Чего Штреземан хотел, он легко добился – обязательств Англии, Франции и США финансировать восстановления военного и военно-промышленного потенциалов Германии. Так создавался антисоветский блок, ради которого империалисты объединились, отбросив противоречия, имевшие место между ними, в борьбе за рынки сбыта, за промышленное сырье, за колонии, отбросив договоры об ограничении Германии в военном строительстве, ими же подписанные. И все это творилось не только с антисоветским, но и с антигерманским прицелом. Они настраивали Германию против страны Советов в расчете на то, что обе эти страны выдохнуться в процессе войны, ослабнут, тогда, мол, они и продиктуют свои условия. Вслед за сговором в Локарно последовали одна за другой провокационные антисоветские акции. В 1927 году в Лондоне был совершен налет на советское торговое общество «Аркос». Англия порвала дипломатические отношения с СССР. Налеты на советские представительства проведены также в Берлине, Шанхае, Пекине, в других городах. В Варшаве был убит советский посол Войков. В Лозанне (Швейцарии) – убит советский посол в Италии Воровский. В 1929 году китайские милитаристы пытались захватить Китайско-восточную железную дорогу, принадлежавшую Советскому Союзу, но силы их были разгромлены. Кстати, данному успеху содействовал замечательный разведчик, друг Берзина , находившийся в Манчжурии и направлявший, по указанию Берзина, ценную информацию о силах и планах агрессора В.К.Блюхеру – Командующему Дальневосточной армии, взаимодействовавшей с Амурской военной флотилией.
– латыш, Христофор Интович, которого в своем кругу чаще называли «Гриша», хотя по партийному псевдониму он значился «Гришка». Он был таким же уважаемым товарищем, как его друг П.И.Берзин. Они вместе участвовали в вооруженной борьбе против царизма в 1905 году. Салнынь был постарше Берзина, рождения 1885 года, член партии с 1902 года. Оказавшись вынужденным после 1905 года покинуть Латвию, Салнынь вошел в круги русских политэмигрантов в Швейцарии. По заданию В.И.Ленина направился в Лондон и оттуда в течении нескольких лет переправлял конспиративно для русского пролетариата оружие и взрывчатые вещества, лично совершая с этим грузом нелегальные поездки в Россию. В 1920 году прибыл во Владивосток, добровольно вступил в Красную Армию, но был направлен в Манчжурию и работал там в 1921-1922 годах. Чтобы выполнить задания не раз предпринимал рискованные мероприятия, находясь в Харбине. Связался в белогвардейским атаманом Семеновым и его окружением, выдавая себя за российского коммерсанта, успевшего сбежать с крупным капиталом от большевиков, предлагает белобандитам кредиты для «сокрушения советской власти» на Дальнем Востоке. Требует, однако, гарантии успеха, чтобы не лишиться своего капитала. Для этого требует рассказать ему о белогвардейских силах, их организации и предполагаемых операциях. А те, польщенные добродетельностью истинного патриота, открывают ему свои карты. Так Салнынь предупредил крупные провокации, затевавшиеся белогвардейцами на Востоке. В 1929 году «Гришка» вновь в Китае. Своими донесениями он содействует маршалу Блюхеру – Командующему Особой Дальневосточной армией разгромить белокитайские полчища, захватившие Китайско-восточную железную дорогу, принадлежавшую Советскому Союзу. Некоторое время Салнынь работает начальником разведки у Блюхера. В 1933 году, пребывая нелегально в Берлине и Праге, организует разведывание гитлеровской Германии и альянсы Гитлера с западными империалистами по наращиванию немецкого военного и военно-промышленного потенциалов и науськивание фюрера на войну против СССР. В 1936-1937 годах Салнынь находится в Испании на передовой схватки национально-революционной войны. Организует разведку испанских и итальянских войск, засылает в их тыл разведывательно-диверсионные группы, действуя в интересах республиканской Испании. Привлеченные им к работе люди действовали не только в Испании: в Гамбурге летели в воду контейнеры с оружием, под Римом горели самолеты, а в Лиссабоне полыхал бензин, и все из того, что предназначалось для Франко.
Последние мои встречи с этим замечательным человеком, умным собеседником, чуть заикающимся, простым и скромным, вся жизнь которого была насыщена риском, бесстрашием, огромной волей во имя пролетарской революции, защиты ее завоеваний от внешних врагов – состоялись в Валенсии и в Барселоне, так же как и с Берзиным. В 1931 году Япония оккупировала северо-восточные провинции Китая и Манчжурию. Империалисты Англии и США глазом не моргнули по случаю столь дерзкого поведения Японии, хотя сами давно претендовали на китайские земли. И только из-за желания, чтобы Япония приобрела прямое соприкосновение с территорией Советского Союза и создала плацдарм для наступления на Советский Дальний Восток. Словом, на Западе и на Востоке следовали антисоветские акции, способные перерасти в крупный военный конфликт, тем более, что в 1929 году капиталистический мир был охвачен глубоким и затяжным экономическим кризисом, выход из которого каждая империалистическая страна видела за счет других стран и не в последнюю очередь за счет СССР. В условиях такой вот, вкратце, международной обстановки работал Разведупр под руководством Берзина.
***
Пожелав выпускникам РКУКСа успехов в работе, Берзин подчеркнул: «Помните – работа в разведке – это большое доверие, дорожите таким доверием!».
Приведем фотографии 1930-х гг. Их сохранилось очень мало, по словам Л.К.Бекренва, сгорели в Севастополе в первые дни войны. Я.К.Берзин с сыном на подмосковной даче. 1934 год.
На подмосковной даче Разведупра Штаба РККА. Л.К.Бекренев стоит второй слева. 1934 год.
Меня назначили помощником начальника Дальневосточного сектора Морского отдела Разведывательного управления штаба РККА. Начальником сектора был Александр Семенович Ковалев – бывший матрос, коммунист, участник Февральской и Октябрьской революции 1917 года. После революции он был комиссаром бригады подводных лодок Балтийского флота.
Александр Семенович Ковалев – комиссар ПЛ «Волк». 1923 г. (фотографии из архива сына, Эрика Александровича Ковалева, подводника, капитана 1 ранга, автора книг и статей по истории флота, выпускника ЛНВМУ 1949 г.).
РКУКС были созданы в 1925 году Берзиным. В годы Гражданской войны действовали курсы разведчиков (диверсантов). В последующие годы вместо РКУКСа была организована высшая спецшкола и разведывательный факультет в Военной академии имени М.В.Фрунзе.
Глава XIV. – В Разведупре – Разведывательном управлении штаба РККА.
Разведывательное управление штаба РККА (сокращенно Разведупр) размещался в те годы в Большом Знаменском переулке (ныне улица Грицевец), вблизи первого дома Министерства обороны на улице Фрунзе. Часть его подразделений размещалась в помещениях первого дома. Начальник Морского отдела представил меня заместителю начальника Разведупра Мельникову. Оксман рассказал мне, что Мельников, в свое время, был активным участником установления Советской власти в Сибири и на Дальнем Востоке, участником борьбы против белогвардейцев и японских оккупантов. Только благодаря случайности ему удалось избежать участи Сергея Лазо, сожженного японцами заживо в паровозной топке.
Вскоре Мельников получил новое назначение. Заместителем Берзина был назначен Василий Васильевич Давыдов, сравнительно молодой товарищ, но с орденом Красного Знамени. Награду получил за активную разведывательную и диверсионную деятельность в годы Гражданской войны на Урале и, в том числе, за разгром штаба белогвардейского атамана Дутова под Оренбургом. В Разведупре он ведал подразделениями, связанными с обеспечением оперативных отделов техническими средствами. К деятельности оперативных отделов не прикасался. Оперативными отделами руководили и Артузов, прибывшие в Разведупр на должность заместителей Берзина после ухода Мельникова.
до прибытия в Разведупр работал в ВЧК – Всероссийской чрезвычайной комиссии под руководством Ф.Э.Джержинского. О деятельности Артузова, кстати сказать, по выявлению контрреволюционных организаций и их связей, по пресечению их подрывных акций, заговоров рассказывается в кинофильме с названием «Операция Трест».
(Артур Фраучи). .
Представили меня и – заместителю Берзина по информационной работе. Это был работник высокой эрудиции, в совершенстве владел методологией. Выступал с докладами и лекциями перед аудиториями генерального штаба, Наркомата иностранных дел, городских партийных активов на темы военной политики и военного строительства империалистических держав. Начиная со второй половины 1920-х и в 1930-е годы, Разведупр доносил о появлении в буржуазных армиях новых боевых средств: самолетов, танков, военной техники с повышенными тактико-техническими показателями, о появлении пехотных и мотомеханизированных формирований. Сбывались слова М.В.Фрунзе. Исследуя в 1925 году опыт Первой мировой и Гражданской войн, он пришел к выводу, что будущая война не будет похожа ни на Первую ни на Гражданскую войну. Памятуя об этом и имея донесения разведчиков о появлении в зарубежных армиях новых боевых средств, Разведупр в 1927 году приступил к обстоятельному исследованию данного вопроса. В 1929 году эта работа завершилась изданием-докладом крупного научного труда с названием «». Работа проходила под контролем Берзина, а непосредственным ее руководителем был Никонов. В данном труде Разведупр утверждал, что главными силами в будущей войне будет не конница, как это было в прошлых войнах, а воздушные, танковые, мотомеханизированные формирования, оснащенные новой артиллерией, боевой техникой. Военные теоретики, ознакомившись с данным трудом, приступили к исследованию и разработке будущего военного искусства – оперативного искусства, тактики, форм и способов боевых действий. Их труды были использованы военными учебными заведениями для подготовки командных кадров, а военной промышленностью – для создания новых боевых средств и боевой техники. Таков был вклад советской военной разведки в повышение обороноспособности нашей страны. Разведупр исследовал и военную политику империалистических держав.
В труде «Будущая война» указывалось, что явится важным, если не важнейшим звеном в цепи антисоветского блока, что война начнется без формального объявления, что будет ожесточенной и упорной, а победа не сможет быть достигнута без исключительных военных усилий. Последующий ход событий полностью подтвердил достоверность столь смелого прогноза, кстати, сделанного за относительно длительное время до прихода в январе 1933 года в Германии к власти Гитлера, когда Германия еще не обладала достаточной военной мощью, чтобы начать войну за мировое господство.
Стараясь ни с кем не встречаться, Крамской идет домой , по дорожкам, покрытым инеем. Уныло съежившись, тускло зеленеют сиреневые кусты.
Герда открывает дверь. Ее старое, в морщинах, лицо все заплакано. — Капитан, капитан! — кричит она горестно. — Я все ждала, когда вы посылают телеграмм. И я сказала ему, что вы приезжаете. Он все понял. О, бедный коэр, о коэр! Он ждал вас... так ждал! По ее отвислым щекам ручьем текут слезы. Крамской на ходу сбрасывает шинель и фуражку. Старик лежит в кабинете, дотянувшись седой мордой до раскрытой двери в переднюю. Вытянув вперед исхудалые желтые лапы, он в свои последние минуты стремился к хозяину. Крамской опускается на колени, поднимает отяжелевшую голову верного друга и заглядывает в остекленевшие глаза. — Ты не дождался меня... Он не может сдержать слез и плачет.
. В одну ночь почернели и съежились в садах георгины. С большой неохотой Герда согласилась сдать комнату Рындину. — О, вы сказали, что привезете молодую жену, а у меня уже жили одни молодые. Они так ласкались. О, так ласкались, было приятно смотреть; а потом так ругались, о, ужасно ругались — и лейтенант Коркин раскрыл чемодан, и — о, куррат — сказал молодой жене: уезжай навсегда от меня. О! О! Если это повторится и с вами, я совсем потеряю здоровье! Никита заверил, что ничего подобного не случится, и пошел покупать самое необходимое. Вечером он справлял новоселье. — Бесподобно устроился! — одобрил Фрол, разглядывая развешанные с его помощью акварели. — А ведь здорово сделано! Честное слово, Кит, здорово! Растешь... Морем пахнет! Что-то есть в тебе от Айвазовского, от Верещагина тоже кое-чего нахватался... — Значит, своего ничего нет, по-твоему? — Я же не сказал, что ты классиков переписываешь. Ты их осваиваешь. Ты погляди, какой парус живой! Это уж у тебя свое, рындинское...
Никита разогрел электрический чайник, только что купленный в магазине, и угостил друга чаем с теплыми душистыми булочками. — Вот мы и расстаемся с тобой, — вздохнул Фрол, дожевывая третью булочку. — Почему — расстаемся? — удивился Никита. — А как же? Теперь у тебя начинается семейная жизнь. — Твой пессимизм, Фрол, пропорционален твоему аппетиту... — К тебе больше не зайдешь попросту. — Фрол уничтожал уже четвертую булочку. — Разве заглянешь запросто к женатому человеку?.. Звонят... Фрол, на ходу доедая пятую булочку, пошел открыть дверь. Пришли Щегольковы. — Кто переставлял мебель? — поинтересовалась Хэльми. — Оба! — Ой, несуразные! У Герды было гораздо уютнее. А как вы картины развесили!
Хэльми попросила принести гвозди и молоток и, взобравшись на стул, перевесила ; заставила мебель поставить по-старому. Вот, что значит женщина в доме! — Нет, подумать только, я Антонину увижу! — не скрывала она своей радости. — Да, кстати, Стэлла тоже собирается к нам? — взглянула с хитринкой на Фрола. 357 — Глупый вопрос. — покраснел Фрол. — Зачем ей сюда приезжать? — Мне кажется, один лейтенант, еще будучи нахимовцем, был влюблен в чьи-то черные косы... — Влюблен, влюблен! Не понимаешь, что говоришь! Влюблен! Была болтуньей, ей и осталась. Девчонка! — взорвало Фрола. Он даже вспотел от негодования. — Мальчишка! —не осталась Хэльми в долгу. — А ну, еще, еще! — подзадоривал Щегольков. — Ненормальные! — закричала вдруг Хэльми. — Выключите же чайник! Он фыркал, словно рассерженный кот.
Через несколько дней Никита ехал с Внуковского аэродрома в гостиницу. Антонинин поезд пришел в Москву рано утром. У Никиты не хватило терпения стоять в очереди на лифт. Добравшись до двенадцатого этажа, он увидел Антонину: она сбегала по лестнице — в белом платье, протянув к нему руки. — Родной мой1 Он обнял ее у окна, между двенадцатым и тринадцатым этажами. Проходившие люди оборачивались, смотрели на Антонину, на ее золотые волосы, разгоревшееся лицо, улыбались. — Пойдем! — заторопила она. — Я целый час простояла у лифта! Окна в номере были на уровне пола, и глубоко внизу белел заснеженный сад у Кремлевской стены. Никита обнял ее; она вырвалась и закружилась: — Я — Антонина Рындина! Я— Антонина Рындяна!.. Мне очень хочется полюбить твою ... — сказала она.
— Ты полюбишь ее... так же, как я, дорогая. Он стал рассказывать ей о Балтике, о городке, в котором живет, о Фроле, комдиве, Крамском, о товарищах... Вдруг Антонина спросила, заглянув Никите в глаза: — А ее.... Ты очень любил ее, милый? — Да, — честно сознался Никита, не отводя взгляда. — Мне даже показалось, что я люблю ее больше тебя. Но потом я понял: одну тебя я люблю... И давно. Все годы... Всю жизнь... — Больше никогда я о ней не спрошу... — пообещала Антонина, и он за это ей был благодарен. Дверь с грохотом распахнулась: — Не-ет! Ты приехал, Никита! А я тебя прозевала! — воскликнула Стэлла. Она стала стройной, смуглой грузинской красавицей. В платье цвета спелой вишни и в вишневых замшевых туфельках, она словно сбежала с одного из портретов в Республиканской галерее в Тбилиси. Стэлла чмокнула Никиту в обе щеки: — Клянусь здоровьем папы, я давно это знала! — Что знала? — Что вы будете вместе... Всегда! Смотреть на вас без слез невозможно... Это от радости, генацвале, — смеялась она, вытирая глаза. — А что Фрол? — не выдержав, спросила она. — Фрол тоже женится, — ответил Никита. — На ком, если не секрет? — вскинула голову Стэлла.
— На одной девушке, которая полюбила его, простого, хорошего Фрола, рыжего, с носом в веснушках; полюбила потому, что заглянула в его морскую, чистую душу. И эта девушка — отличный товарищ, у нее — золотое сердце. И попробуй ее кто обидеть — Фрол, черт возьми, жизни не пожалеет, а ее защитит. Стэлла сразу сжалась, осунулась и пробормотала, чуть не рыдая: — Пусть тогда лучше... никогда не приезжает в Тбилиси... Никита,, давясь от смеха, воскликнул: — Да ведь это ты — «отличный товарищ» и у тебя «золотое сердце!» На что она недоверчиво отозвалась: — Но он никогда мне не говорил, что у меня золотое сердце и что он для меня жизни не пожалеет. — Зато мне говорил! Мне! — Не-ет! Неужели? — Ну, что ты во Фроле нашла? — спросила шутя Антонина. Стэлла вскинулась, совсем, как Фрол, когда неуважительно говорили о Стэлле:
— Что нашла, что нашла! Не-ет, как ты можешь спрашивать, что нашла! Ну, скажи — смелый он? Это проверено. Честный? И это проверено. Не солжет? Никогда, это тоже проверено! Ты хочешь сказать, что Фрол — не красив? Тут мнения расходятся; кому нравится красавец брюнет или красавец блондин из таких, которых снимают в кино или с которых пишут , а кому нравится рыжий, с веснушками, и, по-моему, не в лице вовсе дело, а в том, что Фрол тут (она себя стукнула по груди) — храбрый, честный, правдивый, это и есть настоящая красота! — Браво, браво! — захлопал в ладоши Никита. — И то, что он рыжий — прекрасно, и не будь у него веснушек, я бы не обратила на него никакого внимания; а душа у него — это не только я, мой отец говорит — лучше не сыщешь! — Значит, ты с нами завтра поедешь? — спросил без обиняков Никита. — Куда? К вам на Балтику? Конечно, поеду! — ответила Стэлла. — Да, да, да, да! Ну, как мне не погулять на вашей чудеснейшей свадьбе?
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Глава XIII. На РКУКСе – разведывательных курсах усовершенствования командного состава.
30 ноября 1931 года я прибыл в Москву. Мне надлежало явиться на улицу Карла Маркса, дом 17. Трижды до этого я бывал в Москве: дважды в составе курса Военно-морского училища, приезжал на праздничные парады на Красной площади, и один раз с группой краснофлотцев линкора «Октябрьская революция» по приглашению шефа линейного корабля коллектива авиационного завода № 39. Тогда, кстати сказать, познакомились с известным летчиком-испытателем М.М.Громовым, который «катал» нас на испытываемом самолете над Москвой, и с А.С.Яковлевым, тоже известным, но авиаконструктором.
Он показал нам свое первое творение – Авиэтку. В годы войны действовали его истребители - «Яки», а сейчас действуют «Яки» - его пассажирские самолеты. Но Москвы я, конечно, не знал. Спросил милиционера: «Как добраться до улицы Карла Маркса?». Он ответил: «А ты заверни за Казанский вокзал и по Новой Басманной улице скорее дойдешь пешком, чем на транспорте с двумя пересадками». Чемодан был не тяжелым, и я пошел указанным мне маршрутом. Представился дежурному по РКУКСу, предъявил документы, и был направлен на улицу Покровка в общежитие (ныне улица Чернышевского). На неубранной улице – сугробы снега. На тротуарах – кочки, бугры снега. Пешеходов – потоки, и все куда-то спешат. Звонки трамваев, крики извозчиков и лотошников. Словом, жизнь в Москве проходила с высоким динамизмом, ускоренным темпом, шумливо. Представился дежурному по общежитию. Он отвел меня в «морскую комнату». Здесь уже находились два неизвестных мне товарища. Познакомились. Оба черноморцы – Фрумкин и Кузнецов, оба береговой службы.
, начальник разведотдела Штаба Краснознаменного Балтийского флота (с начала войны до сентября 1942 г.), участник подготовки Тегеранской конференции.
В комнате прохладно. Окна разрисованы морозом. Побродил по помещению. Увидел кухню, пустую кладовку, на дверях некоторых помещений - замки, сургучные печати. Оценил: помещение старенькое, давненько не подвергалось хотя бы косметическому ремонту. Через двери некоторых комнат слышен разговор. А, в общем - пустынно и уныло. Время приближалось к 12-ти, о чем напомнил желудок, привыкший в это время к корабельному обеду. И вдруг…, глазам не верю, входят три однокурсника по училищу: балтиец Жерка Дмитриев, днепровец Юлька Семенович и тихоокеанец Саша Иванников. Улыбки, радость встречи. Не виделись с окончания училища. Через несколько минут появляются: однокурсник балтиец и каспиец Берендт, на год раньше нас окончивший то же училище, что и мы. 1 декабря сели за столы отведенного нам класса на улице Карла Маркса, 17. Группа – 7 человек.
В 9 часов пришел заместитель начальника курсов – начальник учебной части (фамилию забыл) с флотским командиром категории «К-10» - равнозначной современному званию капитана 1 ранга. Он был представлен нам начальником морского отдела разведуправления, он же и куратор нашей группы. То был Василий Федорович Оксман, окончивший Военно-морское училище в 1925 году. Нас ознакомили с распорядком дня, с учебным планом, сроком обучения – 6 месяцев, что после окончания курса нам предстоит работа во флотских органах разведки. Была дана краткая характеристика разведки вообще и флотской разведки в частности. С нами занимались начальники некоторых отделов Разведупра: агентурного – , корабельной разведки – Оксман, информации – Никонов, заместитель начальника Разведупра Я.К. Берзина по информации (шифрованию, криптографии) – Озолин. Слушали доклады о международном положении, об организации разведки на флотах и флотилиях и о ее практической деятельности. Слушали об этом от начальников разведки флотов, приезжавших в Разведуправление по своим служебным делам и вопросам. Они же рассказывали и об особенностях условий работы на своих ТВД.
. Готовил группу Рихарда Зорге.
Через месяц-полтора после начала занятий начальник курсов получил новое назначение (забыл его фамилию). На его место прибыл некто Карпов. Мне, как старшине группы (о назначении было объявлено в первый день занятий) надлежало еженедельно докладывать начальнику курсов о положении дел в группе: о ходе занятий, об отношении обучающихся к предстоящей разведывательной работе, о событиях, бытовом устройстве и т.д. Надо сказать, что интерес к работе в разведке у нас возрастал с каждым занятием. Слушали с большим вниманием. Перед нами раскрывалось многое, чего мы даже не представляли, о чем прежде не приходилось слышать. В самом начале 1950-х годов, а, возможно, и в конце 1940-х мне надо было по делам службы обратиться к Главноначальствующему советской администрации в Германии, находившемуся в Берлине. Эту должность занимал генерал-лейтенант Чуйков Василий Иванович, тот самый, что командовал в годы войны 62-й армией, оборонявшей Сталинград и одержавшей победу над фашистской армией, положившей начало изгнания германских войск с советской земли. Прибыв в Берлин, записался к нему на прием. Вхожу в его кабинет… и не верю глазам своим… передо мною Карпов – бывший начальник РКУКСа. Я признался, что не ожидал такой встречи. «Вот и я подумал, - сказал Чуйков, выходя из-за стола, - не тот ли Бекренев, когда адъютант доложил мне о твоем визите. Садись, рассказывай, капитан 1 ранга, где плавал, путешествовал? Вот где встретились!».
Сколь неожиданной и приятной была та встреча с Василием Ивановичем! О Чуйкове, как о командарме, герое Сталинградской битвы, страна была наслышана. Но я, естественно, и предположить не мог, что Чуйков – это тот самый Карпов, с которым я встретился в короткий период времени на РКУКСе в начальных тридцатых годах. Возвращаясь к годам обучения на РКУКСе, замечу одну слабость, в частности недостаток в письменных учебных пособий. Мы пользовались, например, книгой «Войсковая разведка», написанной еще в дореволюционные годы царским генералом, если память не изменяет, Рябиковым, излагавшей вопросы армейской войсковой разведки. Нам – морякам приходилось некоторые ее положения, как говорится, транспонировать во флотскую тональность, а остальное использовать для расширения кругозора. Читали мы брошюру «», написанную работником Разведупра Звонаревым; книгу «» или «Черные » (уже забыл), написанную начальником германской военной разведки полковником Николаи; «Марта Рише», «Мата Хари» об иностранных разведчицах. Все это об агентурной разведке. Как «чтиво» - полезное, но только повествовательного характера без упоминая организационной и методической сторон дела. Читали брошюру «Контрразведка», написанную работником ГРУ ГШ, брошюру Файвуша «Радиоразведка», написанную тоже работником ГРУ ГШ, кстати, слушали и его лекции о деятельности радиоразведки. В тот год по морской разведке не было еще ни одного учебного пособия. В наш год обучения только начали работу по написанию пособий по морской разведке.
Не было кому писать. Флот еще не имел кадров, способных для такого дела. Управление Военно-морских сил РККА, так назывался в те годы центральный флотский орган, не имело разведывательного органа. Руководство, в частности, стратегической и оперативной разведкой флотов и флотилий осуществлялось Разведупром штаба РККА, им же осуществлялось обеспечение флотской разведки специальными, специфическими, техническими средствами. Флотские органы агентурной разведки находились под руководством разведорганов военных округов. В декабре 1937 года был образован Наркомат Военно-морского флота СССР, в состав которого вошли Управления Военно-морских сил РККА и подчиненные ему флоты и флотилии. Был создан генеральный морской штаб с Разведывательным управлением. В феврале 1946 года народные комиссариаты обороны и ВМФ объединились в Наркомат Вооруженных Сил СССР, переименованный в марте того же года в Министерство Вооруженных Сил. В феврале 1950 года это министерство было разделено на Военное министерство СССР и Военно-морское министерство СССР, в котором вновь возник Генеральный морской штаб. В марте 1953 года оба министерства объединились в единое Министерство обороны СССР. Кадры стратегической разведки флота перешли в Главное разведывательное управление штаба вооруженных сил. Генеральный морской штаб был преобразован в главный морской штаб, в составе которого образован Разведывательный отдел по руководству оперативной разведкой флотов и флотилий. Несколько раз на РКУКС приходил Я.К.Берзин – начальник Разведупра штаба РККА. Беседовал с обучающимися. Пришел он и на выпускное собрание. В своем выступлении поздравил нас с окончанием курсов, рассказал о характере предстоящей работы, подчеркнув ее государственное назначение и важное место, ответственное, подчеркнул, место в сумме мероприятий по обороне страны. Раскрыл наиболее «острые» стороны международного положения Советского Союза, о подготовке империализма к новым военным походам против страны Советов.
К 1925 году международное положение нашей страны улучшилось. Около 20-ти государств заключили с нами мирные договоры и установили дипломатические и торговые отношения. Но уже в том же году обнаружились явные признаки подготовки мирового империализма к новой агрессии против Советского государства. В октябре 1925 года в швейцарском городе Локарно собрались на конференцию министры иностранных дел стран победителей в Первую мировую войну – Англии, Франции, США, на которую был приглашен и германский министр – представитель побежденной страны. Был подписан Пакт о неприкосновенности германо-французских и германо-бельгийских границ. Относительно своих восточных границ Германия обязательств не давала. Локарнская конференция имела своей главной целью создание антисоветского блока с участием Германии, способствовать восстановлению ее военного потенциала. Поняв антисоветский настрой министров, германский министр Штреземан заявил, что в случае войны с Советским Союзом Германия не останется безучастной, Германия не может не воевать. «Но как быть с вооружением?» - спросил он. Дело в том, что системой Версальско-Вашингтонских договоров 1919 года Германия, как побежденная страна, была резко ограничена в военном строительстве: численность ее армии не могла превышать 100 тысяч человек; водоизмещение военного корабля – не свыше 10 тысяч тонн; строительство военных самолетов, танков, крупнокалиберной артиллерии, подводных лодок – было вовсе запрещено. Кроме того, Германия выплачивала крупные суммы по репарации. На вопрос Штреземана ответил Чемберлен – министр иностранных дел Англии: «Вам должны будут помогать все государства, входящие в состав Лиги наций. Кто вас разоружал, тот и должен будет вооружить вас!».
Эх, видела бы Нора все то, что произошло и о чем сразу узнали все офицеры — от Фрола:
— ! Хвалился, хвалился, какой он моряк, а взял да посадил нас на камни. Хотел с блеском пройти, в притирочку, вот, мол, каков я, Мыльников, и дал маху! Ни течения не учел впопыхах, ни погоды. А понял, что влип — посинел, как покойник. Бормочет: «Пропало, пропало!» Зато видели бы вы Василия Федотыча — орел! Прямо вырос на целый метр! Уж этот-то не растерялся! Да, Фрол почти не преувеличивал: Коркин преобразился в минуту опасности, — голос окреп, стал властным; матросы, почувствовав непреклонную волю своего командира, выполняли все его приказания — по выражению Фрола — как львы. Командир корабля спасал свой корабль, получивший пробоину, уже не условную — в нее с ревом хлестала из-за борта вода. — А Мыльникову он: «Прочь с мостика, паникер!» — восхищался Фрол. — Сила! Сам Фрол навсегда запомнил скрежет подводных камней под килем, волны, перекатывающиеся по палубе, команды, отдававшиеся спокойным, вдохновляющим на решительные действия голосом, мужественное лицо командира, которого Фрол теперь на всю жизнь горячо полюбил, и растерянное, с прыгающими губами лицо «великолепного моряка». Фрол своим собственным телом готов был заткнуть пробоину — такой преданной и верной любовью любил он свой маленький серый корабль с белым номером на борту. Для Мыльникова наступили черные дни. О продвижении не могло быть и речи. На камнях порта Н. он потерял все надежды на лучшую жизнь. Он стал образцом самоуспокоенности и зазнайства. Ни один человек его не жалел. И Мыльников, ожидая худшего, впервые задумался: кем может он стать, если снимут с него погоны и китель? На что он будет способен? И сам ответил: «Пожалуй, ни на что». Придя домой со сбора офицеров соединения, он злобно швырнул на кровать фуражку и грубо — в первый раз за всю жизнь — грубо цыкнул на Нору: «Это все твои штучки, заноза!»
Никита ходил то на учебное траление, то на контрольное, его целиком захватила беспокойная жизнь корабля. За кормой взорвалась электромагнитная мина, Никиту бросило воздушной волной на поручни мостика; он увидел Бочкарева, кинувшегося на помощь, на мгновение потерял сознание. — Видали? Мы несколько раз над нею ходили, не взрывалась, гадина... — говорил Бочкарев. — Ну что ж? Одной меньше. Так и запишем. В море Никита под наблюдением Бочкарева самостоятельно управлял маневрами корабля. Никита уже год на тральщике — и Бочкарев готовит себе заместителя. Он с удовлетворением отмечает, что его уроки даром не пропадают. Рындин действует, не оглядываясь на командира, не дожидаясь подсказки. Молодчага! Бочкарев дает своему подопечному все новые и новые вводные. По курсу — мина; по курсу — корабль; корабль пересекает курс «Триста пятого». Бочкареву не приходится брать управление в свои руки: Рындин уверенно подает команды на руль. «Подводная лодка»... «Человек за бортом»... Когда они возвращаются в базу, Бочкарев разрешает Рындину ошвартоваться. И Рындин швартуется. Бочкарев, глядя на него, с удовлетворением думает: «Командовать тебе «Триста пятым»...» Никита нашел свое место.
А вот в жизни он все еще не определился. Бывая на берегу, он раза два заходил к Юхану Саару. Старик тяжело вздыхал: его девочку все не отпускают, для острова не хватает врачей. Никита написал ей и получил ответ — короткий ответ, написанный печатными буквами — она не умеет писать по-русски; может быть, кто другой писал за нее? Фрол больше не заводил разговора о Лайне. Говорил обо всем — о службе, о том, как опростоволосился Мыльников, о Коркине, которым от всей души восхищался, но Лайне не вспоминал. Об Антонине он тоже больше не спрашивал, но как-то вечером, когда Никита собирался уже уходить к себе, вдруг сказал: — Эх, жаль, я Антонинино письмо выбросил. Надо бы тебе показать. —— Она писала тебе? — спросил живо Никита. Своими словами Фрол пересказал ответ Антонины. Никита сразу поднялся, простился, ушел. — Ничего, пусть помыслит, — решил Фрол. Никита задумался. Даже в вольной передаче его потрясло письмо Антонины. Он ждал упреков, но только не этого: «Оставь его, Фрол, я хочу, чтобы Никита был счастлив». Никита задумался. И Лайне, без которой, ему казалось, он не может ни жить, ни дышать, отодвинулась на задний план, и, наоборот, отчетливо вспомнилась трогательная худенькая девушка, проявившая большое мужество в горький для нее час. Прав был Крамской, что в жизни определиться труднее, чем в море. Прошло много дней, пока созрело решение. Самое трудное — написать два письма. Одно — на остров, другое — на юг. Его с детства учили говорить правду, как бы горька она ни была. А он, как страус, спрятал голову под крыло, забыв, что ноги-то — видно. Он говорил Лайне, что любит. Об Антонине умолчал. Теперь надо разрубить морской узел.
Он провел три бессонных ночи — письма писались мучительно; порвано было много бумаги, пролито на бумагу немало чернил, немало поломано перьев! От Лайне он ответа не ждал. Но он его получил — три слова карандашом, печатными буквами в маленьком синем конверте: «Хорошо. Честно. Прощай». Получив, наконец, ответ Антонины (он долго не решался вскрыть конверт с почтовым штемпелем «Ялта»), Никита пошел к начальнику штаба, заменявшему Крамского. Он просил разрешения жениться. Идя на корабль сообщить Бочкареву новость и попроситься у него в отпуск, он думал, что Крамской бы, наверное, сказал: «Определились, значит, и в жизни?»
Крамской возвращается с опустошенной душой. Мог ли он думать, когда уезжал в отпуск, что все именно так обернется? За окном вагона бегут мокрые пустые поля. На деревьях догорает последняя золотая , и желтые листья несутся за поездом, как за кораблем — чайки.
Молодой офицер-пограничник везет юную жену на кордон и рассказывает ей о том, как они будут жить. Белокурые эстонец с эстонкой стоят у окна в коридоре, и она весело и звонко смеется. «Тарам-пам-пам», — говорит он ей, как Вершинин в «Трех сестрах». «Тарам-пам-пам», — отвечает она. Наверное, возвращаются из Москвы, побывали в Художественном. Все слишком быстро решилось. Члены медицинской комиссии удивились, что его «проглядели» на медицинских осмотрах — он подлежал увольнению минимум год назад. Для верности все же усадили его в самолет и отправили на консультацию в Одессу: в Одессе живут кудесники, они творят чудеса. Но и чудесам есть предел — в прославленной клинике он услышал то самое, что уже слышал от Василиска. «Ах, вы уже были у Василиска Автоиомовича? Да, да, он — авторитет. И вы говорите, он вас лечил восемь лет назад?» Леночке он солгал, сказав, что выезжал на неделю в Москву по неотложным делам. Он не признался ей, что был у Василиска, летал в Одессу, а после был у своего адмирала. Адмирал, седой, радушный — с ним Крамской прошел всю войну, — от души пожалел его. Встреча была почти трогательной. Самое тяжелое воспоминание — разрыв с Леночкой. Она, когда он снова пришел на Галерную, нежно расцеловала его, помогла снять шинель; кофе уже стоял на столе. — Мне думается, пора тебе бросить свою гостиницу и перебраться домой. Ты забыл, куда мы с тобой пойдем завтра? — Завтра мы никуда не пойдем, — ответил он чужим голосом, помешивая ложечкой кофе. — Передумал? — спросила она очень весело и готова была рассмеяться. — Да, передумал, — ответил он тем же чужим, жестким голосом.
— Юра, что с тобой? — положила она ему руки на плечи и заглянула в глаза, и он в ужасе ощутил, что и Леночкино лицо застилает серая дымка. И тогда, побаиваясь в душе: «Она поймет дешевую и дурную игру», — он отстранил ее: — Я, Лена, много думал все эти дни о наших с тобой отношениях. — И что же ты надумал? — спросила она, еще мало что понимая. — То, что мы с тобой все это выдумали. — Выдумали? Что? — Все это. Все. Что мы стремились друг к другу, искали друг друга. Все это — вздор! Я стал старым, заядлым холостяком. Семья, какая бы она ни была, — мне в тягость. Я, слава богу, обжегся однажды. Повторяться не хочется. — Юра, что ты говоришь?! Юра! — Да, Леночка, люди меняются. С приближением старости изменяется даже характер. Он портится. — Это я вижу. Но почему он испортился только сегодня? — А может быть, я выдумал себе тебя и мне хотелось тебе понравиться? — Нет, Юра, тут что-то не так, — с сомнением взглянула она на него, все еще на что-то надеясь.
Тогда он сказал с решимостью человека, обрубающего концы: — Именно так, Лена. Я не женился, как видишь. И не женюсь никогда. Ни на ком. И на тебе не женюсь. Ни одна женщина не простит подобных слов. Даже самая умная, самая чуткая, самая понимающая. Леночка воскликнула с горечью: — Только сегодня я поняла, до какой степени изменяются люди! И он поспешил уйти, коротко бросив: «Прощай!» Чтобы не размякнуть и не пойти на попятный.
Поезд идет вдоль бухты. Она сегодня — спокойная; множество черных камней лежат в мелкой воде. Пограничник показывает своей юной жене городок: «Здесь мы с тобой будем жить. Тебе нравится?» Молодой эстонец говорит совсем тихо: «Тарам-пам-пам!» — и блондиночка отвечает ему еле слышно: «Тарам-пам-пам».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Евгений Иванович Вишневский – начальник штаба дивизии линкоров участвовал в той операции в качестве комиссара Центробалта при командующем Моонзундской укрепленной позицией царском адмирале Свешникове. До сражения Вишневский был заместителем председателя матросской фракции Гельсингфорского Совета. На посту комиссара Центробалта ему вменялось в обязанности, кроме других функций, контроль за действиями бывшего царского командования операцией, служившего в те дни буржуазному Временному правительству. Перед вооруженным восстанием петроградского пролетариата, революционных солдат и матросов Дыбенко был вызван в Смольный, в штаб революции. Председателем Центробалта был избран балтийский матрос, член партии с 1917 года Николай Федорович Измайлов. В 1966 году я узнал, что Николай Федорович в Москве. Связался с ним и пригласил в Академию (военно-дипломатическую академию), начальником которой я был, для беседы с постоянным и переменным составом о работе Центробалта в 1917 году. Он согласился и встреча состоялась.
Я спросил тогда , не попадался ли в поле его революционной деятельности матрос Евгений Вишневский? – «Как же, – ответил он. Знал и хорошо, помню этого активного большевика Балтфлота!». Вишневский, рассказал он, был делегатом от Балтийского флота на Первом Всероссийском съезде Советов, и как таковой, вошел в июне 1917 года в состав Центрофлота. Информация Вишневского о планах, делах, намерениях эсеровского и меньшевистского Центрофлота серьезно помогала Центробалту предотвращать реализацию контрреволюционных замыслов Временного правительства и вовлечение в них сил Балтийского флота. Измайлов дал высокую оценку работе Вишневского на посту комиссара Центробалта в период Моонзундской операции. Вишневский сообщал о вредительстве, допущенном при строительстве оборонительных сооружений на островах, что острова «кишат» немецкими шпионами, среди которых офицеры, местные попы и кулаки. Сообщал, что командующий позицией и его начальник штаба саботируют, подчиненными частями не управляют, оборона брошена на самотек, что приводит к излишним жертвам. Вишневский, сказал Николай Федорович, сообщил и том, что командующий позицией, его начальник штаба, оказавшийся немецким шпионом, и командир дивизии подводных лодок скрылись, сбежали в ходе операции. Такими подробностями Николай Федорович обогатил мои познания о Вишневском.
Измайлов рассказал также о действиях при подготовке и в ходе вооруженного восстания питерских рабочих, о его телефонных разговорах в тот период с В.И.Лениным, Я.М.Свердловым, дававшими Центробалту указания об участии, месте, времени, количеству сил Балтийского флота в вооруженном восстании, их задачах. Вишневский был невысокого роста, имел несколько излишнюю и, чувствовалось, нездоровую полноту, бледноватое, чуть одутловатое лицо, седые белые волосы с заметной лысиной, жаловался на ноги. После Гражданской войны он работал политработником, обучался на особом курсе Военно-морской академии. «Особенность» состояла в том, что курс комплектовался из опытных корабельных специалистов дореволюционного флота, преимущественно коммунистами, не имевшими военно-морской теоретической подготовки. Флоту нужны были командные кадры. После окончания курса выпускники назначались на относительно высокие должности. История отдает должное героике, подвигам, верности пролетарской революции матросов-большевиков и, как в те годы говорили, им сочувствующим. Те из них, кто обучался на Курсах красных командиров флота, в училище командного состава РККФ, на курсах Военно-морского училища, на Особом курсе Военно-морской академии – составили самое первое ядро истинно советских командных флотских кадров. К этой доблестной когорте принадлежал Евгений Иванович Вишневский. Он был, как говорят, «простым» человеком, общительным, внимательным к подчиненным. Его осанка, походка, да и голос мало чего содержали «из командного». Был самокритичным и требовательным к себе, с высоким чувством ответственности за порученное дело. Он также, как и Галлер, работал много, рано вставал, поздно ложился спать. Редко сходил с корабля, чтобы навестить семью, проживавшую в Ленинграде. В 1931 году ему было, наверное, не больше 41-42-х лет.
. Автор: В. Федосеев. Трансляцию слышали даже на Синявинских высотах... Будем просто помнить об этом событии, помнить фамилии участвовавших в этом матче игроков... (Первый матч в блокадном Ленинграде состоялся 6 мая 1942 г.)
Последний раз, он же был и первым после моего ухода с линкора, я встретился с ним в 1943 году в блокадном Ленинграде, когда был начальником разведки Балтийского флота. Евгений Иванович работал тогда в одном из отделов флотского тыла. Он был заметно больным, радовался за меня, за встречу со мной. Вспоминали с ним работников штаба дивизии линейных кораблей и, конечно, Льва Михайловича Галлера. Выше уже упоминалось, что плавание кораблей в 1920-1930-е годы были короткими. И прежде всего из-за недостатка корабельного топлива. Большую часть времени корабли стояли на якорях в заливах, губах, на рейдах, где и отрабатывали задачи боевой подготовки. Но все же, хотя и редко, выходы боевых кораблей в Балтийское море совершались. Об одном таком выходе и хочу рассказать. Начну, однако, с небольшого предисловия. В те годы острова Финского залива, ближайшие к Кронштадту: Сескар, Лавенсари, Пенисари и другие принадлежали Финляндии. Выход кораблей из Кронштадта в Балтийское море проходил по фарватеру севернее этих островов, на виду финских наблюдательных постов. Был и другой путь, находящийся южнее и отдаленнее упомянутых выше островов. Это западный выход из Лужской губы, где летом базировались и отрабатывали задачи боевой подготовки наши корабли. Правда, выход – мелководный, узкий, с каменистым грунтом. Назывался этот проход проливом . Пройдя Хайлоду, выходишь на широкий, большой Тютерский плес. Первоначально пропустили через этот пролив малые корабли: тральщики, миноносцы, эсминцы. Прошли успешно. Решили пропустить и линейный корабль «Октябрьская революция».
Мы стояли в . На борту была небольшая делегация корабельных шефов мужского и женского пола. Среди них были два, как тогда называли, «затейника»: девушка и паренек, работники московского парка культуры им. А.М.Горького. Они исполняли и танцы, и песни, и юмористические рассказы. На следующее утро, чуть забрезжит рассвет, был назначен проход линкора через Хайлоду. А сегодня, после ужина, Н.Н.Несвицкий – командир линкора потребовал перевести шефов на время похода в море на другой корабль или в береговой клуб. Сказалось воспитание на предрассудках, что обнаруживалось у многих бывших офицеров старого флота. В данном случае – женщина на корабле в море несет якобы кораблю несчастье.(!) Комиссар корабля, начальник корабельного клуба, комсомол просили командира оставить на корабле хотя бы девушку и парня, мотивируя больше всего тем, что выходы в море – не частное явление. Такое событие экипажем воспринимается как праздник, что затейники создадут хороший досуг матросам, ну и что…: «Это несерьезно, Николай Николаевич, поддаваться предрассудкам!». И Николай Николаевич сдался, затейники остались на борту линкора. Пролив Хайлода был благополучно пройден. Все мы, находившиеся на ходовом мостике, с которого осуществляется управление кораблем: флагман, его начальник штаба, флагманские специалисты, да и сам Николай Николаевич облегченно вздохнули, напряжение было снято. На море – штиль, его поверхность не шелохнется. Да и солнышко только что показало из-за горизонта свою макушку, как бы поддерживая наш духовный настрой. Небо чистое, глубокое, голубое. Видимость на море – полнейшая.
И вдруг… Сильный толчок, качнувший всех нас и, конечно, весь экипаж по инерции вперед. Линкор медленно накренился на правый борт, затем так же медленно перевалился на левый борт и продолжал медленно качаться с креном до 5-7-ми градусов. Все смотрели молча друг на друга (?!) Николай Николаевич приказал застопорить машины и осмотреться. Через короткое время из машинного отделения по переговорной трубе на мостик доложили: «Затоплено междонное пространство». (На кораблях двойное дно). Поступила команда командира штурвальному (рулевому): «Право на борт». Линкор пошел в Кронштадт. Была дана по радио телеграмма о случившемся и о возвращении в Кронштадт оперативному дежурному по флоту. К нашему приходу в Кронштадте был уже подготовлен , в который и завели линкор сходу. Осмотр подводной части показал: рваная пробоина днища левого борта длиною 25 метров! Вот почему и затопило междонное пространство. Это говорило о том, что линкор «проехался» по голове подводной скалы небольшого диаметра, называемой «банкой», торчавшей как сахарная голова, скрытая поверхностным слоем воды, толщиною, видимо, до 11,5 метров. Осадка линкора - 12 метров. Если бы банка была выше, то она разодрала бы и верхнее (второе) дно корабля. Тральщики, направленные к месту событий, обнаружили «банку», а гидрографы нанесли ее место на карту, чего прежде сделано не было. Произошло это на Тютерском плесе – на широком водном пространстве, которое за 200 лет исхожено кораблями столько, что не сосчитать. Да даже за 70 лет с момента появления кораблей с паровой машиной. А сколько галсов выполнили гидрографы, измеряя глубину плеса и накладывая ее на карту! И все мимо невидимой «банки». Бывает же так!
– опытнейший мореплаватель, к сожалению, «нашел» «банку». Ну это – морское дело. Давайте коснемся другой стороны. Представляете самочувствие, мысли, думы Несвицкого в тот момент?! Он… не знаю как, но, наверняка, калил себя, что согласился оставить девушку-затейницу на корабле, что отказался от своего суеверия, не послушался своего внутреннего голоса. Мы видели его бледное лицо после толчка. Он никак не комментировал событие. Молчал всю дорогу до Кронштадта. Даже Лев Михайлович Галлер – флагман его не беспокоил. Не беспокоили и другие командиры, понимая его состояние. Линкор быстро был введен в строй. Излагая данный случай, я вспомнил другой подобного же порядка. Но обошедшийся без неприятностей. То было на Севере в 1942-м военном году. В Мурманск на военном корабле прибыл Иден – английский министр иностранных дел. Прибыл и отправился (самолетом или поездом – не помню) в Москву для встречи с руководством нашей страны.
Желая воспользоваться оказией, руководство, видимо, договорилось с Иденом, чтобы крейсер взял на борт нашу профсоюзную делегацию во главе с Председателем ВЦСПС Николаем Михайловичем Шверником, приглашенную английскими профсоюзами. Делегация прибыла в Мурманск. Командиру крейсера сообщили о договоренности с Иденом. Поинтересовавшись составом делегации, командир выдвинул свои условия: а) исключить из состава делегации женщину (известную профсоюзную деятельницу, насколько помнится, Николаеву); б) исключить численность делегации 13 человек. Англичане, как известно, по части предрассудков и суеверия не имеют себе равных. Даже в нумерации домов у них отсутствует номер 13. Через Идена удалось уговорить командира корабля оставить на борту женщину. А численный состав делегации изменили до 14 человек, включив в нее нашего посла в Англии Майского, возвращавшегося на крейсере в Лондон. Крейсер благополучно возвратился из Мурманска в свой – домашний флот, базирующийся на базы метрополии.
***
Исполняя должность флаг-секретаря, я обрел возможности обогащать свои знания из области штабной службы и культуры. В ведении флаг-секретаря находились все руководящие документы по вопросам организации и обеспечения боевой подготовки, по взаимодействию разнородных сил флота, по административным вопросам и другим областям флотской деятельности. Были, следовательно, хорошие условия для разносторонней, хотя только теоретической, самоподготовки. Однако и этот вопрос в некоторой части восполнялся присутствие флаг-секретаря на служебных совещаниях, проводимых флагманом и начальником штаба с флагманскими специалистами и командирами кораблей по вопросам подготовки, содержания материальной части, несения вахтенной и дежурной службы и т.п. Галлер был прав, оценивая должность флаг-секретаря, как весьма полезную для флотского командира, начинающего службу. И тем не менее я не расставался с мыслью поскорее оказаться на одной из командирских должностей эскадренного миноносца. Знал об этом и Галлер. Однако потребности военной службы вносят в личные пожелания свои коррективы. Так получилось и со мной.
Третье служебное назначение за один год.
В один из дней середины ноября того же 1931 года начальник штаба вызвал меня к себе и сказал: «Пошли к флагману. Зовет». – «Разрешите войти? – спросил Вишневский, открыв дверь флагманского салона. – Да, да, пожалуйста! – ответил как всегда Лев Михайлович.
Флагман был не один. С ним находился флотский командир, которого я не знал. Галлер представил меня ему, сказав мне: «Начальник разведотдела штаба флота». И сделав небольшую паузу, продолжил, обращаясь ко мне: – «Вас забирают от нас. По распоряжению вышестоящих инстанций вам надлежит к 1 декабря быть в Москве на Разведывательных курсах усовершенствования командного состава, будете обучаться разведывательному делу». Я молчал, переводя глаза то на Галлера, то на Вишневского. Сказать: «Нет» – я не мог. Так отвечать не положено было в те годы. Да и теперь не положено военному человеку, если отсутствуют какие-либо серьезные, убедительные причины. Ту немую картину нарушил начальник разведотдела. – «Лев Михайлович сообщил, – сказал он, обращаясь ко мне, – что вы желали бы остаться на корабельной службе. Но ведь флоту нужны кадры и штабных работников, в том числе и работников разведки». Третье назначение за один год, подумал я, пребывая в некоторой растерянности: командир плутонга, флаг-секретарь и …?! – «Лев Михайлович, – сказал я, – как вы скажите, так я и поступлю». Флагман молча дважды прошелся вдоль салона с заложенными за спину руками и чуть со склоненной головой вперед. Так он делал всегда, когда искал решения какого-либо вопроса. И ответил:
– « – одна из первейших, главнейших задач военного штаба, величайшего значения. А большего ничего не могу сказать. Вопрос-то, Леонид Константинович, уже решен! Надо выезжать. – Есть, – ответил я и спросил разрешения оставить салон». Придя в каюту, я почувствовал себя словно в вакууме с беспорядочной мозговой нагрузкой: ни удовлетворения, ни беспокойства. Минуты через две-три вызвал к себе начальник штаба. У него находился и начальник разведки. – «Не волнуйся, - сказал Евгений Иванович, - дело действительно важное, очень необходимое. Подучишься, может на Балтику, в штаб вернешься». Начальник разведки рассказал о сроке обучения, о порядке выезда в Москву, дал адреса. Сборы были недолгими. Попрощался с Галлером, Вишневским, командиром и комиссаром линкора, с флагманскими специалистами: с механиком Дмитриевым, с артиллеристом Кирилюком, штурманом Пивоваровым, связистом Гавриловым, с личным составом канцелярии, поблагодарив всех за совместную службу, за флотскую науку. На следующий день, уложив в чемодан небольшой свой скарб, сошел с линкора и по хрупкой снежной дороге вышел за ворота Кронштадтской гавани, и дальше – по льду Финского залива до Ораниенбаума пешком. Морозец 3-5 градусов, слабый попутный ветерок. А далее поездом в Ленинград.
