И пошло-поехало... За два следующих месяца пришлось только два раза побывать на берегу. В первый раз для того, чтобы забрать оставленный в камере хранения вокзала чемодан, а второй раз -для "представления" офицерам корабля в ресторане "Приморский". В то время на флоте было жестокое, но справедливое правило: пока не сдашь положенных зачетов и не будешь допущен приказом к самостоятельному управлению группой, боевой частью, несению якорной и ходовой вахт, о сходе на берег забудь! Это была суровая, но необходимая школа. Приходилось буквально "на брюхе" ползать по трюмам и выгородкам корабля, заглядывать в самые труднодоступные места, чтобы научиться не только наизусть рисовать все корабельные системы и устройства, но и уметь руководить борьбой за живучесть своего отсека, самому тушить пожары, заделывать пробоины, осушать затопленные помещения и многое-многое другое, вроде правил предупреждения столкновения судов в море, правил использования зрительной и радиосвязи, средств радиотехнического наблюдения и т.д., и т.п. Офицер, не получивший вовремя права самостоятельно управлять вверенным ему подразделением и самостоятельно нести вахту, становился бесперспективным, про такого говорят, что "служба у него не пошла", его убирают с кораблей, начинают использовать на берегу, то есть там, куда его не готовили, но и на берегу он приживается редко. В конце концов флот избавляется от такого офицера, а он всю оставшуюся жизнь брюзжит об "ошибке" в выборе профессии. Офицер же, сумевший преодолеть такого рода трудности, получает возможность не только нормально служить, то есть делать то, к чему готовился все годы учебы, но и получать от службы, я бы сказал, наслаждение и нормально, а иногда и триумфально преодолевать ее крутые ступени. Такой офицер и на береговой штабной, тыловой или преподавательский службе будет на месте, он никогда не пожалеет об избранном пути. Между тем начали реализовываться далекие наметки кадровиков. Летом следующего года меня назначили командиром минно-артиллерийской боевой части на новостроящуюся лодку. Осенью мы, то есть офицеры корабля, начали принимать "матчасть" в городе Николаеве. Однажды во исполнение приказания старшего помощника мне пришлось возглавить свободную от вахты часть экипажа для приемки от завода тех самых водолазных аппаратов, в одном из подобных которым я чуть не утонул на Севере. Аппараты были новенькие. Их резиновые дыхательные мешки были пересыпаны тальком, и моим матросам требовалось их промыть. Для осуществления этой операции заводом было выделено энное количество чистого спирта... Я откровенно скучал, наблюдая за работой подчиненных, и совершенно легкомысленно разрешил им не выливать на землю отработанный, черный от талька спирт, а наоборот собрать его в найденные на заводском дворе емкости и доставить в казарму, где мы жили, якобы для чистки запачканных бушлатов и других предметов флотской одежды. "Все пятна очищает!" - преданно глядя мне в глаза, уверяли старослужащие. Однако... Зайдя после вечерней поверки в кубрик экипажа, старпом пришел в ужас. Никто не ложился спать. Команда была чем-то возбуждена. При внимательном, рассмотрении выяснилось, что все без исключения матросы и старшины - пьяны "в стельку". Старпом, естественно, призвал меня к ответу, "распек" для начала, а затем вместе со мной с трудом уложил всех спать. Налицо - "ЧП"! Дальнейшее расследование показало, какую вопиющую жизненную неопытность я продемонстрировал, разрешив сохранить "грязный" спирт! Опытные служаки продемонстрировали, что пропущенный сквозь коробку обычного противогаза "грязный" спирт становился чистым "как слеза" и вполне пригодным для внутреннего потребления. Это был мой первый офицерский урок жизни. Тут я и вспомнил про пятую пуговицу, застегнутую на кителе. Видно, не повернулось мое мировоззрение на 180 градусов. Нужно срочно "доворачивать". В Севастополе после окончания заводских и государственных испытаний выяснилось, что лодка наша предназначена для Тихоокеанского флота. Так что с мечтой о службе на Черном море пришлось расстаться.
Первого мая 1956 года, на рассвете, мы продефилировали вдоль выстроившихся на парад кораблей и навсегда покинули севастопольскую гавань. Впереди был переход по внутренним водным путям на Север, а затем по Северному морскому пути - на Тихий океан. Зимой того же года я стал помощником командира, получил допуск к самостоятельному управлению кораблем и, стоя "командирскую" вахту во льдах, имел возможность любоваться флорой и фауной Северного Ледовитого океана, Шли в надводном положении: дизель-электрические подводные лодки долго плавать подо льдами не могли, нуждались во всплытии для зарядки. аккумуляторов. Часто пробитый идущим впереди каравана кораблей (девятнадцать подводных лодок и две плавбазы) ледовый фарватер пересекали медвежьи следы, а иногда совсем рядом с чистой водой спокойно восседала медведица с белым забавным медвежонком или лежала моржиха с моржонком... Как-то раз, когда наш караван стоял в сплошном льду, ожидая изменения ледовой обстановки, из близлежащей полыньи на лед вылез огромный морж-самец. Он важно проковылял к борту лодки и попытался своими грозными бивнями пробить корпус корабля. Старпом спустился на кормовую надстройку и попытался стукнуть "злодея" по голове валенком, обутым в галошу. "Злоумышленник" взревел и совершенно неожиданно высоко подпрыгнул, сумел задеть клыками валенок и сорвал-таки с него казенную галошу! После этого демарша морж-шатун гордо удалился в черную холодную воду полыньи. Альбатросы, летавшие над караваном в надежде поживиться пищевыми отходами, откровенно расхохотались над посрамленным старпомом.
Вечерами я по просьбе экипажа читал по корабельной трансляции неувядаемые шедевры юмора "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок". Шли мы медленно. Из трех месяцев перехода на собственно ходовые дни приходился месяц. Остальное время стояли во льду, исполняя закон Арктики: "Терпеливо жди, быстро проходи!" Но мы не скучали. Как раз в это время страна узнала о запуске первого искусственного спутника. Это была сенсация! Кают-компания несколько дней строила прогнозы на использование спутников для обеспечения мореплавания. Надо сказать, что действительность превзошла все наши тогдашние мечты. Сегодня, используя спутники различного, назначения, мореплаватели всего мира плавают если и небезопасно, то, во всяком случае, гораздо спокойнее, чем в описываемое время. В первом отсеке почти ежедневно крутили захваченные с собой кинофильмы. Во время стоянок во льду ходили пешком друг к другу с лодки на лодку в гости, менялись фильмами. Как-то раз я стал невольным зачинщиком очень бурного, а самое главное, весьма продолжительного спора: "Будет ли ревность при коммунизме?" Поскольку понятие об уровне сознания людей в далеком коммунистическом будущем, как выяснилось, у всех было разным, спор этот затянулся до самого прихода к новому месту базирования. В спор были вовлечены все без исключения члены экипажа, и вспышки его периодически отмечались на нашей лодке в течение нескольких лет. Так сказать, из поколения в поколение.
Осень 1954 года. Северный морской путь позади! Бухта Провидения. К форштевню лодки приварен своеобразный "рог". Им, при необходимости, лодка могла упереться в корму ледокола
"Морями теплыми омытая, Цветами яркими покрытая, Страна родная Индонезия..."
Популярная индонезийская песенка конца 1950-1960-х годов
ХОЖДЕНИЕ ЗА ЧЕТЫРЕ МОРЯ
Весна 1962 года. Я - старший помощник командира однотипной с "С-235" подводной лодки "С-236". Базируемся в одном из красивейших мест дальневосточного Приморья - заливе Владимира. Стал семейным человеком. Получил первое в своей жизни жилье - комнату в домах офицерского состава поселка с романтическим названием "Ракушка". Как всегда, много плаваем. Отрабатываем и сдаем задачи "Курса боевой подготовки", выполняем боевые упражнения, стреляем торпедами, ходим аж в Токийский залив - ведем активную разведку, ведь Япония из противника США в прошедшей войне фактически превратилась сейчас в их союзника. Во всяком случае, в ее портах и базах находят приют корабли 7-го флота "вероятного противника". Наша лодка, благодаря заботам ее командира Юрия Владимировича Перегудова, заслуженно объявлена отличной. В меру своих сил и возможностей помогаем командиру и мы, его помощники: я, помощник командира Виталий Ленинцев (остряки говорят, что до двадцатого съезда, на котором Н.С.Хрущев выступил с осуждением и разоблачением культа личности Сталина, Виталий носил фамилию "Сталинцов") и заместитель командира по политической части Володя Лепешинский (это он, будучи нахимовцем, снимался в фильме "Сельская учительница" в роли маленького ученика - Прова Воронова). В свободное от службы время экипах принимает активное участие в самодеятельности. Даже я, никогда не игравший до этого ни на одном музыкальном инструменте, кроме губной гармошки, изображаю теперь в офицерском вокально-инструментальном ансамбле игру на огромной бас-балалайке. Совершенно неожиданно по боевой тревоге уходим в Главную базу флота - Владивосток (кстати, очень напоминающий Севастополь). Из Владивостока в начале мая уходим в... Индонезию. Маршрут наш, в отличие от "Хождения за три моря" Афанасия Никитина, пролегает за четыре моря: Японское, Восточно-Китайское, Южно-Китайское и Яванское. До поры до времени о цели нашего похода командование бригады - а ушли мы туда в составе целой бригады лодок, даже плавбазу "Аяхта" с собой "прихватили" - нам ничего не сообщает. В главной базе Индонезийского флота - Сурабайе, по приказу нашего старшего военного специалиста в этой стране вице-адмирала Чернобая, нас переодели в неопределенную (без знаков различия) чужую форму, а на кораблях подняли индонезийские флаги...
На берегу - сплошная экзотика. Огромные пальмы с кокосовыми орехами. Бананы растут на кустах в каждом дворе. В парках по аллеям бродят обезьяны, клянчат у людей угощение, едят с рук, как у нас в некоторых парках - белки. В зоопарках можно видеть громадных человекообразных обезьян - орангутанов (оранг - человек, утан - лес; значит "лесной человек"). Поражают его размеры. Говорят, что есть случаи, когда такие обезьяны похищают индонезийских женщин и следы их теряются в джунглях... На улицах, вдоль тротуаров, по специальным каналам текут нечистоты: открытая канализация, солнце, мол, все высушит! Естественно, запах на таких улицах, особенно на базарах и рынках - "специфический". С наступлением темноты тут и там пробегают стайки крыс, которых здесь очень много. Сырую воду пить категорически запрещено: в этой воде - бациллы многих болезней, вплоть до брюшного тифа. В общем, как в сказке про доброго Айболита. Ужасная жара: в тени +30°С! С любопытством наблюдаем жизнь чужой страны. Судя по лозунгам, страна строит социализм, но наши наблюдения говорят об обратном. Дикая нищета здесь соседствует с роскошью. Среднего класса нет: или очень богатые, или очень бедные. В армии и на флоте дисциплина в буквальном смысле палочная. Процветает мордобой. Причем сами матросы и солдаты предпочитают получить пощечину вычетам из своего жалованья: армия и флот здесь состоят из служащих по контрактам. Офицеры до разговора с матросами не снисходят, по службе отдают приказания только через старшин. Даже в кинозале офицеры, старшины и матросы рядом не сидят: их разделяют пустые ряды. Обращение с оружием весьма вольное. Среди ночи можно слышать отдельные выстрелы и даже автоматные очереди. Офицеры постоянно носят пистолеты, причем могут оставлять их где попало: на ресторанном столике, например, во время танцев. Все мелкие лавочки принадлежат китайцам. На самом видном месте в такой лавчонке обязательно красуется портрет Мао-Цзэдуна. Крупные супермаркеты - либо государственные, либо собственность выходцев из Индии. Нищие мальчишки на улицах не дают прохода: "Русский, русский, дай рубашка!"; "Хрущев байк (хороший)! Макнамара (тогдашний министр обороны США) тида-байк (нехороший)!" Но в общем, народ очень гостеприимный и к нам, русским, относится с большим уважением. Хочу отметить, что независимо от международной обстановки индонезийское военно-морское командование максимально облегчало наш быт и старалось разнообразить отдых. Даже в тревожные дни "Карибского кризиса", когда вездесущие сурабайские мальчишки, завидев русского, срывали со своих ног любое подобие обуви и стучали им по поребрику тротуара, изображая поведение Никиты Сергеевича Хрущева на трибуне ООН, а всем нам было официально заявлено, что в случае советско-американской войны все советские, как, впрочем, и американские, специалисты будут просто-напросто интернированы, то есть помещены в концлагерь, нас, тем не менее, каждое воскресенье вывозили куда-нибудь за город, в горы или на берег океана, где было относительно прохладно. В фешенебельных бассейнах на туристских базах и в санаториях в горах, на прекрасных песчаных океанских пляжах мы могли купаться и загорать...
Это, опять же, резко контрастировало с бытом большинства окружавших нас людей. Через весь город протекает река одинакового с городом названия: Сарабайя, от "сура" - акула и "байя" - крокодил. Крокодилов, правда, в реке давно не видно, но людей на ней видимо-невидимо! Они живут на многочисленных суденышках, стоящих вдоль берегов. В реке люди стирают, моются, умываются, чистят зубы и, судя по всплывающим за какой-нибудь торчащей из воды головой "продуктам пищеварения", делают в ту же реку все свои дела. Одним словом, не река, а какой-то гигантский банно-прачечно-туалетный комбинат. Движение на улицах тоже своеобразное. Основное средство передвижения по городу - велосипед. Педали крутят даже древние старухи. Тут и там проезжают сооружения из трех велосипедных колес и сидений-кресел. Это велорикши, как их тут называют - "бичаги". Глядя на то, как позади такого дивана, на котором развалилась целая семья китайского лавочника в составе разжиревшего папаши, не менее жирной мамаши и трех-четырех упитанных малышей, крутит босыми ногами педали худющий, прожженный солнцем "водитель", хотелось плакать. А нищие? Чтобы представить, что такое индонезийский нищий, нужно увидеть перед собой обтянутый задубелой, серой от пыли, с гноящимися и сочащимися кровью язвами, как правило без руки или ноги, а то и без рук и ног вообще, человеческий скелет, причем абсолютно голый или в редких случаях с подобием тазобедренной повязки в нижней части живота. Наш советский нищий, стоящий на паперти церкви или в подземном переходе. • "миллионер" по сравнению с тропическим нищим... "Вот эта и есть капитализм?" - спрашивают наши матросы. А один из них признается: "Только теперь, товарищ капитан-лейтенант, я понял, что все, о чем вы говорили на политзанятиях в Союзе, - правда!" Но, конечно, были и "юморные" моменты. На одном из автобусов, вывозивших нас за город, работал довольно пожилой, но очень веселый водитель. Он любил в пути развлекать нас рассказами, как в годы второй мировой войны его мобилизовали в свою армию японские оккупанты и как он, летая на истребителе с авианосца, храбро сражался с американскими летчиками. Распаляясь в ходе рассказа, он, к нашему ужасу, мог бросить руль автобуса, мчащегося со скоростью 90 км/час по узкой городской улице, кишащей велосипедами, "бичагами", мотороллерами, мопедами, мотоциклами и такими же, как наш, автобусами, для того чтобы задрать штанину и продемонстрировать свою изуродованную, израненную ногу. Однажды я, чтобы прервать его очередной темпераментный рассказ, сопровождаемый слишком уж бурной жестикуляцией, задал ему полушутливый вопрос: "А правда ли, что в джунглях Индонезии до сих пор существуют племена людоедов?" Балагур-водитель сделался серьезным, а затем спокойно, даже перестав вертеть головой, внимательно посмотрев на дорогу, произнес: "А я и сам человечинку люблю. Многих пробовал. Голландцев, американцев, англичан, японцев..." Затем вдруг обернулся, страшно оскалился, потом улыбнулся и заключил: "А вот русских еще не ел!" Мы сдержанно поулыбались... В последнее воскресенье июля (мы как раз отмечали День Военно-Морского флота) поступает неожиданная команда на срочный выход в море. Через несколько дней мы уже галсируем в заданном районе патрулирования - прямо против "берега Маклая". Здесь, на территории острова Новая Гвинея, наш великий соотечественник ученый и путешественник Миклухо-Маклай проводил свои антропологические исследования в гостях у местных туземцев-папуасов. Оказывается, Индонезия имеет претензии к западной половине территории этого острова, называя ее "Западный Ириан". На этой половине Новой Гвинеи хозяйничают голландцы. Нидерланды несколько сотен лет считали Индонезию своей колонией, а Западный Ириан был когда-то, еще раньше, присоединен к одному из индонезийских княжеств. История - штука запутанная, и сейчас уже трудно разобраться, кто тут прав, кто виноват, но... Мы же - интернационалисты, борцы с колониализмом! Сейчас, по приказу нашего правительства, мы здесь исполняем роль добровольцев и оказываем дружественной Индонезии военную помощь, Во всяком случае, через район, где мы патрулируем, не должно беспрепятственно пройти ни одно судно или военный корабль. Вот и утюжим мы море под водой, падая в обмороки от тепловых ударов: температура воздуха в отсеках где-то около 60 градусов! Но и этому приходит конец! Получаем шифровку о возвращении: вопрос с Ирианом решен мирным путем! Еще два месяца, почти до Нового, 1963, года, занимаемся обучением индонезийских экипажей, которые должны принять у нас корабли. Передаем им свои любимые "лодочки", наша "С-236" получила в Индонезийском флоте собственное имя "Брамастра" ("Дротик"). Убываем во Владивосток на одноименном пассажирском теплоходе. Впереди - новый виток службы, новые корабли, новые назначения и учеба на Высших ордена Ленина Специальных офицерских классах в Ленинграде. Прощайте, тропики!
ЗДРАВСТВУЙ, ТИХИЙ ОКЕАН!
У многих специальностей существуют курсы усовершенствования. Есть они у инженеров, врачей, учителей, юристов и многих других специалистов. Есть они и у военных: знаменитые подмосковные курсы "Выстрел", например. Морские офицерские классы готовят как будущих так называемых "флагманских" специалистов, то есть, офицеров штабов, ведающих службами эксплуатации корабельной техники (энергетической установкой, штурманской службой, службой связи, гидроакустики и радиолокации, артиллерии, ракетами, торпедами, тралами и глубинными бомбами), так и будущих командиров надводных и подводных кораблей. В конце лета 1963 года, получив заветное свидетельство о получении специальности командира подводной лодки, я уже стоял перед офицером отдела кадров Тихоокеанского флота. Еще через некоторое время пассажирский теплоход "Ильич" доставил меня к берегам малознакомой до этого Камчатки. Здесь отныне мне предстояло продолжать службу для начала в качестве старшего помощника командира корабля 1 ранга: крейсерской дизель-электрической, вооруженной тремя баллистическими ракетами и шестью торпедами, подводной лодки. По тем временам подводная лодка представляла из себя внушительную силу. Поскольку ее ракеты были снабжены ядерными боеголовками и предназначались для уничтожения важных военно-политических и экономических объектов на территории "вероятного противника", лодка была не тактическим и даже не оперативным, а стратегическим оружием страны. Служба на таком корабле была делом очень ответственным и почетным. Атомный подводный флот, идущий на смену дизель-электрическому, еще только набирал силу. Груз стратегии устрашения, а именно такая стратегия обеспечивала в те времена хрупкий мир на нашей планете, лежал пока на плечах таких вот кораблей. Не без трепета ступил я на палубу подводного ракетоносца. Изучая его устройство и особенно его грозное оружие - ракеты, с благодарностью вспоминал преподавателей ракетного оружия офицерских классов. Однако опыт и любовь к профессии позволили мне уже через несколько месяцев получить допуск к самостоятельному управлению этим кораблем и активно помогать командиру - капитану 1 ранга Белоусову в его многотрудном деле. Служба на ракетоносце была на порядок сложнее, чем служба на лодке, вооруженной только торпедами. Шло время, корабль наш ходил на боевую службу (боевое патрулирование в заданном районе в постоянной готовности к нанесению ракетно-ядерного удара) в определенные, достаточно удаленные от камчатских берегов районы Тихого океана, возрастал и мой опыт подводника.
"...И чайки сразу не поверят, Когда в предутренний туман Всплывем с мечтой увидеть берег, Подмяв под корпус океан".
"Самодеятельная песня-гимн экипажа подводной лодки "К-129", погибшей в марте 1968 года в Тихом океане при до сих пор не выясненных обстоятельствах)
Автор - - участник Цусимского сражения на миноносце «Бедовый», рукопись предоставил внук, выпускник Рижского Нахимовского училища 1952 года, капитан 1 ранга Вечеслов Николай Георгиевич.
Глава 9. Из дневника мичмана Тулубеева. Окончание.
Конечно, всему мы будем учиться на службе, но только у кого? Надо учиться технике, но адмиралы и командиры от неё далеки. Парусное дело им впиталось в кровь, и единственное, с чем они ещё мирятся, - это рангоутные суда. Надо скорее идти в офицерские специальные классы, там ещё можно поучиться специально. Ведь, в сущности, я ещё так молод, мне всего восемнадцать лет. А всё-таки корпус я вспоминаю с хорошим чувством. Я сам из бедной семьи, отец умер внезапно, детей было много, и мне помогло то, что отец когда-то был лейтенантом, а в корпус принимали по первому разряду детей моряков, а по второму – детей потомственных дворян. Сначала меня отправили в губернский город в гимназию и поместили в сиротский дом, потом в морской подготовительный пансион, содержащийся морским офицером, и в 12 лет я попал в младшую пятую роту. Мне, провинциалу, мальчику из небогатой семьи, не знающему баловства, корпус показался симпатичным и шикарным. Дух Арсеньева был полезен и в том отношении, что не было драк, хамства, грубости, какими когда-то славились военные учебные заведения. Кадеты были благовоспитанными детьми. Недаром же кадетский фольклор говорил:
Арсеньев наш и добр, и мягок! Усердно шаркая ногой, Он элегантность и порядок Внушает нам, как долг святой.
Правда, благодаря этому же мы выходили из корпуса людьми полуштатскими, лишёнными военного духа. Но вот чему не мог нас научить Арсеньев, - это религиозности. Церкви мы не любили. Я помню ещё, что меня поразило – это обилие иностранных фамилий: английские, голландские, шотландские, в дальнейшем и немецкие фамилии изрядно заполняли ряды учащихся кадетов. Это были потомки моряков-иностранцев эпохи восемнадцатого столетия, потомки бежавших в Россию французов-эмигрантов или же пленных французов, взятых в плен в 1812 году. Было обилие немецких фамилий из Прибалтики, шведские и финские фамилии из финской буржуазии, итальянские и испанские, неизвестно как попавшие в Россию и акклиматизировавшиеся во флоте. Было много и греческих фамилий, особенно обильно насытивших флот после Крымской кампании, в том числе потомки Балаклавской греческой роты, капитанов, получивших странную приставку к фамилии – Папе-Егоров, Папе-Фёдоров и т. д. Много румынских фамилий, польских и славянских. Греческие и славянские фамилии появились в Морском корпусе при Екатерине II, когда был расформирован корпус чужестранных единоверцев, часть воспитанников которого влилась в Морской корпус. Я думаю, что иностранных фамилий в моём выпуске было до 50%, и полагаю, что этим и можно было объяснить ту отчуждённость, которая лежала между морскими офицерами и матросами. Чем знатнее и богаче был офицер, тем презрительнее относился он к матросам. Особенно этим отличались прибалтийские бароны и финляндские шведы. Они не скрывали, что служат династии, а не России. Дети полного адмирала Кремера, бывшего начальника Главного морского штаба, даже не говорили по-русски. Некоторые офицеры служили во флоте, сохраняя даже иностранное подданство и дослуживаясь до чина капитана I ранга. Корпусного священника-академика мы звали козой в сарафане, но всё же любили его, хотя церковных служб не терпели. И когда мы видели в церкви нашего вице-адмирала, преклонившего колена и положившего голову на стул в позе молитвенного экстаза, мы были убеждены, что он попросту спит. Священник наш не был фанатиком. Для этого он был слишком умён. Он ел в пост скоромное, говорил проповеди на темы, близкие к жизни, и неизменно ходатайствовал за всех провинившихся кадет. Все, кому грозило исключение, шли к нему. Даже его учебник для гардемарин, сокращённый курс богословия под названием «Моряк-христианин», мы читали с интересом. Эта книга вместе с дипломом на выпускном акте выдавалась нам на руки. Вспоминаю с симпатией и нашего инспектора, маленького и бородатого генерал-лейтенанта Вальронда. Он был похож на гнома, холост и, несмотря на свой почтенный возраст, боялся своей строгой мамаши, которая относилась к нему как к мальчику. В классном коридоре был компасный зал, где на полу имелся нарисованный громадный компас. Когда моряк-учитель выгонял кадет из класса, то говорил: «Встаньте на такой-то румб» (обычно на норд или на зюйд). Вальронд во время урока прогуливался по коридору. Кажется, он знал наизусть все классные списки. Когда он встречал кадета, последний становился во фронт и кланялся. Обычно Вальронд останавливался и тоненьким голоском вступал в беседу: - Как фамилия? - Такой-то, Ваше превосходительство! - Брат? – этот вопрос задавался в том случае, если у кадета имелся старший брат. - Так точно, Ваше превосходительство. - В пятнадцатом классе? (в каждой роте было три параллельных класса, нумерация классов была общая) - Так точно. - Двоек нет? - Никак нет. - Хорошо, ступайте. Со стоящими на румбах беседа была более обстоятельной.
Оперу «Хаос» выпускные гардемарины ставили в день традиционного неофициального праздника весеннего равноденствия. Все участники были загримированы под корпусных офицеров, которых изображали, и даже приглашали фотографа для снятия группы участников. Начальство, конечно, об этом знало, официально запрещало это празднество, но, когда наступал вечер 9 марта, дежурные офицеры гардемаринских рот деликатно скрывались, и старшие гардемарины получали полную свободу действия. Гвоздём программы являлось сжигание морского альманаха, начинённого всякого рода взрывчатыми веществами, отчего он горел быстро и эффектно. Бывали иногда при этом и несчастные случаи в виде ожогов. Происходило предание анафеме всех неприятных личностей, прохождение экватора, пляска морских сирен. Для этих ролей выбирались самые крупные и массивные гардемарины. Опера «Хаос» ставилась как финал. Артисты пели или иногда завывали свои роли. Что следует отметить – это отсутствие пьянства и разгула. Не было ни водки, ни вина, а было лишь пирожное и кое-что сладкое.
Наваринское морское сражение (1827).
Мой выпуск почему-то любил посылать юбилейные телеграммы. В 1897 году был семидесятилетний юбилей Мы знали, что только два участника этого боя остались в живых. В своё время Наварин был даже отмечен в «Мёртвых душах» указанием, что на Чичикове был фрак наваринского дыма с пламенем. Живыми свидетелями этого боя являлись и Завойко плавал мичманом на «Азове» под командой М.П.Лазарева, а Гейден командовал шхуной «Опыт». Всей русской эскадрой командовал его отец, адмирал Гейден. Завойко жил на покое в деревне, а Гейден – в Петербурге. Он был украшен ещё Георгием IV степени за морской вояж, который давали морякам при Павле I и Александре I, орденом Андрея Первозванного, пятью портретами с бриллиантами царей, при которых служил, что являлось высшей наградой. В мичманы он был произведён 14-ти лет. Завойко ответил нам любезной телеграммой, а Гейден, которому исполнилось в этом году 96 лет, убил своей утончённой любезностью не только нас, но и корпусное начальство. Этот глубокий старик в полной парадной форме явился лично благодарить гардемарин за память и внимание. Он просил директора вызвать всех фельдфебелей, в лице которых и поблагодарил гардемарин; не без любопытства смотрели фельдфебели на эту живую историю флота за целое столетие.
Я случайно проходил мимо конференц-зала и увидел его. Я смотрел на него с интересом и по другой причине. В мичманском патенте моего отца, выданном в 1854 году, значилась подпись дежурного генерал-адъютанта, вице-адмирала графа Гейдена. Это и был человек, стоящий передо мной. Отец умер в 1890 году уже пожилым человеком, а этот адмирал его детских лет – был жив. Но я отвлёкся в сторону. Впрочем, это и понятно. Вместе со мной в один экипаж вышел и мичман Медведев. Вот про него-то мне и вспомнился довольно редкий эпизод. Медведев писал стихи, и очень неплохие. Он, например, написал в стихах историю Морского корпуса, использовав для этого известные стихи А.К. Толстого об истории России. Его стихотворения значительно пополнили вышеупомянутую тетрадь фольклора Морского корпуса. Остались в памяти только 4 строчки про эвакуацию корпуса в Финляндию, когда Наполеон собирался идти на Петербург:
В Свеаборг мы бежали В двенадцатом году, Там сексу с пуншем жрали, Не глядя на беду.
Глава 10. Царский кредитор (продолжение мичманского дневника).
Деньги на бочку.
Когда Николай II, вступив на престол и в первый раз приехав в Морской корпус, делал осмотр Корпуса и обходил ряды воспитанников, выстроенных в столовой, при его проходе мимо нашей роты произошёл неожиданный эпизод. Из рядов воспитанников выступил кадет Медведев и упал на колени. Все оцепенели. Царь был изумлён донельзя и, видимо, не знал, как ему на это реагировать. Но Медведев стоял с самым верноподданническим выражением лица и держал в руках какую-то бумагу. - Встаньте, - сказал, наконец, царь, - что Вам надо? Вы на что-нибудь жалуетесь? - Ваше императорское величество, я прошу Вашего милостивейшего разрешения поднести Вашему величеству оду по случаю восшествия Вашего на престол прародительский. – Медведев говорил громким и звучным голосом. - Прочтите, - сказал царь после минутного раздумья, посмотрев на бумагу и увидя, что она не очень большая. Медведев прочёл её с чувством. Ода была неплохая. Николай II казался растерянным. Он не знал, как отнестись к такому случаю, не входящему в условные рамки. Наконец, принуждённо улыбаясь, царь сказал: - Благодарю за выраженные чувства. Что же Вы хотите? Это и оказалось роковым вопросом. Медведев снова упал на колени, сделал земной поклон, молитвенно сложил руки и промолвил: - Ваше императорское величество, мне нужно немного. Я очень беден, а семья у моих родителей большая. Я прошу подарить мне 10000 рублей. Лица начальства, сопровождавшего царя, и его свиты выразили смятение. Царь одно мгновенье казался ошеломлённым. Затем он оправился и, обернувшись к сопровождавшему его генерал-адъютанту, сказал: - Что же, выдайте ему из сумм кабинета эти деньги. Медведев схватил руку царя и поцеловал. Всё это казалось довольно глупым. Царь простился и уехал, приказав, как всегда, отпустить кадет на три дня, а Медведева – не наказывать. Он спускался по лестнице среди криков «Ура», и, хотя октябрьская погода была холодновата, кадеты в одних фланельках бежали за царскими санями по набережной, провожая их до Николаевского моста. Такое выражение «народного восторга» допускалось. Один кадет влез на запятки саней и, когда сильно тряхнуло сани на какой-то колдобине, схватился за задний клапан царского пальто. Медведева не наказали. Он чувствовал себя героем, писал стихи и добросовестно участвовал во всех демонстрациях, называемых «бенефисами», которые кадеты иногда устраивали в честь не любимых ими начальников, но никогда не забывал, что 10000 у него, так сказать, в кармане. Вспоминается один «бенефис» корпусному офицеру, лейтенанту Валь, которого звали Василий Львович, а кадеты называли просто «Васька-сволочь» за его сыщицкие наклонности. В середине лета «Васька-сволочь» внезапно и совсем уехал на берег, должно быть, не поладив с контр-адмиралом Плессером, который держал флаг командующего кадетским отрядом судов на нашем учебном корабле. Мы были отчаянно рады, и вот Медведев призвал нас к «бенефису». Когда Валь садился на катер, кадеты высунулись из иллюминаторов и кричали: «сыщик», «Васька-сволочь, прощай, катись к черту». Крики были настолько громки, что долетели до Плессера, гулявшего на шканцах. Он возмутился и приказал вызвать кадет и поставить на палубе во фронт. Катер с Валем уже отвалил от трапа. Мы ожидали жестокой расправы. Плессер, которого звали «Последний парусник», отличался абсолютным отсутствием красноречия. Пройдя по фронту, он остановился перед нами и произнёс краткую речь, вызвавшую наш восторг своим неожиданным окончанием: - Так нельзя, это черт знает, что такое. Разве можно так кричать офицеру? Полное отсутствие дисциплины! Безобразие! И если я с вас не взыскиваю, то только потому, что знаю, что это за гусь! Разойтись! А через два дня прислал нам в палубу в день своих именин ягод и конфет. Славный был старик. Как бы то ни было, Медведев был своевременно произведён в мичманы. Но эти 10000 рублей оказались для него роковыми. Он их получить не мог, хотя, пока был кадетом и гардемарином, писал жалобы в императорскую канцелярию и во все учреждения, в которых мог надеяться получить реализацию царского долга. Прошение на высочайшее имя, поданное им, осталось без ответа. Как только состоялось производство в офицеры, Медведев вместо отпуска поехал в Беловежскую пущу, где в это время царь охотился.
Попытка попасть к царю ему не удалась. Он был арестован и под конвоем жандармского офицера доставлен в Кронштадт с бумагой главному командиру из императорской квартиры, в которой рекомендовалось принять против Медведева соответствующие меры, так как этот офицер, очевидно, сумасшедший. Медведева посадили в Морской госпиталь на испытание. Фактически он попал в заключение, так как не желал отказаться от своей зловредной идеи получить с царя обещанные 10000 рублей. В госпитале его продержали на испытании около года, а затем куда-то посадили, и, хотя Медведев значился в списках мичманов флота, след моего злополучного друга затерялся. Итак, мы, морские офицеры, служили пока в экипаже, несли дежурства, занимались с новобранцами строем и грамотностью и ждали назначения на суда. Я мечтал попасть в дальневосточную эскадру. Слухи свирепости адмирала Святодуского меня мало смущали. Расстояние между мной и адмиралом было слишком велико. И вот неожиданно я получил уведомление, что назначен на броненосец «Святослав» вахтенным офицером. Броненосцем командовал симпатичный, по общим отзывам, командир, капитан I-го ранга Федотов, брат начальника Морского штаба. Эскадра уже стояла в Либаве, и я уехал туда на поезде. Поезд пришёл в Либаву около 7 часов утра. Церемония подъёма флага из-за позднего рассвета проводилась в 9 часов утра, так что я успел к этому времени прибыть в Порт Александра III, где находился Морской городок, пробраться никем не замеченным на корабль, который грузил уголь, наскоро облачиться в мундир и представиться с обычной формой явки старшему офицеру Колесникову, который, приняв меня официально, любезно отправил к командиру.
Колесников был академик, спокойный, не суматошный, как мне рассказывали новые товарищи, офицер, но равнодушный к морю человек. Он писал какой-то научный труд, видимо, не был «марсафалистом», как называли любителей парусного дела, принявший назначение лишь для отбытия ценза. В дальнейшем, как выяснилось, он мечтал об учёной карьере. Святодуский и Федотов приняли его назначение именно как академика. Положительным качеством Колесникова было то, что он совершенно не бил матросов. Говорили, что он будто бы писал трактат о морском бое в строе круга. Старшим после Колесникова и его заместителем был лейтенант Врагин. Он не был специалистом. Его называли «Дядя Ваня», так как он был уже на капитан-лейтенантском окладе. «Дядя Ваня», долговязый, какой-то неуклюжий, жил воспоминаниями о традициях парусного флота. Далее шёл ряд лейтенантов, старших и младших судовых специалистов и мичманов, среди которых был, старше меня по выпуску, весёлый мичман Зимин. Офицерский состав включал и судовых механиков, не имеющих чинов и величаемых по званию «старший судовой механик», «младший» и так далее. Чины, и то гражданские, механики получали лишь при отставке. Погоны носили узенькие. Я оказался младшим строевым офицером и поместился в одной каюте с Зиминым. Не знаю, по какой специальности я пойду дальше. Я хотел бы быть и минёром, и артиллеристом, и штурманом, и, пожалуй, даже водолазом, но только не ревизором. Заведование хозяйством не в моём вкусе, а, кроме того, про ревизоров всё ещё ходит дурная слава, говорят, что в заграничном плавании они берут взятки от поставщиков, составляют поддельные счета и пр. Я даже слышал, что ревизоров делят на три разряда: «ревизор-акула» – всё себе и ничего кораблю; «умный ревизор» – и себе, и кораблю; и «ревизор глупый» – ни себе, ни кораблю. Бывали случаи, что военно-морские агенты заключали для судов контракты по поставке всех видов снабжения, причём контрактовые цены были значительно выше рыночных. Наш ревизор этим возмущался и говорил, что всё равно он будет брать провизию и уголь на свободном рынке. В портах обычно запрашивались у консулов справочные цены на рынке, а также и денежный курс фунта стерлингов или франка, по которому офицеры получали содержание из расчёта 4 франка за рубль и один фунт за 25 франков. Это называлось содержание золотом. От Колесникова я пришёл к Федотову, который сидел в своём салоне в расстёгнутом кителе и в мягких туфлях. Он принял меня приветливо и дружески. Федотов был лыс, тучен и не имел вида лихого морского офицера. Командир предложил мне стакан крепкого чая с ромом и печеньем и начал расспрашивать о корпусе, где учился его племянник. Кое-какие слухи о царском кредиторе до него дошли, и я подробно рассказал командиру всю историю Медведева. Федотов долго хохотал. Наконец, выразив надежду, что я буду служить добросовестно, он меня отпустил. В кают-компании я узнал, что Святодуский только раз был на «Святославе» и интересовался, главным образом, вопросом, сколько, по мнению командира, броненосец может принять воды и угля. А когда Федотов назвал ему цифры, впал в ярость и закричал: – Неверно, рассчитывайте, что вам нужно будет принять вдвое или втрое больше и воды, и угля! Мы не шутки шутим, а идём в дальний поход! – Да куда же я дену столько воды и угля, – ужаснулся командир, – броненосец может потерять остойчивость, на палубе нельзя будет повернуться, пушечные порта уйдут в воду, дно от излишка воды может прогнуться. – Будете исполнять мои распоряжения, а не свои размышления, а не то я прогоню вас без захода в порты до самого Порт-Артура! Вы, очевидно, думаете, что плавание – это увеселительная прогулка на яхте. С раздражением и злобой Святодуский посмотрел на Федотова. – Я научу Вас, как надо служить! Он уехал, оставив экипаж «Святослава» в панике.
Корабли выходили в море для испытания скоростей, уничтожения девиации компасов и определения всех элементов корабля, т. е. его поворотливости, экономического хода, крена, циркуляции, времени, потребного для перехода с переднего хода на задний ход, действия всех приборов с полной нагрузкой, а также на учебные и боевые стрельбы. Выходил и «Святослав». Понемногу корабельная жизнь налаживалась, и личный состав втягивался в службу, налаживая её чёткий темп.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
