Неожиданно в Сурабайю прибывает сам президент Сукарно. Во время его публичного выступления, транслирующегося по радио на весь город, танки и бронетранспортеры с заправленными в пулеметы лентами патронов, вооруженные солдаты заполняют улицы. В газетах и по радио мелькают сообщения о претензиях Индонезии к Голландии. Дело в том, что с принадлежавшей до голландской колонизации Индонезии западной половины острова Новая Гвинея (по-индонезийски Ириан- Джая) голландцы до сих пор не ушли. Другая половина принадлежала Австралии.* К ней Индонезия претензий не имела. А вот бывшую свою половину острова хотела возвратить. * С 1975 г. на восточной половине о-ва Новая Гвинея образовалось государство Папуа — Новая Гвинея. Мы почувствовали неладное. Военная интуиция подсказывает — запахло порохом! В городе закрыты рестораны и дансинги. По радио звучит только военная музыка. Зачастили гости из Джакарты. Несколько раз приезжал вице-адмирал Чернобай. К нему мы уже привыкли. Приезжает военно-морской атташе капитан 1 ранга Бондаренко. Посетил нас и сам посол СССР Н.А.Михайлов. Лицо в стране известное: член Президиума ЦК КПСС, бывший в годы Отечественной войны первым секретарем ЦК ВЛКСМ. Побывал он и членом суда над Берией, был министром культуры. Очевидно, как было принято в те годы, Индонезия для него что-то вроде почетной ссылки. Впрочем, может я ошибаюсь.
Чернобай Григорий Корнеевич. -
Интересно, что все эти уважаемые люди впрямую о наших задачах не говорили. Умеют так дипломатично строить беседы, что слушатели сами делают выводы о своих задачах. Во всяком случае, теперь абсолютно ясно, что всем советским военным специалистам, находящимся в Индонезии, и, в частности, подводным лодкам нашей бригады, просто необходимо помочь этой стране в ее конфликте с Голландией. Я умышленно не анализирую внешнеполитическое и внутриполитическое положение Индонезии. Не освещаю и усилий Голландии и Великобритании по удержанию своего контроля над этой страной после ухода из нее японских оккупантов. Думаю, что за меня это давным-давно и более грамотно сделали специалисты. Пишу только о том, что видел своими глазами и в чем участвовал лично. Можно считать это бытоописанием советского военного человека в «стране третьего мира», если угодно. Но это к слову. В тот момент более всего беспокоило то, что, несмотря на все наши усилия, запасы топлива корабля не были пополнены. Почти половина топлива израсходована на переход из Владивостока и на зарядки аккумуляторной батареи. Электропитание с берега здесь пока не организовано. Батарею приходится периодически, гораздо чаще, чем в Союзе, заряжать. Между прочим, из-за высокой температуры забортной воды, не позволяющей в должной мере охлаждать электролит, зарядка здесь длиться двое-трое суток! Расходуем топливо, моторесурсы дизелей, мучаем мотористов и электриков, купающихся в собственном поту в раскаленных отсеках...
События начинаются
Последнее воскресенье июля 1962 г. День Военно-Морского Флота СССР. В связи с запретом на всякого рода торжества, мы не можем отметить свой профессиональный праздник так, как это сделали бы дома. Несмотря на поднятый на корме индонезийский флаг, поднимаем на выдвижной радиоантенне свой родной — Военно-морской, маскируя его флагами расцвечивания. Собираемся тесной компанией живущих в нашей комнате за импровизированным столом... Вдруг, как всегда почти неожиданно, от комбрига поступает команда готовить нашу лодку к выходу в море. Мы опять головные! Время на приготовление — меньше часа. Получив такое приказание, не ожидая никаких транспортных средств, экипаж бегом устремляется на корабль. Еле успевая за бегущими, которые пытаются соблюдать подобие строя, спортивным шагом, а вернее перебежками, обливаясь потом (опрокинул-таки четверть стакана спирта), спешу на лодку. Вот и знакомая забегаловка. Наш пожилой «хунвейбин», как всегда, у порога. Приветствую его. Он слегка приоткрывает глаза и кивает в ответ. Вот и причал. На лодке еще ничего не знают. Мирно (абсолютное безветрие) висят флаги. Дежурный по кораблю пытается доложить, но я, сделав соответствующий жест рукой (после бега дышу тяжело), устремляюсь клюку. Праздник прерван. Флаги расцвечивания спущены. Экстренно готовим лодку «к бою и походу». Натренированный экипаж работает споро и без суеты. К концу приготовления на стенке со стороны плавбазы появляется командир, шифровальщик со своим «колдовским» чемоданчиком и четверо индонезийцев. Приняв мой доклад о готовности лодки с информацией о неполном запасе топлива, командир представляет мне гостей: майор, учившийся у нас во Владивостоке, отлично говорит по-русски; лейтенант — штурман, выпускник Индонезийского военно-морского училища этого года; говорит по-английски; старшина (сержант) — радиотелеграфист и матрос — сигнальщик. «Пойдут с нами», — говорит командир. Кивая на «шифра», (специалиста спецсвязи), поясняет, что у того пакет с «Боевым распоряжением», вскрывать который в море будем втроем (он, я и замполит) после такого-то часа. Занимаем с командиром свои места на мостике. «Сходню на борт! По местам стоять, со швартовов сниматься! Отдать кормовые! Отдать носовые!» Начинаю понимать, что этот поход в моей жизни может быть самый боевой. «Отскакиваем» от стенки. Никто не провожает. Штурман задает праздный вопрос: «Куда курс-то прокладывать?» «Пока не выйдем из канала — не скажу!» — отмахивается от него командир. Маневрируем по выходному каналу. На плавбазе сигнал: «Желаю счастливого плавания!». Вот и вся недолга. Похоже, наотдыхались. Кончилась непонятная стоянка. Начинается самое интересное.
Что же в пакете?
Наконец, вышли в море. Сходя с мостика, командир бросает: «Объявляй готовность 2 и ко мне в каюту, вместе с замом!» В каюте смотрим на часы и, выждав время, указанное на конверте с тремя сургучными печатями, вскрываем пакет. Командир бегло пробегает текст, а затем медленно читает его нам. Содержание «Распоряжения» сводилось к следующему: «Командиру пл "С-236"». В ближайшие дни ожидается начало боевых действий в Индонезии по освобождению от голландского владычества территории Западного Ириана (западной части Новой Гвинеи). Принять в них участие. Подводной лодке «С-236» надлежит в кратчайший срок в надводном положении перейти в порт Битунг (остров Сулавеси), где пополнить запасы топлива. После пополнения запасов скрытно перейти и к исходу 01 августа занять район с координатами........... О занятии района донести. В целях воспрепятствования вывозу (эвакуации) грузов и оборудования с указанной территории с 00 ч. 00 м. 05 августа уничтожать боевые корабли и суда, следующие через район под любым флагом. (Курсив мой, автор) В районе патрулирования соблюдать максимальную скрытность и радиомолчание. Возвращение — по особому приказанию. О результатах боевого соприкосновения доложить по возвращении. Ясность подтвердить. Главнокомандующий ВМФ, Адмирал Флота Советского Союза .»
Вот это да... Мы переглянулись. Неограниченная подводная война! Русский вариант повести американского подводника «Топи их всех!» В памяти всплывает этот бестселлер. Мы им, бывало, в училище зачитывались... Вот теперь ясно, зачем мы тут. Конечно, события последних месяцев в значительной степени подготовили сознание к такого рода обороту событий, однако... Это же прямое, да еще вооруженное вмешательство в чужие дела! А может быть это тот самый «интернациональный долг», который выплачивает наша страна за приверженность к коммунистическим идеям стран, так называемого, третьего мира? Ведь и Индонезия заявляет, что строит социализм, хотя, на мой взгляд, социализмом там и не пахнет... Почему-то, несмотря на серьезность момента, всплывает «аромат» сточных городских тротуарных канав Сурабайи... Командир отдал все положенные приказания штурману и механику, затем начал обходить корабль, беседуя и разъясняя народу предстоящую задачу. Я собрался на мостик, по пути заглянул к замполиту. Володя что-то просматривал и прятал в сейф. «Что за документы?» — спросил я у него. «Посмотри сам», - предложил он. Передо мной были самые настоящие заграничные паспорта на весь экипаж! В них было аккуратно записано, что все мы являемся «советскими техническими специалистами, работающими в Индонезии добровольно». Вот мы уже и «добровольцы» подумал я и спросил: «Когда и где получил?» «В политотделе, перед уходом. Сказали, на случай попадания в плен. До этого момента велели на руки не выдавать, вот я их и прячу», — ответил Володя. Я только хмыкнул и полез наверх... Ночью море за кормой как будто горит: фосфоресцирует потревоженный планктон. В сочетании с громом от работающих полным ходом дизелей (топлива не жалеем — в Битунге заправимся) этот след не оставляет никакой надежды на скрытность.
. Памятник погибшим морякам.
Штурман — Алексей Иванов ведет лодку особенно аккуратно. Район плавания ему абсолютно незнаком. Тем более, что двумя годами раньше не без его участия на Тихоокеанском флоте было серьезное ЧП. «Малютка» (малая подводная лодка), на которой Леша был штурманом, на подходе к Советской Гавани, в шторм и туман, совершила поворот раньше времени. У мыса Красный Партизан лодка выскочила на камни и в буквальном смысле слова была о них разбита. Экипаж добирался до берега вплавь. Далеко не всем удалось до него добраться. Добрался в числе немногих наш штурман. Год с лишним он «отмаливал грехи» в должности командира электронавйгационной группы и только три месяца назад был назначен штурманом к нам. Конечно, температура забортной воды в море Банда, через которое мы сейчас проходим, несколько отличается от ноябрьской температуры воды в северной части Татарского пролива, но все же... Думаю, штурман получил урок на всю жизнь. Во всяком случае -претензий к нему нет. Кстати, Леша нашел в Индонезии свое счастье. Полмесяца назад этот красавец-холостяк (помните концерт самодеятельности?) женился на одной из наших девушек — преподавательнице русского языка индонезийским офицерам. Рядом с нашим лагерем жили девушки — выпускницы институтов иностранных языков. Они через английский учили русскому. Сердце одной из них и покорил Алексей. Для оформления брака молодые ездили в Джакарту в Советское посольство. Теперь новоиспеченная жена впервые, прямо от праздничного стола, проводила мужа в море. Интересно, кому сейчас тяжелее: жене штурмана в Индонезии или членам наших семей в Союзе? Наверное, все-таки ей. Наши-то уже привыкли к разлуке, получая бодрые письма с какой-то полевой почты... Опять я отвлекся. Из такой, не совсем служебной задумчивости, выводит громкий голос сигнальщика. Он докладывает: «Слева сто шестьдесят, дистанция полсотни кабельтовых, силуэт подводной лодки!» Бинокль к глазам. Да, лодка. Далековато, силуэт не ясен. Вроде бы, похожа на американскую типа «Балао». «Внизу! По пеленгу 200 в дистанции 50 кабельтовых силуэт подводной лодки! Национальная принадлежность не установлена! Следует параллельным курсом! Доложить командиру и пригласить его на мостик!»
Пока все это командую в голове вертится: откуда тут эта субмарина? Чья? Американская, голландская? Во всяком случае все наши и индонезийские лодки были в базе, когда мы уходили. Догнать нас они не могли. Может голландская разведка, а может и «встречает», догадываясь о наших целях? Тогда, почему в надводном положении? В отверстии люка — голова командира. Он щурится от яркого солнца, пытается рассмотреть лодку в бинокль. Она не приближается, но и не отстает. Идет строго параллельно. Вызываем индонезийского майора и сигнальщика. Майор подтверждает невозможность нахождения здесь индонезийских лодок. На всякий случай показываем прожектором свои позывные. Лодка не отвечает. Она молчит, не сокращая расстояния, идет нашим курсом. С наступлением сумерек — исчезает. Очевидно отстает или погружается. К сожалению, гром дизелей не позволил акустикам классифицировать контакт. Эта встреча, конечно, энтузиазма не прибавила. Наступившую ночь я, смененный командиром, отдыхал беспокойно. Теперь можно признаться: ворочаясь на койке, думал о том, что вот мол трахнет такая «лодочка» торпедой в борт, ворвется в каюту теплая тропическая водичка и... Главное, никто не узнает, где, ради чего и как уйдут кормить экзотических рыбок дружные морячки «С-236». Приходили, конечно, мысли об интернациональном долге, но почему-то они не утешали. Только теперь становится понятно, что прочитанная еще во Владивостоке заметка (я ее почти целиком привел во вступлении) имела самое непосредственное отношение к нашей судьбе. Хрущев, думалось мне, продал нас еще до этой встречи в Москве. Описанная в заметке встреча советских и индонезийских руководителей состоялась 4 мая, а команду на выход из родной базы нам дали еще 2-го мая! От таких мыслей в жару становилось немного прохладней. Впрочем, это я свое настроение описываю. Экипаж же был настроен по-боевому, а может быть, только внешне. «Зам» не дремал, вахты брали на себя «повышенные обязательства». Боевые листки выпархивали из замполитовской каюты, как пташки. Лодка мчалась к цели — пункту дозаправки.
Дозаправка с юмором
В середине пятого дня перехода входим в бухту. Порт Битунг - небольшая гавань с бетонным причалом — пустынен. Никаких судов ни у причала, ни на рейде нет. Никого нет и на стенке. Некому принять концы. Отваливаем носовые горизонтальные рули и с левого из них (швартуемся левым бортом) на стенку прыгает матрос из носовой швартовой команды. «Привязываемся» к огромным чугунным палам, подаем сходню, хорошо не оставили ее в Сурабайе. Командир и индонезийский майор-переводчик сходят на берег и бредут к просматривающейся вдали какой-то будке (что-то вроде КПП порта), надеясь связаться по телефону с властями. Возвращаются через полчаса. Командир чертыхается, объясняет, что нас тут вроде и не ждали, но обещают заправить. Разрешаю подвахтенным сойти на стенку. Матросы и офицеры дымят сигаретами, разминают ноги. Ждем начала погрузки топлива. Темнеет, причал по-прежнему пуст. Вдруг - свет фар, к сходне подкатывает грузовик. Механик бросается к нему и, жестикулируя, о чем-то беседует с сержантом, выскочившим из кабины. Подхожу к ним и я с переводчиком. Механик почему-то хохочет. Наконец, выясняю, что нам в качестве заправки доставили целый фургон баночного пива. Докладываю командиру и с его разрешения организую перегрузку пива в провизионку лодки. Матросы набивают карманы банками. Я делаю вид, что не вижу этого — все равно много не наберут. «Топливо» весело по цепочке отправляется в лодку. Прекрасное бременское пиво из ФРГ! Смех смехом, но где же дизтопливо? Командир опять идет кому-то звонить. Наступает ночь. Под утро к борту лодки крошечный портовый буксир швартует средних размеров баржу с топливом.
— Лучше поздно, чем никогда!.. — Теперь вся морская династия в сборе! — радостно сказал дед.— Только внука Валерия не хватает. Как он там у тебя? Дядя Андрей помрачнел. — Затесался в дурную компанию. Совсем распустился, чучело. Грубит. Не хотели, видите ли, ему купить мотоцикл. Недоглядел, сам понимаю. Матросов воспитываю, а своего прозевал. Но теперь он у меня больше разбалтываться не будет. — А что же ты, драть его станешь? — В нахимовское, говорит, не желаю. — Не хочет? — Прикажу — и пойдет! , — Из-под палки? — Ему собственные желания еще иметь рано. — Моряком из-под палки не станешь. Я тебя разве силой тащил в моряки?
— Нет, я сам в море стремился... Ну, не будем настроение портить. Все утрясется. А Коровин должен быть моряком!.. Выпьем , за тех, кто жизнь отдал морю. За вас, капитаны! Какие пошли за столом разговоры! Эх, если бы сразу же их записать! — Когда мы пришли в Рио-де-Жанейро... — А мы в Ньюфаундленде...— вспоминали старые капитаны-эстонцы. — Мы в Бергене... — Я побывал там курсантом,— подхватил дед. — Когда мы попали в Атлантике в шторм... — Нас тоже здорово покорежило в Бискайском заливе... Капитаны молодели у меня на глазах. Они взялись за руки и стали петь песни, раскачивались, словно в качку на корабле. Все песни были о море, о том, как рождаются в нем туманы и бури и умирают в нем моряки. — Ну-ка, мальчики, идите-ка в сад, погуляйте,— сказала баба Ника, когда на веранде стало дымно и шумно. Мы вышли к морю и ахнули. Кран держал на весу половину «морского охотника». Днище его было облеплено слизью и камешками. Была ясно видна надпись: «МО-205». — Дед, дед, иди-ка скорее сюда!.. За дедом вышли на воздух все гости. Они шумели, пока выходили. Но, увидев, как бережно кран опустил осколок погибшего корабля на причал, притихли. Юхан и Волли вынесли в кресле Яануса Хааса. Его это зрелище касалось больше других. Гости молча смотрели на воскресший корабль. Об этом нельзя рассказывать деревянными голосами, как это часто делают дикторы. Об этом без волнения не расскажешь. Двадцать лет пролежал «морской охотник» в воде; он погиб, но не сдался.
Долго длилось молчание. . Потом дядя Андрей предложил: — Вспомним тех, кто дрался на нем. — И никогда не забудем того, кто спас их, — обернулся дед к Яанусу Хаасу.
НА БОРТУ „МОРСКОГО ОХОТНИКА"
Мы все объелись на этом празднике, а Олежка — тот заболел. Он хватался за живот и скулил: — Умираю... Мама решила его напоить касторкой. Олежка бегал вокруг стола, не давался. Тогда дед прикрикнул: — Касторки боишься? Слюнтяй!.. И толстяк хлебнул полную столовую ложку. Меня, глядя на него, и то едва не стошнило. Но зато к утру он выздоровел. И мы побежали на причал. Уж больно любопытно было побывать на корабле, двадцать лет пролежавшем на дне. «МО-205» разломился ровнехонько пополам. Словно пилой его разрезало. На причале, кроме нас, никого не было — рыбаки ушли в море. Мы заглянули с опаской внутрь — там было темно. Ингрид лает. Может, кто-нибудь забрался туда? Мы карабкаемся на мостик. На этом мостике стоял командир во время ночного боя. Из орудия на носу стреляли матросы по наседавшим на них катерам. Я, стоя на мостике, вдруг вообразил, что мы идем в море и я отдаю приказания своим славным помощникам — Вадиму, Олежке. Мы преследуем подводную лодку — она нахально забралась к нам, в наши воды. Я командую, чтобы сбросили на нее глубинные бомбы. Но вот налетают на нас самолеты. Я ранен. — «Куликов, принимайте командование!» Мы лучше погибнем, но не сдадимся врагу.
. Грохот... Толстяк загремел с трапа в люк. — Олежка, разбился? Он вопит: — Братцы, идите сюда! Фонарь есть? Спускаемся вниз, в темноту. Ингрид, скуля, сваливается нам на головы. В кубрике полно мелких вещей. Но как душно здесь! Мы вытаскиваем Олежку, выбираемся на причал. У него над глазом большущий синяк. Ингрид выносит в зубах полуистлевший бумажник. Бумажник клеенчатый. В нем розовые бумажки, на каждой написано: «Тридцать рублей». Таких я никогда не видал. И письма. Они пролежали в воде двадцать лет. Строчки расплылись. Мы разбираем с великим трудом. Дорогой папа! Я болел корью, а теперь — ничего. Катюшка уже ходит в школу. Мама... (тут ничего разобрать невозможно) и говорит, что мы все равно победим и ты к нам вернешься. Мы очень... (опять неразборчиво) и соскучились по тебе. Перебей всех фашистов и... Мы обещаем тебе приносить лишь пятерки... (и тут неразборчиво) ...мы тебя ждем, ждем, очень ждем!
Твой Игорь.
Другим :
Любимый Алеша! Дети здоровы, растут. Я работаю, питаемся... (неразборчиво). Давно от тебя нету писем, но утешаюсь, что время военное, почта работает плохо. Детям я говорю, что ты жив и здоров. Как они тебя любят!.. Ты., (ничего тут не разберешь!) и я знаю, что ты... И мы все время думаем о тебе и ждем... ты вернешься с победой. И мы будем все вместе жить долго... Интересно, как будем жить через двадцать лет? Дети вырастут, мы постареем, но жить будем наверняка хорошо!.. (И опять все расплылось.)
Любящая тебя твоя Галя.
Я нахожу в бумажнике фотографию. Матрос — это наверное Алеша, молодая женщина рядом с ним — Галя, а возле них стоят двое ребят... — Мы сдадим бумажник в музей,— предлагает дед.— И, быть может, найдется владелец... — А что, если мичману Несмелову написать? У Яануса Хааса есть его адрес. — Правильно!
Письма с фронта. .
Мы пишем Несмелову о бумажнике, фотографии, письмах; для наших следопытов-историков в Ленинграде снимаем копию с письма и обо всем пишем им, Получаем ответ от Несмелова:
Дорогие мои следопыты! Алеша — это, конечно, Алексей Гордеевич Шевцов, комендор. Он сейчас на Курилах. Он — краболов. Вот его адрес... Девчушка его стала геологом, Игорь — офицер-тихоокеанец, служит на тральщиках, Галина Кондратьевна учительствует, все живы-здоровы. Напишите Алешке, он будет рад. До свидания, милые вы мои!
«Молодцы»,— получаем из нахимовского. А на Курильские острова уже пошло наше авиа. Ответ получили зимой: письмо и посылку с Курил. Алексей Гордеевич Шевцов прислал нам фотографии — он сам, уже пожилой, полный, с усами, его жена, моложавая для своих лет женщина, и дети: лейтенант Игорь и Екатерина — геолог. На фотографии Шевцова надписано: «Следопытам Балтики, будущим морякам». Игорь Алексеевич на своей фотографии сделал надпись: «Наверняка встретимся! И вместе послужим. Жду вас на океан!» А в посылке оказались крабовые консервы. До чего же вкусные! Наелись мы до отвала...
ПРОЩАЙ, КИВИРАНД!
Выдается солнечный, славный осенний денек. Дед берет нас на «Бегущую», и мы выходим в открытое море под парусом. «Бегущая» бойко бежит. Маяк позади. Он сегодня безмолвствует. Я все собирался на нем побывать. Говорят, что смотритель его — нелюдим и не терпит гостей. Но он, говорят, подбирает разбившихся о фонарь птиц и старается их подлечить. А потом выпускает на волю. Значит, хороший старик. Мы уходим всё дальше и дальше от бухты, и ветер бьет прямо в лицо, а маяк остается тонкой иглой за кормою «Бегущей». Вперед, все вперед, в открытое море! Олежка опускает за борт руку, дед шутит: — Смотри, Олег, рыба откусит! Толстяк отдергивает руку — его легко напугать. Где-то вдали, у четкой черты горизонта, идут корабли — один, другой, третий... Куда идут? В Таллин? Или дальше — в Ригу, в Балтийск, на край советской земли? Хорошо бы и нам — плыть и плыть до самого Таллина... Дед сидит на руле в старом кителе и в старой фуражке — морской волк, да и только!
приближается. Он вырастает на наших глазах. Видна пограничная вышка. — Ну как, марсофлоты, понравилось? У нас вырывается: — О-о!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Теперь о сравнении Таллинского прорыва с переходом конвоя PQ-17 в июле 1942 г. [библ. № 235, 241, 276, 292, 294, 318, 320]. Сходство ситуаций Бунич увидел в том, что группировки наиболее мощных боевых кораблей покинули оборонявшиеся или прикрывавшиеся ими конвои, не защитив их от ударов авиации (конвой PQ-17 и от ударов ПЛ) противника. Сходство, конечно, имеется. Однако нужно видеть и различия. С этой целью требуется кратко напомнить основные сведения об этих операциях. О переходе конвоя PQ-17. Конвой PQ-17, вышедший 27 июня 1942 г. из Хваль-фьорда (Исландия) в Архангельск в составе 37 транспортных судов с военными грузами, к 22 часам (время по второму часовому поясу) 4 июля состоял из 31 транспортного судна (три судна возвратились в Исландию из-за полученных навигационных повреждений, а три были потоплены противником). Его охранение, выполнявшее задачи ПВО и ПЛО, состояло из 21 британского и американского корабля: ЭМ - 6, КПВО — 2, КОР — 4, ТЩ — 3, вооруженных траулеров в качестве КПЛО — 4, следовавших в надводном положении ПЛ — 2. Без всякой натяжки к охранению можно отнести и упомянутые выше спасательные суда, поскольку каждое было вооружено одним универсальным 102-мм орудием, одним 40-мм и двумя 20-мм зенитными автоматами. Ближнее (непосредственное) прикрытие конвоя осуществлялось британско-американским соединением, состоявшим из семи кораблей: КРТ — 4, ЭМ — 3. Оно располагалось в 30-50 милях севернее конвоя. Конвой шел в походном порядке, состоявшем из девяти кильватерных колонн по 3-4 судна в каждой. Реальную опасность для конвоя представляли немецкие авиация, ПЛ и, возможно, эскадра надводных кораблей (ЛК — 1, КРТ — 3, ЭМ — около 15). Они могли действовать круглосуточно, так как переход конвоя происходил в период полярного дня. Маршрут конвоя пролегал на расстоянии около 300 миль от Норвегии, где базировались немецкие авиация и эскадра надводных кораблей. Переход конвоя PQ-17 обеспечивался также силами дальнего (оперативного) прикрытия в составе 32 британских, американских и советских кораблей: ЛК - 2, АВ — 1, КРТ — 1, КРЛ — 1, ЭМ —14, ПЛ —13, в том числе четыре советских. Эти силы имели задачей нанести поражение немецкой эскадре, возглавляемой ЛК «Тирпиц», в случае ее выхода на перехват конвоя, но при условии, что бой будет происходить в районе, не досягаемом для немецких бомбардировщиков и торпедоносцев, в который немецкую эскадру «заманит» конвой PQ-17. Задачи ПВО и ПЛО конвоя силам дальнего (оперативного) прикрытия не ставились. Силы оперативного прикрытия постоянно находились на расстоянии около 300 миль юго-западнее и западнее конвоя. Корабли сил прикрытия боевому воздействию противника не подвергались, ни один из 60 кораблей охранения и прикрытия повреждений не имел. Силы прикрытия имели значительное количественное и качественное превосходство над немецкой эскадрой: 9 - 406-мм, 10 - 356-мм, 32 - 203-мм орудия, около 130 торпедных труб, палубные торпедоносцы авианосца «Викториес» против 8 -380-мм, 6 - 280-мм, 8 - 203-мм орудий и около 80 торпедных труб. Опасность ударов британских палубных торпедоносцев и отсутствие надежного истребительного прикрытия вынуждала немецкую эскадру не удаляться от берегов Норвегии на большое расстояние. Но на стороне немецкой эскадры была сосредоточенная в Северной Норвегии крупная группировка авиации берегового базирования - 133 бомбардировщика и 57 торпедоносцев, угроза со стороны которых удерживала Флот Метрополии на расстоянии от побережья Норвегии, превышавшем радиус действия этих самолетов. Противовоздушное вооружение судов конвоя, кораблей охранения и прикрытия в целом насчитывало более 250 универсальных орудий калибра 76-133-мм и около 550 зенитных автоматов калибра 20-47-мм. Таким образом, для ПВО 94 судов и боевых кораблей имелось около 800 ЗОС (в среднем приходилось более восьми стволов на один корабль или судно или по четыре ствола на каждый из 190 немецких ударных самолетов), а также палубные истребители авианосца «Викториес». Из них более 730 ЗОС (91%) находилось на кораблях охранения и прикрытия. Тем не менее командующий Флотом Метрополии считал ПВО сил прикрытия слабой. Отсутствие минной и навигационных опасностей в Норвежском и Баренцевом морях предоставляло конвою и силам прикрытия свободу выбора маршрута движения, а также походного порядка. Некоторые ограничения на маршрут накладывались положением кромки льда в Баренцевом море. Движения конвоя в нескольких кильватерных колоннах позволяло его охранению создать круговую ПВО и ПЛО. Руководствуясь лишь предположением о выходе немецкой эскадры во главе с ЛК «Тирпиц» на перехват конвоя PQ-17, британское Адмиралтейство в 21.23 4 июля отдало приказ об отходе сил ближнего (непосредственного) прикрытия на запад для присоединения к силам дальнего (оперативного) прикрытия и о рассредоточении конвоя. Немецкая эскадра вышла в море лишь через 15 часов после отдания этого приказа, когда опасность атаки ею конвоя уже отсутствовала, поскольку он ушел далеко на восток. В Лондоне посчитали, что немецкое соединение крупных кораблей за идущими врассыпную судами конвоя гоняться не будет, а потери от авиации и подводных лодок в этом случае будут меньшими, чем от крупных кораблей противника при движении конвоя в едином походном порядке. Коммодор конвоя получил этот приказ в 22.15 4 июля, когда до порта назначения оставалось еще около 800 миль пути (скорость конвоя составляла 8 узлов). При этом командир охранения конвоя PQ-17 проявил «инициативу»: с шестью эсминцами присоединился к отзываемым кораблям ближнего (непосредственного) прикрытия и ушел на запад, посчитав их более полезными в предполагавшемся бою с немецкой эскадрой, чем в рассредоточенном конвое, хотя такого приказания от Адмиралтейства не получал. Остальным 13 малым кораблям охранения он приказал поодиночке следовать в Архангельск, бросив на произвол судьбы суда конвоя На транспортных судах конвоя имелось в общей сложности 33 универсальных орудия, 33 зенитных автомата. Не менее 40 универсальных орудий и зенитных автоматов имелось на 13 кораблях охранения. Но выполнение перечисленных выше приказов привело к нарушению организации управления движением и обороной конвоя и создало благоприятные условия для его разгрома немецкой авиацией и подводными лодками. Около 02.30 6 июля британское Адмиралтейство направило кораблям охранения конвоя PQ-17 радиограмму следующего содержания: «Атака надводными силами противника вероятна в течение ближайших нескольких часов. Ваша основная задача - избежать гибели, с тем чтобы возвратиться в район атаки после отхода сил противника и подобрать пострадавших». Таким образом, уже высшее военно-морское командование окончательно освободило силы охранения от ответственности за оборону судов конвоя PQ-17. Немецкая эскадра во главе с линкором «Тирпиц» вышла в море в 12.00 5 июля, но перехватив донесения советской подводной лодки К-21, британских самолета-разведчика и подводной лодки «Аншейкн» об его обнаружении, а также об атаке «Тирпица» подводной лодкой К-21, главком германским ВМФ приказал эскадре возвратиться в базу, что и было исполнено утром 6 июля. Между тем силы дальнего (оперативного) прикрытия, получив приказ о рассредоточении конвоя, начали отход на юго-запад, «заманивая» немецкую эскадру в район, недосягаемый для немецкой авиации. Когда это сделать не удалось, они продолжили движение в свою базу Скапа-Флоу, куда прибыли 8 июля. Не было сделано даже малейшей попытки вступить в бой с соединением немецких крупных кораблей или помочь конвою PQ-17 в отражении атак авиации и ПЛ противника, хотя британское Адмиралтейство, поняв гибельность отданного им приказа об отзыве сил ближнего (непосредственного) прикрытия конвоя PQ-17 и рассредоточении последнего, осторожно намекало командующему силами дальнего (оперативного) прикрытия на желательность таких действий. После рассредоточения конвоя немецкая авиация в течение 5-10 июля потопила пять транспортных и одно спасательное судно, а подводные лодки 5-13 июля потопили восемь и «добили» семь поврежденных авиацией транспортных судов, брошенных их экипажами. Немецкие бомбардировщики и торпедоносцы совершили за шесть дней боевых действий 201 самолето-вылет для ударов по конвою PQ-17, т.е. в среднем 33-34 вылета в сутки. Таким образом, были уничтожены 20 из 31 рассредоточившегося транспортного судна (около 68%). От полного уничтожения конвой был избавлен тем что оставшиеся после ухода шести ЭМ корабли охранения, кроме одного корвета, пошли не в Архангельск, а к Новой Земле, стараясь держаться ближе к кромке льда. Часть этих кораблей продолжала охранять мелкие группы судов или отдельные суда, на которые распался конвой, другая часть под руководством командиров кораблей ПВО спасала себя. Всего за переход конвоя PQ-17 были потоплены 23 транспортных судна (как указывалось выше, три транспорта были потоплены до рассредоточения: один - авиацией, а два, поврежденных самолетами, «добиты» ПЛ) из 34 (около 68%) и одно спасательное судно, входившие в состав конвоя PQ-17. В конечном итоге в Архангельск прибыли 11 транспортных, два спасательных судна и все 13 кораблей охранения. Уцелевшим судам удалось доставить в Архангельск всего 20% единиц перевозившейся военной техники (танков, самолетов и автомобилей) и около 40% других грузов. В целом конвой PQ-17 доставил в СССР лишь около 25% перевозившихся грузов (включая военную технику), которые были его основной ценностью. На 20 судах, потопленных после рассредоточения, погибло около 65% всех грузов, перевозившихся конвоем PQ-17. Еще 10% грузов, не достигших СССР, остались на двух судах, возвратившихся из-за ледовых повреждений в Хваль-фьорд в начале перехода, и на трех судах, потопленных до рассредоточения конвоя PQ-17. О Таллинском прорыве. С восходом солнца 29 августа 1941 г. 184 корабля и судна из числа 225, вышедших накануне из Таллина (табл. 51, 52), снялись с якорей и продолжили движение в Кронштадт. При этом закончившие форсирование ЮМАП ГС находились в районе о. Родшер, ОПР, отряд ЭМ и СКР, боевые корабли, отставшие от своих отрядов, а также КОН-1, в состав которого вошла часть судов и кораблей КОН-4 и АР, и суда, шедшие вне конвоев, также закончившие форсирование ЮМАП, были в 15 милях юго-западнее ГС. В 15-20 милях от последних, в середине ЮМАП, оказались в это время КОН-2 и КОН-3 вместе с частью кораблей КОН-4 и АР. В состав трех конвоев входили ТР -15, ВСУ - 30, охраняемых боевых кораблей (перевозивших эвакуируемые войска, буксируемых поврежденных и ПЛ) - 8, боевых катеров (ПКА, ЭМТЩ, КАТЩ с пулеметами М-1), являвшихся спасательными и перевозившими спасенных людей — 42. Их охраняли 26 боевых кораблей и катеров: две КЛ (из мобилизованных судов), шесть СКР (четыре - из мобилизованных судов), семь СКА типа «МО», одиннадцать ТТЩ (из мобилизованных судов). Из 121 корабля и судна трех конвоев ЗА имели 46: боевых корабля и катера - 30 (в т. ч. шесть охраняемых), ВСУ— 14, ТР — 2. Кстати, заметим, что при перевозке войск через Атлантику наши союзники назначали в состав быстроходных конвоев для охранения трех ТР четыре ЭМ [библ. № 266] (при перевозке грузов назначалось более слабое охранение). Главной угрозой для группировок кораблей и судов, закончивших форсирование ЮМАП, была авиация, но не были исключены угрозы от мин, ПЛ и ТКА противника. Для кораблей и судов, находившихся в середине ЮМАП, главными угрозами были мины и авиация, не была исключена угроза от береговой артиллерии противника, а после форсирования ЮМАП, когда исключалась угроза от береговой артиллерии, добавлялись угрозы от ПЛ и ТКА противника. Группировка немецких ВВС, действовавшая против таллинских конвоев, насчитывала 41 бомбардировщик, три торпедоносца и 24 истребителя. В связи с наличием минной угрозы (реальной и предполагаемой) на всем маршруте прорыва корабли и суда конвоев были вынуждены постоянно следовать в одной кильватерной колонне большой длины за тральщиками в протраленной полосе шириной 1 каб со скоростью 5-6 узлов. Вступив в охранение конвоев, корабли боевого ядра флота были бы вынуждены идти без параванов-охранителей, что повышало для них опасность подрыва на минах и противоречило требованиям руководящих документов ВМФ. Такой вынужденный походный порядок затруднял уклонение от бомб при налетах авиации противника, а в совокупности с малой дальностью стрельбы ЗА не позволял одному кораблю охранения осуществить ПВО нескольких судов. Защищая от авиации одно-два судна в одном конце кильватерной колонны, корабль из состава боевого ядра не смог бы защитить суда в другом ее конце (именно так произошло вечером 28 августа: пока ГС и ОПР обгоняли КОН-2 и КОН-3 самолеты противника потопили четыре судна из состава шедших впереди КОН-1 и не входивших в конвои). Военным советом СЗН боевому ядру КБФ (ГС и ОПР) не ставилась задача охранения (ПВО и ПЛО) конвоев. Эта задача возлагалась на СКА типа «МО» (ПВО и ПЛО), ТТЩ (ПМО) и авиацию (ПВО). Поэтому Военный совет КБФ посчитал, как представляется, перегруппировку боевого ядра из Таллина в Кронштадт самостоятельной задачей, не связанной с охранением конвоев на всем маршруте Таллинского прорыва. Вместе с тем Военному совету КБФ было приказано: «Принять все меры, чтобы избежать бесцельных (? — Р.3.) потерь в людях и материальной части». Видимо, это требование относилось и к кораблям боевого ядра. Боевое ядро КБФ к утру 29.08, когда немецкая авиация начала массированные атаки таллинских конвоев, уже в течение почти суток находилось под боевым воздействием противника (береговой и полевой артиллерии, авиации и мин), и в результате понесенных потерь в нем из 13 кораблей осталось восемь: четыре неповрежденных (КРЛ — 1, ЛД — 1 и ЭМ — 2) и четыре поврежденных. При этом один неповрежденный ЭМ буксировал другой, потерявший ход. Повреждения, полученные одним ЛД и двумя ЭМ, существенно снизили их непотопляемость. Вместе с боевым ядром следовали охраняемые им корабли и суда: пять ПЛ, ЛЕД и ПС, почему ГС и ОПР можно было тоже считать конвоями. Зенитное вооружение кораблей боевого ядра было недостаточным (табл. 68), боезапас ограничен, поскольку накануне часть его была израсходована при отражении атак немецкой авиации. К тому же ГС и ОПР находились в районах, опасных от мин (вражеских и своих), или поблизости от них. Наконец, на них находилась основная часть руководящего состава флота и его основных соединений: Военный совет и два из трех эшелонов штаба КБФ, командиры и штабы ОЛС, брпл, четырех днэм, часть штаба эскадры. Попытка боевого ядра КБФ принять участие в ПВО таллинских конвоев была чревата его гибелью вместе со всем командованием флота и основных соединений, а также гибелью охранявшихся им ПЛ и ВСУ. Поэтому решение командующего КБФ о выводе остатков боевого ядра флота из района боевых действий было вынужденным и направленным на их сохранение для последующих боев. К тому же командующий КБФ почему-то полагал, что истребители ВВС флота смогут прикрыть конвои к востоку от меридиана о. Родшер. Но во всех случаях принять участие в ПВО конвоев теоретически могли только неповрежденные корабли боевого ядра — КРЛ, ЛД и ЭМ, т.е. по одному кораблю в каждом конвое. Вряд ли они привели бы с собой более полдюжины СКА «МО», поскольку остальные пришлось бы оставить в охранении ПЛ — 5, ВСУ — 2, а также поврежденных ЛД — 1 и ЭМ — 2, входивших в состав ГС и ОПР. Корабли боевого ядра КБФ прекратили попутное прикрытие КОН, лишь достигнув назначенных «Боевым приказом...» рубежей его окончания (о. Гогланд — для ГС, о. Вайндло — для ОПР), притом ОПР сделал это, получив разрешение командующего КБФ на присоединение к ГС. Конвои находились в это время на расстоянии 15-30 миль от боевого ядра и ближайших не занятых противником островов (Вайндло, Гогланд, Б. Тютерс), которые могли использоваться (и были использованы) для высадки людей с поврежденных судов. Конвои сохраняли свою организационную структуру, ни один корабль охранения не покинул конвои без разрешения командующего или начальника штаба КБФ. Более того, корабли, охранявшие ЭМ арьергарда, после их гибели, не ожидая приказов, вступили в охранение конвоев и ОПР. Не повторяя сказанного в разделе 3 главы 4 о нецелесообразности привлечения этих трех кораблей к ПВО конвоев, рассмотрим состав зенитной артиллерии этих группировок, используя данные табл. 51, 52, 68, 69. На 121 корабле и судне трех конвоев имелось 75 орудий ЗА: 76,2-мм - семь, 45-мм - 64, зенитных автоматов 20-40-мм - четыре, а на трех кораблях боевого ядра вместе с шестью СКА «МО» и пятью БТЩ - 39 зенитных орудия: 100-мм - шесть, 76,2-мм - четыре, 45-мм - 29. Всего - 114 орудий зенитной артиллерии. После того как корабли боевого ядра КБФ, точнее ГС и ОПР, покинули конвои немецкая авиация 29 августа благодаря близости ее аэродромов к маршруту в течение 15,5 часа боевых действий произвела на удары по ним около 140 самолето-вылетов. Были потоплены 9 ТР и ВСУ, повреждены 11 кораблей и судов (табл. 66), шесть из которых были «добиты» или затонули сами в последующие дни, после того как с них были сняты все люди. В числе потопленных были 13 судов из 93 кораблей и судов, перевозивших около 22 770 человек, при этом погибли около 3330 человек или приблизительно 15% перевозившихся (табл. 74, 97). Основной ценностью таллинских КОН и ОБК были эвакуируемые ими люди и экипажи кораблей и судов. В целом в Кронштадт, Ораниенбаум и Ленинград, несмотря на большие потери от мин и бомб, были доставлены 58,5% пассажиров и 64% общего количества людей, вышедших из Таллина 28 августа (табл. 95). Читателям предлагается самим сделать выводы из приведенных выше сведений о целях и задачах участников событий, составе, боевых возможностях и действиях участвовавших в них сил, условиях выполнения задач и результатах их выполнения. Имеются в виду выводы о сходстве и различии рассмотренных событий перехода конвоя PQ-17 и Таллинского прорыва, и согласиться или не согласиться с утверждениями Бунича по этому вопросу. К сказанному необходимо добавить следующее. Британское Адмиралтейство, спасая, как оно полагало, конвой PQ-17 от полного уничтожения, а главные силы Флота Метрополии от трудно восполнимых потерь, отозвало отряд ближнего (непосредственного) прикрытия конвоя, отдало приказ о рассредоточении конвоя, не настояло на попытке объединенных сил дальнего (оперативного) и ближнего (непосредственного) прикрытия конвоя вступить в бой с немецкой эскадрой, возглавляемой ЛК «Тирпиц», чтобы разгромить ее или создать хотя бы видимость угрозы этой эскадре, дабы отвлечь на себя силы, атаковавшие PQ-17, или, наконец, частью сил осуществить усиление ПВО и ПЛО конвоя. В результате, как полагает автор, мощная британско-американская военно-морская группировка не сделала того, что могла сделать для защиты конвоя PQ-17. При этом, однако, британское Адмиралтейство приняло на себя ответственность за свои приказы. А Военный совет СЗН переложил ответственность за определение роли и места боевого ядра флота при осуществлении Таллинского прорыва на Военный совет КБФ, поскольку не определил их в директиве об оставлении Таллина (см. раздел 2 главы 3). Военный совет СЗН совершенно не интересовался ходом событий прорыва и даже не пытался хоть как-то вмешаться в них в интересах уменьшения потерь (надо, однако, принять во внимание, что из Лондона в июле 1942 г. было существенно легче руководить действиями британско-американских сил, чем из Ленинграда — действиями КБФ в августе 1941 г.). Военный совет КБФ оказался перед очень трудным выбором. С одной стороны, морально-этические нормы боевого товарищества требовали вступления боевого ядра КБФ в непосредственное охранение конвоев, руководствуясь принципом «Сам погибай, а товарища выручай». С другой стороны, оперативная необходимость сохранения остатков боевого ядра флота, оценка реальных боевых возможностей его сохранившихся кораблей по ПВО конвоев и по собственной ПМО и ПВО требовали скорейшего вывода их из-под ударов авиации противника, руководствуясь при этом принципом «Никто никого не ждет». К такому решению, полагаю, подводило и осознание юридической ответственности в случае нарушения директивы Военного совета СЗН в части, касающейся состава сил непосредственного охранения конвоев. Можно, конечно, подозревать Военный совет или лично командующего КБФ в стремлении к самосохранению, но представляется, что это стремление всегда будет скрыто за оперативной необходимостью и осознанием юридической ответственности. Подробно этот вопрос рассмотрен в разделе 3 главы 4. В результате, по мнению автора, остатки ослабленного боевого ядра КБФ не сделали того, что и не могли сделать для защиты таллинских конвоев от авиации противника. Точнее, Военный совет КБФ не сделал того, что могло привести к «бесцельной гибели» остатков боевого ядра флота, против чего предостерегала директива Военного совета СЗН от 26.08.1941 г. № 2301 [док. № 472]. Сделанные в двух предыдущих абзацах выводы, учитывая все аспекты рассмотренных морских операций, основаны, в частности, на сравнении возможностей ПВО. Британско-американские силы при интенсивности атак авиации противника, составлявшей 200 вылетов за примерно 140 часов, могли бы применить для защиты 94 кораблей и судов конвоя PQ-17 и Флота Метрополии около 800 орудий ЗА. Советские силы, с учетом трех неповрежденных кораблей боевого ядра КБФ, при интенсивности атак авиации противника, составлявшей 140 вылетов за 15,5 часа, могли бы применить 114 орудий ЗА для защиты 53 кораблей и судов. Даже с привлечение трех поврежденных кораблей и четырех СКА «МО» из состава ОПР для ПВО 56 охраняемых кораблей и судов имелось бы 138 орудия ЗА. Думается, однако, что Военный совет СЗН все же молчаливо принял на себя ответственность за большие потери в ходе Таллинского прорыва и признал правильным решение Военного совета КБФ о самостоятельном, отдельном от конвоев, завершении прорыва в Кронштадт боевого ядра флота. Свидетельством этого является отсутствие каких-либо карательных мер в отношении командования КБФ в связи с большими потерями, а также упреков за допущенные ошибки в руководстве прорывом, несмотря на большие усилия, предпринятые 3-м отделом КБФ и 3-м управлением ВМФ, чтобы «покарать предателей», якобы намеренно погубивших тысячи людей и десятки кораблей. А командование КБФ, в свою очередь, не пыталось объяснять большие потери в ТР от действий авиации противника «плохой» директивой Военного совета СЗН, понимая, что при такой попытке его никто не будет защищать от 3-го отдела КБФ и 3-го управления ВМФ, хотя потери в людях от действий авиации были почти в три раза меньше, чем при гибели кораблей и судов в случаях подрыва на минах (табл. 97). Может быть, в таком или приблизительно таком ключе следовало Буничу провести сравнение событии Таллинского прорыва и перехода конвоя PQ-17? Не соответствует действительности количественно-качественная оценка Буничем литературного наследия, посвященного Таллинскому прорыву, оставленного потомкам многочисленными авторами, включая участников прорыва. Бунич пишет в своей книге: "О таллинском переходе написано очень мало. Научные статьи, которые написал капитан 1-го ранга Ачкасов, тиражируются почти без изменений и дополнений уже в течение 40 лет. В мемуарах, которые оставили адмиралы Трибуц и Пантелеев, усилиями цензуры создана невероятная путаница, видимо, для того чтобы никто не мог использовать эти мемуары в качестве источника. В «Таллинском дневнике» и «Бессменной вахте» талантливого мариниста Николая Михайловского, а также в сборнике «Таллин в огне» содержится много частных подробностей, но все они, к сожалению, направлены на то, чтобы доказать несомненный успех Таллинского перехода, сорвавшего все планы противника» [библ. № 15. Предисловие]. Однако это не совсем так, даже совсем не так. Безусловно, нельзя не заметить того, что такого эпического и тем более литературно-художественного труда о Таллинском прорыве, доступного широкому кругу читателей, какой написан Буничем, ранее не существовало. Но... Следует обратить внимание на то, что книга сама основана на многочисленных публикациях как упомянутых им самим выше, так и названных в приложении 6 настоящего труда. Среди них многочисленные воспоминания участников Таллинского прорыва: командиров соединений, кораблей и эвакуировавшихся частей КА и КБФ, командиров, старшин и краснофлотцев из экипажей кораблей и судов. Нельзя не назвать очень правдивые и самокритичные воспоминания бывшего наркома ВМФ Н.Г.Кузнецова, замечательные документальные повести Г.Т.Правиленко. Важно иметь в виду и то, что многократно «тиражируемая» научная статья В.И.Ачкасова - это переложение на общедоступный язык «Отчета о переходе флота в Кронштадт и эвакуации ГБ Таллин 28.08-29.08.1941» [док. Вместо введения], дополненное его личными оценками. Всего же книжных, журнальных и газетных публикаций, посвященных Таллинскому прорыву и изданных до окончания работы Буничем над его книгой, насчитывается около сотни. Нужно помнить также, что за несколько лет до выхода в свет книги Бунича был рассекречен и стал доступен для исследователей ряд научных изданий, в которых Таллинскому прорыву уделено большое внимание. Имеются в виду военно-исторический очерк о боевой деятельности ВМФ в Великой Отечественной войне [библ. № 22], выдающиеся труды И.А.Киреева о влиянии минно-заградительной деятельности противника на действия нашего флота [библ. № 45], об использовании на флотах средств ПМО в 1941-1942 гг. [библ. № 149] и ряд других. Возможно, Бунину удалось либо самому, либо через своего помощника познакомиться и с рассекреченным «Отчетом...», упомянутым выше. В этих трудах говорится не только об успехах, но и о трудностях организации и выполнения этой операции, а также о допущенных ошибках. Многие выдержки из этих произведений приведены выше и будут еще даны здесь в дальнейшем. Что касается «сожаления» Бунича о направленности всех известных ему публикаций на доказательство успеха Таллинского прорыва, то, основываясь на данных настоящего военно-исторического труда, можно утверждать, что осуждаемые Буничем авторы правы. Не вдаваясь в спор по поводу терминов «успех» и «неудача», «победа» и «поражение», напомним главное: несмотря на сильное противодействие противника, вызвавшее большие потери в людях, кораблях и судах, в результате Таллинского прорыва поставленные КБФ задачи были выполнены (см. разделы 1 и 2 настоящей главы). Немцам и финнам не удалось, как показано в этих разделах, выполнить задачи, поставленные Гитлером 22.07.1941 г.: «Силы противника, все еще действующие в Эстонии, должны быть уничтожены. При этом необходимо не допустить их погрузку на суда и прорыв через Нарву в направлении Ленинграда» [док. № 121]; 17.08.41 г.: «Уничтожение всего КБФ на минно-артиллерийской позиции в средней части Финского залива» [док. № 1315, п. 1]. Разница же между Буничем и критикуемыми им авторами мемуаров заключается в следующем. Одни авторы, из числа участников прорыва, вынужденные подчиняться действовавшим в прежние годы правилам, избегали глубокого разбора некоторых ошибок, неприглядных действий, совершенных ими, их подчиненными или начальниками. Иногда, наверное, не очень хотели критиковать самих себя. Другие авторы, особенно из числа писателей-маринистов, тоже участников прорыва, не могли и, главное, не считали себя в праве подвергать критическому анализу действия его героев и жертв. Их задачей было показать положительные примеры выполнения воинского долга. Зато Бунич, опьяненный «свободой слова», перестарался в деле предания анафеме результатов Таллинского прорыва. К сожалению, Бунич не раскрыл в своей книге (в ней нет вступительной статьи), как ему удалось написать «свободную от приукрашивания», по его мнению, историю Таллинского прорыва. Трепетную «любовь» Бунича заслужили органы Третьего управления ВМФ, в частности начальник 3-го отдела КБФ дивизионный комиссар А.П.Лебедев. Кстати, Бунич называет его начальником особого отдела штаба КБФ, подчиненным начальнику штаба флота, и утверждает, что Лебедев слал свои донесения непосредственно наркому внутренних дел Л.П.Берии, а при острой необходимости мог даже расстрелять командующего флотом без суда. Но это — еще один из мифов Бунича. Третьи управления НКО и НКВМФ, третьи отделы, третьи отделения и их уполномоченные в военных округах и на флотах, в их соединениях и частях были введены в Красной армии и Военно-морском флоте Постановлением ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР от 8.02.1941 г. вместо упразднявшихся особых отделов НКВД [библ. № 309, книга 1, с. 598-600]. В Красной армии Постановлением Государственного комитета обороны СССР от 17.07.1941 г. № ГКО-187сс были восстановлены особые отделы, которые сменили органы Третьего управления Наркомата обороны, фронтов, армий, корпусов, дивизий и полков [библ. № 309, книга 2, с. 473, 474]. В Наркомате ВМФ, на флотах, флотилиях, в их соединениях и частях особые отделы, в отличие от Красной армии, были восстановлены только в 1942 г. Поэтому начальник 3-го отдела КБФ никак не мог быть начальником особого отдела КБФ в августе — сентябре 1941 г. Различие между органами Третьего управления и особыми отделами заключалось в их подчиненности, задачах и способах их выполнения. Так, начальник Третьего управления ВМФ подчинялся наркому ВМФ, а начальник 3-го отдела флота подчинялся начальнику Третьего управления ВМФ и наркому ВМФ, на флоте у него начальников не было. Начальники третьих отделений в соединениях подчинялись начальнику 3-го отдела и командующему флотом. Поэтому, кстати, 3-й отдел не был отделом штаба КБФ. Оперуполномоченные 3-го отдела (3-их отделений) в частях флота подчинялись начальникам 3-х отделений и командирам соединений, в которые эти части входили. Все назначения на должности в органах Третьего управления ВМФ производились приказами наркома ВМФ [библ. № 309, книга!, с. 599, 600]. Аналогичная схема подчиненности была и в органах Третьего управления Наркомата обороны. Особые же отделы в Красной армии (от дивизии до фронта) и Управление особых отделов Наркомата обороны подчинялись наркому внутренних дел, а уполномоченные особых отделов в полках и особые отделы дивизий были одновременно подчинены военным комиссарам полков и дивизий соответственно [библ. № 309, книга 2, с. 474]. Поэтому начальник 3-го отдела КБФ, не будучи начальником особого отдела, не мог через головы своих непосредственных начальников слать донесения прямо Берии. Это делал на основании донесений Лебедева начальник Третьего управления ВМФ дивизионный комиссар А.И.Петров, который рассылал свои спецсообщения тем руководителям СССР, которым ему было предписано делать это, вплоть до И.В.Сталина. Задачами третьих управлений наркоматов обороны и ВМФ, установленными указанным выше постановлением ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР, были: а) борьба с контрреволюцией, шпионажем, диверсией, вредительством и всякого рода антисоветскими проявлениями в Красной армии и Военно-морском флоте; б) выявление и информирование соответственно народного комиссара обороны и народного комиссара Военно-морского флота о всех недочетах в состоянии частей армии и флота и о всех имеющихся компрометирующих материалах и сведениях на военнослужащих армии и флота [библ. № 309, книга 1, с. 599]. Способами решения этих задач (правами), установленными приказом наркома ВМФ от 13.02.1941 г. № 001317, являлись: а) организация агентурно-осведомителъного аппарата на флоте и среди гражданского населения, имеющего непосредственное соприкосновение с флотом, с его личным составом; б) ведение следствия по делам о контрреволюции, шпионаже, диверсиях, измене Родине и вредительстве, производство в связи с этим обысков, арестов и выемок. Главными задачами особых отделов стали борьба со шпионажем, предательством и ликвидация дезертирства. К способам их деятельности (правам) добавились арест дезертиров, а при необходимости и расстрел их на месте без суда [библ. № 309, книга 2, с. 474]. Поэтому начальник 3-го отдела КБФ в августе 1941 г. не мог расстрелять командующего флотом, даже если бы он «дезертировал» с КР «Киров». Не пришло еще его время! Откровенно говоря, критический анализ книги И.Л.Бунича мог бы стать книгой такого же объема, как сам его труд. Но не здесь и не сейчас.
Только-только отошли январские морозы. Шлюпки и яхты Косинского детского морского клуба стоят под чехлами, занесенные белым снегом. Толстый слой льда сковал воды озера Белое.
Но юные моряки не привыкли сидеть без дела. Не беда, что в наших широтах навигация длится только полгода! Если есть желание жить активно, надо всего, лишь, поменять средство передвижения. А наша зима дает нам в этом большие возможности! Так и решили – во время зимней Олимпиады в Сочи провести свои, Косинские зимние старты на озере Белое. Как и на всех мероприятиях Морского клуба, принять участие в них пригласили всех желающих: детей, подростков, пожилых людей. Приходили в одиночку, командами, семьями и целыми организациями – Совет ветеранов района, Центр реабилитации молодых инвалидов в Жулебино, общественная организация «Суворовцы и нахимовцы», муниципальное учреждение «Триумф», бизнесмены, ветераны, яхтсмены Морского клуба и многие, многие другие.
По традиции на сигнальных мачтах Морского клуба подняты военно-морские флаги России и СССР и флаги расцвечивания, возвещая о начале народных зимних стартов. На торжественном построении в честь открытия соревнований с поздравлением всем участникам выступила гражданка Сербии, профессор истории Белградского Университета Радмила Вайнович. В своей пламенной речи она передала привет россиянам от братского сербского народа и заверения в чистой, бескорыстной и вечной дружбе.
Радмила Вайнович не случайно оказалась в гостях в Косинском морском клубе. Ее предки были прославленные адмиралы и офицеры Русского флота, сподвижники Ушакова и Нахимова. Она сама является руководителем сербской общественной организации «Русский Императорский флаг и Русская Императорская армия», которая бережно хранит память и реликвии русских кадетских корпусов, офицеров, адмиралов и генералов, вынужденных долгое время жить в изгнании, но продолжающих оставаться патриотами России. В завершении своей речи, Радмила Вайнович заявила, что сербский народ верит – он стоит на защите южных рубежей Великой России.
Главным событием Косинских стартов стали соревнования на собачьих упряжках на кубок «Джека Лондона». С самого утра к Морскому клубу стали подъезжать машины, из которых на снег выкатывались мохнатые шарики и с радостным лаем, предвкушая азарт предстоящих соревнований, натягивая постромки, тянули своих хозяев на белый простор.
Юркие хаски и степенные маламуты оглашали окрестности совсем не привычными для местной территории звуками. Пришедшие с гостями таксы, пекинесы и даже лабрадоры опасливо жались к ногам хозяев, осторожно обнюхивая гордых представителей Севера.
В одно мгновение Белое озеро преобразилось в один из уголков Аляски, где-то на берегу заснеженного Юкона. Кажется, вот-вот, прямо из-за поворота покажется упряжка Мэйлмюта Кида, одного из героев Джека Лондона, и, поднимая вихри снежной пыли, промчится, скрываясь в белой мгле. И, откуда-то, издалека послышится энергичный оклик: «Эй! Эй! Время не ждет! Пошел! Пошел!».
Организаторами соревнований на собачьих упряжках стали Косинский морской клуб и Московское отделение Российской Федерации ездового спорта под руководством Чебухина Игоря Юрьевича.
С самого начала было не совсем ясно, можно ли проводить такие соревнования на льду озера. Собаки вязли в глубоком снегу и быстро уставали. Трассу надо было предварительно укатывать снегоходами.
Кроме того, надо было исключить встречное движение упряжек, чтобы собаки не отвлекались друг на друга. Тем не менее, несмотря на некоторые недоделки, соревнования удались! В состязаниях участвовало около десяти собачьих упряжек – двоек.
Кроме того, на старт вышли несколько лыжников, «буксируемых» одной собакой. Все зрители высыпали на снег и с интересом наблюдали за ходом событий. В целом, трасса понравилась и участникам и зрителям.
Все участники получили ценные подарки и грамоты.
А пока подводились результаты, был дан лыжный старт всем желающим.
Одновременно с соревнованиями по ездовому спорту, на отдельных площадках на территории Морского клуба все желающие могли поупражняться в стрельбе из пневматических винтовок и пистолетов по биатлонным мишеням.
На хоккейной площадке клуба родители и дети сражались в хоккей, и со стороны было сразу не понять, кто из игроков играл азартнее.
А в новом, недавно построенном тире Морского клуба проводились первые соревнования по стрельбе из пневматической винтовки на первенство района «Косинский стрелок». Боле 50 человек приняли участие в этих соревнованиях. А победителем стал полковник в отставке, ветеран-суворовец Артемьев Валерий с результатом 49 очков из 50. Пример молодым!
По сложившейся традиции, Морской клуб всех угощал вкуснейшей гречневой кашей с тушенкой и грибами, а также горячим чаем. Молодежь из проектного клуба «Реформа» под руководством Анкудинова Игоря организовала анти-кафе для членов и гостей клуба, а также музыкальное обеспечение мероприятия. Для детей и молодежи на втором этаже здания клуба был организован просмотр документального фильма по истории морской пехоты России «Полундра». Комментарий к этому фильму давал сам его продюсер, директор кинокартин киноконцерна «Мосфильм» Александр Полковник.
Ну, а к клубному мангалу, источающего притягательные ароматы, выстроилась непрекращающаяся очередь. Только когда совсем стемнело, ушли последние гости.
А молодежь клуба еще долго обсуждала результаты прошедшего мероприятия и намечала новые планы.
Не могу не сказать о порядках и дисциплине на местном флоте. Ни в коей мере не хочу, чтобы у читателя сложилось мнение о том, что я преклоняюсь перед такого рода порядками, но кое о чем, на мой взгляд, нам следует задуматься. О субординации. Может, здесь она доведена до абсурда, но тем не менее какое-то рациональное зерно в ней есть. В дождливую погоду (она иногда все-таки бывала — в июне в южном полушарии зима) просмотры кинофильмов организовывались в недостроенном клубе лагеря. Любопытно было наблюдать следующую систему размещения индонезийских зрителей. В первых рядах сидят матросы. Затем один ряд оставляется пустым. Далее сидят сержанты и только через два пустых ряда за ними располагаются офицеры. Каково? Индонезийский офицер, как правило, отдает все приказания только через старшин, до непосредственного контакта с матросом не опускается, но может, например, хлестнуть провинившегося матроса перчаткой по лицу. Я даже спросил одного из таких матросов, почему он не возмущается? Ведь, насколько я знаю, такого рода наказания в уставе нет? Матрос ответил, что зато существует система штрафов за дисциплинарные нарушения. Он готов снести оплеуху, лишь бы не платить штраф. Правда, видел я и такое варварское наказание, как стоянка «на часах» (прямо, как у Толстого или Станюковича) матроса с винтовкой на плече, с полной выкладкой, под палящим тропическим солнцем. Но это — крайность. Вообще же дисциплина здесь высокая. Наказания редки. На всех кораблях и в береговых флотских учреждениях существуют штатные и нештатные военные полицейские, которые несут патрульную службу и даже проводят утренние осмотры состояния формы одежды у военнослужащих и гражданского платья у вольнонаемных. У них, в частности, проверяют пришиты ли все пуговицы, отглажены ли брюки, юбки. Такие осмотры проводятся перед подъемом флага, а флаги здесь поднимают не только на кораблях, но и в береговых частях и даже во дворах некоторых домов. По-моему, это неплохая форма воспитания людей. Для разрядки расскажу несколько смешных, на мой взгляд, эпизодов из тогдашних наших будней.
Эпизод первый (обращение с оружием)
Ночь. Тишина. Мирно спим. Вдруг за окном — автоматная очередь, затем вторая. Вскакиваем из-под «балдахинов» и к окнам. Во дворе тихо, все спокойно. Прямо в плавках выбегаем из здания к часовому на КПП, благо он буквально под окнами. На ломаном англо-немецко-индонезийско-русском диалекте* спрашиваем у него, в чем дело, откуда и кто стрелял? Часовой лениво объясняет: ему будто бы показалось, что в придорожных кустах кто-то шевелится. Может мятежник? Два месяца назад в Индонезии был подавлен антиправительственный мятеж, вот ему и показалось, что в кустах мятежник сидел, а стреляет он без всякого предупреждения — по шороху. «Успокоенные» ложимся спать. В голове вертится: он так и в нас случайно может шарахнуть! * Именно на таком «языке» мы первое время общались с индонезийцами. Многие из них понимали по-английски, чуть больше по-немецки (голландский язык их бывших колонизаторов очень похож на немецкий), а от нас они перенимали, кстати, очень успешно — русский.
Эпизод второй (о том же)
Заходим вечером в офицерский ресторан, благо он от нас территориально недалеко. Публика танцует. Столики пустые. На одном из них лежит кобура с пистолетом типа «» и отделанная бисером женская сумочка. Косясь на оружие, спокойно лежащее на столе, располагаемся за соседним столиком. Танец заканчивается. К столику подходит офицер с дамой. Садится. Пистолет и сумочка отодвигаются на край стола, парочка продолжает ужин. Такое обращение с оружием для нас, конечно, непривычно. Выходим на веранду подышать. Стоящий там офицер что-то пытается нам объяснить жестами. Явно приглашает куда-то наверх. Поднимаюсь с ним на крышу ресторана. Здесь пост ПВО с четырехствольным зенитным пулеметом. Офицер, что-то объясняя мне, садится за него и неожиданно дает короткую очередь в воздух. Довольно улыбаясь, показывает мне большой палец и прощается. «Успокоенный», спускаюсь вниз.
Эпизод третий (полное спокойствие)
Два индонезийских катера помогают нашей плавбазе швартоваться. Неловко маневрируя ходами, один из катеров вдруг ныряет в воду и тонет. Никто из людей с катера не всплывает. Спрашиваю стоящего на пирсе индонезийского офицера, управлявшего действиями катеров с берега, сколько человек погибло на этом катере? Он пожимает плечами и успокаивает меня: «У нас людей еще много...»
Эпизод четвертый (эксплуатация детского труда)
Во время докования я куда-то часа на два отлучаюсь. Офицеры — на занятиях. Работами руководит боцман из старшин срочной службы. Возвращаюсь с занятий, подхожу к лодке. Слышу какое-то дружное пение детских голосов и ритмичные удары скребков о корпус. Наблюдаю такую картину: матросы мои курят на стенке дока. Заглядываю в док. Вся подводная часть корпуса лодки облеплена сидящими на лесах местными мальчишками. Они весело поют и неистово скребут корпус. Спрашиваю у боцмана, что это значит? «Дали им консервов и мыла, вот они и рады отработать», — отвечает тот. Возмущенно прекращаю эксплуатацию.
Эпизод пятый (о нехорошем происшествии)
В один из первых вечеров нашей жизни в «лагере» офицеры моей лодки, жившие этажом ниже, изрядно выпили. Делали они это, как положено за границей, тихо. А я, старпом, ничего не подозревая, спал этажом выше. Среди ночи обитатели нашей «каюты» проснулись от запаха гари и дыма, поднимавшихся снизу. Пожар! Моментально спускаюсь вниз. А там картина: штурман стоит у крана с водой, минер щупает руками водопроводную трубу, механик подает команды, положенные при пожаре в отсеке лодки: «Герметизировать отсек! Воду на магистраль!» На кафельном полу догорает деревянная кровать доктора. Сам доктор спит на одной из свободных коек. Койка сгорела буквально дотла: на полу осталась только кучка пепла, да на высоком потолке — темное пятно копоти. Разбираюсь. Оказывается, врач заснул с зажженной сигаретой. Это на соломенном-то матрасе и на деревянной кровати с марлевым пологом! Почувствовав дым, он спокойно встал и перелег на соседнюю свободную койку. Механик спросонья думал, что он на корабле и руководил тушением пожара! Смех смехом, а завтра предстояла серьезная разборка у комбрига. Обошлось. Утром, благодаря моей дружбе с индонезийским комендантом, потолок был выкрашен, пол вымыт, а на месте сгоревшей кровати красовалась новенькая — деревянная, под белоснежной марлей. Несмотря на некоторый трагизм, у меня, как лица, ответственного за подготовку личного состава к борьбе за живучесть корабля, эпизод этот оставил чувство удовлетворения. Навыки в выполнении, так называемых, первичных мероприятий по борьбе с огнем у офицеров были отработаны до автоматизма!
Эпизод шестой (о бдительности)
В офицерском баре при столовой нас обслуживал молодой человек — бармен. Судя по всему, русского языка он не знал. С чисто русской привычкой болтать за стаканом пива на служебные темы, мы, в его присутствии, частенько обсуждали, не стесняясь, вещи, мягко говоря, не для иностранного уха. И вот, уже перед самым нашим убытием на Родину, вхожу по каким-то делам в штаб индонезийской бригады. В дверях носом к носу сталкиваюсь с этим барменом. Он — в форме старшего лейтенанта флота. Вместо велосипеда, на котором он обычно уезжал после работы домой, его у подъезда ожидает блестящий американский «Форд». Улыбаясь, «бармен» на чистом русском языке желает мне доброго пути в Россию и заводит мотор автомобиля...
Эпизод седьмой (о том же)
Получку из Джакарты привозил какой-то финансист нашего посольства. Нам с Володей Колесникрвым его лицо показалось знакомым. Где мы могли его видеть? Вспомнили! Это же майор, бывший в нашем училище начальником Особого отдела! Бросились к нему с воспоминаниями и расспросами. Почему-то отвечал он нам без всякого энтузиазма, уклончиво... Больше мы его не видели. Приехавший вместо него в следующий месяц другой товарищ, на вопрос о том, где его предшественник, зло ответил, что его кто-то «засветил» и теперь он уже в Союзе. Дела... Теперь-то, особенно после прочтения бестселлеров Резуна-Суворова, все ясно. Я далек от мысли, что наши посольства были гнездом шпионов и особистов, но факт остается фактом, подпортили мы кому-то карьеру....
- посол СССР в Индонезии в 1960-1965 гг.
Эпизод восьмой (тоже, видно, о бдительности)
Уже в конце нашего пребывания в Индонезии при очередном выезде за город посещаем старинный буддийский храм. Экскурсовод показывает великолепную каменную скульптуру Будды. Будда сидит как бы в каменной клетке. Экскурсовод рассказывает, что по преданию женщина, страдающая бесплодием, излечится от этого недуга, если сумеет просунуть руку сквозь каменную решетку и дотронуться до деликатного места между ногами . Я немедленно пытаюсь сунуть свою руку в клетку. Позади нас еще много экскурсионных групп с людьми разных национальностей. Мои безуспешные попытки достичь этого самого места у Будды («ручка» моя явно не калибруется с отверстием решетки) вызывают у экскурсантов смех. Вдруг отчетливо слышу английскую фразу: «I think that this Russian major wants to become a general!» («По-моему, этот русский майор хочет стать генералом!»). Оборачиваюсь и вижу весело смеющуюся группу китайцев. Конечно, угадать кто из них произнес эту фразу нельзя, но все же... Откуда им известно мое звание? Значит не так уж мы засекречены...
Эпизод девятый (о людоедстве)
На автобусе, который возил нас на отдых за город, водителем работал веселый остроумный старик. Водитель — ас. В дороге он смешил нас рассказами об эпизодах из своей жизни. Мы к тому времени уже немного понимаем по индонезийски, тем более что шофер сопровождает свои рассказы красноречивыми жестами. В частности, рассказывает он и о том, что во время оккупации был призван в японскую авиацию и был сбит американским летчиком. Демонстрируется изуродованная американским снарядом нога. Задирание штанины с частичным отрывом рук от баранки без снижения скорости автобуса, мчащегося по загородному шоссе. Хорошо еще, что не по улице! На наш вопрос о том, существуют ли еще в Индонезии племена, занимающиеся каннибализмом, водитель, ничуть не смутившись, без смеха, отвечает, что он и сам людоед. С удовольствием наблюдая нашу реакцию, перечисляет национальности, представителей которых он, якобы, употреблял в пишу. «Голландцев, японцев, англичан, американцев — ел», говорит он серьезно. Сделав паузу, подмигивает и заключает: «А вот русских еще не ел!». Приятно слышать. В общем, добрые отношения с хозяевами страны пребывания скрашивают наш быт.
Однако главным дискомфортным условием нашей жизни остается жара. Изнуряющий зной и очень высокая влажность мешают работать, делают нашу жизнь, при всех юморных ситуациях, не очень веселой. Наваливается тоска по Родине, по родным и близким, которым и написать-то толком о себе нельзя... Очень привыкли к пиву. Его здесь культивировали еще голландцы. При жаре, как объясняет наш доктор, пиво помогает нормальному функционированию почек, не дает шлакам выходить из организма только через поры. Эту фразу он обычно запивает стаканом пива со льдом. Пьем мы преимущественно пиво, выпускающееся специально для флота: на этикетке скрещенные якоря, изображение военного корабля и надпись: «Анкатан Лаут» (военно-морской флот). Иногда, правда, этот «Анкер-бир» (пиво-якорь) исчезает с прилавка офицерских баров и тогда приходится заходить в расположенный по дороге от причала к лагерю китайский бар. В баре этом пиво, как мы говорим, «инфляционное», в Индонезии — инфляция (тогда мы впервые столкнулись с этим явлением). Стоит оно в два раза дороже, чем «казенное». Но что делать! Между прочим, в Индонезии очень много китайских магазинов, лавочек, баров, лавчонок и т. д. Обязательным атрибутом любой китайской торговой точки является портрет Мао -Цзедуна, висящий, как у нас бы сказали, в «красном углу». Причем абсолютно не важно, жил ли когда-нибудь хозяин заведения в Китае или нет. Висит такой портрет и в этой лавчонке. Сам хозяин не работает. Внутри хижины орудуют его жена и сын. Хозяин же сидит в позе нирваны у входа, на улице, в плетеном кресле и постоянно курит. Кожа его задубела от солнца. Тень от пагодообразной крыши небольшая, от зноя не скрывает. Однако сидит этакий «Конфуций» неподвижно, думает какую-то свою думу, с нами здоровается, не поднимая головы...
