Нет, помощь больше не нужна, курьеров мы возьмём сами, не беспокойтесь. Через три дня, перед строем всего личного состава дивизии атомных подводных лодок, мичманов наградили именными часами с дарственной подписью командующего Тихоокеанским флотом. О подробностях дела их не особо спрашивали, а они, как и все военные люди, тайну хранить умели.
Прошло пятнадцать лет, как не стало Геннадия Ивановича Куроптева – капитана дальнего плавания СМП. В течение пятидесяти лет он трудился на морском транспорте. Геннадий Иванович родился на Севере в деревне Верхнее Рыболово Приморского района. Тяжёлое детство было у него. Он рано лишился отца, умершего в 1942 году, у матери осталось трое сыновей, он был старшим. После окончания в 1943 году шести классов его, четырнадцатилетнего, зачислили в Архангельскую школу юнг НКМФ. Практику в 1944-1945 годах проходил матросом на пароходах «Карелия» и «Сура» СГМП, которые в годы Великой Отечественной перевозили воинские и народнохозяйственные грузы в населённые пункты на побережье Баренцева, Белого и Карского морей. С 1945 по 1950 год учился в Архангельском мореходном училище. После окончания работал помощником капитана на судах Северного морского пароходства. В 1958 году был утверждён капитаном. Заочно окончил ЛВИМУ имени адмирала С. О. Макарова. В 1969-м Геннадия Ивановича, как одного из опытных капитанов, назначили капитаном-наставником, а в 1975-м рекомендовали заместителем генерального директора Англо-Советского пароходного общества в Лондоне, где он показал себя высококвалифицированным специалистом. В 1979 году по возвращении из загранкомандировки его назначили начальником коммерческой службы пароходства. Ему удалось значительно повысить уровень коммерческой работы, тесно соединив её с решением вопросов эксплуатации флота. Он стал инициатором вступления пароходства в Клуб взаимного страхования, обеспечив защищённость СМП от рисков и крупных потерь. Внёс большой вклад в разработку прямых договоров на перевозку грузов, условий перевозок, способствовал расширению внешнеэкономических связей пароходства. Геннадий Иванович обладал незаурядными организаторскими способностями, в решении производственных вопросов был оперативен, настойчив, принципиален. В сложных ситуациях не боялся брать ответственность на себя. Он был инициатором и организатором создания Совета юнг Северного государственного морского пароходства. Мне посчастливилось работать с этим замечательным человеком.
Геннадий Иванович Куроптев – мой первый капитан. 44 года назад он взял меня, молодого специалиста, помощником капитана на теплоход «Припятьлес», который в то время в числе первых судов пароходства был зафрахтован французами на перевозку красного дерева из Африки. Портами погрузки были Абиджан, Сасандра, Сапеле, а выгрузки – итальянский порт Монфальконе. Наша работа в тайм-чартере продолжалась восемь месяцев без захода в порты Советского Союза. Несмотря на столь продолжительную работу далеко от Родины, капитан сумел сплотить экипаж, создать нормальный психологический климат в коллективе. В результате моряки справились с поставленной задачей, отработали безаварийно, без нарушений дисциплины. Капитан был награждён орденом «Знак Почёта». За безупречный труд, большой вклад в развитие морского транспорта он неоднократно поощрялся руковод-ством пароходства. Был награждён Почётной грамотой морского флота, золотой медалью ВДНХ СССР, другими медалями, значком «Почётному работнику морского флота». Ему были присвоены звания «Заслуженный работник транспорта РСФСР», «Лучший капитан ММФ», «Почётный ветеран СМП», его имя неоднократно заносили на Доску почёта пароходства.
В 1998 году построенному по заказу Северного морского пароходства судну было присвоено имя
Михалев Валентин Андреевич
... Недалеко от Верховажского исторического музея в деревне Сомицино (б. Рябково) сохранился дом, в котором 15 апреля 1926 года родился Валентин Андреевич Михалёв. Дом находится у самой дороги, по которой прошёл в Москву юный Ломоносов. Можно сказать, символично, что жизненный и творческий путь Михалёва проследовал этой дорогой: родился он на Вологодчине, долгие годы жил в Архангельске, последние годы его жизни связаны с Москвой. В 1929 году Валентин с родителями и младшим братом попадает в Архангельск, где прошли его детские и школьные годы. Отец – А.А. Михалёв работал в Архангельском пароходстве, был судовым электромехаником, моряком дальнего плавания. Родители, чтобы занять неугомонного мальчишку, приобщили его к рисованию, чем он с увлечением и занялся. Сначала Валентин начал посещать художественный кружок при Архангельском Дворце пионеров (преподаватель художник В.А. Чех) и городскую изостудию (преподаватель художник М.С. Зданович). Позже пробовал работать учеником художника в Архангельском городском цирке. В 1941 году, накануне начала Великой Отечественной войны, Валентин Михалёв выслал свои акварели и рисунки в Приемную комиссию для поступления в Ленинградское художественное училище. Однако продолжение художественного образования пришлось отложить на многие годы. Во время войны Валентин Михалёв работал в Арктическом пароходстве. Плавал юнгой, матросом на ледоколе «Георгий Седов», участвовал в зверобойных промыслах на Белом море, зимовал на Диксоне, плавал на ледоколах в полярных широтах Северного Ледовитого океана.
Ему довелось пережить все тяготы военного лихолетья: налеты вражеской авиации, спасение товарищей, потерпевших кораблекрушение, тяжелый, изнурительный физический труд, недоедание, дикий холод и т.д. Военная Арктика была, как никогда, полна опасности и риска. В конце войны, в составе группы моряков Северного Морского пароходства Валентин работал в портовых городах Польши и Германии по приёму судов по репатриации. Безусловно, события этих суровых лет нашли отражение во многих, многих его работах, начиная с юношеской фарфоровой композиции «Юнга, сын корабля». И даже тогда, в недолгие свободные минуты военного времени, Валентин занимался рисованием (в основном, это портреты его товарищей-моряков), по всей видимости, угадывая предначертанность своей судьбы художника. После окончания войны, в 1945 году, Валентин Михалёв поступил в Ленинградское художественное училище на Таврической, скульптурный факультет которого окончил в 1951 году. Его преподавателями в художественном училище были: известные скульпторы – Л.М. Холина, В.И. Ингал, В.Я. Боголюбов, также художники – Н.М. Пугачев. Л.А. Месс и Л.И. Лизак, сразу же отметившие незаурядные способности Михалёва, самобытность его дарования, большую целеустремленность и работоспособность. В годы обучения он проходил художественную практику на Ленинградском фарфоровом заводе им. М.В. Ломоносова, где им был создан ряд скульптурных композиций, переведенных затем в фарфор, некоторые из этих студенческих работ были приобретены заводом для массового производства, а композиция «Кот и повар» попала в постоянную экспозицию Государственного Русского музея в Ленинграде. Его дипломная работа – композиция «Пушкин и няня», также выполненная в фарфоре, была приобретена Государственным литературным музеем в Москве.
После окончания художественного училища в Ленинграде. Михалёв с молодой семьей возвратился в Архангельск, где в 1952 году вступил в Архангельскую организацию Союза художников Российской Федерации. В 1954 году Михалёва приняли в члены Союза художников СССР. С первых своих творческих шагов Михалёв заявил себя как художник «большой темы» и в поисках своего пути в искусстве, как истый северянин, он прежде всего обратился к своим «истокам» – Русскому Северу, к образам своих земляков, первым из которых был великий Михаиле Ломоносов. Начал Валентин Михалёв свою «ломоносовскую» тему ещё в студенческие годы с портрета-барельефа, а одна из первых его крупных скульптур – «Юный Ломоносов», где юноша изображён в полный рост. Композицией «Юный Ломоносов» Михалёв принимал участие в конкурсе 1953 года, был награжден второй премией. Один из известных портретов Ломоносова выполнен им в 1962 году в красном дереве (квебрахо). Впоследствии скульптор ещё не раз возвращался к образу Ломоносова. Большой творческой удачей Михалёва явился портрет Георгия Седова, выполненный в белом мраморе (1955 г.). Испытав сам все трудности суровой Арктики. Михалёв в портрете Седова воплотил идею противостояния мужества и воли человека в борьбе с арктической природой. Эта работа обратила на себя внимание художественной общественности. Газета «Советская культура» писала: «Прекрасный портрет Георгия Седова создал скульптор В. Михалёв. Это большое, настоящее искусство. От портрета веет романтикой северных походов, как будто слышишь шум льдов и плеск холодных северных вод… Это живой, борющийся человек, с горячим и твёрдым сердцем, непокорный, волевой, настойчивый, великий путешественник и романтик».
В 1957 году, после успешного участия Михалёва в выставке молодых советских художников, посвященной VI Всемирному фестивалю молодёжи и студентов в Москве, Союз художников СССР предоставил ему трёхмесячную творческую командировку в Китай. Так, волею судьбы, властно и на долгие годы ворвалась в его творческую жизнь «китайская» тема, неповторимый и непостижимый Китай, древний и чарующий воображение. Однако навсегда Валентин Михалёв остается верен «северной» теме в своем творчестве, недаром художественные критики называли его «Певцом Севера». Валентин Михалёв прожил долгую насыщенную творческую жизнь. Он всегда много и увлечённо работал; бывал в творческих поездках по Русскому Северу, в Ненецком национальном округе, много путешествовал по нашей огромной стране; успешно выступал на всех крупнейших художественных выставках: всесоюзных, республиканских, зональных, международных и зарубежных; избирался в члены Правления Союза художников СССР и РСФСР; был награждён многочисленными почётными грамотами, дипломами Союза художников СССР и РСФСР, Министерства культуры СССР, награждён орденом «Знак Почёта» (1967 г.); ему было присвоено почетное звание Заслуженного художника Российской Федерации (1965 г.); он был избран председателем Архангельской организации Союза художников Российской Федерации (1966 г.); многие годы избирался в зональные выставочные комитеты; был награжден Серебряной медалью Российской Академии художеств за цикл работ «Образы Китая» (1991 г.). Многочисленные зарубежные творческие поездки всегда давали большой стимул творчеству художника. Знакомство с мировым изобразительным искусством, культурой, традициями, природой разных стран давали возможность расширению художественного кругозора. Валентин Михалёв объездил почти всю Европу: посетил Чехословакию, Польшу, Германию, Австрию, Венгрию, Грецию, Францию, Финляндию; неоднократно был в длительных творческих командировках в Италии и Китае; с Рейсом мира совершил круиз по Скандинавским странам и странам Северной Европы и Балтийского моря; побывал в США. Валентин Михалёв известен прежде всего как портретист, мастер психологического портрета. Человек – главное в его творчестве. Им создана целая портретная галерея северян – людей известных и самых простых, обыкновенных, но интересных художнику своей яркой самобытностью. Принципиально важен для скульптора был непосредственный контакт с портретируемым, почти все его портреты «натурны», то есть лепились с «живой» натуры, художник общался с героями своих портретов.
Сказочник и художник Беломорья Степан Писахов (дерево, 1960 г.)
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
По завершению третьего курса в 1956 году наш класс был направлен на крейсер «Михаил Фрунзе», входивший в состав эскадры Черноморского флота. Нас также расписали по боевым постам. На этот раз мы дублировали старшинский состав, обладающий большим объёмом функциональных обязанностей по эксплуатации и обслуживанию корабельной техники.
Прежде чем продолжить рассказ о морской практике на крейсере «Михаил Фрунзе», хочу дать краткую справку по этим кораблям и поведать о необыкновенной судьбе самого крейсера.
СПРАВКА: В соответствии с программой строительства морского и океанского флотов в 1939-1940 годах заложили на стапелях заводов в Ленинграде и Николаеве семь новых крейсеров типа "Чапаев" (проект 68), которые назывались "Чапаев", "Чкалов"( в 1950-х годах переименован в "Комсомолец"), "Фрунзе", "Куйбышев", "Железняков", "Орджоникидзе" и "Свердлов”. Предусматривалась постройка еще пяти кораблей этого типа. С началом Великой Отечественной войны работы на крейсерах прервали, а в августе 1941 года корпуса крейсеров, названных "Орджоникидзе" и "Свердлов", находившихся на стапелях Николаева, взорвали. На недостроенные корабли "Фрунзе" и "Куйбышев" погрузили семьи рабочих, ценное оборудование и отвели из Николаева в Севастополь, а затем в Поти. В августе 1942 года крейсер "Молотов" (типа "Киров") подвергся жестоким атакам вражеских самолетов-торпедоносцев и торпедных катеров. Взрывом торпеды у него оторвало 20 м кормовой оконечности корпуса, которая мгновенно затонула. Но винты не пострадали, и корабль смог самостоятельно вернуться на базу. Появилось предложение отрезать корму у "Фрунзе" и приделать ее к поврежденному кораблю. Технически сложное решение удалось реализовать. Летом 1943 года, после ходовых испытаний, крейсер "Молотов" вновь вступил в строй, и неопытному глазу было трудно определить, что он когда-то претерпел «трансплантацию" кормовой части. Почти через шесть лет крейсер "Фрунзе", наконец, вернулся на завод и встал к достроечной стенке. Крейсеру заново сделали кормовую часть, в 1948 году в сухом доке, ее состыковали с корпусом, и в конце 1950 года корабль, достроенный по измененному проекту, поднял Военно-морской флаг и вступил в состав Черноморского флота.
В 1958 году крейсер "Фрунзе" был переведён в разряд учебных кораблей, а 1961 году списан и разделан на металлолом. Такова судьба была и у других крейсеров этого типа: в 1964 - "Чапаев", в 1965 - "Куйбышев", в 1976 - "Железняков" и в 1980 - "Комсомолец" также пошли на иголки.
И на этот раз мне снова досталось дублировать старшину котельных машинистов, как будто я готовлюсь стать механиком силовых энергетических установок. Что же это такое? Пожалуй, это было уже слишком. Имея определённые представления о котлах и парогазовых турбинах, я крайне редко появлялся на боевых постах в котельном и в машинном отделениях. Полагая, что полученных на прошлогодней практике знаний вполне достаточно, я разумно посчитал, что всё уже пройдено, и в будущем такая «механика» мне не пригодится. Даже во время боевых ночных тревог, когда надо было разбегаться по боевым постам, я находил укромные места на корабле, где с удовольствием отсыпался, продлевая вынужденно прерванный ночной отдых. Как бы там ни было, но мы, во всяком случае, говорю о себе, салажатами себя уже не чувствовали, на равных держали себя с матросами и старшинами, уверенно общались с мичманским и офицерским составом. Корабельную жизнь, можно сказать, видели как бы изнутри, с позиций личного состава, а это давало определённые знания и расширяло наш кругозор будущих морских офицеров. Трагические события осени прошлого года, связанные с гибелью линкора «Новороссийск», всё ещё будоражили сознание севастопольцев и волновали флотскую общественность. Комиссии за комиссиями разных уровней, разборы, расследования, партийные активы, взаимные обвинения, самобичевание в собственных недостатках, добровольные и вынужденные отставки многих командиров и начальников. Такая тяжёлая моральная атмосфера нервировала, вселяла какую-то растерянность, неуверенность среди личного состава, что, безусловно, негативно сказывалось на повседневной жизни матросов и на качестве боевой и политической подготовки на кораблях и в частях флота. По всей вероятности, на примере мало поддающейся объяснению беспричинной гибели более полутысячи моряков на линкоре «Новороссийск» интуитивно возникшее у матросов чувство безысходности и не способность командования принять разумные меры в критических обстоятельствах по спасению личного состава привело к резкому снижению состояния воинской дисциплины на кораблях. В среде матросов не было достаточной уверенности за своё настоящее и будущее, многие из них, находясь в увольнении, напивались до бесчувствия, и их приходилось буквально затаскивать на корабли волоком. Никакие репрессивные меры не приводили к улучшению положения. Исполняющий обязанности Командующего флотом адмирал В.А.Андреев, заменивший адмирала Пархоменко, прилагал невероятные усилия по наведению порядка, которые оказывались мало эффективными, распекал командиров кораблей и соединений на систематических сборах, летучках, совещаниях, чуть ли не в роли начальника гарнизона проверял выполнение распорядка дня в частях и на кораблях. Говорили, что он регулярно приходил на Минную стенку и делал разгон мичманам и старшинам за плохое проведение утренней физзарядки с матросами. Вероятней всего, адмирал В.А.Андреев не смог оценить общей ситуации сложившейся на флоте и выработать правильную линию поведения.
Вскоре на должность Командующего Черноморским флотом был назначен адмирал В.А.Касатонов, требовательный, строгий, даже слишком жёсткий по характеру человек. Мне тогда не было известно, что Владимир Афанасьевич Касатонов родился в Петергофе. Но так случилось, что буквально через несколько лет, когда я обучался в Петродворце на офицерских курсах при ВВМУРЭ имени А.С.Попова, мне случайно довелось познакомиться и разговаривать с его отцом – Афанасием Касатоновым, бывшим кавалеристом, но без всяких на то причин, выдававшим себя за матроса Балтийского флота, участника штурма Зимнего дворца.
Вот как это мне стало известно. Однажды в обычный учебный день после занятий мы в составе группы из четырёх человек, к сожалению, не помню всех поимённо, но точно знаю, что был среди нас Саша Хитров с Северного флота, решили прогуляться по Петродворцу. Был солнечный майский день, но не очень тёплый из-за дующего с залива северного ветра. Проходя мимо кинотеатра, решили купить билеты на очередной сеанс кинофильма. До начала демонстрации оставалось минут 35-40. Для того, чтобы скоротать лишнее время, мы вышли в скверик перед кинотеатром, где и разместились на лавочке, беседуя и весело подтрунивая над одним из наших коллег-слушателей, который на завтрак, обед и ужин предпочтение отдавал только кефиру, яростно и страстно пропагандируя нам свою кисло-молочную диету. Вскоре, как-то незаметно и весьма скромно, рядом с нами на лавочке оказался высокий, благообразный, худощавый, пожилой мужчина. Опираясь руками на трость, он сидел тихо, наслаждаясь не так частой для здешних мест солнечной весенней погодой. Никто из нас не обратил на него внимание, продолжая шумно смеяться по поводу безобидных шуток и подначек друг над другом. Но вдруг молчавший до той поры и, казалось, ушедший в свои мысли сосед по лавочке вдруг заговорил, обращаясь к нам: Вы, я вижу, морские офицеры. Я ведь тоже моряк бывший матрос, участник Октябрьской революции, Зимний брал...
Старик задумался, неожиданно прервав свою незаконченную фразу. Мы тут же прекратили свой безудержный смех и глупые шутки, надеясь услышать интересный рассказ реального и живого участника тех далёких событий. Но продолжения беседы не получилось. Он не стал предаваться воспоминаниям, а мы, глупые, постеснялись задавать вопросы. Наш собеседник неожиданно перевёл разговор к сегодняшним дням, когда сказал, что его сын тоже офицер, служит сейчас на Черноморском флоте и кто-нибудь из нас, возможно, его знает. Тут кто-то из моих коллег задал не очень корректный, а традиционно дурацкий, но всегда напрашивающийся в таких случаях, вопрос: Как его фамилия? Последовал ответ, который нас настолько шокировал и даже поставил в неудобное положение, чтобы далее вести непринуждённый разговор. Он носит мою фамилию Касатонов. Мы сразу же энергично подтвердили, что, безусловно, знаем Командующего Черноморским флотом адмирала В.А.Касатонова и хотели, было, продолжить разговор в таком же приподнятом и пафосном тоне. Но старик поднял глаза в нашу сторону и посмотрел на нас как-то укоризненно. Взгляд его глаз, выцветших от времени и пережитого, показался нам печальным и грустным. В наступившей продолжительной паузе говорить что-либо никому не хотелось. Мы, однако, извинившись за вынужденное беспокойство, оставили бывшего, как мы поверили, балтийского матроса одного на лавочке в скверике. Сами же тихо, с нескрываемым чувством неожиданной виноватости, может быть, за чью-то невнимательность к родителям, и внутреннего волнения, что мы, такие молодые, задорные, смешливые, не всегда можем душевно сопереживать или с соучастием относиться к пожилым людям, отправились в кинозал смотреть какую-то пустяшную кинокомедию.
Вот здесь я хочу прервать своё повествование, чтобы привести ссылку на подлинные слова из автобиографии адмирала Владимира Афанасьевича Касатонова. В книге адмирала флота В.Н.Чернавина «Атомный подводный…» опубликована эта биография, из которой следует, что отец В.А.Касатонова Афанасий Степанович – кавалерист. Никогда не был матросом, не брал Зимний и вообще не был участником революционных событий в октябре 1917 года, даже более того, не служил в Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Из автобиографии В.А.Касатонова: «История рода Касатоновых весьма обыкновенна, как и многих русских семей. Из бедных крестьян, неграмотных. Уроженцы Курской губернии, Кироченского уезда, села Лески, вблизи разъезда Беленихино железной дороги Курск – Белгород. В 1901 году отец женился на своей дальней землячке Матрёне Фёдоровне Селюковой… Афанасий Степанович Касатонов, мой отец, проработав на железной дороге семь лет, решением мира (схода крестьян села) был выделен в 1902 году от семьи Касатоновых на государеву службу, в солдаты. По существующим тогда положениям, от семьи выделялся один из сыновей для несения воинской службы. Службу отец нёс в кавалерии, в лейб-гвардии уланском полку имени императрицы Александры Фёдоровны (старшей), в городе Новый Петергоф… Отслужив срочную службу, отец остался на сверхсрочную в том же полку и к 1909 году дослужился до вахмистра (старшина) эскадрона с квартирой при казарме… Семья наша на новом месте начала быстро увеличиваться. В 1910 году родился я – второй сын после семилетнего Василия, в 1912 году родилась сестра Софья, в 1913 году – брат Фёдор, в 1917 году – брат Яков. С началом первой мировой войны Афанасий Степанович с полком отбыл на фронт. Воевал в Западной Пруссии. В феврале 1918 года вернулся в Новый Петергоф по контузии. За боевые заслуги был удостоен В основном за участие в разведке и доставку «языков».
Спрашивается, зачем было такому солидному и внушающему доверие человеку «вешать» нам, молодым офицерам флота «дурацкую пропагандистскую лапшу»? Возможно, старика вынуждали к таким «признаниям», и он привык выступать перед пионерами, в школах о своих мнимых революционных заслугах, кто знает?
Однако возвращаюсь к событиям, происходящим на Черноморском флоте. Большие кадровые изменения произошли на многих руководящих должностях. Так, вместо вице-адмирала П.В.Уварова, авторитетного и уважаемого на флоте Командующего эскадрой, был назначен контр-адмирал В.Ф.Чалый. П.В.Уваров, что называется, всегда находился в море то на одном, то другом корабле, не покидал мостик, подстраховывая командиров, как бы сдерживал их инициативу, самостоятельность и ответственность. В.Ф.Чалый - сторонник полной командирской самостоятельности в рамках своих властных полномочий. Будучи курсантом выпускного курса, во время дальнего похода мне интересно было наблюдать Василия Филипповича Чалого в течение нескольких дней, о чём напомню чуть позже. После временного запрета на выход кораблей в море, связанного с организационными выводами после гибели линкора «Новороссийск», новое командование флота стало уделять повышенное внимание всем аспектам боевой подготовки кораблей. Начались регулярные выходы кораблей в море, отрабатывались задачи боевой подготовки, проводились бесконечные и всевозможные учения. Вот на такой период выпала наша практика. На крейсере «Михаил Фрунзе» новый командир капитан 2 ранга Голота старательно, настойчиво и целеустремлённо проявлял свою инициативу, самостоятельность и умение командовать кораблём. Крейсер неделями находился в море и проводил ежедневные, вернее сказать, боевые тревоги в ночное время, которые объявлялись на корабле, непрестанно по три-пять раз за ночь. Естественно, днём с нами никаких занятий не проводились, но и отдохнуть, как следует, не удавалось. Приходилось восстанавливаться в период проведения боевых тревог, спрятавшись в корабельных шхерах и вслушиваясь в немыслимые по содержанию вводные, которые звучали истошным голосом старпома по внутренней трансляции с регулярной последовательностью. Например, такие обескураживающие по смыслу вводные, как сейчас могут показаться: «Приготовиться к противоатомной защите!», «Взрыв атомной бомбы на шкафуте правого борта (на шкафуте левого борта, на баке, на юте, в районе первой башни главного калибра и т.д. и т.п. в любом месте корабля по желанию)», «Произвести дегазацию и дезактивацию на…», «Отбой атомной тревоги. Личному составу построиться на…». Мне тогда казались такого рода вводные весьма странными, а теперь и подавно. Кто и как могли «выжить» в реальных условиях после взрыва атомной бомбы, чтобы произвести дегазацию заражённого шкафута, юта, бака и других мест по требованию старпома? О таких пустяках, видимо, не задумывались, но зато план по проведению боевых тревог и отработке вводных выполняли или даже перевыполняли.
Курсанты Черноморского Высшего Военно-Морского училища имени П.С.Нахимова Алексей Мухин, Анатолий Богодистый, Григорий Зубенко и Николай Верюжский. Крейсер «Фрунзе». Черноморский флот. 1956 год.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Сыну, внуку и далее – по цепочке памяти. Н.З. ФРАГМЕНТЫ ПОДБОРКИ «О НАШИХ ЖЕНАХ» (Из материалов, заказанных Н.В.Лапцевичу Татьяной Конецкой, но по сей день остающихся не реализованными)
Н.В.Лапцевич:
Наше поколение - единственное, прожившее практически целиком (начало 1930-х - конец 1990-х) свою жизнь в советское время, испытало на себе все его плюсы и минусы. При этом, как цыплёнок, только что вылупившийся из яйца, признаёт за курицу-мать первое, увиденное им живое существо, так и подавляющее большинство из нашего поколения было лишёно доступа к какой-либо информации, кроме преподносимой ежедневно и ежечасно партийными печатью и радио, чем и довольствовались. Такого рода информацию мы усваивали почти на уровне подсознания, она вдалбливалась в нас в виде догм, почитаемых единственно и незыблемо верными.
Во времена молодости нашего поколения (середина ХХ века) семьи создавались молодёжью, как правило, сразу или в первые два-три года после учёбы в ВУЗе или военном училище. Семьи возникали по-разному, но практически обо всех можно с уверенностью сказать, что в основе брачного союза молодой пары лежала только любовь – и при этом чаще всего первая. Социальный статус жениха и невесты не имел существенных различий – богатством и недвижимостью они не были обременены. Внебрачные связи осуждались Партией и Комсомолом, да и в целом в обществе подобные явления считались предосудительными. Молодая семья начинала свою жизнь с чистого листа, что, как показывает опыт, являлось дополнительным фактором, скрепляющим семью. Семьи молодых моряков-лейтенантов неподготовленностью, неопытностью напоминали щенков, брошенных в воду – им сразу предстояли нелёгкие испытания на выносливость. Мужья, как правило, отсутствовали часто и подолгу, и главными фигурами неизбежно оказывались жены. Семья для них – главный приоритет в жизни, объект постоянных первоочередных забот. Муж, как правило, играет хотя и важную, но всё-таки вспомогательную роль, обеспечивая семью в первую очередь материально. Сфера приложения его усилий – служба, а семья – объект отцовских забот и место отдыха и восстановления сил, Опять же всё это обычно под опекой жены. В 1950-е годы страна приступила к созданию мощных Военно-Морских сил. Строительство и существование Большого Флота невозможно без оборудованных мест базирования с развитой инфраструктурой. Но этот непременный элемент флотского механизма, решающим образом влияющий и на уровень боеготовности флота, и на нормальные условия жизни моряков и их семей, не пользовался целеустремлённым вниманием руководства страны и флота – и так сойдёт, перетерпят, справятся, опираясь на всемерно декларируемый патриотический долг перед родиной.
В.Лебедько с главкомом ВМФ СССР С.Горшковым
Как пишет известный подводник контр-адмирал В.Г.Лебедько: «Порой новые места базирования встречали подводников одинокой плавбазой при пустынных берегах. Часто плавбазы служили не только местом расположения штабов и экипажей, но и семей подводников. В жутких и порой невыносимых условиях жили тогда подводники и их семьи. Великое терпение и самоотверженность требовались от них». И далее о Северном флоте: «Жестокие морозы, полярные ночи, льды, ледяные и снежные ураганы, беспросветные туманы, постоянная борьба за жизнь гарнизонных городков, и при всём этом необходимость решения задач боевой подготовки, приёма оружия, выполнения различных ремонтов и докования – таковы были условия базирования… Ни один флот мира не базировался в таких условиях, а если бы попытался это сделать, то скоротечно развалился бы от аварийности и перестал существовать как боевое объединение. С нами этого не произошло, но всё же мы платили за это авариями и жизнями». (В.Лебедько: - СПб.: «Галлея Принт», 2006 - 75[5] с. ил; - стр. 14, 22). О трагедиях аварий и людских потерь – отдельный разговор. А сейчас представьте хоть на миг самочувствие молодой жены – вчерашней горожанки, студентки, выросшей под крылышком матери и смело последовавшей за мужем, неоперившимся лейтенантом, к месту его службы. Мытарства начинались сразу, с вокзала или аэропорта города, в котором располагался штаб Флота. С этого момента и надолго – на многие годы – главной проблемой семьи было обрести пригодное для жизни жилье. Высокие флотские инстанции в лучшем случае что-то обещали в неопределённом будущем и препровождали бедолагу-лейтенанта вниз, по команде. И только в части (на корабле, лодке), куда офицер был назначен, непосредственные его сослуживцы – деваться-то некуда – начинали изыскивать какие-то решения проблем, свалившихся им на голову. Как правило, это было или поселение вновь прибывших во временно пустующее жильё, если хозяин уехал в отпуск, или подобие комнаты в дряхлом бараке, или, при отсутствии того и другого, подселение к семье лейтенанта, уже обретшего какое-никакое пристанище. Далее мысленно вообразим повседневные будни молодых жен. Их борьбу с десятками проблем один на один (муж ведь сутками занят на службе или вообще в море). Изо дня в день трудно переносимый быт во временном жилье, мало приспособленном для проживания, при отсутствии элементарных атрибутов цивилизации, в условиях холода, нехватки угля, продуктов, воды, лекарств и т.п.. Нелишне добавить к этому, что наличие или появление в семье ребёнка (к слову, добрую половину своей молодости мы прожили при запрете абортов) влекло к возрастанию трудностей в геометрической прогрессии. Конечно, выручали любовь, запас здоровья и нерастраченных сил и стремление во что бы то ни стало создать и сохранить семью. И еще – поддержка, солидарность, взаимовыручка живущих рядом более опытных «подруг по несчастью»...
ДАЛЕЕ Н.В.ЛАПЦЕВИЧ ПЕРЕСКАЗЫВАЕТ ОТДЕЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ ИЗ ПЕРВЫХ ЛЕТ ЖИЗНИ ДРУЗЕЙ-ОДНОКАШНИКОВ И ИХ ЖЕН, ПОДЕЛИВШИХСЯ С НИМ ВПЕЧАТЛЕНИЯМИ. ЭТО – ЗИНАИДА СУВОРОВА (жена командира АПЛ К-429, потерпевшей катастрофу), ЭТО – КИРА ЧЕРНОВА… НАДЕЖДА ЛЕБЕДЬКО… НИНА ЛАПЦЕВИЧ… АНТОНИНА СЕЛИГЕРСКАЯ… ОЛЬГА БРЫСКИНА… ЕЛЕНА КРЫЛОВА… НО ИЗ ВСЕГО ЭТОГО СОДЕРЖАТЕЛЬНОГО МНОГООБРАЗИЯ Я ВОЗЬМУ ТОЛЬКО ФРАГМЕНТЫ, КОСНУВШИЕСЯ МЕНЯ И ЕЛЕНЫ – ПУСТЬ ЭТО СОХРАНИТСЯ У ВАС ДЛЯ ПАМЯТИ.
* * * *
Сочихин Апполос Сергеевич, Лапцевич Николай Васильевич, Загускин Николай Евгеньевич (Н.З.)
Н.В.Лапцевич – обо мне
Вот пример, подтверждающий – в который раз – что настоящая любовь преодолевает все преграды! Лодка, на которой молодой лейтенант-минёр НЗ проходил службу, при переходе Северным морским путём с СФ на ТОФ вынуждена была долго отстаиваться у острова Диксон. Затем, не пробившись через пролив Лонга, несколько лодок зазимовали в устье реки Колымы, вблизи Нижних Крестов (ныне посёлок Черского). Природа, одарила Н.З. фантазией, литературными способностями, здравым смыслом, чувством юмора, предприимчивостью. Всем этим он активно пользовался, чтобы разогнать полярную скуку, нахлынувшую на соплавателей. К числу его придумок относилось, в частности, «Якорное пятиборье имени Харитона Лаптева» – состязательные игры в шахматы и в шашки (в том числе в поддавки), а также со сложным многофигурным выбиванием вражеских шашек путём «выщёлкивания» их с доски. Разрабатывались и осуществлялись также изобретательные розыгрыши, типа срочного вызова доктора на флагманский крейсер с машинописным докладом о произведенной на лодке дератизации и о проверке экипажа на педикулёз. Вот одна из невинных, казалось бы, проделок Н.З. На рейде острова отпросившись у командира на береговую почту, Н.З. предложил офицерам отправить телеграммы родным и близким. В ответ сомнения: «А что писать? Где мы – нельзя, куда и когда придём – тоже нельзя; да и не угадаешь». Но Н.З. убедительно возразил: «Где мы – станет ясно из самой телеграммы! А текст можно дать любой оптимистический. Например: «Нерпы имеют добродушный вид. Целую – и подпись». Текст понравился. Все, кроме командира, продиктовали свои адреса. На почте одинаковые тексты в семь разных городов приняли без возражений, в том числе и у самого Н.З., жене, в Ставрополь. А на следующий день к борту ПЛ безмолвно подошел крейсерский катер. На нём прибыл оперуполномоченный особого отдела… Тотчас же Н.З. был вызван к командиру. Особист потребовал написать объяснительную по поводу отправленных телеграмм. Он негодовал: – Вы переполошили все спецслужбы, от Диксона до Москвы! Текст был воспринят, как условный сигнал, типа: «Над Испанией ясное небо!». Проводной связи с Диксоном нет, телеграммы идут по радио, значит на весь мир!.. В итоге последовавших разбирательств «переполох» завершился более или менее благополучно. Командир объявил по выговору всем участникам, кроме Н.З. – его намеривалась наказать Москва. Но, видно, позабыла. Столь благостный конец не слишком типичен для тех времён. Но это присказка, а сказка впереди. Через некоторое время нескольким лодкам пришлось зазимовать на Колыме. Н.З. приобрёл в Крестах Колымских «дом», у известного уголовного авторитета. Недорого – всего за половину месячного оклада. «Дом» сильно смахивал на сарай, но имел окошко; к тому же в нём, по требованию Н.З., доверенный человек от уже убывшего из Крестов авторитета, безропотно сложил в дополнение к буржуйке, кирпичную плиту. А моряки из родной БЧ-3 обили стены, пол и потолок брезентом, а поверх этого фанерой. При температуре минус 55 в жилище бывало всё-таки не слишком уютно. Однако, для Н.З. и прилетевшей вскоре из Ставрополя жены Елены (трое суток добиралась через Москву полярной авиацией) это было счастливое время.
Нижние Кресты, зима 1956 года. Лена прилетела особым рейсом полярной авиации. Это наш «дом».
Много позже, на золотой свадьбе, Н.З. вспоминал: – Дежурства по лодке…ежедневная сколка льда вокруг корпуса… собачьи упряжки… Сотни белых куропаток… шампанское, крабы, оленьи языки и консервированные ананасы в магазинчике… и бочонок с самодельной брагой в нашей избе, по вечерам становившейся пристанищем для друзей-сослуживцев… светлые времена!.. Поражает, насколько близким к реалиям колымской зимовки 1956 года оказался стих, написанный мной ещё в 1953-м, перед выпуском из Училища, в первую годовщину нашей с Леной свадьбы. Многое совпало, хотя и не в деталях.
От Н.Загускина – Н.Лапцевичу.
«НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ЕЛЕНЕ КРЫЛОВОЙ» – так Н.З. отреагировал на мою просьбу прислать какие-нибудь биографические материалы о жене. И вот что он написал. К сожалению, я не нашел стихов периода, прямо относящегося к Крестам Колымским, хотя, возможно, они есть – «докомпьютерная эра», бумаги могут оказаться где-то в чемоданах. Надо сказать, что я никогда не писал стихов о тяготах, испытываемых Леной – только шутливые, хвалебные и оптимистические строки. Но она никогда и не жаловалась на тяготы жизни. Всегда умела преодолевать трудности. Более того, задавала другим морским женам оптимистический настрой и являла пример в преодолении любых житейских проблем. Право же, нет места, куда бы она ни следовала за мной, иной раз, сдавая сына, ещё маленького, на попечение бабушек, но чаще возя его с собой. Первый её выезд «на службу» был летом 1953-го – в Поти, на стажировку. И была она при этом на шестом месяце. Старенькие потийские лодки пребывали в непрерывном ремонте, и нас с Юрой Клубковым, в шикарных мичманских фуражках, просили не путаться под ногами. И мы пили в погребках турецкий кофе и маджари, а под вечер ловили на волнозащитном молу крупных крабов и Лена их нам варила. Следуя за предначертаниями моей службы, Лена была в Николаеве… в Севастополе… в Либаве … в Нижних Крестах, без малого трое суток добираясь туда полярной авиацией… Затем, при моём уходе с лодок в службу военных сообщений, прилетела с сыном в Петропавловск-Камчатский, в многонаселённый двухэтажный барак с удобствами во дворе. Интересно отметить, что ВУЗы, не законченные по разным причинам («Холодильной», «Совторговли») никогда не способствовали её трудоустройству, тем более карьере. На работу её приглашали-призывали по мере надобности. И она шла. И всегда справлялась, мгновенно усваивая любые навыки и быстро их совершенствуя. В Крестах Колымских местный суд призвал её к печатанию судебных, чаще всего адвокатских материалов, написанных наспех. И ей не раз приходилось помогать суду в решении весьма принципиальных вопросов. Например, рассматривалось дело о побеге зэка «с бараном». «Баран», как и предусматривалось, был благополучно съеден. Дело возбудили. Адвокат, прилетавший из Магадана, а затем срочно уехавший, всё время путал в своих протоколах весьма сходные фамилии фигурантов. В результате оставалось не совсем ясным кто кого съел: Угланов Урханова или наоборот Урханов Угланова? И Лена, мало того, что печатала, но ещё и помогала логически разобраться в этом бредешнике. Позже её машинописные навыки, приобретённые на Колыме, стали технологической основой моих ВГИКовских учебных трудов и некоторых последующих сценариев. Печатала она и диссертацию для своего шефа в Военмедакадемии. Впрочем, о медицине позже. На Камчатке основной стала работа в детских садиках. Началось это опять же по испытывавшейся садиками нужде и поначалу возмещалось всего лишь приёмом нашего сына, при вечной нехватке мест. Но карьера при этом получилась почти адмиральская! Няня… повар на несколько дней…заведующая… музыкальный воспитатель (талант общения с детьми оказался важнее – всего-то 6 классов музыкальной школы!). В итоге, звали сразу в три садика в разных концах города. И она успевала, изобретательно при этом организуя праздники. По возвращении в Питер, у Лены всегда оставались два образцовых садика при безоговорочном присвоении ей специалистами РОНО высокой профессиональной квалификации. Незадолго до пенсионного возраста (не ощущаемого тогда ни внешне, ни внутренне) Лена, ещё раз, по стечению обстоятельств, коренным образом поменяла работу. Она стала медицинской сестрой в медакадемии – помощницей высококлассному врача – ультразвуковика. Именно тогда, в возникшей причастности к медицине, в стремлении и умении помогать страждущим, проявилось её истинное, доселе не вполне очевидное призвание. Отсюда и многолетняя привязанность к ней сотрудников клиники, и искренняя признательность пациентов. Одним словом, медицинские труды и свершения – это отдельная песня. Но что это мы – работа, да работа. Разве больше ничего не было? Какие необыкновенные, подводно-охотничьи путешествия мы совершали – в Крым, на Кавказ, на Иссык-Куль… И в сказочную российскую глубинку…
15.08.10
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В летне-осенние месяцы этого 1955 года наша рота проходила военно-морскую практику на крейсере «Керчь», который тоже являлся кораблем итальянской постройки «Emanuele Filiberto Duca D’Aosta», числился в своё время самым быстроходным крейсером, был получен СССР по той же самой репарации, что и «Новороссийск». Поскольку «Керчь» являлся старой постройки и совершенно не мог конкурировать с нашими тогда новейшими крейсерами проектов «68» и «68-бис», которые почти ежегодно пополняли эскадру Черноморского флота, то он был переведён в состав бригады учебных кораблей.
На этом крейсере в 1955 году мы оказались впервые, хотя морская практика была уже вторая и теперь носила характер приучения нас, курсантов, к организации корабельной службы, изучению устройства корабля, участию во всех корабельных работах как по повседневной деятельности, так и при отработке кораблём учебно-боевых задач, несению дежурно-вахтенной службы в роли подвахтенных. Мы были расписаны по боевым постам всех боевых частей, в том числе и в БЧ-5, каждый имел книжку «Боевой номер», обязанности по которой должны были знать наизусть. Я, в частности, попал, как ребята говорили, в «котёл», то есть был расписан в котельное отделение. Моим командиром боевого поста вентиляционной котельной установки, дублёром которого я оказался, был старшина 1-ой статьи, служивший по пятому году, старше меня года на три, но наши взаимоотношения оказались ровными и добрыми. Ко мне он относился с явным превосходством, но без оскорблений, подначек, терпеливо и наставительно. Хотелось бы, конечно, оказаться у штурманов, если не в штурманской рубке, то хотя бы на постах электронавигационной группы. Я понимал, что штурманская боевая часть не «резиновая», а курсантов много, всех не распишешь на эти боевые посты. Учебные занятия обычно проводились ежедневно в составе класса или небольших групп, изучали буквально всё от клотика до киля от цепного ящика до румпельного устройства. Занятия с нами проводили корабельные офицеры. Для нас ещё мало опытных в морской жизни курсантов, тем не менее, это сразу было заметно, что даже такие большие корабли у итальянцев не были рассчитаны на длительное пребывание личного состава. Кубрики были маленькие, предусмотренные для размещения незначительного числа личного состава. Нам свой ночлег пришлось проводить на подвесных койках, как в старые времена парусного флота. Для нас это было ново и, в какой-то степени, интересно.
Значительная часть корабельного коридора по левому и правому борту непосредственно под верхней палубой являлась нашими кубриками. Каждый курсант получил две простыни, лёгкое байковое одеяло, наволочку с подушкой и парусиновую койку. Поначалу было трудно сообразить, как приспособиться к правильному применению и использованию такого экзотического вида отдыха. Однако быстро и без проблем научились сразу после подъёма вязать койки, аккуратно складывая подушку, одеяло и простыни и по всей её длине, сворачивая в ровные кульки и стягивая их поверху шкертами. Свёрнутую в кулёк свою койку каждый курсант складывал в определённый рундук. Вечером перед отбоем койки разбирались и навешивались на крюки стоек в два яруса. Койка принимала вид люльки-гамака. Положение тела при отдыхе, разумеется, было не вполне обычное, когда ноги оказывались на уровне головы, да и свободно растянуться, разбросить руки по сторонам не представлялось возможным. По молодости, прямо скажу, такие мелочи не казались неудобствами. В дневное время кубрик был свободен для построения, проведения учебных тренировок, занятий и приёма пищи, которую мы приносили согласно номеру своего бачка на шесть человек с корабельного камбуза. Вспоминается, что при проведении занятий с нами по темам устройства корабля и борьбе за живучесть офицеры крейсера часто отмечали, как конструктивный недостаток итальянских кораблей, почти полное отсутствие водонепроницаемых переборок. И на самом деле, мы убеждались, что можно было пройти с носа в корму без особых проблем, а если и попадались какие-нибудь переборки, то двери в них никогда не задраивались даже по тревогам. В конце октября наша военно-морская практика подходила к завершению. Крейсер «Керчь» после многодневного плавания по Чёрному морю возвратился в Севастополь. Нашу роту сняли с корабля и отправили в училище. К местам своего постоянного базирования подходили и другие корабли. На свои штатные места в Северной бухте вставали на бочки крейсера, готовясь к приближающимся торжественным мероприятиям, посвящённым очередной годовщине Октябрьской революции и празднованию 100-летия героической обороны Севастополя в период Крымской войны (1854-1855 годов). Главным объектом предстоящего праздника должен быть стать линейный корабль «Новороссийск» - флагманский корабль Черноморского флота, который последние дни находился в море на отработке учебно-боевых задач и должен был своевременно прибыть в главную военно-морскую базу. Второй линейный корабль Черноморского флота «Севастополь» находился на ремонте и в планируемых мероприятиях не принимал участие.
Поздним вечером 28-го октября 1955 года в Северную бухту Севастополя вошёл линкор «Новороссийск» и встал на свою бочку № 3, расположенную в нескольких сотнях метров от Графской пристани, а по прямой до берега, где находился Военно-Морской госпиталь, вообще было не больше ста метров. Вспоминая события той роковой ночи, хочу отметить, что накануне наш взвод заступил в караул на территории училища. У нас выделялась охрана на внутренние и внешние посты. Мне в тот раз досталось несение службы часовым на внешнем посту по охране первого (северного) учебного корпуса. Моя смена часового приходилась как раз с 00 часов до 02 часов 29 октября 1955 года. Поскольку это была северная часть территории училища, то хорошо просматривалась вся акватория перед входом в базу, и можно было наблюдать заход и выход кораблей, виден был Константиновский равелин, частично просматривались боновые сооружения, ограждающие вход в бухту, но самой бухты не было видно. Незадолго до смены с поста я заметил, что в направлении Северной бухты заметались по небу всполохи от прожекторов. Возможно, я чуть ранее слышал какой-то глухой звук похожий на взрыв, но из-за большого расстояния не придал этому особого значения. Однако на неожиданно появившийся прожекторный свет внимание обратил, о чём доложил разводящему, пришедшему на мой пост со сменой. По инструкции сменившийся часовой ещё в течение двух часов должен бодрствовать в караульном помещении. Я не знаю, доложил ли начальник нашего караула, а им был наш помощник командира взвода Анатолий Богодистый, дежурному по училищу об изменении обстановки, но какие-то звонки в караульное помещение были. Подходило время для моего законного отдыха, как в караульное помещение неожиданно прибыл дежурный офицер по училищу и дал команду: «Караул в ружьё!» Не прошло и несколько секунд, как мы все стояли в строю. Вот тут-то узнали первые очень краткие, но достаточно тревожные и волнующие сведения о случившейся катастрофе на линкоре на котором в 1 час 30 минут произошёл мощный взрыв. Дежурный офицер сказал, что подробности уточняются, и приказал повысить бдительность, усилить охрану, выставить дополнительные посты. Всё было по настоящему серьёзно, тревожно, ответственно. Ни о каком отдыхе до сдачи караула уже никто не задумывался.
События той трагической ночи и последовавшие затем организационные мероприятия во многом запомнились мне и, наверное, большинству моих товарищей на всю оставшуюся жизнь.
10.
Теперь я хочу возвратиться к нашей так называемой штурманской практике летом 1954 года после окончания первого курса. Вспоминая о том времени, с уверенностью заявляю, что благодаря имеющемуся у меня некоторому опыту, приобретённому в нахимовском училище во время плавания на учебно-парусной шхуне, я весьма быстро адаптировался в новых корабельных условиях: и море мне не было в диковинку, и весь уклад повседневных обязанностей был знаком, и специфическая, морская терминология, которая некоторых ребят иногда ставила в тупик, была для меня хорошо знакома. Естественно, много было и мне в новинку, но ко всему я достаточно быстро привык и, пожалуй, моя уверенность и правильные действия в новых условиях вселяли уверенность большинству ребят, которые жили вдали от моря и впервые в жизни вступили на палубу корабля. Практику мы проходили на старом-престаром корабле, угольщике, можно сказать, ветеране военно-морского флота, которое в наше время называлось «Нева».
На русском языке -
Корабль, входивший в бригаду учебных кораблей, раньше являлся минным заградителем и во время войны использовался по своему прямому назначению. Возможно, тогда носил другое название, которое мне неизвестно. Огромный неуклюжей формы, с широченной кормой, удобной для постановки мин, учебный корабль «Нева» ныне, как нельзя лучше, подходил для подготовки курсантов штурманской специальности. Вместительные трюма по всей ширине корабля, которые раньше заполнялись минами, были переоборудованы для учебных целей. Удобные настоящие штурманские столы для выполнения навигационной прокладки, на которые были выведены репитеры гирокомпаса, счётчики лага и эхолота, с полным комплектом необходимых инструментов, навигационных карт всех масштабов и районов плавания, пособия, наставления, лоции, различные справочники – буквально всё необходимое для штурмана было в нашем распоряжении. На палубе по бортам были установлены несколько магнитных компасов. Но что очень важно на двух курсантов выдали по секстану, рабочие часы и секундомеры для выполнения астрономических определений места по небесным светилам. Помимо ежедневных занятий, в учебных целях выделялась своя курсантская круглосуточная штурманская вахта. Что греха таить, были моменты, когда порой не у всех всё сразу получалось, как надо: и обсервации вдруг оказывались на берегу, да и линия пути, не поймешь почему, непредусмотрительно пересекала береговую линию, или по ошибке перепутаешь ориентиры, или пеленг возьмёшь не прямой, а обратный. Самое сложное, пожалуй, было с астрономическими наблюдениями, когда из-за плохого знания расположения и распознавания светил не успеваешь вложиться в короткий промежуток навигационных сумерек для измерения их высот: то горизонт исчез, но звёзды видны, как на подбор, то горизонт виден чётко, как линейка, а все звёзды растворялись на светлеющем небе. Обидно ужасно. Опыт приходил постепенно. Некоторые курсанты для количества выполненных заданий научились даже решать астрономические задачи обратным ходом. Эта штурманская практика, на мой взгляд, была самая интересная, познавательная, полезная для приобретения необходимого опыта. Мы в эти месяцы тщательно проутюжили всё Черноморское побережье от Одессы до Батуми, выучили и запомнили все маяки, створы, береговые ориентиры, банки, мели и отмели, запретные районы плавания, подходы к основным портам и базам флота.
Наша «Нева», как правило, не удалялась далеко от береговой черты и не развивала максимальной скорости более шести-восьми узлов, поскольку это было просто не под силу. Ведь корабль ходил на угле, а паровой котёл не мог держать «больше» пару, то и скорость была соответствующая, а нам другой и не требовалось. Нас курсантов иногда выделяли для несения вахты не только на сигнальный мостик в качестве дублёров вахтенных сигнальщиков, но и в котельное отделение дублёрами матросов-кочегаров. Четырёхчасовая вахта и всё время с лопатой у раскалённой топки, не шутка. Вахтенные матросы к нам, дублёрам, были, однако, милосердны и если видели, что мы выбивались из сил, то отбирали у нас лопаты и сами бросали уголёк в топку. В период небольших перерывов невольно вспоминалась песня кочегара: «на палубу вышел, а палубы нет». Эти вахты мне тоже запомнились. Я и сейчас полагаю, что надо было прочувствовать, хотя бы чуть-чуть, каков матросский труд кочегара.
Курсанты Черноморского Высшего Военно-Морского училища имени П.С.Нахимова Вячеслав Яшан, Дмитрий Васильченко и Геннадий Дудкин. 1954 год. Севастополь.
Вспоминается, что первая морская практика объективно сдружила нас, первокурсников, таких разных, приехавших в большинстве своём из сельской местности и маленьких провинциальных городов, не имеющих никакого личного представления о море и морской профессии. Мы стали более покладисты и терпеливы друг к другу. Себя-то я уже чувствовал достаточно опытным и знающим курсантом, поэтому такие перемены, происходящие с моими одноклассниками, мне были весьма заметны. После возвращения в училище с практики среди курсантов по рукам ходило, хотя и маленькое, но проникнутое тёплым чувством к училищу и будущей морской службе стихотворение неизвестного начинающего поэта из наших рядов, которое я переписал в свою записную книжку:
И вновь предо мною открытое море, По-прежнему воздух звенит по утрам. Сюда из похода вернулись мы снова, В Стрелецкую бухту - знакомую нам.
Стрелецкая бухта – родной уголок, Отсюда расходятся много дорог, Отсюда, товарищ, курс верно беря, Пойдём мы в походы в любые моря.
Стрелецкая бухта – родная моя!
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
