Распорядком дня в военных приёмках был предусмотрен день для физической подготовки. Раз в неделю все офицеры ВП дружно бегали на стадион или речку, в зависимости от погоды. Зимой становились на лыжи. Один из этих маршрутов проходил мимо старого бревенчатого дома, с высоченным забором. Забор был вроде тех, какие изображает кино в острогах, а дом напоминал маленькую усадьбу. У ворот этого дома-крепости мы часто видели деда с белой окладистой бородой. Дед сидел на скамеечке сычом, на наши приветствия не отвечал. Мы думали, что он глухой, а потом народ стал рассказывать, что когда дед помер, начали искать наследников. Кого-то нашли, но все как чёрт от ладана отказываются от наследства. Говорят, достал их дед при жизни так, что и после его смерти не хотят иметь с ним ни каких дел, и наследства не надо. Пошли власти с общественностью и милицией описывать имущество. Начали ворошить домашний скарб и находят в сундуках несколько комплектов обмундирования белых яицких казаков, времён Чапаева, саблю и трёхлинейку, этих же времён с хорошим комплектом патронов. Всё ухожено и смазано, хоть сейчас в бой. А дальше пошли совсем чудеса, когда заглянули в сарай, раньше бывший каретником. Милиция обнаружила там свой чёрный воронок, украденный у милиции лет пят или десять тому назад. Воронок был дедом дооборудован под броневик, с установленным на нем пулемётом «максим». И запас патронов к «максиму» на хороший бой. Местные казачки высказывали предположение, что дед упорно ждал возвращения «своих» и готовился им помочь. Вероятно, он был из тех, кто в последний раз видел Чапаева в прицел пулемёта. Недоумение у народа вызвали тележки. С таких тележек в городе торговали молоком в разлив. Их дед наворовал штук шесть. Что он собирался на них возить, никто не понял.
Бвана – учитель.
Мой друг со времён училища Леха Клименко служил на ЧФ командиром морского тральщика. Начальство подбросило ему двух чернокожих из Африканского молодого государства, которое решило создавать свой флот. Один был командующим флотом, второй командиром военно-морской базы. У Лёхи они должны были набраться морского духа и понять суть корабельной службы. Поселил их Лёха в старшинской каюте и плавает вместе с ними. Однажды приходит к нему комфлота и рассказывает, что в стране масса диких свиней, а белка в рационе населения не хватает, дикие свиньи считаются несъедобными. Кончается его рассказ просьбой научить его и командира ВМБ есть свинину. Леха дал команду на камбуз приготовить вечером три свиных отбивных и после отбоя пригласил чернокожих в свою каюту. Налил каждому и себе по половине стакана спирта, поставил на стол отбивные и графин с водой, и показал, как надо есть . Комфлота выпил, запил и закусил, а командир ВМБ упёрся и ни в какую. Между ними происходит объяснение на их родном языке и по тону разговора Лёха понимает, что старший приказывает младшему. Последним аргументом у комфлота был кулак. Он поставил по стойке смирно командира ВМБ и начал разукрашивать его лицо. Очень скоро командир ВМБ согласился принять участи в эксперименте, выпил и закусил, как показал учитель, после чего оба бравых моряка легли на пол каюты и приготовились помирать. Минут через пять оба заснули, а Лёха вызвал дежурную службу и приказал вынести их и поместить на штатные места. Утром следующего дня, оба африканца пришли к Лёхе выразить свою благодарность за науку. Восхищение Лёшкиным педагогическим талантом у них было настолько велико, что они даже пытались целовать ему руки. На что им Лёха сказал, что в его задачу входило только привитие первоначальных навыков, а совершенствоваться в этом деле далее они могут самостоятельно.
Платон привел нас на одну из линий Васильевского острова. Вадим Платонович, опираясь на палку, сам открыл дверь. — Ну вот и хорошо, что зашли. Люблю молодежь! Пришел, наконец! — обратился он к сыну. — Все воскресенья пропадает, домой глаз не кажет. Прошу вас, прошу, — пригласил он нас. Вадим Платонович провел нас через столовую в кабинет. Повсюду — на письменном столе, на верстаке, столиках, полках — стояли модели фрегатов, корветов, крейсеров. Заметив, что мы заинтересовались большим портретом молодого флотского офицера, капитан первого ранга сказал: — Мой старший. Курсантом защищал Таллин, у памятника «Русалке». Потом командовал катером. Погиб в море... Старик тяжело вздохнул и перевел разговор на другое:
— Прошу знакомиться с моим хозяйством. Увенчанные славой корабли русского флота: «Азов», «», «Паллада», «Стерегущий», «Аврора», «Киров»... Миниатюрные двойники кораблей были до мельчайших деталей похожи на оригиналы. На «Кирове» даже мелькал огонек — на клотике и в иллюминаторах горели огни. — Трогайте, трогайте, разрешается, — подбадривал нас Вадим Платонович. — Пробовал приучать Платона. Нерадив, ленив, неспособен. Я же этим мастерством с малолетства занимаюсь. Вот и пригодилось: ведь больше никогда не бывать мне в море... Я заметил, что левая рука Вадима Платоновича скрючена и он ею еле владеет. Сколько надо иметь силы воли, умения, чтобы одной рукой оснастить модель фрегата, выточить вращающееся орудие крейсера! Вадим Платонович бросил на меня быстрый и внимательный взгляд. — Да-с, молодые люди, я не сдаюсь! Как видите, не теряю ни минуты, ни часа. Не на одном операционном столе лежал, а все не сгибаюсь. А почему? Да потому, что я знаю, что я еще нужен. Что бы делал такой отставной моряк, как я, в другой стране, где-нибудь, скажем, за океаном? Просил бы милостыню, да-с, молодые люди, просил бы. «Подайте бывшему моряку». Видел я на Западе, как ветераны двух войн, в орденах, стоят с коробкой спичек в руке на углу. Спичек никто не берет, все знают, что они — лишь для отвода глаз. Нищенствовать запрещено, торговать можно. И ждет моряк, когда подадут. Нет у него ни квартиры, ни работы, ни пенсии, ни надежд. Я же, хотя боли мучат и сердце пошаливает, черт бы его подрал, полон надежд на будущее. Поглядите мой план работы! Он раскрыл альбом и стал показывать нам рисунки. Из дерева, полотна и меди он создаст новые модели для музеев и для домов флота.
Вадим Платонович, ловко управляясь здоровой рукой, показывал, как движутся орудия и броневые башни модели. Игнат со знанием дела принялся обсуждать с капитаном первого ранга мельчайшие детали. Они даже поспорили, после чего Вадим Платонович сказал: «А ведь вы правы, Игнат. Надо будет пересмотреть, переделать. Удивляюсь, как я сам не заметил». Потом они пустились в дискуссию о плавучести корабля. — Товарищ капитан первого ранга, — спросил Фрол, — вы разрешите приходить помогать вам? — А я и сам справляюсь, — подозрительно, словно боясь к себе жалости, ответил Вадим Платонович. — Вот если вы хотите поучиться, попрактиковаться... — Да ведь я этого и хочу! — горячо воскликнул мой друг. — Я, товарищ капитан первого ранга, еще с капитаном первого ранга Горичем... — С Зиновием Федоровичем?.. — Так точно... Мы с ним даже корветы строили. Конечно, не такие, как вы... — Но, но, не привыкайте к подхалимству! — Я не из подхалимства, — обиженно вскричал Фрол. — Как могли вы подумать? — Знаю, знаю, — улыбаясь потрепал Вадим Платонович Фрола по плечу. — Понравились мои кораблики? — Да еще как!
— Очень рад! Да-с, очень рад! Приходите, прошу, приходите! Все это в жизни моряку пригодится. А за Платошей моим, вас прошу, присматривайте, да в случае чего — головомойку ему! И покрепче этак, по-комсомольски, только это ему и поможет! Лоботряс! — вздохнул он, но посмотрел на своего нескладного сына с любовью. — Тот был другой, — взглянул старый моряк на портрет старшего сына. — Серьезный, вдумчивый, напористый, весь в деда, Платона Петровича. Дед-то Платона матросом был. Вы тоже из морской семьи, Рындин? — Так точно. — А ведь мы не в училище и не на корабле — «так точно». И, кстати, тут я вам не капитан первого ранга, а Вадим Платонович. Прошу к столу. Мать Платона — Вера Павловна, пожилая, полная и седая женщина с усталым лицом, учительница одной из школ на Васильевском, разливала чай. Вадим Платонович занимал нас рассказами. — Платон, звонят, отопри! В столовую вошла дочь нашего адмирала. Розовощекая, оживленная, Люда поцеловала Веру Павловну: «Здравствуйте, тетя Вера, очень рада вас видеть»; Вадима Платоновича: «Папа соскучился, дядя Вадим, и просит, чтобы вы зашли», чмокнула Платошу и, взглянув на нас, вскочивших из-за стола, воскликнула радостно: — Знакомые! Никита Рындин, не так ли? А вы — Фрол Живцов. — Потом пожала руку Игнату. — Садись, Люда, чай пить, — предложила Вера Павловна. — Некогда, тетя Вера! У меня, — взглянула она на крохотные часики на руке, — через полтора часа генеральная репетиция. На спектакль придете? — Обязательно, — пообещал Вадим Платонович. — Как же не полюбоваться будущей Савиной!
— А я вовсе не Савина, не Ермолова, не Дузе, не Комиссаржевская, как вы изволите, дядя Вадим, иронизировать. Я — средняя актриса; но мне очень хочется быть хорошей актрисой. Даже больше того: превосходной актрисой, чтобы меня не могли упрекнуть, что я зря училась. Приходите в театр, — пригласила нас Люда, все же садясь за стол и придвигая к себе голубую чашку. — Когда? — В воскресенье. — Я на футбол, мне в театр некогда, — отказался Платон. — Одному — некогда. Что окажут другие? — Я пойду, — решил Фрол. — А что мы увидим? — «За тех, кто в море». — Приду обязательно. Ты, Игнат? — Если возможно. — Конечно, приходите, Игнат. Я жду вас всех! И вас, Никита, конечно! Только не судите меня слишком строго, я еще очень молодая актриса... Завязался разговор о театре — мы любили его, знали артистов, вспоминали любимые пьесы. Но лучше всех разбирался в Игнат, и это заметила Люда и так увлеклась разговором, что вдруг спохватилась: «ой, опоздаю!» — и убежала.
Мы тоже стали собираться домой. Я совсем забыл, что мама давно ждет нас на Кировском. — Приходите, — приглашал нас Вадим Платонович. — Я очень рад, что у моего Платона есть, наконец, настоящие друзья (если б он знал, что мы не считаем себя друзьями Платона!). А то завел себе какую-то компанию, пропадает по воскресеньям, домой не заходит и, я боюсь, нахватает двоек. — Подумаешь, нахватает! Всего две двойки и получил, — необдуманно брякнул Платоша. Вадим Платонович от негодования побледнел: — Да как же тебе не стыдно, Платон? Твой брат окончил училище в первом десятке, а ты не успел поступить — и уже... Он огорченно махнул рукой. — Не ожидал! Принес мне воскресный сюрприз! Он попытался нам улыбнуться, прощаясь, но улыбка получилась жалкая. — Не обращайте внимания. Идите, веселитесь и — не забывайте меня, старика. — Будь у меня такой батя, — сказал Фрол, когда мы вышли на улицу, — я бы под землю скорее провалился, чем его двойками огорчать. Игнат, где, по-твоему, бывает Платон? Ты слышал, старик говорил — по воскресеньям домой не приходит, пропадает в какой-то компании? — По-моему, эта компания — Бубенцов. — Бубенцов, думаешь? Ну, погоди, разберемся.
* * *
— Я так беспокоилась, — тревожно сказала мама, когда мы пришли на . — Хотела звонить в училище. Кукушка прокуковала пять. Стол был накрыт, мама ждала с двух часов, а я не потрудился предупредить, что иду к Вадиму Платоновичу. — Мне казалось, что ты заболел и лежишь в лазарете или случилось что-нибудь... Фрол взглянул на меня укоризненно. Его глаза говорили: «Эх, Кит! Что тебе стоило позвонить матери?» — Мы были у Лузгина, у товарища, — сказал я сконфуженно. — Ну, и хорошо... Вот только боюсь, что обед простыл! Да, ты знаешь, Никитушка, я от папы письмо получила! Вот прочти. «Я днюю и ночую в море, — писал отец, — и вполне удовлетворен своей жизнью. Каждый день приносит новые радости». В письме не было нежных слов, но все оно, от первой а до последней строки, дышало большой, настоящей любовью. — Он фотографии свои прислал, Никиток, — вспомнила мама. — Куда же я их девала? Она встала на стул и провела рукой по полке. Вдруг охнула. — Что с тобой? — подбежал я к ней. — Тут... кольнуло, — она приложила руку пониже груди. — Ничего, Никиток, вот уже и прошло все. Нашла... На фотографии отец и Русьев стояли на пирсе. — Придется, видно, все же ложиться в больницу, — вздохнула мама. — Ты разве больна? — Давно что-то покалывает. — А вы знаете, в Ленинграде есть знаменитый профессор? — Фрол назвал фамилию. — Сходите к нему, Нина Павловна. — Я схожу. Врачи советуют оперироваться... Она привычным движением отмахнула со лба мягкие, как шелк, волосы. — А я так не люблю и боюсь операций... — Папа знает, что ты больна?
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
