Вскормлённые с копья

Согласно этого плана мне пришлось принять дела командира БЧ-III у уходящего в отпуск Олега Линде. Поэтому дел у меня сразу стало невпроворот. По образному выражению штурмана Постникова, я завертелся, как пудель в цирке. Чего стоила только эпопея по списанию торпед-болванок, использованных для прострелки торпедных аппаратов. Вдруг всплыло, что их за лодкой числится аж 6 штук, и никаких документов на них нет. Все мои метания между флагманом бригады и минно-торпедной частью береговой базы результата на дали. В техупре тоже было глухо. Тогда Василий Андреевич Осягин вручил мне канистру спирта и сказал: иди не мешкая в арсенал флотилии, есть там такой-то капитан-лейтенант, который может не только блоху подковать, но и её блошенят, и назвал его приметы и фамилию. Обратись к нему, он все сделает. И действительно. Увидев в моих руках канистру, старый-престарый каплей с обвисшими щеками и сизым носом сразу воспылал ко мне отцовской любовью, внимательно выслушал и сказал. «Приходи завтра к концу дня, всё будет «тип-топ». А сейчас давай примем по стакану на грудь и по домам. Видишь, рабочее время кончилось. Приняли мы на грудь и я ушёл обнадежённый.
Когда на другой день я предстал перед этим волшебником, то заметил, что щеки и веки его опухли ещё больше, а нос вообще стал цветом баклажана. Но на ногах он стоял твёрдо и даже не забыл, кто я такой. Завёл меня в свой кабинет, подал бумагу, ткнул в неё негнущимся пальцем и сказал: «Видишь, вот номера твоих торпед, вот подписи, вот печать. Так что ничего за вами больше не числится. А сейчас давай ещё по стакану и до свидания. А Осягину привет. Мы с ним воевали вместе. Окрылённый, я помчался восвояси, чтобы вертеться пуделем на следующую тему.
Так я познакомился с эффективностью негласной валюты. Сколь велико на флоте могущество спирта, оценить трудно, так же, как могущество его эквивалента – водки на гражданке. В дальнейшем мне предстояло познакомиться и с другими явлениями, а пока все мое время поглощала подготовка к предстоящему плаванию.



В начале июня мы с Постниковым по очереди ходили в гидрографию, где снимали кальку с карты  Волги от Астрахани до Горького. Это была кропотливая и ответственная работа. Нужно было нанести не только береговую линию со всеми населёнными пунктами, но и фарватеры, мели, глубины, створы и навигационные знаки. Потом Постников занялся другой работой, а эта целиком легла на мои плечи. Это было вообще-то нетрудно, даже интересно, тем более, что азы гидрографической науки я прошёл в училище. Поэтому работа спорилась, и я её закончил досрочно, чем совершил большую ошибку. Ведь предупреждали меня старшие более опытные товарищи, что на флоте стахановцы не нужны.
Во-первых, на них, как на дураках, воду возят, во-вторых, своим рвением они ставят в невыгодное положение других. Так оно и случилось. Я даже и отдышаться не успел, как старпом Кулаков загрузил меня всякими бумажными делами: составлением разных актов по инвентаризации многочисленного лодочного имущества.
В процессе окончательной подготовки лодки к переходу произошло одно событие. Это было во время глубоководных испытаний. Когда мы всплывали, в боевую рубку начала поступать вода. Рабочий сдаточной команды некий Гоша (я ещё напишу о нём позже), который нёс контрольную вахту в боевой рубке, установил место течи. Сейчас я уже точно не помню, но, кажется, это был клапан глубиномера, а, возможно, и клапан затопления рубки. Я как раз был под нижним рубочным люком и собрался уже лезть в рубку, но командир остановил меня, сказав: «Штурман, занимайся своим делом», и послал туда командира отделения трюмных старшину 2 статьи Еремина. Только сапоги его скрылись в люке над моей головой, как поступил доклад, что вырвало клапан и сразу же вода полилась в центральный отсек.
Нижний люк захлопнули и командир начал всплывать. В это время Гоша с Ереминым пытались заткнуть дыру, стоя уже до пояса в воде, которая продолжала подниматься, и в рубку был дан воздух высокого давления. Приближаясь к перископной глубине, подняли зенитный перископ, а когда командир прильнул к окуляру, то встретился взглядом с кем-то смотрящим сверху. Он сразу застопорил ход и дал команду продувать весь балласт. Лодка вынырнула на поверхность. Через перископ ничего сверхъестественного больше не наблюдали, но через клапан спуска воды с рубки шла вода, что означало, рубка заполнена. Рубку быстро осушили и отдраили нижний рубочный люк. И увидели, что верхний тоже отдраен, а на мостике стоят Гоша и Ерёмин, мокрые, но улыбающиеся. Правда, немного напуганные.



"Подводные лодки 613 проекта". Серия "Боевые корабли мира", С-Пб, 2002 г.

А случилось следующее. Когда лодка подходила к перископной глубине, то давлением изнутри, которое теперь уже превышало забортное, крышка рубочного люка была откинута. Непонятно только было, почему его кремальера оказалась отвёрнута. Может быть от вибрации корпуса? Но это теперь не установить. Гошу с Ерёминым выкинуло наверх с воздушной подушкой. К счастью Гоша, отличающийся большой, ловкостью на взлёте успел ухватиться за поднимающийся перископ, а Ерёмин за Гошину ногу. Так что всё благополучно обошлось к всеобщему удовольствию.
Но, как говорится, много всего необычного и порой даже невероятного случается на свете, а жизнь, не останавливается на этом, идет своей чередой вперед. И, наконец, пришёл день, когда вся эта канитель закончилась. Накануне вернулись из отпусков замполит и минёр с доктором, а старпом и штурман Постников с командиром группы движения, пожелав нам счастливого плавания, убыли. И вот мы двинулись на Север.
Это было второе мое большое плавание в качестве полноправного штурмана. Помнится, когда в первый раз я вёл лодку по Чёрному морю из Одессы в Балаклаву, я, вроде, не так волновался. Видимо, потому, что я всё-таки был тогда стажер, и ещё не совсем повзрослевший, а значит, в какой-то степени беспечный. Теперь же я полностью сознавал свою ответственность. А потом я же работал не сам по себе, я ведь ещё руководил своей боевой частью I-IV.
Своими подчинёнными я был доволен. Правда, мне ещё не полностью доверяли руководить радиотелеграфистами, так как по большому счёту я был всего лишь начальником рулевой группы. А уж группу свою – рулевых сигнальщиков – я успел изучить досконально.
Они меня, видимо, тоже. И боцман Ионов, и командир отделения Усанов, и рулевые Звездаков, Волков, Васильев и Кузьмин были хорошие специалисты. Я был полностью в них уверен, и они меня понимали с полуслова. Ну а штурманский электрик Боловин был, как говорится, вне конкурса.
Переход до Астраханского рейда прошёл спокойно. Там нас уже ожидали транспортный плавучий док и большой речной буксир. Сдаточная команда, состоящая из семи человек, во главе с ответственным сдатчиком строителем Гордеевым после постановки в док переселились в его помещения, и в отсеках уже стало не так тесно.



Там на этом рейде  меня опять угораздило попасть в приключение. Когда для маскировки начали накрывать лодку брезентами, я в этой работе принял самое деятельное участие. Вместе с матросами лазил на высоте и проверял надёжность закрепления брезентов. И вот пробираясь вдоль левого борта ограждения рубки по горизонтальному, опоясывающему его толстому канату, я ухватился за один вертикальный трос, а он оказался ещё не закреплённым, и я полетел вниз.
Я даже не успел ничего понять, как оказался внизу под днищем лодки. Я сразу же выполз из под днища, причём уже с правого борта.
Встал, оглядел себя. Вроде не испачкался. И пошёл к правому трапу, ведущему на верх дока. Когда я шёл, то с удивлением увидел, что наверху никого нет, все куда-то подевались. Поднялся наверх, и там никого нет. Перешёл на левый борт, глянул вниз: вот они где. Вся команда оказывается внизу по левому борту и чего-то там ищут. Кто-то увидел меня и крикнул: «Вон он!», и доктор с Олегом побежали по трапу ко мне. Тут я сообразил, что это меня там искали. Доктор начал меня ощупывать и спрашивать, не болит ли где?. Я же возмутился, да чего вы, говорю, ничего у меня не болит, пошли работать. Нет, дорогой, говорит доктор, пойдём во второй отсек, я тебя получше осмотрю, ты же свалился с высоты трёхэтажного дома и не на травку, а на стальную палубу.
При тщательном осмотре в отсеке тоже не было обнаружено никаких повреждений, даже ни синяков, ни ссадин. Ни голова не кружилась, ни тошнило, ни в глазах не двоилось. Но, всё равно, командир освободил меня пока от всего и приказал отдыхать. И когда я отошёл от шока, который в какой-то мере все-таки у меня был, я долго размышлял, почему я, как тот УЖ в поэме Горького «Песнь о Соколе», который тоже там упал, только не в док, а со скалы, но не разбился, а рассмеялся, если поверить словам этого великого пролетарского писателя.
И я пришёл к выводу, что просто удачно упал. Я катился по гладкому борту лодки, а не падал вертикально, поэтому не развил достаточной для травматизма скорости. Я поблагодарил судьбу, уснул, проспал до самого ужина, во время которого Олег не преминул рассмешить всех, представив по своему обыкновению событие в самом комичном виде.



Дельта Волги.

А на другой день утром мы двинулись в этом доке за буксиром, прошли дельту Волги, миновали Астрахань и пошли вверх по могучей реке, и её прекрасные берега медленно поплыли назад перед нашими взорами. И справа и слева нас обгоняли и шли навстречу, расходясь с нами, пароходы, баржи, буксиры и мелкие катера. Люди на их палубах приветливо махали нам руками и желали нам счастливого плавания. Похоже, что вся наша конспирация с накрыванием лодки брезентами никого с толку не сбила и все прекрасно понимали, что это за чудо-юдо плывет посредине реки и радовались тому, что ещё одна боевая единица Военно-морского флота СССР готовится стать на страже его трудового народа. И меня, так же как и всех моих товарищей, это несказанно радовало.
Моё любование русской природой прервал торпедный электрик старший матрос Лупик, который сказал, что меня вызывает замполит капитан-лейтенант Соловьёв, он вместе с командиром и строителем находится на мостике дока. Я подошёл к ним, доложился, а замполит спрашивает, не забыл ли я, что завтра должен проводить политинформацию, и готов ли я. Я ответил, что всегда готов и сразу предложил одну идею. Я рассказал, что будучи в Ташкенте купил интересную книгу о реках России. В ней особенно много написано о Волге, об истории возникновения всех городов на её берегах. Может быть на политинформациях я буду рассказывать об этих городах по мере их прохождения. Ведь на нашем пути будут Сталинград, Саратов, Камышин, Куйбышев.
И опять я вляпался со своей инициативой и лишний раз убедился, что язык не только до Киева доведет, но и до новых забот. Замполит идею мою одобрил, но значительно её усовершенствовал, разъяснив, что политинформация есть политинформация, на ней доводятся до слушателей решения партии и правительства и сообщаются значительные и судьбоносные события в стране. Так что политинформации я буду проводить как и раньше, а в дополнение к ним буду ещё перед вечерней проверкой по трансляции информировать личный состав о том, что мне сейчас пришло в голову.
Озадачившись, я спросил разрешения идти, и получив его, отправился восвояси, по пути стараясь вспомнить анекдот про попа, где он кому-то по какому-то поводу ответил: «идея большая, но грех великий». Однако новое поручение я выполнял с удовольствием, так как увидел, что мои беседы по трансляции всем понравились.



Камышин - Сталинград. - Путеводитель "Волга, Кама, Ока, Дон".

Движение наше вверх по великой реке осуществлялось неуклонно и необременительно. Своей чередой проходили занятия по специальности, политзанятия, политинформации и судовые работы. В свободное время забивали козла, загорали и любовались постоянно меняющейся панорамой. Однажды, не помню уже где, то ли в Саратове, то ли в Камышине мы остановились для получения продовольствия. Доктор с двумя матросами на катере убыл в город и поздно вечером, уже после отбоя, доставил его на лодку. Я, Осягин и Линде о чём-то разговаривали в кают-компании, командир с замполитом были у начальника дока, когда доктор, загрузив продукты в провизионку, зашёл к нам. Он был мрачный и сходу нас огорошил, заявив, что Берия – предатель. Мы все замолкли и вытаращили глаза. Увидели, что он выпивши и стали уговаривать его укладываться спать. Доктор возбуждённо начал нам рассказывать что-то про сообщение по радио. Мы же всё-таки уговорили его и, как он ни сопротивлялся, уложили спать. А на другой день эту новость до нас довёл замполит.
И наконец прибыли мы на сормовский плёс, вышли из дока и стали к заводскому причалу на ревизию механизмов и для устранения кое-каких неполадок, которые вскрылись в процессе плавания. В частности, был заменён привод вертикального руля в седьмом отсеке. Моей же задачей, как штурмана, было снятие кальки дальнейшего маршрута от Сормова до Беломорска. Эту работу я выполнил за трое суток, так как уже ранее набил на этом деле руку, а ещё потому, что понял, что большая скрупулезность тут не нужна. Прежней калькой, кроме меня, практически никто не интересовался, а мне она понадобилась в основном для проведения бесед по трансляции.



Сейчас Горький - крупнейший речной порт на Волге и Оке. - Диафильм. Из Москвы... в Москву.

Простояли мы в Сормово недели две. Ничего особенного там не происходило, но один эпизод всё-таки запомнился. Вызвал меня однажды замполит и ставит передо мной очередную задачу. Завтра, то есть в воскресенье, нужно провести культпоход. Матросы очень хотят побывать на горьковском пляже. Вот список. Матрос Страхов родом отсюда, так что доведёт вас до пляжа. Ваша задача: чтобы отдых прошёл интересно, полезно и, главное, без замечаний. Это поручение мне понравилось сразу, так как отвечало моему желанию тоже побывать на пляже и отдохнуть. И таким образом я во главе двадцати добрых молодцев оказался на чудесном пляже, добравшись туда на речном пассажирском трамвайчике, так как пляж располагался на противоположном берегу Оки.
Отдохнули мы там отменно. Кроме загорания и купания вволю наигрались в волейбол. Народу было много, так как день был прекрасный. Но, видимо, когда что-то уж слишком, для разнообразия бывает и что-нибудь не очень. Так и в этот раз. Во второй половине дня по небу поползли сначала белые барашки, а за ними, как за авангардом, потянулись и главные силы – чёрные лохматые тучи, и начало погромыхивать. Народ начал собираться, подбирать разбросанную одежду и упаковывать сумки и авоськи. Мы же собрались быстро и отправились на ближайший причал, где в ожидании плавсредств уже стояла большая группа детей во главе с тремя молодыми пионервожатыми. Их было человек тридцать, сосредоточившихся в нетерпении у самого уреза воды. Начал накрапывать дождь, полыхнула ослепительная молния и грозно громыхнуло.



Оглядев большую массу дядей и тётей, несущихся с пляжа, я забеспокоился. Предчувствие какое-то нехорошее зародилось в моей душе. Мне вспомнились ранее слышанные случаи, когда инертная масса людей даже просто торопясь занять лучшие места, опрокидывала плавсредства, топя и калеча друг друга. И я распорядился, чтобы матросы встали так, чтобы отгородить детей от возбуждённых солнцем и алкоголем пляжников. И оказалось, что сделано это было вовремя, так как вскоре начал ощущаться напор всё прибывающей и уплотняющейся массы. Когда же начался настоящий дождь с громом и молнией, давление стало уже не на шутку угрожающим. Уже начали трещать перила причала, в одном месте несколько человек свалились в воду, а некоторые дети начали плакать.
Наши громкие обращения к толпе и просьбы пионервожатых не напирать никакого эффекта не производили. Видя испуганные глаза детей и хмурые лица матросов я всё ещё колебался принять единственно верное решение, и меня опередил старшина 1 статьи Шилов – старшина команды трюмных машинистов и могучий богатырь по физическому складу. Он резко ударил сразу обоими руками в животы сразу двух полных граждан, отчего они хрюкнув сразу сели на задницы увлекая и сшибая ещё двоих.
Следуя его примеру остальные матросы, и я в их числе, тоже заработали кулаками и локтями, а потом засверкали и бляхи матросских ремней.
Я, конечно, понимал, что нам не сладить с такой толпой, хотя нашу сторону и приняли ещё десятка полтора наиболее трезвых пляжников, понявших, что нас скоро сомнут и сбросят с причала. Ведь задние ряды не ведают, что творится впереди, и продолжают напирать на передних, и люди превращаются в слепую стихию. Было страшно думать даже, что будет с детьми.
И тут пришла помощь. К нашему причалу быстро подошли два пожарных катера: один справа, другой слева, и в толпу ударили мощные струи воды, которые остановили напирающую людскую массу и начали её рассеивать В это время подошёл речной пассажирский трамвай. Не ожидая подачи трапа, мы начали загружать детей прямо через леера, а наиболее прыткие сами, как тараканы, полезли на его палубу. В это время струя с левого пожарного катера отсекла от нас толпу. Мы быстро отошли от причала и вскоре уже на другом берегу распрощались с повеселевшими детьми и горячо благодарящими нас пионервожатыми. И неожиданно закончился дождь, тучи уползли в сторону городского центра, и изо всех сил засияло солнце..



х/ф. Судьба барабанщика Киностудия им. М.Горького, СССР, 1955. пароход Ф.Дзержинский отходит от пристани.

Продолжение следует.

Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.

Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.



Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

Там на моей родине я был знаком с одним парнем татарином. Он был старше меня на шесть лет, отец его был заслуженный участник гражданской войны, командовал эскадроном в дивизии Гая, чьим именем назван райцентр в Оренбургской области.
Но наступил 1941 год и в наших краях стало голодно. Помню не прошло и года, а я уже осваивал новую пищу – льняной жмых и картофельные очистки. Так же голодала семья, в которой жила его девушка. Он в то время работал на молокозаводе и однажды вынес ей через чёрный ход ведро сыворотки (это то, что остается от молока после изготовления из него творога). За это его осудили на соответствующий срок, и он сидел в Оренбургской тюрьме. Его навестил отец и сказал, что если он не смоет свой позор на фронте, то он от него откажется. И добился, чтобы его сына отправили на фронт в штрафбат. В конце 1942 года он кровью заслужил прощения. Но в 1943 году опять оступился.
Когда подразделение, в котором он воевал, освободило один населённый пункт Белоруссии он увидел там сожжённые вместе с людьми хаты и проколотые штыками трупы детей. Когда потом ему поручили отконвоировать группу военнопленных немцев, он её не довёл до места, а всех расстрелял из автомата. За этот самосуд он снова попал в штрафбат и в его составе брал Берлин.
Так что мне пить водку со штрафником было не зазорно. Так мы сидели и пили. Он меня ни о чём не расспрашивал, поинтересовался только, живы ли и здоровы ли мои родители. Говорил все один он и как-то вроде ни о чём. Речь его была какая-то странная, непрерывная, незапоминающаяся. Такая речь бывает у алкоголиков и у людей, которым хочется очень много сказать, но они не уверены, что их поймут. Время прошло незаметно.



Расстрелянные мать и дети.

Вошёл сапожник, молча подал починенные ботинки и быстро вышел обратно. Я обулся, поблагодарил Чалого, и мы вместе вышли внутрь базара, я впереди, он за мной. Когда я оглянулся, то больше не увидел его. Он словно растворился в окружающей нас толпе. На другой день я зашёл в эту мастерскую, чтобы все-таки отдать сапожнику деньги, но он испуганно замахал руками, и я ушёл.
А 11 марта я вместе с молодой женой и несколькими её однокурсниками прямо из загса явились на тот базар в пельменную и там скромно отпраздновали это важное событие. По пути туда и сидя в пельменной я всё шарил глазами в надежде увидеть Чалого и пригласить его. Но так его больше и не видел. А ещё через пару недель я расстался на вокзале с Марусей теперь уже Щербавских, и поезд помчал меня на запад в сторону Красноводска. В кармане у меня были последние 10 рублей, а в небольшом чемодане три пачки «Беломора».  Вот и все запасы на дорогу. Маруся, конечно, об этом не знала. Когда я ей оставлял всё остальное, то сделал вид, что денег у меня «куры не клюют». Но я сейчас не думал об этом. Подумаешь, двое с чем-то суток до Красноводска и там всего сутки на пароходе до Баку. Ливингстон вон однажды полмесяца вдоль по Африке по правой стороне топал и ничего.
Первые сутки я в основном сидел и курил в коридоре вагона, смотрел в окно на пробегающие детали пейзажа и думал. Ночью улёгся на свою полку и тоже думал под стук колёс и дремал. Только под утро уснул. Сквозь сон слышал, как поезд остановился, за стеной вагона поднялся шум, гомон, шарканье ног, гудки и громкие объявления по трансляции. Это значит прибыли в Ашхабад.
Все пассажиры из моего купе ушли и вместо них вошли три офицера лётчика, которые следовали в командировку в Баку.
Поезд тронулся, попутчики, разместившись, выложили на стол припасы в дорогу: водку, сало, колбасу и прочее. Мое голодное обоняние сразу всё это классифицировало, но я притворился крепко спящим, чтобы не нарваться на приглашение. Неудобно было. Вагон сразу оказался шумным через край. Как я потом узнал, в соседнем купе ехали пограничники, дальше демобилизованные воины всех родов войск. Я же всё изображал беспробудного соню. Потом и вправду уснул. Но где-то во второй половине дня, попутчики, начав вторичный банкет, возмущённо растолкали меня и поставили вопрос ребром. « Ты что, моряк? Совесть у тебя, в конце концов, есть?



Мы за второй ящик принялись, сил уже никаких нет, а тебе и горя мало!».
Чтобы окончательно расставить по местам все знаки препинания и исключить недоумения, я сразу прямо сказал, что у меня кроме курева ничего нет и мне их угощать нечем, что привело всех в дикое веселье. И так я оказался гостем этой весёлой и щедрой компании. Проголодав целые сутки, я, конечно, понимал свои возможности и старался особенно не налегать на спиртное. Но разве упасёшься от него в таком штурмовом коллективе? И я неизбежно начал пьянеть. И в результате, не говоря уже обо мне, надрались изрядно все. Начали выяснять, кто кого больше уважает, а один все пытался спровоцировать меня на ссору. И мы с ним поссорились.
А чтобы нас помирить, тамада придумал решить спорные вопросы дуэлью. А поскольку мы не дворяне и пистолетов у нас, так же как и шпаг нет, то нашим оружием должны быть кулаки. Каждый доложен с расстояния в два шага один раз ударить противника кулаком по морде. Бросили жребий. Первым выпало бить меня. Мы сошлись и по команде секунданта мой противник врезал мне в левую челюсть. Я устоял. Теперь очередь моя. И тут получилось, что секунданты не учли одно важное обстоятельство. Кулак как оружие, имеет очень существенное отличие от пистолета. Пистолет это бесчувственное устройство, сила его действия не зависит от настроения его стрелка. Кулак же – извините. Кулак рассвирепевшего человека бьёт крепче. Мой противник бил первым, настроение у него было в норме. Я же бью вторым, то есть после того, как крепко осерчал. И в результате я так его смазал, что он со всего маху въехал головой в дверь купе и свалился без сознания.
Ну, конечно, его привели с чувство, нам обоим в качестве поощрения влили ещё по полстакана и уложили спать.
Среди ночи я проснулся. Голова гудит. Внутри муторно. Мои попутчики храпят наперегонки. А из коридора слышится разговор проводников. Говорят с акцентом, но я разобрал некоторые обрывки фраз: «Страшный человек.», «Ну, его сразу узнали», «Уже сообщили», «...на следующей станции милиция ждёт».
У меня есть одна привычка. Когда я просыпаюсь после сильной выпивки, то сразу начинаю вспоминать что там было, не натворил ли я чего. Так случилось и сейчас, я начал вспоминать и вспомнил смутно, что была какая то драка и я кого-то сильно ударил, а тот упал. Вот оно что, подумал я. Это обо мне говорят. Это меня милиция ждёт. Что теперь будет?



Превращения алкоголя. - Вот что происходит в организме, после введения в него алкоголя.

Я представил что командир узнает это, и белый свет мне стал не мил. Получается, что меня вообще за КПП выпускать нельзя. Пока не поздно надо бежать. Приняв решение, я успокоился, максимально сосредоточился и начал действовать хладнокровно. Вначале нужно сделать тщательную разведку, в процессе которой установить: могу ли я избежать встречи с кем-либо на пути и смогу ли я открыть дверь в тамбуре. Выйдя из купе, я прошёл по всему вагону изображая сильно пьяного в поисках туалета. Установил, что все поголовно спят. Это хорошо. Но вот дверь из вагона наружу перочинным ножом не открыть. В выгородке для угольной печи вагона я нашёл кусок проволоки, из купе взял три алюминиевые чайные ложки, заперся в туалете и начал изготавливать отмычку. Для этого мне приходилось несколько раз выходить в тамбур и примерять её на месте. Наконец отмычка сделана. Так как в форме выходить ночью для случайных встречных покажется подозрительным, я решил китель и фуражку положить в чемодан, а чтобы они там уместились, нужно чем-то пожертвовать. Я вынул запасное бельё и толстую, купленную в Ташкенте книгу, оставив их на своей постели.
В пустыне понадобится вода. Я взял со стола три пустые бутылки из-под водки, наполнил их водой из-под крана, плотно закрыл, и уложил в чемодан. Быстро проскользнул в тамбур (как хорошо, что мое купе расположено близко к нему) и начал открывать дверь. Это удалось не сразу, пришлось повозиться. Всё это время мои нервы были натянуты до предела, а слух обострился как у волка. Я всё время прислушивался не идёт ли кто. На мое счастье все беспробудно спали. Наконец замок провернулся, и дверь открылась.
И ещё одна удача. Я почувствовал, что поезд замедляет движение и явно собирается останавливаться. Уж не станция ли это, где меня ждут.
Медлить больше нельзя, я выбросил чемодан и прыгнул сам как это делается в виденных мною кинофильмах. Приземление было мягким, но через голову я после этого перевернулся не менее трех раз. Хорошо, что успел сгруппироваться. И ещё хорошо, что скорость поезда в этот момент была не более двадцать километров в час.



Пустыня как она есть.

И вот сижу я на песке и смотрю на удаляющийся поезд. И с беспокойством замечаю, что он явно останавливается. И точно остановился. К чему бы это? Уж не заметил ли кто-то мой прыжок и не сорвал ли стоп-кран? Но через пять минут поезд тронулся и скоро пропал в темноте. Теперь я огляделся и посмотрел на небо. И поразился его красотой. Оно было чёрное, бездонное, усыпанное крупными и горящими как алмазы бесчисленными звездами. И тишина кругом. Я встал, нашёл свой чемодан, одел китель и фуражку, чувствовался холод. Всё-таки март месяц, но днём будет жарко. И тут где-то в темноте раздался хохот. От неожиданности я остолбенел, но сразу сообразил, что это шакалы. Вообще-то я не слышал чтобы они нападали на людей, но на всякий случай удостоверился, что перочинный нож у меня в кармане, и осмотрелся вокруг в надежде обнаружить какую-нибудь палку. Но не бывает в пустынях случайных палок. И я пошел по шпалам вперед навстречу неизвестной мне судьбе. Шакалы ещё несколько раз закатывались от смеха, но вскоре замолкли. Я шёл и обдумывал свои дальнейшие действия. И чем больше я думал, тем все отчетливее понимал, что положение мое патовое.
Во-первых, до Красноводска, вероятно, не менее полторы сотни километров. Дойти-то я когда-нибудь дойду до него, но не изжарюсь ли на солнцепеке и не высохну ли вконец от безводья? Трёх бутылок воды очень уж мало, тем более три хороших глотка я уже сделал. Я помнил по карте от Ашхабада до Красноводска железная дорога идёт по дуге, круто выгнутой на север. Если идти не по шпалам, а свернуть вправо и идти напрямик по хорде, то путь сократится километров на 20-30. Только как найти её – эту хорду?. Если я бы точно знал, где нахожусь, то нашёл бы путь по звёздам. Вон они какие приметные. Но это ночью, днём то звезд нет, а солнце само все время движется по горизонту, да ещё барханы обходить придется. Значит нужно идти по дороге. Здесь поезда ходят и где-то под вечер меня нагонит сегодняшний поезд, идущий в Красноводск. Можно будет его остановить и меня наверняка подберут.
Но как я объясню свое появление в пустыне?. Мне же не удастся кого-либо убедить, что я вообще здесь всегда живу. Меня же сразу раскусят, что я беглый преступник В этом случае мне и поезд не надо останавливать. Он сам остановится и те, кто этому обучен, сразу меня сцапают. А это значит, что при первом намёке на появление поезда мне нужно успеть отбежать за какой-нибудь бархан или зарыться в песок. Но барханы далековато от пути, да и в песок без лопаты быстро не зароешься. Так что меня вполне своевременно заметят.
Вот так я шёл и лихорадочно шевелил мозгами. И почему я своевременно не усвоил мудрые советы умных людей. И книжек-то умных прочитал бессчетно. Тем временем взошло солнце и стало припекать. Я уже выпил полбутылки воды и вынужден был снять китель и фуражку. Взмок уже.



Шевели мозгами

Уже шёл третий час моего марафона, когда я заметил слева на курсовом градусов 60 какой-то движущийся объект, который по прошествии некоторого времени определился как движущиеся в кильватер друг другу два верблюда.  Причём на переднем восседал человек. Встреча неизбежна, резона останавливаться у меня нет, всадник, конечно же, давно уже меня заметил. Так что будь, что будет. У меня мозги и так уже думать устали.
И вот мы встретились и оба остановились. Оба – это я и то ли узбек, то ли туркмен, старый человек, сидящий на переднем верблюде. Поздоровались. Я первым сказал: «Салям алейкум!», а он ответил: «Алейкум салям». И сразу перешёл на чистейший русский язык почти без акцента. Речь его была дружелюбна, но иронична. У нас состоялся следующий разговор: «Куда путь твой, молодой человек?» – спросил он. «В Красноводск, почтенный аксакал» – ответил я. «А откуда твой путь?» – спросил он. «Из Ташкента» – ответил я. «Далёк твой путь», и он покачал головой. «Наверно уже полмесяца идёшь?». «Да нет», – говорю,- всего третьи сутки». «Сначала ехал я на поезде, только надоело, колёса стучат и душно. Вот решил пешком немного пройтись.». Он рассмеялся, потом предложил: «Садись на второго верблюда, я тоже в Красноводск еду».
И так я из моряка-подводника превратился в моряка-кочевника. К сидению на верблюде я не сразу приноровился, на нём качает как на корабле. Видно не даром он зовётся «кораблём пустыни»
Ехали мы до полудня, потом спешились. Установили походную палатку, в тени которой и укрылись. Я же сразу и отключился, будто куда-то провалился. Через два часа старик разбудил меня.
Он уже, оказывается, вскипятил чай и мы сели обедать, то есть пили чай с пресной лепёшкой. Чай был непривычный на вкус, так как был не сладкий, да ещё заправленный бараньим жиром. Но мне понравился. Потом я достал из чемодана оставшиеся две пачки «Беломора», одну отдал старику, и мы закурили. Старик молчал, и я не хотел нарушать молчания. Потом он заговорил «Я сразу понял, парень, неладное с тобой случилось. Морские офицеры не шакалы – в пустыне  не водятся. Скажи мне всю правду».



Не знаю, что такое было в его голосе и в его глазах, которые твёрдо смотрели в мои глаза, и взгляд его доставал до самой моей души. Я почувствовал облегчение, будто проснулся от кошмарного сна и всё без утайки рассказал ему. Мы закурили по второй. Он опять долго молчал и потом заговорил. «Ничего такого, о чём ты говорил и чего испугался, быть не могло. Ты не совершал преступления, я это вижу. Просто шайтан затмил твой разум. Подумай, если бы было так, как тебе подумалось, разве спали бы спокойно твои попутчики, и разве сам ты спал бы? Ведь не бурдюк водки ты выпил. Судя по твоему виду не больше литра. И то, вряд ли. Но науку ты получил хорошую. А теперь пора, садимся на верблюдов. Утром будем в конце пути».
И так случилось. Утром, когда солнце было уже высоко, мы спешились в центре города. Старик обнял меня и похлопал рукой по спине. Он повёл верблюдов вправо, я пошел влево на морской вокзал. Шагая по пыльной улице, я всё думал о старике-туркмене. Какие же драгоценные люди бывают. По дороге, на мой вопрос, откуда он так хорошо знает русский язык, он рассказал мне свою историю.
В 1900 году его семья погибла во время сильного землетрясения. Он остался сиротой и жил у своего дальнего родственника в качестве батрака. В 1905 году приехала археологическая экспедиция, и он нанялся к ним на работы. Целый год проводились раскопки древнего города. Потом экспедиция уехала, и его забрала с собой в Петербург. Там он получил образование и уехал на родину, где работал ветеринаром, а заодно и людей лечил. Потом воевал в гражданскую войну, а в 1941 году добровольцем ушел на фронт и всю войну охранял военный аэродром. В 1945 году демобилизовался и до 1950 года работал директором коневодческой фермы.



Вскоре я пришёл на морвокзал  и нос к носу столкнулся со своими попутчиками, которые сначала остолбенели и смотрели на меня как на приведение, потом бросились обнимать.
Они как раз шли сдавать оставленные мною вещи, а заодно сообщить военному коменданту о моем бесследном исчезновении. Утром, не обнаружив меня, они решили, что я обиделся за что-то на них и ушёл в другой вагон. Среди выходящих из поезда в Красноводске они тоже меня не обнаружили, решили, что просто разошлись со мной в толпе. Все надеялись встретить на морвокзале, и вот, наконец, решили, что я вообще пропал. А тот разговор, что я услышал в вагоне, относился не ко мне. Просто один пассажир опознал разыскиваемого рецидивиста и сообщил об этом начальнику поезда. Так что кто-то из двоих, то ли шайтан, то ли алкоголь, действительно затмил мой разум. А встречу нам организовала сами судьба.
Вчера пароход из Баку в Красноводск не пришёл из-за сильного шторма и сегодня опоздал по какой-то причине. Придёт только вечером.
Поэтому они и задержались до моего прибытия караванным путём. Пассажиров скопилось много, билетов в кассе нет. Но они меня обязались провести с собой, так как прошлой ночью ухитрились угостить военного коменданта и теперь он им друг, товарищ и брат. Посидев немного в тенистом месте, мы допили оставшееся спиртное. Поскольку на этот раз его было немного, я не опасался, что и с парохода мне придется спрыгивать. Правда, мой давешний оппонент опять пытался спровоцировать дискуссию методом задавания провокационных вопросов. Например, он спросил, зачем я в тот раз из купе унёс с собой пустые бутылки. Я ему спокойно объяснил, что решил их сдать по пути в барханах, и инцидент был исчерпан. Вскоре началась посадка на пароход, и все мы разместились в каюте. Ещё немного томительного ожидания и вот корпус парохода вздрогнул, завибрировал, прогудел гудок, зашумела вода за бортом и мы отошли от причала.. Я же погрузился в крепкий сон. Отпуск заканчивался. Впереди служба.

3. Домой – на север.

Прибыв из отпуска, я вместе со всеми полностью погрузился в подготовку корабля к переходу на постоянное место базирования. Все лодки, проходившие в Баку ходовые заводские испытания, предназначались для Северного флота. Их личный состав был оттуда. Хотя здесь юг и тепло, и Баку своей роскошью многократно затмевал и Полярный и Североморск, но все разговоры и офицеров и матросов, за исключением служебных и бытовых, насыщены были исключительно севером. Я ещё не видел севера, но слыша о нём ежедневно, уже полюбил его тоже и мне тоже хотелось, чтобы побыстрее закончились здешние кувыркания и мы отправились бы в наши родные русские края, подальше от звука заунывных восточных мелодий, ишачьих криков и скрипа песка в зубах.
На очередном собрании офицеров командир обрисовал последний этап нашей здешней деятельности включая и кадровой вопрос. Поскольку с прибытием в Полярный сразу начнётся отработка и сдача курсовых задач, чтобы к концу года лодка вошла в боевое ядро флота, максимальное число личного состава должно использовать отпуска за текущий год. Первыми, ещё отсюда, в отпуск должны уйти минёр, доктор и замполит и вернуться к переходу на север. С их прибытием в отпуска должны уйти штурман, старпом и командир моторной группы, которые встретят нас в Полярном. Командир, механик и я в отпуск за этот год пойдут после сдачи всех курсовых задач.



Баку. Дом на набережной. 1958 г.

Продолжение следует.

Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.

Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.



Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru