Думаю, я достаточно обрисовал особенности Ракушки и как географического объекта, и как общественное понятие, то есть новый коллектив, приютивший нас в свою семью. А теперь продолжу последовательное повествование о том, что было дальше на выбравшей меня дороге. Конец 1959 года ознаменовался двумя событиями. Первое отдает некоторой долей печали, потому что произошло расставание с Виталием Александровичем Кандалинцевым, так много хорошего сделавшим и для экипажа и для меня лично. Убыл он на запад, следуя своему течению жизни, вроде как в академию. Не помню точно, память подводит. Так же как не помню, когда и куда подевался Виталий Ленинцев, бедовый парень, но хороший моряк и штурман. А нового командира почему-то опять сразу не прислали. Так что я снова временно вступил в командование лодкой. Второе событии было приятным; меня повысили в звании до капитана 3 ранга. Об этом я узнал на утреннем докладе у начальника штаба. После доклада ко мне подошли командиры Купцов и Перегудов, сердечно поздравили и намекнули, что не мешало бы, как положено, отметить это событие, указав координаты задуманного. За уже порядочную по длительности службу я научился не только быстро принимать решения, но так же энергично приводить их в исполнение. Сходил на лодку, наполнил в своей каюте из канистры особого назначения спиртом две бутылки, заткнул их пробками из жёванной газеты (такие никогда не выскочат) и вышел на уже покрытую первой изморозью палубу. Шагнул на трап, а он, зараза, скользнул по палубе вбок, я не удержался и полетел за борт в ледяную воду. Ощущение в воде было такое, будто грудь мою сдавило тисками, ни вздохнуть, ни выдохнуть. Но мне не привыкать к купаньям не по своему желанию. Одна бутылка была в кармане шинели, другая крепко зажата в левой руке, так что тут безопасность обеспечена. Я долопатил до пирса, вахтенный вовремя бросил мне конец капронового троса, так что вскоре я стоял уже на крепком деревянном настиле, переводя дух и стряхивая с себя потоки воды. В каюте, куда я прибыл, меня раздели, растерли спиртом и на время просушки одежды и проведения мероприятия переодели в подвернувшееся. Мероприятие прошло торжественно и уютно. Не помню уже, кто подарил мне свой старый китель уже с погонами и нашивками капитана 3 ранга. Так что домой я пришел и хорошо помытый и в новом обличии. Обязанности командира мне уже было не привыкать исполнять, так что служба продолжала идти своим путем. Но на этот раз я командирскую практику прошёл не только на берегу, но и в море. В конце февраля 1960 года согласно плана лодка должна была выйти далеко на учение. Почему-то другого свободного командира не оказалось, и командованием было доверено лодку вести мне самому; правда, со мной вышел начальник штаба Булыгин.
Погода выдалась довольно доброжелательная, видимо, море вошло в моё положение и решило не осложнять мои первые самостоятельные шаги, Поэтому Японское море мы прошли без помех, как на прогулке, миновали пролив Лаперуза, что между Сахалином и Японией, погрузились и участок Охотского моря до Курильских островов прошли под водой в режиме скрытности. Всплыли перед проливом Екатерины, форсировали его, вышли в открытый океан беззвёздной темной ночью и вот тут произошло то, что помнится мне до сих пор. Помню поднялся на мостик начальник штаба и отпустил меня вниз, чаю попить. Я сел за стол уже в опустевшей кают-компании, выпил не спеша три стакана и уже намеривался приступить к четвёртому. Я ведь с Урала родом, а там все водохлёбы. Я бывало любого азиата по чаю мог перепить. Но намерение мое осуществить мне не удалось. Из центрального поста вбежал взволнованный вахтенный электрик и доложил, что меня начальник штаба просит срочно прибыть на мостик. И в это время я услышал, что останавливается дизель. Одев на ходу канадку и шапку я метеором выскочил на мостик и сразу ослеп. Только после этого я понял, что наверху светло как в яркий солнечный день. Не успели мои глаза привыкнуть к яркому свету, как он погас, словно кто-то повернул выключатель, и снова наступила кромешная тьма и я ослеп вторично Когда же глаза окончательно протаращились, я, наконец, полностью прозрел и увидел вокруг прежнюю картину. Внизу темная вода, вверху темное небо и между ними тоже тьма тьмущая. Рядом стоят Булыгин и вахтенный офицер, который выглядит испуганным. Булыгин же почему-то улыбается и говорит: «кажется, сейчас это повторится». И сразу же под кормой лодки в глубине стало разрастаться и усиливаться световое пятно. Как будто снизу светил прожектор, но луч его был необычный, потому что он удлинялся, а такого в жизни не бывает. Ведь луч, он или есть, или его нет, а удлиняться или укорачиваться он не способен. Как только свет достиг поверхности, сразу, как взрыв, все вокруг озарилось каким-то призрачным, голубоватым светом и опять стало светло, как днём. И ещё была одна странность. Над нашими головами наверху свет резко обрывался, так что было видно чёрное совсем не освещенное небо. Создавалось впечатление, что мы находимся внутри какой-то световой сферы.
Мы все молчали, поражённые увиденным и непонятным. И второй раз свет погас внезапно. И тут мы загалдели, задавая друг другу безответные вопросы. И это явление повторилось в третий и последний раз. На этот раз мы засекли время и было установлено, что свет длился 35 секунд. Спустя некоторое время я спросил начальника штаба, надо ли о происшедшим сделать запись в вахтенном журнале. Тот помолчав, как бы в раздумье, неуверенно ответил: как хочешь, ты ведь командир. А вообще, лучше не надо. Всё равно никто не поверит, да ещё и психом посчитают. А если поверят, то будет ещё хуже. От тебя начнут добиваться ответа и объяснений, что произошло и почему. А ты объяснить не сможешь. Значит чего-то темнишь. ещё окажешься ответственным за неизвестно что. Много чего случается такого, чего никто объяснить не может. И после этого рассказал историю из прошедшей войны о том, как наш торпедный катер в тумане обнаружил силуэт большого корабля. Это был явно немецкий корабль, других там просто не могло быть. Выпустили торпеду и весь экипаж услышал сильный взрыв. Вернулись в базу, доложили, а на другой день на отмели была обнаружена их торпеда, целая и невредимая. Затаскали командира и так и не известно, куда дели. Позже, встречаясь с похожими загадками и вспоминая, что и раньше, задолго до этих дней нет-нет, да и случалось тоже кое-что непонятное, я утвердился в одной истине. Человеческий мозг, психика так отрегулированы, что стремятся отторгнуть все, что не находит объяснения. Видимо, в целях самосохранения. Всё из ряда вон выходящее вызывает удивление только в первый момент, потом интерес к этому падает и оно быстро забывается, как дурной сон. К примеру, пройдёт по людным улицам кудрявый слон, играющий на скрипке и в галошах на босу ногу. Все, конечно, заудивляются, завозмущаются, поглазеют и разойдутся по своим делам. И об этом забудут. Даже если об этом потом статья в газете появится, то вспомнят без особого интереса и опять забудут. А вот если с крыши свалится обычный маляр, да ещё кому-нибудь на голову, да ещё обматерит того, на кого упал, вместо того, чтобы извиниться, вот об этом долго будут вспоминать и всякий раз смеяться до упаду.
Это подтвердилось и в этот раз. Пришли мы в район учения, поучаствовали в нём, вернулись в базу и ни разу не вспомнили о тех светоэффектах. Правда, кто-то кому-то, может сигнальщик, может ещё кто, что-то о том рассказал. И однажды, не помню кто, спросил меня: Слушай, а что это, когда ты с начальником штаба на учение ходил, что-то там толи светилось в море, то ли горело? Да ничего особенного, ответил я равнодушно. Обычное свечение моря, наверное. Хотя и я, и тот, кто спрашивал, прекрасно знали, что свечение моря бывает только в середине лета, да и то только в южных морях и уж никак не в районе Курильских островов. На этом разговор и иссяк. И я об этом больше не вспоминал, пока не углубился в воспоминания, сидя за этой рукописью. А вот однажды сдавали мы задачи по легководолазной подготовке. Спуски производились с торца выделенного для этого пирса. Я был, как водится, старшим. Всё подготовили. Оделся в снаряжение первый матрос и, поскольку не впервой такое, смело спустился по трапу и скрылся под водой. И вдруг частое подергивание сигнального фала возвестило тревогу. И матрос, как очумелый выскочил из воды и как кот, удирающий от собаки, вскарабкался на пирс. Расхомутали его. Снимает мичман-инструктор маску с него, а у него в глазах страх и аж губы дрожат. – Что случилось? – Мичман спрашивает. – Да, там этот, как его, на паука похожий, вот с такими глазищами. Из толпы ему подсказывают, спрут что ли? – Да, точно спрут. – А он что, бросился на тебя? – Да нет. Только страшный он. Кто его знает, задушит ещё. Из толпы смех, однако чувствуется общий страх. Кто-то ворчит: «Нет, я туда не полезу». Чувствую, надо принимать, как говорится, действенные меры.
Подхожу, говорю инструктору: – Все, раздевайте его, пусть посидит, придёт в себя. Я полезу. Мы тут пока только одну сторону выслушали, теперь надо того спрута допросить, чтобы разобраться, кто первый начал. А то уже одна неточность есть. Это никакой не спрут, а кальмар. Спруты тут не водятся. Меня начали одевать, а матросы уже приободрились. Необычного тут ничего не было. Пугает всегда неизвестность. Я же не испугался не потому, что отменный герой, просто я знал, что кальмары, осьминоги, спруты для человека совершенно не опасны, так же, как треска или корюшка. До этого я много прочитал про обитателей моря научно-популярного и достоверного. Особенно познавательны такие книги как «Обитатели царства Нептуна» и «Приматы моря». Авторов не помню. Спускаюсь по трапу, вот и дно, глубина 5 метров, дальше от пирса глубина увеличивается. Видимость прекрасная. В бухте Ракушка вода чистая и прозрачная. Вода дружески обнимает грудь и плечи, дышится легко и весело. Даю фалом сигнал «всё в порядке» и начинаю изучать обстановку. Где же этот кальмар? А, вот он. Сидит на лежащей плашмя бетонной плите, шагах в двенадцати от меня. Рост около метра, щупальца как кудри свисают вдоль туловища и живописно уложены вокруг тела. Смотрит на меня с интересом и даже доброжелательно. Нисколько не страшный. Даже забавный, как большой котёнок. Начинаю не торопясь ходить кругами, с каждым кругом приближаясь к кальмару. Смотрю, у него щупальца начали подрагивать и как будто струятся волнами. И окраска меняется, то темнеет, то светлеет. Значит волнуется. Когда расстояние до него сократилось метра на два, он резко отскочил и пересел на метра два подальше. Тогда я смело пошел к нему и вытянул в его сторону руку. Он взвился вверх, потом метнулся горизонтально и пропал из видимости. Поднимаюсь наверх. Меня начинают раздевать, а я в это время объясняю ситуацию. Рассказываю, что кальмары очень любопытны и совершенно неопасны для человека, тем более, для подводника. Когда-то в далекие предалёкие времена, когда океан был чистый и богатый всякой живностью, тогда много было особенно крупных кальмаров, т.е. спрутов. И были ещё гиганты – которые иногда нападали на небольшие парусники, принимая их за кашалотов, с которыми враждовали. А людей даже и они не трогали. Это французский писатель Виктор Гюго в своем произведении «Труженики моря» красочно изобразил выдуманное нападение спрута на человека и запугал этим всех на последующие времена.
Так что в воду можно лезть без всякой опаски. Если этот чудак опять появится не обращайте на него внимания, ему просто интересно посмотреть, чего это мы тут делаем. И не обижайте его. В общем, спуски прошли без всяких помех, а того кальмара больше никто не видел. Чтобы ещё раз впоследствии не разрывать серьёзную канву повествования, поведаю пока о ещё одном забавном случае произошедшем в этой Ракушке. Как и в любой бригаде подводных лодок, командиры и старпомы несли службу дежурными по бригаде. Почему, не помню, но однажды командование Владимиро-Ольгинского гарнизона вменило в обязанности дежурным по нашей бригаде проверять в ночное время караульную службу гарнизона на мысе Балюзек. И вот дежурю я по бригаде, и подходит время произвести такую проверку. Вызываю дежурную машину, она подъезжает к штабу, сажусь и еду. Переехали Холуай, миновали Весёлый яр. До Балюзека осталось около километра, и тут что-то случилось с машиной, мотор заглох. Шофёр-матрос поднял капот и начал в моторе ковыряться. Я по характеру всегда был непоседлив, не любил ждать и вообще находиться без дела. Поэтому сказал матросу чтобы он, устранив неисправность, догнал меня, а я пока пойду дальше по дороге пешком. И пошёл. Тёплая летняя ночь, но пасмурно. Хоть и есть луна, но она периодически заслоняется очередным, проплывающим по небосводу облаком, и тогда становится темно. Иду по неширокой лесной дороге бодро и спокойно. И слева и справа высокие дубы и прочие деревья. И вдруг начинаю ощущать какое-то беспокойство. Поскольку с детства я рос в постоянных объятиях природы, много времени проводил в степях и лесах, общаясь постоянно с братьями меньшими, то есть с собаками, кошками, лошадями, коровами и прочим звериным населением, то у меня до какой-то степени выработалось чутье, отдалённо схожее со звериным. И вот иду я и прямо и чувствую на себе чей-то взгляд, чей-то интерес к своей особе. И как раз луну закрыло облако, и на узкой лесной дороге стало совсем темно. Я замедлил шаг и стал идти мягко бесшумно и уши напряг до звона в них и кнопку ремешка на кобуре отстегнул на всякий случай. Потом облако прошло, засияла луна, и я увидел на дороге рядом со своей тенью ещё одну чужую тень. Поднимаю голову и вижу, что слева почти надо мной по ветвям близко стоящих друг к другу деревьев крадётся большая рысь. Может быть она была и не такая уж большая, а просто от моего страха её размеры увеличились. Но это была рысь и меня охватил такой страх, что я забыл про пистолет. Стою и снизу вверх смотрю на рысь. А та стоит на толстой ветке и сверху вниз изучающе смотрит на меня. Наши глаза встретились. Рысь легла на ветку и, наклонив в мою сторону свои уши с кисточками, стала похожа на домашнюю кошку, только большую. В таких случаях кошка обязательно свесила бы хвост и поводила бы им из стороны в сторону, будто рассуждая, стремясь принять окончательное решение. Рысь этого не сделала, так как хвост у неё очень короткий и она при рассуждениях им пользоваться не может. Когда мы посмотрели друг другу в глаза, я почему-то понял, что рысь вовсе не держит на меня зла. И страх отступил. Тут я вспомнил про пистолет, но использовать его желания не было, так как для этого не было причины. Так мы, один стоя, другая лёжа, и смотрели друг другу в глаза ,будто ведя безмолвный разговор о том, как тепло и тихо и как хорошо встретиться иногда с новым приятным собеседником, умеющим высказывать свои мысли, не открывая рта, и как хорошо не быть пищей друг для друга.
Я уже не помню, о чём мы ещё тогда говорили, потому, что это было как во сне. И тут послышался шум мотора подъезжающей машины, я взглянул на дорогу, по которой замелькали блики от света фар и, когда перевёл взгляд опять на ту ветку, рыси уже не было. Только послышался из листвы неясный звук, то ли фырканье то ли кашель. Это, видимо, рысь прощалась со мной. И мне стало досадно и жалко, что прервалось общение с таким прекрасным доброжелательным существом, с которым было так интересно разговаривать, не открывая рта. Но делать нечего; служба есть служба. Я сел в остановившуюся машину, доехал до Балюзека, проверил караульную службу и вернулся в свою бригаду. И долго ещё потом вспоминалась мне эта великолепная лесная кошка. Иногда даже возникало совсем уж дикое желание сходить как-нибудь ночью на то место, чтобы ещё раз увидеть ту рысь. Но как любой человек, желающий оставаться разумным, я этого не сделал. А теперь о серьёзном. То ли в конце марта, то ли апреля прибыл, наконец, новый командир. Это произошло так. В одно из воскресений поздно вечером я пришёл в часть. Не помню уже, по какой причине. Что-то было нужно. Ведь, что часть, что дом родной для меня было всё едино. И тут и там были постоянные заботы и дела. В общем что-то было нужно, раз пришёл. Встречает меня дежурный по команде и докладывает, что прибыл новый командир, а какая его фамилия, забыл. Он капитан 2 ранга, вот и всё, что запомнилось. Побывал он в командирской каюте часа полтора и убыл в дом культуры в Тимофеевку, велев передать вам его приказание организовать в его каюте большую приборку. Завтра он прибудет на подъём флага, представится команде и будет принимать у вас дела. А большую приборку мы уже сделали. Я решил проверить качество приборки и вошёл в каюту командира, где был озадачен и впал в крайнее недоумение. Хотя приборка была сделана на совесть, но одурманивающий запах окутывающий каюту ликвидировать не смогла. Я стоял посреди непривычного аромата и удрученно размышлял. Где я нахожусь? В каюте командира подводной лодки, или в будуаре мадам Помпадур – любовницы не помню какого там но номеру Людовика? На множестве плечиках вместе с военной формой развешаны всяческие курточки, рубашечки, похожие на распошоночки, невообразимой расцветки и рисунка галстуки, в нижней части шифоньера всякой модной обуви на целое отделение, если не на взвод. А за стеклом серванта ряды пузырьков с лосьонами, духами, одеколонами, всякими присыпками и мазями. Очень все это меня насторожило и почти испугало. Ни у матери моей такого количества косметики не бывало, ни моя жена, вполне современная женщина, столько её не использует, а я вообще отношусь к ней как к иприту, люизиту, ацетофенону и другим средствам химического нападения.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
... Они ушли в автономку... Я им чертовски завидую... Горизонта синяя пленка Умчала ложь и обиды... А курс - в не ласковый Не дремлющий, не прощающий Мужчины они, не плаксы Поход - многообещающий... В отсеках почти + 40 Турбин тяжелая пахота... Остатки обеденных корок Да вахты сменяются вахтами... Сеансы связи - мгновенные А в сутках - часы резиною Вздымаются вихри пенные За нашею субмариною... И крутится, не кончается Широт и долгот движение Все глубже корабль врезается В третье измерение.
... ...А где - то осень шелестит дождем И грусть поникших кленов так заметна А мы - вдали, среди морей бредем И не придем коснуться тонких веток Жара в отсеках где-то к сорока Рубашка, пожелтевшая от пота На карте старой влажная рука Выстукивает песни Дон-Кихота И строк привычных подустал полет Все тоньше вьется лента эхолота И от тебя письма не принесет Ночной пролет чужого самолета На сердце тяжесть мелких дрязг и склок Ночами снится чушь и чертовщина А до тебя как прежде путь далек Как до Кассета Александра Грина Жизнь не алеет шелком парусов Она грозней, а иногда грязнее Ни мушкетерских завитых усов Ни острых шпаг на стоптанных бродвеях. Дешевых струн постылый перезвон Да разговоры... кто на что способен И все тускнеет золото погон Все дальше в океаны мы уходим
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
На исходе 1958 года, закончив ремонт и ходовые испытания, мы перешли в Советскую гавань, где встали на консервацию в составе сформированного дивизиона из трёх подводных лодок под командованием капитана 2 ранга Дивизион же входил в состав тамошней бригады лодок. По законам возрастной деградации человеческой памяти я сейчас вступаю, видимо, в период, когда более близкие по времени события забываются быстрее, чем далёкие. Не мог вспомнить когда и куда ушёл от нас замполит Алексей Иванович Лизунов, который много помог мне на моей нескончаемой дороге. Совсем недавно я узнал о его дальнейшей судьбе. От нас он ушел на учёбу в Военно-политическую академию, и однажды я встретился с ним, будучи проездом в Москве. Окончив академию, продолжал служить на подводных лодках, а затем многие годы преподавал в Высшем военно-морском училище в городе Пушкине. Из старых офицеров на лодке оставались только Ленинцев, которого восстановили в звании лейтенанта, вместо Козлова минёром пришел Горленко, а вместо Ивановского механиком стал Конев. Моя маленькая кочевая семья в качестве жилья получила на отшибе в бухте Ильича заброшенный деревянный домик, стоящий под кронами высоченных лиственниц. С помощью матросов были застеклены окна, заделаны щели, приведена в рабочее состояние печка, доставлены с базы стол, табуретки, три армейские железные койки и три тумбочки. Проведено электричество, а воды было сколько угодно в находящемся неподалеку роднике с вытекающим из него ручьём. И дров было заготовлено достаточно.
Неподалеку в наспех отремонтированном бараке поселились Ленинцев, Конев и Горленко. И зажили мы как у лукоморья, где дуб зеленый, только вместо учёного кота шныряли любопытные бурундуки. Перезимовав, мы перебрались в только что построенный почти в центре города пятиэтажный дом, где все получили по комнате, и зажили как белые люди. В общем всё сложилось, как нельзя лучше. Как я понял тогда, наша консервация была опытовым мероприятием, так как на ТОФе она ещё не проводилась. Лодка была тщательно проверена, вычищена, покрашена. Все механизмы были слегка смазаны какой-то специальной смазкой. Во всех отсеках, трюмах, выгородках, каютах и приборах были размещены сетчатые пакеты с селикагелем – веществом осушающим воздух. Аккумуляторная батарея прошла лечебный цикл. Все запасы, кроме боеприпасов, продовольствия и пресной воды, были приняты и сохранился полный штат экипажа. Один раз в неделю в течение получаса производился тщательный осмотр в отсеках, снятие показаний влажности, температуры и наличия в атмосфере водорода, и вручную проворачивали все механизмы. Селикагель менялся ежемесячно. Всё остальное время экипаж занимался боевой подготовкой в учебных кабинетах и различными хозяйственными работами. Для поддержания практических навыков матросы и старшины небольшими группами от 2-х до 5 человек периодически выходили в море на плавающих лодках. Также и офицеры проходили стажировку на лодках, сдающих курсовые задачи и выходящих в море на различные учения. Я такую стажировку прошёл в течение марта месяца в Ракушке на ПЛ «С-240», где командиром был капитан 3 ранга Шеметнёв. За это время поучаствовал в контрольной проверке по задачам №1 и №2, в обеспечении кораблей ПЛО и в учении по форсированию противолодочного рубежа. Размещался я там в офицерском общежитии, располагавшемся за КПП на втором этаже над магазином, хотя у меня было ещё пристанище в казарме лодки в каюте старпома Горюнова. Должен сказать, что та стажировка больше походила на отдых, поскольку свои обязанности в море мне выполнять было нисколько не в тягость, а на берегу я, как наёмник, ни за что не отвечал и свободное от плаваний время использовал по своему усмотрению. Из развлечений там было только кино, которое три раза в неделю крутили в столовой бригады, да игра в нарды. Правда, офицеры и сверхсрочники с семьями и без хаживали на танцы и другие подобные увеселения в дом культуры в поселке Тимофеевка, находящийся в десяти километрах от Ракушки. Но я сызмальства танцам обучен не был, а к прочим светским реверансам питал равнодушие, даже презрение, граничащее с отвращением. И поэтому в части находился безвылазно, никакого удручения не испытывая. А вскоре и там нашлись и интересные и полезные занятия.
В общежитии, в большой комнате, где я размещался, подобралась куда как весёлая компания из командиров, флагманских специалистов и всяких командированных. Постоянно там проживали три холостяка: помфлагмеха, помфлагсвязиста и начальник минно-торпедной части береговой базы, ну и я с ними. Довольно часто сиживал с нами командир, не помню какой лодки, Герой Советского Союза Герасимов. Частенько захаживали командир Шеметнёв и закоренелый холостяк и первый парень на деревне Павел Анисимович Дементьев, тоже командир какой-то лодки по прозвищу Паша Тихоход. Его потому так величали, что он очень тихо ходил. Настолько тихо, что при всем желании никому ещё не удавалось от него отстать. Он не шёл, а шествовал, как в медленном бальном танце. Казалось порой, что даже при резком расстройстве желудка он не ускорит свою походку. Но он у нас бывал редко, так как предпочитал почаще ходить на танцы. Основным нашим времяпрепровождением там было, если выразиться строго военным языком, приведение себя в нетрезвое состояние путём распития спиртных напитков. Было весело, интересно, познавательно, и время незаметно летело, и засиживались мы там в возвышенно-лирическом состоянии далеко за полночь. Но службу не забывали и дров не ломали, потому как люди все там были в этих делах закаленные, привычные, и умеющие знать меру. Да и наш постоянный тамада и арбитр Герасимов был хоть и отменный весельчак, но мужик изначально строгий, умеющий все чрезмерности пресекать в самом зародыше. Для нестойких в злоупотреблениях и перед зелёным змием спасовавших применялось воистину садистское наказание. Такой на очередном мероприятии сажался за отдельный стол, сервированный такой же закуской, но вместо водки или спирта там ставился графин, наполненный неразведённый водой. И он пил её, поднимая свой стакан столь раз, сколько поднимали его другие, но с иным содержанием. Он участвовал в общей беседе, только обращался к остальным исключительно на «вы». Действенное было наказание. Могу с гордостью заметить, что я там своего достоинства ни разу не уронил. Очень интересный и достойный подражания человек был Герасимов. Он был исключительно невозмутим и находчив. Как говорится, за словом в карман никогда не лез, и любую ситуацию схватывал мгновенно. Помню однажды он буквально спас от серьёзной неприятности командование бригады, а заодно и всех участников одного инцидента.
Прежде чем изложить суть того, о чем я завел речь, сначала отмечу три важных момента, обусловивших его возникновение. Момент первый: младшие офицеры «С-240», тоже любили собираться в своей казарменной каюте, где угощались, чем бог послал, а посуду не всегда за собой убирали вовремя, и она какое-то время валялась в тумбочках или просто под койками. Момент второй: Среди офицеров был некто старший лейтенант Ясученя. Он был белорус и поэтому у него фамилия такая. Герасимов, по весёлости своего нрава, когда обращался к нему, то называл его «Тысученья», а когда упоминал его в третьем лице, то говорил «Онсученья». Но, Ясученя на него не обижался, да и вообще чего-либо особенного в этом нет. А потом, это не главное, а главное то, что Ясученя был заядлый охотник, и у него в тумбочке всегда стояла бутылка с порохом и бутылка с дробью И, момент третий: В казарме было печное отопление и, по иронии судьбы, в офицерской каюте как раз находилась голландка, в которой в зимнее время практически всегда потрескивали горящие дрова и каменный уголь. И вот однажды в Ракушку внезапно ворвался торпедный катер, на котором прибыл, известный своей строгостью, адмирал Васильев из штаба флота. Его встретили. Он распорядился собрать в течение часа офицеров, а пока, сопровождаемый комбригом и начальником политотдела, пошёл по бригаде посмотреть, как тамошний служивый люд обретается. Буквально за несколько минут до его прибытия в казарму ПЛ «С-240» офицеры узнали об этом и лихорадочно начали наводить порядок в своей каюте. Весь мусор, объедки, бумажки и пустые бутылки, естественно, полетели в огненное жерло топящейся голландки. Туда же впопыхах кто-то швырнул и злополучную Ясученину бутылку с порохом. И сразу захлопнули дверцу. И только в открывшуюся дверь каюты шагнул адмирал, а старший по каюте скомандовал «Смирно!», как раздался ужасный взрыв. Чугунная дверца голландки вылетела и, разнеся оконную раму, упала в зашипевший сугроб снега за стеной, печь развалилась, а искры посыпались на головы всех присутствующих, нещадно жаля, как взбесившиеся осы. Уже дым рассеялся и пыль осела, а люди, все ещё не придя в себя, стояли в безмолвной тишине. Потом разом замельтешили и залопотали, одни вопрошая, другие ужасаясь. Но громкий окрик адмирала: «Что здесь происходит?» Я спрашиваю вас, комбриг, начальник политотдела? - враз заставил всех замолчать, и снова наступило безмолвие, которое нарушалось потрескиванием угольков на полу.
И в этот момент, спокойно, с самым серьезным выражением лица сквозь толпу в дверях протиснулся Герасимов, шагнул в каюту и громким спокойным голосом авторитетного тона сказал: «Товарищ адмирал, я кажется догадываюсь, в чём дело. Это очень серьезно. Сейчас доложу». Все вперили в него расширенные страхом очи, и в них засветилась надежда на спасение. А Герасимов подошёл к затухающему очагу, поднял отдельно лежащий кусок каменного угля, перебрасывая его из ладони в ладонь, как горячую картофелину, осмотрел, понюхал и продолжил: «Так и есть, товарищ адмирал, это макеевский уголь. Его можно жечь только измельчённый, потому, что он часто бывает насыщен гремучим газом. В цельном куске этот газ сохраняется, а мощь его велика. Гремучий газ целые шахты разносит» И сразу наступило успокоение. У адмирала кончился гнев, а у остальных улетучился страх. Как бы конец этого события ни казался наивным и даже глуповатым, мне кажется, что тогда у всех участников его глубоко в подсознании возникло тайное, неосознанное желание и надежда чтобы эти тягостные для всех минуты рассеялись бы сами собой и получили любое объяснение. Только бы пропали и этот гнев и этот страх. Люди всё-таки люди, и человеческое в них побеждает чаще тогда, когда всем страшно, или всем горько. Так это или не так, но пока матросы устраняли следы погрома, офицеры отсидели на собрании, которое прошло спокойно и по-деловому, после чего адмирал умчался в водяных брызгах и реве катера, все облегченно вздохнули и занялись своими делами. В качестве же памяти о случившемся остались листки инструкций поблизости от печей, где напоминалось, что угли в них засыпать надобно только в измельчённом виде. Я же по окончании стажировки вернулся в Совгавань, и новые события вытеснили и заслонили собой минувшее. Своей чередой пролетели совгаванские дни и ночи, и вскоре зовущий рог судьбы послал нас в новый путь. В середине лета поступила высочайшая команда: лодки расконсервировать, прибыть в Ракушку и войти в состав тамошнего соединения подводных лодок.
5.
Прибыв в Ракушку, мы подверглись контрольной проверке по всем курсовым задачам, выполнили торпедные стрельбы и в начале зимы вошли в боевое ядро флота. Началась размеренная служба. По месту базирования Ракушанская бригада подводных лодок входила в состав Владимиро-Ольгинской военно-морской базы, а оперативно замыкалась на 6-ю эскадру ПЛ, находящуюся в бухте Улисс.
Место, где мы базировались, было несказанно живописное и уютное. Там, где кончалась акватория базы с тремя пирсами и двумя причалами, на север до впадения речки Холуай тянулся широкий песчаный пляж, где на каждом шагу попадались ракушки от мельчайших до таких, чьи размеры были в суповую тарелку. Потому и бухта так названа. За речкой Холуай пляж становился ещё шире и тянулся до поселка Весёлый Яр с аккуратными белыми хатами, большим деревянным домом культуры и Агар-агаровым заводом. От моря бухту Ракушка ограждает гористая гряда, покрытая лесом, которая оканчивается скалистым мысом Балюзек. Со стороны материка к бухте подступает густой непролазный лес с дубовыми рощами. Местность повсюду холмистая. Осенью после листопада холмы и низины между ними покрываются толстым слоем листвы, так что с холмов по этим листьям можно съезжать и на лыжах и на санках и на чём попало, не дожидаясь снега. Из множества родников бегут ручьи. В летнее время над множеством больших и ярких цветов порхают громадные бабочки с крыльями чуть не со школьную тетрадь, и пауки величиной с кулак ребенка плетут сети между ветвями деревьев. Там и сям посвистывают юркие бурундуки, шуршат ежи в листьях, а в тёмных чащах и на больших полянах с травой по пояс, что за Весёлым Яром, водятся косули, кабаны и рыси. Старожилы рассказывают, что было время и тигры тут хаживали. Подводники же водились по северному берегу. Там раскинулся городок из десятка двухэтажных бараков, за дощатым забором строения воинской части и причальная линия. На речку Холуай подводники хаживали ловить рыбу пеленгас, из которой получалось хорошее заливное, а в Весёлый Яр в основном за рябиновкой на коньяке. Очень хороший и крепкий веселящий напиток. По своему укладу жизни и службы Ракушка чем-то напоминала Полярный. Это, наверное, потому, что тамошние лодки каждая в своё время пришли из Полярного, оттуда же и большая часть их экипажей. Жизнь шла своим замкнутым миром на большом удалении от дорог, по которым перемещалось высокое начальство. В свободное от плавания и другой службы время отдыхали там на пляжах, а вечерами резались в волейбол.
В каждом почти бараке была своя команда, и в городке было несколько волейбольных площадок. Особо выделялись три команды, которые возглавлялись: первая начальником штаба капитаном 1 ранга Булыгиным, вторая - начальником политотдела капитаном 1 ранга Комовым и третья – командиром лодки капитаном 2 ранга Купцовым. Мы с женой входили в команду Булыгина. В зимнее время хаживали по сопкам на лыжах, а наиболее охочие до плясок добирались до посёлков Тимофеевка и Владимир, где этот вид развлечения был соответственно организован и обставлен. Матросы и старшины тоже в свободное время не скучали. Также в волейбол и футбол играли, и купались сколько влезет, собирали ягоды, охотно участвовали в художественной самодеятельности. Наиболее продвинутые бегали к девкам в Весёлый Яр, где тоже был клуб с танцами, а то и к солдатам в гости, воинская часть которых располагалась за лесами за горами километрах в пяти к востоку от Ракушки. Должен отметить существенную особенность Владимиро-Ольгинского гарнизона. Несмотря на его отдалённость от зон цивилизации и не очень частую контролируемость свыше, я не помню, чтобы там происходили характерные гарнизонные явления, такие как злостные самоволки, тяжёлые пьянки и, тем более, драки. Командира бригады лодок капитана 1 ранга Фощевского я за всю службу там видел не больше десятка раз. Он часто бывал во Владивостоке, а будучи на месте, общался в основном с командирами, да и то не всегда. Часто отфутболивал их к начальнику штаба. За глаза его называли – пан Фощевский, так как он был большим любителем бальных танцев и носил аршинные усы. Фактически полновластным владыкой там был начальник штаба невероятно энергичный и вездесущий. В своём штабном кабинете он сиживал крайне редко и все служебные вопросы часто решал на ходу на территории части, в казармах и даже в курилках Его невозможно было никак обойти стороной или ускользнуть от его внимательного строгого взгляда. Казалось, он способен находиться одновременно в нескольких местах, причём появлялся всегда внезапно, хотя и не крадучись. У него был громкий голос, и он говорил не умолкая, давал команды, учил, распекал, так что его всегда было слышно издалека.
(Он?)
Даже шутка ходила: чем отличается Булыгин от реактивного самолёта? Тем, что реактивный самолет сначала видно, потом, когда пролетит, слышно, а Булыгина – наоборот». Он был дотошен и строг, но отходчив и человечен. К нему в любое время мог по личному вопросу обратиться любой; от командира до матроса. Он всегда внимательно и участливо выслушивал и немедленно добивался разрешения любой ситуации самым справедливым образом. Ему не было зазорно зайти в свободное время в какой-нибудь кубрик и сыграть с матросами партию в домино. Ничего плохого не могу сказать о начальнике политотдела Комове. Тоже был простой в обиходе человек, спокойный, справедливый. А его заместитель капитан 3 ранга Пашук был просто ходячая умора. Он был работящий, порядочный офицер, но очень уж непредсказуемо комичен. Твёрдо разбираясь во всех установках и решениях партии и правительства, он в силу недостаточности кругозора в иных областях, всё время путал пословицы, общеизвестные разговорные выражения, имена, названия и термины. И все его выступления на собраниях или политзанятиях, политинформациях и беседах с личным составом часто вызывали хохот, доходящий до истерии. То он куклуксклановцев путал с кукрыниксами, то агентство Синьхуа называл агентством Синюха. Джавахарлал Неру однажды назвал Джавахарлеем Нюрой. Всех его потрясающих перлов теперь и не упомнить. Он был заядлый охотник, и когда крался с ружьём наготове к уткам, то фуражку поворачивал козырьком вбок, чтобы утки подумали, что он смотрит не на них, а в сторону.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
... Забытый листок желтеет О лаврах, и о жаре... И так же небо синеет В далекой чужой стране... На кладбище под Мадридом Давно сравняли ветра Остатки могил убитых В далеких жестоких боях... Лишь галька шуршит уныло Безвестный времени дар... Советская субмарина Форсирует Гибралтар...
... Винты чужие режут воду И мы в глубинах замираем И не волнует нас погода Когда устало засыпаем... Минут коротких ритм забытый Да в перископе пены гроздья А я, уставший, неумытый Ловлю в секстан чужие звезды Губами, шевеля, считаю Как будто бы, болтаю с ними И, утомленный, забываю... Что это зря... они - чужие!
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Служба моя на Тихоокеанском флоте началась со среднего ремонта на Дальзаводе в городе Владивостоке. После этой фразы я должен внести некоторую ясность. Дело в том, что из прибывшего ЭОНа две лодки, в число которых входила моя «С-222», будучи уже в составе ТОФ, на самом деле были пока в неопределённом положении, так как ещё не были включены в состав конкретного соединения. Пока они готовились встать в консервацию, а вот в каком именно соединении они будут после этого плавать, экипажи лодок ещё не знали. И в данный момент в период ремонта для последующей консервации они находились на временном базировании в городе Владивостоке в бригаде ремонтирующихся лодок. Кому-то может показаться, что это лёгкий период службы для морского офицера, в том числе и подводника. Не надо выходить в море, ежедневно по окончании рабочего времени есть возможность побыть дома с своей семьёй. Да, кому-то может показаться. Именно кому-то, кто судит об этом по слухам, или собственному предположению. И именно показаться. На самом деле, это очень не так. Во-первых, окончание рабочего времени бывает у рабочих и служащих. У военно-морского офицера СССР, особенно в период развитого социализма, рабочее время практически никогда не оканчивалось Да и у рядовых тоже. Рабочие завода на ремонтирующемся корабле выполняли квалифицированную работу согласно своим специальностям, вся же грязная, неквалифицированная работа ложилась на плечи матросов и старшин, а офицеры этой работой руководили. Все эти вытаскивания и затаскивания тяжёлых железяк, обдирание ржавчины и старой краски, все эти протирания и подметания, а также покраски выполнял экипаж.
Кроме того, знания и практические навыки должны поддерживаться на необходимом уровне. Поэтому также проводились и занятия, и учения, и тренировки. И офицеры, и старшины, и матросы привлекались к выходам в море на плавающих кораблях. Для этих целей в составе бригад ремонтирующихся кораблей всегда находилось 2-3 плавающих учебных корабля, которые не просто обеспечивали практику для личного состава ремонтирующихся кораблей, а делали это попутно, участвуя, как и все боевые корабли, в автономных походах, учениях, выходах на сдачу курсовых задач И поскольку ремонт лодок производился в больших городах-портах, то экипажи находящихся в них ремонтирующихся кораблей, обычно в вечернее и ночное время привлекались к разным погрузочно-разгрузочным работам в этих портах. Мы во Владивостоке разгружали, то суда с хлебом из Аргентины, то с мясом из Австралии. Я уже не говорю о несении нарядов гарнизонной службы, таких, как патрули и караулы. Так что на берегу военному моряку никак не легче, чем в море. В море он хоть выполняет свою работу, привычную, которой он обучен, а на берегу он, как говорится, и повар, и плотник, и прочий работник. И в семью свою офицеры после рабочего дня не придут, потому что нет у них там семей, за редким исключением. Семьи остались в тех базах, откуда корабли на ремонт приходят, или же их жены с детками уехали на этот период далеко вглубь страны к родителям, или не уехали, а так там всё время и живут, поскольку квартирный вопрос у военнослужащих флота всегда был только на стадии разрешения. И, кроме того, немало жён офицеров не могли мириться с участью просто домохозяек. Ведь в тех медвежьих углах на краю света, где базировались лодки их мужей, никакой работы для них, опять же за редким исключением, не было. Так что офицеры-подводники, как бы они этого не хотели, не могли отвыкнуть от холостяцкой жизни. Порой казалось, что это и к лучшему. Так меньше мучиться и офицеру и его семье, уж больно часты расставания. Недаром в чёрном юморе, отражающем флотский быт, существовала такая присказка: «Все живут по закону Ома – восемнадцать часов и дома. А мы живем по закону Бернулли – в 22 пришёл домой, а в 23 нас опять на службу вернули». Так что служба для нас никогда сахаром не была, ни в море, ни на берегу.. Правда, в море даже вроде легче было. Потому что там некогда скучать и некому завидовать. Бывало в ночную темень по тревоге бежим на корабль, а мыслями все ещё дома. Все думаешь, вот опять жена с дочкой одни остаются. Как они там? И вот прибежал на лодку, спустился в её стальное чрево, и сразу команды, доклады, звонки, мигание лампочек на приборах, стук и грохот механизмов и двигателей. Запах соляра. Кругом все свои, привычные голоса и лица.
И ты углубился, и с головой ушёл в свое привычное дело; и всё остальное постепенно отдалилось; и становится вскоре уже каким-то далёким и не совсем реальным, как в увиденном когда-то кинофильме, или в прочитанной когда-то книге. И так мы жили в постоянном преодолении обычных и естественных, человеческих слабостей и эмоций. Сначала с трудом, потом привыкали. Ведь на службу в те времена призывали только здоровых и телом и духом. И выучку и закалку давали на совесть. Поэтому советский военный человек любого ранга не только все эти физические и моральные передряги переживал и преодолевал стойко, но и уйдя потом на гражданку, и там демонстрировал трудолюбие, сообразительность и хорошие организаторские качества. Можно сказать: военная служба в те доперестроечные времена была настоящей школой жизни. Заканчивая расписывания неприкаянностей и неудобиц, присущих тем временам, должен сказать, что всё это нас не угнетало, не пугало и не опечаливало. Несмотря ни на что, жизнь наша протекала в обычном деловом бодром тоне, будь то на пирсах, или в разрезанных и озаряемых сварочными вспышками корпусах, в кубриках, в учебных кабинетах и в спартански скромных каютах. Те, у кого не было семей, коротали свободное время в части в своем дружном, никогда не унывающем коллективе или шли в многочисленные Владивостокские гостеприимные кабаки. Между прочим в этих учреждениях морских офицеров всегда уважали и понимали, верили и никогда не ошибались в их исключительной порядочности. Буквально в двухстах шагах от КПП нашей части был ресторан «Уссури», где любого офицера или группу их, то есть компанию, могли обслужить в долг, для чего у заведующего рестораном велась толстая тетрадь. И не было ни одного случая, чтобы кто-то не рассчитался. Конечно же, физическая нагрузка на берегу была всё же меньше, чем в море, но о моральной я бы так не сказал. По крайней мере, я в тот период успокоенности не ощущал. Моя ответственность за организацию службы и порядка возросла. Убыли на плавающие лодки такие проверенные офицеры как Козлов и Ивановский. На их место пришли другие, ещё не проверенные. Много старшин и матросов до выхода с Камчатки были там демобилизованы, как закончившие службу, а для их замещения нас доукомплектовали там другими, в большинстве своем не лучшего качества, если не сказать большего. Это естественно, в таких случаях всегда стремятся избавиться от худших.
Такая же тенденция продолжалась и здесь. Флагманские специалисты постоянно выискивали наиболее грамотных и дисциплинированных старшин и матросов на прибывших в ремонт лодках и они приказами переводились на постоянный состав лодок бригады, а с них взамен спихивали всех, кого не жалко. Потом убыл командир Свешников, и до прибытия другого командира, его дела принял я. И теперь на наши с Алексеем Ивановичем плечи легли и вся тяжесть и весь почёт. Помнится, когда вышел руководящий документ ПСПЛ (Правила службы на подводных лодках), то там самая первая статья гласила: «Служба на подводных лодках тяжела, но почётна». Наторевшие же в ирониях подводники сразу же её несколько переиначили и говорили так: «Служба на подводных лодках не так тяжела, как почётна». Вот мы и начали почёт огребать, так как на лодке начали падать и дисциплина и организация службы. Что ни неделя, а то и день, то кто-то или напьётся, или на вахте заснёт, или в самоволку сбегает. И этим как раз выделялся недавно прибывший контингент. Вот мы с замполитом и начали почет огребать, он от начпо, а я от комбрига. А меня они оба не возлюбили, так как на одном из партийных собраний я слишком прямо высказался в адрес кадровой работы на соединении. Я сказал, что в традициях партии всегда было принято на трудные участки работы направлять лучших, а тут наоборот, лучших забирают с трудных участков, и вообще это похоже на мародёрство. Реакция была оперативно скорая, буквально за две недели я схлопотал два выговора от комбрига. Конечно, обидно было, но надо было работать, а не нюни распускать.
3.
И вот настал день, когда прибыл, наконец новый командир. Это был Забегая вперед, должен сказать, что это был последний из моих командиров, который оставил в моей памяти глубокий след. И Горбунов, и Китаев, и Свешников, и Кандалинцев были именно те, у кого я многому научился. Они все были разные, друг на друга не похожие. Объединяло их в единую плеяду только одно: они были настоящие, до мозга костей командиры подводных лодок. Это на их примере, под их руководством, благодаря им я сам стал командиром подводной лодки. Я, как губка, впитал в себя их навыки и многие черты их характеров и стал тем, кем был потом, будучи сам командиром. На них у меня и тени нет какой-либо обиды.. Одна только глубокая благодарность. Помню, пришёл я с лодки, а дежурный по команде мне сообщает, что прибыл новый командир, и сейчас он в своей каюте. Я, конечно, пошёл сразу к нему, постучал, получил в ответ: «Войдите» и вошел. У окна стоял высокого роста капитан 3 ранга и курил. Я представился. Он подошёл ко мне, протянул руку, мы поздоровались и он пригласил меня сесть. Наша беседа длилась около получаса. Я ответил на все вопросы, которые касались состояния и хода ремонтных работ, общего положения на лодке, укомплектованности её, состояния дисциплины, организации службы и боевой подготовки. Пришла команда с завода. После того, как она умылась, переоделась и приготовилась к переходу в столовую на обед, я построил в казарме весь экипаж. Вышел командир, я встретил его, отдал рапорт. Командир поздоровался с экипажем, представился, коротко поговорил по делу, разрешил строевому старшине вести команду на обед, а офицеров попросил задержаться. Команда ушла, командир персонально поздоровался с каждым офицером и дал указание им прибыть к нему в 18 часов с рапортами о состоянии дел в боевых частях. На другой день командир полностью вступил в должность, и с моих плеч свалилась тяжёлая ноша.
С самых первых шагов, сделанных на нашей лодке, Кандалинцев приобрел высокое доверие к себе и уважение всего экипажа. Высокий, статный, подтянутый с курчавыми слегка тёмными волосами и резкими чертами лица, будучи немногословным и не улыбчивым, он вовсе не казался угрюмым. Наоборот, он выглядел внимательным и приветливым. Речь простая с окающим выговором, как у настоящего ярославского мужика. У нас с ним сразу сложились деловые доверительные отношения. Он внимательно выслушивал все мои соображения и доводы, касающиеся всего круга службы. Со многими соглашался и одобрял, иногда отвергал, объясняя причины, поправлял, давал советы. Короче говоря, учил уму разуму. Был он для меня и командиром и наставником и, до какой то степени, старшим другом. Он был исключительно корректен со всеми, невзирая на звания и возраст. Никогда никого не разносил на все корки, как это обычно водится, но и не выпускал из поля зрения ни малейшего нарушения порядка службы или дисциплины. В этом направлении мне запомнился один эпизод. Как-то сижу я в каюте, работаю с разными бумагами. Заходит командир что-то сумрачный. – Старпом, – говорит, – подойдите-ка сюда, послушайте, кто это там так эмоционально выступает? И открывает дверь в кубрик Я подошёл, слышу из умывальника доносится голос минёра Горленко. Кого-то он там матом кроет. Потом выходит этот Горленко, раскрасневшийся от возмущения, а командир ему: ну-ка, зайди сюда, дорогой, доложи кто это вас так рассердил? Тот подходит, полный смущения. Докладывает, что торпедист 7-го отсека работал с торпедным аппаратом, ушёл на перекур, а заднюю крышку аппарата оставил открытой, да и переноску включённой оставил. Вот он его и разносил за это сейчас. – Ну, это большое нарушение, – говорит командир. – За такое нужно строго наказывать. Вы его будете наказывать? – Так точно, товарищ командир, – Горленко отвечает, – конечно накажу. – А как вы его думаете наказать? – Три наряда вне очереди объявлю. – Ну, за такой проступок это мягкое наказание, – продолжает командир. – Только вы его теперь вообще никак наказывать не должны. Вы его уже наказали. Одна соответствует выговору, а вы его там не меньше десяти раз обматерили, то есть не менее десяти выговоров сразу объявили.
Вот я вас сейчас ни разу не обматерил, так что имею полное право объявить вам взыскание за злостное искажение дисциплинарной практики. Но пока воздержусь. Будем считать, что вы поняли и осознали свой проступок и больше так распускаться не будете. Но если ещё раз замечу подобное, вот тогда накажу по всей строгости. Вообще, разнёс он минера так, что тот стоял красный как рак; казалось, что вот-вот уши задымятся. Причём ни разу не повысил голоса. И в довершение посоветовал извиниться перед матросом, мол, погорячился. И объяснить ему, к чему может привести оставление торпедного аппарата с открытой крышкой и включенного электроприбора без присмотра. А ещё Кандалинцев был большой дипломат. Во время ремонта лодок, да и других кораблей, ведущие строители всегда стремятся диктовать свою волю командованию кораблей. Им выгодно затягивать ремонт и завышать показатели выполнения плана. Они стремятся всеми способами заполучить подпись в ремонтной ведомости под каким-нибудь пунктом до завершения работы по нему, обещая потом наверстать отставание или сделать что-нибудь сверх плана, и, как правило, добившись своего, об обещанном забывают. Потом всякий раз им или спирт нужен, или выделение матросов на какую-нибудь не предусмотренную планом работу. Ругаться же командиру корабля с заводом было всегда не с руки, так как завод всегда оказывался хозяином положения. Так вот, Кандалинцев без всякого обострения обстановки, поддерживая с строителем дружеские отношения, ухитрился всего этого избежать и поддерживать ход работ в нужном русле. Организовано это было довольно просто. Однажды он мне сказал: «Старпом, я буду обещать строителю всё, что он попросит, а выполнение этих обещаний переадресовывать на тебя. А ты ничего из обещанного старайся не выполнять, тяни время, находи всякие причины, выдвигай дополнительные условия. В общем проявляй находчивость».
И началась Командир обещает, строитель обращается ко мне, я же всячески уклоняюсь, проявляю дерзкую неисполнительность, и строитель оставшись с носом идёт жаловаться на меня командиру. Командир мечет громы и молнии в мой адрес и заверяет строителя, что круто со мной разберётся. И так продолжается эта театральная постановка, похожая на сказку про белого бычка. Только через пару месяцев строитель сообразил, что его нагло водят за нос. Сначала он страшно осерчал, даже разгневался, а вернее – пришел в ярость. А потом проникся к нам уважением, увидев, что его первый раз в жизни так провели. А когда инцидент был завершён за столом дружбы в ресторане «Уссури», у нас с ним сложились весьма хорошие отношения, и впредь работа шла на принципах порядочности. Ещё Кандалинцев не был сторонником плодить много взысканий на корабле. Он говорил: взыскания тоже имеют критическую массу, превысив которую, теряют смысл и действенность. К ним привыкают и не замечают, как тиканье часов. И вообще количество поощрений должно превышать количество взысканий. Служба на лодке уже сама по себе подлежит поощрению. Если подводник ступил на трап лодки и не повернул назад, не убежал без оглядки, а смело спустился в её отсеки, то этим уже заработал один процент благодарности. А когда он сходил на лодку сто раз, то уже достоин стопроцентного поощрения. Он говорил, что наказать человека проще, чем добиться от него не делать того, за что наказывают. Он тоже наказывал, но редко, и это было тогда, когда он был убеждён, что проступок совершен не по незнанию или непониманию, а вопреки им. Следуя общеизвестному принципу – доводить практическую отработку каждого члена экипажа до автоматизма, он так же требовал, чтобы при этом каждый понимал смысл своих действий. Вот такой был мой новый командир Кандалинцев Виталий Александрович. Я был рад, что судьба в моей дальней дороге дала мне такого попутчика и наставника, и с новыми силами двинулся по ней дальше в неведомое, но, как я нисколько не сомневаясь, думал, в светлое, правильное и интересное будущее.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
