Но учиться я не хотел (ведь я - боевой морской волк), я хотел воевать и снова стал пробираться на запад, к линии фронта. В городе Винницы обратился в военкомат с просьбой о зачислении в армию, меня обнадёжили. В марте 1945 года в возрасте 17 лет я был призван в ряды Военно-морского флота. Службу, вернее, курс молодого краснофлотца проходил в Московском флотском экипаже, расположенном в Химках, под Москвой.
На всю жизнь мне запомнился дождливый день 24 июня - Мы - молодые матросы обеспечивали порядок в городе, а затем прошли по Красной площади, приветствуя руководство страны. Вечером, растянувшись большой цепью по берегу Москвы-реки в районе Парка Культуры, салютовали из ракетниц. Мне было 17 лет, но в то время, участвуя в салюте Победы, я чувствовал, что в каждом залпе есть и моя частичка души, моя мальчишеская битва с врагом...
Лебедев Анатолий
Пахомов Игорь Николаевич
В подготовке настоящих воспоминаний оказал помощь Науменко Антон Андреевич, студент 1-го курса Профессионального училища №5 г. Москвы. Июнь 2003 г.
Родился в 1928 г. Бывший юнга Черноморского флота. Во флот я попал в 13 лет из беспризорников. В боевых действиях участвовал с 1942г. по 1945г. Награждён двумя орденами Красного Знамени за № 212397 и № 212398. Эти ордена я получил за участие в десантных операциях на Дунае в составе Сулинской бригады бронекатеров. В обычные дни я был коком, а в бою находился у башенного пулемёта ДШК вторым номером. В декабре 1944 г. в Югославии мы высадили очередной десант, прямо в г. Вуковар. Мы ходили вдоль берега и отвлекали огонь на себя, а потом подавляли огневые точки немцев орудийным и пулемётным огнём. На день мы укрылись у маленькой речушки, напротив города, и помогали десанту орудийным огнём. В полдень мимо нас промчался бронекатер и не вернулся. Нас послали к нему на выручку. Я сидел в это время на камбузе, но, поскольку наверху было тихо, я чтобы не терять время, вылез на палубу набрать картошки. Слева увидел наш БК, который стоял, приткнувшись к берегу. В рубке и в корпусе обнаружил две пробоины, на палубе лежали три трупа. Наш катер стал разворачиваться в обратную сторону, и тут раздался сильный взрыв. Снаряд попал в рубку, из пробоины брызнула кровавая масса с волосами. Я замер. Катер на полном ходу врезался в затопленный сосновый лес, почти по самую корму. Мотор заглох. Орудийную башню заклинило деревьями. Опомнившись, я побежал к рубке и открыл дверь. На полу лежала большая куча из кусков мяса, рук, ног, и... она шевелилась и ругалась матом. Потом из кучи вылез командир лейтенант Честнов и направился в свою каюту. У него был выбит глаз и ранена рука. Затем поднялся рулевой Иван, у него был также выбит глаз, оторванная у кисти рука висела на коже. У пулемётчика Виктора Несветая одна нога была перебита в двух местах, а вторая оторвана у щиколотки. Сигнальщика Славку разорвало на куски и разбросало по всей палубе. Я побежал к радисту Чугунову, чтобы он передал в дивизион сигнал «SOS», в это время второй снаряд попал в пулемёт и его разнесло вместе с пулемётчиком. Мы были в пяти метрах от взрыва.
Радисту осколок попал между глаз и в колено, моториста ранило в ногу. А мне большой осколок пробил телогрейку от руки до локтя и слегка задел кожу. Немцы ударили из пулемета, и мы все укрылись в новом кубрике. Я взял автомат и спрятался за орудийную башню, а Несвестай остался в рубке, он стал кричать и звать на помощь. Я не выдержал, выскочил из укрытия. Несвестая я вытащил из рубки и спустился в кубрик, чтобы узнать, что делать дальше. В этот миг третий снаряд попал в башню на рубке, и она разлетелась на части. Там, где я только что лежал, валялись куски. Было ясно, что оставаться на катере больше нельзя, но и раненых под таким огнём вынести невозможно. «Надо уходить», — сказал командир, но кому-то придётся остаться с ранеными. Все молчали, ждали приказа, кому остаться. Командир задумался, а потом повернулся ко мне и спросил: «Игорь, ты останешься»? Я сказал: «Останусь», — и команда покинула катер под пулемётным огнём. Со мной осталось три тяжело раненных матроса, но поскольку их конечности были оторваны не совсем, а висели на коже, перевязать их было невозможно. Чтобы остановить кровь, им были наложены жгуты, но кровь всё равно сочилась из вены, поэтому им всё время хотелось пить. Сначала я выскакивал на палубу и черпал воду кружкой за бортом, но потом, когда очередная пулемётная очередь прошивала борт у моих ног, я придумал способ черпать воду через иллюминатор. Но выскакивать наверх всё равно приходилось. Немецкие танки ходили на том берегу, а раненым казалось, что это идут наши катера. Немцы, конечно, заметили, что на катере остались люди. Стали кричать нам, и я подумал, что они решили взять нас в плен. Тем более, что они перестали бить прямой наводкой. Чтобы нас добить, достаточно было одного снаряда в борт, ведь катер был забит боеприпаса-ми и авиационным бензином. Я зарядил два автомата, кроме того, у нас был целый ящик гранат. Я вставил запалы и разложил их по всему катеру. Сдаваться я не собирался. Потом немцы решили добить нас минами. Через каждые две — три минуты к нам летела мина. Мы слышали, как она летит, и гадали, попадёт или нет, но большинство мин взрывалось в кроне деревьев, и только к вечеру мины стали пробивать крону и ложились у самого борта. Когда стемнело, Иван заметил, что Виктор перестал стонать. Я посветил спичкой и увидел, что он умер — не выдержал боли и сорвал жгуты. Раненых это сильно взволновало, и решили уходить. Но Иван уже не мог передвигаться по трапу. Тогда стали упрашивать Володю идти за помощью, ему стало, легче, и он мог передвигаться. Мы думали, за лесом будет твёрдая земля, но оказалось, что мы на острове и Володя в темноте заблудился. Вскоре я услышал шум мотора и увидел проходящий мимо нас катер. Я стал кричать. Мой крик услышал Володя и пошёл на голос. Как только подошёл, мы стали вытаскивать Ивана и Володю. Володя очень ослаб в ледяной воде — на дворе был конец декабря.
В штабе Сулинской бригады бронекатеров, я рассказал, что мы там пережили, и командование решило наградить меня орденом Ленина, но потом выяснилось, что его стали давать только вместе с золотой звездой Героя, поэтому меня наградили орденом Красного Знамени. Меня оставляли в штабе, но я упорно просился на катер, и меня направили на БК-232 к лейтенанту Чекадонову. Там не было пулеметчика, и до прихода штатного матроса мне доверили пулемёт. В это время мне было уже 16 лет. Но вот настало время идти на высадку десанта в тыл к немцам. Это было под г. Исторгом в Венгрии. К нам пришёл комбриг, чтобы пожелать нам удачи. Первым делом он спросил у командира: «Как у нас с личным составом»? Командир ответил: «Всё в порядке, только нет пулемётчика, но за него юнга Пахомов». «Этого юнгу я хорошо знаю», — сказал комбриг, а потом спросил у меня, умею ли я стрелять. Я ответил, что умею. «Ну, тогда пальни в горы». Я развернул пулемёт и открыл огонь. Слышу, он кричит: «Хватит! Хватит!» — обрадовался. Потом повернулся к командиру, махнул рукой и сказал: «Годится». Так я и стал штатным пулеметчиком. Хотя потом пришёл матрос и хотел занять моё место. Но я, прикрываясь именем комбрига, всё же отстоял свой пулемет. На этом катере я участвовал во многих операциях. Попадал на минное поле, и на моих глазах взорвался катер, шедший за нами. Ясно, что мы уже на минах. Было очень неуютно. На этом катере погибло только три человека, те кто был внутри катера. Остальных снесло за борт, и они были спасены. Однажды на нашем катере закончился бензин, и мы пошли на заправку. По дороге заглох мотор, и нас понесло на висящее над водой дерево. Мой пулемёт мог врезаться в него. Я побежал, чтобы развернуть его в другую сторону, но в это время ствол пулемета коснулся дерева, развернулся и выбросил меня за борт в ледяную воду, на на шее у меня был компресс. Я прихватил ангину. Компресс намок и так сдавил мне шею, что я не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть. На мне телогрейка, тёплые штаны, шапка и сапоги. Всё это намокло и тянуло на дно. Я уже почти терял сознание, когда ноги коснулись дна. Руки освободились, и я смог отжать бинт. Потом на ледяном ветру пришлось выжать одежду, а катер мой в это время сумел завести мотор и ушёл на заправку. Никто и не заметил, что я за бортом. Через час за мной пришёл другой катер. Меня переодели и дали выпить полкружки спирта. К моему удивлению, я не только не схватил воспаление лёгких, но и даже не чихнул. Вскоре мы потеряли командира и рулевого — они были тяжело ранены. К нам пришёл другой командир.
В другой операции были убиты командир дивизиона капитан-лейтенант Савицкий, командир десанта майор Мартынов и рулевой. Несмотря на потери, мы продвигались вперёд и 10-го апреля подошли к окраине Вены, а 11-го апреля пять бронекатеров приняли на борт десант и на полном ходу ворвались в Вену. Нам предстояло захватить Имперский мост. Немцы, конечно, не ожидали, что средь белого дня мы пойдём на штурм моста, тем более, что оба берега были у немцев. На двух первых катерах были десантники по 50 человек на каждом и три Бк в прикрытии. Наш катер шёл предпоследним. Вскоре у нас вышел из строя второй пулемет, и пришлось вести огонь одному. Несмотря на сильный огонь немцев, мы прорвались к мосту и высадили десант. Мост был уже заминирован, но десантники успели обрезать провода, и мост был спасён. У меня стали застревать от перегрева гильзы в стволе, приходилось выскакивать и выбивать шомполом. Когда мы почти выходили из боя, был подбит последний катер, пришлось вернуться назад и взять его на буксир. В этой операции были подбиты два катера, два человека убито и четверо ранено. В эту операцию нас вёл командир отряда Семён Клонавский. Эта была самая дерзкая операция. Многие стали Героями. Только исполнителя С.И.Клоновского обошли, и это несмотря на то, что на середине дороги ему пришла радиограмма повернуть назад, но он взял на себя всю ответственность и успешно провёл операцию. Впрочем, авторов этой радиограммы не нашлось, так что командир отряда и юнга получили одинаковые награды. По ордену Красного Знамени. После победы я на трофейных катерах тралил мины. На этих минах четыре катера подорвались. Один во время войны, а три уже после войны. В 1945 г. я окончил учебный отряд и плавал на Балтике, на тральщиках уже матросом ещё четыре года. В 1950 г. специальным указом был демобилизован.
Чистяков Борис Иванович
В конце минувшего месяца ушел в последнее плавание по морю жизни замечательный человек - Борис Иванович Чистяков. Юнга Великой Отечественной войны с легендарного североморского гвардейского эсминца "Гремящий" службу на боевых кораблях совмещал с учебой. Уже после войны, в начале 1970-х годов, Борис Иванович оказывал помощь населению Северного Вьетнама, защищая его от варварских бомбардировок авиации США. В отставку Борис Иванович вышел с двумя вузовскими дипломами. Поселился в Новосибирске, где до последнего времени возглавлял областной комитет ветеранов войн и военной службы, имея звание капитана первого ранга. Зная Чистякова как близкого мне человека, я написал о нем документальную повесть под названием "На крутой волне", короткий отрывок из которой и предлагаю вашему вниманию. Шестнадцатилетний юнга, радист Чистяков участвовал во всех весенних и летних боевых походах "Гремящего". В конце августа 1942 года его вызвал к себе замполит эсминца капитан 3-го ранга Н. Старостин и сказал: - Борис, ты должен учиться в школе. - Но я не хочу уходить с корабля, - запротестовал Чистяков, испугавшись, что его могут списать на берег. - Ты останешься на нем, - успокоил замполит. - Только в дни занятий мы будем освобождать тебя от выходов в море. Так вот с 1 сентября после годичного перерыва в учебе (в связи с началом войны и переменой места жительства) Борис пошел в восьмой класс вечерней школы в г. Полярном при Доме флота для военной молодежи. Передвигавшийся на больших скоростях эсминец "Гремящий" быстро сжигал топливо в турбинах, отчего не мог долго находиться в море и через 18-20 часов вынужден был возвращаться в Полярный. Вот и получалось, что сутки Борис проводил в походе на корабле, а сутки - в городе на плавбазе.
Полярный, где была в те годы главная база Северного флота, располагался в распадке между сопок, на берегах хорошо защищенной со всех сторон глубоководной бухты Екатерининской. По береговой линии вдоль города тянулись бетонированные причалы для стоянки кораблей. В противоположном конце бухты была стоянка бригады подводных лодок с плавбазой "Печера". Борис частенько приходил смотреть, как встречают субмарины, возвращающиеся из боевых походов. При входе в бухту из Баренцева моря подлодки давали столько орудийных залпов, сколько за время похода потопили кораблей противника. Для победителей играл оркестр, было весело и оживленно. Учеба Борису давалась легко. Получал он "четверки" и "пятерки". Но однажды пропустил уроки, о чем рядом с хорошей отметкой появилась запись в дневнике. Учительница написала замечание таким мелким почерком, что сам Чистяков по своей мальчишеской беспечности его и не заметил. Но замполит Старостин, всегда дотошно проверявший дневник юнги, сразу увидел. Обычно спокойный, уравновешенный, на этот раз Николай Иванович взорвался: - Ты почему так халатно относишься к учебе?! - строго вопрошал он, поставив Бориса на ковер в своей каюте. - За такой проступок стоило бы дать тебе ремня, хоть это и не положено по Уставу корабельной службы! Разве мы для того тебя освобождаем от боевых походов в море, чтобы ты прогуливал школу?! Забыл, в какое время живем?! Ведь идет война, решается судьба Родины! Ну, скажи, где ты был во время прогула? - Кино смотрел.
- Ну что ж, фильм этот хороший, нужный, - сбавил тон и подобрел Николай Иванович. - Такие фильмы надо смотреть, но только не за счет прогулов в школе. Иди и помни об этом! После того случая Борис никогда больше не прогуливал занятий. Относился к ним со всей серьезностью. В марте 43-го года за героизм и отвагу в боях с фашистами на коммуникациях Северного флота эсминцу "Гремящий" было присвоено звание гвардейского корабля. И на бескозырке юнги Бориса Чистякова появилась символизирующая это высокое звание оранжевая (как пламя орудийных залпов) с черными полосками (пороховой дым) ленточка, на которой золотом горела надпись - "Гремящий". Надевая эту бескозырку набекрень, как носил легендарный матрос Железняков, Борис думал: "Эх, как здорово было бы, если бы сейчас бывшие гражданские его одноклассники и особенно одноклассницы увидели, каким стал он, их Борька Чистя…". За время войны эсминец прошел 59850 миль (более ста тысяч километров) и выполнил 90 боевых заданий; в конвоях охранял от врага переход десятков союзных и отечественных караванов транспортных судов с оборонными грузами; отразил 112 налетов авиации, сбил 14 и повредил 23 самолета противника; потопил одну и повредил две гитлеровские подлодки; 11 раз поддерживал своим артиллерийским огнем наступление наших сухопутных войск и высадку десантов. За эти подвиги командиру "Гремящего" капитану второго ранга в конце войны было присвоено звание Героя Советского Союза. Бориса Чистякова к тому времени на эсминце уже не было. Весной 44-го года его перевели на Балтику. А перед отправкой Борису пришлось досрочно сдавать экзамены за девятый класс. Сдавать без отрыва от своей боевой флотской службы…
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Срочная служба. Чехословакия. 1969 год. Служу радистом 2-й минометной батареи в/ч 35057-К. Казарменное помещение – бывший рыцарский замок на окраине г. Млада– Болеслав (40 км от Праги). Красота! В казарме, правда, мало жили, в основном в лесу, в палатках летом и зимой. Или на колесах в движении, очаги контрреволюции погашать. Это тогда так нам говорили, а сейчас оказывается, мы демократию душили!? Однажды зимой сыграли очередную тревогу рано утром, впрыгнули мы в машины и вперед. Я всегда в кузов брал с собой матрас – положишь в носу кузова ГАЗ-66 на сиденье, с одной стороны борт, с другой бочка с бензином – как в купе, и тепло еще. В районе сосредоточения нас покормили каким-то неизвестным продуктом из походной кухни, похожим на картошку урожая 1913 года. Снова на машины и – вперед. Я уже наловчился даже спать на ходу. А что? Наушники радиостанции на уши – ничего не слышу, шапку на лоб, шинель да еще одеяло на себя, и спится на матрасе будь здоров. Просыпаюсь от какого-то странного запаха. Не открывая глаз, принюхался. Пахнет Открываю глаза и вижу перед собой на расстоянии вытянутой руки голую задницу Толика Никифорова на каске. Присматриваюсь дальше и вижу картину: кузов ГАЗ-66, а в нем сидит семь человек взвода управления минометной батареи, и все, как один, голыми задницами на солдатских касках. Только расхохотался до коликов, как почувствовал первые позывы к походу в туалет, которые начали усиливаться. На автомате пытаюсь вырвать каску у Анатолия. Он кричит: «Не хватай – убью! Я еще не закончил, свою бери». Он двумя своими руками держит каску под попой, а я пытаюсь своими руками ее забрать. В это время машина останавливается, вылетаю пулей из кузова, на ходу снимаю брюки и усаживаюсь под первым же кустом. Рай! Благодать! Сделал дело и вижу всю минометную батарею вместе с командиром и командиром взвода управления, гадящими дружно! Полсотни человек в один присест! Больше в жизни своей такого не встречал. И здесь ларчик просто открылся: как известно, о внезапной тревоге знают все и вся за трое–двое суток до ее начала. Повара пронюхали о ней раньше и, чтобы не мудохаться в пути, сварили кашу в расположении полка. Тревогу отменили, сыграли ее внезапно через полторы недели, а кашу они не выбрасывали (сэкономили, блин!), разогрели в районе сосредоточения и скормили ее нам. Голодный воин все сожрет!
Два месяца нас дразнили «Обосравшаяся 2-я минометная», пока такую же штуку не учудили с мотострелками во время очередной «внезапной тревоги». Тогда только отстали от нас.
Подготы — что за люди такие. Особенности подготской эволюции. Для чего вам и нам «Перископ-калейдоскоп».
Подготы-Первобалты,... Это сочетание уводит к границам эры, в какие-то первые века. Попробуем разобраться.
Заглянем в энциклопедию (БСЭ): вестготы, остготы... о подготах ни слова. Быть может, найдем сведения о стране, где обитали подготы? Заглянем в географические атласы и справочники: Панама, Папуа, Поднебесная Империя... нет Подготии! Обратимся к узкоспециальной литературе: «Информационное сообщение для участников и заочников юбилейной встречи выпускников ЛВМПУ и 1-го БВВМУ 53». Есть! Нашли на стр.25: Подготы — исторически сложившаяся общность однокашников, данная нам в ощущение. Подготия — колыбель подготов. Подгот — категория не административная, а морально-психологическая. Подгот в узком смысле — воспитанник Подготии, в широком смысле — имя нарицательное. В подготы зачисляют (и отчисляют из них) не приказом, а общественным мнением. Ты подгот, если сам себя считаешь подготом и подготы считают тебя подготом. Ты подгот, если подпадаешь под нравственные критерии, изложенные в программном произведении Вл. Гущина «Хвала подготам».
Ты подгот, если готов вслед за великим со всей искренностью произнести:
«Друзья мои, прекрасен наш союз! Он как душа неразделим и вечен...»
Закон ассимиляции: нахимовцы, фрунзаки и другие хорошие люди, попав в стан подготов, ассимилируются и становятся подготами. Закон обратной силы не имеет: подгот — всегда подгот! Вот теперь, когда главное определилось, можно обратиться и к историко-технологическим деталям.
Перед войной, в 1940 г., в стране была создана сеть специальных военных школ — морских, летных, артиллерийских, где наряду с общеобразовательными дисциплинами (8-10 классы) изучалась та или иная военная техника. В воздухе пахло войной, срочно требовались квалифицированные офицерские кадры. Окончивших спецшколу должны были без экзаменов принимать в высшие военные училища соответствующего профиля. Система была задумана хорошо, она продолжала действовать и во время войны, хотя и с некоторыми коррективами в сторону ускорения, упрощения. В 1943 г. по инициативе Главкома ВМФ Н.Г.Кузнецова, стремившегося восполнить потери, причиненные флоту войной, морские спецшколы были реорганизованы в военно-морские подготовительные училища с трехгодичным обучением, с казарменным проживанием, жесткой дисциплиной и более широкой программой теоретической и практической подготовки школьников-старшеклассников. В созданные тогда же нахимовские и суворовские училища принимали младших школьников, в основном детей, оставшихся без родителей Первая «подготия» появилась в Баку в 1943 г., а в 1944 было уже несколько подготовительных училищ: Ленинградское, Бакинское, Владивостокское и Горьковское (в 1947 г. реорганизованное в Саратовское).
Здание, которое занимало подготовительное училище
Ленинградское училище (ЛВМПУ) вобрало в себя старшеклассников из двух спецшкол — Ленинградской, эвакуированной в Сибирь, в поселок Тара, и Московской, эвакуированной в Ново-Куйбышев. ЛВМПУ обосновалось неподалеку от Балтийского вокзала, в Приютском переулке. До революции в этом доме находился приют принца Ольденбургского — человека весьма щедрого на всякого рода благотворительность; в 1930-е годы здесь размещалась перед войной был Дом пионеров, во время войны — госпиталь. В 1944 г. полуразрушенное здание требовало капитального ремонта, и первые подготы в большинстве своем обитали не в нем, а на учебном корабле и в училище имени Фрунзе.
Построение на плацу. 1949 г.
Начальником ЛВМПУ был Н.Ю.Авраамов. Его сменили К.М.Кузнецов, затем Б.В.Никитин.
Подготам периода 1944-1946 гг. досталось немало строительных и хозяйственных работ по приведению здания и территории в состояние, пригодное для учебы и жизни. Подготы последнего набора (1947 г.) уже не застали былой разрухи, но кое-какие хозработенки выпали и на их долю. Последним этот набор стал потому, что в 1948 г. на базе ЛВМПУ было создано I БВВМУ — Первое Балтийское высшее военно-морское училище. Через четыре года оно стало училищем подводного плавания, а еще через несколько лет было переименовано в училище имени Ленинского комсомола.
Разобравшись с вопросами историческими, коснемся проблем эволюционных.
Подготы, где бы они ни учились, несомненно принадлежат к одному биологическому виду — гомоподготикус. (Подгот подгота видит издалека, подгот подготу глаз не выклюнет — и т.д.). Однако огромная протяженность ареала и многообразие климатических зон с неизбежностью, отмеченной еще Чарльзом Дарвиным, привели к делению вида на несколько подвидов: подгот-каспийский, подгот-дальневосточный, подгот-ленинградский и др. (В юбилейный год подготы всех подвидов регулярно встречаются на «Авроре», планируя провести в сентябре всеподготский слет, посвященный 300-летию Флота и 50-летию Подготии). Всеподготское движение возглавляет, реализуя наследственные гены, Георгий Авраамов, старший научный сотрудник филиала Центрального военно-морского музея на «Авроре», ленинградский подгот выпуска 1946 г., сын легендарного Николая Юльевича Авраамова. (в следующем сообщении расскажем о династии Авраамовых) Три популяции подгота-ленинградского (наборы 1945-1947 гг.) по счастливому стечению обстоятельств, стабилизировавших среду обитания, обрели, подобно австралийскому континенту, собственный путь эволюционного развития. Особи каждой из этих популяций были неразлучны в течение трех лет в Подготии и четырех в Первом Балтийском! (Вот их-то мы и называем подготами-первобалтами). Арифметика, вроде бы, простая: 3+4 равняется семи «календарным». Но «подготские годы» — это годы формирования личности, годы рождения дружбы, а потому каждый из них следовало бы считать за два!
Памятная доска Министерства ВС СССР, врученная училищу в первый день занятий 1 октября 1948 года
Именно поэтому для подготов-первобалтов особенно дороги воспоминания о «чудильнике» — так называли мы (да простят нас Бог и Главком) родное училище. Это и привело к созданию сборника «Перископ-Калейдоскоп». Перископ — потому, что вынырнув из глубин времени, он всматривается в прошлое. Калейдоскоп — потому, что из многоцветных и разноразмерных эпизодиков он пытается создать нечто целостное и гармоничное.
В сборнике участвуют все три подготско-первобалтские популяции, но мы не отмечаем, за исключением особых случаев, к какой именно относится тот или иной автор: однокашники и так знают, да это и не имеет значения, ибо словами Киплинга: «Мы одной крови, ты и я...». Некоторое доминирование материалов из архива оргкомитета «1946-1953» (2-й выпуск I БВВМУ) обусловлено всего лишь легкодоступностью для составителей и ничем более. По технологическим и оргфинансовым причинам сборник издается в виде двух книжек: «Выпуск 1» — Подготы-Первобалты о времени и о себе; «Выпуск 2» — Стиховые творения Подготов-Первобалтов. Придирчивый критик не найдет в ней, быть может, шедевров мирового уровня, но культурная значимость стиховых творений, созданных разными подготами в разные времена, сомнению не подлежит. Как мы предполагаем, именно в связи с выходом в свет нашего сборника академик Д.С.Лихачев сказал: «Культура представляет главный смысл и главную ценность существования как отдельных народов и малых этносов, так и государств. Вне культуры самостоятельное существование их лишается смысла». Подготов Дмитрий Сергеевич относит, скорей всего, к числу малых этносов. Вторая, поэтическая часть сборника существенно расширяет круг читателей «Перископа». Помимо ветеранов, для коих важны воспоминания, и флотской молодежи, которая найдет в сборнике ценные рекомендации, в «Перископ» непременно заглянут, и не без пользы для себя, юные читатели и читательницы из числа задумывающихся «а не связать ли жизнь с Флотом?..»
Отметим, что вторая книга — отнюдь не полное собрание сочинений и даже не «избранное». Публикуем то, что под руку попало, без ведома авторов, опираясь в правовом отношении на общеизвестный в наших кругах Принцип Завгороднего: «Все, что принадлежит моим однокашникам, принадлежит и мне». Мы неоднократно обращались и к массам, и персонально к корифеям подготского пера с просьбой прислать что-нибудь для сборника, но прислали не все и не всё: у пенсионного подгота появилась заслуженная леность, к тому же наши авторы отчетливо понимали — гонораров им не видать. Титанические труды составителей тоже не будут оплачены ничем, кроме признательности сокурсников... Итак, за чтение, и перед вами откроется дверь в страну Подготию...
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Начало 1980-х. Санаторий «Подмосковье». Отдыхаем после очередной автономки. Природа хороша, слов нет. В лесу в то время водились вепри (дикие кабаны), и вокруг санатория были горы земли, вырытой ими, и лежащие сломанные деревья, подрытые ими же.
Продолжив отдых вечером в близлежащей деревне Паведники, оставшись на ночь, утром с Толей Елисеевым (старшина команды электриков, песня «размером семь на восемь» – это о нем) возвращаемся в номер. Анатолий, увидев разрытую землю и поваленные деревья, спрашивает у меня: «А это, Николаевич, кто сделал?». На что я не преминул ответить: «Да ты, Толик, вчера еще, когда шли в деревню». Сел он на пенек и сказал: «Все, Николаевич, мне больше не наливай, а то еще что-нибудь разрушу». В автономках я втихаря пришивал на РБ Анатолия боевой номер «Пидарюга» (это было его любимое выражение). Ходил он с таким БН недели полторы, не замечая и недоумевая, почему все смеются, когда кто-нибудь попадается навстречу.
Годок Флота Российского
Представителю особого отдела КГБ пришивал бирку «Старшина команды СМЕРШ». Этого товарища хватало на пять дней.
Если продолжить описание второго года моей службы старпомом без перерыва, то читатель устанет от неинтересного ему перечисления разных выходов в море, тем более, что на мели мы больше не садились. Затевая свои воспоминания, больше всего мне не хотелось, чтобы канули в пропасть забвения знакомые мне по морской службе интереснейшие люди нашего времени. И наш тогдашний комбриг – Сергей Григорьевич Егоров – безусловно относится к их числу. Думается, что читатель не пожалеет времени, потраченного на знакомство с этим человеком. Сергея Григорьевича я достаточно хорошо знал ещё по совместной службе в бригаде «малышей». А к описываемому времени с малыми перерывами уже третий год находился под его командой. О жёстком характере и незаурядной воле комбрига я уже упоминал. Но только двумя качествами характеристика этого образцового офицера, конечно, не исчерпывается. Мысленно я всегда «проводил линию» от Сергея Григорьевича к его тёзке – нашему главкому С.Г.Горшкову и ещё дальше – к маршалу Жукову. Но, естественно, большие военачальники близко мне не были знакомы, о них я могу ограниченно судить по делам (а «почерк» хорошо прослеживался даже на уровне моего служебного положения), ну и по литературным источникам. Но комбриг несколько лет был почти постоянно у меня перед глазами, и на этом основании я берусь за его изображение. Как и все офицеры его возраста, Егоров был участником Войны. Сам он об этом никогда не говорил, но я думаю, что, скорее всего, – в роли командира боевой части на подводных лодках Черноморского флота. Как и во всяком истовом морском служаке (а то, что он таковым был, ни у кого не возникало сомнения), в комбриге было что-то от Нахимова, правда, без легендарной доброты знаменитого адмирала. В Находке ему за глаза дали кличку «Карась»: он внешне походил на актёра, играющего роль Карасика в фильме «Вратарь республики». Кличка не очень уважительная, и, по-моему, – не совсем справедливая.
С.Г.Егоров. Бухта Конюшкова. Май 1957 года.
Сочинил ее, скорее всего, «фрукт», вроде нашего «Махно», пострадавший от крутого начальника штаба. Но в кличках всегда что-то есть, и поэтому я решился её воспроизвести для полноты исходного материала. Однажды, во время построения бригады на плацу к группе начальства подошел командированный к нам по какому-то делу интендантский капитан и по уставу спросил, кто здесь капитан 1 ранга Карасёв. Момент получился нехороший. Однако, после тягостной для всех минуты, Егоров спокойно выслушал интенданта. Сергей Григорьевич никогда ничего не говорил о своих домашних делах, только однажды во время полуторамесячного плавания под водой, то есть – совместного пребывания взаперти в тесном замкнутом пространстве, я услышал от него естественно произнесённую фразу: «Жена доложила мне, что порвался сапог», конечно, имелся ввиду ботинок, но всё равно. После этой фразы на данную тему я больше рассуждать не буду. Одетый в тщательно приготовленную форму со специально изготовленными фуражкой и знаками различия комбриг появлялся на службе спозаранку и убывал с неё затемно. Это «на берегу». А в море, почти в любой мороз он выходил в той же фуражке, если и спал, то на свободном месте в кают-компании (на коротких выходах – сидя), и никогда не «вытеснял» командира из каюты, как это делали другие начальники. Подводное дело он знал досконально, и я не могу припомнить отступлений от требований множества наших руководств, пока он был начальником штаба и командиром бригады. Заметим, что и «провальных» случаев ни с кем за это время не было. Приказы командования были для него именно приказами. Мне кажется, что командовать бригадой самых современных тогда лодок, а также наводить в ней должный порядок, Егорова назначили вовсе не случайно. И когда под его командой нас переместили на фактически не оборудованную базу в бухте Конюшкова, мне подумалось, что с подобной решительностью Жуков выполнял приказы о взятии Зееловских высот (извиняюсь перед читателем за несоизмеримые масштабы сравнения). Во время уже упомянутого полуторамесячного плавания я на вахте часто слушал радио с помощью приёмника радиопеленгатора, под РДП на него можно принимать сигналы радиовещательных станций. Первым услышав сообщения о вытеснении группы Молотова и Маленкова из советского руководства, я доложил об этом начальству, и потом мы специально прослушали на связном приёмнике и записали полный текст длинного официального сообщения. Большинство из нас (молодых), конечно, с интересом отнеслось к важному событию. Но в реакции комбрига запомнился элемент и более глубоких раздумий: уходила его эпоха. В конце 1957 года я уехал на учёбу, и больше с Сергеем Григорьевичем мне плавать не довелось. Он успешно продвигался по службе и получил ответственный пост командира отдельной бригады, базирующейся в Албании.
Поговаривали, что и Егоров испытывали взаимные симпатии. Как это не раз бывало на Руси, адмиралом наш бывший комбриг стал не без вмешательства анекдотических случайностей. Во время государственного визита президента Эйзенхауэра в Италию (он прибывал туда на борту крейсера «Де-Мойн»), одна из наших лодок («С-360») не удержалась на глубине и была обнаружена американцами. Последовал дипломатический скандал с обменом нотами, и Егорова вызвали в Москву для неприятных объяснений. Но бумаги, связанные с происшествием, попали на стол к Хрущёву. Импульсивный первый секретарь выразил удовлетворение, что американцы «испугались», а также мимоходом спросил, почему бригадой командует «полковник». После этого флотское начальство вынуждено было вместо «фитиля» присваивать виновнику адмиральское звание. Однако скоро в удалённую бригаду прибыла инспекция (тогда руководил этим делом возвращённый из Польши Рокоссовский), и комбрига переместили с «заграничной» должности. Но некоторое время спустя к его услугам поневоле пришлось обратиться. Отношения с албанцами испортились «вдрызг», и они не выпускали со своей базы наши лодки, которым было приказано вернуться в Союз. Егорова самолётом доставили в Албанию, и он «уговорил» своего друга поделить корабли между бывшими союзниками поровну. Инцидент был исчерпан. Хотя я пересказываю эту историю по «легендарным» источникам, в достоверности сведений у меня сомнений нет.
Последний раз я увидел бывшего комбрига в кабинете начальника кафедры тактики подводных лодок военно-морской академии во время командировки в середине семидесятых годов. Оказалось, что он пребывает в этой роли – последнем месте службы многих достойных подводников – буквально первые дни. Расспросив меня о моей работе в Академии наук, он, с несвойственной ему ранее откровенностью, спросил: «Как ты думаешь, может рановато меня сюда? Ведь могу ещё послужить». И было во всём его виде нечто такое, что резануло мне душу... Так что не верьте расхожей фразе о «любой цене», вещей с такими свойствами в жизни не бывает.
Бухта Конюшкова
Новый 1957 год начался как обычно – рейдовым сбором. На лодке 613-го проекта физические нагрузки такой службы переносятся куда легче, чем на «малыше». Какие-никакие койки есть у всех членов экипажа, а отгороженной маленькой каютой располагает не только командир, но и старпом. По причине немощности береговой базы к нам приписали плавбазу – пароход «Север» и плавучую зарядную станцию. Об этом уродливом сооружении мне хочется поговорить отдельно. В бригаде лодок Северного флота, где я проходил последнюю свою практику, среди боевых кораблей военного времени была и «С-56», которой во время войны командовал один из самых знаменитых подводников-северян – Герой Советского Союза Григорий Иванович Щедрин, впоследствии он стал вице-адмиралом. Как и А.И.Маринеско, в подводники он попал из моряков торгового флота и за время войны имел 8 побед: за два года непосредственного участия в боевых действиях «С-56» совершила 8 выходов, и на её счету числятся потопленными 3 транспорта, 2 танкера, эсминец и 2 сторожевика противника. Но обо всём этом, как я уже отмечал в своём рассказе об «С-15», вспоминать почему-то было не принято. Дальнейшая жизнь славного корабля, в какой-то мере, проходила на моих глазах, и мне хочется рассказать здесь о ней. В 1954 году «С-56» вместе с новыми лодками перевели Северным морским путём на Тихоокеанский флот, где её тут же списали из боевого состава и переделали в плавучую зарядную станцию (к слову, – эта же участь в конце жизни постигла и «С-15»). Героическую лодку «оскопили», то есть превратили в надводный корабль, заварив кингстоны балластных цистерн, пристроили уродливую надстройку с безобразной дымовой трубой и установили дизели от лодок 613-го проекта. В таком виде обезображенный корабль под командованием спившегося офицера должен был обеспечивать нашим лодкам зарядку аккумуляторных батарей в бухте Конюшкова, так как береговой базы там практически не было.
1957 год. «ПЗС-56» (то, что осталось от «С-56») в бухте Конюшкова.
С высоты невысокого положения в воинской иерархии мне трудно судить о степени целесообразности всех этих переделок и переоборудований (зная наши порядки, я сомневаюсь, что кто-то действительно взвесил все их достоинства и издержки), но чисто эмоционально у всех нас вид гордого корпуса «Сталинца» с прямоугольной надстройкой и дымовой трубой вызывал неприятные ощущения. А потом, в 1974 году, перед тридцатилетием Победы, наши руководители спохватились, вспомнили о славной истории корабля, с большими затратами вернули ему былые механизмы и оборудование (точнее, их более или менее эквивалентную замену) и поставили его на вечную стоянку в районе тридцатого причала во Владивостоке. Если вы посетите этот город, обязательно пройдите по отсекам мемориального корабля, хотя на твёрдом земном основании, – какой же это корабль...
«С-56» на вечной стоянке.
С наступлением весны (а она в Приморье приходит рано – в начале марта) жизнь наша в отрезанной от Большой Земли бухте пошла веселее. Правда, заявляю я это с позиций холостяка, каковым я фактически ещё оставался. Семейные офицеры без квартир и, с учётом невозможности найти жёнам работу в безлюдном месте, испытывали естественную неприязнь к новой базе. Как это не покажется парадоксальным, но в нашем экипаже наибольшую тревогу вызывало моральное состояние не кого другого, а самого командира. С момента назначения на командирскую должность, о чём явно или тайно мечтает любой нормальный подводник, прошло немногим более полугода, а наш командир начал «сдавать» на глазах: казалось бы беспричинно, он начал выпивать без меры. Куда бы ни шло, если об этом знали только его компаньоны или мы с Нестеровым. Но в любом гарнизоне такие «новости» редко остаются незамеченными начальством, не говоря уж о подчинённых.
Мой друг с плавбазы «Север».
Юрий Владимирович тремя или четырьмя годами раньше меня окончил училище имени Фрунзе, происходил он из интеллигентной ленинградской семьи (впоследствии я познакомился с его мамой), до этого прекрасно характеризовался по службе. По своему отношению к окружающим он буквально у всех вызывал только симпатию. Казалось бы, не существовало причин для неприглядных срывов. Чего бы там ни говорили об удалённости нашего места службы, никакой тягостной общей атмосферы не было и в помине. Задним числом я стал вспоминать об аналогичных процессах, которые происходили с другим моим командиром – Ю.С.Щукиным. Он тоже подавал большие надежды, пока был старпомом, но потом, после возвращения из Китая, быстро «сошёл с дистанции». Таким образом, материал для раздумий и обобщений (увы) даже у меня имелся. Понятно, что выводы мои вряд ли могут претендовать на полноту и оригинальность. Тем не менее, я попробую предложить читателю свою гипотезу.
Ю.В.Шумилов. 1957 год.
При назначении командиром Юру грубо «изнасиловали» по части вступления в партию. Сейчас всё меньше охотников вспоминать о роли этой организации в большой и маленьких (человеческих) историях. А в наше время все без исключения командиры и подавляющее число офицеров на ответственных должностях обязаны были состоять в партии, и это было логично. Мне, например, лекцию на эту тему прочитал М.Г.Загитов – бывший замполит «Б-13», который к этому времени руководил политотделом дивизии. Узнав о назначении старпомом, он вызвал меня на беседу и окончательно объяснил роль партии на Флоте. Сам я нисколько в истинности марксистского учения не сомневался и был сыном правоверного коммуниста-комиссара. Конечно, неприятности с командиром происходили исключительно на берегу, а эти периоды занимали не большую часть нашей жизни. Подводными силами ТОФ (к этому времени появилась такая организационная форма) командовал контр-адмирал Лев Петрович Хияйнен, во время войны – командир дивизиона лодок на Черноморском флоте. Среди прочих достоинств именитого подводника оставался неуёмный интерес к перспективам боевого применения вверенных ему кораблей. Технические средства новых лодок существенно отличались от имевшихся раньше, да и вероятный противник у нас был совсем иным. Всё это подталкивало к попыткам сконцентрировать усилия одиночных лодок для повышения эффективности их применения. У немцев во время войны в Атлантике применялась тактика «волчьих стай», но то были времена начала применения радиолокации и современных гидроакустических станций, так что немецкий опыт можно рассматривать только в качестве исторический прелюдии. Главное противоречие в попытках группового применения лодок ясно: двигаясь совместно, они должны как-то связываться друг с другом, а это неизбежно демаскирует подводные корабли, лишая их главного преимущества перед надводным противником. Схема групповых действий – схемой, но практическое её применение всегда связано с множеством второстепенных и кажущихся мелкими обстоятельств, которые, в конечном счёте, могут «поставить крест» на любом поначалу ясном начинании.
У нашего были свои воззрения на актуальную проблему, и для проверки их справедливости мы вышли на полтора месяца в море и даже – в сам Тихий океан, что для нас было нечастым случаем. Такой выход с большим и понятным всем замыслом был очень интересен. Тем более, что на поверхности стояло лето, и, кроме почти постоянного сизого дыма в отсеках и перепадов давления при движении под РДП, особых физических нагрузок не было, хотя после возвращения из длительного плавания подводники обычно пару дней ходят как пьяные. Наша лодка была головной в группе, и с нами находился комбриг Егоров, ещё несколько офицеров штаба, посредник и приписанный на выход врач-хирург Миша Шульман. До этого времени должности корабельных лекарей на лодках занимали фельдшеры, но участившиеся неприятные случаи с самым обычным аппендицитом заставили заменять специалистов со средним образованием настоящими хирургами. А пока врачей на лодке было двое. Миша отдыхал от своей нервной работы (у себя в удалённом от цивилизации госпитале в Промысловке он оперировал днями и ночами) и, как мог, следил за здоровьем подводников. По счастью, резать у нас никого не пришлось, хотя к этому делу готовились всерьёз, пытаясь предусмотреть все мелочи. Весь поход мы провели успешно, только «посередине» его в Охотском море на лодке штормом повредило привод вертикального руля. «Перо» его имеет площадь несколько квадратных метров, и на волне здоровенную тягу привода переломило как спичку. Двигаться под водой с такой поломкой невозможно, мы всплыли и несколько часов, управляясь одними двигателями, шли к Курильским островам, где на этот случай нас ждала плавучая мастерская. Даже близ живописного острова было неспокойно, но нам удалось наварить на место повреждения тяги столько металла, что потом, как мне рассказывали, в доке рабочие с трудом привели механизм в первоначальное состояние. Но управляемость корабля была восстановлена, и поход благополучно завершён. Как я упоминал, за время нашего похода произошли перемены в руководстве страной и ряд других, менее важных событий. В частности, за месяц до моего возвращения в базу у нас с Лёлей родился сын. Жена до последнего срока скакала с ним по своим заводам, и роды были тяжёлые. Далёкие столичные родственники пытались хотя бы спросить меня о выборе имени.
Фрагмент фотографии экипажа «С-79». 1957 год.
А все телеграммы с перепутанными текстами валялись невостребованными в почтовом отделении «Конюхов». Получив их пачку сразу, я ринулся отвечать, но ничего непоправимого от моего невольного отключения в семейной жизни не случилось: сына, к всеобщему удовлетворению, назвали Юрой, как Назарова. Увидел я его только через пару месяцев, уже поднимающимся в кроватке и требующим внимания окружающих... Участвующий в нашем «большом» походе хирург Миша Шульман не хотел даром получать своё денежное содержание и приглядывал за нами как врач-терапевт, не считаясь с непривычными для обычных людей гигиеническими трудностями этого дела. В частности, он достаточно чётко установил у меня заболевание гастритом и посоветовал мне после возвращения на базу отправиться в госпиталь. Поскольку положенного санаторного отдыха после длительных выходов из расчёта десять суток за каждый месяц, проведённый в море, я никогда не получал, в данном случае его заменило пребывание на больничной койке. Миша на мне обратным ходом «вымещал» всё гостеприимство, полученное на лодке (он нам всем понравился). Теперь молодые врачи-терапевты носились со мной, как с писаной торбой, пробуя все официальные и народные способы лечения. Например, в ходе одного эксперимента я должен был съесть два килограмма мёда, закусывая солёными огурцами. Знакомая библиотекарша принесла банку вкусного лекарства с базара, и началось необычное для сладкоежки испытание. Ничего, всего через год после этого я уже мог кушать мёд обычным порядком. Люди в палате – не очень страдающие молодые офицеры – были приветливыми, библиотекари давали мне не только мёд, но и книжки в изобилии. А Миша даже показал издалека операцию трепанации черепа (сын военного упал со скалы). Вообще, госпиталь вблизи показался транспортёром изуродованных людей, их везли сюда днём и ночью. Миша и его друг капитан Морозов трудились без передышки. Полагаю, что в крупных городах операции такой сложности, которые выполняли эти ребята, делают только профессора. К сожалению, терапевтические достижения медицины не столь очевидны, по сравнению с хирургией. На постных береговых харчах я стал меньше замечать последствия своей хвори и вернулся на лодку. В это время стало известно, что меня посылают учиться на командира. Лодка как раз перешла в Улисс, её ставили в док. Я попрощался с товарищами и, счастливый, отправился сначала в отпуск. Да, мне присвоили звание капитан-лейтенанта, по-моему, – самое звучное и красивое на Флоте, особенно, если ещё учесть возраст основной массы его носителей.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
