Традиционный ежегодный праздник района «Спуск ботика Петра 1 на воду» проводится Косинским морским клубом в последнее воскресение мая месяца, т е. завтра 26 мая 2013 года в 12 часов. Цели праздника: – укрепление и преумножение народных традиций округа и района; - воспитание подрастающего поколения, привитие любви к Родине; - повышение роли округа и района в культурной жизни столицы; - привлечение внимание администрации и общественности к состоянию природного комплекса косинских озер; - укрепление дружбы и сотрудничества между детскими организациями, демонстрация их возможностей и достижений; - пропаганда активной жизненной позиции, здорового образа жизни, различных творческих интересов На праздник приглашаются детские и молодежные организации, подростковые клубы, учебные и внешкольные заведения, общественные организации и объединения, творческие коллективы и музыкальные общества. Каждый коллектив представляет один или несколько художественных номеров или демонстрирует свои достижения в области своей деятельности. Все участники выступлений становятся лауреатами праздника Традиционно праздник открывается театрализованным представлением со спуском копии ботика Петра 1 на воду – как символа начала летней навигации, походов, лагерей и устремления в светлое будущее. Участники выступления отбираются оргкомитетом праздника на основании присланных заявок и соответствия тематике и исполнительскому уровню праздника. Оргкомитет формируется из руководителей и специалистов организаций, принимающих участие в празднике. Звукотехническое оборудование, питание участников и гостей праздника, средства массовой информации, а также грамотами и памятными подарками обеспечивает оргкомитет праздника. Возглавляется оргкомитет по традиции Командором Косинского детского морского клуба. Подача заявок (в произвольной форме) на участие в празднике, вплоть до праздника Позже ещё фото ... Обрабатываю
До выхода в море оставалось два дня. Мы произвели погрузку торпед и продовольствия на корабль. Запасы продовольствия были приняты на 35 суток, пресной воды — на 15 суток. Я разрешил матросам погрузить на лодку 25 велосипедов, два мотоцикла, несколько детских колясок и другие подарки для близких в Испании. Как всегда, вокруг было много зевак, корреспондентов. Кто-то фотографировал, снимали даже кинофильм. Профашистская газета «La Ferro» постоянно информировала читателей о наших действиях. Но это было даже хорошо, что фашисты и испанские мятежники узнавали, что у нас есть такое оружие, как торпеды. Сейчас задача состояла в демонстрации наличия у республиканцев действующих подводных лодок и в их срочном прибытии в главную базу на Средиземном море — Картахену.
Большую помощь в ремонте кораблей во Франции и при выходе из порта оказали местные рабочие и секретарь комитета коммунистов. Они работали с душой и старались, насколько это было возможно, качественно отремонтировать корабль. Перед нашим выходом сен-назерские вышли на боте в море и обследовали большой район акватории. Они были верными друзьями борющихся в Испании республиканцев. При прощании в море они сообщили нам, что все в порядке, и пожелали счастливого пути и удач в нашем революционном деле. Перед самым выходом подводной лодки из порта на корабль прибыл начальник полиции и представители французского военного министерства. Они вручили «подставному» командиру корабля дону Селестино меморандум властей, где указывалось: «...Вблизи территориальных французских вод боя не принимать. В случае вынужденного возвращения подводной лодки она будет интернирована и о передаче ее республиканцам не сможет быть никакой речи...» Об этом мы знали и раньше. Нас сейчас волновал вопрос о срочном уходе и сохранении даже мало боеспособного корабля для республики. Ко времени нашего отхода на берегу собралось много народа. Были и наши друзья — рабочие и представители партии коммунистов. Нас вовсю фотографировали, производили киносъемку. Я старался не попадать в объективы и подставлял спину. Находился я рядом с доном Селестино и французским лоцманом, который должен был вывести нас по фарватеру. Дон Селестино, как командир, отдал команду: — Правый дизель вперед! Затем: — Левый дизель вперед! Случилось так, что при запуске левого дизеля с корабля повалил сильный черный дым. Он охватил все вокруг и стало ничего не видно. «Командир» растерялся и с отчаянием обратился ко мне: — Сеньор коменданте! Как быть? Я срочно дал команду: — Левый дизель стоп! Так и дошли до места. Лоцман, прощаясь со мной, необычайно любезно пожал мою руку и с улыбкой сказал: — Сеньор командир, счастливого пути! Эта французская любезность была результатом отличной осведомленности. Так мы попрощались с Францией.
17 июня 1938 года в 12.20 вышли , и подводная лодка взяла курс на Испанию. Перед нами простирался Атлантический океан. Впереди предстояли встречи с кораблями противника и постоянная борьба за исправность корабельного оборудования и за сам корабль. Мы шли к Гибралтару не одни. Лодка С4, находившаяся в Бордо, так же, как и мы, закончила посильный ремонт и первой вышла в море за несколько дней до нас. По сравнению с нами у А.И.Бурмистрова было больше возможностей скрытно уйти в море. Не было батопорта, не нужно было разрешение на испытания, и выход в море можно было осуществлять неожиданно. О выходе С2 было уже известно и из газет, и по радио. На следующее утро радист сообщил мне перехваченную радиограмму противника: «Марксистская лодка С2 вышла из Сен-Назера и следует в республиканский порт через Гибралтар. Лодка будет проходить Гибралтар 23 июня». Так как И.А.Бурмистров скрылся из порта неожиданно, в газетах появилось непроверенное сообщение о том, что лодка С4 погибла во время испытаний. Позже у И.А.Бурмистрова и его экипажа начались трудности, связанные с осведомленностью мятежников о нашем прорыве через Гибралтар и о начале перехода лодок в Картахену. У меня на С2 все было впереди. Перед нашим кораблем и экипажем стояла задача — обеспечить более-менее нормальное состояние корабля и привести его в республиканский порт. Я решил сделать, наконец, полное погружение лодки. Глубина 30 метров, проверяем отсеки, всплываем на перископную глубину. Поднимаю перископ, смотрю, и взгляд упирается в мутные непроницаемые стекла. С волнением пробираюсь к перископу в боевой рубке и наблюдаю то же самое. Перископы залиты водой. Вот тебе и ремонт «доброжелательного» профессора-специалиста.
Начало нашего похода уже не предвещало ничего хорошего. «Безглазая» лодка, и сделать ничего нельзя. Без перископов подводная лодка тех времен полностью теряла свои боевые качества. Она становилась мишенью для кораблей противника. Кроме того, оказалось, что интенсивно пропускают воду дейдвудные сальники, и за 10 часов в подводной лодке могло скапливаться более двух тонн воды. Позже был обнаружен непорядок и с гироскопом, который показывал не то, что должно быть. Всплываем. Мой помощник, Вальдес и экипаж подавлены результатами нашего погружения, но возвращаться в Сен-Назер или Бордо равносильно интернированию и потере республикой корабля. Прохожу по отсекам. Чувствую, что многие моряки переживают наши неудачи с кораблем. Я стараюсь успокоить их и внушить уверенность в необходимости нашей помощи борющимся испанцам. Отдельные офицеры, старшины и матросы пытаются поддержать меня, чувствуется их ответственность за порученное дело и успешное проведение боевого похода корабля. Во многом помогали положительному настрою и коммунисты корабля. Замечу, что взаимоотношения испанских матросов и русских командиров подводных лодок были хорошими. Большинство матросов были из рабочих семей. Они хорошо относились к Советскому Союзу, некоторые из них старались учить русский язык и говорили, что если командирами подводных лодок будут испанские офицеры, им придется срочно перебираться в Советский Союз. Необходимо вспомнить и о моем комиссаре, правом социалисте Мартинесе. Еще когда я расставался с предателем-боцманом и его помощниками, он пытался уговорить команду выступить против меня с протестом и требовать замены командира. Распространял слухи обо мне, о тех огромных средствах, которыми я, якобы, подкупаю людей, приобретаю их верность, а также о том, что по прибытии в Испанию я, по его сведениям, должен организовать и совершить там коммунистический переворот. Но команда знала его, недаром назвала его сразу же «вошью» и, возмутившись его поведением, не воспринимала его клевету. Когда мы вышли в море, «вошь» сразу же залег на койку и заявил, что у него сильная головная боль, и он не в состоянии что-либо делать. Для меня это был наиболее благоприятный вариант, так как пользы от комиссара не было никакой.
пролегал вдоль побережья Испании, занятого мятежниками. Их корабли и авиация были нашими противниками, а в тех условиях, в которых находилась наша подводная лодка, они были очень опасны. Мы должны были пройти мимо Сантандера, Хихона, недавно республиканских, а теперь франкистских, рядом с базами Эль-Ферроля, Виго и так далее. Наверняка нам была подготовлена соответствующая встреча, корабли противника высланы в дозор и установлены для нас различные минные ловушки. Первые двое-трое суток прошли без каких-либо осложнений. Шли и под водой на глубине 20-30 метров и в надводном положении с максимальной скоростью 16 узлов. Пока встреч с «нейтральными» и мятежными кораблями не было. Подошли к району Эль-Ферроля. Утро было пасмурным и угрюмым. Видимость очень плохая. Я стоял на мостике и вдруг справа по носу увидел два устремившихся на нас эсминца. Дал сигнал срочного погружения и быстро спустился в рубочный люк. Хлопнул крышкой люка, но очевидно не так сильно. Люк не захлопнулся на прижимной клин. Вода текла мне за рукав, на шею, потом на всего меня. Я повис на ручке люка. Матрос-сигнальщик и другой — на мне. Так мы висели и держали люк до тех пор, пока давление забортной воды не помогло нам поплотнее прижать люк к комингсу (окружности люка). Так до глубины примерно в 20 метров, то есть целую минуту тянули люк на себя. Все до нитки промокли. Хорошо, что когда вода полилась в центральный пост, был мгновенно закрыт второй люк из рубки в корабль. Воды в рубке набралось нам по пояс. Крышка сверху захлопнулась. В рубке раздался телефонный звонок. Дон Селестино интересовался нашими делами и извинялся, как это у него всегда было принято, за закрытие нижнего люка. Все и на этот раз обошлось благополучно. А шум гребных винтов вражеских кораблей уже звучал над нами. На этот раз он не так действовал на нашу психику. Тот, кто не испытал этого, не поймет, какие чувства возникают при шуме вражеских кораблей над лодкой. Это неосознанная тревога, которая разом обостряет все чувства. Мы были на глубине 60 метров, откачали поступившую воду, и я открыл люк в центральный пост. Опять произошло недоразумение с нашим ремонтом: резина, которую установили на люк, оказалась малоэластичной и жесткой. Даже для закрытия люка в спокойной ситуации требовались большие усилия. При ремонте я сам просил о замене резины, но все было в спешке, о ней забыли. На следующий день мы были на параллели Лиссабона. Уже третьи сутки я не спал, все время был на мостике или в центральном посту и руководил и организацией личного состава. Очень хотелось спать, и я, оставив помощника за командира, решил хоть немного отдохнуть.
Но не успел я толком уснуть, как вахтенный доложил, что обнаружены огни справа и слева. Ночной морской воздух развеял остатки сна, и я увидел огни кораблей и определил, что это два крейсера и четыре эсминца. Терять время было нельзя, надо было уклоняться. Дал команду об изменении курса и скорости хода до полной. Маневрируем несколько часов. Остаемся необнаруженными. Опасности снова удалось избежать. Наконец-то я падаю на койку в надежде заснуть. Но психологические и физические перегрузки и волнения не дают нужного сна. В памяти начинают всплывать картины, связанные с моей Родиной, с домом, семьей. Мысли несут меня на пыльные улицы и в Слободку Николаева. Перед глазами мои отец и мать, близкие и родные люди. А вот я в Ленинграде, на 5-й линии Васильевского острова, рядом сынишка. Ему уже скоро пять лет. Вспоминаю жену, ее любящие глаза, нежные руки. Оказываюсь на Тихом океане на Щ-117. Длительные плавания, приобретенный опыт и успехи, отмеченные орденами. Затем мгновенно переношусь в Испанию. Здесь началась вооруженная борьба с зарождающимся фашизмом. Я как советский командир хорошо понимаю важность этой борьбы, несу ответственность за успех операции. И в то же время, когда я вспоминаю первые дни в Испании, меня иногда мучают мысли о неэффективности действий на море и отсутствии положительных результатов. Врагом потоплено пять республиканских подводных лодок. А что сделано нами? Неудачные атаки на фашистский «Альмиранте Сервера», увод предателями двух подводных лодок во Францию. Сейчас наша главная цель — это пройти Гибралтар и показать фашистам, что у берегов Картахены могут быть торпедированы республиканскими подводными лодками вражеские корабли, что наши транспортные суда под защитой подводных лодок смогут беспрепятственно доставлять грузы и вооружение для борющихся республиканцев. Прибытие двух придаст больше бодрости и уверенности сражающимся республиканским борцам.
Надо идти вперед и только вперед, даже в тех условиях, которые сложились на корабле, то есть без перископов, в условиях жесткой блокады вражескими кораблями пути на Гибралтар. До Гибралтарского пролива оставалось двое суток. То время, которое мы истратили, идя вдоль берегов Франции, Испании и Португалии, позволило мне вместе со специалистом по штурманской части установить путем ряда измерений и проверок причину больших ошибок в показаниях компаса. Его ошибки доходили примерно до 30°, при этом следящая система компаса при циркуляциях отставала и не возвращалась в истинное положение. Все это не позволяло точно следовать по избранному курсу, особенно под водой. Команда быстро узнала об этой очередной и самой тяжелой в данной ситуации неисправности. В центральном посту корабля было много офицеров и матросов. Все они напряженно смотрели на меня. Мой помощник дон Селестино скромно высказал свое мнение о возможности уйти в Касабланку, порт французского Марокко, интернироваться и тем самым спасти экипаж. Остальные молчали и ждали моего решения. Я чувствовал их доверие и видел надежду в глазах. Те, кто плавал на кораблях и особенно на подводных лодках, поймут мое внутреннее состояние. Гирокомпас неисправен, перископы залиты водой, малый магнитный компас, который находился в боевой рубке, поврежден при бомбежке. Слепой корабль при прорыве узкого восьмимильного Гибралтарского пролива, где постоянно дежурят надводные фашистские корабли, извещенные по радио, и патрулирует авиация, был, по шутливому заявлению Вальдеса, «плавучим гробом». Мое внутреннее состояние как командира республиканской лодки, как советского моряка настоятельно требовало прорыва Гибралтара и привода корабля в Картахену. Твердо решаю идти на Гибралтар и сообщаю об этом команде. Без риска совершить этот переход невозможно. Но подводная лодка должна быть в распоряжении борющейся Республики. Мы должны своей решимостью и мужеством доказать врагу наши стойкость и уверенность в проводимой борьбе за справедливость и демократию. — Мы с тобой, командир! — раздались отдельные голоса. Я увидел и почувствовал, что моя убежденность переломила неустойчивое состояние членов экипажа. Лица окружавших меня изменились к лучшему, появились цель и стремление действовать и победить. До Гибралтара оставался суточный переход. Я добился того, что по Полярной звезде мы установили ошибку гирокомпаса. Это позволило нам идти правильном .
На следующее утро сияло ослепительное солнце. Вдруг я заметил на горизонте две приближающиеся точки. Самолеты! Срочно погружаемся. Час под водой, затем всплываем. Теперь вдалеке видны тонкие верхушки мачт фашистских кораблей. Уходим под воду надолго. Наступает ночь. Гибралтар близок, осталось 3—4 мили до входа в него. Блеск Полярной звезды помогает нам в пути. Без ее сияния в темном до черноты Атлантическом океане и таком же небе нам трудно было бы держать правильный курс. Недалеко от траверза маяка Эспартель видим, что с африканского берега в нашу сторону мчится корабль с включенными огнями. Надо срочно менять налаженный курс. Корабль не обнаружил нас и скоро скрылся из вида, а мы пытаемся вернуться на прежний курс. Но крик дона Селестино: «Торпедные катера!» заставляет нас снова нырнуть в океанскую глубину, а это мы научились делать очень быстро и организованно. На этот раз нас стали атаковать глубинными бомбами. Взрывы раздавались недалеко за кормой. В подводной лодке стоял постоянный грохот. С треском лопались электрические лампочки, по настилу катались сорванные с мест приборы и оборудование. Корпус корабля как будто вздыхал при каждом взрыве. У подводника по сравнению с другими моряками существуют глубинные опасности. Нет неба, нет воды, видишь только приборы и друг друга. Чувство страха присуще каждому человеку. Оно было и у нас. Это одно из самых сложных человеческих ощущений. Страх возникает в самом человеке, но он часто бывает заметен и другим, окружающим тебя, и вызывает у них неприятные эмоции. Для командира главное — ни в коем случае не показывать этого в критических ситуациях, а оставаться спокойным, твердым и уверенным в своих действиях. Я чувствовал пробуждение в себе страха, но не давал ему прогрессировать. Я уже знал, что в опасных ситуациях у меня рождается более сильное чувство ответственности не только за себя, но и за экипаж и за тот приказ, который ты выполняешь. Мужество — вот то чувство, которое побеждает страх и выручает совершаемое дело. Во мне это чувство возникало и побеждало страх во многих боевых ситуациях. Тогда было то же самое.
Грохнул смех. — Ну чего? Ну чего? Разоржались, — пробурчал Супрунов. Смех сразу стих — все вспомнили, что слишком волнующий предстоит разговор и они находятся не на перекуре на баке. И Бабочкин обратился к Супрунову уже совершенно серьезно: — Над тобой не смеяться, а плакать надо! Мало, корабль наш позоришь, как ты Глобу назвал? Подлым другом! Да разве «подлый» и «друг» слова совместимые? Друг — это слово чудесное, веское... ...Чудесным и веским назвал слово «друг» Бабочкин. Когда говорят о дружбе, всплывают в памяти события далекого, подернутого дымкой романтики времени гражданской войны. В дальневосточной тайге действовал матросский партизанский отряд. За голову Косорота, его командира, интервенты обещали многие тысячи денег. Фотографии Косорота были расклеены на всех перекрестках Хабаровска. И все же, когда японцы ранили партизана-разведчика матроса Шагая и отрядный фельдшер определил, что Ваське — конец, если не достанут опытного хирурга Косорот велел запрячь лошадь и по льду Амура пробрался в занятый интервентами город. Его там мог опознать каждый встречный. Косорот вошел ночью в дом знаменитого хирурга Пашковского и, упаковав его в шубу, увез. Старик хирург, узнав по дороге, что похитил его Косорот, то есть тот человек, на поиски которого подняты тысячи полицейских, солдат и сотни предателей и шпионов, и что Косорот шел на все ради друга — матроса, был восхищен и растроган. Он оперировал Шагая в таежной землянке и спас ему жизнь. Косорот, не обращая внимания на протесты профессора, сам отвез его в город.
Зная Косорота, впоследствии капитана первого ранга, я нисколько не сомневаюсь, что он не сделал бы скидки на дружбу, окажись Шагай трусом или соверши он позорный проступок... ...В те же дни белогвардейцы заняли донскую станицу Платовскую. Триста станичников взяли они в заложники и собирались их расстрелять. Спасти станичников, казалось, уже было невозможно. Среди заложников были друзья детства Семена Буденного, с которыми он вместе вырос, играл в станице в войну. Были там и друзья его отца, его матери. Будённый, тогда молодой человек, поспешил к командиру партизанского отряда и попросил дать ему пятьдесят всадников. Командир отказал: не любил рисковать, был расчетлив и, по мнению Буденного, не знал простой арифметики: «Раз мы за Революцию — умножай нас во сто раз». Тогда Буденный разыскал на хуторах семь верных товарищей и предложил им: возьмем врага на испуг, разделившись на шесть эскадронов! Под покровом ночи. Семен с верным другом Филькой пробрался к станичному правлению и залез на крышу. На рассвете стали выводить на расстрел осужденных. Услышав знакомый голос — а этот голос командовал: «Станичники, хватай винтовки, кричи ура!» — осужденные накинулись на конвойных. И тут со всех сторон послышались команды: — Первый эскадрон, за мной, в атаку марш! — Второй эскадрон, сыны революции, бей белых гадов, ура! — Шестой эскадрон, кроши белых гадов! Верные товарищи спешили на выручку. , Беляки убегали, вообразив, что на них действительно напало целых шесть эскадронов. А спасенные со слезами на глазах благодарили Буденного: — Семэне! Друг! Друг! И тут было сказано это чудесное слово. Ради дружбы восемь парней, не задумываясь, шли на смерть, ради спасения товарищей они не жалели собственной жизни... Не задумываясь, рисковал своей жизнью Будённый.
И тот же Буденный был беспощаден к самым близким друзьям, если они нарушали свой долг, порочили почетное звание «конармеец», подрывали железную революционную дисциплину... ...В своих записках рассказывает адмирал Егор Матвеевич Касаткин: матрос Праотцов был другом его отца, Матвея Касаткина. Матвей погиб под Цусимой, и Праотцов перенес свою суровую матросскую ласку на его сына Егора. После нескольких лет гражданской войны Егор и Праотцов встретились снова — во флоте. Егор пришел по призыву комсомола и стал краснофлотцем, а Праотцов был уже комиссаром. Ни одной поблажки от Праотцова — старшего друга — не имел краснофлотец Егор. Наоборот, к Егору комиссар относился строже, чем к прочим. Любимая Егором Наталка — она спасла его, раненого, от беляков и целый год прятала в своей хате — попала в беду. Отец и брат ей твердили, что «у моряков в голове ветер дует», и порешили выдать за пожилого, обеспеченного соседа. Наталкин брат перехватывал все письма Егора. Наталка уже начинала верить, что Егор ее бросил... Личное горе заставило Егора забыть, что они, комсомольцы, восстанавливают первый корабль, готовя его к выходу в море, что он, мечтавший стать моряком, наконец, близок к осуществлению мечты. Егор пошел к комиссару—проситься в отпуск. Казалось бы, комиссару ничего не стоило отпустить краснофлотца на несколько дней — и причина была уважительна. Но Праотцов возмутился: «Когда мы флот восстанавливаем — уезжать собираешься? Плохой ты моряк».
Егор расстроился. Даже обиделся на бессердечного — так казалось ему — Праотцова. Но, поразмыслив, понял: комиссар прав. Как ни велика любовь к девушке, а флотская служба — дороже. И положение, кстати, безвыходным не было. Праотцов подсказал: напиши в уком комсомола. И не потерянной оказалась Наталка. Все уладилось. Выходя в море на своем корабле, молодой краснофлотец с благодарностью думал: «Праотцов — настоящий, суровый друг». И еще: ...В годы войны два торпедных катера были потоплены неподалеку от берега, занятого врагом. Офицер Рындин был тяжело ранен. Гурамишвили, его друг по училищу, вытащил товарища на берег. В ночной темноте Гурамишвили поднимался по скалам, неся на плечах Рындина, истекавшего кровью. Гурамишвили слышал лай собак, голоса солдат, видел скачущие светляки фонарей. Рындин потребовал, чтобы он спасал свою жизнь. «Я тебя не брошу», — ответил Серго. Долго бродили они по горам, пока не встретились с крымскими партизанами. Совершив много подвигов, друзья снова пришли на свои катера и участвовали в освобождении Севастополя. — Друзья! Водой не разольешь, — говорили о них черноморцы. Казалось, ничто не замутит крепкой дружбы. Но Гурамишвили, упоенный вполне заслуженной славой, грубо обошелся со своим подчиненным. И услышал от Рындина: — Именно потому, что ты — лучший друг мой, я выступлю против тебя. И что же? Серго порвал с Рындиным? Нет. Он понял: Самое страшное — когда тебя осуждает друг!
Комсомольское собрание. ВВМУ им. М.В.Фрунзе.
Самое страшное — когда тебя осуждает друг! То же самое сказал Фрол Никите, когда Никита в нахимовском выступил с осуждением его недостойных проступков. И опять понял это Фрол в училище Фрунзе, когда Никита назвал его «вторым Мыльниковым». И их дружба тоже не рухнула, а упрочилась. А здесь Супрунов, красавец с лихими глазами победителя женских сердец, не ужаснулся тому, что произошло, не раскаялся, не протянул руку Глобе, не сказал: «Я погорячился, я неправ, ты прости меня». Нет, он сидел ощетинившийся, со злобным лицом и с тяжелой ненавистью смотрел на своего закадычного друга. А Глоба взволнованно ему говорил: — Да пойми ты, что кривить душой ради дружбы — подло. Маленький матросик, назвавший Супрунова в начале вечера Дон-Жуаном, захлебывался от негодования: — Ты что же, пытался, выходит, пользу из дружбы извлечь? Служба, мол, легче пойдет у дружка под начальством? Согрешу — покроет дружок? Ошибся ты, Супрунов! Дружбой поблажек не купишь. Ты нам всем хвастался: я Герасиму — верный друг. Верный друг! А чем ты помог ему, верный друг? Весь расчет из-за тебя из отличных выскочил. Вот и выходит, что твоя дружба — неверная дружба. Подальше от таких «верных» друзей! А ты, Маслюков, чего ухмыляешься и молчишь! — накинулся маленький матросик на толстяка, положившего на колени большие пухлые руки. — Или думаешь: «Сегодня я Супрунова не трону, а завтра, случись со мной что, и Супрунов меня пощадит?» Эх ты, молчальник ты, воздержавшийся! Трус ты и больше никто... — А я — что? — поднялся с неохотой толстяк.— Я могу сказать. Ты только, Леня, не обижайся,— обратился он к Супрунову. — А если, к примеру, пока ты с корабля бегал, у нас боевую готовность бы объявили? Или наш «Триста пятый» в море ушел? Где бы тогда, Леня, были твои, извини ты меня, бесстыжие глаза?
— Правильно! — поддержало собрание. — Ты, Леня, не ощеривайся,— продолжал обрадованный поддержкой толстяк, — ты нам по-хорошему, по-простому скажи, что у тебя за надобность была для отлучки, может, что важное, ты скажи... — Эк, куда повернул! — не выдержал маленький матросик.— Облегчающие обстоятельства ищешь? Мало с Супруновым говорили? Мало его уговаривали? Мало предупреждали? Мало наказывали? — Прав ты, Матвеичев,— картинно провел рукой по намасленным волосам и повернулся красивым и наглым лицом к товарищам Супрунов.- Ничего уж, как видно, со мной не поделаешь. Взысканий я нахватал предостаточно. Дисциплинарный журнал замарал. Комсомол меня, сам говоришь, предупреждал и наказывал. Видно, совсем уж я конченый человек. Списать меня с «Триста пятого» — и дело с концом. И пойдете вы в море без Супрунова... Горько и больно мне: другой будет стоять у орудия, а не я... Он вздохнул, вздохнул лицемерно, неискренне. Никита заметил, что в наглых глазах Супрунова сверкнул огонек притворства и злости. Это заметил и Бочкарев, потому что живо оборвал его разглагольствования: — А вы ошибаетесь, Супрунов. Никуда я вас не спишу. И я не считаю вас конченым человеком. Взысканий у вас, правда, много, и вы их сполна заслужили, но от вас же зависит и избавиться от лишнего груза. Он достал из кармана и, перелистав его, протянул: — Читайте. Вот отсюда читайте. И вслух. Супрунов, удивившись, но не осмеливаясь противоречить, прочел: — Интересы защиты... Родины... требуют от начальника не оставлять без воздействия... ни одного проступка... Ни одного проступка,— повторил он,— подчиненных... строго взыскивать с нерадивых... Он поднял глаза. Бочкарев приказал: — Дальше, Супрунов... Дальше... — ...И поощрять... достойных за проявленное усердие... усердие, подвиги... и отличия по службе... Насмешливый огонек блеснул в его черных глазах. — Мне надеяться на поощрения, товарищ старший лейтенант, не приходится.
— Глупости вы говорите. Наложенное взыскание может быть снято. А теперь скажите — вот здесь, перед вашими товарищами: что за нужда была вам отлучиться? — Этого никому из них не понять,— опять вздохнул Супрунов, подчеркивая, что Бочкарев-то, может быть, и поймет, а уж другие... «Рисуется, сукин сын»,— с внезапно вспыхнувшей злостью заметил Никита. — Ну, а все же? Может быть, мы и поймем? — спросил Бочкарев, словом «мы» подчеркнув, что Супрунова может понять не он один, а и весь коллектив корабля. — Ну что ж, товарищ старший лейтенант, я скажу. А только знаю, что скидки Супрунову не будет, потому как устав и сердце расходятся в этом вопросе... «Ишь, туман нагоняет»,— злился Никита. _ Заметили ли вы, — и рыдание прозвучало в бархатном голосе Супрунова,—что Ленька Супрунов — весельчак, Ленька Супрунов — москвич, баянист и певун, забросил в последние дни свой баян? Не до песен певцу, коли сердцем любовь овладеет. Устав есть устав, и нет Супрунову прощения. Но кто любил, тот поймет: я боялся потерять навсегда свою девушку. «Играет на чувствах! Артист», — возмущался Никита. Супрунов поник головой, чувствуя, что произвел впечатление. Кто из его сверстников не влюблен, не мечтает о девушке, не стремится с ней встретиться, не ждет жадно с очередной почтой письма? Маленький, трезво настроенный матросик вдруг резко спросил: — Которую? — Это как понимать? — с надрывом в голосе переспросил Супрунов. — Которую по счету? Тут опять грохнул смех. — Издеваетесь! Над глубокими чувствами издеваетесь! — трагически завопил Супрунов.— Говорил я, товарищ старший лейтенант, не поймут. — Поймут,— спокойно отпарировал Бочкарев.— И, по-моему, уже поняли вас отличнейшим образом. — Кто хочет высказаться и спросить о чем-нибудь Супрунова? — спросил Бабочкин. — Разрешите мне по существу дела?
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
