А старик рассказывал, что в старину маяками называли костер, разложенный рыбаками, указывавший путь кораблям; «огненными маяками» называли огни, зажигавшиеся на берегу, а «дневными маяками» — столбы и груды камней; что Петр Первый приказал зажигать маячные огни на Петропавловской крепости, построил маяки на Азовском и Белом морях, заботился о безопасности кораблей в Финском заливе. Смотритель показал нам моторчик, вращающий диск рефлектора, большие линзы цилиндрической формы, окружающие огонь; включил аварийную ацетиленовую горелку.
— Во время войны, — говорил он, — маяки сослужили большую службу. Когда Севастополь находился в осаде, маяк светил нашим кораблям, подвозившим продовольствие и боеприпасы защитникам города. Немцы бомбили маяк беспрерывно. Но каждую ночь над маяком загорался яркий огонь. Немцам удалось, наконец, разрушить маячную башню и перебить людей... Сын мой там тоже погиб, — сказал он, вздохнув, — но на смену пришли новые люди и снова зажгли огонь на развалинах... А на Ладожском озере, в трех километрах от линии фронта, тоже светил маяк. Враги разрушали его день за днем, но погасить так и не смогли. — На этом маяке, — сказал Костромской, — служил Родион Тимофеевич (так звали смотрителя). С рейда донесся призыв горна. На палубе «Севера» начиналась вечерняя поверка. Нам пора было возвращаться. На обратном пути Фрол размышлял вслух: — Смотри, пожалуйста, невидный какой старикашка, формы не носит, а у него, пожалуй, и орден есть. — Орден Ленина. — Откуда, Кит, знаешь? — Заметил под бушлатом.
— Ну, что ж, за такое дело он заслужил! А ну, Платон, — спросил Фрол шагавшего перед нами Платона, — что ты видел сегодня? — Маячную башню. — Сам ты — маячная башня! Ты настоящего человека видел! Такого, как батя твой, настоящего человека! Хотел бы я, когда доживу до их лет, не одряхлеть, не согнуться, в их годы быть таким же, как они... И Фрол обернулся, чтобы еще раз взглянуть на смотрителя, стоявшего на пороге. Пока мы добрались до парусника, стемнело, и «Север» осветился огнями. Поужинав, я вышел на палубу. На баке товарищи, сидя кружком, слушали чьи-то рассказы. — Кит, — позвал Фрол, — иди послушай, какие истории водолаз рассказывает. И не «травит», представь, все похоже на правду. — Послали меня на Ладожское озеро в невыносимый мороз, — рассказывал широкоскулый матрос с лицом, обтянутым глянцевой коричневой кожей. — Танкетка одна провалилась в промоину. Водитель едва успел выскочить. Луна в эту ночь ярко светила, нашу машину хорошо было видно на льду, и фашисты ее обстреляли. Попасть — не попали, мы добрались до места; командир меня спрашивает: — А не трудно тебе будет, Тарасов, работать? Мороз-то ведь сорок градусов! — Что мороз, — говорю, — когда надо танкетку выручать! А водитель вокруг меня крутится и все просит: «Выручи, дружок, выручи». Никогда я до тех пор, по совести, под лед не лазил и с утопшими танкетками дел не имел. Спустился на грунт. Осмотрелся, нет ли где мин. Вижу — танкетка стоит; попросил сверху стропы. Подали. Вдруг почудилось мне, наверху что-то неладно. Нет, воздух качают, значит — порядок. Застропил я носовую часть, потом кормовую, а на сердце все как-то не по себе...
Вылезаю на лед, мой дружок, Андреев, снимает с меня , а руки дрожат. — Ты чего? — спрашиваю. — Да нет, ничего. Только когда до казармы добрались, прорвало его: — Ну, Тарасов, не думал я, что с тобой свижусь. — А что? — Как только ты спустился под лед, какой-то сукин сын из леса ракету пустил. Тут как начнут по нас палить, дьяволы! Все на снег полегли, только я да водитель, что за свою танкетку болел, продолжали тебе воздух качать. Качаю я, а сам думаю: а что если где снаряд под лед ахнет, да в воде разорвется? Ведь тут тебе и капут, приглушат тебя, ровно рыбу... ...Да, вот какие дела. Ну, а больше мне под лед лазать не пришлось. Закурить есть, ребята? Со всех сторон к нему потянулись папиросы и сигареты. — Слыхал? — спросил Фрол, спускаясь в кубрик. — Слыхал. — Выводы сделал? — Сделал. — Какие? — Что не ты один, Фролушка, попадал в «вилку». — Ты что, мысли научился читать? — изумился Фрол. — Почему читать мысли?
— Да ведь я то же самое подумал. Куда ни взгляни, повсюду настоящего человека встретишь. Давеча — этот старче на маяке, нынче — водолаз. Сидит человек, ты его в первый раз в жизни видишь, и такое рассказывает, что у тебя дух замирает, а по его словам — как будто ничего он особенного не сделал. Ты знаешь, Кит? Всю жизнь мне казалось, что раз я катер в базу привел, так такое сотворил — во! (он широко развел руками), а выходит на деле всего-навсего — во! (он прижал большим пальцем кончик мизинца).
* * *
На другой день «Север», покинув рейд, вышел в море. Скучать было некогда. Командир и боцман не оставляли нас без дела. Учебные тревоги следовали одна за другой, и мы то дружно тушили «пожар», что было захватывающей игрой, то заделывали обнаруженную «пробоину». Горнист играл боевую тревогу, звенели колокола громкого боя, на нок-рее взвивался флаг, и мы, захватив противогазы, разбегались по боевым постам. Всех забавлял Ветер, который, по тревоге, навострив уши, во всю прыть отправлялся на камбуз. Часто проводились парусные учения. По свисту боцманской дудки мы за матросами «Севера» бросались на свои места, по зычной команде Слонова поднимались по вантам и разбегались по реям, забыв об опасности. Не все у нас получалось, опыта еще не было, бывало и снасть заедало, и тогда на помощь приходили матросы, но в конце концов «Север» все же покрывался парусами, как крыльями, и несся вперед... Мы обучали товарищей гребле. Гребцы спускали на воду шлюпки, и Фрол, подражая боцману, зычно покрикивал: «По банкам не ходить», и командовал: «Протянуться! Уключины вставить!» Потом слышалось за бортом: «Весла-а! На воду!.. Раз, два-аа... Бубенцов, как сидишь?.. Правая на воду, левая табань... Суши весла!»
Но иногда из-за борта доносились выражения, не предусмотренные уставом, и тогда боцман басил: «Живцов!» — «Есть Живцов!» — отзывался Фрол из-за борта. «Поаккуратнее!» — «Есть поаккуратнее!.. Разговорчики! Серегин, руки на борт не выставлять!..» Пылаев учил новичков разбираться в сигналах: — Глядите, на нок-рее «Дружного» — ноль-ноль. Это значит кораблям идти осторожнее, «Дружный» ведет водолазные работы. Молодой штурман лейтенант Полухин проводил с нами занятия. На палубу выносили столики, раскладывали карты. Я с интересом наблюдал за Полухиным; он был недавно выпущен из училища, но держался уверенно, как подобает столь важному на корабле лицу. Ведь это штурман прокладывает путь корабля на карте, зарисовывает берега, производит астрономические наблюдения для определения места корабля, следит за верностью компасов, за хронометрами. Штурман должен знать, как свои пять пальцев, рельеф берегов днем, звездное небо и маячные огни ночью, должен быть лучшим на корабле рулевым. Полухин обучал нас, как обращаться со штурманскими приборами — компасом, лагом, секстаном, эхолотом, радиопеленгатором; он говорил: — Запоминайте характерные черты берегов. Представьте, вы ведете корабль. Берег открылся на короткое время; коли знаете его хорошо — используете для ориентировки... Взгляните — перед вами два соседних участка. На обоих одинаковый лес, но в одном лесу — просека, а в другом — нет. Заметили? Запоминайте. Во время войны один командир катера, высаживая разведчиков, не потрудился запомнить такие же признаки, спутал два разных участка берега и чуть было не сорвал операцию. Вечером мы под руководством Полухина практиковались в прокладке.
Упражнения с пеленгатором курсанта Владимира Брыскина.
Вершинин, всегда присутствовавший на занятиях, говорил: — Когда я стоял на штурманской вахте, я особенно остро чувствовал свою ответственность. Одно дело — вести прокладку в училище, в классе или даже на корабле, на учебном столике, другое — в походе, на мостике, где ошибка в расчетах грозит не двойкой в журнале, а аварией... Я всегда себя спрашивал: правильно ли я проложил курс, точны ли и безошибочны ли мои расчеты? Ведь я отвечаю за всех этих безмятежно спящих людей... — Помнишь, — сказал Фрол, когда мы остались вдвоем, — старик Бату говорил в Тбилиси, что мы будем наперечет знать все звезды? Мы теперь с ними на «ты». — И Фрол, задрав голову, стал перечислять сверкавшие над головой созвездия — Большой и Малой Медведицы, Персея, Лебедя. — А все же нам еще до Полухина ох, как далеко! — кивнул Фрол на мостик, где в тусклом свете освещенных приборов командир совещался со своим юным, но уверенным в себе и в своих расчетах штурманом и, надо полагать, вполне ему доверял. «Север» бороздил море. Балтика жила трудовой, напряженной жизнью. То встречался тяжело груженый транспорт, то спешили на траление тральщики; на них с завистью поглядывал Зубов. То проходил, нагоняя волну, стройный стремительный крейсер, неслись торпедные катера и, прежде чем их успеешь разглядеть, исчезали, оставляя за собой пенистый белый след. Встречались и парусники учебного отряда; мы, выстроившись по борту, приветствовали товарищей. Все втянулись в корабельную жизнь; никто не увиливал от аврала, приборки, даже от стирки белья, которой никогда раньше заниматься не приходилось. Труд не тяготил — радовал. Приятно было, взглянув на чистую палубу, сознавать, что вымыл ее ты, а не другие. Приятно было надеть выстиранную и выглаженную тобой самим форменку. Приятно было взглянуть на свое отражение в «медяшке» — ты сам ее драил.
Труд всех сдружил — не было ссор, пререканий. Состязаясь, мы взбирались на мачты, приучали себя к высоте, привыкали чувствовать себя над палубой легко и уверенно. С жаром мы практиковались каждый день в гребле, чтобы на гонках выйти на первое место. И изумительно радостное было чувство, когда твоя шлюпка приходила к финишу первой! А когда корабль шел под парусами среди ясного летнего дня, было отрадно сознавать, что поставлены паруса тобой и твоими товарищами. И стоило поглядеть на нас во время купания! Тела стали коричневыми, мускулы налились, носы и лбы облупились. Прыгали в море со шкафута; в воздухе мелькало коричневое в голубых трусах тело, оно врезалось в спокойную воду, и вот появлялась отфыркивающаяся, стриженая наголо голова. У обоих бортов дежурили шлюпки. Вершинин, прохаживаясь по палубе, следил за купающимися, а наш командир роты подзадоривал пловцов, плавая с ними наперегонки. Боцман тоже подбадривал нас. Фрол вызывал Платона и, раззадорив, кричал: — Кит, за нами держи! И мы проплывали вокруг корабля. Игнат щелкал «лейкой». Мне было нелегко угнаться за фотоаппаратом, но все же в моем альбоме накопилось много рисунков; вот Фрол, напружинившись, прыгает с бугшприта в море; боцман Слонов, надув щеки, дует в дудку, сзывая матросов; курсанты, раскачиваясь на мачтах, крепят паруса; корабельный пес Ветер не отстает от своего друга, и за круглой головой кока скользят в воде острые собачьи уши. Однажды я рисовал, а Ветер сидел у меня за спиной и заглядывал через плечо в альбом. Я сунул ему кусок сахара.
Купание с борта УПС "Нахимовец" ("Лавена";).
Подошел Гриша. — А ведь ты настоящий художник, Никита. — Ну, чтобы быть настоящим художником, надо много учиться. — Разрешите полюбоваться, Рындин? — спросил, подойдя Вершинин. И стал перелистывать плотные листы ватмана. — Я не большой знаток живописи, но, мне думается, в Ленинграде надо показать ваш альбом понимающим людям. Вам надо учиться. Мы с Игнатом устроили выставку. Кок, ценитель искусства, позвал меня в камбуз и угостил слоеными пирожками. Мне пришлось нарисовать ему на память портрет его «Ветра»
* * *
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В очередной аттестации офицера, его начальник написал: «Скорость мышления отстаёт от скорости корабля». Резолюция начальника управления кадрами: «Перевести на тихоходные».
Жизненные наблюдения: «размеры фуражки капитана обратно пропорциональны водоизмещению корабля, которым он командует».
Загадка: Кто из известных моряков допустил самую большую невязку в счислении пройденного пути? Ответ: Матрос-партизан Железняк. «Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону.»
В аэропорт совершил посадку самолёт с Дальнего Востока. В зале выдачи багажа стоит моряк, ждёт свой чемодан, а в руках держит щиток с распятым громадным крабом. Мужичку из встречающей публики такая штука в диковинку, и он спрашивает у моряка, что это такое. Моряку надоело подобное любопытство, он с раздражением отвечает: «Лобковая вошь». Мужичёк задумчиво: «Да, а какие же у вас тогда бабы?»
Идёт разбор аварии корабля, докладывает командир аварийного корабля. – В 2 часа 25 минут я сыграл «боевую тревогу» перед входом корабля в узкость. – В 2 часа 30 минут я назначил курс 155 градусов. – В 2 часа 45 минут МЫ сели на камни.
Два матроса приехали в отпуск на родину. Один с Северного, другой с Черноморского флота. Черноморец похваляется перед коллегой с Севера: «Пляжи, девушки-курортницы, фрукты овощи, тёплая как парное молоко вода в море и т.п..» Северянин долго слушал, а потом заявил: «А у нас компот холодный.»
До революции соловецкие монахи имели свой небольшой флот. В основном для транспортных нужд и доставки паломников. Экипажи были из монахов и послушников. Такое судно подходит к причалу Соловецкого порта, и капитан готовится к швартовке кормой с отдачей якоря. Якорь должен быть отдан в определённой точке, иначе это будет не швартовка, а сплошное мучение. На баке у стопоров якоря стоит боцман-монах с кувалдой. Стопор клиновой и без кувалды никак. Всё чинно, команды подаются «с господом богом», с крестным знамением, с поклонами, как при служении в храме. С мостика идёт команда: «Отец Онуфрий, с господом Богом, правый якорь отдать!» Боцман бьёт по клину, но с одного удара выбить его не может и, подняв кувалду, застывает в ожидании очередного благословения. С мостика: «Отдать правый якорь!» Отец Онуфрий ещё раз бьёт по клину, с аналогичным результатом и застывает с приготовленной для очередного удара кувалдой. С мостика: «Маму твою… три апостола… чуреком-чебуреком… отдавай якорь (далее следовала краткая характеристика умственных способностей боцмана и его ближайшей родни, разъяснение, что цирк уже закрылся и пора заниматься серьёзным делом), а не то…. (предупреждение о том, что чистка береговых сортиров боцману будет в удовольствие)». По времени третье благословение заняло не больше времени, чем первое. После такого благословления, якорь, конечно, благополучно был отдан.
Эскадренный миноносец вернулся в свою базу после похода. В первый вечер сойти на берег могла только половина офицеров. За ужином старпом в шутку и всерьёз дал указание уходящим на берег офицерам утром доложить за чаем кают-компании о своих постельных успехах. Каждый входящий в кают-компанию должен был сказать «привет», в соответствии с достижениями. Первым к чаю прибежал молодой лейтенант с докладом: «Привет, привет, большой привет, и два привета утром». Вторым пришёл штурман: «Привет, привет». Потом командир: «Здравия желаю, товарищи офицеры!»
Ушёл в мир иной старый капитан. Командовал он судами большого водоизмещения, вырастил целую плеяду мореходов. В своём пароходстве был ценим и почитаем за безаварийное плавание и за умение подходить к причалам и отходить от них самостоятельно, без помощи буксиров, что экономило пароходству большие деньги. Была у него странная, на взгляд очевидцев, привычка. Перед швартовкой, примерно за 30 минут он передавал управление кораблём старпому, уходил в уголок ходовой рубки и на 15 минут погружался в изучение маленькой записной книжки в коричневом переплёте, страшно затёртой и потрёпанной. Книжку эту никому он не давал. В других ситуациях её у него никто не видел. Капитан листал книжку, шевелил губами, осматривал в бинокль причал, в общем, складывал ёжиков. Через 15 минут он брал командование на себя и с блеском выполнял швартовую операцию. После похорон и поминок, бывшие сослуживцы капитана пришли толпой к его вдове с просьбой дать им посмотреть на формулы, по которым капитан учитывал ветровой дрейф, течение, загрузку судна, и как в этой ситуации использовать машины и руль. После долгих поисков вдова нашла записную книжку. Сослуживцы опознали, ту самую. Получили её и начали листать. На первой странице было написано «ВПЕРЕДИ НОС, СЗАДИ КОРМА». И больше ничего. Остальные страницы чистые.
В главной базе флота на швартовку идёт эсминец. Идёт явно на большой скорости. Причина не важна. То ли у командира в голове завелись тараканы, и он решил удивить коллег своей лихостью, то ли в машине неполадка. В результате треск, искры между бортами, поломанные леерные стойки, порванные швартовы и сплошная нецензурщина. С крейсера, на котором держит свой флаг командующий флотом, лихому командиру идёт семафор прожектором: – «НУ длинная пауза И пауза НУ».
У офицера, служба на флоте которому пошла не в жилу, спрашивают: – Кто твой отец, командир? Ответ: «Командир бригады!» – А кто твоя мать политическая? – ответ: – «КПСС и начальник политотдела, но я очень хочу стать круглым сиротой!»
При встрече двух знакомых моряков звучит риторический вопрос: «Как жизнь?» – «Как адмиралтейская игла!» – !!! ??? – «Сверху золотая, внутри пустая, идёт на конус, и кончается кораблём!»
Старый комендор. Добротный старый дом. В комнате горит камин. Левым боком к камину, в кресле, с пледом на коленях, дремлет седой пожилой мужчина. На пледе лежит и мурлычет кот, рука джентльмена медленно слева направо гладит кота. В комнату входит пожилая леди, и в этот момент из камина на пол выкатывается горящий уголёк. Леди: «Джон, огонь!» Правая рука Джона ускоряет движение к хвосту кота, затем резким движением, как в молодости, при заряжании корабельной пушки, досылает кота в камин. Левая рука поднимается вверх, и Джон говорит: «Товсь!».
Старпом с флагмана. Капитан-лейтенант идёт с дружеской вечеринки. Идёт на инстинктах и на управлении подсознанием. В нужном ему месте переходит проезжую часть улицы. Переход здесь запрещён, и милиционер, увидев нарушителя, даёт длинный свисток. Подсознание говорит старпому, что мимо флагмана проходит корабль и приветствует флагмана. Старпом становится «смирно», хлопает себя по карманам, находит свисток, прикладывает руку к козырьку и даёт два коротких свистка: «Отбой».
Сигналы. На кораблях 1-го и 2-ого ранга все сигналы по корабельной трансляции сопровождаются или предваряются сигналами горниста. В переводе на матросский язык, если заменить нецензурные выражения, литературно допустимыми аналогами, это будет звучать так: Боевая тревога (в быстром темпе): не пописать, не покакать, я любил твою маму, всё бегом, всё бегом, всё бегом, бегом, бегом, всё задраено кругом. Команде обедать: бери ложку, бери бак, хлеба нет, рубай так. Приборка: Иван Кузьмич, бери кирпич, драй, драй, драй. Захождение (встреча в море и расхождение с другим кораблём или приветствие флагмана) – (протяжно): К нам идёт какой-то хмырь! Отбой (кратко): хрен с ним!
Как отличить судоводителя от судомеханика? Судоводитель моет руки после выхода из гальюна, а судомеханик перед заходом в гальюн.
Судомеханик выяснил, что его мотористы не понимают процесса в четырехтактном двигателе. Собрал своих подчинённых и устроил занятие. – Прохоров – ты будешь поршнем. – Федоров – ты будешь форсункой. – Котов – ты будешь впускным клапаном. – Выдрин – ты будешь выпускным клапаном. – Я запускаю дизель, Прохоров опускается и поднимается, а остальные показывают, что они делают. Тут подал голос Иванов, которому не досталось роли. – «А я что буду делать?» – Изображай выхлопные газы, бегай вокруг нас и воняй!
Королева Англии, перед очередным походом эскадры её величества, решила принять у себя командиров кораблей эскадры. Согласно обычаям английского дворянства, на флот шли служить младшие сыновья. Домашнее воспитание прекращалось примерно в 14 лет, а далее основными воспитателями были боцмана кораблей. Британская погода способствует риниту, особенно если вернулся из тропиков. Повседневной и рабочей одеждой у моряков была и есть брезентовая роба, зюйдвестка, и шерстяной бушлат. Конечно, были индивиды с брабантскими кружевами на рукавах, как у Гумилёва, но это не в ВМФ. А тут парадный мундир (пять лет его не надевал) и к королеве. После аудиенции, королева подозвала первого лорда адмиралтейства и посоветовала ему придумать способ отбить охоту у командиров кораблей вытирать сопли рукавом. Первый лорд адмиралтейства подумал и решил, что лучшим средством будут нашивки из металлического галуна на рукавах.
По улице портового города следует в режиме автопилота боцман торгового флота. На курсе лужа, в которую он падает и начинает пускать пузыри. К нему бросаются прохожие, поднимают и тащат из лужи. Боцман: «Меня потом, сначала женщин и детей!»
На всех флотах мира существуют трехфлажные своды сигналов. До 1917-го года в Российском своде сигналов запрос «Как настроение команды» соответствовал сочетанию КЛЖ. Буквы произносились на старославянский манер, как и сегодня на флоте, и это звучало «КАКО-ЛЮДИ-ЖИВЕТЕ». Если на корабле было всё в порядке, следовал ответ «НХТ», а произносилось это как «НАШ-ХЕР-ТВЁРДО». (читай Л.Соболева «Капитальный ремонт».)
Это будет понятно только офицеру ВМФ из плавсостава. Примерно году в 20-ом, двадцатого века, по набережной Невы прогуливался старенький, ещё царский, адмирал. Вдруг на парапет набережной, из реки вылезает чёрт и приглашает адмирала к разговору. Во время разговора чёрт предлагает адмиралу продать душу, за это обещает выполнить любое его желание. Адмирал попросил вернуть ему молодость до того момента, пока чёрт не выполнит его условие. Ударили по рукам, и адмирал говорит « Пойдешь на любой российский крейсер старшим помощником и сдашь задачу К-1 с первого раза и без единого замечания. Как только поднимешь вымпел, приходи за душой». Говорят, что этот моряк уже несколько раз дослуживался до адмирала и снова становился молодым лейтенантом.
В кабельтове от сигнально наблюдательного поста всплывает подводная лодка. На мостик лодки вылез бородатый мужик в свитере и через мегафон кричит сигнальщику: – «Эй, на посту, война кончилась?» Сигнальщик: – «Какая война?» С лодки: «Вторая мировая!» Сигнальщик: «Кончилась! Скоро третья начнётся!» На лодке: «Срочное !»
Ранним июньским утром ленинградцы увидели на Неве парусный флот. Народ толпился на набережной. Говорили, что идет киносъемка. Киносъемки не было. Парусники пришли за нами. Все училища уходили в плавание. Кто из нас, будущих моряков, не путешествовал в мечтах на фрегате «Паллада», два года носившемся по океанам под парусами? Кто из нас не побывал в Атлантическом океане, не совершал прогулок по острову Мадейра, не бродил по Ботаническому саду на мысе Доброй Надежды?
Кто из нас вместе с Лисянским и Крузенштерном не обошел вокруг света, не побывал в Японии и в «русской Америке», не испытал ураган у берегов Сахалина? Кто из нас — в мечтах — не видел ледяных торосов, слепящих глаза, не открывал островов, не нанесенных на карту? Фрол в своей заветной тетради записал слова адмирала Макарова о том, что на утлых кораблях наши ученые моряки совершали свои смелые путешествия, пересекая океаны по различным направлениям, открывали и изучали новые, еще неизвестные страны. До сих пор их замечания, их счисления цитируются лоциями всех наций. ...Не раз я плавал под парусами во сне, — и вот теперь я вступил на борт парусного корабля наяву! «Север» был небольшой бриг, стройный, изящный, с тремя высокими, чуть наклоненными к корме мачтами. Трудно было подумать, что на таких кораблях воевали: теперь первый снаряд, скажем с «Адмирала Нахимова», разнес бы «Север» вдребезги. Но такие, как «Север», корабли ходили и в Средиземное море, и под Синоп, и экипажи их брали на абордаж неприятельские суда, сжигали их и топили. На таких кораблях, как «Север», русские моряки ходили в Северный Ледовитый океан, в Антарктику, совершали кругосветные плавания. Командир «Севера» капитан второго ранга Еремеев и его заместитель по политчасти капитан третьего ранга Вьюрков поздравили нас с прибытием на практику и познакомили с боцманом Слоновым. Речь Еремеева была коротка: — Парусный флот давно отжил свой век. В современных морских сражениях парусные корабли не участвуют. Но плавание под парусами принесет пользу — вы все закалитесь, станете ловкими и выносливыми. Будущий артиллерист, штурман или минер должен быть прежде всего моряком. А чтобы быть моряком, надо вдоволь полазать по вантам. Лазанием по вантам заменяю физическую зарядку! Все подбородки поднялись кверху, и не одна пара глаз с опаской измерила высоту мачт.
Шхуна "Учеба". На ней проходили практику ленинградские нахимовцы и подготы (воспитанники военно-морского подготовительного училища).
Вьюрков добавил, что именно здесь, на корабле, рождается тесная товарищеская спайка, здесь крепко любят труд... Неуклюжий буксир с полосатой трубой, пыхтя, медленно вытягивал из Невы «Север», гудками расчищая дорогу. Город отодвигался назад со своими мостами, дворцами, «Исаакием», судостроительными заводами, торговыми судами у стенки. Все расплывалось в дыму, как в тумане, — мачты, трубы, крыши высоких домов — и вскоре превратилось в сплошное серое во весь горизонт пятно.
* * *
На кораблях, на которых мне приходилось плавать, все было стальным и железным — трапы, переборки, даже шкафы в каютах и в кубриках были только раскрашены под дуб масляной краской. На «Севере» все было деревянным, и повсюду пахло краской и чисто вымытым деревом. Палуба была желтая, гладкая и словно расчерченная по линейке тушью. Как видно, сегодня матросы долго скребли ее, терли песком, мыли щетками и скачивали из шлангов. Она блестела не хуже паркета. На медную окантовку люков, на поручни было больно смотреть. Вдоль бортов стояли в гнездах связанные белые койки. Фрол тщательно вытер подошвы о плетеный мат и пригласил меня и Платона осмотреть корабль. У нас дома в столовой стояла модель фрегата. В морском музее и у Вадима Платоновича мы видели копии бригантин, бригов, шхун. Но копия — лишь игрушка, на которую приятно смотреть.
Учебно-парусное судно (УПС) Рижского нахимовского училища "Нахимовец" ("Лавена";).
Конечно, после тяжелых броневых башен «Нахимова» с грозно выдвинутыми длинными стволами мощных орудий пушечки «Севера» вызывали улыбку. После стальных сооружений крейсера, уходивших ввысь, стройные мачты брига казались хрупкими. После вместительных кубриков, просторных офицерских кают, огромной кают-компании, клуба, занимавшего целое палубное помещение, роскошной радиорубки, притягивавшей нас, как магнитом, здесь было тесно. По бесчисленным трапам «Адмирала Нахимова» можно было путешествовать целый день. На «Севере» было всего лишь несколько крохотных офицерских кают. Стоило подняться на ют — и в стеклянный люк была видна, как на ладони, кают-компания, отделанная полированным деревом, с небольшим овальным столом и с круглыми морскими часами над желтым буфетом. В кубриках, в корме и в носу — койки в три яруса; две койки выбрал Фрол для себя и Платона; третью, над ними, отвел мне. Не плававшим раньше товарищам он предложил спать на подвесных койках, предупредив, что их придется приносить сверху, подвешивать, как подвешивают гамак, и стараться не вывалиться. Камбуз на паруснике был крохотный, и нас удивило, что кок, весивший не меньше ста килограммов, не только умещался в своей тесной клетке, но и передвигался, оперировал тяжелыми медными кастрюлями, месил тесто для пирожков, готовил фарш, чистил рыбу. Рядом с камбузом висели бараньи туши. Фрол пустился с коком в длительный разговор по поводу приготовления какого-то сложного блюда. Польщенный кок тут же стал записывать сообщенный Фролом рецепт и забыл о супе, который, вскипев, сбросил крышку. Мы поспешно ретировались, но кок, угомонив разбушевавшийся суп, кричал вслед, чтобы мы заходили, он всегда будет рад нас видеть. Тут же сидел, облизываясь и вдыхая соблазнительных аромат, корабельный пес Ветер. Он был похож на волка — с черной мордой, умными карими глазами и рыжими подпалинами на мощной груди. Мы пытались с ним познакомиться, но он взглянул на нас с таким видом, будто хотел сказать: «Ну, что вы ко мне привязались? Мне совсем не до вас». Кок рассказал, что Ветра подобрали в одном из портов забитым, запаршивевшим, несчастным щенком. Командир разрешил оставить его на «Севере», и Ветер стал грозой корабельных крыс и фаворитом толстого кока. Пес снисходительно разрешил потрепать его острые уши. На корабле паруса уживались рядом с телефоном, огромное старинное рулевое колесо — с радиопеленгатором. В кубрике, заменявшем клуб, мы нашли радиолу. Повсюду, куда не проникал дневной свет, ярко горело электричество. В далеком прошлом на таких кораблях все палубы, каюты и кубрики освещались тусклыми фонарями.
Тбилисский нахимовец Валентин Евгеньевич Соколов (Герой Советского Союза) на вахте рулевого, парусник «Седов», Балтика, лето 1954 года.
Вскоре все было осмотрено. Мы появились на палубе как раз вовремя, потому что боцман закричал таким голосом, что и мертвый вскочил бы: «По местам стоять, на якорь становиться!»
* * *
На другое утро одни — неуклюже, другие — с относительной легкостью перебирались с одного борта на другой по вантам бизани. Я старался не смотреть вниз и облегченно вздохнул, очутившись в конце концов на палубе. Боцман громовым голосом хвалил храбрецов, подбадривал трусивших. Фрол как бы случайно очутился рядом с Платоном, готовый ему протянуть руку помощи, а потом умудрился залезть выше всех; боцман приказал ему немедленно слезть и в другой раз «наперед батьки в пекло не лезть». — Страшно? — спросил я Бубенцова, когда мы закончили эту своеобразную физзарядку. — А ты как думаешь? — Ничего, ничего, привыкнете, — подбодрил Пылаев. — Поглядите-ка на Платона — орел! И Платон расцвел от неожиданной похвалы. Пронзительный свист боцманской дудки звал на приборку. Удивлению Бубенцова и Серегина не было границ. Мыть и скоблить сверкающую палубу? Зачем? — А затем, чтоб она была еще чище, — пояснил Гриша, вооружаясь скребком и шваброй и засучивая рабочие брюки.
УПС "Нахимовец".
Многие не знали, с чего начать. Тогда острые усы боцмана встали торчком. — На колени становись, на колени! Работать ручками, ручками, а не ножками! Но вот палуба была окачена, грязная вода стекла за борт. Слонов заставил нас драить медяшку; проверяя блеск, дышал на поручни трапов, в которые можно было смотреться, как в зеркало, протирал тряпкой и удовлетворенно говорил: «Хорошо». — А боцман придерживается нахимовских правил, — сказал Фрол, когда Слонов вручил ему ведерко с краской и приказал закрасить ссадину на фальшборте, — помнишь, Нахимов говорил: «Праздность недопустима»? Увидев подходившего Слонова, он принялся усердно втирать краску в борт. Боцман внимательно осмотрел работу Фрола, потом повернулся ко мне. Я получил приказание: — Пойдите в кубрик, выкрасите подволок. Чтобы достать до подволока, пришлось стать акробатом, и я весь забрызгался масляной краской, вспотел и упарился, но подволок был все же выкрашен. Боцман, задрав голову, минут пять исследовал его. Наконец, он одобрил работу и приказал идти мыться. Баня на «Севере» была тесная, но душ хорош. Едва я успел одеться, горн весело позвал на обед. Я застал товарищей в кубрике за подвесным, чуть раскачивающимся столом. Как выяснилось, никто не сидел без дела. Всем боцман нашел работу. — Не то еще будет, — постращал Фрол. — А что еще будет?
— Слонов, вроде моего Фокия Павловича, сам марсофлот и нерасторопных не терпит... Держи, держи! — вдруг закричал Фрол. Платон, неся медный бачок, споткнулся на комингсе; Ростислав и Пылаев, сидевшие ближе всех к двери, сорвались с лавки и успели подхватить незадачливого бачкового. — Эх, растяпа! Чуть не погубил и себя и борщ, — в сердцах ругал Фрол Платона. Вошел командир роты, присел с краю и попросил ложку. — Отменный борщ, — похвалил он, попробовав. Первое съели дочиста. Платон, забрав опустевший бачок, отправился за вторым. — Ну что, нажимает боцман? — спросил участливо Костромской. — Ничего, это вам только на пользу. Познаете труд матроса, научитесь уважать тех людей, за которых будете нести ответственность, когда станете офицерами. Вот Пылаев расскажет про матросскую жизнь. Вместе на «Ловком» плавали... Появился Платон, запыхавшийся, взмокший, принесший второе. — Ну, отдыхайте, — поднялся Костромской, когда Платон отправился за компотом. — Отдохнете — пойдем на маяк. На маяках не бывали?
* * *
Толбухинский маяк. , .
Возле белой маячной башни нас встретил старый смотритель в выцветшем матросском бушлате и повел на полутемную винтовую лестницу. В редкие пробитые в стене окна был виден залив и наш «Север». Фрол принялся вслух считать ступени. Сверху послышался хриплый голос смотрителя: — Можете не считать. Их ровно двести семьдесят пять. С площадки у фонаря, огороженной леером, был виден рейд, корабли, буксир, тащивший баржу по фарватеру. На фоне зеленого леса белели здания Петродворца. — Кит, чувствуешь? — с опаской спросил Митя. — Башня качается. Башня, действительно, слегка раскачивалась. — Не опрокинется? — Сто лет стоит, не опрокидывалась, только тебя и ждала, чтобы опрокинуться, — насмешливо кинул Фрол. — Лучше слушай смотрителя.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Десять лет назад, 20 марта 2003 г, вторглись в Ирак, чтобы «покарать» Саддама Хусейна. Сегодня, по прошествии десятилетия, многие американцы задаются вопросом, стоило ли это делать?
Если взять чисто экономический аспект, то иракская авантюра обошлась бюджету США в 800 миллиардов долларов. Однако, по оценкам нобелевского лауреата Джозефа Стиглица, общий ущерб, нанесенный американской экономике, составил более трех триллионов долларов.
Иракцам насаждение «американских ценностей» обошлось в 100 с лишним тысяч смертей. Почти 4,5 тысячи американских солдат вернулись на родину в гробах. Значительно больше американцев вернулись калеками, причем многие из них до сих пор страдают психическими расстройствами.
Нужно отметить, что независимая американская пресса и самые свободные телеканалы захлебывались от похвал в адрес администрации и президента Буша, решивших «наказать Саддама» и избавить человечество от угрозы применения оружия массового поражения и международного терроризма. Сегодня совершенно очевидно, что самые свободные СМИ в мире откровенно врали и несут, как минимум, моральную ответственность за одно из первых преступлений XXI века.
Во внешнеполитическом плане американская военная авантюра в Ираке имеет весьма любопытные последствия. Дело в том, что США в течение продолжительного времени поддерживали Саддама потому, что он олицетворял собой суннитское руководство, являвшееся непримиримым врагом шиитского Ирана, с которым, как известно, у американцев после свержения шаха, отношения, мягко говоря, не складывались. В региональной внешней политике Саддам долго «играл» на стороне американцев, создавая напряженность в отношениях с Ираном. Сегодня к власти в Ираке пришли шииты, и первое, что они сделали, это наладили отношения со своими единоверцами в Иране. Получается, что, свергнув Саддама, американцы сработали против себя.
В США все, кто был причастен к иракской войне, живут припеваючи. Лгавшие политики продолжают оставаться лгущими политиками. Генералитет успел защитить диссертации по материалам иракской войны и стал сплошь докторами исторических наук. Видимо, как творцы современной истории. А лгавшие СМИ так остаются «надежными источниками», формирующими общественное мнение не только у себя в стране, но и во всем мире.
Владивосток всегда страдал от недостатка питьевой воды. Потому многие офицеры береговых служб предпочитали мыться на кораблях. Очевидцы этого события не запомнили его фамилию, известно только что он был из технических служб и в звании майора или капитана 3-го ранга. Для своего банного мероприятия офицер приспособил корабль вспомогательного флота, кабелеукладчик. Видимо, этот корабль был связан с его служебной деятельностью. В субботний день, захватив необходимые принадлежности, поднялся он на борт судна, спросил у дежурного по кораблю, работает ли душ и, получив утвердительный ответ, пошёл мыться. Душ находился в кормовой надстройке, которая имела несколько палуб. В душе был иллюминатор, который почему-то называют спасательным, хотя в этот иллюминатор может пролезть только долго не кормленый матрос-первогодок. Офицер, на береговой службе, явно был не в комплекции первогодка, особенно в кормовой части. Мужичок намылился, и в этот момент прекратилась подача всякой воды. В таком намыленном состоянии офицер вышел в коридор, попробовал найти кого-нибудь, но не нашёл. Вернулся в душ и решил, что сможет вызвать дежурного через вахтенного у трапа, которого периодически можно было увидеть через иллюминатор. Погода была почти штормовая, морозец, снежная крупа и довольно сильный ветер. Вахтенный закутался в плащ, натянул на голову капюшон и разгуливал по юту, думая о предстоящем ужине и девицах. Намыленное тело довольно легко просунулось в иллюминатор, однако офицер увидел только один валенок вахтенного. Надеясь увидеть вахтенного целиком, мужчина просунулся до пояса, однако вахтенный его не услышал и переместился на другой борт. Стало холодно, однако иллюминатор назад не захотел пускать, и мыло на теле высохло. Начал несчастный выражаться, очень громко и непечатно в адрес вахтенного и был услышан на соседнем корабле. Прибежал дежурный, намылил ему кормовую часть, попробовал вытащить – не получилось. Доложил дежурному по бригаде, тот пришёл, посмотрел и распорядился спустить с надстройки матроса, надеть на голую часть шапку и бушлат и попытаться протолкнуть человека внутрь корабля. Не получилось протолкнуть, а шапку и бушлат надели. Доложили командиру бригады. А офицер уже матом ругается не в полый голос, и чувствуется, что замерзает. Пришёл командир бригады, посмотрел на это дело изнутри и с наружи и распорядился вырезать борт надстройки вместе с офицером, и дальнейшие спасательные операции проделать на плавмастерской. Так и сделали, снаружи и внутри обернули человека одеялами поверх одеял асбестовой тканью и автогеном вырезали борт надстройки. Рядом был портальный кран, им взяли вырезанную часть борта, вместе с офицером, за приваренный рым и перенесли на палубу. Говорят, что самое замечательное зрелище было, когда кран производил опускание груза на палубу, и когда два матроса несли на ПМ кусок вырезанного борта, а в центре этого куска шествовал .
Кузнецы.
Летом 1948 года, в жаркий летний день, в городе Мариуполе услышали грохот мощного взрыва. Во время войны порт и подходы к нему были плотно минированы и нашими минами и немецкими. Тральщики ещё не закончили свою работу, а потому удивления у горожан этот взрыв не вызвал. На следующий день по городу стал гулять домыслы и слухи. Естественно, в прессу эти слухи не попали. Бабушки же излагали эти события так. На въезде в город, в районе порта, разбил свой лагерь цыганский табор. Ребятишки из табора пошли искупаться и на берегу нашли симпатичный чёрный шарик, из которого кузнецы умельцы из табора смогут изготовить два великолепных котла для табора. Сообщили умельцам-кузнецам, которым, к их несчастью, удалось подогнать к этому шарику телегу и благополучно погрузить мину. Благополучие их преследовало до самого момента прибытия в табор и ещё до тех пор, пока кузнецы не взялись за инструмент. Тут оно и кончилось. По крайней мере, со слов мариупольских бабушек, а им, видимо, стало это известно из уст немногочисленных оставшихся свидетелей.
