Пресная вода на корабле была дефицитом, но если удавалось перехватить лишний стаканчик, то можно было на своем теле проследить странное явление. Когда я выпил залпом доставшийся мне стакан холодной водички, то через несколько секунд ощутил шевеление буквально всей кожи. Обратив на неё внимание, я увидел, что по всему телу под тонким прозрачным слоем кожи появились светлые мелкие пузырьки воды. Они легко ликвидировались полотенцем, имевшимся у каждого в руках для борьбы с потом. Полотенце изрядно промокло, его пришлось отжимать, к слякоти на палубе центрального поста добавилась лужа. На этом всё и кончилось, я остался таким же разгоряченным, потным и мучимый жаждой, каким и был до стакана воды. Несмотря на всю неблагоприятную обстановку, весь экипаж безропотно выполнял свой долг, на постах, где температура приближалась к 70 градусам, электрики, гидроакустики, даже при сокращённой продолжительности вахты, были вынуждены нести её с нашатырём из-за нередких случаев потери сознания. Тем временем, американскому эсминцу надоело крутиться вокруг неподвижной Б-36, и он начал взрывать сигнальные гранаты, очевидно, приглашая нас к всплытию. У меня был опыт прослушивания взрывов гранат, имитировавших взрывы глубинных бомб, на совместных учениях С-178 и противолодочных кораблей Камчатской Военной Флотилии ТОФ, но взрывы американских гранат по интенсивности не выдерживали никакого сравнения с тем, что я слышал на ТОФе. Они гулко отражались на корпусе лодки, вызывая мигание лампочек и осыпание крошек пробковой изоляции с подволоков отсеков. Когда Б-36 дала ход моторами, взрывы прекратились, а разрядка аккумуляторных батарей ускорилась, неизбежно приближая момент вынужденного всплытия. Наконец, этот момент наступил. На Б-36 был продут весь главный балласт сразу, как только эсминец прошел наш траверз и оставил лодку за кормой. Одновременно началась передача на ЦКП ВМФ радио о всплытии лодки и ее преследовании противолодочными силами США. Прежде чем отдраить рубочный люк, через шахту вдувной вентиляции пришлось сравнять давление в отсеках с атмосферным. Это действие вызвало в отсеках шипение испарявшейся с палуб слякоти, на короткое время появление сиреневого тумана, с исчезновением которого палубы отсеков оказались совершенно сухими. Люк отдраивал помощник командира капитан-лейтенант Анатолий Андреев. Прежде чем подняться на мостик, он через рубочный люк просунул радиоантенну «Штырь» с привязанным к ней военно-морским флагом СССР, а затем вышел на мостик, держа антенну с флагом высоко над рубкой.
Нахимовцы А.Андреев, Ю.Осипов и В.Кустарев на уроке ВМП. Двое из них стали командирами подводных лодок.
К этому моменту «Чарльз П.Сессил» приближался к лодке с её кормовых углов, а очень низко над рубкой чуть ли не задевая поднятый на штыре флаг, пролетел противолодочный самолёт базовой патрульной авиации ВМС США типа Нептун. На эсминце был поднят сигнал из четырёх флагов Свода сигналов, который мы долго не могли разобрать, пока не разглядели, что такие же флаги нарисованы на его боевой рубке. Тут мы догадались, что это международные позывные эсминца, которые он поднял на мачте в качестве представления при знакомстве. Следующий сигнал из трёх флагов, поднятый эсминцем, я легко нашел в Международном трёхфлажном своде сигналов (МСС). Он означал запрос с эсминца: «Что случилось? Нужна ли помощь?» Содержание сигнала я доложил на мостик, где уже были командир и старпом Б-36, а в ответ услышал переданное приказание командира: «Не отвечать». Вероятно, он принял мой доклад за доклад от радистов. После неоднократной передачи радиограммы на ЦКП ВМФ о вынужденном всплытии, мы получили все необходимые квитанции на радио, но никаких указаний не получали, пока не донесли об успешном отрыве от преследования и слежения. Плавание в сопровождении американского эсминца оказалось на редкость спокойным, и если бы не моральные терзания о проигрыше в своеобразной дуэли с ПЛС ВМС США, его можно было бы назвать комфортным. На Б-36 непрерывно вентилировались отсеки свежим воздухом, шла полноценная зарядка аккумуляторной батареи, был удалён весь мусор и испорченные продукты, на верхней палубе перебирались оставшиеся овощи и шел ремонт отдельных механизмов. Трюмные ремонтировали верхнюю крышку устройства ВИПС, мотористы что-то делали с газоотводами дизелей, а я на мостике ремонтировал залитый водой пеленгаторный репитер гирокомпаса. Одновременно все, кто имел отношение к маневрированию подводной лодки, продумывали и разрабатывали план предстоящего отрыва от слежения. Б-36, продолжая зарядку аккумуляторной батареи, имела ход не более 4-х узлов.
Такая маленькая скорость для эсминца США была затруднительна, поэтому он постоянно маневрировал вдоль левого борта подводной лодки, не удаляясь от неё более чем на 5 кабельтов. После прохода вдоль корпуса Б-36 параллельным курсом на траверсном расстоянии от неё около 50 метров и удалившись от неё на 5 кабельтов, эсминец поворачивал влево на обратный курс и проходил контркурсом, не удаляясь от лодки далее 5 кабельтовых, после чего опять ложился на параллельный курс. Такое, я бы сказал деликатное маневрирование, соответствующее высокой морской культуре, продолжалось непрерывно до самого погружения Б-36. Этого нельзя было сказать о действиях вертолётов и самолётов ВМС США. Они периодически пролетали над лодкой на очень малых высотах, выполняя телевизионную и фотосъёмку. Незадолго до завершения всех необходимых мероприятий по подготовке Б-36 к длительному подводному плаванию, как всем нам показалось, представился удобный случай для осуществления погружения и отрыва от слежения. В вечерних сумерках показалось судно с огнями, дававшими возможность предположить, что это танкер. Когда танкер подошёл к нам на одну милю, эсминец направился к нему. Памятуя, каким не простым процессом в советском ВМФ, являлась приёмка топлива в море на ходу, командир дал команду «Приготовиться к погружению». Каково же было изумление всех подводников, когда ещё до выполнения этой команды на подводной лодке, эсминец отошел от танкера, а наша радиоразведка перехватила его донесение на берег о приёме с танкера 150 тонн топлива. Закончив все работы, для выполнения которых было необходимо находиться в надводном положении, экипаж Б-36 встал перед необходимостью осуществить отрыв от слежения. Надо сказать, что к этому моменту возможность успешного отрыва значительно возросла. В отсеках установился нормальный микроклимат, всё, что требовало неотложного ремонта, было отремонтировано. После ремонта верхней крышки устройства ВИПС, лодка получила возможность выстреливать приборы помех корабельным гидроакустикам и погружаться до рабочей глубины 240 метров, а полностью заряженная аккумуляторная батарея позволяла использовать весь диапазон скоростей подводной лодки. Но, пожалуй, самым главным фактором успеха в отрыве от слежения в кратчайший срок явилось решение командира корабля капитана 2 ранга Дубивко Алексея Федосеевича применить технический приём подавления гидролокатора эсминца, предложенный мичманом Панковым. Дело в том, что во время всего совместного плавания эсминец непрерывно работал радиолокатором и гидролокатором. Мичман Панков, определив частоту работы гидролокатора, заметил, что она входит в диапазон частот нашей станции гидроакустической связи «Свияга», и предложил настроить её на частоту гидролокатора эсминца, чтобы сделать его в нужный момент бесполезным с помощью непрерывного направленного сигнала Свияги.
Успешность выполнения маневра отрыва превзошла все ожидания. Практически с момента погружения Б-36 не смог ни на минуту установить с ней контакт. Маневр был начат, когда эсминец, следуя параллельным курсом, ушел на 2-3 кабельтова вперёд. Лодка экстренно погрузилась на ходу 12 узлов, пересекая кильватерную струю эсминца, выставила на глубине 60 метров из устройства ВИПС имитационный патрон, создавший из пузырьков облако, имитировавшее для гидролокатора корпус подводной лодки, затем, продолжая погружение до глубины 200 метров, привела эсминец за корму и начала быстро удаляться. Одновременно, когда эсминец дважды начинал работать в сторону лодки гидролокатором, акустики Б-36 подавляли сигналом «Свияги» его работу, и эсминец выключал свой гидролокатор. При третьем включении гидролокатор эсминца работал в круговом поиске, был достаточно далеко и не опасен для лодки, поэтому решили ему не мешать и продолжали увеличивать дистанцию. Помня об опыте предыдущего неудачного отрыва от эсминца, временно потерявшего акустический контакт с Б-36, я был озабочен необходимостью в этот раз как можно быстрее и больше её увеличить. А у командира корабля, зашедшего ко мне в штурманскую рубку, появилось намерение экономить заряд аккумуляторной батареи, поэтому мне пришлось при докладах ему значительно занижать текущую дистанцию до эсминца, чтобы продолжать отрыв. В моем намерении мне помог помощник командира капитан-лейтенант Андреев, вошедший в рубку после командира. Перекрыв своим телом выход из рубки и закрыв дверь, он также высказал мнение о необходимости продолжать отрыв. Убедившись, что Б-36 отошла от места погружения не менее чем на 12 миль, я доложил командиру об этом расстоянии и высказал предположение о возможности сбавить скорость.
Эсминец ВМС США Чарльз П.Сесил. Последний взгляд с Б-36 на конвоира перед погружением. Расстаемся навсегда.
С этого момента у Б-36 никаких встреч с кораблями ВМС США до конца похода не было. Об отрыве от слежения было немедленно доложено на ЦКП ВМФ и получена квитанция о приёме нашего донесения. Через короткое время нам поступило указание по связи, но командир ждал радио с распоряжением по нашим дальнейшим действиям, а о них на корабле ничего не было известно. И только по прошествии более суток, получив очередную служебную радиограмму, шифровальщик пришел к радистам и заявил, что, судя по его показательным группам, радисты пропустили одну радиограмму. Оказалось, что после приёма указаний по связи вскоре пришло второе радио с той же показательной для радистов группой, что и радио с указаниями по связи. Считая, что это повторение первого радио, радисты не передали его шифровальщику, а отправили его в корзину. Таким образом, по вине передающего радиоцентра в Москве (и невнимательности радистов?) Б-36 более суток оставалась без управления с ЦКП. Когда шифровальщик расшифровал извлеченную из корзины радиограмму, оказалось, что для Б-36 была назначена новая позиция, находившаяся в пятистах милях к северо-востоку направлении от нашего местонахождения, занять которую мы уже опаздывали. Пришлось всплыть и выполнять полученное приказание полным ходом. К общему удивлению и удовольствию первые 400 миль этого перехода проходили при полном отсутствии противодействия со стороны противолодочных сил противника. В то же время в районе позиций, назначенных подводным лодкам 69-й бригады, наша радиоразведка зафиксировала наличие американского вертолётоносца «ТЕТИС-БЕЙ» с кораблями охранения и усиленное патрулирование района силами базовой противолодочной авиации. С приближением к своей позиции на 50-40 миль, мы прочувствовали их противодействие сполна. О нахождении в надводном положении не могло быть и речи из-за не прекращавшихся сигналов самолётных и корабельных радиолокаторов.
У офицеров корабля появилось предположение, что такая своевременная концентрация противолодочных сил в районах позиций, назначаемых для подводных лодок, невозможна без наличия шпиона в системе управления силами ВМФ СССР. И хотя многое объяснилось работой системы «СОСУС», о существовании которой, в том походе мы не знали, всё равно эти предположения развеялись не полностью. Если был Пеньковский, то могли быть и другие ему подобные. Вскоре после занятия заданной позиции нас подстерегала ещё одна неприятность. 7-го ноября при попытке запустить левый дизель для работы на винт под РДП, в результате гидравлического удара, он был выведен из строя из-за попадания забортной воды в его цилиндры. В правом дизеле во всех цилиндрах также оказалась вода. Следовательно, до выполнения в походных условиях сложных, трудоёмких работ по вскрытию крышек и осмотру всех цилиндров с выяснением причин попадания воды в них и он был не работоспособен. В распоряжении командира Б-36 оставался только средний дизель, не приспособленный к работе под РДП. Значит, длительное пребывание Б-36 на позиции грозило полной разрядкой аккумуляторной батареи и неминуемым повторным всплытием среди противолодочных сил ВМС США. В этой обстановке командир принял единственно правильное решение - приступить к вводу в строй правого дизеля, а на время работ выйти из района на 60 миль, с возвращением в него с окончанием работ. С удалением из района на 60 миль обнаружили сравнительно спокойную обстановку, позволявшую находиться ночью в надводном положении без хода, в дрейфе, а днём в подводном положении. Ещё до окончания ревизии правого дизеля мы получили команду на возвращение в Сайда-губу. Возвращение проходило тоже в спокойной обстановке. Противолодочные силы вероятного противника отдыхали после разрешения Карибского кризиса, да и погода была неблагоприятной для интенсивных полётов авиации стран НАТО. Море изматывало нас качкой, а меня, как штурмана, невозможностью надёжно определить место корабля в связи с ненастной погодой без солнца и звёзд. Практически весь переход был совершён в надводном положении. В начале перехода командир принял решение возвращаться под РДП, но после того как вахтенные офицеры пару раз показали ему обнаруженные в кормовом секторе неизвестные суда, которых акустики не слышали, решение изменил, и лодка всплыла в надводное положение. В штормовом море следование в надводном положении значительно надёжнее обеспечивало безопасность корабля.
Осталась одна общая забота о расходе топлива, которого по всем расчетам могло не хватить до родной базы. Для меня эта забота стоила самой большой невязки при определении места в океане за всю мою девятилетнюю службу на штурманских должностях. Перед определением места над моей головой двое суток стоял с логарифмической линейкой флагманский механик 69-й бригады капитан 2 ранга Любимов. Он сверял замеряемый расход топлива и сравнивал с пройденным расстоянием подводной лодкой за время замера расхода топлива. По результатам замеров принималось решение о запросе помощи в виде танкера для дозаправки топлива. Сложность моего положения заключалась в том, что зная из опыта, что гидравлические лаги при оголении носового штевня хватают воздух динамическим трубопроводом и дают заниженные показания скорости, я, испытывая психологическое давление, учитывал осреднённую лагом скорость 4 узла, которую он получал раскачиваясь в диапазоне от нуля до восьми узлов. При определении места невязка составила 67 миль точно вперёд по курсу, что свидетельствовало о фактической скорости, с которой двигался корабль - 5,4 узла. Не прибегая к каким-либо ухищрениям, я полностью занёс эту невязку в навигационный журнал и в отчёты о походе, считая её психологической. На берег было отправлено радио о необходимости пополнения топлива, которого действительно не хватило. Но кто-то предложил остатки топлива, смешанного морской качкой в балластных цистернах с водой, перекачивать в расходный топливный бачок, из которого сливать отстоявшуюся воду и добавлять в бачок моторное масло. На этой смеси Б-36 вошла в Баренцево море, а вот уже в Кольский залив пришлось входить на моторах за счёт аккумуляторной батареи. Впрочем, танкер встретил нас в Норвежском море, но бушевавший шторм не дал никакой возможности принять от него топливо. При возвращении было примечательное событие, находясь на мостике, я наблюдал за попыткой мотористов осмотреть трубопроводы дизелей в кормовой надстройке лодки. Моторист вышел на осмотр трубопроводов в сопровождении страхующего матроса и был надёжно обвязан бросательным концом. Но как только он дошел до середины кормовой надстройки, волна смыла его за борт, но, к счастью, следующая волна вернула его обратно с помощью поданного мотористу бросательного конца. Операция осмотра трубопроводов была немедленно прекращена, а я обратил внимание на старшего помощника командира капитана 3 ранга Копейкина Аркадия Александровича, руководившего этой операцией и сохранявшего спокойствие на всем её протяжении, как человек всё вовремя предусмотревший и ко всему подготовившийся. Вообще он отличался хорошей выдержкой, умением сохранять спокойный тон в отношениях с подчиненными в любых ситуациях, не теряя чувство юмора и не упуская возможности розыгрыша. Я уже упоминал эпизод в тёмном жарком и душном отсеке, когда отчаявшемуся офицеру, требовавшему всплыть и дать бой, потому что в отсеках, по его мнению, люди гибнут, старпом спокойно ответил, что некоторые спасутся, чем успокоил офицера. Из розыгрышей в походе, мне запомнились два.
Первый коснулся офицера 6-го отдела, прикомандированного к нам на время перехода в кубинский порт с одной лишь целью, чтобы следить за целостностью французской проволоки, которой был опечатан торпедный аппарат с загруженной в него ядерной торпедой, и пломбы на ней. Капитан-лейтенант ревностно выполнял эту обязанность и регулярно проверял сохранность пломбы. Однажды после ночной командирской вахты Аркадий Александрович за завтраком как бы невзначай сказал, что не понимает, почему все так трясутся с этой торпедой, как мы убедились прошедшей ночью, осмотрев её, ничего в ней особенного нет. Офицер 6-го отдела побледнел, выскочил из-за стола и бросился в первый отсек к аппарату с торпедой проверять наличие пломбы. Второй розыгрыш был достаточно корыстный, но оправданный необходимостью. В те часы, когда над Б-36 продолжал маневрировать американский эсминец и обстановка в отсеках по их обитаемости была экстремальной, единственным местом на корабле, где можно было забыться в полудрёме после вахты были окрашенные стеллажные торпеды в первом отсеке. На них постоянно лежали люди, сменившиеся с вахты. Но на подводных лодках были предусмотрены должности, не связанные с несением корабельных вахт в сменах, а, следовательно, имевшие больше возможностей в выборе времени и места для отдыха. К ним относилась и должность заместителя командира корабля по политической части, которую на Б-36 занимал капитан 3 ранга Сапаров. Сменившись с командирской вахты с небольшой задержкой, старпом вошел в первый отсек и обнаружил, что все места на торпедах заняты, в том числе и замполитом. Оценив обстановку, чтобы не поднимать людей, только что сменившихся с вахты Аркадий Александрович сказал Сапарову, что его вызывает командир в центральный пост.
Серго молчал, а я думал: «Сегодня я увижу отца! И маму увижу, и Севастополь!» Облака разошлись, и я увидел горы, покрытые снегом. По снегу бежала черная тень самолета. Стало холодно, у меня начали мерзнуть ноги. — Хочешь, Никита, есть? — спросил Серго. Я отказался. Как можно есть бутерброды, когда мы летим выше гор! Прошло часа два или три, все внизу стало ярко-зеленым. За желтой полосой впереди все блестело, сверкало. Было больно смотреть. — Дядя Серго, смотрите, что это? Он взглянул: — Это море, Никита, Черное море! Я различил желтый берег, белую пену прибоя и черные точки посреди голубого пространства: это шли корабли. Мы долго летели над морем, и берег то исчезал, то вновь появлялся. Наконец, самолет резко накренился на крыло, выровнялся, опять накренился, и коричневая земля, белые постройки на ней и краешек моря — все поднялось, стало боком, словно тарелка, поставленная на ребро. — Испугался? — спросил Серго. — Садимся. Мы дома! Запрыгав по твердой земле, самолет подрулил к землянке. Слегка пошатываясь, я стоял под синим небом, и мне казалось, что все кругом синее: груды обломков, море и тень на земле от крыла самолета. Я удивился: Серго не торопится, беседуя с летчиком, и не сердится, что за нами еще не приехали.
Но вот, прыгая по кочкам, подскочила тупоносая зеленая . Матрос в лихо заломленной на ухо бескозырке пригласил садиться. Я узнал его — это был тот самый Костя, который на «газике» отвозил меня в прибрежную деревню. — Костя?! — О, господи! Тот малыш, которого я возил в прошлом году. А я бы тебя не узнал, так ты здорово вырос. И на тебе морская форма! — Он протянул мне руку. Через несколько минут мы мчались по пыльной дороге. На холмах валялись подорванные танки, машины, повозки. Костя, не замедляя хода, пролетел мимо разбитого моста, свисавшего одним концом с насыпи, мимо обломков вагонов, загромоздивших ущелье, и влетел в город. — В соединение? — спросил он. — Нет, в госпиталь, — ответил Серго. Почему в госпиталь?.. На всей длинной улице, которую мы проехали из конца в конец, я не увидел ни одного уцелевшего дома. Стояли лишь стены. Трамвайные столбы были опутаны обвисшими проводами, и из мостовой торчали острые железные лапы рельсов. Открылся кусочек бухты с мачтами затопленных кораблей. Среди развалившихся стен, на которых чернели надписи: «Мин нет», моряки разгребали мусор и камни. Над городом висели «слоники», и за холмами ухало. — Подрывают мины. Их тут до черта: и на земле и в воде. Осторожней ходи по городу, в развалины не заглядывай — напорешься, — предупредил Костя. Машина поднялась в гору и въехала в отворенные настежь ворота. Костя круто затормозил возле двухэтажного дома с желтыми заплатами на белой стене. Повсюду буйно цвела сирень. За кустами виднелась голубая гладь бухты. Матрос в сером халате так решительно и быстро прошел на костылях, будто для своего удовольствия двигался на ходулях. У матроса было веселое и раскрасневшееся лицо, но я увидел пустую штанину, спущенную так низко, что если не присмотришься — не заметишь, есть нога или нет. Под кустами сирени сидели с забинтованной головой, с рукой на перевязи; возле некоторых стояли костыли.
— Георгий! — позвал Серго. — Георгин, где же ты, дорогой? Один из раненых, опираясь на палку, поднялся и пошел к нам, размахивая свободной рукой. — Никита! — сказал он знакомым голосом. — Кит! Неужели отец?.. Но откуда седина в волосах и широкий багровый шрам на щеке? И разве у отца раньше было такое худое лицо, обтянутое коричневой кожей?.. — Не узнал? — Папа! — взвизгнул я. — Папа!.. Я подбежал к нему, обхватил его, уткнулся лицом в серый халат и разревелся. — Ну что ты, ну что ты, сынок... — Ты живой, живой! — повторял я без конца. — Ты живой!.. Отец взял мою голову в руки, нагнулся, принялся крепко меня целовать — в щеки, в нос, в губы. Губы у него были сухие, потрескавшиеся, но знакомо пахли душистым трубочным табаком. — Вот и свиделись, — сказал он срывающимся голосом. — Вот и свиделись... Эх, сынок, сынок, и соскучился я по тебе!.. Я повис у него на шее и, наверное, сделал ему больно — он поморщился. — Тебя сильно ранило? — спохватился я. — Нет. — А в каком бою? — За наш Севастополь, — сказал отец с гордостью. — Ну и задали же мы им жару! Правда, Серго?
— Еще бы, дорогой, век не забудут! — Ну, а ты, Никита? — Отец снова поморщился. Я понял, что хотя он и выздоравливает, но у него все еще где-то очень болит. — Покажись-ка! Он легонько отодвинул меня, принялся разглядывать. — Хорош, Никитка, хорош! Вырос, поздоровел. И выправка отличная, и форма тебе идет... Что, Серго, он — настоящий моряк? — Самый настоящий, — подтвердил с улыбкой Серго. — Мама сейчас придет, три раза уже прибегала... — А вот и мама! — сказал отец и, отбросив палку, слегка прихрамывая, пошел по дорожке. Мама спешила к нам. Расцеловав меня, она поздоровалась с Серго. Он сказал, что пойдет по делу, и простился. Мы остались втроем на скамейке под белой сиренью. Не знаю, поняли ли в тот день отец с мамой что-нибудь из моих рассказов. Все перемешалось: училище, адмирал, Антонина, Шалва Христофорович, Фрол, Бунчиков, Стэлла, вечер в училище, поездка в Гори, фуникулер, полет в самолете... Когда я рассказал, как капитан первого ранга передал мне письмо и на место отца за столом сел другой офицер, мама вздохнула, отец же сказал: — А ведь бутылка-то коньяку нас все-таки дождалась! И его глаза стали такими же смешливыми, как прежде.
Наговорившись досыта, мы продолжали сидеть молча, глядя на синюю бухту. Алел . — Ну, идите домой, — сказал, наконец, отец. — Я приду завтра утром. Выписываюсь. — Не рано ли? — спросила озабоченно мама. — Я здоров. Мама поняла, что отца переспорить трудно.
Глава восьмая. КОРАБЛИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ В СЕВАСТОПОЛЬ
На другое утро отец пришел в белый домик на Корабельной. Китель висел на нем, как на вешалке, но он все же был лучше серого халата. — Пойдем-ка, Кит, в город, — предложил отец. — Долго не пропадайте, — сказала мама. — Нет, мы скоро вернемся. Узкая, вымощенная белым камнем дорожка вилась по крутому берегу, вдоль стены, пробитой снарядами. Из воды торчали мачты и мостик затонувшего судна. Город за бухтой казался отсюда совсем неразрушенным. О том, что война продолжается, напоминали лишь «слоники» в синем небе.
— Я приехал сюда, когда началась осада, — сказал отец. — Севастополь держался двести пятьдесят дней... Отец помолчал, глядя на медленно приближавшийся ялик. — И севастопольцы знали: чем дольше они продержатся, тем больше оттянут фашистских дивизий. Восемь месяцев непрерывной осады!.. Ты слышал о ? Вон там, на Северной, стояла зенитная батарея. Фашисты вплотную к ней подвели свои танки. Батарея держалась. Артиллеристы превратили зенитки в противотанковые орудия — били по танкам! Когда не осталось ни людей, ни снарядов, командир батареи Пьянзин радировал: «Огонь со всех батарей — на меня!» И огонь смел ворвавшихся гитлеровцев... Пьянзинцы были настоящими севастопольцами!.. Когда последние защитники Севастополя уходили из горящего города, каждый брал с собой... Ты слышал о заветном севастопольском камне? — Нет. Отец достал из кармана бережно завернутый в платок осколок: — Каждый брал с собой камень и клялся, что принесет этот камень обратно в родной Севастополь. И когда товарища убивали в бою, другой брал себе его камень. Это — камень товарища. Когда убили его, я взял себе и поклялся принести в Севастополь. С заветным камнем ходил я на катере в Новороссийск, Керчь, Феодосию и, наконец, пришел в Севастополь... Отец бережно положил осколок к стене, и камень слился с ней, словно вернулся на то самое место, откуда был взят погибшим товарищем отца в июле сорок второго года. Мы спустились по каменному трапу на пирс. Я помог отцу сойти в ялик, и седой яличник, с пучками седых бровей на красном лице, поплевал на ладони и взялся за тяжелые весла. — На Корабельную нынче и пассажиров-то нету, — сообщил он осипшим голосом. — Все — в город, да в город. Поглядите-ка, с Северной — тоже... — И он показал на перегруженные народом ялики, переплывавшие бухту. Впереди, перед нами, над бухтой высилась стройная белая колоннада, от которой сбегала к воде широкая лестница.
— , — сказал отец. Графская пристань! Сразу в памяти ожили «Севастопольские рассказы». Значит, Толстой поднимался когда-то по этой пологой лестнице, и Нахимов, и Кошка, знаменитый матрос! — Чудом она уцелела, сердешная, — сказал яличник. — Две осады выстояла — ни огонь, ни снаряды ее не тронули... Яличник выскочил первым и протянул руку отцу. Мы медленно поднялись по лестнице, к колоннаде, на белом фронтоне которой я увидел цифру «1846», и вышли на площадь. — Здесь были Дом флота и морская библиотека, — показал отец на бурые развалины. — Идем, как бы не опоздать. — Куда? — Увидишь. Что-то необычайное творилось сегодня в разрушенном городе. Вчера мы ехали по безлюдным улицам. Сегодня из каждого узкого, засыпанного камнем проулка выходили люди. Широкий людской поток стремился к морю. Удивительно, что в городе, где не осталось ни одного целого дома, вдруг оказалось столько людей! И у всех были праздничные, радостные, счастливые лица, все как будто ждали чего-то. И мы влились в этот поток и шли вместе с солдатами в касках, с офицерами, стариками — отставными матросами, словно обросшими седым мохом, в обтертых матросских бушлатах, с девушками в красных косынках и белых праздничных платьях. — Приморский бульвар, — сказал отец. — Где? — удивился я, не видя вокруг ни кустов, ни деревьев. Лишь в большой черной воронке с краю цвел ярко-желтый цветок. И люди старались не наступать на него и бережно обходили. — Бульвар сожжен, но он снова будет, — ответил отец. — Снова посадим цветы, деревья. И будем гулять здесь, как до войны. — Будем, товарищ капитан третьего ранга, обязательно будем! — подтвердил шагавший рядом с ним матрос. — День-то нынче какой! Подумать только, день-то!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Вскоре на Б-36 прибыл новый командир рулевой группы, фактически младший штурман, лейтенант Вячеслав Маслов. Первое, что он увидел в штурманской рубке это лохматого и вспотевшего меня, заваленного ворохом карт. Восемь рулонов карт были только что доставлены гидрографией на корабль, и я, наивно, по их наличию пытался определить - куда же мы пойдем. Перечень карт обеспечивал нам путешествие в любые порты, бухты и гавани Атлантического океана. Место нового базирования определить не удалось, ясно стало только то, что 69 бригада дальше Атлантики не пойдёт. В ночь на 30 сентября все четыре подводные лодки поочерёдно, в обстановке строжайшей секретности и усиленной охраны причала, в присутствии группы офицеров и генералов погрузили в торпедные аппараты по одной торпеде с ядерной боеголовкой и в придачу к ним по одному офицеру из 6 отдела флота в звании капитан-лейтенанта в качестве наблюдающего. Ближе к вечеру подводники 69 бригады были построены на причале около плавбазы «Дмитрий Галкин». Перед нами выступил первый заместитель Главкома ВМФ адмирал В.А.Фокин с пожеланием счастливого плавания в порт одной из дружественных стран. При этом предупредил, что, несмотря на мирную обстановку, надо быть готовыми к любому её изменению. Сразу после построения на кораблях началось приготовление подводных лодок к бою походу и погружению. В ночь на 1-е октября Б-36 и остальные лодки бригады с интервалом около 30 минут стали отходить от пирса и начали переход к новому месту базирования. Перед выходом на все подводные лодки прибыло по одной группе ОСНАЗ для обеспечения ведения радиоразведки и радиоперехвата донесений иностранных противолодочных сил. Кроме того, на Б-36 в поход пошел флагманский механик бригады капитан 2 ранга Любимов. После выхода из Кольского залива я обратился к командиру с вопросом, куда прокладывать курс. В ответ командир дал мне координаты начала и конца следующего курса и расстояние между ними. Так продолжалось до прохода Фареро-Исландского рубежа и выхода в Атлантический океан. С выходом в Атлантику по кораблю было объявлено, что мы идём в порт Мариэль на остров Куба для постоянного базирования и, что на подходе к порту нас встретит кубинский торпедный катер. Проход в порт назначения предписывался не кратчайшим путём через Флоридский пролив, а через пролив Кайкос между Багамскими островами и дальше по длинному узкому и извилистому Старому Багамскому каналу. Скрытный безаварийный проход по такому каналу представлялся, по меньшей мере, проблематичным, но было решено разобраться с этим вопросом на месте. Уже в первые часы перехода расчёт средней скорости корабля на походе по заданным временным интервалам неприятно удивил командира. Вместо средней скорости 5-6 узлов, принятой на флоте для скрытного перехода дизель-электрических подводных лодок, для нас она оказалась назначенной 10 узлов. Если соблюдать скрытность и иметь запас времени для погружений при уклонении от противолодочных сил, то придется иметь скорость не менее 12 узлов, что в штормовом море потребует работы дизелей на полных ходах, то есть иметь очень напряженный и неблагоприятный режим работы главных двигателей.
, сопровождавшая нас в Баренцевом и Норвежском морях, не покинула нас и в Северной Атлантике. Только удары волн стали мощнее, особенно при вынужденной скорости 12 узлов. Появились первые потери: волны оторвали носовой аварийный буй и повредили верхнюю крышку устройства ВИПС. Во время очередного шторма эти же волны придавили к ограждению рубки, не увернувшегося от них вахтенного офицера капитан-лейтенанта Мухтарова и сломали ему два ребра, «освободив» его от несения вахты почти на две недели. Как написал в отчёте в политорганы замполит корабля капитан 3 ранга Сапаров, травмированного офицера Мухтарова заменил на вахте коммунист Сапаров. Между прочим, и Мухтаров был коммунистом. Мне, как штурману, погода не давала возможности уточнить счислимое место корабля путём астрономических наблюдений, а после отрыва от побережья Норвегии других способов определения места у нас в походе просто не было. В результате, после прохода Фареро-Исландского противолодочного рубежа, на всех четырёх кораблях, как я убедился после похода, была невязка около 13-18 миль назад по курсу, что свидетельствовало о наличии Северо-Атлантического течения, которое мы просто не знали, как учитывать, не имея на кораблях абсолютного лага. Однако в каждом явлении есть не только отрицательное, но и положительное, так и в плохой погоде. В связи с плохой погодой, на всех трёх противолодочных рубежах нам не досаждала противолодочная авиация стран НАТО, что помогало почти соблюдать заданную среднюю скорость перехода. В свою очередь, если разведка стран НАТО обнаружила выход бригады из Кольского залива, то она рассчитывала на наш переход со средней скоростью 5-6 узлов и запаздывала с увеличением активности противолодочных сил на рубежах. В Центральной Атлантике штормов не было, да и вероятный противник ещё не проявлял повышенной активности, что позволило проводить астрономическую обсервацию места не только в вечерние и утренние сумерки, но и групповые определения места по солнцу силами вахтенных офицеров и группой командования корабля под руководством командира. Вскоре воздух и вода значительно потеплели. Мы вошли в субтропики, и во время ночной вахты я воспользовался тропическим ливнем, с удовольствием приняв душ на мостике, пользуясь мылом и мочалкой.
В утренние сумерки 23 октября Б-36 подошла к проливу на расстояние около 25 миль и экипаж начал подготовку к форсированию пролива в подводном положении. Аккумуляторная батарея к тому моменту была полностью заряжена, оставалось только надёжно определить место, что и было сделано тремя наблюдателями по трём-четырём звёздам. Разведка обстановки свидетельствовала о наличии в районе пролива двух американских эсминцев, работавших радиолокаторами. Задержавшись на перископной глубине на сеанс связи, мы получили радиограмму, согласно которой Б-36 назначалась позиция юго-восточнее пролива Кайкос, куда мы и направились прочь от пролива. Тем временем тактическая обстановка стала резко осложняться. Активность противолодочных сил ВМС США возросла невероятно. Авиация ПЛО так часто делала облёты акватории, что Б-36 потеряла возможность проводить полноценную зарядку АБ, да и подзарядка стала весьма проблематичным мероприятием. Вскоре наши радиоразведчики перехватили сообщения об объявлении президентом США Джоном Кеннеди морского «карантина» Кубы и о запрете всем военным кораблям приближаться к побережью США ближе, чем на 400 миль. В добавление к авиации в пределах видимости стали появляться американские эсминцы в виде парных патрулей, непрерывно работающие своими радиолокаторами и гидролокаторами. В дневное время за счет прекрасной видимости можно было на большом удалении наблюдать за действиями эсминцев с обнаружением любых гражданских судов. Они быстро сближались с незнакомцем и после непродолжительной задержки около судна отходили от него, продолжая патрулирование. Судно же ложилось на обратный курс и удалялось от Кубы.
Действия противолодочных самолётов США стали более агрессивными. Имея предположение о возможном нахождении в районе подводной цели по данным радиолокационного контакта или же по данным неизвестной нам в те времена системы гидрофонов СОСУС, американские самолёты стали уточнять место подводных лодок с помощью гидроакустических буев системы ДЖУЛИ. В состав этой системы входили и взрывные устройства для уточнения места подлодки буями за счёт пеленгования отражения взрывной волны от её корпуса. Так как взрывы были весьма интенсивными, а с системой ДЖУЛИ мы тоже были незнакомы, то их появление первоначально вызвало некоторую озабоченность. Вскоре наше правильное предположение об их назначении подтвердилось перехваченным радиодонесением с самолета о координатах подводной лодки. Они отличались от счислимых координат на десять миль и на вопрос старпома, не наши ли это координаты, я ответил уклончиво. Но при очередном определении места убедился, что самолет передавал точнейшие координаты места Б-36, на тот момент, и их можно было принять для дальнейшего счисления места корабля, так как точность определения места у самолета США значительно превышала наши возможности. Вскоре эта достаточно сложная для нас ситуация превратилась в экстремальную. Примерно через сутки, в наступившей темноте, командир принял решение подзарядить в течение ночи порядком разряженную за день аккумуляторную батарею на перископной глубине при работе дизелей в режиме РДП. Мы встали под РДП и легли на курс в восточном направлении. Спустя некоторое время, я вдруг вспомнил, что перед постановкой под РДП, в западном направлении наблюдалась слабая работа двух корабельных радиолокаторов, которые после нашего поворота оказались в кормовом секторе, затенённом для наблюдения в перископ шахтой РДП. Гидроакустическое наблюдение в этом секторе также невозможно, как из-за конструктивных особенностей, так и из-за грохота работающих дизелей. Учитывая возможность появления в затенённом секторе приближавшихся кораблей и нахождение Б-36 в центре позиции, я доложил командиру о времени поворота влево на 90 градусов по компасу. Командир согласился со словами: «Правильно, нечего нам идти в сторону позиции Шумкова, на Б-130 старые аккумуляторы, нельзя его подводить и привлекать за собой к нему противолодочные силы США». С началом циркуляции последовал тревожный доклад акустиков о появлении сильных и быстро нараставших шумов винтов двух эсминцев. На Б-36 немедленно выполнили маневр срочного погружения, но, ещё до прихода на безопасную от таранного удара глубину, во всех отсеках подводники услышали над головами сильный свистящий шум работавших винтов эсминцев. Затем эсминцы начали ходить вокруг Б-36 по кругу с радиусом около 15-20 кабельтов со скоростью около 20 узлов, работая гидролокаторами на своих курсовых углах 90 градусов левого борта, двигаясь против часовой стрелки и смещая окружность, как бы набрасывая петли в сторону смещения подводной лодки из центра этого круга. Контакт поддерживался надёжно и не оставлял нам никаких шансов оторваться от слежения с нашей разряженной батареей. Мы маневрировали на 3-4 узлах, выполняя апериодические изменения курса, слабо надеясь на возможное изменение обстановки или погоды. О присутствии эсминцев всё это время знал весь экипаж, прослушивая посылки гидролокаторов, которые звучно били по корпусу лодки и людским нервам, мешая отдыхать.
Примерно через сутки нас остался караулить при поддержке авиации ПЛО только эсминец радиолокационного дозора «Чарльз П.Сесил», прошедший переоборудование и модернизацию из эсминца типа Гиринг, построенного во время Второй Мировой войны. Приняли решение оторваться от слежения. Когда эсминец, продолжая описывать вокруг Б-36 круги против часовой стрелки, проходил траверз лодки по правому борту, Б-36, увеличив ход до 9 узлов повернула ему за корму, а эсминец, продолжая циркуляцию влево удалялся от лодки. По окончании циркуляции, обнаружив, что Б-36 вышла из круга, эсминец бросился за ней в погоню, неминуемо сокращая траверзное расстояние. Приведя подводную лодку на траверз своего левого борта, эсминец опять начал циркуляцию влево, а Б-36 снова повернула на 90 градусов вправо за корму эсминца, выйдя за пределы окружности, и стала быстро удаляться от эсминца, который, в свою очередь, продолжая циркуляцию, тоже отходил от лодки как минимум на диаметр своей циркуляции. К этому моменту акустики доложили командиру Б-36, что эсминец потерял контакт с лодкой и перешел на круговой поиск. К сожалению, командир тут же воспользовался советом грамотнейшего акустика, инструктора 69 бригады подводных лодок мичмана Панкова. Он дал грамотный совет, с акустической точки зрения, повернуть носом на эсминец для уменьшения отражающей поверхности корпуса подводной лодки, но не учитывающий тот фактор, что, повернув на эсминец, Б-36 прекратит отрыв и сблизится с эсминцем, облегчив ему задачу поиска. Что и произошло. Командир, доверившись авторитету мастера военного дела, возражений против такого маневра не послушал, и эсминец восстановил акустический контакт с Б-36. Эта попытка была последней возможностью оторваться от слежения, теперь наша аккумуляторная батарея больше трёх узлов не могла обеспечить. Оставалось надеяться только на чудо. Но тропических чудес в виде штормов и ураганов не появлялось, погода оставалась курортной, а батарея неминуемо разряжалась.
Чтобы оттянуть приближавшуюся необходимость всплытия на поверхность, командир принял решение максимально сократить расход электроэнергии вплоть до остановки гребных электродвигателей и удержания необходимой глубины с помощью откачки и приёма необходимых порций воды в уравнительную цистерну с помощью главного осушительного насоса. И вот, в наступившей полутьме Б-36 зависла на глубине 70 метров без хода. Неожиданно в центральном посту открылась кормовая переборочная дверь, и через неё буквально ввалился здоровый молодой мужчина в рваных трусах и в поту в чине капитан-лейтенанта в полуобморочном состоянии. «Где? Где командир?» - спросил прикомандированный к нам на поход офицер. «А что случилось ...?» тревожно среагировал на вопрос, выйдя из не менее полуобморочного состояния, старпом, находившийся на командирской вахте. Показывая рукой в корму, вошедший сказал: «Там, там люди гибнут, нужно всплыть и дать бой!» - «Ничего, некоторые спасутся» - сказал успокоившийся капитан 3 ранга Аркадий Копейкин. - «Да?», - спросил посетитель. - «Да!», - ответил старпом, и офицер удалился в корму. Через короткое время из кормового 7 отсека в центральный пост поступила просьба прислать доктора. Оказалось, что офицер, добравшись до 7 отсека, взял с поддона под машинкой клапана вентиляции балластной цистерны кружку с накапавшей в неё гидравликой, приняв её за воду, и выпил. Люди в отсеке ахнули и испугались за здоровье офицера, а он испугался ещё больше. Первые слова, которые услышал от него капитан Виктор Буйневич: «Доктор я умру?» Буйневич сказал, что он не умрёт, а в отличие от остальных будет иметь меньше проблем с запором. Нужно отметить, что к тому времени весь экипаж уже несколько суток не пользовался гальюном (туалетом). Вся жидкость уходила из организмов через поры кожи с потом, а пища в жару просто не лезла в горло, её буквально заталкивали в рот в небольших количествах с помощью сухого вина, выдававшегося каждому по норме 50 граммов в день. Так что заявление о том, что в отсеках люди гибнут, было не так уж далеко от действительности.
: "Прогуливаясь" по подлодке постоянно думал о том, как тут жили моряки. Жутко как-то на душе.
Микроклимат в отсеках был близок к пределу возможности обитания. Температура в отсеках держалась в пределах от 40 до 65 градусов по Цельсию при высочайшей влажности, повышенном содержании углекислого газа и вредных испарений от топлива, масла, электролита в воздухе давно не вентилированных отсеков. Покрытые потом люди постоянно носили только тапки с обрезанными задниками и разорванные на лепестки разовые трусы, как набедренные повязки из пальмовых листьев у дикарей. Причём повязка из трусов была привилегией для офицеров и сверхсрочнослужащих, матросы и старшины срочной службы изготавливали повязки из разовых кальсон, выданных для них береговой базой вместо трусов. Это не было модой, просто каждый лепесток одежды на теле создавал впечатление отдельной грелки, которых хотелось иметь поменьше. В этой атмосфере, под воздействием пота, синие разовые трусы и кальсоны стали линять и раскрасили тела подводников синими разводами. В «боевую» раскраску свою лепту внесла потница, покрасившая тела подводников в красную крапинку.
И вдруг с криком: «Папа вернулся!» она, задев меня платьем, выбежала на лестницу. — Что ты сказал ей, Никита? — спросил художник, приподнимаясь с кресла. — Ты ничего не сказал... Откуда она взяла? «Ты пришел не один, это папа вернулся...» Нет, неужели? Не может быть! — повторял он все громче. — Шалва Христофорович, это правда! Дядя Серго вернулся! Он пришел к нам в училище и... Я мог не продолжать, потому что со двора уже слышалось: «Папочка!.. Папа, папа!..» Они поднимались по . Серго повторял:
— Антонина, моя дорогая, ну полно! А Антонина твердила: — Я всегда знала, что ты вернешься! И вот Серго вошел в комнату, а за ним — Антонина, такая счастливая... — Это ты? — спросил Шалва Христофорович. — Я, отец, — ответил капитан-лейтенант. Он подошел к Шалве Христофоровичу, опустился перед ним на колени и прижался губами к руке старика — Вот мы и снова все вместе! — сказал Серго. — Я говорил, что вернусь, — и вернулся...
Глава седьмая. ГДЕ ОНИ ПРОПАДАЛИ
Старый художник, закрыв глаза, застыл в своем кресле. Мы с Антониной забрались на тахту. Тамара то и дело вытирала концом передника слезы. Серго рассказывал: — ...Когда мой катер пошел на дно, я поплыл за Георгием... Отца ранило в руку, и он плыл с трудом. Серго помог ему выбраться па берег. По мокрым камням шарил прожектор. — ...Несколько раз луч скользнул по нас, но мы были неподвижны, как камни...
Русьев не хотел уходить без друзей. Но лучи прожекторов скользили и по морю и накрыли, наконец, прыгавший на волне . — «Уходи, уходи, Виталий!» — кричал я ему, как будто он мог в этом вое меня услышать. Катер рванулся и исчез в темноте. Трассирующие пули преследовали его по пятам... Серго разорвал на себе рубаху и перевязал отцу руку. «Надо уносить ноги, скоро рассветет». Скалы были отвесные, скользкие, а отец мог цепляться за них лишь одной рукой. Они выбились из сил, пока очутились высоко над морем, в небольшом темном гроте, где шумел водопад. Отцу стало плохо: он потерял много крови. Серго посмотрел вниз и увидел передвигавшиеся светлые точки. Гитлеровцы обшаривали берег! Серго показалось, что он слышит собачий лай. Но светлые точки вскоре погасли. Когда наступил рассвет, перед Серго открылось пустынное море. Берег кишел солдатами. — ...Георгий бредил так громко, что я опасался, как бы не услышали гитлеровцы. Очнулся он в полдень. «Уходи! — сказал Георгий. — Оставь меня, уходи!» Я ответил: «Не говори глупостей». Тогда он мне стал приказывать. Я сказал, что он может меня расстрелять, но это приказание я считаю незаконным. Тут Георгий опять впал в беспамятство и вспоминал Ленинград, жену и тебя, Никита. Я все прислушивался, не идет ли кто. Но никто не шел, только шумело море... Серго не мог развести огня: не было спичек, да и дым от костра выдал бы их. И Серго целый день сидел рядом с отцом. А в это время Русьев докладывал обо всем, что случилось, капитану первого ранга. Капитан первого ранга разрешил Русьеву вернуться. И катер Русьева снова понесся к тем берегам, где остались в беде товарищи. — ...Ночь тянулась томительно. Георгий спал, а я сидел у входа в грот, вглядываясь в темноту. Вдруг в море замелькал огонек. Может быть, мне это показалось?.. Нет, это был сигнал: кто-то с правильными промежутками зажигал карманный фонарик. Точка — тире, точка — точка — тире... Я прочел: «Где вы? Где вы? Я — Русьев, я пришел, отвечайте». Виталий пришел на выручку! «Георгий! Скорей, скорее вставай!» — «А? Что?» — «Виталий пришел за нами». — «Где?» — «У нас нет фонаря. Мне нечем ответить. Он уйдет, думая, что нас нет в живых». Георгий с трудом встал. Как он спустится вниз по острым и скользким скалам?.. «Скорей, скорей, Георгий! Сможешь ты плыть?» — «Попытаюсь...» Дул резкий ветер. То и дело у них из-под ног вырывался камень и с грохотом скакал вниз. Тогда они замирали. Вокруг все молчало... Они поплывут туда, где Серго видел сигналы. Но сможет ли отец плыть? Далеко ли от берега катер? И как они дадут знать о себе Русьеву?.. Кричать? Не услышат ли крик на берегу гитлеровцы?.. Отец и Серго спускались все ниже, и море шумело совсем под ногами.
— ...Я снова увидел мелькающий огонек. «Смотри, Георгий! Ты видишь?» — «Вижу». — «Это Виталий». «Где вы? Где вы? Я пришел. Отвечайте», — сигналил Виталий. «Скорей, Георгий, скорей!» Но тут все и все осветилось: берег, море и катер. Мы упали и остались лежать, а прожектора продолжали обшаривать берег... Так и не удалось им в ту ночь добраться до катера. Русьев ушел. Он не знал, что его друзья были близко, почти в нескольких метрах! А теперь они снова карабкались наверх, в грот, обдирая руки и прижимаясь к скале всякий раз, когда их нащупывал луч прожектора. — ...Я понял, что морем нам не уйти. У нас нет фонаря и, мы не можем ответить Русьеву, если он снова придет за нами. Фашисты настороже и катер к берегу не подпустят. Они заподозрят, что кто-то прячется в скалах. Надо уходить, и как можно скорее. Куда? В горы. Там мы найдем партизан, и они помогут нам выйти к морю... Было холодно. Пошел снег. Они были голодны. Они ели корешки, которые находил Серго. Они шли день, другой, третий... Серго повторял: «Мы, Георгий, еще повоюем!» Лес становился все гуще, снег все сыпал и сыпал, и вдруг из-за дерева вышла девушка в полушубке. Так попали они в отряд партизана-севастопольца «дяди Кости». — ...Дядя Костя был тоже моряк. Из Севастополя он ушел одним из последних, взорвав свою батарею. Та девушка, что нас повстречала, оказалась врачом и принялась лечить Георгию руку. Когда я сказал, что мы хотим выйти к морю и добраться до своих катеров, дядя Костя покачал головой: «Провести-то вас к морю можно, а толку что? Фашисты кишмя кишат по всему побережью. Пропадете ни за понюх табаку... Подлечитесь, и тут для вас найдется работа...» О том, какая это была работа, Серго рассказал очень скупо. Но, наверное, можно было бы написать толстую книгу. В Керчи были гитлеровцы, а на другом берегу пролива, на Чушке, — наши. Фашисты каждый день стреляли через пролив, а поезда подвозили им в Керчь снаряды. И вот четырем партизанам (среди них был отец и Серго) поручили взорвать такой поезд. Они вышли из леса. Шли открытой степью. Дошли до железнодорожного полотна. Когда вдали задымил паровоз, они заложили под рельс взрывчатку. Едва они отползли, произошел взрыв, и они увидели, как свалился под откос паровоз и как полезли друг на друга вагоны. Начался пожар, стали рваться снаряды и бомбы. Теперь надо было поскорее добраться до леса. Они бежали изо всех сил. Когда рассвело, они зарылись в забытый стог сена. Гитлеровцы, двигаясь цепью, обыскивали степь. Это называлось «прочесом». Кто-то подал команду — и в стог вонзились штыки. Отцу прокололи плечо, а Серго — ногу. Застони они — и они бы пропали. Но они только закусили губы до крови. И гитлеровцы пошли дальше. До вечера партизаны сидели в сене, а вечером добрались до леса.
Один раз отцу поручили связаться с подпольщиками в городе, и он, переодевшись в немецкую форму, ездил в Симферополь, занятый фашистами. Каждый шаг мог ему стоить жизни. А однажды они с Серго даже выкрали немецкого коменданта!.. Вот какая у них была работа! Это как раз тогда, когда я жил на корабле, и Русьев ходил за ними, и фашисты встречали его таким огнем, что можно было подумать — они ждали эскадру. Русьев решил, что отца и Серго нет в живых, и доложил капитану первого ранга. И тогда капитан первого ранга отдал мне письмо, а старший офицер разрешил другим офицерам занять за столом места отца и Серго Гурамишвили. Товарищи считали их погибшими. Но они были живы! Они истребляли врага. Недаром они, уходя, поклялись: «Пока сердце бьется в груди и в жилах течет кровь, мы будем беспощадно уничтожать фашистов». Дядя Костя был ими доволен. Но они тосковали по своим катерам. Дядя Костя успокаивал их: «Скоро, скоро вернемся мы в Севастополь!» Партизан в лесу становилось все больше. Теперь они смело выходили из леса, окружали и уничтожали фашистские гарнизоны. Много раз гитлеровское радио сообщало, что лес «прочесан» и партизан в Крыму больше не существует. А на другой же день взлетал на воздух новый , или взрывался новый мост под штабной машиной, или партизаны окружали деревню, в которой стоял вражеский гарнизон.
— ...Но вот, — продолжал Серго, — пришел тот счастливый день, когда наши орудия загремели на перешейке, а корабли подошли к крымским берегам. «Действовать!» — приказал начальник партизанского района. «Есть действовать!» — повторил приказ . Мы должны были выйти к морю и отбить у фашистов советских людей, которых они уводили... Да, гитлеровцы пригнали в Крым много советских людей с Кубани и теперь гнали их к морю. Куда, зачем? Надо было спешить!.. Куда бы, в какое село ни входил отряд, его встречали пустые дома и виселицы. И везде были расклеены листовки: «Командующий немецкими войсками в Крыму скорее повесит сто тысяч русских, чем даст освободить их». Чтобы добраться до моря, отряду надо было пройти через горы. Снег слепил глаза. Повсюду догорали дома, сторожки, лежали мертвые люди. Здесь прошли гитлеровцы к морю... Как было страшно то, что рассказывал Серго! Он наткнулся на старого деда, лежавшего в снегу на повороте дороги. «Что с тобой, дед?» — «Умираю. Торопитесь, сынки! Повели всех к морю». — «Не уйдут от нас, диду, даем тебе черноморскую клятву!» — сказал дядя Костя. Дорога круто шла вниз. Лес редел. Несло холодом из ущелий. Из-за туч выглянуло солнце. Вдруг скалы раздвинулись — и партизаны увидели море. — ...Три буксира дымили у пирсов. Автоматчики загоняли на баржи женщин и ребятишек, отбирая у них мешки, узелки и кошелки и сбрасывая все в кучу. «Напрямик!» — приказал дядя Костя и спрыгнул с обрыва в колючий кустарник. Мы свалились им на головы, как лавина с гор. Гитлеровцы отступили под прикрытие барж, рассчитав, что мы, опасаясь задеть детей и женщин, стрелять не станем... Они очутились по пояс в воде. «Живьем бери гадов!» — закричал дядя Костя. Он поднялся во весь рост, за ним — другие... И тогда один фашист дал очередь по барже. Там находились женщины, дети... Умирать буду, этого не забуду. Стрелять в беззащитных! Пули жужжали вокруг, как шмели, но ни одна не задела дядю Костю. Он схватил стрелявшего в женщин гитлеровца, вдавил его в воду, выволок на песок... Партизаны врукопашную били фашистов. Они не могли стрелять, а гитлеровцы стреляли из автоматов! По барже стали стрелять фашистские буксиры. «Сходи с баржи!» — скомандовал дядя Костя. Люди прыгали в воду. — «Наши!» — вдруг закричал дядя Костя. «Наши? Где наши? Откуда?..» В бухту влетел серый катер. Торпедный катер, наш, понимаете? «Ура черноморцам!» Открыл пулеметный огонь! Я кинулся на пирс. «Здравствуй, чертушка Русьев!» — Усыновитель? — спросил я быстро. — Почему «усыновитель»? — Да ведь он усыновил Фрола.
— Ну да, Виталий, конечно!.. «Куда держишь курс?» — спросили его мы с Георгием. «На Севастополь!» — ответил Виталий. «Бери нас с собой!» Он доставил нас в базу, мы получили катера и пошли освобождать Севастополь...
* * *
Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете, но когда пришел в кубрик, старался не обнаруживать перед всеми своего счастья. Я понимал, что, если буду слишком проявлять свою радость, это будет больно Фролу, Вове, Ивану Забегалову — ведь их отцы никогда не найдутся! — Ты полетишь на самолете? — спросил Юра. — Счастливец! А Фрол сначала сказал, что самолеты часто разбиваются и он предпочитает ходить на корабле или на катере, но тотчас добавил, что хотел меня попугать: он не видел ни одного угробившегося самолета, кроме тех фашистских, которых подбили наши, и сам бы с удовольствием полетел со мной повидать Русьева. — Ты ему расскажи на словах, что Живцов идет еще не на самый полный, но двоек уже давно не хватает, — сказал он гордо. В письме Фрола Русьеву не было ни одной ошибки.
* * *
Самолет был большой, зеленый, с красной звездой на хвосте и со звездами на крыльях. По узенькому отвесному трапу мы поднялись в просторную кабину. Едва мы сели, прошел мимо летчик; он захлопнул за собой дверцу. Что-то загудело, и самолет задрожал. Серго вытянул ноги, откинул голову и смотрел в потолок, нисколько не интересуясь тем, что мы сейчас оторвемся от земли. Он сидел так, как сидят в поезде или в трамвае. — Дядя Серго, а когда мы полетим?
— А мы . — Летим?.. Я увидел в окно убегавший куда-то в сторону серый вокзал, крохотные автобусы и распластавшиеся на выгоревшей траве самолеты. Облака сдвинулись и затянули всю землю, и только изредка было видно что-то похожее на домики и на траву.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Более 15 раз передавали радио о нашем всплытии, а когда нам подтвердили его получение, легче не стало – указаний или советов мы не получили ни одного. Командир принял решение – отрываться самостоятельно. И вот 1 ноября в полдень по местному времени при ярко светящем солнце эсминец проходит рядом с нами. Видим, на мостике только вахтенный офицер и негры-сигнальщики, все остальные, по-видимому, обедают. Наш командир при этом объявил боевую тревогу, перископы, поднятые на просушку, приказал не опускать, ходовой флаг и штыревую антенну не убирать, чтобы не насторожить наше сопровождение. Когда эсминец немного отошел и стал разворачиваться на обратный курс, было сыграно срочное погружение. В поднятый перископ, я успел увидеть растерянные физиономии негров-сигнальщиков и быстро опустил все выдвижные устройства, т.к. лодка набирала полный ход, подныривая под разворачивавшийся эсминец. В упомянутых выше воспоминаниях американского гидроакустика написано про командира эсминца Роузера, увидевшего всплывшую советскую ПЛ: «Я думаю, никогда не позабуду выражения лица командира. Он просто сиял. Это был действительно момент триумфа для Роузера». О том, какое выражение лица было у него после нашего отрыва от эсминца, он в своих воспоминаниях не говорит. Но мы понимаем выражения лица нашего командира - дикая усталость и очередная седина на голове. Наш уход от американцев, однако, не помешал президенту США наградить и Роузера, и весь экипаж эсминца за их работу, а наш командир не услышал даже доброго слова от своего командования.
Получив доклад об отрыве, с ЦКП ВМФ нам назначили новый район, где нас поджидал очередной авианосец с кораблями сопровождения. Пришлось командиру новую точку перенести самостоятельно в другое место. А между делом стали уже думать о встрече праздника – очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Мы с доктором, Витей Буйневичем, составили меню, получив разрешение суп и компот приготовить на пресной воде. Коки обещали сделать необыкновенное второе из полугнилой картошки и языка, испечь для каждого отсека по торту. При смене вахты утром 7 ноября (в Москве был уже вечер) объявили приказ о поощрение личного состав, где были отмечены и наши многострадальные и героические коки – по 10 суток отпуска на родину. Все улеглись отдыхать до праздничного обеда. Стою на вахте. Подходит замполит и спрашивает, почему коки не готовят обед? Вызвал доктора, попросил уточнить, что делают коки. Коки исчезли. Стали искать их в отсеках, обнаружили в седьмом. Через некоторое время доктор докладывает, что оба кока не способны что-либо делать, т.к. пьяны. Это была неожиданность, потому что ранее за ними такого не отмечалось. Старпом А.Копейкин снял меня с вахты со словами – не можешь организовать, готовь сам. Мы с доктором стали осматривать камбуз, думая, что же делать дальше. И нашли бак с брагой, которой, при нашей температуре в лодке, хватило бы свалить с ног целую команду. Пришлось втайне от командования и экипажа вылить его содержимое. Зашли к скучающим в подводном положении мотористам, спросили, кто умеет готовить? Вызвался один специалист по манной каше, он варил ее своей младшей сестренке. Развели сухое молоко, засыпали крупу погуще, и я, довольный, ушел в центральный пост. Через какое-то время приходит доктор и докладывает, что каша сварилась, но ее можно только резать, такая она густая, переборщили с крупой. Пришлось идти с повинной головой к командиру и объявить, что на праздничный обед будут выдаваться любые продукты из провизионки по желанию. К вечернему чаю коки все же сделали нам праздничные торты. Ни у кого не поднялась рука их наказать или упрекнуть, зато шуток и подначек было предостаточно, особенно в мой адрес и «специалиста» по каше. К сожалению, праздник был отмечен и неприятным сюрпризом, вышли из строя два бортовых дизеля. Вскоре получили приказание следовать в Сайда-губу. Штормило, хотя и меньше, чем по пути на Кубу. Но тот шторм вспоминали, когда убедились, что топлива на обратный путь может не хватить, растратили в тех штормовых условиях. Наконец, прошли широту Ленинграда, цвет неба, облаков изменился на знакомый и родной. Над головой прошли 2 самолета-разведчика с красными звездами, мы им позавидовали, через несколько часов они увидят свой дом и близких. А нам еще...
Часто захожу в 5-й отсек, чтобы как-то поддержать механиков, которые ворочают в штормовую погоду громадные тяжести, стараясь из 2-х дизелей собрать и запустить один. Танкер встретил нас недалеко от Нордкапа, но подойти и принять топливо не можем из-за шторма. Механики добавили в топливо все имеемые на лодке масла, дымим на весь горизонт, привлекая внимание патрульной авиации Норвегии и проходящих судов. Холодно стало, а теплой одежды нет даже для вахты — все сгнило. Вот, наконец, и огни Цып-Наволока и Сеть-Наволока. На моторах дотянули до причала, где в темноте нас встречал только начальник штаба бригады капитан 2 ранга В.Архипов. Выгрузили торпеду со спецзарядом, экипаж отправили на плавбазу помыться. Не передать восторг и особые чувства, когда на тебя льется горячая пресная вода, смывая грязь, накопленную почти за 3 месяца. Офицерам разрешили сходить на катере в Полярный к семьям, а я остался дежурить по кораблю. Вот когда пригодилось письмо, которое я писал своей жене весь поход. Передал его жене через Владика Наумова, заставив ее проплакать всю ночь. Отпустили меня домой на следующий день. Зашел в магазин купить шоколадки для ребенка, ведь наш шоколад на лодке стал не съедобен. Только после встречи я понял, сколько пришлось пережить нашим женам, спасибо им всем. Зашел в казарму и с удивлением узнал, что все наше имущество, вплоть до шуб, лыж и коньков было погружено в контейнеры и отправлено на Кубу. А экипаж весь раздет, нет ни рабочей, ни выходной одежды. На всех складах Северного флота стали собирать обмундирование, бывшее в употреблении. Когда одели экипаж, он стал походить на штрафную роту. А потом экипаж, по-видимому, впервые в истории подводного флота, стал собираться в санаторий в Евпаторию. Вместо формы всем выдали спортивные шерстяные костюмы и курточки, в них и отбыли. Я остался с частью экипажа, получившего отпуска с выездом на родину, нести дежурство по кораблю и разбираться с хозяйством. Продуктов осталось очень много, но они все, вплоть до консервов и шоколада, были не пригодны для использования в пищу. Все пришлось списывать, с трудом получая заключения лабораторий флота. В середине января на пирсе появились долгожданные контейнеры с нашим имуществом. В морозные дни мы их вскрыли, и перед взором предстали какая-то спрессованная масса. Контейнеры простояли на причале на Кубе в тропических условиях много дней. В присутствии офицеров тыла Северного флота мы топорами вырубали куски из этой массы и отправляли на свалку. К моменту возвращения экипажа, я поехал в отпуск.
До сих пор офицеры и их семьи, которые прошли эти испытания, поддерживают дружеские отношения. Трудности породнили нас. С особой теплотой мы вспоминаем подвиг, иначе трудно назвать, нашего командира капитана 2 ранга Дубивко Алексея Федосеевича, проявившего мужество и выдержку в экстремальной ситуации, и наших старшин и матросов, которые показали себя истинными патриотами своей Родины. Жаль, что опыт похода был настолько засекречен, что не стал достоянием даже подводников 4-й эскадры, не говоря уже обо всём Военно-Морском Флоте. Почти на 2 года офицеры, оставшиеся служить на подводных лодках 4-й эскадры, были задержаны в званиях и в продвижении по службе. Но офицеры подводной лодки Б-36 продолжали честно служить и передавать свой опыт подчинённым и окружавшим их коллективам, проходя службу в частях ВМФ. Командир капитан 2 ранга Дубивко Алексей Федосеевич командовал ракетными подводными лодками, закончил академические курсы, служил в оперативном управлении ГШ ВМФ, возглавлял смену боевого расчёта Воздушного Командного Пункта ГК ВМФ. Старший помощник командира капитан 1 ранга Копейкин Аркадий Александрович командовал атомной ПЛ с крылатыми ракетами. Зам. командира по политчасти капитан 1 ранга Сапаров Виктор Григорьевич работал в политотделе учебного центра в Обнинске. Помощник командира капитан 1 ранга Андреев Анатолий Петрович, командовал подводными лодками на 4 эскадре ПЛ, служил в штабе Северного флота на командном пункте, возглавлял отдел подготовки матросов и старшин в ЛенВМБ. Командир БЧ-1 контр-адмирал Наумов Владлен Васильевич командовал самым современным ракетоносцем, служил в должности зам. начальника ВВМУПП имени Ленинского Комсомола, после окончания Военно-морской академии - в Государственной приёмке ВМФ возглавлял комиссии, принимая новые корабли от промышленности. Командир рулевой группы капитан 2 ранга Маслов Вячеслав Дмитриевич командовал подводными лодками. Командир БЧ-3 капитан 1 ранга Мухтаров Аслан Азизович был флагманским специалистом подводных лодок.
Выпускники минно-торпедного факультета РВВМУПП и
Начальник радиотехнической службы капитан 1 ранга Жуков Юрий Александрович проходил службу в 5 управлении ГШ ВМФ. Командир БЧ-5 Потапов Анатолий Григорьевич обучал офицеров в учебном центре ВМФ. Командир моторной группы БЧ-5 капитан 1 ранга Кобяков Герман Александрович длительное время служил на родной подводной лодке, а затем руководил кафедрой военно-морской подготовки Высшего мореходного училища. Начальник мед.службы полковник м/с Буйневич Виктор Иванович возглавлял филиал санатория СФ «Аврора» в г. Хоста. Командир группы ОСНАЗ капитан 1 ранга Аникин Радомир Серафимович служил в учебном центре ВМФ в г. Обнинск. Специалист по атомному оружию капитан 1 ранга Помигуев Александр Павлович продолжал служить в спец.частях ВМФ. Жизненный опыт, полученный в походе отразился и в дальнейшей жизни матросов и старшин, сделав их людьми, преданными интересам своей Родины.
Ветераны Б-36 с женами, которые нас ждали из похода.
Воспоминания бывшего штурмана подводной лодки «Б-36» контр-адмирала в отставке Наумова Владлена Васильевича об участии корабля в операции «Кама».
В марте 1962 года несколько подводных лодок 641 проекта из 211 бригады 4-й эскадры Северного флота в городе Полярном начали заблаговременно готовиться к непонятному для всех подводников походу неведомо куда. Б-36, первоначально, в связи с задержкой решения по испытанию прочного корпуса после его нестандартного вскрытия, никуда не готовилась. Однако, после трагедии 11 января 1962 года в Екатерининской гавани, когда от взрыва торпед в первом отсеке потерпела катастрофу Б-37 и после успешного завершения испытаний прочного корпуса на Б-36, она была назначена в поход вместо Б-37. К этому времени корабль прошел доковый ремонт и в январе-апреле отработал полный курс задач. К началу сентября все офицеры, кроме командира БЧ-5 капитан-лейтенанта Кораблева, отгуляли очередной отпуск. В июне Б-36 включили в состав 69-й бригады, в которую также входили подводные лодки Б-4, Б-59 и Б-130 из состава 211-й бригады подводных лодок. Началась экстренная подготовка к походу на запад. Но куда именно, в какие страны и моря, где планировалось дальнейшее базирование подводных лодок - всё это держалось в строжайшей тайне. Ходили смутные слухи о Гане и Гвинее, но толком никакой ясности не было. Тем временем, на остававшиеся в Советском Союзе семьи были выписаны денежные аттестаты, а все подводные лодки бригады перебазировались в губу Сайда. Б-36 стала догонять остальные корабли бригады в пополнении ЗИПа и расходных материалов. Хуже нет занятия, чем ждать и догонять. Не могу утверждать, что были трудности с пополнением ЗИПа в других боевых частях, но на мою заявку мне в гидрографии ответили, что всё уже давно выдано на другие корабли и ничего из мною затребованного на складах нет. Ранее на лодки 69-й бригады среди бытового технического оборудования предлагались к выдаче даже дополнительные холодильники, от которых пришлось отказаться, потому что холодильники марки ЗИЛ не пролезали в прочный корпус подводной лодки даже через съёмные листы для погрузки аккумуляторов. А на «догоняющую» Б-36 не хватило даже настольных электровентиляторов, так называемых «».
В те времена на подводных лодках 641 проекта кондиционеров вообще не было. Поэтому мне пришлось в походе, спасаясь от жары и духоты, использовать один из запасных сельсинов к гирокомпасу, прикрепить к нему вырезанный из консервной банки пропеллер и обеспечить обдув в штурманской рубке. Хуже всего для навигационного обеспечения явилось то, что корабль не имел на вооружении импульсно-фазовых приборов КПИ и КПФ, уже появившихся в ВМФ, для определения места кораблей по системе МАРШРУТ. Они давали возможность в этих же целях пользоваться американскими системами ЛОРАН, надежно работавшими в Атлантике и в местах предполагавшегося базирования 69-й бригады подводных лодок. Единственно возможным способом определения места в океане, как и у Колумба, оказались астрономические обсервации по звездам и солнцу. Наличие на корабле хорошо подготовленных трех наблюдателей (2 штурмана и помощник командира), проводивших одновременные замеры, позволяли иметь осредненное место с высокой точностью. Дополнительным контролем служило хоть и менее точное, но всё равно полезное осредненное место, полученное всеми вахтенными офицерами и командованием корабля путём обсервации по солнцу. К сожалению, все астрономические обсервации были возможны только в надводном положении, когда позволяла тактическая обстановка. С увеличением активности противолодочных сил ВМС США астрономические обсервации проводились крайне редко и с большим риском быть обнаруженными из-за понижения скрытности. Тем не менее, в течение всего похода удалось обеспечить необходимую точность плавания. 69-й бригадой командовал контр-адмирал Евсеев. Выступая перед бригадой, он говорил, что всему личному составу бригады предстоит гордиться службой в 69-й бригаде под его знамёнами, но перед самым выходом оказался недостаточно здоров и вместо него комбригом назначили капитана 1 ранга В.Н.Агафонова. Из Сайда-губы все лодки бригады выполнили несколько однодневных выходов для проверки готовности кораблей к походу офицерами штаба. Изредка офицеров отпускали к семьям в Полярный, а в иное свободное время, если оно появлялось, мы ходили по сопкам и ели чернику.
Штурман ПЛ Б-36 капитан-лейтенант Владлен Наумов. Сайда-губа. 1962 г. (ем чернику с куста)
На Б-36 очень ждали из отпуска командира БЧ-5 Владимира Кораблёва. Отец нашего механика в ответ на телеграмму комбрига с вызовом на службу ответил, что Володя отдыхает в санатории и с возвращением домой обязательно будет извещен о вызове. Кораблев, благодаря отцовской заботе, к выходу так и не прибыл, и вместо него в море пошел прикомандированный инженер капитан-лейтенант Анатолий Потапов, очень опытный инженер-механик. До похода он был за штатом после аварийного происшествия на Б-139. Незадолго до этих событий, Потапов в воскресное дежурство по живучести в 211 бригаде подводных лодок руководил тушением пожара, возникшего в первом отсеке на его ПЛ Б-139. Когда лодка отошла от пирса на середину Екатерининской гавани, с торпедного катера Командующего флотом, для предотвращения взрыва торпед, поступила команда затопить отсек, что Потапов и выполнил. В результате, изоляция электрооборудования отсека упала до нуля, и требовался большой ремонт. Так как выяснить, кто отдал приказ о затоплении отсека не удалось, Потапова отстранили от должности, а в связи с возникшей острой необходимостью восстановили, но уже на Б-36. Появились новые люди и в моей боевой части. За неделю до выхода, в связи с трагикомическим происшествием, пришлось менять старшину команды рулевых-сигнальщиков. Когда старшина 1-й статьи Анищенко с группой матросов ехал в открытой машине по какой-то хозяйственной необходимости в сопки, он вдруг побледнел и повалился на бок, а из ягодицы пошла кровь. Оказалось, что вблизи дороги несколько офицеров с ракетных подводных лодок 629 проекта собрались на пикник, в ходе которого состязались в меткости стрельбы по консервной банке из малокалиберной винтовки. В результате Анищенко оказался в госпитале, а на Б-36 - другой боцман.
