Опыт, конечно, накапливался, но давался с немалым трудом. Сейчас всякий мальчишка, наверное, знает о трагедии подводной лодки "К-278" ("Комсомолец"). В описываемое же время не только о гибели, но и об аварийных ситуациях, возникавших на подводных лодках, ни писать, ни говорить было не принято. В марте 1968 года в дивизии, в которой я служил, случилась трагедия: ушла в океан и не вернулась подводная лодка "К-129", которой командовал мой товарищ Владимир Иванович Кобзарь. Через несколько лет американцы обнаружили ее лежащей на пятикилометровой глубине. Попытались они ее поднять, но подняли только носовую часть: корпус лодки разломился. Дальнейших попыток поднять лодку американцы по ряду причин не предпринимали. Причина гибели корабля осталась невыясненной. Отчего погибла эта лодка? Отчего вообще могут погибать подводные и надводные корабли? Причин может быть множество. Тебе, мой юный читатель, я хочу рассказать о главной, на мой взгляд, причине тяжелых аварий на кораблях, да и вообще, пожалуй, на любых участках работы, связанных с эксплуатацией техники. Пусть не покажутся тебе, читатель, скучными и неромантичными мои рассуждения и даже некоторые технические разъяснения. Ведь морская служба, особенно служба на подводных кораблях, кроме романтики, состоит из особого труда, требующего высочайшей дисциплины, организованности, а самое главное, ответственного отношения к исполнению своих обязанностей. По моему глубокому убеждению, главная причина абсолютного большинства аварий и аварийных происшествий, случавшихся и, к сожалению, случающихся на подводных лодках, таится в пренебрежении к этим принципам, а проще говоря, в халатном отношении к исполнению обязанностей, четко определенных корабельными расписаниями. По вине любого члена экипажа подводного корабля, не выполнившего свои обязанности, лодка вместе с экипажем может сгореть, взорваться, попасть под таранный удар, разбиться о скалы и "провалиться" на глубину, где даже прочный корпус корабля будет раздавлен гигантским давлением забортной воды, как хрупкая скорлупа ореха. Проиллюстрирую подобную, мягко говоря, неприятную ситуацию небольшим рассказом.
В ОКЕАН С "ЧУЖИМ" ЭКИПАЖЕМ
Случилось так, что осенью 1966 года меня - старшего помощника командира подводной лодки "К-126", временно "приписали" числиться старшим помощником командира дежурной, то есть находящейся в часовой готовности к выходу в море, подводной лодки "К-139". "Родной" старпом этой лодки был вынужден по семейным обстоятельствам дней на десять улететь в Куйбышев к тяжело больному отцу. Поначалу такая "приписка" ничем меня не обременяла. Однако, как это всегда бывает, совершенно неожиданно, когда до прибытия "настоящего" старпома тридцать девятой оставалось три дня, дежурную лодку срочно отправили в океан "дослуживать" за находившуюся в районе боевого патрулирования лодку, вынужденную возвращаться в базу из-за серьезной неисправности. Буквально из-за вечернего семейного стола ушел я тогда в океан на два с лишним месяца...
АВАРИЙНОЕ ВСПЛЫТИЕ
На боевой службе жизнь экипажа покатилась по накатанной поколениями подводников колее. Днем шли под водой. Ночью, если не штормило, двигались на перископной глубине, под РДП - устройством, позволяющим использовать дизель для обеспечения хода и зарядки аккумуляторов. Режим РДП (работа дизеля под водой) для подводных дизель-электрических ракетоносцев проекта 629 (а именно из лодок этого проекта состояла наша дивизия) был тяжелым. Опять немного отвлекусь и поясню.
"Холодная война" привела ее участников к созданию качественно новых видов оружия и их носителей. Подводные лодки начали вооружаться не только современными бесследными торпедами, но и ракетами. На смену традиционным дизелям и электромоторам пришли ядерные (атомные) двигатели. Лодки, вооруженные баллистическими ракетами, превратились в скрытые передвижные стартовые позиции. Лодки выгодно отличались от стационарных наземных ракетных позиций своей скрытностью. "Потаенные суда" представляли теперь значительную угрозу не только для боевых кораблей и судов противника, но стали способны решать стратегические задачи: уничтожать важнейшие военные, политические и промышленные объекты в глубине вражеской территории. Однако "скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается". Атомоходы только-только начинали строиться, а гонка вооружений шла полным ходом. Пришлось нашим конструкторам и судостроителям вооружать ракетами дизель-электрические подводные лодки, а военачальникам посылать эти лодки на боевые позиции. Но лодки-гибриды, такие, как проект 629, - энергетическая установка большой торпедной лодки и "лишний" огромный трехпалубный ракетный отсек, - под РДП были очень чувствительны к волне. Они то "выскакивали" на поверхность и теряли свое основное качество - "скрытность", то "проваливались" на опасную глубину... Если ты, читатель, представишь себе мотоцикл с коляской-кузовом от грузовика, то поймешь трудность управления таким "агрегатом" на неровной дороге. Впрочем, под водой и в крейсерском, то есть надводном положении лодка управлялась хорошо. Итак, в одну из суббот "К-139", слегка покачиваясь, шла под РДП. На корабле, как положено по субботам, шла большая приборка. Сдав так называемую "командирскую" вахту в центральном посту командиру, я было собрался пройтись по отсекам, чтобы проверить ход приборки, как вдруг... "Лодка не держит глубину! Всплывает!" - доложил несущий вахту на горизонтальных рулях боцман. Чуть ли не хором мы с командиром начали выговаривать ему за плохую работу на рулях, а вахтенный механик приказал трюмным принимать забортную воду в уравнительную цистерну. Несмотря на значительное утяжеление, лодка продолжала всплывать! Глубиномер центрального поста показывал уже пять метров, вместо положенных 12 - 14! Рули были положены в максимальные плоскости "на погружение", но... лодка всплывала! Из боевой рубки послышался голос вахтенного офицера: "Внизу! За глубиной следите?" Вахтенный центрального поста доложил ему, что в ЦП находятся командир со старпомом и механик корабля. Вахтенный офицер, очевидно, успокоился и больше никаких докладов не делал. Внезапно, без всякой команды, остановился дизель. Стрелка глубиномера неожиданно перескочила с деления, соответствующего глубине пять метров, на... тридцать метров! Затем она быстро стала показывать увеличение глубины. А в уравнительную продолжала поступать вода! "Стоп принимать!" - буквально заорал механик. На глубиномере было уже около ста метров! "Продуть балласт аварийно! Рули на всплытие! Пошел насос из уравнительной за борт!" - начали командовать одновременно командир, я и механик. Но продувать балласт на глубине сто метров уже бесполезно: на глубиномере была глубина, уже превышающая предельную. Лично я даже отвернулся от глубиномера, и только одна мысль сверлила мозг: "Так они и тонут!" Было очень обидно, что никто ничего не узнает о причине нашей гибели, ведь мы сами еще не успели ничего понять... Командир подал единственно правильную в этой обстановке команду: "Три мотора самый полный вперед!" И - о чудо! Лодка задрожала, как живая, остановилась, а потом с нарастающей скоростью начала всплывать! Наконец она "пробкой" выскочила на поверхность. Хорошо, что наверху никого не было! Мы живы! Но в чем же причина такого происшествия?
А ЛАРЧИК ПРОСТО ОТКРЫВАЛСЯ
Наутро, уже в подводном положении, из бесед с инженер-механиком, боцманом и старшиной команды трюмных машинистов была довольно быстро установлена вполне банальная причина столь странного поведения глубиномера центрального поста. Оказывается, один из матросов - трюмных машинистов, который давно уже уволился в запас, придумал, как говорят матросы, "рацию" (рационализаторское предложение): отвел от магистрали, соединяющей глубиномер с забортом, небольшой трубопровод с краником, позволяющий в помещении гальюна, расположенного в третьем отсеке, набирать в обрез (тазик, напоминающий банную шайку) забортную воду для приборок. Пока такое добывание забортной воды производилось в надводном положении, никто на поведение стрелки глубиномера внимания не обращал, но под водой... Когда один из матросов, прибирающих в третьем отсеке, начал набирать воду в обрез, стрелка глубиномера стала "врать": показывала вместо двенадцати пять метров, то есть глубину гораздо меньшую фактической. А мы-то дружно загоняли лодку на глубину!
НЕТ, ВСЕ-ТАКИ НЕ ПРОСТО!
Значит, виновата "рация" и большая приборка? Так выходит? Нет, не так! А несение вахты в отсеках? Ведь в концевых отсеках установлены глубиномеры, за которыми обязаны следить вахтенные отсеков, докладывая изменение глубины на каждые десять метров. Есть глубиномер и в дизельном отсеке. А уж у вахтенного-то офицера в боевой рубке глубиномер постоянно перед глазами! А что сделал вахтенный офицер? Увидев, что перископ заливает водой и лодка погружается, он опустил перископ, запросил центральный пост на предмет слежения за глубиной (сам глубину по своему глубиномеру не доложил) и спокойно сел на стоящую в рубке электрогрелку... Вообще действия вахтенных ни в какие рамки не укладывались. Даже обнаружив, что тракт подачи воздуха к дизелю перекрыт аварийным поплавковым клапаном и дизель "заглох", мотористы перекрыли воздушную и газовую захлопки только тогда, когда в трюм отсека начала поступать потоком вода (поплавковый клапан на глубине более двадцати метров самопроизвольно открывается). Вода же, поступавшая в трюм дизельного отсека и принимаемая в уравнительную, значительно утяжеляла лодку... Обидно было ощутить такую слабую подготовку экипажа к действиям в нештатной ситуации. Я казнил себя за явную нетребовательность, за то, что не вник в фактическую организацию службы на этом, хотя и "чужом" корабле. За многое я себя казнил тогда... Вероятно, все остальное время похода я казался экипажу тем самым старпомом - "собакой", образ которого бытует до сих пор на флоте и особенно в литературе. Во всяком случае старательности к службе мне этот провал явно прибавил.
ПОДВОДНЫЕ РАКЕТОНОСЦЫ - носители мощных, дальнобойных стратегических ракет, предназначаются для уничтожения важных наземных объектов противника. Они являются основным компонентом боевой мощи ведущих флотов мира и в том числе Советского флота.
С.Г.Горшков, "Морская мощь государства"
ОБЫЧНАЯ АВТОНОМКА
К тому времени я уже несколько лет командовал "К-126"-й, той самой, на которой до этого служил старпомом. Середина мая 1970 года. Маневрируем в районе боевого патрулирования, то есть в районе, из любой точки которого наш подводный ракетоносец сможет, в случае получения соответствующего сигнала, занять огневую позицию и по команде самого ответственного государственного лица пустить по соответствующему пеленгу и на соответствующую дистанцию свои ракеты. Боевые части этих ракет способны превратить в ядерную пыль весьма важные в стратегическом отношении объекты на территории противника. Впрочем, сама угроза такого пуска делала возможность ракетно-ядерной войны маловероятной. Поэтому и утюжим сейчас Тихий океан, соблюдая максимальную скрытность, как всегда днем под водой, подвсплывая только на сеансы радиосвязи под перископ, а ночью - под РДП или над водой, заряжая аккумуляторы.
СЕАНС СВЯЗИ
В своей самой большой, но все-таки крошечной каюте пытаюсь спать "вполглаза". Привычно, сквозь дрему, слышу по постоянно включенному динамику внутрикорабельной связи все команды и доклады отсеков. Время от времени приоткрываю глаза и по показаниям вынесенных в каюту репитеров (повторителей) приборов убеждаюсь, что лодка держит заданную мной глубину, от заданного курса не отклоняется, скорость не увеличивает. Значит, все спокойно. Скоро - сеанс связи. Нужно будет подвсплывать на перископную глубину, выдвигать радиоантенну, принимать радиоинформацию с далекого берега родной страны. А может быть, не дай Бог, и тот самый (даже подумать страшно!) сигнал на старт ракет? Нет, не должно этого быть, - успокаиваю себя и все-таки засыпаю... Сквозь дрему - деликатный стук в дверь. Голос командира БЧ-4 (начальника связи, он же начальник радиотехнической службы - РТС): "Товарищ командир, через 15 минут - сеанс связи!" Я уже понял, что проснулся. Рывком вскакиваю с дивана и, стараясь придать своему голосу и лицу "свежее" выражение, сухо произношу: "Спасибо, сейчас иду!" Своеобразный воспитательный прием: подчиненные не должны слышать и тем более видеть своего командира расслабленным. Выхожу из каюты, запираю дверь этого хранилища секретов на ключ и "ныряю" через широкий комингс и дверь-люк в третий отсек. Я - в "мозговом центре" корабля, в Центральном посту. Сейчас здесь относительная тишина, изредка нарушаемая лишь легким шипением гидравлической смеси в приводах управления вертикальным и горизонтальными рулями да отдаваемыми вполголоса командами вахтенного офицера и вахтенного механика. Просто какой-то полусонный покой! Впрочем, я. конечно, знал, что покой этот обманчив. В любой момент обстановка в отсеке да и в самой лодке может кардинально измениться, взорваться боевой, а то и аварийной тревогой. Очень не хотелось думать, что через считанные секунды именно мне придется "встряхнуть" экипаж. Однако я твердо помнил командирскую заповедь: "Если сомневаешься - строить команду или не строить - строй! Если раздумываешь - объявлять тревогу или не объявлять - объявляй ее!" Впрочем, требования руководящих документов, в данном случае, не оставляли места сомнениям: всплытие на перископную глубину производится только по тревоге, наверху могут быть всякие неожиданности. Привычно подавляю чувство ложной жалости. Скрипнула дверь радиолокационной рубки: радиометристы уже там. Похвалил их мысленно: готовятся заранее, не ожидая тревоги. Именно им надлежало при подвсплытии под перископ обнаруживать и классифицировать по характеру работы радиолокаторов самолеты или корабли еще до того, как они смогут обнаружить лодку. Молодцы! Заглядываю в штурманскую рубку. Вместе со штурманом прикидываю, какая может быть наверху погода. Прямо из штурманской приказываю вахтенному офицеру всплыть на глубину, безопасную от таранного удара: на поверхности может оказаться "неуслышанный" нами корабль. Получаю доклад о том, что лодка всплыла на эту глубину, объявляю боевую тревогу. Приказываю акустикам прослушать горизонт. Шумов нет. Увеличиваю ход, быстро проскакиваю опасную от тарана глубину, при подходе к перископной глубине сбавляю ход и поднимаю перископ. Осматриваю горизонт. Он чист. Погода - прекрасная, почти штиль, ясное небо и яркое солнце, на небе редкие облачка.
Поднимаю необходимые выдвижные устройства и по динамику в боевой рубке слышу писк морзянки: сеанс связи начался. Работающих радиолокационных станций нет. Сеанс связи окончен. Радиограмм в наш адрес нет. Мы опять на оптимальной глубине. Эта глубина рассчитана по солености и температуре забортной воды. Она "скрывает" нас от возможного обнаружения. Снижаю боевую готовность. Подвахтенные (не занятые вахтой) смены - продолжают отдых. Решаю, используя хорошую погоду, с наступлением темноты перейти на режим плавания под РДП, зарядить до рассвета аккумуляторную батарею. Возвращаюсь в каюту.
А теперь о маршале Г.К.Жукове, следует обратить внимание на годы, когда генерал-лейтенант вспоминал и описывал свою встречу с маршалом, вторая половина шестидесятых.
"Первое мое знакомство с новым носило несколько странный характер. Выслушав мое обычное в таких случаях представление, он несколько секунд рассматривал меня недоверчивыми, холодными глазами. Потом вдруг резко спросил: - Ты кто такой? Вопроса я не понял и еще раз доложил: - Начальник Инженерного управления фронта подполковник Бычевский. - Я спрашиваю, ты кто такой? Откуда взялся? В голосе его чувствовалось раздражение. Тяжеловесный подбородок Жукова выдвинулся вперед. Невысокая, но плотная, кряжистая фигура поднялась над столом. "Биографию, что ли, спрашивает? Кому это нужно сейчас?" - подумал я, не сообразив, что командующий ожидал увидеть в этой должности кого-то другого. Неуверенно стал докладывать, что начальником Инженерного управления округа, а затем фронта работаю почти полтора года, во время советско-финляндской войны был начинжем 13-й армии на Карельском перешейке. - Хренова, что ли, сменил здесь? Так бы и говорил! А где генерал Назаров? Я его вызывал. - Генерал Назаров работал в штабе главкома Северо-Западного направления и координировал инженерные мероприятия двух фронтов, - уточнил я. - Он улетел сегодня ночью вместе с маршалом. - Координировал... улетел... - пробурчал Жуков. - Ну и черт с ним! Что там у тебя, докладывай. Я положил карты и показал, что было сделано до начала прорыва под Красным Селом, Красногвардейском и Колпино, что имеется сейчас на пулковской позиции, что делается в городе, на Неве, на Карельском перешейке, где работают минеры и понтонеры. Жуков слушал, не задавая вопросов... Потом - случайно или намеренно - его рука резко двинула карты, так, что листы упали со стола и разлетелись по полу, и, ни слова не говоря, стал рассматривать большую схему обороны города, прикрепленную к стене. - Что за танки оказались в районе Петрославянки? - неожиданно спросил он, опять обернувшись ко мне и глядя, как я складываю в папку сброшенные на пол карты. - Чего прячешь, дай-ка сюда! Чушь там какая-то... - Это макеты танков, товарищ командующий, - показал я на карте условный знак ложной танковой группировки, которая бросилась ему в глаза. - Пятьдесят штук сделано в мастерской Мариинского театра. Немцы дважды их бомбили... - Дважды! - насмешливо перебил Жуков. - И долго там держишь эти игрушки? - Два дня. - Дураков ищешь? Ждешь, когда немцы сбросят тоже деревяшку? Сегодня же ночью убрать оттуда! Сделать еще сто штук и завтра с утра поставить в двух местах за Средней Рогаткой. Здесь и здесь, - показал он карандашом. - Мастерские театра не успеют за ночь сделать сто макетов, - неосторожно сказал я. Жуков поднял голову и осмотрел меня сверху вниз и обратно. - Не успеют - под суд пойдешь. Завтра сам проверю. Отрывистые угрожающие фразы Жукова походили на удары хлыстом. Казалось, он нарочно испытывает мое терпение. - Завтра на Пулковскую высоту поеду, посмотрю, что вы там наковыряли... Почему так поздно ее начали укреплять? - И тут же, не ожидая ответа, отрезал: - Можешь идти!.."
Чаще всего "шоу-бизнес" историки из замечательной книги цитируют именно этот отрывок. Тем более считаем необходимым продолжить и охарактеризовать обстановку, предшествовавшую разговору, другой цитатой, обратимся к книге Героя Советского Союза писателя
"Ленинград беспощадно бомбила гитлеровская авиация, пожары полыхали во всех районах, "вела обстрел тяжелая артиллерия противника, снаряды рвались на улицах, разрушали жилые дома, уничтожали гражданское население. Немцы стремились не только наступлением на фронтах, кольцом окружавших город, но и беспощадным истреблением жителей сломить волю обороняющихся и вынудить их к сдаче. Работая в штабе фронта, Жуков во время бомбежек и обстрела города крупнокалиберной артиллерией не уходил в бомбоубежище, он оставался в своем кабинете. Под зданием Смольного было хорошее бомбоубежище с подведенными туда средствами связи, но за все время пребывания в Ленинграде Жуков спустился туда только один раз, и то для осмотра. У него не было времени на беготню вниз и обратно, дорога была каждая минута, а бомбежки и обстрелы шли почти непрерывно. Не имея никакой надежды получить помощь извне, Жуков стал собирать те силы, которые еще находились здесь, в окружении, и маневрировать ими. Для отражения танков и предотвращения прорыва он приказал на самых опасных направлениях, особенно на Пулковских высотах, поставить часть зенитных орудий из противовоздушной обороны города. На самый опасный участок - Урицк - Пулковские высоты - приказал сосредоточить огонь корабельной артиллерии. На наиболее уязвимых направлениях немедленно организовал инженерные работы, которым придавал огромное значение, мобилизовал население, инженерные части и войска для создания глубоко эшелонированной обороны. Работы шли в сверхскоростном темпе, в предельном напряжении сил и, добавлю, нервов. Представление о том, в каком взвинченном состоянии был в это время Жуков, дает рассказ начальника инженерного управления Ленинградского фронта Бориса Владимировича Бычевского. Это был немолодой интеллигентный человек, и тот разговор, который произошел у него при первом знакомстве с Жуковым, его обескуражил. Но я привожу его рассказ для того, чтобы мы с вами увидели Жукова еще и глазами человека, которого, по сути дела, незаслуженно обижают... Во всем, рассказанном Бычевским, явно сквозит обида. Сделаем на нее скидку. Но при всем при том в прямой речи и, я бы сказал, в жестах командующего присутствует "жуковский колорит". Следует при этом учесть и то, что речь шла о последних перед городом рубежах..."
Надеясь, что никому не придет в голову считать сказанное попыткой оправдать хамское отношение старшего по отношению к младшему, заметим, что многим и многим знакомы подобные, пусть и в смягченном виде, сцены, в позиции "младшего" или "старшего"... Кто не не пытался понять противоположную сторону, тот, тот, как правило, и склонен разбрасывается "камнями"...
Кстати, умные педагоги учат наших детей мыслить конкретно, то есть "не вообще", а с учетом всех обстоятельств "места и времени". Как? Например, вот так!
"Посмотрите мини-сценку и сделайте заключение о характере поведения Жукова, выбрав нужное слово из списка на доске.
На доске: спокойный уравновешенный требовательный резкий
Три ученика разыгрывают мини-сценку. Жуков. Немедленно отправляйтесь и помните: если к девяти часам шестая дивизия не будет на месте – расстреляю! (Уходит.) Генерал И.И. Федюнинский (с улыбкой). Попало, инженер? Инженер Б.В. Бычевский. Самую малость, товарищ генерал. Командующий обещал расстрелять, если к утру шестая дивизия не будет на окружной дороге. Генерал И.И. Федюнинский (с улыбкой). Не серчай, инженер! Нас с Членом Военного Совета Армии за то же самое Георгий Константинович повесить обещал.
Дети комментируют. У. Конечно, Георгий Константинович Жуков никого не расстрелял, но сложная обстановка требовала принятия быстрых решений. Откуда взять дополнительные орудия для уничтожения танков? И Жукову приходит нестандартное решение – снять их с военных кораблей, а если надо, то даже с «Авроры». И действительно, залпы тяжелых корабельных орудий смогли остановить полчища фашистских «тигров» на подходе к Ленинграду."
Небольшое уточнение и дополнение, касающееся вклада корабельной артиллерии в защиту города на Неве. -
"Поскольку в конце августа возникла качественно новая ситуация — противник подошёл к Ленинграду и оказался в радиусе действия двенадцатидюймовых (305-мм) орудий линкоров и кронштадских фортов. Уже 28 августа по приблизившемуся к Ленинграду противнику открыли огонь стоявшие на Неве корабли. О действиях морской артиллерии при штурме Ленинграда в сентябре написано очень много. Но обратим внимание на мнение «независимого наблюдателя», не моряка. Начальник инженерных войск Ленинградского фронта Б.В.Бычевский утверждает: «Одна из важнейших причин окончательного провала плана гитлеровцев ворваться в город заключается в том, что к... середине сентября... вражеские войска... попали под убийственный огонь кораблей Балтийского флота» Причём морская артиллерия стреляла под Ленинградом не только по немцам, о чём написано во многих книгах, но и по финнам."
Напомним, что и видимость, и действительность равно реально существуют, но только на расстоянии, при обретении требуемых временных и пространственных масштабов становится ясным и однозначным, что есть видимость, а что "разумная действительность".
Приведем признание одного из реальных участников. "А немцы подходили все ближе и ближе к городу. Почти все молодые женщины, мобилизованные на рытье окопов импровизированной оборонительной линии, теперь стали массами бежать в Ленинград, кто пешком по болотам, лесам и нехоженым дорогам, кто на случайных машинах. С их слов получалось так, что вся их работа пошла насмарку: чуть ли не на их глазах появлялись немецкие части, быстро переориентировавшие пулеметные гнезда и площадки для орудий в обратном направлении и открывавшие огонь по нашим тылам; ходили слухи о немецких парашютистах, от которых приходилось спасаться, пробираясь в Ленинград. На самом деле все происходило не совсем так: Лужская линия задержала немецкое наступление почти на месяц, но я, например, узнал об этом только через тридцать лет из книги Гаррисона Солсбери «900 дней». (Он называет и имя инженера, спасшего тогда Ленинград: Бычевский). Но из того, что говорили женщины, верно было то, что немецкое наступление неумолимо продолжалось."
Да, бывает, порой часто, что "нет пророка в своем Отечестве". Кратко остановимся на событиях, предшествовавших встрече подполковника Бычевского с генералом армии Жуковым.
"... Одним из факторов, определивших стойкость советских войск в битве за Ленинград, продолжавшейся с 10 июля 1941 г. по 9 августа 1944 г., стало наличие системы прочных и долговременных оборонительных сооружений на дальных и ближних подступах к городу, созданных войсками и самими ленинградцами, начиная с первых дней Великой Отечественной войны. По горячим следам событий, уже с 28 июля 1941 г. участие населения в оборонно-строительных работах освещалось на страницах газеты «"Ленинградская правда" на оборонной стройке». Затем эта тема на долгие годы была предана забвению, которое нарушил в 1963 г. в книге "Город-фронт" Б. В. Бычевский, вкратце осветивший и данный вопрос."
Несмотря на ожесточенное сопротивление оборонявшихся советских войск, противник, неся потери, продолжал продвигаться в северо-восточном направлении. Учитывая возможность прорыва гитлеровцев на Ленинград, Ставка привлекла к обороне города с юга часть сил Северного фронта (начальник инженерного управления подполковник Б. В. Бычевский), передав ему полосу от Финского залива до озера Ильмень. Первым естественным рубежом, прикрывавшим Ленинград с юга, была река Луга. К началу боев на Луге строительство оборонительных сооружений еще не было закончено, но сюда уже выдвигались войска Лужской оперативной группы под командованием генерала К. П. Пядышева в составе четырех стрелковых дивизий, трех дивизий Ленинградского ополчения, Ленинградского пехотного училища, отдельной горнострелковой бригады и одного инженерного батальона (34-й отдельный инженерный батальон). К 10 июля группа [83] заняла оборонительную полосу по реке Мшага и участок в районе города Луга. В организации строительства Лужского оборонительного рубежа, возводившегося силами подходивших войск оперативной группы и местного населения под руководством саперов, большую роль сыграл личный состав Ленинградского военно-инженерного училища. состоял из двух полос обороны протяженностью до 175 км и глубиной 10-12 км. Перед передним краем и в глубине обороны устанавливались мины, отрывались противотанковые рвы, устраивались лесные завалы и производилось заболачивание местности. Только на устройстве заграждений были заняты пять саперных, один инженерный, два понтонных и восемь строительных батальонов.
Помимо строительства оборонительного рубежа инженерные части и подразделения действовали в отрядах заграждения, которые были созданы командованием Северного фронта с целью выиграть время на подготовку обороны на Лужском рубеже и направлены главным образом на шоссе Луга — Псков. Инженерные части и подразделения Северо-Западного фронта (начальник Инженерного управления генерал-майор инженерных войск В. Ф. Зотов) в период с 14 по 18 июля решали задачу по инженерному обеспечению контрудара войск 11-й армии в районе Сольцы: обеспечивали продвижение войск, прикрывали заграждениями их фланги, закрепляли достигнутые рубежи. Для обеспечения контрудара 11-я армия была усилена тремя инженерными батальонами. В результате контрудара противник был отброшен на 40 км к западу. В итоге боевых действий наших войск наступление группы армий «Север» противника 19 июля было остановлено на рубеже реки Луга. Войска получили возможность создать более прочную оборону на дальних и ближних подступах к Ленинграду...
Обратимся к "Воспоминаниям Бычевского Б.В. для сборника "Оборона Ленинграда 1941-1944 гг.", они, пожалуй, из всего им написанного носят в наибольшей степени личностный характер.
"Прежде всего и больше всего вспоминается о тяжелейшем периоде блокады, об осени и зиме 1941/1942 г. В связи с этим мне особенно памятен один разговор в Смольном в декабре 1941 г. К члену Военного совета фронта — секретарю горкома партии А. А. Кузнецову пришел генерал-майор П. А. Зайцев. В ту пору он командовал 168-й стрелковой дивизией у Московской Дубровки и лично водил в лобовые атаки на плацдарме-пятачке ударный полк коммунистов и комсомольцев. Обращаясь к Кузнецову, П. А. Зайцев с горечью говорил о бесцельности этих атак, не обеспеченных артиллерийским огнем из-за недостатка снарядов. За два-три дня он потерял 800 человек, т. е. фактически весь полк.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
И пошло-поехало... За два следующих месяца пришлось только два раза побывать на берегу. В первый раз для того, чтобы забрать оставленный в камере хранения вокзала чемодан, а второй раз -для "представления" офицерам корабля в ресторане "Приморский". В то время на флоте было жестокое, но справедливое правило: пока не сдашь положенных зачетов и не будешь допущен приказом к самостоятельному управлению группой, боевой частью, несению якорной и ходовой вахт, о сходе на берег забудь! Это была суровая, но необходимая школа. Приходилось буквально "на брюхе" ползать по трюмам и выгородкам корабля, заглядывать в самые труднодоступные места, чтобы научиться не только наизусть рисовать все корабельные системы и устройства, но и уметь руководить борьбой за живучесть своего отсека, самому тушить пожары, заделывать пробоины, осушать затопленные помещения и многое-многое другое, вроде правил предупреждения столкновения судов в море, правил использования зрительной и радиосвязи, средств радиотехнического наблюдения и т.д., и т.п. Офицер, не получивший вовремя права самостоятельно управлять вверенным ему подразделением и самостоятельно нести вахту, становился бесперспективным, про такого говорят, что "служба у него не пошла", его убирают с кораблей, начинают использовать на берегу, то есть там, куда его не готовили, но и на берегу он приживается редко. В конце концов флот избавляется от такого офицера, а он всю оставшуюся жизнь брюзжит об "ошибке" в выборе профессии. Офицер же, сумевший преодолеть такого рода трудности, получает возможность не только нормально служить, то есть делать то, к чему готовился все годы учебы, но и получать от службы, я бы сказал, наслаждение и нормально, а иногда и триумфально преодолевать ее крутые ступени. Такой офицер и на береговой штабной, тыловой или преподавательский службе будет на месте, он никогда не пожалеет об избранном пути. Между тем начали реализовываться далекие наметки кадровиков. Летом следующего года меня назначили командиром минно-артиллерийской боевой части на новостроящуюся лодку. Осенью мы, то есть офицеры корабля, начали принимать "матчасть" в городе Николаеве. Однажды во исполнение приказания старшего помощника мне пришлось возглавить свободную от вахты часть экипажа для приемки от завода тех самых водолазных аппаратов, в одном из подобных которым я чуть не утонул на Севере. Аппараты были новенькие. Их резиновые дыхательные мешки были пересыпаны тальком, и моим матросам требовалось их промыть. Для осуществления этой операции заводом было выделено энное количество чистого спирта... Я откровенно скучал, наблюдая за работой подчиненных, и совершенно легкомысленно разрешил им не выливать на землю отработанный, черный от талька спирт, а наоборот собрать его в найденные на заводском дворе емкости и доставить в казарму, где мы жили, якобы для чистки запачканных бушлатов и других предметов флотской одежды. "Все пятна очищает!" - преданно глядя мне в глаза, уверяли старослужащие. Однако... Зайдя после вечерней поверки в кубрик экипажа, старпом пришел в ужас. Никто не ложился спать. Команда была чем-то возбуждена. При внимательном, рассмотрении выяснилось, что все без исключения матросы и старшины - пьяны "в стельку". Старпом, естественно, призвал меня к ответу, "распек" для начала, а затем вместе со мной с трудом уложил всех спать. Налицо - "ЧП"! Дальнейшее расследование показало, какую вопиющую жизненную неопытность я продемонстрировал, разрешив сохранить "грязный" спирт! Опытные служаки продемонстрировали, что пропущенный сквозь коробку обычного противогаза "грязный" спирт становился чистым "как слеза" и вполне пригодным для внутреннего потребления. Это был мой первый офицерский урок жизни. Тут я и вспомнил про пятую пуговицу, застегнутую на кителе. Видно, не повернулось мое мировоззрение на 180 градусов. Нужно срочно "доворачивать". В Севастополе после окончания заводских и государственных испытаний выяснилось, что лодка наша предназначена для Тихоокеанского флота. Так что с мечтой о службе на Черном море пришлось расстаться.
Первого мая 1956 года, на рассвете, мы продефилировали вдоль выстроившихся на парад кораблей и навсегда покинули севастопольскую гавань. Впереди был переход по внутренним водным путям на Север, а затем по Северному морскому пути - на Тихий океан. Зимой того же года я стал помощником командира, получил допуск к самостоятельному управлению кораблем и, стоя "командирскую" вахту во льдах, имел возможность любоваться флорой и фауной Северного Ледовитого океана, Шли в надводном положении: дизель-электрические подводные лодки долго плавать подо льдами не могли, нуждались во всплытии для зарядки. аккумуляторов. Часто пробитый идущим впереди каравана кораблей (девятнадцать подводных лодок и две плавбазы) ледовый фарватер пересекали медвежьи следы, а иногда совсем рядом с чистой водой спокойно восседала медведица с белым забавным медвежонком или лежала моржиха с моржонком... Как-то раз, когда наш караван стоял в сплошном льду, ожидая изменения ледовой обстановки, из близлежащей полыньи на лед вылез огромный морж-самец. Он важно проковылял к борту лодки и попытался своими грозными бивнями пробить корпус корабля. Старпом спустился на кормовую надстройку и попытался стукнуть "злодея" по голове валенком, обутым в галошу. "Злоумышленник" взревел и совершенно неожиданно высоко подпрыгнул, сумел задеть клыками валенок и сорвал-таки с него казенную галошу! После этого демарша морж-шатун гордо удалился в черную холодную воду полыньи. Альбатросы, летавшие над караваном в надежде поживиться пищевыми отходами, откровенно расхохотались над посрамленным старпомом.
Вечерами я по просьбе экипажа читал по корабельной трансляции неувядаемые шедевры юмора "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок". Шли мы медленно. Из трех месяцев перехода на собственно ходовые дни приходился месяц. Остальное время стояли во льду, исполняя закон Арктики: "Терпеливо жди, быстро проходи!" Но мы не скучали. Как раз в это время страна узнала о запуске первого искусственного спутника. Это была сенсация! Кают-компания несколько дней строила прогнозы на использование спутников для обеспечения мореплавания. Надо сказать, что действительность превзошла все наши тогдашние мечты. Сегодня, используя спутники различного, назначения, мореплаватели всего мира плавают если и небезопасно, то, во всяком случае, гораздо спокойнее, чем в описываемое время. В первом отсеке почти ежедневно крутили захваченные с собой кинофильмы. Во время стоянок во льду ходили пешком друг к другу с лодки на лодку в гости, менялись фильмами. Как-то раз я стал невольным зачинщиком очень бурного, а самое главное, весьма продолжительного спора: "Будет ли ревность при коммунизме?" Поскольку понятие об уровне сознания людей в далеком коммунистическом будущем, как выяснилось, у всех было разным, спор этот затянулся до самого прихода к новому месту базирования. В спор были вовлечены все без исключения члены экипажа, и вспышки его периодически отмечались на нашей лодке в течение нескольких лет. Так сказать, из поколения в поколение.
Осень 1954 года. Северный морской путь позади! Бухта Провидения. К форштевню лодки приварен своеобразный "рог". Им, при необходимости, лодка могла упереться в корму ледокола
"Морями теплыми омытая, Цветами яркими покрытая, Страна родная Индонезия..."
Популярная индонезийская песенка конца 1950-1960-х годов
ХОЖДЕНИЕ ЗА ЧЕТЫРЕ МОРЯ
Весна 1962 года. Я - старший помощник командира однотипной с "С-235" подводной лодки "С-236". Базируемся в одном из красивейших мест дальневосточного Приморья - заливе Владимира. Стал семейным человеком. Получил первое в своей жизни жилье - комнату в домах офицерского состава поселка с романтическим названием "Ракушка". Как всегда, много плаваем. Отрабатываем и сдаем задачи "Курса боевой подготовки", выполняем боевые упражнения, стреляем торпедами, ходим аж в Токийский залив - ведем активную разведку, ведь Япония из противника США в прошедшей войне фактически превратилась сейчас в их союзника. Во всяком случае, в ее портах и базах находят приют корабли 7-го флота "вероятного противника". Наша лодка, благодаря заботам ее командира Юрия Владимировича Перегудова, заслуженно объявлена отличной. В меру своих сил и возможностей помогаем командиру и мы, его помощники: я, помощник командира Виталий Ленинцев (остряки говорят, что до двадцатого съезда, на котором Н.С.Хрущев выступил с осуждением и разоблачением культа личности Сталина, Виталий носил фамилию "Сталинцов") и заместитель командира по политической части Володя Лепешинский (это он, будучи нахимовцем, снимался в фильме "Сельская учительница" в роли маленького ученика - Прова Воронова). В свободное от службы время экипах принимает активное участие в самодеятельности. Даже я, никогда не игравший до этого ни на одном музыкальном инструменте, кроме губной гармошки, изображаю теперь в офицерском вокально-инструментальном ансамбле игру на огромной бас-балалайке. Совершенно неожиданно по боевой тревоге уходим в Главную базу флота - Владивосток (кстати, очень напоминающий Севастополь). Из Владивостока в начале мая уходим в... Индонезию. Маршрут наш, в отличие от "Хождения за три моря" Афанасия Никитина, пролегает за четыре моря: Японское, Восточно-Китайское, Южно-Китайское и Яванское. До поры до времени о цели нашего похода командование бригады - а ушли мы туда в составе целой бригады лодок, даже плавбазу "Аяхта" с собой "прихватили" - нам ничего не сообщает. В главной базе Индонезийского флота - Сурабайе, по приказу нашего старшего военного специалиста в этой стране вице-адмирала Чернобая, нас переодели в неопределенную (без знаков различия) чужую форму, а на кораблях подняли индонезийские флаги...
На берегу - сплошная экзотика. Огромные пальмы с кокосовыми орехами. Бананы растут на кустах в каждом дворе. В парках по аллеям бродят обезьяны, клянчат у людей угощение, едят с рук, как у нас в некоторых парках - белки. В зоопарках можно видеть громадных человекообразных обезьян - орангутанов (оранг - человек, утан - лес; значит "лесной человек"). Поражают его размеры. Говорят, что есть случаи, когда такие обезьяны похищают индонезийских женщин и следы их теряются в джунглях... На улицах, вдоль тротуаров, по специальным каналам текут нечистоты: открытая канализация, солнце, мол, все высушит! Естественно, запах на таких улицах, особенно на базарах и рынках - "специфический". С наступлением темноты тут и там пробегают стайки крыс, которых здесь очень много. Сырую воду пить категорически запрещено: в этой воде - бациллы многих болезней, вплоть до брюшного тифа. В общем, как в сказке про доброго Айболита. Ужасная жара: в тени +30°С! С любопытством наблюдаем жизнь чужой страны. Судя по лозунгам, страна строит социализм, но наши наблюдения говорят об обратном. Дикая нищета здесь соседствует с роскошью. Среднего класса нет: или очень богатые, или очень бедные. В армии и на флоте дисциплина в буквальном смысле палочная. Процветает мордобой. Причем сами матросы и солдаты предпочитают получить пощечину вычетам из своего жалованья: армия и флот здесь состоят из служащих по контрактам. Офицеры до разговора с матросами не снисходят, по службе отдают приказания только через старшин. Даже в кинозале офицеры, старшины и матросы рядом не сидят: их разделяют пустые ряды. Обращение с оружием весьма вольное. Среди ночи можно слышать отдельные выстрелы и даже автоматные очереди. Офицеры постоянно носят пистолеты, причем могут оставлять их где попало: на ресторанном столике, например, во время танцев. Все мелкие лавочки принадлежат китайцам. На самом видном месте в такой лавчонке обязательно красуется портрет Мао-Цзэдуна. Крупные супермаркеты - либо государственные, либо собственность выходцев из Индии. Нищие мальчишки на улицах не дают прохода: "Русский, русский, дай рубашка!"; "Хрущев байк (хороший)! Макнамара (тогдашний министр обороны США) тида-байк (нехороший)!" Но в общем, народ очень гостеприимный и к нам, русским, относится с большим уважением. Хочу отметить, что независимо от международной обстановки индонезийское военно-морское командование максимально облегчало наш быт и старалось разнообразить отдых. Даже в тревожные дни "Карибского кризиса", когда вездесущие сурабайские мальчишки, завидев русского, срывали со своих ног любое подобие обуви и стучали им по поребрику тротуара, изображая поведение Никиты Сергеевича Хрущева на трибуне ООН, а всем нам было официально заявлено, что в случае советско-американской войны все советские, как, впрочем, и американские, специалисты будут просто-напросто интернированы, то есть помещены в концлагерь, нас, тем не менее, каждое воскресенье вывозили куда-нибудь за город, в горы или на берег океана, где было относительно прохладно. В фешенебельных бассейнах на туристских базах и в санаториях в горах, на прекрасных песчаных океанских пляжах мы могли купаться и загорать...
Это, опять же, резко контрастировало с бытом большинства окружавших нас людей. Через весь город протекает река одинакового с городом названия: Сарабайя, от "сура" - акула и "байя" - крокодил. Крокодилов, правда, в реке давно не видно, но людей на ней видимо-невидимо! Они живут на многочисленных суденышках, стоящих вдоль берегов. В реке люди стирают, моются, умываются, чистят зубы и, судя по всплывающим за какой-нибудь торчащей из воды головой "продуктам пищеварения", делают в ту же реку все свои дела. Одним словом, не река, а какой-то гигантский банно-прачечно-туалетный комбинат. Движение на улицах тоже своеобразное. Основное средство передвижения по городу - велосипед. Педали крутят даже древние старухи. Тут и там проезжают сооружения из трех велосипедных колес и сидений-кресел. Это велорикши, как их тут называют - "бичаги". Глядя на то, как позади такого дивана, на котором развалилась целая семья китайского лавочника в составе разжиревшего папаши, не менее жирной мамаши и трех-четырех упитанных малышей, крутит босыми ногами педали худющий, прожженный солнцем "водитель", хотелось плакать. А нищие? Чтобы представить, что такое индонезийский нищий, нужно увидеть перед собой обтянутый задубелой, серой от пыли, с гноящимися и сочащимися кровью язвами, как правило без руки или ноги, а то и без рук и ног вообще, человеческий скелет, причем абсолютно голый или в редких случаях с подобием тазобедренной повязки в нижней части живота. Наш советский нищий, стоящий на паперти церкви или в подземном переходе. • "миллионер" по сравнению с тропическим нищим... "Вот эта и есть капитализм?" - спрашивают наши матросы. А один из них признается: "Только теперь, товарищ капитан-лейтенант, я понял, что все, о чем вы говорили на политзанятиях в Союзе, - правда!" Но, конечно, были и "юморные" моменты. На одном из автобусов, вывозивших нас за город, работал довольно пожилой, но очень веселый водитель. Он любил в пути развлекать нас рассказами, как в годы второй мировой войны его мобилизовали в свою армию японские оккупанты и как он, летая на истребителе с авианосца, храбро сражался с американскими летчиками. Распаляясь в ходе рассказа, он, к нашему ужасу, мог бросить руль автобуса, мчащегося со скоростью 90 км/час по узкой городской улице, кишащей велосипедами, "бичагами", мотороллерами, мопедами, мотоциклами и такими же, как наш, автобусами, для того чтобы задрать штанину и продемонстрировать свою изуродованную, израненную ногу. Однажды я, чтобы прервать его очередной темпераментный рассказ, сопровождаемый слишком уж бурной жестикуляцией, задал ему полушутливый вопрос: "А правда ли, что в джунглях Индонезии до сих пор существуют племена людоедов?" Балагур-водитель сделался серьезным, а затем спокойно, даже перестав вертеть головой, внимательно посмотрев на дорогу, произнес: "А я и сам человечинку люблю. Многих пробовал. Голландцев, американцев, англичан, японцев..." Затем вдруг обернулся, страшно оскалился, потом улыбнулся и заключил: "А вот русских еще не ел!" Мы сдержанно поулыбались... В последнее воскресенье июля (мы как раз отмечали День Военно-Морского флота) поступает неожиданная команда на срочный выход в море. Через несколько дней мы уже галсируем в заданном районе патрулирования - прямо против "берега Маклая". Здесь, на территории острова Новая Гвинея, наш великий соотечественник ученый и путешественник Миклухо-Маклай проводил свои антропологические исследования в гостях у местных туземцев-папуасов. Оказывается, Индонезия имеет претензии к западной половине территории этого острова, называя ее "Западный Ириан". На этой половине Новой Гвинеи хозяйничают голландцы. Нидерланды несколько сотен лет считали Индонезию своей колонией, а Западный Ириан был когда-то, еще раньше, присоединен к одному из индонезийских княжеств. История - штука запутанная, и сейчас уже трудно разобраться, кто тут прав, кто виноват, но... Мы же - интернационалисты, борцы с колониализмом! Сейчас, по приказу нашего правительства, мы здесь исполняем роль добровольцев и оказываем дружественной Индонезии военную помощь, Во всяком случае, через район, где мы патрулируем, не должно беспрепятственно пройти ни одно судно или военный корабль. Вот и утюжим мы море под водой, падая в обмороки от тепловых ударов: температура воздуха в отсеках где-то около 60 градусов! Но и этому приходит конец! Получаем шифровку о возвращении: вопрос с Ирианом решен мирным путем! Еще два месяца, почти до Нового, 1963, года, занимаемся обучением индонезийских экипажей, которые должны принять у нас корабли. Передаем им свои любимые "лодочки", наша "С-236" получила в Индонезийском флоте собственное имя "Брамастра" ("Дротик"). Убываем во Владивосток на одноименном пассажирском теплоходе. Впереди - новый виток службы, новые корабли, новые назначения и учеба на Высших ордена Ленина Специальных офицерских классах в Ленинграде. Прощайте, тропики!
ЗДРАВСТВУЙ, ТИХИЙ ОКЕАН!
У многих специальностей существуют курсы усовершенствования. Есть они у инженеров, врачей, учителей, юристов и многих других специалистов. Есть они и у военных: знаменитые подмосковные курсы "Выстрел", например. Морские офицерские классы готовят как будущих так называемых "флагманских" специалистов, то есть, офицеров штабов, ведающих службами эксплуатации корабельной техники (энергетической установкой, штурманской службой, службой связи, гидроакустики и радиолокации, артиллерии, ракетами, торпедами, тралами и глубинными бомбами), так и будущих командиров надводных и подводных кораблей. В конце лета 1963 года, получив заветное свидетельство о получении специальности командира подводной лодки, я уже стоял перед офицером отдела кадров Тихоокеанского флота. Еще через некоторое время пассажирский теплоход "Ильич" доставил меня к берегам малознакомой до этого Камчатки. Здесь отныне мне предстояло продолжать службу для начала в качестве старшего помощника командира корабля 1 ранга: крейсерской дизель-электрической, вооруженной тремя баллистическими ракетами и шестью торпедами, подводной лодки. По тем временам подводная лодка представляла из себя внушительную силу. Поскольку ее ракеты были снабжены ядерными боеголовками и предназначались для уничтожения важных военно-политических и экономических объектов на территории "вероятного противника", лодка была не тактическим и даже не оперативным, а стратегическим оружием страны. Служба на таком корабле была делом очень ответственным и почетным. Атомный подводный флот, идущий на смену дизель-электрическому, еще только набирал силу. Груз стратегии устрашения, а именно такая стратегия обеспечивала в те времена хрупкий мир на нашей планете, лежал пока на плечах таких вот кораблей. Не без трепета ступил я на палубу подводного ракетоносца. Изучая его устройство и особенно его грозное оружие - ракеты, с благодарностью вспоминал преподавателей ракетного оружия офицерских классов. Однако опыт и любовь к профессии позволили мне уже через несколько месяцев получить допуск к самостоятельному управлению этим кораблем и активно помогать командиру - капитану 1 ранга Белоусову в его многотрудном деле. Служба на ракетоносце была на порядок сложнее, чем служба на лодке, вооруженной только торпедами. Шло время, корабль наш ходил на боевую службу (боевое патрулирование в заданном районе в постоянной готовности к нанесению ракетно-ядерного удара) в определенные, достаточно удаленные от камчатских берегов районы Тихого океана, возрастал и мой опыт подводника.
"...И чайки сразу не поверят, Когда в предутренний туман Всплывем с мечтой увидеть берег, Подмяв под корпус океан".
"Самодеятельная песня-гимн экипажа подводной лодки "К-129", погибшей в марте 1968 года в Тихом океане при до сих пор не выясненных обстоятельствах)
Автор - - участник Цусимского сражения на миноносце «Бедовый», рукопись предоставил внук, выпускник Рижского Нахимовского училища 1952 года, капитан 1 ранга Вечеслов Николай Георгиевич.
Глава 9. Из дневника мичмана Тулубеева. Окончание.
Конечно, всему мы будем учиться на службе, но только у кого? Надо учиться технике, но адмиралы и командиры от неё далеки. Парусное дело им впиталось в кровь, и единственное, с чем они ещё мирятся, - это рангоутные суда. Надо скорее идти в офицерские специальные классы, там ещё можно поучиться специально. Ведь, в сущности, я ещё так молод, мне всего восемнадцать лет. А всё-таки корпус я вспоминаю с хорошим чувством. Я сам из бедной семьи, отец умер внезапно, детей было много, и мне помогло то, что отец когда-то был лейтенантом, а в корпус принимали по первому разряду детей моряков, а по второму – детей потомственных дворян. Сначала меня отправили в губернский город в гимназию и поместили в сиротский дом, потом в морской подготовительный пансион, содержащийся морским офицером, и в 12 лет я попал в младшую пятую роту. Мне, провинциалу, мальчику из небогатой семьи, не знающему баловства, корпус показался симпатичным и шикарным. Дух Арсеньева был полезен и в том отношении, что не было драк, хамства, грубости, какими когда-то славились военные учебные заведения. Кадеты были благовоспитанными детьми. Недаром же кадетский фольклор говорил:
Арсеньев наш и добр, и мягок! Усердно шаркая ногой, Он элегантность и порядок Внушает нам, как долг святой.
Правда, благодаря этому же мы выходили из корпуса людьми полуштатскими, лишёнными военного духа. Но вот чему не мог нас научить Арсеньев, - это религиозности. Церкви мы не любили. Я помню ещё, что меня поразило – это обилие иностранных фамилий: английские, голландские, шотландские, в дальнейшем и немецкие фамилии изрядно заполняли ряды учащихся кадетов. Это были потомки моряков-иностранцев эпохи восемнадцатого столетия, потомки бежавших в Россию французов-эмигрантов или же пленных французов, взятых в плен в 1812 году. Было обилие немецких фамилий из Прибалтики, шведские и финские фамилии из финской буржуазии, итальянские и испанские, неизвестно как попавшие в Россию и акклиматизировавшиеся во флоте. Было много и греческих фамилий, особенно обильно насытивших флот после Крымской кампании, в том числе потомки Балаклавской греческой роты, капитанов, получивших странную приставку к фамилии – Папе-Егоров, Папе-Фёдоров и т. д. Много румынских фамилий, польских и славянских. Греческие и славянские фамилии появились в Морском корпусе при Екатерине II, когда был расформирован корпус чужестранных единоверцев, часть воспитанников которого влилась в Морской корпус. Я думаю, что иностранных фамилий в моём выпуске было до 50%, и полагаю, что этим и можно было объяснить ту отчуждённость, которая лежала между морскими офицерами и матросами. Чем знатнее и богаче был офицер, тем презрительнее относился он к матросам. Особенно этим отличались прибалтийские бароны и финляндские шведы. Они не скрывали, что служат династии, а не России. Дети полного адмирала Кремера, бывшего начальника Главного морского штаба, даже не говорили по-русски. Некоторые офицеры служили во флоте, сохраняя даже иностранное подданство и дослуживаясь до чина капитана I ранга. Корпусного священника-академика мы звали козой в сарафане, но всё же любили его, хотя церковных служб не терпели. И когда мы видели в церкви нашего вице-адмирала, преклонившего колена и положившего голову на стул в позе молитвенного экстаза, мы были убеждены, что он попросту спит. Священник наш не был фанатиком. Для этого он был слишком умён. Он ел в пост скоромное, говорил проповеди на темы, близкие к жизни, и неизменно ходатайствовал за всех провинившихся кадет. Все, кому грозило исключение, шли к нему. Даже его учебник для гардемарин, сокращённый курс богословия под названием «Моряк-христианин», мы читали с интересом. Эта книга вместе с дипломом на выпускном акте выдавалась нам на руки. Вспоминаю с симпатией и нашего инспектора, маленького и бородатого генерал-лейтенанта Вальронда. Он был похож на гнома, холост и, несмотря на свой почтенный возраст, боялся своей строгой мамаши, которая относилась к нему как к мальчику. В классном коридоре был компасный зал, где на полу имелся нарисованный громадный компас. Когда моряк-учитель выгонял кадет из класса, то говорил: «Встаньте на такой-то румб» (обычно на норд или на зюйд). Вальронд во время урока прогуливался по коридору. Кажется, он знал наизусть все классные списки. Когда он встречал кадета, последний становился во фронт и кланялся. Обычно Вальронд останавливался и тоненьким голоском вступал в беседу: - Как фамилия? - Такой-то, Ваше превосходительство! - Брат? – этот вопрос задавался в том случае, если у кадета имелся старший брат. - Так точно, Ваше превосходительство. - В пятнадцатом классе? (в каждой роте было три параллельных класса, нумерация классов была общая) - Так точно. - Двоек нет? - Никак нет. - Хорошо, ступайте. Со стоящими на румбах беседа была более обстоятельной.
Оперу «Хаос» выпускные гардемарины ставили в день традиционного неофициального праздника весеннего равноденствия. Все участники были загримированы под корпусных офицеров, которых изображали, и даже приглашали фотографа для снятия группы участников. Начальство, конечно, об этом знало, официально запрещало это празднество, но, когда наступал вечер 9 марта, дежурные офицеры гардемаринских рот деликатно скрывались, и старшие гардемарины получали полную свободу действия. Гвоздём программы являлось сжигание морского альманаха, начинённого всякого рода взрывчатыми веществами, отчего он горел быстро и эффектно. Бывали иногда при этом и несчастные случаи в виде ожогов. Происходило предание анафеме всех неприятных личностей, прохождение экватора, пляска морских сирен. Для этих ролей выбирались самые крупные и массивные гардемарины. Опера «Хаос» ставилась как финал. Артисты пели или иногда завывали свои роли. Что следует отметить – это отсутствие пьянства и разгула. Не было ни водки, ни вина, а было лишь пирожное и кое-что сладкое.
Наваринское морское сражение (1827).
Мой выпуск почему-то любил посылать юбилейные телеграммы. В 1897 году был семидесятилетний юбилей Мы знали, что только два участника этого боя остались в живых. В своё время Наварин был даже отмечен в «Мёртвых душах» указанием, что на Чичикове был фрак наваринского дыма с пламенем. Живыми свидетелями этого боя являлись и Завойко плавал мичманом на «Азове» под командой М.П.Лазарева, а Гейден командовал шхуной «Опыт». Всей русской эскадрой командовал его отец, адмирал Гейден. Завойко жил на покое в деревне, а Гейден – в Петербурге. Он был украшен ещё Георгием IV степени за морской вояж, который давали морякам при Павле I и Александре I, орденом Андрея Первозванного, пятью портретами с бриллиантами царей, при которых служил, что являлось высшей наградой. В мичманы он был произведён 14-ти лет. Завойко ответил нам любезной телеграммой, а Гейден, которому исполнилось в этом году 96 лет, убил своей утончённой любезностью не только нас, но и корпусное начальство. Этот глубокий старик в полной парадной форме явился лично благодарить гардемарин за память и внимание. Он просил директора вызвать всех фельдфебелей, в лице которых и поблагодарил гардемарин; не без любопытства смотрели фельдфебели на эту живую историю флота за целое столетие.
Я случайно проходил мимо конференц-зала и увидел его. Я смотрел на него с интересом и по другой причине. В мичманском патенте моего отца, выданном в 1854 году, значилась подпись дежурного генерал-адъютанта, вице-адмирала графа Гейдена. Это и был человек, стоящий передо мной. Отец умер в 1890 году уже пожилым человеком, а этот адмирал его детских лет – был жив. Но я отвлёкся в сторону. Впрочем, это и понятно. Вместе со мной в один экипаж вышел и мичман Медведев. Вот про него-то мне и вспомнился довольно редкий эпизод. Медведев писал стихи, и очень неплохие. Он, например, написал в стихах историю Морского корпуса, использовав для этого известные стихи А.К. Толстого об истории России. Его стихотворения значительно пополнили вышеупомянутую тетрадь фольклора Морского корпуса. Остались в памяти только 4 строчки про эвакуацию корпуса в Финляндию, когда Наполеон собирался идти на Петербург:
В Свеаборг мы бежали В двенадцатом году, Там сексу с пуншем жрали, Не глядя на беду.
Глава 10. Царский кредитор (продолжение мичманского дневника).
Деньги на бочку.
Когда Николай II, вступив на престол и в первый раз приехав в Морской корпус, делал осмотр Корпуса и обходил ряды воспитанников, выстроенных в столовой, при его проходе мимо нашей роты произошёл неожиданный эпизод. Из рядов воспитанников выступил кадет Медведев и упал на колени. Все оцепенели. Царь был изумлён донельзя и, видимо, не знал, как ему на это реагировать. Но Медведев стоял с самым верноподданническим выражением лица и держал в руках какую-то бумагу. - Встаньте, - сказал, наконец, царь, - что Вам надо? Вы на что-нибудь жалуетесь? - Ваше императорское величество, я прошу Вашего милостивейшего разрешения поднести Вашему величеству оду по случаю восшествия Вашего на престол прародительский. – Медведев говорил громким и звучным голосом. - Прочтите, - сказал царь после минутного раздумья, посмотрев на бумагу и увидя, что она не очень большая. Медведев прочёл её с чувством. Ода была неплохая. Николай II казался растерянным. Он не знал, как отнестись к такому случаю, не входящему в условные рамки. Наконец, принуждённо улыбаясь, царь сказал: - Благодарю за выраженные чувства. Что же Вы хотите? Это и оказалось роковым вопросом. Медведев снова упал на колени, сделал земной поклон, молитвенно сложил руки и промолвил: - Ваше императорское величество, мне нужно немного. Я очень беден, а семья у моих родителей большая. Я прошу подарить мне 10000 рублей. Лица начальства, сопровождавшего царя, и его свиты выразили смятение. Царь одно мгновенье казался ошеломлённым. Затем он оправился и, обернувшись к сопровождавшему его генерал-адъютанту, сказал: - Что же, выдайте ему из сумм кабинета эти деньги. Медведев схватил руку царя и поцеловал. Всё это казалось довольно глупым. Царь простился и уехал, приказав, как всегда, отпустить кадет на три дня, а Медведева – не наказывать. Он спускался по лестнице среди криков «Ура», и, хотя октябрьская погода была холодновата, кадеты в одних фланельках бежали за царскими санями по набережной, провожая их до Николаевского моста. Такое выражение «народного восторга» допускалось. Один кадет влез на запятки саней и, когда сильно тряхнуло сани на какой-то колдобине, схватился за задний клапан царского пальто. Медведева не наказали. Он чувствовал себя героем, писал стихи и добросовестно участвовал во всех демонстрациях, называемых «бенефисами», которые кадеты иногда устраивали в честь не любимых ими начальников, но никогда не забывал, что 10000 у него, так сказать, в кармане. Вспоминается один «бенефис» корпусному офицеру, лейтенанту Валь, которого звали Василий Львович, а кадеты называли просто «Васька-сволочь» за его сыщицкие наклонности. В середине лета «Васька-сволочь» внезапно и совсем уехал на берег, должно быть, не поладив с контр-адмиралом Плессером, который держал флаг командующего кадетским отрядом судов на нашем учебном корабле. Мы были отчаянно рады, и вот Медведев призвал нас к «бенефису». Когда Валь садился на катер, кадеты высунулись из иллюминаторов и кричали: «сыщик», «Васька-сволочь, прощай, катись к черту». Крики были настолько громки, что долетели до Плессера, гулявшего на шканцах. Он возмутился и приказал вызвать кадет и поставить на палубе во фронт. Катер с Валем уже отвалил от трапа. Мы ожидали жестокой расправы. Плессер, которого звали «Последний парусник», отличался абсолютным отсутствием красноречия. Пройдя по фронту, он остановился перед нами и произнёс краткую речь, вызвавшую наш восторг своим неожиданным окончанием: - Так нельзя, это черт знает, что такое. Разве можно так кричать офицеру? Полное отсутствие дисциплины! Безобразие! И если я с вас не взыскиваю, то только потому, что знаю, что это за гусь! Разойтись! А через два дня прислал нам в палубу в день своих именин ягод и конфет. Славный был старик. Как бы то ни было, Медведев был своевременно произведён в мичманы. Но эти 10000 рублей оказались для него роковыми. Он их получить не мог, хотя, пока был кадетом и гардемарином, писал жалобы в императорскую канцелярию и во все учреждения, в которых мог надеяться получить реализацию царского долга. Прошение на высочайшее имя, поданное им, осталось без ответа. Как только состоялось производство в офицеры, Медведев вместо отпуска поехал в Беловежскую пущу, где в это время царь охотился.
Попытка попасть к царю ему не удалась. Он был арестован и под конвоем жандармского офицера доставлен в Кронштадт с бумагой главному командиру из императорской квартиры, в которой рекомендовалось принять против Медведева соответствующие меры, так как этот офицер, очевидно, сумасшедший. Медведева посадили в Морской госпиталь на испытание. Фактически он попал в заключение, так как не желал отказаться от своей зловредной идеи получить с царя обещанные 10000 рублей. В госпитале его продержали на испытании около года, а затем куда-то посадили, и, хотя Медведев значился в списках мичманов флота, след моего злополучного друга затерялся. Итак, мы, морские офицеры, служили пока в экипаже, несли дежурства, занимались с новобранцами строем и грамотностью и ждали назначения на суда. Я мечтал попасть в дальневосточную эскадру. Слухи свирепости адмирала Святодуского меня мало смущали. Расстояние между мной и адмиралом было слишком велико. И вот неожиданно я получил уведомление, что назначен на броненосец «Святослав» вахтенным офицером. Броненосцем командовал симпатичный, по общим отзывам, командир, капитан I-го ранга Федотов, брат начальника Морского штаба. Эскадра уже стояла в Либаве, и я уехал туда на поезде. Поезд пришёл в Либаву около 7 часов утра. Церемония подъёма флага из-за позднего рассвета проводилась в 9 часов утра, так что я успел к этому времени прибыть в Порт Александра III, где находился Морской городок, пробраться никем не замеченным на корабль, который грузил уголь, наскоро облачиться в мундир и представиться с обычной формой явки старшему офицеру Колесникову, который, приняв меня официально, любезно отправил к командиру.
Колесников был академик, спокойный, не суматошный, как мне рассказывали новые товарищи, офицер, но равнодушный к морю человек. Он писал какой-то научный труд, видимо, не был «марсафалистом», как называли любителей парусного дела, принявший назначение лишь для отбытия ценза. В дальнейшем, как выяснилось, он мечтал об учёной карьере. Святодуский и Федотов приняли его назначение именно как академика. Положительным качеством Колесникова было то, что он совершенно не бил матросов. Говорили, что он будто бы писал трактат о морском бое в строе круга. Старшим после Колесникова и его заместителем был лейтенант Врагин. Он не был специалистом. Его называли «Дядя Ваня», так как он был уже на капитан-лейтенантском окладе. «Дядя Ваня», долговязый, какой-то неуклюжий, жил воспоминаниями о традициях парусного флота. Далее шёл ряд лейтенантов, старших и младших судовых специалистов и мичманов, среди которых был, старше меня по выпуску, весёлый мичман Зимин. Офицерский состав включал и судовых механиков, не имеющих чинов и величаемых по званию «старший судовой механик», «младший» и так далее. Чины, и то гражданские, механики получали лишь при отставке. Погоны носили узенькие. Я оказался младшим строевым офицером и поместился в одной каюте с Зиминым. Не знаю, по какой специальности я пойду дальше. Я хотел бы быть и минёром, и артиллеристом, и штурманом, и, пожалуй, даже водолазом, но только не ревизором. Заведование хозяйством не в моём вкусе, а, кроме того, про ревизоров всё ещё ходит дурная слава, говорят, что в заграничном плавании они берут взятки от поставщиков, составляют поддельные счета и пр. Я даже слышал, что ревизоров делят на три разряда: «ревизор-акула» – всё себе и ничего кораблю; «умный ревизор» – и себе, и кораблю; и «ревизор глупый» – ни себе, ни кораблю. Бывали случаи, что военно-морские агенты заключали для судов контракты по поставке всех видов снабжения, причём контрактовые цены были значительно выше рыночных. Наш ревизор этим возмущался и говорил, что всё равно он будет брать провизию и уголь на свободном рынке. В портах обычно запрашивались у консулов справочные цены на рынке, а также и денежный курс фунта стерлингов или франка, по которому офицеры получали содержание из расчёта 4 франка за рубль и один фунт за 25 франков. Это называлось содержание золотом. От Колесникова я пришёл к Федотову, который сидел в своём салоне в расстёгнутом кителе и в мягких туфлях. Он принял меня приветливо и дружески. Федотов был лыс, тучен и не имел вида лихого морского офицера. Командир предложил мне стакан крепкого чая с ромом и печеньем и начал расспрашивать о корпусе, где учился его племянник. Кое-какие слухи о царском кредиторе до него дошли, и я подробно рассказал командиру всю историю Медведева. Федотов долго хохотал. Наконец, выразив надежду, что я буду служить добросовестно, он меня отпустил. В кают-компании я узнал, что Святодуский только раз был на «Святославе» и интересовался, главным образом, вопросом, сколько, по мнению командира, броненосец может принять воды и угля. А когда Федотов назвал ему цифры, впал в ярость и закричал: – Неверно, рассчитывайте, что вам нужно будет принять вдвое или втрое больше и воды, и угля! Мы не шутки шутим, а идём в дальний поход! – Да куда же я дену столько воды и угля, – ужаснулся командир, – броненосец может потерять остойчивость, на палубе нельзя будет повернуться, пушечные порта уйдут в воду, дно от излишка воды может прогнуться. – Будете исполнять мои распоряжения, а не свои размышления, а не то я прогоню вас без захода в порты до самого Порт-Артура! Вы, очевидно, думаете, что плавание – это увеселительная прогулка на яхте. С раздражением и злобой Святодуский посмотрел на Федотова. – Я научу Вас, как надо служить! Он уехал, оставив экипаж «Святослава» в панике.
Корабли выходили в море для испытания скоростей, уничтожения девиации компасов и определения всех элементов корабля, т. е. его поворотливости, экономического хода, крена, циркуляции, времени, потребного для перехода с переднего хода на задний ход, действия всех приборов с полной нагрузкой, а также на учебные и боевые стрельбы. Выходил и «Святослав». Понемногу корабельная жизнь налаживалась, и личный состав втягивался в службу, налаживая её чёткий темп.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Курсантские годы. Первые два курса. В учебе - крен на изучение общих для всех технических вузов предметов: высшей математики, физики, химии, начертательной геометрии, теоретической механики, иностранного языка. Но навигация, устройство корабля, морская практика и другие "специальные" предметы придают учебе качественно новый вкус. Все глубже и глубже вгрызаемся в морскую специальность. В наши ряды плавно влились выпускники Рижского Нахимовского училища. Есть на нашем курсе и один взвод, призванный с "гражданки". Никакого антагонизма Между нами нет. Вообще наше училище имеет хорошую традицию дружбы старших и младших, традицию какой-то морской общности. Не удивительно, ведь начиная с 1947 года наш курс, например, живет и учится вместе с двумя относительно старшими курсами. Интересно, что наиболее характерные, известные всему училищу фигуры стали знаменитыми и после его окончания. Почти всем был известен Витя Штейнберг, вечно "висящий" на единственном телефоне-автомате в вестибюле клуба. Теперь это известный писатель Виктор Конецкий. Все училище знало Константина Макарова, обаятельного, даже красивого, всегда в тщательно подогнанной форме юношу. Этот юноша достиг больших высот в службе, ушел в запас с должности начальника Главного штаба ВМФ.
– адмиралы и генералы ВМФ, члены правления, попечительского совета, почетные члены и исполком «Клуба адмиралов» на входе в главный штаб ВМФ 07 мая 2007 г., слева направо: Первый ряд: Вице-адмирал Михайлов Юрий Георгиевич, Адмирал флота Громов Феликс Николаевич, Адмирал флота Капитанец Иван Матвеевич, Адмирал флота Куроедов Владимир Иванович, Адмирал флота Масорин Владимир Васильевич, Максименко Нина Анатольевна, Адмирал флота Макаров Константин Валентинович...
Был знаменит и один из "американцев" - Леша Кирносов, поэт, даже композитор, ставший в конце концов очень хорошим писателем. К сожалению, Леша рано ушел из жизни. В 1952 году училище участвовало в Первомайском московском параде. Еще жил "отец народов", и, конечно же, проходя по Красной площади, мы смотрели только на него и на своего министра Николая Герасимовича Кузнецова. Прошли мы тогда по брусчатке площади "на отлично". На практику мы ездили на Север. Летом 1951 года - практика на бригаде Охраны водного района (ОВРа). Там мы имели возможность познакомиться с теми самыми, по тогдашней классификации, Большими охотниками за подводными лодками, теми самыми, которые ухитрился перегнать во время войны из Америки наш обожаемый тогдашний начальник училища - контр-адмирал Борис Викторович Никитин. Практика лета 1952 года была необычной. За три месяца нам пришлось дублировать должности младших старшин (командиров отделений) на крейсерах, эсминцах, больших охотниках за подводными лодками (на этот раз - отечественного производства), тральщиках и даже полетать в качестве наблюдателей на самолетах морской разведки. Но самое главное - две недели практики мы провели на подводных лодках! Конечно, две недели - это не срок, но чем-то служба на этих кораблях очаровала многих из нас. Очевидно, дело было в том, что служба на лодках выгодно отличалась от крейсерской муштры и даже миноносной "лихости" своей какой-то особой душевной дружбой экипажей подводных кораблей. Монотонное галсирование на минных полях "пахарей моря" - тральщиков, конечно же, не вызывало особого отклика в наших молодых, кипящих энергией душах. А безуспешный поиск подводных лодок охотниками только добавил нашего уважения к "кораблям-теням", бесшумно и почти безнаказанно скользящим в глубинах морей... Во всяком случае, в товарных вагонах, именуемых в народе "телятниками" (а только в таких "комфортабельных" средствах передвижения по железным дорогам страны нас тогда возили), споры о том, на каких кораблях интереснее служить, не затихали от Мурманск» до Ленинграда!
Однако уже в начале следующего учебного года споры относительно того, какая служба интереснее, были разрешены. Отгуляв свой очередной отпуск с тремя золотыми "курсовками" на левых рукавах суконок, мы возвратились в родные стены бывшего приюта, в переулке, переименованном в Морской. Нас ожидало известие о создании факультетов. До осени 1952 года все так называемые "строевые" военно-морские училища готовили офицеров широкого профиля - вахтенных офицеров. Выпускник училища, прибыв на корабль, мог быть назначен штурманом, артиллеристом, минером и даже связистом или химиком, смотря по тому, какая должность была вакантной. Теперь же из нас решили готовить специалистов заранее: техника усложнялась, и в воздухе уже витала мысль об инженерном образовании для всех корабельных офицеров. С нами командование поступило просто: одну роту зачислили на штурманский, а другую, куда попал и я, на минно-торпедный факультет. Правда, особо настойчивым пошли навстречу. Три или четыре курсанта нашего дружного взвода "подались" в штурмана. Остальные доверили свои судьбы начальству и приступили к более глубокому изучению торпед, мин, приборов управления торпедной стрельбой, глубинных бомб и бомбометов, контактных и неконтактных тралов. Впрочем, все остальные науки, в том числе и "штурманские" (навигация, астрономия, тактическое маневрирование и пр.), мы продолжали изучать, правда, не так глубоко, как будущие штурмана. Прошло еще немного времени, и училище было реорганизовано в "подводное". Теперь, к радости абсолютного большинства из нас, мы знали, что после выпуска будем служить на подводных лодках! Учеба пошла веселее: общеобразовательные предметы уступили место предметам специальным. Мы буквально наслаждались, слушая лекции по истории военно-морского искусства профессора, капитана 1 ранга Гельфонда, а лекции по тактике флота - капитана 1 ранга знаменитого подводника, Героя Советского Союза, участника гражданской войны в Испании, побывавшего в финском плену, я, например, помню по сей день. Был, правда, и не очень приятный курс легководолазной подготовки. Для отработки выхода из аварийной лодки - довольно длительного подъема из-под воды в легководолазном снаряжении по закрепленному к буйку тросу с мусингами (шарами-узлами) для "отсидки" с целью предотвращения кессонной болезни - нас возили в учебный отряд подплава на Васильевский остров. Там и сейчас учат этому молодых подводников, используя колокольню бывшей церкви. Мы называли ее "башней смерти", поскольку малейшая неисправность изолирующего дыхательного аппарата или нарушение инструкции свободно могли привести к очень неприятным последствиям. Но и эту "неприятность" мы переживали терпеливо, зная, что легководолазная подготовка для подводника так же необходима, как летчику необходима подготовка парашютная. Летняя практика на подводных лодках Северного флота еще более укрепила чувство удовлетворения от правильности выбранной профессии. На рубках подводных лодок алели красные звезды, в центре которых на белых кружках чернели цифры потопленных кораблей и сбитых самолетов. В "Исторических журналах" (были такие на кораблях) мы читали об атаках и контратаках, о бомбежках глубинными бомбами, об уклонениях от обнаружения и преследования противолодочными кораблями и самолетами. В Историческом журнале "Катюши" - большой крейсерской типа "К" подводной лодки, на которой мне довелось практиковаться, - была, например, такая запись: "Стоим у набережной Летнего сада (лодка зимой 1942 года зимовала в Ленинграде). Налет немецкой авиации. Ведем артогонь из 45-миллиметровой пушки. Осколком бомбы убит верхний вахтенный матрос Смирнов..." Прочитав такую сделанную от руки неизвестным матросом или офицером-историографом запись, я с чувством самого настоящего душевного трепета осваивал героическую "сорокапятку" и, заступая на верхнюю вахту (вооруженная вахта у трапа лодки), не мог не представить себя на месте погибшего матроса...
Подводная лодка типа "Сталинец" входит в Екатерининскую гавань г.Полярного. 1952-1953г.г
"Господа юнкера, кем вы были вчера, А сегодня вы все - офицеры..."
Булат Окуджава
"ЧТОБ НЕ БОЯЛСЯ!"
Не могу не вспомнить один очень яркий эпизод времени учебы. Лодка отрабатывала покладку на грунт. Группа курсантов, и я в том числе, находилась в первом отсеке. Лодка "легла" на грунт на глубине 60 метров. Совершенно неожиданно из трюма отсека вдруг вырвалась тугая струя забортной воды. Отсек был мгновенно окутан мелкими водяными брызгами-туманом (давление-то забортной воды - 6 атмосфер!). Все оцепенели. Многие, даже старослужащие по пятому году, вместо объявления аварийной тревоги и выполнения тысячу раз отрабатывавшихся так называемых "первичных мероприятий по борьбе с поступлением воды", забились в углы отсека, а некоторые просто полезли на верхние койки (отсек жилой). И только один человек не растерялся. По счастливой случайности лодку обходил командир бригады - опытный подводник, Герой Советского Союза, капитан 1 ранга Пробоина застала его в первом отсеке. Комбриг громовым голосом приказал дать воздух высокого давления в отсек -для создания "подпора", а затем сам, оттолкнув мешавшегося под ногами оцепеневшего командира отделения трюмных машинистов, прыгнул в трюм. Струя поступающей воды стала уменьшаться, "туман" рассеялся. Из трюма с грохотом вылетела какая-то металлическая штуковина, а затем вылез мокрый, красный, злой комбриг. Он был немногословен. Оглядев нас, смутившихся, комбриг улыбнулся и, шутливо погрозив офицеру-минеру - командиру отсека, так и не открывавшему рот, кулаком отдраил кормовую переборочную дверь и вышел из отсека. Оказалось, что перед покладкой на грунт следовало вдвинуть обычно выдвинутый из корпуса лодки механический датчик лага - устройство с "вертушкой", служившей для измерения скорости и пройденного расстояния (вроде водяного спидометра). Матрос, расписанный на этой операции, забыл вдвинуть лаг, который при соприкосновении с грунтом был выбит из своей шахты в трюм, а поскольку соответствующий клапан (кингстон) перекрыт не был, сквозь естественную "пробоину" в отсек хлынула холодная забортная вода. Еще несколько минут промедления, и не миновать серьезной аварии, со всеми вытекающими из затопления огромного отсека последствиями! На той памятной практике получил я и опыт... "утонутия". А дело было так. Экипаж лодки, а вместе с ним и мы, курсанты, отрабатывали очередное упражнение курса задач легководолазной подготовки. На этот раз надлежало отработать выход из аварийной лодки, якобы лежащей на грунте, через торпедные аппараты. Упражнение отрабатывалось в специальном бассейне, с погруженным в него специальным учебным макетом отсека лодки. Делается это так: в отсеке открывается задняя (внутренняя) крышка трубы торпедного аппарата, в эту трубу протискиваются друг за другом три человека в легководолазных костюмах, затем задняя крышка задраивается и труба аппарата заполняется водой, давление внутри трубы уравнивается с забортным, первый, лежащий ближе всех к передней крышке аппарата, дождавшись, когда из отсека лодки откроют переднюю крышку, выпускает на поверхность бассейна (моря) буй и, закрепив тросик этого буйка (буйреп) к специальному устройству на аппарате, выходит на поверхность, держась за этот буйреп (помните, я уже рассказывал про "башню смерти"?). Остальные, лежавшие за передним, выходят на поверхность вслед за ним. Вышедший последним стучит "условным стуком" по трубе аппарата, переднюю крышку закрывают, аппарат осушают, и процедура выхода повторяется. При фактическом выходе из аварийной лодки последний из покидающих ее, надев водолазное снаряжение, заполняет весь отсек водой, уравнивает давление (в отсеке остается небольшая воздушная "подушка") с забортным, открывает обе крышки аппарата, подныривает и выходит через его трубу на поверхность. Я лежал в аппарате вторым. Не рассчитав, случайно ударился головой в тяжелые водолазные ботинки лежащего впереди, машинально охнул и выпустил изо рта клапан -загубник, через который дышал. Маска на мне была не герметична (вода стояла на уровне глаз), я непроизвольно вдохнул в себя вместо воздуха воду и... конечно, захлебнулся. Перед глазами пошли мутно-зеленые круги... Короче, я утонул. Ползущий сзади курсант, почувствовав неладное, подал условный сигнал тревоги и вытолкнул меня из аппарата. Всплыл я в бессознательном состоянии, благодаря собственной "плавучести", безо всяких буйков и буйрепов. В реальной обстановке при выходе с большой глубины я вполне мог бы схватить кессонную болезнь: при слишком быстром выходе водолаза на поверхность пузырьки азота в его крови не успевают раствориться, закупоривают жизненно важные кровотоки, вызывая паралич... Короче говоря, очнулся я уже на стенке бассейна оттого, что на мне сидел мичман-инструктор, совершая определенные манипуляции с моими руками, а изо рта у меня самым натуральным образом хлестал фонтан воды. Я еще ничего не успел сообразить, а уже вышеуказанный мичман быстро напялил мне на голову легководолазную маску и подтолкнул к трапу, ведущему на макет лодки. Инструктор заставил меня вновь залезть в аппарат и выполнить-таки упражнение! И правильно поступил! "Чтобы не боялся!" - коротко, но глубокомысленно пояснил он свои действия. Действительно, я больше никогда не чувствовал страха при выполнении легководолазных упражнений.
ПРАЗДНИК С ГРУСТИНКОЙ
Выпускной курс вспоминается как сплошной праздник, но праздник с этакой грустинкой. Мы хорошо понимали, что совсем скоро большинству из нас предстоит надолго проститься с любимым Ленинградом. Я не оговариваюсь. Даже для меня - москвича - моя родная Москва отошла как бы на второй план. Я даже стал при всяком удобном случае отказываться от езды по городу в транспорте, полюбил медленные пешие прогулки по славной Северной Жемчужине! Вечная беготня по многочисленным танцевальным залам в поисках полузапрещенных танго, фокстротов, осуждаемых "бугеш-ников* и рок-н-роллов, стыдливо именуемых "медленными" и "быстрыми" танцами, все чаще и чаще уступала посещениям театров и музеев. Хотелось, может быть даже подсознательно, как бы впитать в себя ленинградский дух... Но время неумолимо. И вот уже - лето 1954-го. Позади государственные экзамены. Головы наши украшены уже не лихими бескозырками, а самыми настоящими офицерскими фуражками с "нахимовскими" козырьками, а на погонах, под якорями, широкая золотистая полоса: мы мичманы флота! Перед отправкой на стажировку, где нам предстоит дублировать офицеров подводных лодок, нам вдруг предложили написать, вполне официально, на каком из флотов каждый из нас хотел бы служить. Нужно было написать основное и запасное желания. Наш спаянный многолетней дружбой взвод написал: первое желание - Черноморский флот, второе желание - Балтийский флот. Все свои практики в высшем училище мы проводили на Северном флоте. Хотелось перемен. Женя Фалютинский. Жора Рыжов, Валя Сизов, Юра Колчин и я стажируемся на лодке -
С офицерами мы уже почти друзья, но все-таки какая-то разница в отношениях, особенно в отношениях с подчиненными матросами и старшинами, еще есть. Один из офицеров училища как-то сказал нам: "Ваше мировоззрение повернется на 180 градусов после того, как вы застегнете пятую пуговицу офицерского кителя"! Неужели он прав? Но ведь мы - почти офицеры. Вот именно - почти. Между тем на флоты начинают поступать качественно новые подводные корабли: малые проекта 615 (прибрежного действия) - "Малютки", средние проекта 613 (для действий в море) - "Зеки" и большие проекта 611 (для действий в океане) - "Букашки". В конце стажировки мы попадаем в Севастополь, на лодки 613-го проекта. Да, эти лодки выгодно отличались от "Щук", "Сталинцев". "Ленинцев" и "Катюш", достаточно знакомых нам. Качественный скачок в подводном судостроении был налицо. Лодка плавала достаточно глубоко и далеко. Могла плавать на перископной глубине и заряжать аккумуляторы под дизелями. стрелять торпедами с гораздо больших, чем прежде, глубин, не выпуская при этом на поверхность моря демаскирующий пузырь и не "подскакивая" на малые глубины после торпедного залпа, не говоря уже о более современном электронном оборудовании! Новые подводные лодки строились на Балтике, Черном и Белом морях, а также на Волге и на Амуре быстро, большими сериями. Мы знали, что служить нам придется именно на таких лодках, и использовали оставшиеся до окончания стажировки дни для активного, если не глубокого изучения, то во всяком случае добросовестного знакомства с этими кораблями. Но вот и стажировка позади. Затаив дыхание, слушаем приказ Министра обороны СССР о присвоении первого в нашей офицерской службе звания. "Лейтенант корабельной службы" - звучит?! Из адмиральских рук принимаем темно-синие книжечки с рельефным изображением Государственного герба на обложке - дипломы о высшем образовании. Получаем красивые ромбовидные значки с красными рубиновыми звездами и золотыми гербами СССР на их фоне, новенькие, сверкающие золотом и слоновой костью кортики с романтическими силуэтами якорей и парусников на ножнах и, наконец, самое главное - золотые с одним черным просветом и двумя маленькими серебристыми звездочками погоны! К этим погонам мы шли долгие семь лет! После роспуска строя - бегом в спальные помещения (по-нашему, "кубрики"). Теперь здесь живут курсанты нового набора. На их койках нас ждут многочисленные предметы офицерского туалета. Быстро переодеваемся и как бы впервые видим друг друга: новенькие, еще не обмятые офицерские шинели делают из нас настоящих "желторотых" лейтенантов. Еще через несколько минут проходим церемониальным маршем по тому самому двору-плацу, на который впервые робко вступили жарким летом сорок седьмого... Не щадя новеньких офицерских ботинок, "даем ножку", заглушая оркестр. Впервые (сегодня все впервые!) официально проходим КПП без увольнительных записок. Ночью кружимся в вальсах, скачем в фокстротах и всяческих рок-н-роллах, млеем в танго на выпускном балу. Правда, он проходит в чужом клубе: наш клуб на ремонте. Приходится отмечать выпуск в Зале Революции училища имени Фрунзе. Зато утром имеем возможность получить благословение в долгое плавание по жизни и морям от Крузенштерна и фамилий флотоводцев, ученых, художников и путешественников, отображенных на мраморных досках. Прощай, училище! До свидания, Ленинград!
"Иди, лейтенант, поднимай Перископы. На долю твою еще хватит Побед!.."
Геннадий Новицкий "Лейтенантам подводникам"
СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ ВАЛЬС
В последний раз, проскочив пробитый в чреве крымской горы тоннель, поезд вынырнул навстречу яркому южному солнцу и внезапно возникшему в правом окне вагона морю. Море сверкало сине-зелеными бликами и было почти прозрачным. Мне казалось, что оно шептало: "Здравствуй, лейтенант, вот мы и встретились, чтобы теперь не расставаться! Веди свой корабль по моим просторам, я тебя не подведу, не предавай и ты меня!" Я и сейчас с удовольствием вспоминаю это чистое, юное чувство восторга и любви к стихии, с которой связала меня жизнь. Выражаясь морским языком, "открылся" и белокаменный Севастополь. Я уже успел привыкнуть к нему за время нескольких последних дней стажировки, но сейчас, как бы заново, рассматривал разбросанные по пологим горкам чистейшее "частные" домики и восстановленные из руин красивые, как правило белые, современные дома. Издалека не были заметны еще имевшиеся в городе разрушения - последствия жестоких боев за город Именно здесь, думалось мне, предстоит служить долгие годы... Как хорошо, что мое желание служить на Черном море удовлетворено! Забегая вперед, скажу, что причина такого "идеального" совпадения была до обидного проста. Кадровые органы ВМФ прекрасно знали, что бурное строительство подводных лодок в самом недалеком будущем приведет нынешних "черноморцев" и "балтийцев" на просторы северных морей и Тихого океана. Но это было впереди, а пока я, конечно, так далеко не заглядывал и в прекрасном расположении духа спрыгнул на севастопольский перрон. Офицер отдела кадров флота, к которому я явился, только подтвердил то, что было мне объявлено еще в училище: я назначен командиром минно-торпедной группы на среднюю подводную лодку проекта 613 "С-90".
ДПЛ пр.613 у причала (Whiskey-V)
Через пару часов я уже "нырял" в верхний рубочный люк "С-90", ошвартованной к одному из пирсов Южной бухты города. Лодка входила в состав балаклавской бригады и ее пребывание в Севастополе было временным. Экипаж жил на корабле, а не в береговой казарме или на плавбазе, как это принято у подводников в промежутках между выходами в море. Время было обеденное, и, войдя во второй отсек, я застал офицеров корабля за обеденным столом. Это меня смутило, и я было отступил к кормовой переборке отсека, намереваясь дождаться окончания обеда, но сидевший во главе стола симпатичный коренастый шатен с ярко-голубыми глазами, погонами капитана 3 ранга и командирской "лодочкой" на груди жестом подозвал меня к себе. "Командир", - понял я и, вытянувшись, доложил о прибытии "для дальнейшего прохождения службы". Командир слегка привстал и, в свою очередь, представился: "Командир "С-90" Шаповалов", протянул мне для рукопожатия руку и пригласил к столу. Старпом, двумя годами раньше окончивший наше училище, указал мне на свободный вращающийся стул-полукресло: "Тут будет твое место!" Сытно пообедав, офицеры потянулись наверх, перекурить перед традиционным на флоте послеобеденным отдыхом. Матросы и старшины тоже потянулись в курилку у торца пирса. Внутри лодки оставались моющие посуду бачковые и вахта. Произнеся обычную скороговорку: "Прошу разрешения от стола!" (до сих пор толком не могу понять смысла этого ритуала), я начал выбираться из своего угла. И тут, совсем так, как много лет спустя заявит на экранах телевизоров Штирлицу Мюллер, командир произнес: "А вас, Рудольф Викторович, я попрошу остаться!" Естественно, я замер, а затем, повинуясь приглашающему жесту командира, последовал за ним в кормовой - седьмой отсек лодки. Именно этим отсеком я, в соответствии с корабельным расписанием, должен командовать отныне. Вежливо (я уже успел заметить и оценить вежливость командира) капитан 3 ранга выпроваживает из отсека бачковых и совершенно неожиданно для меня приказывает приготовить и прострелять воздухом один из кормовых торпедных аппаратов. "А вот это - удача!" - проносится в моей голове: именно такой практический вопрос стоял в моем билете на госэкзамене по торпедному оружию. Я тогда блестяще продемонстрировал комиссии умение готовить и стрелять из такого аппарата и, естественно, получил пятерку. Но... Что это? Сгорая от стыда, я, как слепой котенок, тыркаюсь между аппаратами, мечусь по отсеку, но явно недостаточные знания устройства корабля мешают мне разыскать нужные клапана и рычаги... Наконец, изрядно взмокнув, понуро глядя куда-то мимо глаз командира, признаюсь ему в своей некомпетентности. Лицо командира непроницаемо: "Теперь ясно, чем вам нужно будет заняться в ближайшее время?" - "Так точно!" - выдавливаю из себя уставной ответ и остаюсь в отсеке один на один с аппаратами, магистралями, рычагами и клапанами.
