Прекрасный материал! Вызвал много теплых воспоминаний о ЛНВМУ, нахимовцах, офицерах, преподавателях... А Наталья Владимировна Дубровина - учитель "от бога", всеобщая любимица. Воспоминания написаны великолепно: образность и хорошее слово. Ныне это редкость. Наш прекрасный русский язык будет жить, пока живы такие люди, как Н. В. Дубровина. Да, это настоящий подарок ленинградцам-блокадникам! С искренним уважением, И.И. Поваляев, с 1967 по 1969 - начальник клуба, с 1969 по 1972 г. - помощник начПО по комсомольской работе. Ныне капитан 1 ранга запаса, доктор философских наук, профессор. Работаю в Департаменте образования города Москвы.
"Благодарю судьбу! За то, что моими любимыми учителями в Ленинградском нахимовском военно-морском училище с 1968 по 1971 годы были две скромные, но удивительно обаятельные подруги - Наталья Владимировна Дубровина и Нелли Михайловна Тройницкая! Но особо в эти памятные для Ленинградцев дни хочу выразить СЛОВА ИСКРЕННЕЙ БЛАГОДАРНОСТИ НАТАЛЬЕ ДУБРОВИНОЙ - моему УЧИТЕЛЮ СЛОВЕСНОСТИ, которая заложила в будущем корабельном офицере-подводнике такой прочный (железобетонный) фундамент знаний по русскому и литературе, что я на пике своей службы (не имея журналистского образования) стал морским редактором журнала Генерального штаба ВС России, а на пенсии - ответственным секретарем Издательского дома "Оружие и технологии", а также одним из создателей журнала для моряков и их семей "Виктория"!!! Славлю Ваш ТРУД, Наталья Владимировна и желаю ЗДОРОВЬЯ ВАМ и ВАШИМ БЛИЗКИМ!!! Искренне Ваш, Саша Кузиванов, 23-й выпуск ЛНВМУ (1971 год)."
Не могу не откликнуться на публикацию о Н.В., добавив и от себя немного… Думаю, что одним из основных показателей работы педагога является то, как ученики овладели их предметом. Участвуя в подготовке различных встреч в училище, я обратил внимание на довольно грамотные послания от однокашников, на порядок превышающие уровень людей с высшим образованием, с которыми я работаю. Сам я не могу завизировать документ, составленный не очень грамотно или имеющий ошибки, сказывается та планка, которую нам задала Н.В. 40 с лишним лет назад. Не в меньшей мере запомнилось и её доброе отношение к нам, подросткам, недаром, приезжая в Питер, стараемся встретиться с Натальей Владимировной и её верной подругой Неллей Михайловной Тройницкой, которая до настоящего времени продолжает работать в стенах родного училища. Именно этих педагогов приглашаем на наши встречи в Москве и Питере… Не скрою, что и в настоящее время веду переписку с Н.В. и Н.М., созваниваемся, всегда рад весточкам от них, а прошло столько лет…. Доброго им здоровья! Сергей Ерасов (ЛНВМУ-71, 5 рота)
Уважаемая Наталья Владимировна! Я не имел чести знать Вас ранее, так как не учился в Нахимовском училище, но Вы стали близки мне, как сестра. Я тоже блокадник, жили мы на Невском 32/34, но после того, как в дом 30 попала бомба и,через образовавшиеся трещины в стене нашей комнаты, можно было смотреть на Дом Книги (и это в самые лютые морозы(!) мы вынуждены были переехать (вернее перейти) к бабушке на Пионерскую 23. Много рассказано и показано про блокаду, много написано, но когда я читал Ваши воспоминания, мне всё время казалось, что это я разыскиваю что-нибудь, что может гореть, что это я стою в очереди за хлебом и получив, прячу его скорее за пазухой, чтобы не вырвали, не отобрали... Что это я бреду по засыпанной снегом улице, закутанный во всё,что только можно было намотать на ребёнка (мой день рождения 11 июня 1930 года) и это мне, то и дело, попадаются на глаза трупы обессиливших, голодных людей. Спасибо Вам, Наталья Владимировна за Ваш труд! Как хорошо, что на свете хороших людей всё же больше, чем плохих! Я тоже, Наталья Владимировна, подводник и ЗНАЮ, что если кто-то из нашего брата уважительно говорит о ком-то, значит этот КТО-ТО, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хороший человек, заслуживающий уважение! С искренним почтением Ленинцев Виталий Николаевич, выпускник 1 БВВМУ (уч.Ленкома) 1953 года
Очень благодарен преподавательнице русского языка и литературы Наталье Владимировне Дубровиной. Она имела отношение к кругу ленинградских поэтов, в том числе к Иосифу Бродскому. Несмотря на жесткие цензурные условия, которые тогда существовали, она ухитрялась доносить до нас живое поэтическое слово, рассказывала даже о тех поэтах, которые были тогда запрещены, водила нас на встречи с поэтами. Так я увидел Бродского, Высоцкого и других, хотя тогда, мальчишкой, конечно, не осознавал высоты этого уровня. Тогда это были мальчишеские впечатления на уровне восторгов: «Ах!Ох!». Она пробудила интерес к поэзии, и я стал пытаться писать стихи. Потом стал серьезно пробовать переводить с английского языка, литература захватила. Свинцов Дмитрий Германович, ЛНВМУ, 1970 год.
Из книги Дмитрия Свинцова "Петровская набережная", 1987 год.
Дубровина Наталия Владимировна, вы за высокий стиль меня простите и, как крылом, своим прекрасным именем российскую словесность осените.
Конечно, хрестоматии написаны. Но разве и на ста листах поведать о жизни, от рождения до выстрела, о судьбах, от паденья до победы.
Пускай не попадете вы в историю литературы. Светит имя ваше в Наталье Гончаровой и Ростовой Наташе.
За то, что понимали боль поэтовой тоски всечасной и любви огромной, за то, что я вожу с собой «Про это», — поклон вам.
За голоса, звучащие из прошлого, впрямую обращенные к потомкам, за чувства, не захватанные пошлостью, за ломку
характеров, домашних и обыденных, за чистоту мальчишеских терзаний — спасибо вам, Наталия Владимировна. За то, что не закончился экзамен,
за то, что вы свободно и уверенно нас в юность выводили из подростков. И очень жаль, что не хватило времени сказать, чтó перед смертью пел Твардовский.
Как жаль, что когда мы учились в ЛНВМУ, мы не знали всего, о чем написала Наталья Владимировна сейчас. Удивительно скромный человек. Здоровья Вам, дорогой наш преподаватель, на долгие годы! Нахимовец 5 роты 1971 года выпуска Аркадий Золотарев
Мы продолжали следовать туда, не зная куда. И только когда прошли Фареро-Исландский противолодочный рубеж стран НАТО, по корабельной трансляции было объявлено, что мы идём защищать героический остров Куба. Это было встречено личным составом корабля с большим воодушевлением. В дальнейшем переход проходил в зоне интенсивного судоходства и действий противолодочной авиации стран НАТО и прежде всего США. Днём шли на перископной глубине, используя устройство работы дизеля под водой и ведя постоянное наблюдение в командирский и зенитный перископы вахтенным офицером и вторым наблюдателем, из специально назначенных офицеров. Приходилось непрерывно в течение 4-х часов вращаться вокруг шахты перископа в разные стороны, как цепной пёс, меняя глаз на окуляре, когда в глазу горизонт начинает желтеть. В тёмное время суток мчимся на трёх дизелях, уклоняясь срочным погружением при обнаружении радиолокационных сигналов самолётов.
И, наконец, Саргассово море, теплое море. Температурный режим в отсеках больше схож с банным комбинатом. Системы охлаждения, рассчитанные на низкую температуру забортной воды, не работали. Да и работать она не могла при температуре забортной воды +30 градусов. Ходим в трусах и майках. Самый прохладный первый отсек. В нём температура чуть выше +40 градусов. В пятом дизельном отсеке температура понималась выше +60 градусов. Были случаи тепловых ударов среди мотористов. В аккумуляторных отсеках, особенно во время частых зарядок батареи, сохранялась большая загазованность парами серной кислоты, водородом и разными примесями, и это при высокой температуре. В каютах отдыхать было невозможно. Я шёл в первый отсек, что-то брал себе под голову, ложился на торпеду, крепко обнимал её и пытался «вздремнуть». Но, несмотря на все трудности нашего бытия, мы не теряли бодрости духа и надежды на лучшие времена в нашей жизни. Дальнейшее продвижение по маршруту продолжалось до тех пор, пока на нас не вышла авианосная поисково-ударная группа (АПУГ) ВМС США. Корабли противолодочной обороны вцепились в нас своими гидролокаторами и начали «молотить» по корпусу лодки. Их звенящие импульсы отлично прослушивались в первом отсеке и мешали отдыху. На Б-59 была объявлена боевая тревога и начались маневры по уклонению от обнаружения с изменением глубины погружения, курса, скорости и постановкой приборов помех. Это продолжалось более двух суток. Однако, по ряду причин, оторваться от сил обнаружения не удавалось. Американцы взрывами гранат передавали нам условные сигналы, предлагавшие нам всплыть в надводное положение. Но только тогда, когда в аккумуляторах вместо электролита стала плескаться водичка, и запас электроэнергии в батарее полностью иссяк, было принято решение всплывать. Я был вызван в центральный пост, где командир корабля приказал мне следовать в 7-й отсек, приготовить торпедные аппараты к выстрелу, о выполнении приказания доложить, вернувшись в центральный пост. Он сказал, что только после этого будем всплывать. В кормовых аппаратах находились электрические самонаводящиеся торпеды для самообороны.
С прибытием в отсек я дал приказание: «Аппараты приготовить к выстрелу!» Командир торпедной группы старший лейтенант В.Ляшецкий замер в позе молчания с удивлением в глазах. После небольшой паузы командир отделения торпедистов старшина 2-й статьи Калита заявил мне, что это уже война, а мы должны быть дома, нас ждут невесты. Конечно, выполнить мероприятия по боевой тревоге - это привычные отработанные действия, а вот применить оружие и получить противодействие от противника, когда под килем километровые глубины, это воздействует на психику каждого человека по-разному. Пауза закончилась, когда пришлось употребить не совсем литературные выражения. Личный состав «молниеносно» выполнил свои действия, торпедные аппараты были приготовлены к выстрелу. Дал указания о заполнении их водой по команде «Товсь» и убыл в центральный пост. Доложил командиру корабля о готовности к стрельбе. С глубины 30 метров аварийно продули балласт, и лодка всплыла в позиционное положение. За бортом тёмная южная ночь. Начальник штаба бригады капитан 2-го ранга Архипов, командир подводной лодки и вахтенный сигнальщик поднялись на мостик. И тут началось. Самолёты ПЛО США с включенными прожекторами заходили на бреющем полёте с правого борта по кругу и, подлетая к борту корабля, открывали стрельбу из своего оружия такой силы, что в центральном посту от грохота канонады заглушалась голосовая связь. Командир подводной лодки командует: «Срочное погружение! Торпедные аппараты №1 и №2 приготовить к выстрелу!» Команда уже предназначалась первому отсеку, а в аппарате №1 находилась торпеда с ядерным зарядом. В это время, спускаясь вниз, сигнальщик застрял вместе с прожектором в шахте верхнего рубочного люка, чем задержал командира. Начальник штаба, заметив, что американский фрегат начал вызывать нас прожектором на связь, скомандовал отменить погружение. Фрегат запросил «Чей корабль?» Дали ответ: «Корабль принадлежит СССР. Прекратите провокацию!» С фрегата сообщили, что не поняли нас, и наш ответ мы повторили. Спустя некоторое время стрельба и полёты самолётов прекратились.
С рассветом наступило время полётов вертолётов и маневров противолодочных кораблей. На наши донесения по радиосвязи берег долго сохранял молчание и даже не давал квитанции об их получении. Напрашивался вывод, что в верхах начался переполох. Всплыв в крейсерское положение, начали зарядку аккумуляторной батареи, имея наименьший ход, что не по «вкусу было американским кораблям сопровождения. Они были вынуждены периодически стопорить ход или совершать необходимые маневры, так как технически не могли иметь такую маленькую скорость, как у нашей лодки. Со стороны правого борта к нам на дистанцию 1-1,5 кабельтова подошел американский фрегат. На верхней палубе в белой форменной одежде стоял оркестр. Он исполнил гимн США, а затем начал играть что-то похожее на «буги-вуги». Вахтенным офицером стоял помощник командира капитан-лейтенант В.Соловьёв, который стал дёргаться в такт ритмов музыки. Замполит подумал, что советскому офицеру не подобает так относиться к вероятному противнику, доложил командиру. На вахту пришлось заступить мне. В это время подлетел вертолёт, с которого велись фото и киносъёмка. На моей шее было повязано белое кашне из белого разового полотенца, а на лице небольшая бородка. Замполит решил, что мне тоже негоже в таком виде красоваться в прессе США, а сам при подлёте вертолётов, закрыв голову капюшоном, нырял под козырёк ходового мостика. Вместо меня на вахту заступил невозмутимый старший лейтенант Ляшецкий. Наконец-то с берега было получено указание - совершить отрыв от кораблей ПЛО. Уже были пополнены запасы электроэнергии, воздуха высокого давления, в отсеках наведён порядок, и они хорошо провентилированы. Начали готовиться к отрыву.
С наступлением темноты по срочному погружению ушли на глубину, совершив маневр уклонения от акустических средств обнаружения на противолодочных кораблях. На сей раз это удалось. Потом нам пришлось около 3-х суток сопровождать большой караван гражданских судов, которые шли в строю кильватера и везли наши ракеты с острова Куба. В первых числах декабря вернулись в бухту Ягельная. На дворе зима. Наши вещи на Кубе. Мы в сандалиях по снегу «бегом марш» от причала, где ошвартовалась лодка, до плавбазы. Кубинская одиссея закончилась.... Выражение "матросов поощрить, офицеров можно не наказывать" не сработало. Я был награждён именными часами от Главнокомандующего ВМФ, а один из мотористов медалью. На этом наградной список для Б-59 закончился. При разборе «полётов» в верхах один из руководителей министерства обороны спросил у наших отцов командиров: « А зачем вы вернулись? Вы не должны были возвращаться! Почему не забросали фрегат ВМС США гранатами?». Можно было ответить и так, что в море-океане нет окопов, а на подводной лодке нет гранат. Но что толку! Правящая элита не признаёт своих ошибок во внешней политике, а вышестоящие штабы своих тактических просчётов. Это удел стрелочников. А посему кубинской эпопее не довелось долго жить, её проще всего было забыть. Настоящие мужчины, труженики морских глубин и настоящие подводники память об этой боевой службе сохранят на всю оставшуюся жизнь.
Воспоминания бывшего командира рулевой группы штурманской боевой части подводной лодки Б-59 капитана первого ранга в отставке Михайлова Виктора Алексеевича о походе на Кубу.
Голова стала белеть еще в походе на Кубу.
Подготовка к походу на Кубу началась ещё в августе месяце, когда была сформирована 69-я бригада подводных лодок, которую возглавил контр-адмирал Евсеев. Наши лодки были переведены в бухту Ягельная и поставлены к отдельному пирсу, доступ на который был возможен только для личного состава подводных лодок: Б-4, Б-36, Б-59 и Б-130. Эти подводные лодки 641 проекта относились к океанским и вошли в состав Северного флота в 1960-1962 годах.
Наша подводная лодка прибыла на Север в январе 1962 года. Это были дизельные подводные лодки нового поколения. Я был командиром рулевой группы штурманской боевой части. Мы получили указание флагманского штурмана получить карты на весь Мировой океан, что и было сделано. Нас сняли со всех видов довольствия, при этом выдали денежное довольствие на 3 месяца вперёд. На кораблях пополнили все запасы, и бригада была готова к выходу в море. За сутки до выхода у нас заменили командира капитана 2-го ранга Егина и заместителя командира капитана 3-го ранга Баталова. На подводную лодку прибыл новый командир капитан 2-го ранга Савицкий и старший на походе капитан 2-го ранга Архипов, начальник штаба 69-й бригады. За день до выхода в море из Полярного прибыли наши семьи, попрощавшись с ними, в ночь на 1 октября 1962 года мы вышли в море. А Член Военного Совета флота к нашему уходу выдал женам офицеров справки для прописки по месту жительства в средней полосе России, где они раньше были прописаны. Только потом мы узнали, что подводные лодки уходили совсем, когда при возвращении был задан вопрос «Почему вы вернулись?» Б-59, погрузившись на траверзе мыса Териберка, прошла 50 миль, после чего был вскрыт пакет. Согласно распоряжению в пакете, лодке предписывалось следовать скрытно со средней скоростью 8 узлов в порт Мариэль на острове Куба. Сделав со штурманом предварительную прокладку, её результаты мы доложили командиру и начальнику штаба бригады. Они приняли решение: днём следовать под РДП или под электромоторами со скоростью 6-8 узлов, а ночью под тремя дизелями со скоростью 14-15 узлов, проводя зарядку аккумуляторной батареи. Противолодочные рубежи мыс Нордкап - остров Медвежий и Фареро-Исландский мы прошли спокойно, так как полёты противолодочной авиации НАТО проводились по планам повседневной готовности и были предсказуемы. И только после прохождения каждого из этих рубежей, по данным нашей разведгруппы ОСНАЗ, интенсивность действий авиации ПЛО на рубежах резко возрастала. При подходе к рубежу Азорские острова — мыс Ньюфаундленд Б-69 попала в сильный шторм, при котором крен в надводном положении доходил до 52-х градусов, а скорость под дизелями упала до 8 узлов, в результате мы стали отставать от заданной нам подвижной точки, отклонения от которой допускалось не более 50 миль. Вахтенный офицер и сигнальщик, чтобы их не смыло за борт десятиметровыми волнами, были крепко привязаны пожарными ремнями к перископной тумбе. Даже на стометровой глубине ощущалось воздействие шторма, лодку качало с креном до 10-ти .
Миновав последний рубеж, вошли в Саргассово море. Многие офицеры, почувствовав приближение к Кубе, выкинули за борт свои шинели. Вскоре Б-69 получила распоряжение занять позицию в Саргассовом море в районе с радиусом 30 миль, вести в нем разведку и ждать дальнейших указаний. Море успокоилось, температура воздуха достигла +30 градусов, а воды +25 градусов от поверхности до глубины 200 метров. Через сутки интенсивность действий противолодочных сил в районе нашей позиции начала резко увеличиваться. По данным группы ОСНАЗ, в район прибыл авианосец «РЭНДОЛФ» с кораблями охранения, а интенсивные полёты противолодочной авиации создавали постоянную угрозу обнаружения подводной лодки и препятствовали своевременной зарядке аккумуляторной батареи. В конечном счёте, разреженность аккумуляторов стала основной причиной невозможности оторваться от слежения кораблями охранения, что и привело её к вынужденному всплытию. Напряжённость обстановки нарастала. Корабли и авиация США, по докладу командира группы ОСНАЗ, блокировали проливы, ведущие к Кубе. Кроме зарядки аккумуляторов, лодке было необходимо не реже одного раза в сутки всплывать на собирательный сеанс связи, назначенный на светлое время суток в районе патрулирования. Полностью зарядить аккумуляторную батарею стало невозможно, так как почти каждое подвсплытие на перископную глубину заканчивалось обнаружением сигнала самолётной РЛС силой 5 баллов. Получив такой сигнал, Б-59 была вынуждена немедленно погружаться на глубину 150-200 метров, уклоняясь от самолётов, использовавших для поиска систему «Джули», основанную на приёме гидроакустического сигнала, отраженного от подводной лодки при подрыве специальных зарядов в воде. К поиску подводной лодки, обнаруженной самолётами, стали подключаться и противолодочные корабли. Для уклонения Б-59 маневрировала по глубине и курсу с использованием имитационных патронов, но была крайне ограничена диапазоном скоростей. Плотность аккумуляторной батареи не могла обеспечить скорость даже близкую к 8 узлам. Лодка маневрировала на скорости 3-4 узла, а затем вообще с помощью мотора экономхода на 2-х узлах.
На другой день Горич сказал, что мы выйдем на «щуке» в море. Довольно неуклюже мы спускались один за другим по штормтрапу на спину «щуке». Наши новые друзья приветливо с нами здоровались. Поприкашвили-старший ждал нас на мостике, веселый, свежий и выспавшийся. По узенькому железному трапу мы поднялись к бородатому командиру. — Ну что ж, крестники, давайте осматривать наше хозяйство. Прошу! — И Поприкашвили широким жестом пригласил спуститься в люк. В стальной овальной коробке, куда дневной свет проникал из открытого люка, было как-то торжественно тихо: нас окружали многочисленные приборы. — Это центральный пост, здесь сосредоточены все приборы управления лодкой, и отсюда я управляю торпедной стрельбой, — объяснил Поприкашвили. Наш вчерашний знакомый — боцман — показал приборы для управления вертикальным рулем, служащим для поворота подводного корабля влево или вправо, и горизонтальными рулями, при помощи которых лодка может погружаться или всплывать. — Хотите посмотреть в перископ? — предложил командир.
Я очутился возле глазка довольно толстой трубы, уходящей вверх, и прильнул к ней глазом. Зажмурив другой глаз, я увидел мутный светлый круг, расчерченный какими-то мелкими черными черточками. — Поверните штурвальчик, — посоветовал Поприкашвили. Мутное пятно прояснилось, и я увидел — четко и ясно, как будто все это находилось передо мной в двух шагах — набережную, белые дома, людей, спешивших куда-то. Я видел даже лица прохожих. Я повернул штурвальчик влево — и набережная исчезла, появился катер; матросы отдавали швартовы. На борту были четкие буквы «МО-30». Еще поворот штурвальчика — и я увидел совсем близко белую гору. Что-то шевелилось на снегу — человек или зверь. Я только хотел рассмотреть получше, но... — Дайте и другим посмотреть, — прервал удовольствие Поприкашвили. Авдеенко, дрожа от нетерпения, протиснулся на мое место. Когда все до одного ознакомились с перископом, командир лодки повел нас по отсекам. После просторных палуб и кубриков «Камы» здесь было тесно. Хотя воздух широкой струей врывался в раскрытые настежь люки, — он показался мне спертым. Почему-то пахло резиной. Вместо дверей отсеки соединяли узкие овальные лазы, в которые такой большой человек, как Сурков, навряд ли вообще пролез бы. Матросы охотно отодвигались от приборов в сторонку, чтобы мы могли рассмотреть все как можно лучше. Вчерашний мой сосед по столу показал нам аппараты, в которых притаились торпеды, объяснил, как производят стрельбу: стоит аппарат пустить в ход — торпеда заскользит под водой и взорвет корабль. Он рассказал, как однажды лодка, на которой он тогда служил, потерпела аварию. Командир решил помочь спастись людям. Матросы один за другим залезали в длинную темную трубу и оттуда вылетали на поверхность моря. В конце концов лодку подняли, спасли и командира... Потом торпедист показал нам размещенные вдоль бортов узкие койки, на которых подводники спят в походе.
Когда все на лодке — и крохотная кают-компания, и такой же крохотный камбуз (подводный кок рассказал, что однажды яичница так подпрыгнула у него на сковородке, что прилипла к подволоку), и каюта командира — было осмотрено, Поприкашвили-старший предложил нам погрузиться. — Дрейфить не будете? — Не будем! — ответили мы дружно, хотя и не совсем твердыми голосами. Шутка ли — вдруг очутиться под водой! — А кто мне скажет, когда была построена первая подводная лодка? — Триста лет назад, — сказал Юра. — И ходила она на веслах. Поприкашвили-старший распределил нас по отсекам и ушел в центральный пост. Наверху что-то происходило: наверное, отдавали швартовы. Палуба под ногами чуть дрогнула, и я понял, что лодка движется и, наверное, выходит в море. Матросы сжимали рукоятки приборов. Вот так же они стояли в ту ночь, когда топили вражеский транспорт! Какие умные механизмы! Лодка, идущая под толстым слоем воды, имеет глаза и уши; торпеда выскакивает из аппарата и скользит к цели, а лодка уходит на глубину. Но что бы делали механизмы, если бы не было людей — торпедистов, мотористов, акустиков? А далеко-далеко отсюда, где-нибудь на Урале, другие люди вытачивают отдельные части торпеды, собирают ее, начиняют взрывчатым Веществом и снабжают хитроумным механизмом, который двигает ее к цели... Что это?.. Звонок! Боевая тревога?.. Щелкнул, захлопнувшись, люк.
— Сразу все словно погрузилось в вату. Вата набилась в уши и в рот. Я еще не успел сообразить, в чем дело, как вдруг палуба стала ускользать из-под ног. «Тонем! — подумал я. — Авария!» Я пошатнулся, вцепился в Фрола, а Юра — в меня. «Ай!» — крикнул Вова Бунчиков, глядя на нас вытаращенными глазами. Но палуба под ногами выровнялась и стала на место. — Перепугались, хлопцы? — спросил боцман. — Это же дифферент называется. И хотя я не понимал, что такое «дифферент» и почему это мудреное слово должно меня успокоить, я сообразил, что никакой аварии нет и лодка вовсе не собирается тонуть, а просто погружается, и теперь над нашими головами лежит толстый слой воды. Моторы глухо гудели. — Мы что, под водой? — спросил Юра шепотом. Я кивнул головой. — Погрузились, значит, — изрек Фрол и поковырял пальцем в ухе. — Ну вот и сподобились! — сказал боцман, когда лодка всплыла и люки открылись. — Поздравляю с «крещением»! Мы поднялись на палубу. Лодка, мокрая и скользкая, как дельфин, не торопясь, вошла в бухту и направилась к «Каме». — Напугались? — спросил командир лодки, посмеиваясь в свою пушистую бороду. — Нет, чего там! — ответил Фрол. — Напугались, — признался Бунчиков. — Я сам, когда в первый раз погружался, тоже напугался, — засмеялся Поприкашвили-старший. — Мне все казалось, что случится авария и лодка навсегда останется под водой. Признайтесь: и вы так думали? Забегалов, краснея, признался, что подумал — лодка тонет. Значит, не мне одному было страшно!
Когда мы, распрощавшись с подводниками, поднялись на «Каму», пообедали и расположились на отдых, Авдеенко сказал: — Не знаю, как вы, а я буду подводником! Фрол свистнул. Тогда Авдеенко повторил: — Не веришь? Буду подводником! Это было сказано так убедительно, что Фрол откликнулся со своей койки: — Что ж, если очень сильно захочешь — и будешь. Вот я, например, обязательно буду адмиралом... Мы расхохотались. — ...Лет через двадцать пять. Верите? Все ответили хором: — Верим, Фролушка, верим! — Спите, огольцы, довольно вам барабанить! — услышали мы сердитый окрик и, мигом нырнув под одеяла, умолкли, потому что понимали, что мешаем отдыхать матросам, вдоволь потрудившимся до обеда.
Глава четвертая. ЗАБЕГАЛОВ ВСТРЕЧАЕТ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ
На другой день мы шли по набережной и любовались легкими катерками, стремительно бороздившими спокойную воду. В бухту входил эсминец. Забегалов забеспокоился: — Ребятки! Да это же мой корабль! Как мог он узнать? Все эсминцы похожи друг на друга, как близнецы. Но Забегалов уверял: — Он, он, мой милый! Ребятки, за мной! — скомандовал он так решительно, что наши ноги сами собой оторвались от песка и мы побежали, удивляя прохожих, вообразивших, что, наверное, на бульваре проводится кросс. Забегалов бежал легко, прижав к груди локти. Корабль шел к угольному молу, и нам надо было пробежать по крайней мере три километра по бульвару, по улицам и по территории порта. Иногда дома и пакгаузы скрывали от нас эсминец, и мы видели только две тонкие, острые движущиеся иглы — его мачты. Охрана не хотела впускать нас в порт, но Забегалов так убедительно сказал им: «Да что вы, не видите? Это же мой «Серьезный»! — что бородатые охранники расступились. Мы прыгали на бегу через натянутые канаты, через какие-то бочки и вбежали на мол как раз в ту минуту, когда матросы готовились подать концы на берег. Нас сразу заметили с палубы. — Полундра, да ведь это же наш Забегалов! — известил басом всех на корабле огромного роста матрос в промасленном комбинезоне. — Ваня! — Иван! — Давай, давай, нажимай! — Эх, волк тебя задери, до чего ты вырос!
Десятки рук протянулись к Забегалову, и он очутился на палубе. Матросы обнимали его, похлопывали по плечу, жали руку. Как они были рады встретить снова своего Забегалова! А он повернул к нам счастливое лицо и закричал: — Давайте все сюда!.. Это мои товарищи, нахимовцы, из училища, — пояснял он матросам. И мы очутились на палубе и видели вокруг такие приветливые лица, что они показались мне давно знакомыми и эсминец тоже знакомым, как будто я на нем долго плавал. — Что за базар на юте? — раздался голос откуда-то сверху. — Забегалов прибыл, товарищ командир! — ответил огромный старшина так, будто ему давно было известно, что Забегалов прибудет на корабль именно здесь, в Батуми. И тотчас с мостика сбежал офицер небольшого роста, голубоглазый и загорелый. Матросы расступились, и Забегалов, встав по всей форме, отрапортовал: — Товарищ капитан третьего ранга, воспитанник Нахимовского военно-морского училища Забегалов Иван прибыл повидаться с боевыми товарищами. Офицер, приложив руку к козырьку, с удовольствием выслушал рапорт, с еще большим удовольствием оглядел ладную фигуру своего бывшего воспитанника (капитаном третьего ранга и был тот самый Ковалев, о котором не раз рассказывал Забегалов) и, подойдя к Забегалову, обнял его и троекратно расцеловал. — Рад тебя видеть, Ваня! Слыхал о твоих успехах. Молодец! Всегда помни, что ты в училище — представитель «Серьезного». Это что-нибудь да значит: кораблик наш — неплохой. — Я никогда не забываю, — сказал Забегалов. — А моим товарищам на корабле побыть можно? — Не можно, а должно, — поправил Ковалев. — Ну, Иван, как мама, братишки? Здоровы? — Здоровы, товарищ командир. Митюха уже в пятый класс перешел. — По-прежнему собирают марки? — Меняются. Товарищ командир! — Что, Ваня? — Я хочу показать товарищам свое орудие.
— Показывай. Мы осмотрели орудие, из которого Забегалов стрелял по фашистам возле порта Констанцы. Тогда ранило комендора, тогда же и Забегалова ранило. — Вот тут повсюду кровь была, — показывал он на чисто вымытую палубу.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
