Мой попутчик, – Геннадий, – в соседнем купе на свою малую родину – в Луганщину. Едет он на побывку месяца на 2 – 3, ему обратно к постоянному месту проживания в Костомуште не к спеху, он пенсионер. Он крепкий мужчина, лет пятидесяти. Всё при нём: он опрятен, даже элегантен, обстоятелен и весьма общителен. При нём дорогой «jP-phone» с мобильной связью, УКВ-радио и видеодисплеем. Он постоянно на связи с близкими, и в теме теле- и радионовостей. Геннадий влюблён в Карелию – в этот чудный край, в чистую, немноголюдную и уютную Костомушту, в зелень елей и сосен, голубую лазурь озёр, в грибное и ягодное изобилие этих мест. У него крепкая семья, благоустроенная квартира, добротный легковой «Фольксваген» – ну, что ещё надо человеку? Работа? Так он уже с 45 лет на пенсии! Правда, временами подрабатывает, но это от скуки.
Геннадий приехал в по комсомольской путёвке давно, ещё юношей, сразу после демобилизации по завершении срочной службы в армии, устроился работать. Бытует у народа такое понятие – «непыльная работа», т.е. необременительная, не очень ответственная и вполне доходная. Работа у Геннадия была «пыльная» – он был шофёром карьерного самосвала, поставлял руду из карьера на местный Горно-обогатительный комбинат, но бывало, что и в Финляндию, на совместное предприятие. Вполне допускаю, что его работа была пыльной и в прямом смысле. Наверное, да. При погрузке руды экскаватором в многотонный кузов, при разгрузке, да ещё в ветреную погоду, не сомневаюсь, пыли хватало – только в кабине и .
Но! Нормированный рабочий день, плановые отпуска, льготные профсоюзные путёвки в санатории и дома отдыха, обеспеченность комфортным жильём, приличная зарплата и выход на пенсию в 45! – это же достойное вознаграждение за труд и его условия. По секрету Геннадий поделился: его трудовая пенсия составляет 13 тысяч рублей. С регулярными денежными компенсациями на инфляцию и приработком жены, живут в достатке. Я за Геннадия порадовался...
И сравнил. Я тоже начал с комсомольского призыва. Весь свой трудовой стаж заработал в прочном корпусе подводной лодки. Ушёл на пенсию в таком же возрасте – в 46 лет. Военная выслуга, с учётом особых условий службы, составила 34 года. Летних отпусков я не имел. Дома бывал нерегулярно и редко. Времени на воспитание детей не имел, больше приходилось проводить с любимым личным составом, на служебных и боевых дежурствах, в море на отработке многодневных учебных задач и несении боевой службы вдали от родных берегов. Отдельную однокомнатную квартиру, уже имея двоих детей, получил, будучи командиром подводной лодки. А пенсия... Стыдно признаться, она значительно ниже, чем у Геннадия – водителя самосвала. В грустных раздумьях о нашей социальной справедливости, под стук вагонных колёс, – не спалось.
«Бдительность»
На разломе стран «Содружества» заполняем декларации, проходим контроль двух пограничных постов, двух таможенных контрольных пунктов, двух-трёх милицейских рейдов по составу. Везде сверяют «фэйсы» по документам, личности по именным спискам, опрашивают о провозе запрещённых предметов и грузов, проверяют личный багаж. .
– Граждане, Вы не забыли забрать припрятанные огнестрельное оружие и наркотики? – обратилась к соседям на конечной станции озорная попутчица.
«Осенний этюд»
Плацкартный вагон, как в известной двусмысленности со стаканом, был, скорее, наполовину пуст, чем наполовину полон. Где-то в глубине вагона слышались какие-то оживлённые разговоры и предотъездная суета устраивавшихся пассажиров. В этом «купе» – шестиместной выгородке вагона – Он был один. – Скучно будет, – пожаловался Он проводнику. – Не сезон уже, – подтвердил тот, и тут же уверенно добавил: – по пути наберём. Вскоре, на ближайшей станции, в купе вошла Она. «Теперь можно будет хоть поговорить с незнакомкой», – подумал про себя Он. Но на любезное предложение помочь разместить багаж, Она только ворчливо ответила, типа того что – «сама управлюсь!» Они сидели молча. Сидели так долго. – Листики уже желтеют... – скучно вымолвила Она, глядя в окно вагона. – Да! – более оживлённо подхватил Он глубокую мысль спутницы. – вступает в свои права!..
Разговор обретал осмысленность. – А знаете, звонил муж и сказал, что у нас в Архангельске уже мороз два градуса, и идёт снег! – торжественно добавила Она. Радостью осветился и Он. После столь значимых слов о цвете осенних листьев, Он услышал ключевое слово – «Архангельск»! Этот город Ему был не чужд. – Так Вы из Архангельска? – спросил Он. – Знаете, – несколько смутилась Она, – не совсем там... Рядом есть такой городок – Северодвинск. При слове «Северодвинск» Его сердце забилось учащённее, Ему стало ясно: перед ним свой человек! – Вы были в Северодвинске? – удивилась Она, заметив радость на Его лице при упоминании имени Города. – Да! – восторженно воскликнул Он. – Улицы Арктическая, она же Ленина, Полярная, кинотеатр «Родина», площадь Ломоносова... – радостно перечислял Он, вспоминая милые и такие дорогие Его памяти места. – Но знаете, – смущённо и без явной радости пояснила Она, – Северодвинск – это город... Она снова замялась. – А Вы знаете? Слышали?
От слова «Ягры» Он уже весь пылал. Ягры когда-то стали счастливой частью Его новой жизни. Он уже твёрдо знал, что перед ним почти родной человек! Он ощутил потребность в искреннем и полном объяснении.
– Ягры! Ягры! – радостно восклицал Он. – Кто же не знает ? Это я не знаю Ягры? Да на Яграх, в болотной хляби, я утопил свои первые в жизни галоши – такие чёрные, блестящие, с малинового цвета байковой подкладкой!.. Печальная история с галошами Её растрогала, Она обещала подключить всю свою семью к их поискам и хранить впоследствии как историческую реликвию. Впереди было ещё двое суток совместного . Вагон по-прежнему пустовал. Но Им было нескучно: приятным разговорам было несть числа.
Наговорившись вдоволь днём, ночами Они дружно, в унисон, похрапывали на соседних полках.
13.10.2010, Ст. Починок. 28.10.2010, СПб.
«Сервис непутёвый...»
Сентябрь близился к исходу. И «небо осенью дышало», и день заметно укоротился, но последняя неделя ещё жила запоздалым «бабьим летом», на листьях деревьев ещё только начали проявляться красочные осенние узоры. В такую радостную погоду ноги сами несут тебя к красивым людным .
– Ба-ба-ба! – Трофимов! Жив, курилка... Да-да, тот самый Трофимов, что я как-то помянул в повествовании «Чёрная полоса». Сколько лет, сколько зим миновало, а он вот тут, передо мной, живой и невредимый. Староват, конечно, стал, облысевший и несколько согбенный, но бодрится ещё, взгляд искрится. Слово за слово, разговорились. Вспомнилась служба, вспомнился Дальний Восток, гарнизоны, переезды-перелёты, неустройства и подъёмы. – А помнишь..., а помнишь?.. – чередовались воспоминания. Да, есть что и кого вспомнить... Сейчас, после увольнения со службы по выслуге лет, Трофимов осел на постоянное жительство в Санкт-Петербурге. А вот днями Трофимов вернулся со своей «исторической родины» на восточной Украине. Она у нас общая – мы земляки, и мне небезынтересны его впечатления, тем более что я сам, двумя годами раньше, в такую же пору, побывал там. Поговорив о новостях с родины, плавно перешли к путевым проблемам. Я рассказал вкратце о своих впечатлениях (я их описал в миниатюрах под общим названием «В дороге»), он – впечатления от своей поездки. Попробую восстановить по-памяти его рассказ. Итак, середина сентября. Именно на этот благодатный период планировал свою поездку Трофимов. Застоявшаяся августовская жара на Украине, по его расчётам, должна была поубавиться, транспортный бум после отпусков и каникул должен был поутихнуть – чего ещё лучшего желать свободному туристу. Исходя из этого, он и обрёл предварительно в железнодорожной кассе билеты в оба конца. Уже на этапе выбора маршрута возникли проблемы. Оказалось, что прямого сообщения с пунктом назначения нет. Ещё совсем недавно туда и обратно ходил прицепной плацкартный вагон через Харьков, минуя Москву, (мне в прошлой поездке повезло ним воспользоваться). А сейчас его почему-то сняли. Удобства в том вагоне были не ахти-какие, но всё же, сел и тебя без проблем довезут до места назначения.
Наиболее оптимальным виделся маршрут с пересадкой в Москве, через Валуйки. Оператор железнодорожной кассы старательно сводила по времени все эти пересадочные моменты, и, тем не менее, в Москве на Трофимову пришлось утомительно коротать долгих 10 часов до продолжения пути. Да, вокзал после реконструкции преобразился – он стал просторней, чище, уютней, сервисное обслуживание пассажиров значительно улучшилось. Чего уж говорить, даже доступ к линии метрополитена сейчас ведёт прямо из здания вокзала! А вот привокзальная площадь не радует глаз – там «царит» долголетняя разруха, просматриваемая за невысоким забором.
Уже начинаются вечерние сумерки, всё больше зажигается вокруг ночных светильников и вот, наконец, звучит долгожданное объявление о начале посадки в состав . Пассажиры суетливо заполняют перрон, и Трофимов устремляется к середине состава – где-то там просматривается курящийся дымок над одним из вагонов. Да, дымок исторгался из соседнего вагона. «Молодцы проводники! Значит, скоро побалуюсь чайком», – подумал с удовлетворением Трофимов, предвкушая предстоящее чаепитие. Вагон, хотя и был чист, выглядел как-то уныло, производил впечатление древности. Металлические поверхности оконных рам были окрашены по ржавчине, у открытой форточки отсутствовали с одной стороны задрайка, а с другой шарнирная петля. Под стук колёсных пар, когда пассажиры уже устроились и состав миновал город, Трофимов заглянул в туалет. Ни мыла, ни туалетной бумаги не было.
Помыть руки ему не удалось: у сливного патрубка не оказалось ни , ни вентиля, а в подводящих трубах, видимо, горячей и холодной воды – на одной вентиль был без маховика, а другой свободно вращался в любую сторону, но не приводил в движение шток. «Да что же это? У них что – нет воды в системе?» – усомнился Трофимов, и пошёл уточнять обстановку у проводника. Оказалось, что вода в системе всё же есть, но вот чтобы нею воспользоваться, надо под изогнутым сливным патрубком нащупать «пипочку» и вдавить её в трубочку – тогда вода и польётся… За кипятком пришлось ходить в тот вагон, который «курился» – с крутым кипятком он был один на весь состав. Утром Трофимову не удалось воспользоваться электробритвой – электропитание 220 вольт в вагонные розетки не поступало. Пришлось снова идти к проводникам за помощью. К двери служебного купе подошёл ещё один «заросший» пассажир. Выяснилось, что электропитание на розетках практически отсутствует по всему составу, надо самим ходить и искать где оно есть. Посетовали проводнице на низкий сервис, на что она рассказала: – Да мы всё это знаем, после каждой поездки пишем акты с перечислением неисправностей. Руководство акты берёт, но мер по устранению замечаний не предпринимает. А вот когда количество жалоб зашкаливает, тогда составляются ремонтные ведомости, вагоны или весь состав в нашем депо выводятся из эксплуатации, отправляются, якобы, на ремонт, а фактически переводятся в другое депо, на другие рейсы. А в другом депо снова составляются такие же акты, и никаких ремонтов… Нет, финансирование этих «ремонтов» проводится в полном объёме, но вот где эти деньги оседают – неизвестно. – «Рио-рита, Рио-рита – кружится фокстрот. На площадке танцевальной 41-й год…» – продекламировал куплет из фильма Тодоровского попутчик Трофимова. – Да-да! 41-й, 41-й! Мы ещё там… – грустно, рефреном откликнулась проводница. Пройдя ближайшие четыре вагона, Трофимов электропитания не нашёл, на том и успокоился. Вагонная жизнь потекла своим путём, а к вечеру, с получасовым опозданием по неизвестным причинам, поезд прибыл на конечную станцию. Очередные двое суток гостевого пребывания на родине пролетели, как во сне. В тесном и радостном общении с родными и близкими, ушли тревожившие впечатления от неудобств и проблем поездки. И, тем не менее, пришёл час отъезда, и шевельнулась где-то в душе далёким эхом обмолвка кассирши, продававшей билеты в Санкт-Петербурге – «На обратном пути в Москву вам, возможно, придется испытать неудобства сидячего места…», – или что-то в этом духе, на что Трофимов тогда не обратил внимания. Кстати, обратный билет был оформлен в на боковую нижнюю полку. «Ну, какие проблемы? – подумал тогда Трофимов. – Ну, посижу, пока попутчик будет обустраивать для спанья свою верхнюю полку – экая невидаль!»
Поезд в Москву отошёл от перрона по расписанию около 18 часов. Впереди предстояли почти сутки пути. Вагонная суета вскоре угомонилась, наступили вечерние сумерки, и пассажиры неспешно начали готовиться к ночлегу. Верхняя полка над Трофимовым пустовала, и он коротал время в одиночестве. Но тут подошла проводница, склонилась над ним и виновато промолвила: – Извините, судя по билету, у Вас постельное бельё не оплачено… – Какие проблемы? Давайте я оплачу! – Нет, мы не имеем права выдавать неоплаченное бельё, нам запрещено… – А начальник поезда может разрешить проблему? Оказалось, что и начальник поезда тоже не в силах решить её. Более того, розничный отпуск постельного белья строго контролируется руководством, его можно получать в пользование только оплатив в железнодорожной кассе, а если будет нарушен этот «порядок», то можно и работы лишиться – такие вот дела… Ближайшая длительная стоянка поезда (около 2-х часов) предстояла на станции Валуйки – только там можно будет решить «постельную проблему» через железнодорожную кассу. Поезд в Валуйки подошёл около часа ночи. Погранично-таможенная суета длилась ещё около часа, и как только она закончилась, проводница сорвалась с вагона и с зажатым в руке билетом Трофимова помчалась по виадучным переходам через железнодорожные пути к кассам. Трофимов настиг её только в пустующем зале, у единственного освещённого окошка – она уже на повышенных тонах переругивалась с кассиршей. Оказалось, что и в кассе не имеют права взимать отдельно оплату за пользование постельным бельём, можно это делать только при покупке билета. И всё же, смилостившись, кассирша приняла старый билет, оформила новый до Москвы с доплатой за пользование постельным бельём, но уже в другой вагон и на другое место. А успокоившись, даже пояснила природу коллизии – почему плацкартное спальное место оказалось без постельного белья. Всё оказалось очень просто: лицо, ответственное за реализацию железнодорожных билетов, выставило их в предварительную продажу, не обозначив номинала, вот их и продали, как «сидячие». Всё элементарно, Ватсон! Близился второй час ночи. Трофимова в купе полутёмного «нового» вагона не ждали, но и не спали. Там уже сложился и свой «коллективчик». На одной нижней полке полулежала пышная женщина средних лет, у её ног сидел лет тридцати, крепкого телосложения парень («крепыш»). Напротив, на другой нижней полке, сидел другой парень – моложе первого и тщедушнее, а рядом с ним сидела молоденькая, щупленькая, с кукольным личиком девушка – вылитая «Барби». Столик был уставлен выпивкой и закусками, все уже были «навеселе», но тон общения между ними шёл с трагическим надрывом. Большие, округлые, тёмные, с длинными ресницами глаза «Барби» были в слезах. Молодые парни отчаянно увещевали её, а пышнотелая «матрона», ни к кому не обращаясь, твердила разные проклятия в адрес непутёвых абстрактных мужиков. Из нестройного многоголосья Трофимов уяснил, что у «Барби» случилась семейная трагедия – её оставил муж, ушёл к другой. Эта причина и объединила «жаждущих», «страждущих» и соболезнующих. Остальные места были заняты пассажирами, не связанными с этой «компашкой». Пустовало только спальное место Трофимова на верхней полке, появление которого в купе никого не заинтересовало. Стенания, уговоры и проклятия возвышались в ночи иногда до «форте», пьяную «Барби» молодые «джентльмены» со своей нижней полки перенесли и втолкали на боковую верхнюю, поочерёдно целуя и уговаривая её успокоиться. Нижнюю полку «Барби» занял тщедушный кавалер, ночью он несколько раз падал с неё на пол. Вся эта суета не давала измученному Трофимову спокойно уснуть. Но сон всё же взял своё.
А поутру они проснулись… не сразу, и не все. Крепыш ещё спал в соседнем , а «Барби», отвернувшись, на той же – боковой. Нет, не трава… Лица их были помяты. Тщедушный парень был хмур, он что-то нашептывал «матроне», та, после недолгих колебаний, сказала: – Ладно, только по одной!.. – и достала откуда-то недопитый самогон. Вскоре присоединился «крепыш», пришлось повторить. А дальше – «души понеслись в Рай», уже без «Барби», которая проспала почти до Москвы. «Матрону» с трудом разбудили перед Москвой, её должен был встречать муж. Женщина-соседка завесила её простынёй, чтобы переодеться. «Матрона» приоткрыла простынный полог, показала свои пышным формы «крепышу» и. не стесняясь, изрекла: «Как, ничего? Соскучишься – заезжай!»
Рассказ Трофимова привёл меня в уныние, поблекли в глазах яркие краски тёплого солнечного осеннего дня. На разноцветье нарядной уличной толпы как бы осел серый туманный смог – «Там, вдали, как тёмным флёром, омрачилось небо тучей…»(Конст. Фофанов). Но ведь рядом же – скорые экспрессы, «Сапсаны», вежливые в фирменных одеждах проводники, набор элементарных, но так необходимых дорожных услуг, а вот тут, тоже рядом, реликт – «41-й год!»
Рис. Валентин Губин.
В дороге случается всякое. «Пути Господни неисповедимы», – твердит молва. Наверное, в том числе, а может и в первую очередь, имеются ввиду …
Очень тяжело было думать над всем происходящим. Как же так? Страна успешно строит новую жизнь, и вдруг враги — те люди, что участвовали в этом строительстве. Кто-то может переродиться, конечно, сойти с рельсов. Но каждый день вскрывает все новые имена... А тут у нас вдруг арестовали Костю Каримова. Сказали точно: арестован Николай Остахов. — Что он сделал? — спрашивали мы. — Враг народа. Кто? Остахов? Нет, вот этого быть не могло. Это невозможно себе даже представить. Тут какая-то ошибка! Разберутся. Вспоминаю, как учил меня коммунист Остахов: если допустил ошибку, объясни людям, чтобы они знали это и не повторяли ее. Никто в цехе не мог объяснить, что же плохого сделали люди, которых я знал. Я стремлюсь припомнить все, каждое слово, сказанное Остаховым, каждый поступок, и не могу найти ничего такого, чтобы хоть как-то, хоть в чем-то, хоть в какой-то степени могло опорочить человека. Такого человека... Его имя в «Отчете» краснопутиловцев. Он получил орден за тракторы... Весной 1939 года Костю Каримова освободили. Он вернулся на завод. Ничего не рассказывает, но видно, сколько пережил человек. А наш Василий Семенович Дийков все объясняет и никак не может доказать, что он не виноват. Его исключили из партии. Но я ведь знаю: большая группа партийных работников считала его своей партийной совестью, его рекомендовали и избирали сами в контрольные органы партии. «Честен сам безукоризненно, честна его совесть и в том, что скажет, и в том, что сделает. Тут обмана не будет»,— говорили. И вот называют пособником врагов! Пасмурно у меня на душе. Старые коммунисты говорят: во время борьбы с троцкистами был Дийков на ленинской позиции, боролся с зиновьевцами. В чем же дело? Думаю, может, всего не знаю, человек-то я беспартийный, а Дийков коммунист.
Осмысление событий началось в дни XX съезда партии. Тяжелое осмысление. Вспоминались люди, так больно и горько пострадавшие. Оклеветанным погиб и посмертно реабилитирован Иван Иванович Алексеев — секретарь парткома завода. Только в 1957 году вернулись Николай Остахов и Василий Дийков, который был тоже арестован. А тогда, в те годы... Мы были одни в капиталистическом окружении... Тогда провокации и инциденты на Востоке и Западе. Война на Хасане. Война на Халхин-Голе. Война с белофиннами. Все отодвинулось — Отечество в опасности!
«САМОЗАТАЧИВАЕМЫЕ»
В 1940 году я вернулся с советско-финляндской войны, куда в первый же день ушел добровольцем. Пропал в боях с белофиннами мой мотоцикл, подарок Серго. А я везучий — вернулся домой цел и невредим. Ну что же, скорей за работу. Как-то там, на заводе. Дел небось край непочатый. Спешу, собираюсь на завод. Да вот и она, друг, стоит на моем столе, как и прежде, смотрит на меня небольшая сафьяновая коробочка. Еще не раздеваясь, в шинели, открываю ее. Все на месте. Хорошо!.. Сколько уже? Да, пожалуй, более десяти лет прошло с тех пор, как попала ко мне эта коробочка памятная. О встрече, связанной с нею, обязательно нужно мне рассказать.
Я в ту пору был в командировке в Москве, работал в стеклянно-бетонном здании на Каланчевской улице. Собрались тогда здесь наладчики со всего Советского Союза. Задача — знакомиться с новым заграничным оборудованием, поступившим из разных стран. Опробовать и рекомендовать нужное предприятиям страны. Внешторг распределял оборудование согласно этому отбору. Однажды администратор демонстрационного зала мне сказал: — Тут спрашивал тебя профессор один, хочет с тобой встретиться и поговорить. Сегодня снова придет после работы. Задержись немного, подожди. — А кто этот профессор? — Ученый. Занимается техникой. Я очень удивился, но больше ни о чем спрашивать не стал. Решил, сам вечером обо всем узнаю. — День пробежал, как всегда, быстро. Когда я собрался домой, администратор позвал меня: «Иди в соседний зал». Там у одного из станков сидел человек высокого роста, стройный, с красивым, приятным лицом. Поднялся навстречу, руку протягивает: — Вы, Владимир Якумович? Здравствуйте^ Игнатьев. Игнатьев... Знакомая фамилия. Есть такой выдающийся изобретатель, о котором мне рассказывали. Не тот ли это? Большевик, ученый...
. — Меня зовут Александром Михайловичем, — говорит он. — Я хотел, видите ли, попросить вас опробовать на станке мои резцы. — Пожалуйста, — отвечаю. — С удовольствием. А он уже продолжает: — Слыхал о вас. Узнал, что вы здесь, и захотел с вами познакомиться. Вы действительно руководите бригадой, которая занимается изобретательством и рационализацией? Это очень интересно. А как, не мешают вам в работе? Заметив на моем лице искреннее удивление, Александр Михайлович смеется. Он смеется от души, звонко и так заразительно, что я сразу чувствую себя просто и уверенно. Было очень приятно, что этот человек, ученый, интересуется нашей работой. — Значит, вы убеждены, что никто не может мешать изобретателю? — раздумчиво повторяет Игнатьев. — Убежден. Жизнь этому учит. Нам во всем помогают, поддерживают, хвалят... — Счастливый вы человек! А вот мне не всегда везло. Мешали. Очень мешали. Даже Владимиру Ильичу приходилось вмешиваться. — Самому Ленину? — спрашиваю я. Теперь я окончательно убедился: это, без сомнения, тот самый Игнатьев. Вот здорово! Встретиться е таким человеком!
. Манера расспрашивать у него энергичная, четкая. А как он слушает! Цепко схватывает самое главное. Взял беседу в свои руки, ведет. В какую-то минуту я снова возвращаюсь к прерванной теме разговора, не могу не вернуться к ней: — Александр Михайлович, скажите, вы близко видели Владимира Ильича? — Близко... — он улыбнулся. Что-то на редкость детское, светлое в этой улыбке. Право же, такой случай в жизни может больше не представиться, и я жадно прошу: — Расскажите, пожалуйста, о встрече с Ильичем. Мне пришлось его видеть один раз в жизни, в годы революции это было, но только издалека. А вы его знали? — Да, знал. Он даже меня женил. Был, как говорят, сватом. Выполняя свой партийный долг, на смотринах присутствовал. Жених я был по тому времени подходящий: сын генерала, действительного статского советника, помещика, потомственного дворянина. Случались и такие сыновья в революции. Сказали мне: женитесь, и как можно быстрее. А я даже и не знаю, на ком. Жениться надо было по всем правилам — в церкви, с попом, со всеми обрядами. Иначе нельзя. Требовался законный брак, освященный церковью. Вы, вероятно, слышали о революционере Шмидте? — Конечно. О лейтенанте Шмидте слышал еще до революции. Матросы много о нем рассказывали.
. — Нет, это другой Шмидт. Я говорю о московском фабриканте Шмидте. Он тоже был крупным революционером. Участник декабрьского восстания. Его заточили в Бутырскую тюрьму и там убили. Николай Павлович Шмидт завещал свои деньги большевистской партии. Много денег — полтора миллиона рублей, и сестра его хотела немедленно передать их партии, но не могла: она была несовершеннолетняя. Только ее муж на правах опекуна мог бы это сделать. Лев Борисович Красин так и сказал: «Было бы прямым преступлением потерять для партии такое исключительное по своим размерам состояние из-за того только, что мы не смогли найти жениха»... В Швейцарию меня вызвали. Владимир Ильич живейшее участие принимал в «смотринах». Уж как я просил: «Я же привык к боевой деятельности, разрешите не жениться». Не разрешили!.. Обвенчались мы в Париже в посольской церкви. Потом расстались. Брак-то был фиктивный. У нее уже был жених, которого она любила, но их нельзя было венчать, биография того человека могла вызвать подозрения. И вдруг, словно что-то вспомнив, Игнатьев весело засмеялся: — А однажды!.. Ой, как мне от Ленина досталось. Уж коли разговорились, — расскажу. Был такой случай. Это еще тоже до Октября. Связался я с казаками, охранявшими Николая II, и разработал план похищения царя-батюшки. Доложил об этом за границу Ленину. А он мне такой гневный выговор в ответ: не занимайтесь, мол, такими пустяками, приберегите силы для полезных дел. Строг он был. А вот изобретать помогал. Даже ездил знакомиться с моими изобретениями. Вместе с Горьким Алексеем Максимовичем приезжал. Он завещал нам помогать изобретателям, окружить их заботой, вниманием. Я слушаю, затаив дыхание. Александр Михайлович помолчал.
. — Я ведь, знаете, давно изобретательствую, — заговорил снова. — Еще до революции начал. Но вся моя изобретательская работа тогда была подчинена выполнению специальных заданий партии. Был я в боевой организации большевиков. Нами руководил Лев Борисович Красин. Талантливейший инженер. Изготовляли мы в своей лаборатории для вооруженного восстания бомбы, делали, добывали оружие, вели анализы. Конспиративная работа... Я боюсь перебить. Я слушаю этого человека и думаю об удивительной судьбе его, о таланте изобретателя, подчиненном до революции единой цели: разрушению старого мира. Теперь, когда революция победила... — Теперь нужны изобретения на пользу созидания новой жизни, — говорит Игнатьев, словно подслушав мои мысли. — И сколько ни делать — все мало. Еще, еще... Однако далеко не всегда идут изобретения прямым путем. Вот этот самозатачиваемый инструмент, который я вас прошу опробовать, сейчас признан. Но было время, в штыки встречали его недоброжелатели. Равнодушные, консервативные люди... Хорошо, что вы с ними не столкнулись. Они, равнодушные, — тягчайшее наследство наше от прошлого. В борьбе с ними нужно иметь силу. И только смелый борец добьется своего. Не удивляйтесь, в наше время тоже. Запомните это. — Ну, пока нам бороться ни с кем не приходилось, — говорю я. — Если кто хоть немного тормозит дело, мы в партком, и сразу все становится на свои места. Партком помогает. — Ну что ж, это отлично. Дай бог и дальше так... Игнатьев разговаривает со мной просто, душевно. Я все время чувствую его кровную заинтересованность в улучшении советской техники. В том, как он обсуждает со мной эти проблемы, — доверие, большое доверие старого члена партии ко мне, беспартийному рабочему. И я этим очень дорожу. Улучив добрую минуту, спрашиваю: — Скажите, пожалуйста, смысл-то вашего изобретения, самозатачиваемого инструмента, я вроде знаю. Но вот как вы пришли к своему открытию? Очень интересен ход мыслей ваших, рассуждений. Расскажите, коли не секрет. — Отчего же! Какой тут секрет? Все очень просто.
Однажды нам всё же пришлось «встрепенуться» – в наш адрес пришла срочная шифрованная радиограмма , примерно такого содержания: «У разделительной пограничной линии северной и южной Кореи в районе портов Хэджу – Инчхон произошла артиллерийская дуэль сторожевых кораблей противоборствующих сил. Немедленно освободите занимаемый район и скрытно сместитесь в район размером… с координатами центра Ш=… Д=… Исполнение донести».
И это миль за сто к югу от прежнего района. Бережёного, как говорится, Бог бережёт. Это распоряжение мы исполнили «шустро», а с нормализацией обстановки, снова возвратились на исходную позицию. Наконец, истёк срок нашего патрулирования в Жёлтом море. Все задачи разведки выполнены. Подводная лодка ложится на курс выхода из позиции. С приближением к кромке района патрулирования, радиотелеграфисты готовят аппаратуру для передачи моего донесения штабу об оставлении района и возвращении в базу. Но вдруг – незадача! Старшина команды радиотелеграфистов, старшина 1 статьи Шоколов, выявляет неисправность – падение сопротивления изоляции в антенном коммутаторе. Коллективно, с подключением радиотелеграфистов – старшины 2 статьи Морозова и матроса Тюрина – прорабатывают все варианты, чтобы вовремя передать радиограмму штабу. На лодке имеется 3 штатные антенны – ВАН (выдвижная гидравлическая антенна), штыревая и леерная. Вот последняя и оказалась самой надёжной в данной ситуации. В считанные минуты мы подвсплыли в позиционное положение, 0,6 секунды потребовалось, чтобы радиоимпульс с моим донесением ушёл в эфир, а ещё через несколько секунд мы получили квитанцию – подтверждение о его поступлении адресату. В ближайшие 2 – 3 часа была выявлена и устранена причина падения изоляции антенного контура. Больше мы проблем с антеннами не имели. После оставления района патрулирования, через полтора суток скрытного перехода, мы вошли в Восточно-Китайское море, и намечали свой путь на Корейский пролив. Но ещё до подхода, наша группа ОСНАЗ обратила внимание на усиление интенсивности радиообмена в сетях ПЛО кораблей и авиации США и Японии. Дешифрованные радиограммы этих сил указывали, что зона их местоположения и действий не несут нам непосредственной угрозы. И мы успокоились. И вдруг, как всегда нежданно, в мой адрес приходит шифрованная радиограмма управляющего штаба: «Командиру ПЛ С-240.Срочно. С 00 час. 00 мин. следующих суток районе Корейского пролива начинаются совместные учении сил ПЛО США и Японии, Подводной лодке С-240 до особого срока занять район патрулирования Восточно-Китайском море с координатами центра Ш=… Д=… с задачей, которая была поставлена для действий в Жёлтом море. Исполнение подтвердить». «Исполнение» я подтвердил, но, в, свою очередь, попросил рассмотреть вопрос и разрешить подводной лодке скрытно форсировать Корейский пролив при фактически усложнённой противолодочной обстановке, а также проверить эффективность противостоящих объединённых сил ПЛО, их тактические приёмы и используемые средства. Проектная автономность нашей подводной лодки составляет 30 суток. Она диктуется, в основном, наличием запасов продовольствия, пресной воды, дизельного топлива, ещё рядом других факторов, в том числе и бытовыми условиями жизнедеятельности. С момента выхода лодки из Владивостока, 6 суток мы затратили на переход в район боевой службы, 18 суток провели на позиции, ведя разведку, 6 суток оставалось только на возвращение к месту постоянного базирования.
сил ПЛО в Корейском проливе.
Моё предложение было отвергнуто, и мы ещё 8 суток бороздили морские просторы в отдалённом квадрате Восточно-Китайского моря, ведя поиск невидимого «противника». Штаб флота, обеспокоенный значительным превышением формулярной автономности подводной лодки, запросил меня о состоянии судовых запасов и наших потребностях в них по видам. У нас вёлся чёткий учёт расходования судовых запасов, и была полная уверенность в их достаточности для обратного возвращения, о чём я и уведомил штаб ТОФ. Только с завершением совместных американо-японских учений ПЛО, наконец-то, в наш адрес поступила шифрованная радиограмма, примерно такого содержания: «Подводной лодке закончить патрулирование и скрытно возвратиться в базу. Корейский пролив от параллели … градусов северной широты до параллели … северной широты форсировать в подводном положении, соблюдая все меры безопасности, на глубине 30 метров. Ваши действия будет контролировать РЗК (разведывательный корабль) в точке с координатами Ш=… Д=… Связь УКВ на частоте …, позывные… Окончание форсирования донести». И мы двинулись в путь! Самое важное, что содержала эта радиограмма, заключалось в словах: «соблюдать все меры безопасности». И не случайно. Корейский пролив со времён 2-й Мировой войны всё ещё оставался опасным в минном отношении. На всех наших путевых картах Корейского пролива, именно на той части, которую нам предстояло форсировать в подводном положении, было чётко напечатано: «ПРОТРАЛЕНО ДО ГЛУБИН 50 МЕТРОВ!» Это – эхо Второй мировой войны! А кто мог дать гарантию того, что в этом районе уже все якорные мины до 50-метровых глубин вытралены? А тралились ли донные мины? Пришлось детально ещё и ещё раз проштудировать имевшиеся на борту наставления и рекомендации по действиям в районах, опасных в минном отношении. Вспомнились лекции преподавателей в училище, на Командирских классах, воспоминания подводников – участников Великой отечественной войны Грищенко Петра Денисовича, Кабо Исаака Соломоновича, Героя СССР Кесаева Астана Николаевича, рассказы ветеранов-подводников ПЛ С-13. Обобщив все материалы, я собрал в центральный пост всех офицеров и командиров отсеков, довёл им стоящую перед нами задачу, о тех опасностях и трудностях, которые нам предстоит преодолеть. Также потребовал, чтобы эти задачи и требования были доведены всему личному составу. Каждый член экипажа должен проверить личное легководолазное снаряжение, убедиться в его комплектности и исправности, каждый должен знать, где и какое средство борьбы за живучесть находится, доступность пользования ним, кто и какие действия предпринимает, какие предметы использует при пробоине корпуса, при пожаре в отсеке или задымлении. К острову Ики мы подошли под утро, ещё затемно. Штурман определил визуально место подводной лодки. Провентилировали, напоследок, отсеки. И я объявил боевую тревогу. С погружением на глубину 30 метров, на вахту заступила очередная смена, но подвахтенным перемещение по отсекам было запрещено, отдых им был разрешён на боевых постах. В отсеках установили режим тишины, уши подвахтенных были настроены на обнаружение скрежета минрепов возможных мин о корпус лодки. Кроме минной опасности, немалую опасность представляли и рыболовные суда. Акустики неустанно следили за их перемещениями, штурман вёл расчёты, определял их курсы, давал рекомендации для расхождения с ними на безопасных расстояниях.
Подводная лодка на минном поле.
Шли малым ходом под одним главным электродвигателем, что обеспечивало скорость ПЛ порядка 4-х узлов. На вахте у станций управления главными гребными электромоторами, под руководством командира группы движения лейтенанта-инженера Анисимова, постоянно, повахтенно, по два электрика, в немедленной готовности дать ход, вплоть до самого полного, в случае необходимости. Вот их фамилии: Тарасенко, Иванов, Тимохов, Краснов, Почаевский, Соинов. Весь экипаж был настроен боевито, сосредоточенно, никакой расслабленности. Каждый был готов к борьбе с возможной опасностью. Через сутки, уже засветло, мы всплыли в надводное положение. Ура! Корейский пролив с его минной опасностью по корме! В расчётной точке, кабельтовых в 40, увидели одиноко болтавшийся кораблик, похожий на рыбака. Это был наш РЗК. Радиограммой в штаб флота я доложил командованию об успешном форсировании Корейского пролива, о всплытии, готовности отчёта по боевой службе и запросил разрешение на заход во Владивосток для предоставления отчёта. Такое разрешение мы получили. К тому же, «Боевое распоряжение» мы выполнили, нам разрешили переход в надводном положении, больше ни от кого скрываться не требовалось. Погружаться разрешалось только в исключительных случаях, при угрозе столкновений, к примеру.
Через двое суток хода, мы ошвартовались в . Мне предоставили автомобиль, и я с конвоиром доставил Отчёт по боевой службе в секретную часть штаба флота. Офицеры оперативного отдела ТОФ были довольны результатами нашего похода, дружески пожимали руку, благодарили за срочно представленные документы. Воспользовавшись благоприятным случаем, я здесь же, в штабе, у оперативного дежурного составил и утвердил план перехода лодки из Владивостока в Совгавань. На Улиссе заскочил к командиру береговой базы подполковнику Боярскому. Я его помнил с лейтенантских времён, когда он был ещё капитаном. По большому счёту, мне от него ничего было не надо – топлива хватит, провизия тоже есть. А вот свежей пресной воды, хотя бы пару тонн, – не помешает. И, ведь, не дал, разжиревший барственный чиновник. Знаю, Владивосток всегда испытывал дефицит питьевой пресной воды, но уж из-за двух тонн – не обеднел бы. Из Владивостока в Совгавань мы не шли, туда мы «летели на крыльях» под двумя дизелями, полным ходом! Мотористы Баулин, Ханенко, Бельмач, Хайрулин под руководством старшины команды главного старшины Вишнякова Владимира – творили чудеса. Только на полпути, на участке от залива Ольги и до залива Владимира, я снизил ход до малого и, стопоря поочерёдно, мотористы произвели профилактический осмотр обоих дизелей. Мне так не хотелось терять драгоценное время, но вынужден был уступить законным настояниям командира БЧ-5 капитан-лейтенанта инженера Шанина А.Г. Согласно требованиям инструкции по эксплуатации дизелей, пришёл срок их профилактического осмотра. А дальше, снова, – полный ход! 7 сентября 1970 года, миль за пять от входа в залив Советская Гавань, по приказанию с поста НиС мы застопорили ход, легли в дрейф. Навстречу нам мчался торпедолов под вымпелом командира бригады. После его швартовки к борту нашей лодки, на палубу к нам сошёл вновьназначенный командир 90-й ОБПЛ капитан 1 ранга Кандалинцев Виталий Александрович. Отдав команду «Смирно!», я отрапортовал о возвращении подводной лодки с боевой службы, доложил, что задание выполнено, личный состав здоров, материальная часть исправна и, после пополнения запасов, мы снова будем готовы к выполнению поставленных задач. Поблагодарив меня, комбриг обошёл отсеки подводной лодки, поинтересовался самочувствием моряков, их моральным настроем, состоянием отсеков и отбыл на торпедолове в бухту Постовую. Следом за ним последовали и мы Полная автономность похода составила 40 суток. Без пополнения запасов, формулярную автономность мы превысили на 10 суток.
Поросенок в руках командира ПЛ "С-240" капитана 2 ранга Калинина Анатолий Владимирович после возвращения с БС. Совгавань. 1970. А дальше была швартовка в бухте Постовая, торжественная встреча с родными и близкими, а также заслуженный отдых на берегу и в санатории "Сокол" во Владивостоке. Эти воспоминания я посвящаю экипажу отличной подводной лодки 90-й ОБПЛ Тихоокеанского флота С-240, о котором у меня осталась самая добрая память. Леонид Беляев – член экипажа – пишет: «…хорошо запомнилось возвращение через Корейский пролив в подводном положении, впервые, по боевой тревоге. Никакого страха ни у кого на лицах не было, все были достойны, пунктуальны, любые приказы выполнялись быстро и чётко, весь экипаж действовал слаженно. И мы победили!» И лучше не скажешь!
Экипаж:
Офицеры, ходившие в поход: Калинин А.В. – командир ПЛ, Филиппов В.О. – старший помощник командира ПЛ, Ващенко Н.А. – заместитель командира ПЛ по политчасти Фролов В. Ф. – командир БЧ-1-4 (штурман). Тригорлов Г. Г. – командир БЧ-3 (минёр). Шанин А.Г. – командир БЧ-5 (механик), Анисимов В. – командир моторной группы, Атанов – врач.
Старшины и матросы: Померанцев Николай – боцман, Зеленков Александр – к/о рулевых-сигнальщиков, Боловнёв В. – рулевой-сигн. Слепков Николай – рулевой-сигн, Шалимов Владимир – рулевой-сигн, Данилов Константин – к/о штурм. электриков. Шоколов Юрий – ст. ком. радиотелеграфистов, Морозов В. – к/о радистов Тюрин – радист. Егоров Юрий – ст. ком. торпедистов, Бугай Владимир – торпедист, Шамшурин Сергей – торпедист, Беляев Леонид – к/о торп.электрик
Вишняков Владимир – старшина ком. мотористов, Баулин – к/о мотористов, Бельмач Владимир – к/о мотористов, Ханенко Анатолий – моторист, Хайрулин – моторист, Тарасенко А. – электрик. Иванов – электрик, Тимохов Геннадий – электрик, Краснов Александр – электрик, Почаевский – электрик, Соинов – электрик,
Юровских Юрий – ст. ком трюмных. Новоженин Сергей – к/о трюмных, Курин Фёдор – трюмный, Рыль Николай – трюмный. Пелепягин – трюмный, Абдулбаров Р. – ст. ком. гидроакустиков. Ивашненко – Владимир гидроакустик, Капшук Борис – гидроакустик, Сурков Михаил – гидроакустик, Бабич Владимир – к/о радиометристов, Куликов Анатолий – радиометрист, Спирин Вячеслав – ст. кок-инструктор, Холмирзаев Борис – кок Иванов – химик-санинструктор.
Эпилог.
Я долго не решался обнародовать описанное событие. Как-то неудобно было упоминать о наших тайных операциях вблизи дружественных государств и их ближайших соседей. Но, если говорить откровенно, – мы в их вотчины не залезали, никакого вреда не делали. А знать оперативную ситуацию на прилегающих территориях и акваториях обязаны, там не только друзья живут и плавают, но и недруги «пасутся». И «секретами» это уже не является. А потом мне подарили книгу контр-адмирала Штырова Анатолия Тихоновича «Жизнь в перископ» и в ней я прочёл рассказ «Подводные трактористы». Так это же о том, что не даёт мне покоя уже более сорока лет! Я лично знал Штырова ещё по его службе командиром ПЛ С-141, мы вместе служили на Улиссе. Последние лет 5 активно с ним переписывались (умер в Москве 26 января 2014 года) и обменялись впечатлениями от наших походов в Жёлтое море.
В одном из писем я ему написал: «…По окончании БС, уже на подходе к Корейскому проливу меня «тормознули», вернули в Восточно-Китайское море, из-за того, что в проливной зоне начались совместные японо-американские учения ПЛО. Я дал РДО с просьбой проверить фактически эффективность действий «противника». Мне отказали, и пришлось ещё больше недели болтаться без дела. Но после окончания учения, мне разрешили форсировать пролив скрытно, в подводном положении. В штабе ТОФ, когда по заходу сдавал отчёт, меня уговаривали: «Коли на френче дырочки». 08.06.2012. На что он ответил: «…В связи с этим, меня, уже достаточно опытного подводника, немного удивляет – как это Вы умудрились проскочить Цусимский пролив скрытно да в подводном положении, когда в проливе Броутона всегда господствовало сильное течение с севера на юг… Но если Вы это сделали, то за это и ордена мало…» (Отправление на почтовом штемпеле: 25.06.2012) Я отшутился, написал: «Проколол. Так и храню тужурку, продырявленной…» Кстати, мы возвращались Восточным проходом Корейского пролива, и течение нам сопутствовало. В процессе подготовки воспоминаний к публикации, послал текст нескольким компетентным товарищам для «дружеской» оценки и беспристрастной критики. Вот их отзывы: – Растет интрига, вот-вот что-то произойдет и напряженно жду событий, будет конфликт с кап. 2 ранга, занявшем бесцеремонно каюту. А конфликта нет… – ПЛ форсирует Корейский пролив. Все напряжено, а потом всё сдулось - никаких событий не случилось. – Конфликты не показаны. Людей вы почти не показали. – Жалко, что нет почти событий. –… надо бы немного "помюнхаузейничать» (так в тексте). Я вполне согласен с их критикой. У меня тоже сложилось такое же мнение, сам всё время ощущал какую-то шаблонность, незавершённость текста. Понятное дело, интересно, когда вдруг случаются какие-то экстремальные события (аварии, поломки, критические ситуации и т.п.). Когда все «борются», «локализуют», «исправляют» и, наконец, «побеждают»! К сожалению, всё это происходит, или чаще всего случается, от недостаточно качественной подготовки личного состава и техники, от недобросовестного исполнения своих обязанностей. В нашем походе ничего такого не случилось и это свидетельствует о хорошей подготовке к походу материальной части подводной лодки и хорошей выучке и сплаванности её экипажа. И не было у нас на борту никаких конфликтов, даже с капитаном 2 ранга – представителем штаба БПЛ. Каждый добросовестно исполнял свои служебные обязанности. Но сказать, что автономный поход представлял некое круизное развлечение, я не могу. Провести почти полтора месяца в замкнутом ограниченном пространстве, без дневного света, без свежего воздуха, при повышенной температуре в отсеках до 40-50 градусов и почти 100% влажности – тяжёлое и памятное испытание. Благодаря мужеству и хорошей выучке экипажа боевое задание мы выполнили с честью! Пережитое из головы не выбросишь.
Простился Отс и ушел. А мастер к пареньку: — Слыхал? Теперь, брат, по-старому нам с тобой нельзя. Отс сдержал слово. Каждую неделю приходил к станку. А когда в этом уже не было необходимости, спросил у паренька и у мастера: — Ну, теперь, может быть, я вам больше не нужен? А на цеховом собрании рассказал рабочим, с каким хорошим примером товарищеской и творческой работы он столкнулся на заводе, посоветовал последовать ему, чтобы ни одного отстающего рабочего в цехе не осталось. О себе он, конечно, ничего не сказал. Такой уж был стиль работы у нашего директора. — ...Чем помочь тебе? — обращается ко мне Отс. — Нужны, Карл Мартович, такие же экземпляры плит, чтобы на них провести эксперименты. — Сколько? — Ну, штуки четыре-пять. — Неточно. Сколько же: четыре или пять? А раз у тебя двойная цифра, то, может быть, хватит и трех? — Нет. Деталь новая, можно ошибиться... — Хорошо, три раза ошибешься, а в четвертый — наверняка.
— Согласен. Давайте четыре плиты. Для верности. Но когда опытным путем идешь, можно бы и не считать плиты, Карл Мартович. Вот я недавно про читал — тысячи опытов делал, пока до цели доходил. Карл Мартович посерьезнел, задумался. — Конечно, Эдисон был великим изобретателем, но то, о чем мы говорим, — не изобретение, а работа. Кстати, всякий путь, даже великий, нам не указ. Теперь мы опираемся на многие технические открытия, которые раньше были загадкой. Значит, мы технически значительно богаче. Понимаешь? Богаче, а значит, и умней. Не то чтобы любой из нас, но все вместе. И потом, главное, мы обязаны торопиться. Ведь даже в наше мирное время революция продолжается, а? Верно? Она продолжается на полях, в наших академиях и вот здесь, у станка... Нет, этот не упустит возможности, чтобы рассеять зародившееся сомнение. Уменьшил же он мне для эксперимента количество плит — значит надо объяснить, почему так сделал. И Карл Мартович вселяет в меня твердую веру в успешное завершение дела. Уходя, крепко пожал руку: — Будет, будет успех, Карасев. Он верил в меня, и от этого я стал вдвое сильнее. Начал отлаживать станок. Делаю первый замер — плохо. Пошел по другому пути — запорол. Брак... Сделал регулирующую развертку со вставными ножами, веду эксперимент на второй плите. Хоть и неудачно вышло, да теперь вижу, в чем ошибка. Иду на ощупь, опытным путем. И уже ясно: близок к цели. Но и времени прошло много, двое суток! В моем распоряжении всего двадцать четыре часа, а я пока «сижу» на третьей плите. Работа, требует большой точности. Надо выдержать все режимы, проверить, отработать приемы. Однако убеждаюсь: еще один опытный образец был бы излишней страховкой. За двое суток не сомкнул глаз ни на минуту. Но надо крепиться и бодрствовать. Наступает самый ответственный период. Когда настроил станок, было уже светло. Взошло солнце. Последнее, что помнил, — как передавал станок новой смене.
. Что было дальше? В девять часов утра Карл Мартович Отс пришел и увидел, как я, усевшись в цехе на колесном скате и прислонившись к чему-то, крепко спал. Наверное, люди знали: будить бесполезно. Отс вызвал машину, «погрузили» меня на заднее сиденье, довезли до дому. Это мне потом рассказывали. Проспал ровно сутки, меня не будили. Помню заметку в нашей цеховой газете. Называлась она «72 часа на трудовой вахте». Заметка кончалась сообщением о том, что меня премировали ценным подарком. Про этот подарок я тоже помню хорошо. Разговор был тогда у меня с Карлом Мартовичем Отсом, пригласил зайти. Встретил приветливо, поблагодарил и вдруг спрашивает: — Чем тебя премировать? Скажешь? Я говорю, видимо, совсем не то, чего ждет Отс. — Дайте мне, если можно, из брака несколько зеркальных стекол, что у нас на трамваи идут. — Что? — удивляется Отс. Смотрит на меня, моргает, потом спрашивает: — Карасев, да ты отоспался ли? — Вполне. — Так зачем тебе, скажи на милость, эти стекла? — Очень нужны. Хочу, Карл Мартович, соорудить себе большой красивый аквариум. Мой совсем маленький, тесный.
— ?.. Да неужто ты рыб разводишь? Не знал такого, не знал. А думал, все о тебе знаю. Видишь, ошибся Отс. Счастливый ты человек, что находишь время возиться с рыбами. Отличный, говорят, отдых. Да? Завидую. А я вот, брат, никак не нахожу времени для отдыха. Люблю лес, да стал уж забывать, какой он. Учиться надо. Нельзя отстать. Все свободное время трачу на технические книги. И без перехода: — Какой же ты хочешь смастерить аквариум? Я говорю. И мы вместе подсчитываем, сколько на него нужно стекла. Отс написал записку, послал: — Иди, получай. Выписал он не брак — целые стекла, новые. Сварил я тогда каркас для аквариума, стекла хорошенько приделал. Получился красивый, большой, сорокаведерный. Море целое... Очень гордился я своим аквариумом. Такого у любителей-натуралистов в Ленинграде ни у кого не было. Разбило его, когда снаряд в 1941 году попал в квартиру. Четверть века спустя дочь и сын мои попросили: заведи аквариум. Занялся, сделаю. Хорошо иметь в доме живой уголок природы. ...Теперь штурмовщина давно стала бранным словом. А в первые пятилетки мы любили штормы и штурмы. Да это и понятно. Штурм — не штурмовщина. В ту пору мы ощущали в них первозданную силу, потому что работать шли, как на приступ — недосыпая ночей, не считаясь со временем. Завоевывали будущее, приближали завтрашний день.
Известный советский поэт написал тогда для нашей газеты хорошие стихи. Он в ту пору работал в ней вместе с . Стихи были такие:
К станку, товарищи! Для нефти, для сырца, Для чугуна — все песни, каждое движенье, Ударный год! И мы свои сердца Объявим на военном положеньи! Высот грядущего полярный круг горит. Счастливый путь! Недалеко осталось. К станку, товарищи! Кто смеет говорить Сегодня про какую-то усталость!
Мы не жалели ни себя, ни времени, своей жизни. Может, и верно это: путь к звездам прокладывать начали те, кто штурмовал в дни Октября и в годы пятилеток.
.
РАЗДУМЬЕ
«Красный путиловец» становился заводом сложного тяжелого машиностроения. Выпускали тракторы и автомобили, мотовозы и тягачи, моторы для комбайнов и турбины. Наши машины можно было встретить в любом уголке необъятной родной страны, по которой широко уже шагала вторая пятилетка. Стоило пройти по цехам, как уже сам собой улавливался ритм новой жизни Советского государства. В Москве задумали строить метро, и вот мы уже делаем подземные комбайны для Московского метрополитена. Строится канал Москва -—Волга, и мы делаем для канала лебедки. Широко развивается сельское хозяйство, и мы выпускаем различные сельскохозяйственные машины. Нас — завод в ту пору стал Кировским — называют заводом-лабораторией. Мы создаем новое и передаем это новое для широкого производства на другие заводы. С Кировского во все концы страны на машиностроительные предприятия уезжают специалисты — рабочие, инженеры, техники. Нам говорили: «Вы школа подготовки кадров».
Расширялся, строился завод, а вокруг него рос, хорошел новый городской район, теснил, сметал старую окраину. Выросли деревья в новом саду имени . Построен Дом культуры, названный именем Ивана Ивановича Газа, нашего славного партийного руководителя, коренного путиловца. Книга о нем, об этом замечательном человеке, его жизни и ярких делах могла бы многому научить нашу молодежь. Но такой книги все пока нету. А жаль!.. Хорошие вести шли в ту пору из деревни. Крепли, наливались силой колхозы. Появилась тогда первая часть романа Михаила Шолохова «Поднятая целина». Героем этого романа, председателем колхоза на Дону, стал балтийский моряк, путиловский рабочий Семен Давыдов. С гордостью прочитал эту замечательную книгу и невольно искал, кто мог послужить прообразом Давыдова? Как дороги мне были его поступки! «Вслушивался» в каждую его фразу, словом, относился к нему не как к вымышленному герою, а как к живому, очень дорогому и любимому мною человеку. Знаю, такое чувство было не только у меня одного. Зачитывались романом все на заводе. Мы полюбили Михаила Александровича Шолохова. Когда десятилетия спустя, в 1961 году, он побывал у нас в гостях, его принимали с сердечной теплотой и душевной радостью, как старого знакомого и дорогого друга.
Нет, мы не могли оставаться неучами. Читали и учились все. Трудно было работать и учиться, но мы старались. Мы наверстывали упущенное и завоевывали новое. Мы просыпались с песней юного , нашего ленинградского земляка:
Не спи, вставай, кудрявая, В цехах звеня, Встает страна со славою Навстречу дня...
А ложились, провожаемые боем Кремлевских курантов. Мы читали газеты и по-хозяйски обсуждали положение в стране и во всем мире. Ненависть к фашизму была столь горяча, что само слово это произносили мы с презрительной брезгливостью и гневом. И все-таки тогда еще не представляли себе, в какую страшную пучину гитлеровцы ввергнут мир. И что замышляют и что уже делают. 1937 год. Как он надвинулся, год тревожных и непонятных неожиданностей?
Для штурмана, старшего лейтенанта Фролова Валерия Фёдоровича, проливная зона, в навигационном плане, особых проблем не представила. На подходе к Корейскому проливу, и в самом проливе, имелись хорошие возможности определять положение ПЛ, используя японские радионавигационные системы, а в проливе нам «путь освещали» маяки – сначала, по левому борту с острова Окиносима, затем, острова Ики. Позже с правого борта открылся маяк на южной оконечности острова Симодзима.
Командир БЧ -1-4 (штурман) старший лейтенант Фролов В.Ф.
Остальную часть Корейского пролива форсировали в светлое время суток экономходом на безопасной глубине, а следующую ночь, как и обычно, в надводном положении. Обогнув с юга, за пределами территориальных вод, корейский остров Чеджудо, мы вошли в , только слегка задев Восточно-Китайское. В установленный срок подводная лодка заняла назначенную «Боевым распоряжением» позицию в центральной части Жёлтого моря.
Это окраинное, полузамкнутое море Тихоокеанского бассейна. Оно омывает северо-восточное побережье Китая, и западные побережья КНДР и Республики Корея. В северо-западной части Жёлтого моря находится Бохайский (Печелийский) залив, отделённый от моря Шаньдунским и Ляодунским полуостровами. На Ляодунском полуострове расположены крупные порты – Далянь (Дальний) и Люйшунь (Порт-Артур). В Жёлтое море впадают крупные реки Хуанхэ, Хайхэ, Ляохэ (Силяохэ), Ялуцзян (Амноккан), Луаньхэ и ещё множество средних и малых, которые несут лёссовые, песочно-глинистые донные отложения и воды сбросов промышленных предприятий. Поэтому и своё название море получило по цвету воды. Прозрачность воды низкая, на северо-востоке она не превышает 10 метров, и только к югу улучшается до 45 метров. Цвет воды меняется от зеленовато-жёлтого на севере до зеленовато-голубого на юге. Температура воды в августе от 24 °C на севере до 28 °C на юге. У дна, на глубине 30-50 м, температура от 6 °C до 7 °C. Грунт – ил, песок. Средняя глубина 40 м, максимальная 106 м. Глубины от побережий к средине бассейна увеличиваются равномерно. На карте начала XX века в западной части прочерчена изобата, близкая к 50-метровой глубине. С востока она тоже далеко отстоит от беговой черты. Подводной лодке, так-таки, «разгуляться» по глубине остаётся мало простора. На таких глубинах (в большинстве 50 – 70 метров) оптимальная глубина погружений должна быть в пределах 30 метров. Низкая прозрачность вод способствует нам в скрытности от обнаружений с воздуха уже на такой глубине погружения.
Масштаб: 1 сажень = 2,16 метра.
А чего это мы туда подались? – возникает законный вопрос. В разведку! – если ответить коротко, или, как деликатно означено в «Боевом распоряжении», – «выявлять деятельность иностранных ВМС». Каждому суверенному государству небезынтересно знать: что же там, вблизи наших территорий, происходит? А агрессивных посягательств на территории государств, расположенных по побережью Жёлтого моря, было всегда предостаточно. Из истории мы помним, что и англичане туда стремились, пытаясь захватить китайские земли, пока в Чемульпо и Дальнем не обосновалась по договору с правительством Китая российская 1-я Тихоокеанская эскадра. А Япония оккупировала весь Корейский полуостров и часть китайских территорий. Мы помним и до сих пор чтим память доблестных, героических подвигов крейсера «Варяг», канонерской лодки «Кореец», броненосца «Император Александр III», миноносца "Стерегущий", погибших моряков 1-й Тихоокеанской эскадры в 1904 году и 2-й Тихоокеанской эскадры, погибших в Цусимском сражении в 1905 году. В честь их подвигов были воздвигнуты известные памятники.
.
в память Гефсиманского борения и святителя Николая Чудотворца («Спа́с-на-Во́дах») – ныне несуществующий православный храм в Санкт-Петербурге на Ново-Адмиралтейском острове. Храм «Спас-на-Водах» был построен в память моряков, погибших в Цусимском сражении. Храм был заложен в конце Английской набережной, невдалеке от верфей, где рождались корабли Русского флота. Место было освящено 19 февраля (4 марта) 1909 года. В советское время храм был уничтожен, якобы из-за того, что мешал расширению Адмиралтейского завода. Сейчас на месте разрушенного храма стоит часовня в память о храме и его содержании. Восстановление рассматривается.
в Никольском саду у Никольского Морского собора в Санкт-Петербурге.
Этим событиям, этим героическим подвигам наших прославленных моряков, офицеры подводной лодки и посвятили лекции в очередных циклах просветительской работы. Но и не только. Вспомнили об итогах 2-й Мировой войны на Дальнем Востоке, изгнании японцев из оккупированных ими территорий, о Корейской войне, которую официально называли как «конфликт между Северной Кореей и Южной Кореей», длившийся с 25 июня 1950 по 27 июля 1953 года. Вспоминали «агрессивные происки милитаристов», в том числе и инцидент с захватом северокорейцами в их территориальных водах американского разведывательного корабля «Пуэбло» – это случилось всего два года назад (в 1968 г.) и было ещё свежо в памяти. Да и бесконечные военные конфликты на внутрикорейской разделительной полосе, по так называемой 35-й параллели, боевые столкновения кораблей противоборствующих сил за обладание сопредельными островами и т.д. С китайской стороны, там было всё тихо и спокойно. В то время мы с ними были ещё «братьями навек», хотя в «хрущёвские» времена отношения были подпорчены, тем не менее, своё оружие и военные технологии им поставляли, они строили по нашим чертежам подводные лодки 613 проекта. Но военная авиация у них была ещё слабой, боевой корабельный состав тоже незначительный. В море они нам никаких помех не оказывали, да и мы к их территориальным водам не приближались. Сколько помню, за всё время патрулирования в Жёлтом море, мы ни разу не обнаружили, ни одного их противолодочного самолёта, и ни одного боевого корабля. 2 – 3 раза отмечали проход транспортных судов в направлении Бохайского залива и обратно. Рейсового пассажирского судоходства не наблюдали. Рыболовных сейнеров, ведущих промысел, было много, но не столько, как в Цусимском проливе. А вот «агрессивные империалисты», те не дремали – бесконечно создавали агрессивные блоки, часто проводили совместные военные учения то с южнокорейцами, то с японцами, в том числе и противолодочные.
. Продолжительное время боевая служба шла размеренно и даже, в какой-то мере, буднично, строго по распорядку дня. Чередовались смены, проводились обязательные корабельные мероприятия, а вечером, после всплытия в надводное положение, непременно удалялся за борт мусор, скопившийся за сутки (в основном, это пищевые отходы), велись ночные зарядки аккумуляторных батарей с пополнением запасов воздуха высокого давления. И непрерывно велось наблюдение всеми доступными средствами за горизонтом, водной, воздушной средой и в радиосетях. Погода нам благоприятствовала, за всё время плавания сколь-нибудь заметных штормов не было, а волнение моря в пределах 3-4 баллов стало настолько обычным, что и не воспринималось. Пища принималась своевременно, старший кок-инструктор старшина 2 статьи Вячеслав Спирин старался вовсю – закуски, первое и второе менялись каждый день, по заранее составленным на неделю меню. Только компот на третье оставался неизменным. Корабельный врач, лейтенант м/с Атанов сам руководил подготовкой недельных меню, сам контролировал ежедневно качество приготовленных блюд. Первым помощником Спирину на камбузе был кок, матрос Холмирзаев Борис, который, после завершения «священнодейств» старшим коком над обедом и ужином, переходил вестовым в офицерскую кают-компанию во втором отсеке. Боря, как его все только и называли, был интересным человеком. Он держался спокойно, несуетливо и деловито. Накрывая стол в кают-компании, постоянно что-то мурлыкал напевно, подобно акыну – что вижу, о том и пою. Боря узбек по национальности. И в общем образовании у него были пробелы, и по-русски говорил плохо, но всегда добродушно откликался. Вот кто-то спрашивает: – Боря, а ты чем занимался в колхозе? – Я пас овец. У нас колхоз – миллионер, у нас много овец. – А ты много зарабатывал? – Много! Я и машину себе купил. – Молодец, Боря! Вот демобилизуешься, приедешь на родину – и за руль! Будешь первым парнем в своём ауле. – Нет, я машину сестре подарил… А себе купил мотоцикл. А вот что вспоминает о Боре его сослуживец – командир отделения торпедных электриков, старшина 1 статьи Леонид Беляев: «…Боря прибыл к нам весной 70-го, плохо понимал по-русски и, я подозреваю, не очень хотел службы подводной. Я был вахтенным электриком 2-го и 4-го отсеков, и в мои обязанности входило обучить молодого кока действиям, входящим в его обязанности, по знанию всей аппаратуры и механизмов отсека. А он никак не хотел запоминать, мне пришлось на все клапана, задвижки, механизмы и приборы («сжигания» водорода, регенерации воздуха и т.д.) вешать таблички с названием. Увидев табличку «БАТАРЕЙНЫЙ АВТОМАТ», наш Боря рассмеялся и говорит: «Товарищ старшина, я знаю автомат, не обманывай!»
. . Весело было с Борей. К походу, за полгода, Боря уже всё знал, хорошо готовил под опекой Славы Спирина и достойно вел себя в походе…» Ранее я отметил, что «боевая служба шла размеренно и спокойно». Это, конечно, так. С питанием всё было в порядке, продуктов было достаточно, приготовленные блюда подавались вовремя, и всё было вкусно – матросы не жаловались. А пресную воду, из-за недостаточного объёма корабельных цистерн под неё, экономили, её хватало только для пищевых целей – на первое, второе блюдо, компот, да на утренний и вечерний чай. Для мытья посуды, для утреннего и вечернего умывания использовали пресную техническую воду, которой перед выходом в море заполнили торпедозаместительную цистерну и цистерну кольцевого зазора торпедных аппаратов 1-го отсека. Но длительная жизнь и деятельность в замкнутом пространстве была не сладкой. С момента выхода подводной лодки из своих территориальных вод, только 1/3 суточного времен, а иногда и меньше, экипаж имел возможность дышать чистым атмосферным воздухом, когда в надводном положении велась зарядка батареи и активно вентилировались отсеки мощными вентиляторами. Остальное время лодка находилась на глубине, дышали невентилируемым отсечным воздухом с повышенным содержанием азота и двуокиси углерода, с примесью окиси углерода, с кислотными испарениями аккумуляторных батарей. К ним прибавлялись «ароматы» камбузного производства и человеческой жизнедеятельности. Благодаря системе регенерации, процентное содержание двуокиси углерода в какой-то мере удавалось снижать, а с остальными примесями приходилось мириться до всплытия.
. Выход личному составу наверх, на мостик, кроме несущих там вахту в надводном положении лодки, был запрещён. Курение разрешили по очереди только в 5-м (дизельном) отсеке при работе дизеля, соблюдая меры противопожарной безопасности. Гальюнами пользовались только внутриотсечными – в 3-м отсеке (центральном посту) и 5 отсеке. Вынос мусора производился только в вечернее всплытие, после продувания главного балласта. Это был своего рода ритуал. Старпом сформировал нештатную бригаду из добровольцев по одному человеку от отсека, которую прозвали «мусорной командой». По команде «приготовить мусор к выбрасыванию» они паковали в негерметичную тару все пищевые отходы, отработанные пластины регенерации, продырявленные консервные банки, отсечный мусор после приборки, добавляли какой-нибудь балласт – ничто не должно было всплыть, всё должно утонуть без следа! Затем, сосредотачивали мусор в центральном посту, и по команде вахтенного офицера, по цепочке, удаляли мусор за борт. От желающих попасть в эту «команду» – не было отбоя, поскольку по завершении, разрешалось перекурить на мостике, а иногда, с разрешения вахтенного офицера, при благоприятных условиях, и посетить по одному надводный гальюн. Леонид Беляев вспоминает: «…я однажды попал в надводный гальюн при волнении моря, и меня там так окатило водой, что был весь мокрый! А вспомнить приятно…» Ещё досаждала высокая температура воздуха в отсеках. В подводном положении, при температуре забортной воды до +28 градусов, в отсеках она доходила до +50, а в 6-м, электромоторном – поднималась и до +60 градусов. Влажность в отсеках достигала 95 процентов. Дышать было трудно, пот заливал тело, формой одежды объявлялись трусы. Вот ещё эпизод из письма Леонида Беляева: «…в 4-м отсеке доходило, наверное, до 50 градусов. Помню склонившегося у камбузной плиты кока, на спине Славы Спирина очень крупные капли пота. Мне кажется, я таких крупных капель больше не видел. Помню, как сам забегал на минутку в 1-й отсек, в котором и прохладнее не на много, обнимешь торпеду прохладную и бегом назад…» У многих матросов на теле появлялись розовые пятна, возникал зуд кожи, и она покрывалась мелкими прыщиками, как у детей «крапивница». В дневное время наш корабельный врач лейтенант м/с Атанов со своим неразлучным помощником химиком-санинструктором старшим матросом Ивановым регулярно обходил отсеки подводной лодки.
Врач, лейтенант м/с Атанов.
У Атанова в руках пакет с тампонами, у Иванова – банка с «зелёнкой» – раствором бриллиантина, осматривают каждого, щедро разрисовывая «пострадавших». Моё, командирское, «рабочее» место в надводном положении, почти всё время, – мостик. В подводном положении – центральный пост, сидя на банкетке у ТАСа. Или лёжа, там же, приставив раскладушку, для, так называемого, «сна», когда, вроде бы, и спишь, и всё слышишь – команды вахтенного офицера, вахтенного механика, доклады вахтенных отсеков, рулевых, акустиков, трюмных и т.д. И не только слышишь, но и воспринимаешь, а иногда и вмешиваешься. «Сон в одно ухо» – как у нас говорят. Я не менее двух раз в сутки произвожу обход отсеков, стараюсь побывать и в ночное, и в дневное время, контролирую несение вахты, беседую с матросами, подбадриваю – большинству из них такое плавание впервые. То же делает и старпом, а замполит в отсеках частый гость, он, ведь, по своим обязанностям «пропагандист, агитатор и вдохновитель» – ему сам… (хотел сказать «Бог») политотдел велел! Да и долг обязывает.
