Вскормлённые с копья

5 августа 03.30.

…На «К-438» - время «собачьей вахты», когда сон овладевает всей подлодкой, кроме немногих моряков, ведущих ее в глубине.
Это часы относительного покоя и тишины, когда можно остаться наедине со своими мыслями. Где-то на уровне подсознания фиксирую действия рулевых и показания основных приборов. Субмарина плавно прорезает глубины вечно студеного моря, а передо мной встают картины прошлого.
Каким же был мой путь к командирскому креслу? Родился в столице украинского казачества – поселке Батурин Черниговской области, в сотнях километров от моря. Первые «плавания» совершал с братом на плоту по местной речке Сейм, которая весной разливалась на несколько километров. Мечтать о морских просторах начал еще в школе. Наш классный руководитель Петр Ефимович Кузько, преподававший географию, подробно рассказывал нам о загадочных полюсах и суровых арктических пейзажах.  Этот незаурядный педагог был еще и талантливым музыкантом, свои уроки он часто сопровождал игрой на скрипке. Созданный Кузько образ загадочного Севера настолько запал мне в душу, что я стал зачитываться приключенческой литературой о покорителях полярных широт. Мои сверстники стали хлеборобами, некоторые перебрались в большие города, и только я решил связать свою жизнь с флотом.



Наверное, сказались и гены. Мой прадед, Сила Кузьмич Соколов, служил кочегаром на броненосце «Князь Потемкин-Таврический». Отец, Евгений Петрович Соколов, был военным моряком, мотористом. В начале Великой Отечественной войны он ушел в морскую пехоту и защищал Севастополь. В 1942 году отец пропал без вести в районе мыса Херсонес, когда советское командование бросило на произвол судьбы десятки тысяч своих солдат при эвакуации военно-морской базы.
Годы войны пришлось провести в оккупации на родине отца, в городе Новомосковске Днепропетровской области. Жили в сырой землянке. Моя мать, Мария Алексеевна Соколова, на руках у которой осталось трое детей, выбивалась из сил, стараясь поставить нас на ноги. Несмотря на все трудности, она не очень одобрительно отнеслась к моей идее – поступать в морскую спецшколу.
О ее существовании я узнал от родного дяди, инженер-капитана 1 ранга, служившего на Дунайской флотилии. Хотя мне было всего четырнадцать лет, пришлось проявить характер и настоять на своем. Так в 1950 году я оказался вдалеке от родного дома, в расположенном на Волге городе Энгельсе, где находилась одна из морских спецшкол.
Вступительные экзамены дались мне нелегко, несмотря на хорошую подготовку. На всю жизнь остался в памяти эпизод, осмыслить до конца который удалось только во времена новейшей истории Украины. Дело в том, что русским языком я владел плохо, и на экзамене, доказывая теорему, не смог перевести слово «трикутник». Казалось бы, преподавателям ничего не стоило подсказать мне нужное слово – «треугольник», но вместо этого я услышал пренебрежительное:
– Не знаете, садитесь, два.
Отступать мне было некуда, и я потребовал, чтобы мне дали другую задачу. В итоге пришлось решить четыре и заработать, наконец, положительную оценку.
Затем была мандатная комиссия, которая старательно выясняла, чем занимались мои родители до 1917 года и что делал я в возрасте от четырех до девяти лет в период немецкой оккупации. В последний раз в жизни я заплакал – ситуация казалась безвыходной. Слава Богу, здравый смысл возобладал, и после длительного обсуждения меня зачислили в спецшколу.



Мария Александровна Соколова со своей мамой Любовью Марковной и детьми – Валентином (во втором ряду слева), Аллой и Сашей.

Два года учебы пролетели быстро, вскоре довелось продолжить образование в Нахимовском училище. После выпуска пришло время определиться со специальностью. Я выбрал профессию подводника и поступил в 1-е Балтийское ВВМУ (Ленинградское Высшее военно-морское училище подводного плавания имени Ленинского комсомола).
В 1957 году на моих плечах засверкали золотом лейтенантские погоны. В рапорте командованию училища я просил направить меня служить на Северный флот. В то время в строй вводились большие серии новейших подводных лодок и именно на Севере для молодого офицера, не обремененного семьей, открывались блестящие перспективы по службе. Советский флот уверенно осваивал океанские просторы.
Решение начальства стало для меня полной неожиданностью. Неведомая логика кадровиков отправила меня в направлении прямо противоположном моим устремлениям – на Черное море. Там я стал штурманом уже слегка устаревшей подводной лодки XV серии. Это была модернизированная «Малютка», вооруженная четырьмя торпедными аппаратами и предназначенная для действий в ближней оперативной зоне.



Через год я перешел служить на современную подлодку проекта «А-615», которая, увы, тоже принадлежала к малому классу и не могла выходить за пределы закрытого Черного моря. Вскоре, в звании капитан-лейтенанта, стал ее командиром.
Хотя с мечтами об океанских просторах пришлось на время расстаться, опыт, полученный на командирском мостике моей «М-351», в дальнейшем не раз помогал выходить из самых сложных ситуаций.
Дело в том, что субмарины типа «А-615» были уникальными кораблями, построить которые могли, наверное, только в СССР, где зачастую волевые решения оказывались сильнее инженерной логики и расчетов.
От носа и до рубки эти подлодки представляли из себя обыкновенную «Малютку»: четыре торпедных аппарата, тесный жилой отсек экипажа с микроскопической каюткой-выгородкой командира. Новации начинались сразу за кормовой переборкой центрального поста. Здесь размещалась цистерна с жидким кислородом, позволявшим работать под водой дизельным двигателям субмарины. В течение нескольких часов корабль мог идти на глубине с недостижимой прежде скоростью в 15 узлов.



Отечественная военная техника (после 1945г.) | Статьи | пр.615 / А-615 QUEBEC

В принципе, идея была не новой. Еще в годы Второй мировой войны немцы строили экспериментальные субмарины, использовавшие для работы двигателей под водой перекись водорода. Пробовали делать подобные корабли американцы и англичане. Однако дальше экспериментов дело не пошло. Такие подлодки стоили очень дорого, были крайне пожароопасными, а шум работавших под водой двигателей позволял противнику легко их обнаруживать. Привыкшие считать деньги и оценивавшие любое оружие по критерию стоимость/эффективность западные военные от применения таких субмарин отказались.
Тем не менее, в Советском Союзе решили построить большую серию подводных лодок с единым тепловым двигателем по проекту «А-615». После того, как первые корабли этого типа вошли в состав действующего флота, с них регулярно стали поступать рапорты о взрывах, пожарах, отравлении личного состава газами неизвестного происхождения. Оказалось невозможным длительное хранение на субмаринах жидкого кислорода, который испарялся в считанные дни. Экипажи приходилось комплектовать чуть ли не из лилипутов – в кормовые отсеки вел узкий проход высотой около метра.
Служба на «зажигалках» - такое прозвище получили среди военных моряков эти подлодки, была нелегким и опасным делом. Это подтверждала история моей «М-351». На ней также случались взрывы и пожары, а в августе 1957 года она затонула в полигоне вблизи от Балаклавы. Только мужество экипажа, которым командовал Р.Белозеров, и самоотверженная работа спасательных сил флота позволили сохранить корабль и избежать трагедии.
Со свойственным молодости оптимизмом я старался не думать о печальном опыте своих предшественников. Слава Богу, мое первое командирство не было омрачено серьезными нештатными ситуациями. В те годы на флоте не экономили, выходить в море приходилось часто, и вскоре, приобретя необходимый опыт, я решил попробовать реализовать свою мечту об океане. Причем решил не только просить направить меня на Северный флот, но и, непременно в дивизию атомных подводных лодок.
Это оказалось весьма непростым делом. У меня уже была семья, которая вполне комфортно чувствовала себя на благодатной земле Крыма, да и начальство вряд ли захотело бы отпускать на другой флот подготовленного командира субмарины.



Пришлось пойти на нестандартный и даже рискованный для военного человека шаг – я написал письмо Главнокомандующему Военно-морским флотом СССР адмиралу флота Советского Союза С.Г.Горшкову, в котором просил перевести меня служить на Северный флот.
Ответа не было долго, и когда надежда уже была потеряна, меня пригласил к себе командир отдельной 27-й бригады подводных лодок Герой Советского Союза капитан 1 ранга Владимир Иванович Герасимов.  Он предложил мне присесть и для начала осторожно поинтересовался, не состою ли я с Главкомом в родственных отношениях. Я честно поведал ему о затее с письмом.
– Послушай, Валентин, – переходя на неофициальный тон разговора, сказал комбриг, – это же потеря самостоятельности. Сегодня ты перспективный командир подводной лодки. На Севере станешь старпомом на едва освоенном атомоходе, и неизвестно, как дальше сложится твоя служба. Смотри, чтобы не пришлось потом жалеть.
– Решение принял, назад пути нет, – как можно тверже ответил я Герасимову. – Конечно, жаль расставаться с бригадой, друзьями, но уверен, что это не на всю жизнь. Надеюсь – судьба сведет нас на Севере, там сейчас люди нужны.
– Уговаривать больше не буду, – решительно хлопнул по столу капитан I ранга. – Однако сожалею, что перед тем, как написать Главкому, ты не посоветовался со мной. Пора бы знать – рапорта высшему руководству подаются через непосредственного начальника. Это военно-морской флот, а не управление бытового обслуживания.



Экипаж «зажигалки» - подводной лодки «М-295». В центре – командир, капитан 3 ранга В.Е. Соколов. Балаклава, 1967 г.

В голосе Герасимова появились стальные нотки, чувствовалось, что комбриг с трудом сдерживает себя. Мне было неловко перед заслуженным командиром, которого я очень уважал.
Впрочем, Владимир Иванович быстро взял себя в руки.
Он протянул лежащий у него на столе приказ о назначении меня на строящийся атомоход.
– И все же желаю удачи. Не забывай о бригаде, давай о себе знать.
Так началась моя служба на атомном флоте.



Я прошел положенную переподготовку в центре подготовки экипажей подводных атомоходов в Обнинске и, как и предрекал Владимир Иванович, был направлен старшим помощником командира на атомную подводную лодку. Ею оказалась субмарина 671 проекта, которую американцы в своих справочниках обозначали кодовым словом «Victor».
В принципе, передо мной было три основных пути. В боевом составе флота в то время находились атомные подводные лодки, вооруженные межконтинентальными баллистическими ракетами, субмарины, оснащенные крылатыми ракетами для ударов по авианосным группам и береговым объектам, и, наконец, подлодки, предназначенные для борьбы с АПЛ противника. Кроме того, имелась немногочисленная группа подводных лодок специального назначения – для высадки диверсионных групп, транспортировки сверхмалых подводных лодок и выполнения специфических особо секретных задач.
Если пользоваться авиационной терминологией, то оснащенные ракетами корабли можно было отнести к бомбардировочной и штурмовой авиации. Они отличались солидными размерами, относительно небольшой скоростью, были неповоротливы, да и служба там, на мой взгляд, была достаточно скучным делом. Подлодки, оснащенные баллистическими ракетами, должны быть готовыми к старту своего смертоносного оружия и передвигаться с постоянной скоростью и на постоянной глубине в строго определенных районах.
Такое времяпрепровождение меня не прельщало, и поэтому я был весьма рад, оказавшись на «подводном истребителе» пр. 671, служба на котором обещала быть динамичной.
Освоить управление атомной субмариной оказалось не намного сложнее, чем дизельной, и вскоре я уверенно чувствовал себя в центральном посту атомохода. Не прошло и года, как меня неожиданно вызвали на заседание Военного совета Северного флота.
Стояла суровая зима, но, несмотря на непогоду, наша подлодка готовилась к выходу в полигон для проведения зачетных торпедных стрельб. Стрелять торпедами я очень любил, поэтому неожиданный звонок из штаба огорчил – появилось опасение, что учения пройдут без меня. Тем не менее, приказ был однозначным, и нужно было срочно искать транспорт, на котором можно было уехать в Североморск.  В те годы существовала своеобразная традиция – добираться через заснеженную тундру в штаб флота нужно было самостоятельно, специальные машины для этого не выделялись. Наверное, так проверялась воинская смекалка приглашенных «на ковер». Приходилось ждать попутные автомобили. Мне повезло – дежурный по дивизии согласился предоставить «УАЗик», и вскоре заспанный береговой матрос, с трудом заведя застывший на морозе вездеход, вез меня в неизвестность.



Вызов на Военный совет был событием неординарным, как правило, такое приглашение означало существенные перемены в судьбе. Особых грехов я за собой не чувствовал, о больших успехах тоже не ведал, поэтому на душе было тревожно. Как назло, дорога оказалась почти непроходимой. Вскоре машина застыла на месте. До начала заседания оставалось совсем немного времени, и я в отчаянии бросил под буксующие колеса свою парадную шинель. Это помогло, мы достаточно быстро доехали до Североморска, регулярно используя ее в качестве подручного средства.
В здание штаба флота пришлось бежать по морозу в одном кителе, и первым человеком, который мне встретился в холле, был … сам командующий флотом адмирал флота Г.М. Егоров. Естественно, я застыл перед ним по стойке «смирно», ожидая вполне уместного вопроса по поводу отсутствующей шинели. Однако командующий, иронично улыбаясь, сказал:
– Так, офицера приглашают на заседание Военного совета, а он даже не удосужился привести в порядок свою прическу. Немедленно в парикмахерскую!
К счастью, она располагалась в этом же здании, и парикмахерша, взглянув на мое лицо, сразу спросила:
– Подстричь «под Егорова»?
Буквально за две минуты до того, как порученец адмирала назвал мою фамилию, вызывая на Военный совет, я, благоухающий традиционным в то время одеколоном «Шипр», очутился в приемной. Откровенно говоря, было немного не по себе. Обычно замечание от командующего сулило серьезные неприятности. В моде был жесткий стиль руководства, и попавшие под горячую руку начальства офицеры часто получали излишне суровые взыскания. Это, конечно, укрепляло дисциплину, но иногда они так круто изменяли судьбу человека, что оставалось только молча сочувствовать неудачникам.

Продолжение следует.

Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.

Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.



Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

Бездарей, как он выразился, вокруг полно, а ведь хочется пожить в своё удовольствие. Вместо мифологических муз, как заметил Лёва, пошловато оживляясь, что чаще ему приходится пользоваться услугами местных любительниц поэзии, недостатка в которых он не испытывает.
Но, вдруг прервав своё повествование чуть ли не на полуслове, Лёва развернулся и, не прощаясь, стал удаляться от меня, скрываясь в оживлённой толпе Невского проспекта. Больше мне с ним не приходилось ни встречаться, ни слышать о его деятельности. Ещё лет через двадцать, однако, стало известно, что Лев Лазаревич Окунь скончался. Безусловно, обладая определённым творческим потенциалом, он добровольно отказался от карьеры военного моряка, растратив свой поэтический талант по пустякам, так и не смог проявить себя в желаемой для себя литературной области, например, как это удалось учившемуся тогда в младшей роте Игорю Жданову, который зарекомендовал себя достаточно известным и популярным среди моряков писателем.
Или вот ещё один наш известнейший «питон» выпуска 1951, который успешно окончил в Ленинграде училище подплава, затем служил штурманом на подводной лодке в Балаклаве. Имея на плечах уже погоны капитан-лейтенанта, он уволился в запас. Возвратился к своим родственникам в Москву, и после обучения в том же прославленном Литературном институте имени А.М.Горького стал дипломированным поэтом. Правда, свою известность он приобрёл не на военно-морской службе и не на литературном поприще, а значительно раньше ещё в младенческом возрасте, как киноартист.



Трёхлетний Джим в кинокартине «Цирк»

Это всем известный Джим Паттерсон, который в популярном довоенном фильме «Цирк» (1936) по замыслу титулованного званиями и регалиями режиссера Г.В.Мормоненко (19031983), более известного нашему зрителю под фамилией Александров, плакал от издевательств жестокого хозяина Кнейшница (артист П.В.Массальский), смеялся и радовался на руках своей мамы американки Марион Диксон (артистка Л.П. Орлова) и приёмного отца русского циркача Мартынова (артист С.Д.Столяров).
Через много лет в 1949 году произошла весьма интересная встреча Л.П.Орловой (19021975) и Джима в нашем училище. В тот год в Риге проходили съёмки кинофильма «Встреча на Эльбе», где Любовь Орлова играла коварную и обольстительную американскую разведчицу Джанет Шервуд, в которую влюблялись, теряя бдительность, наивные советские офицеры, готовые раскрыть известные им военные секреты, но наши стойкие контрразведчики, разоблачили подлые планы американских спецслужб.
Так вот, в перерывах между съёмками этого кинофильма командованию училища удалось организовать встречу с великой актрисой. Для нас, нахимовцев, и всех сотрудников училища это был большой праздник.



Народная артистка СССР Любовь Петровна Орлова(1902-1975) на встрече с нахимовцами Рижского нахимовского училища.

Но особенно радовалась сама Л.П.Орлова, когда увидела Джима, рослого красивого, тёмнокожего юношу. Было интересно наблюдать, как легко и свободно держит себя известнейшая и любимая советским народом звезда киноэкрана. Ну а Джима она никуда от себя не отпускала и, переговариваясь с ним, удивлённо показывала всем, как он вымахал, что почти сравнялся с ней ростом. Для истории сохранились кадры кинохроники этого уникального события.
Мне помнится, что Джим в училище был скромным парнем, никогда не афишировал свою популярность, был со всеми на равных. Пожалуй, даже несколько тяготился тем, что его при любом случае старались выставить на показ. Учился он средне, пожалуй, больше интересовался литературой, а математика ему давалась сложнее, по которой часто занимался дополнительно и даже имел переэкзаменовку на осень. Физически был развит хорошо, рослый, с увлечением играл в баскетбол, но водные виды спорта: плавание, прыжки в воду, его не привлекали.



Нахимовец Джим Паттерсон со своими одноклассниками у макета военного корабля. Рижское Нахимовское Военно-Морское училище. (Снимок из фотоархива нахимовца Фридриха Кузовкова).

Однажды я оказался случайным свидетелем встречи Джима со своим родным дядей по отцу, приехавшего из Москвы в Ригу навестить племянника, и беседующего с ними командира роты, в которой учился Джим. Командира роты мы между собой звали «Чайболсан» за его жёлтый цвет кожи и похожесть к лицам монгольской национальности. С интересом, разглядывая трёх человек, я обратил внимание на то, что в сравнении со своим чёрным-пречёрным дядей, который хорошо запомнился по эпизодической роли вождя туземцев в кинофильме «МиклухаМаклай» (1947), Джим казался слегка смуглым, а командир роты совсем бледнолицым.
Как мне известно, по рассказам того времени, семья Паттерсонов приехала в СССР из США в конце 1920-х или начале 1930-х годов в числе многочисленной группы американских рабочих, техников и инженеров на строительство наших индустриальных центров. Многие поехали на Урал, где закладывался Магнитогорский комбинат, а Паттерсоны оказались в Москве и, вероятно, какой-то период работали на заводе АМО, а затем приобщились к артистической деятельности. О родителях мне известно только то, что его мать была белой расы то ли американка, то ли русская. Джим, также как его младший брат и сестра, родились в Москве и были советскими гражданами.
Хочу особо заметить, что в училище, несмотря на значительное разнообразие воспитанников, и обслуживающего персонала по национальному составу, возрасту, происхождению, уровню культуры, образованию и даже цвету кожи, никогда и ни к кому не допускались даже маломальские элементы сегрегации. Всегда все были равны в правах и возможностях, если их дела и поступки не противоречили общепринятым нормам поведения.
Прошла уйма лет. Уже на исходе 1980-х годов я будучи на пенсии как-то случайно оказался в московском Музее восточных культур Азии и Африки, располагавшемся тогда вблизи Курского вокзала, где у меня произошла случайная встреча с Джимом. Оказалось, что в тот период его частенько приглашали для проведения тематических бесед и лекций. Наступали трудные времена государственного переустройства, сопровождавшиеся крайней политизацией общества и в миг опустевшими прилавками в магазинах. Люди, которые не оказались рядом с «кормушкой», пытались добывать необходимые средства для существования: кто подлогом, воровством, проституцией, грабежом и убийством, а кто частным извозом, мелкой торговлей или чтением лекций.
Если бы не объявление о том, что с какой-то очередной лекцией будет выступать писатель, историк и искусствовед Джим Паттерсон, то я, наверное, сходу и не узнал бы в очень высоком, худощавом, с копной седых курчавых волос, слегка смуглом и с весьма незначительными чертами лица, присущими для негроидной группы людей, бывшего рижского «питона». После лекции, улучив подходящий момент, я подошёл к Джиму и представился, напомнив о совместной учёбе в училище, но его взгляд сквозь толстые стёкла очков был спокоен и даже равнодушен. Видимо, ему до противности надоели подобные напоминания о прошлой жизни. Разговора не получилось. Обменявшись незначительными фразами, свидетельствующими об отсутствии заинтересованности со стороны Джима в продолжении каких-либо личных контактов, мы расстались. Вскоре я узнал от администрации этого музея, куда приходил ещё несколько раз, что Джим Паттерсон покинул СССР и уехал в США на историческую родину родственников своего отца.



Джемс Ллойдович Паттерсон незадолго до отъезда в США.

Как можно судить по последним сведениям, ставшим мне известными из средств массовой информации, злая мачеха USA без радости и воодушевления приняла незваного и ненужного ей отпрыска бывших рабов. Ни человеческого уважения, ни общественного внимания, ни работы, ни, тем более, ожидаемого богатства на склоне своих лет Джим Паттерсон на чужбине не приобрёл.
Возможно, он, бывший нахимовец и офицер-подводник советского Военно-морского флота, тогда вспоминал свои излишне пафосные но, надо полагать, откровенные более 50-летней давности слова, написанные в своих сочинениях: «Я учусь, овладеваю любимой профессией... Я родился и вырос в Советской стране, где все люди заняты мирным трудом... Вот почему я горжусь своим Отечеством, где каждый человек, где бы он ни был, думает над тем, как укрепить свою Родину... Я негр. Там, за океаном, мои сверстники уступают на улице дорогу белым людям...».
Теперь ему самому, оказавшемуся в разрекламированном обществе «всеобщего благополучия» и «безграничной демократии», пришлось столкнуться с суровой правдой и в реальной жизни уступить дорогу тем, кто всегда был, оставался и, пожалуй, надолго останется реальным противником нашей страны.
Джим Паттерсон закончил свой жизненный путь в той хвастающейся своим благополучием стране, как простой, бедствующий, несчастный негр, без почестей и общественного внимания. Однако мы, нахимовцы Рижского Нахимовского училища, курсанты Первого Балтийского ВВМУ ПП, офицеры-подводники, все те, которые знали его лично или слышали о нём, будут помнить этого славного, скромного парня, так и не нашедшего своего жизненного счастья на нашей грешной Земле.

С 1948 года наше Рижское Нахимовское Военно-Морское училище, когда стало возможным по количеству нахимовцев выставить два полноценных батальона, почти ежегодно, чередуясь с Ленинградским Нахимовским Военно-Морским училищем и только один раз с Тбилисским Нахимовским Военно-Морским училищем, вплоть до 1953 года, последнего года своего существования, принимало участие в военных парадах на Красной площади в Москве. Однако в 1953 году нашу 1-ю роту на первомайский парад не взяли, оставив в училище готовиться к выпускным экзаменам за десятый класс.
Мы особенно и не горевали, поскольку Сталин уже умер. Эмоциональный настрой и радостное воодушевление растворилось и исчезло, которое в нас искусственно поддерживалось все эти годы тем, что, дескать, сам Сталин будет на вас смотреть с мавзолея.



Честно скажу, что я ни разу не испытал никакого душевного трепета и восхищения от того, что на большом расстоянии, чаще всего, в слепящих лучах утреннего солнца, поднимающегося над Кремлём на восточной стороне небосвода, несколько раз видел едва различимую фигуру, качающуюся из стороны в сторону, как китайский болванчик, которую принимали за Сталина. С таким же удовольствием в течение нескольких часов на мавзолее мог находиться другой человек двойник вождя. Например, тот же Феликс Гаджиевич Дадаев, который замещал Сталина не только на мавзолее, но и выступал с докладами. К сожалению, нам об этом тогда не говорили. Оказывается, что правда становится известной значительно позже.
Для меня важнее всего было держать равнение в шеренге и, по возможности, чётче печатать шаг на скользкой и неровной брусчатке, чем увидеть слегка поднятую руку в слабом дежурном приветственном движении.
Прохождение торжественным маршем вдоль мавзолея занимало не более двух-трёх минут, которое являлось апофеозом ежедневных четырёхчасовых строевых занятий, продолжавшихся в течение месяца. После того, как мы покидали Красную площадь и выходили по Васильевскому спуску к набережной реки Москвы, где ждали нас цвета морской волны голубые «форды», чтобы отвести в казармы, спадало физическое и психологическое напряжение и наступало какое-то душевное опустошение.



На третий или четвертый день по завершению всех празднеств мы уезжали из Москвы и возвращались в свои пенаты.
Надо сказать, что командование училища создавало для нас наиболее благоприятные условия для жизни и отдыха в период всего пребывания на этих не простых сборах, главной задачей которых была только строевая подготовка. Правда, однажды была попытка проводить занятия по английскому языку, но она оказалась нереальной для осуществления.
Размещались мы каждый приезд в находящемся на северо-восточной окраине Москвы военном городке, принадлежащем учебному подразделению Кантемировской танковой дивизии. Жили в огромных одноэтажных деревянных казармах, в которых на удивление было тепло как ранней весной, так и поздней осенью. Спали на двухъярусных железных кроватях с полным набором спальных принадлежностей. Единственным, пожалуй, неудобством для пользования в ночное время было нахождение в нескольких сотнях метров деревянного многоместного туалета. После плотного завтрака мы на красивых голубых «фордах» выезжали из расположения городка и возвращались только во второй половине дня. Обед для нас готовили на фабрике-кухне, размещавшейся в огромном четырёхэтажном здании на Красной Пресне. После ужина, который, так же как и завтрак, проходил в казарменной столовой, у нас было свободное время. Надо сказать, что питание на этот период у нас было отменное, усиленное и через три дня каждому также выдавали по плитке шоколада «алёнка». В те дни, когда после ужина проводились какие-либо культурно-массовые мероприятия, которых было предостаточно, тогда мы обогащённые новыми впечатлениями приезжали поздно вечером.
Помнится, в один из первых приездов, нам организовали посещения Кремля с осмотром Грановитой и Оружейной палат. В те годы на территорию Кремля свободный вход для народа был запрещён. Однако мы организованно почти строем прошли по обширным и пустынным кремлёвским площадям, осмотрели исторические достопримечательности: соборы, церкви, дворцы, царь-пушку и царь-колокол. В ходе всего этого беглого осмотра не покидало ощущение неловкости, когда из-за каждого угла кремлёвских зданий за нами, как за не внушающими доверия или потенциальными нарушителями, внимательно подглядывали многочисленные специальные бригады наружного наблюдения.



Грановитая палата (1487-1491) и её 4-хгранный столб

В те годы кремлёвскую квартиру В.И.Ленина нам так и не удалось посетить, в которой, однако, мне удалось побывать на экскурсии почти через двадцать лет. Но зато почти ежегодно спускались в склеп, где под бронированным стеклянным колпаком, освещаемым рассеивающимся светом, лежала засохшая мумия, сохранившая подобие человека, ввергнувшего Россию на многие десятилетия в глубокие потрясения, последствия которых мы ощущаем до сего времени и по-прежнему не можем дать им объективную историческую оценку. Каждое посещение мавзолея у меня оставляло тягостное впечатление беспричинной тревоги и глубокой неудовлетворённости.
Более приятные, полезные и запомнившиеся воспоминания сохранились от посещений театров, концертов, спортивных соревнований, музеев и демонстраций кинофильмов. Основным местом, где для нас организовывали концерты известных артистов и показывали различные фильмы, был актовый зал в здании Главного штаба ВМФ. Кроме наших отечественных кинофильмов иногда демонстрировались иностранные трофейные фильмы, о чём свидетельствовала специальная заставка перед началом показа. Однажды на просмотр то ли американского, то ли английского фильма «The thief of Bagdad»,  получившего в своё время премию «Оскар», сбежался, чуть ли весь свободный от работы личный состав штаба, так что места свободного не было, даже в проходах, и вдоль стен стояли люди. Такие фильмы обычно не дублировались. Весь разговорный текст передавался в титрах. Хотя это было не совсем удобно воспринимать происходящие события на экране, но, тем не менее, мы с интересом следили за всеми перипетиями, а после фильма обсуждали лихие проделки весёлого и неунывающего прохиндея-воришки.



За это пятилетие регулярных выездов на парады мы посетили практически все основные московские театры, воочию увидели игру выдающихся наших артистов, например, таких как А.К.Тарасова и М.И.Жаров, О.А.Андровская и Н.П.Баталов, В.П.Марецкая и Р.Я.Плятт, С.В.Гиацинтова и Б.А.Бабочкин, М.Ф.Астангов, П.В.Массальский, Б.Н.Ливанов, А.О.Степанова и А.И.Грибов, В.О.Массалитинова и М.И.Царёв, да разве возможно всех перечислить.

Продолжение следует.

Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.

Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.



Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru