Я помню вальса звук прелестный
Весенней ночью в поздний час,
Его пел голос неизвестный,
И песня чудная лилась.
Эти широко известные строки предположительно принадлежат Н.Листову, написаны в прошлом веке, где-то в 1914-1916 г.г., и в данном случае служат как бы эпиграфом. Романс исполняется часто, и эти его строки, как реминисценция, во мне всегда вызывают далёкие воспоминания схожестью ситуации. Все отличия, разве что, во времени года и месте действий.
Шёл декабрь 1968 года. Я – молодой командир подводной лодки. Прошёл всего один год со времени моего назначения, но поплавать на ней удалось немного: ходовые испытания после очередного заводского ремонта и переход из Владивостока в
к новому месту дислокации.
По новому месту службы никто о вновь прибывших – а пришло в Совгавань сразу две подводные лодки – должной заботы не проявил. В береговых казармах уплотнили другие экипажи, наших матросов подселили, а вот полтора десятка офицеров оставили на самовыживании, в основном, – по немногочисленным и тесным каютам казарм, потеснив друзей, товарищей, знакомых. Мне с коллегой всё же дали небольшую комнату в крохотной гостинице береговой базы. Свободных квартир же, или хотя бы комнат в коммуналках, для семей не было, всё расселение женатых офицеров предполагалось только в процессе естественного перемещения – переводов по службе, отъезда уволенных в запас, убытие на учёбу.
О жилье холостякам вообще вопрос нигде и никогда не ставился.
Мою подводную лодку поставили в консервацию, экипаж на ¾ сократили. Рубочный и другие входные люки задраили, опутали цепями, навесили амбарные замки, чтобы предотвратить несанкционированное проникновение внутрь лодки нежелательных любознательных элементов. Служба, однако, легче не стала. Бесконечные наряды, вахты, дежурства, боевая учёба, хозяйственные работы, бытовые заботы – этого было в достатке. Но вот приходил свободный вечер, и ты оставался в тоскливом одиночестве. Семья осталась во Владивостоке.
Приближался Новый год. Боевая суета тесно смешалась с традиционной предпраздничной. Дело в том, что основной боевой состав совгаванских подводных лодок ежегодно во второй половине декабря переводили на зимовку в незамерзающий залив Владимира. Представляете, с какими чувствами шло расставание женатиков с семьями?
Я же, «холостяк», сижу как неприкаянный, «безлошадный» в Совгавани, семья далеко во Владивостоке, отпуск уже использован, идти к начальству и униженно клянчить отпустить меня на побывку – это не в моём характере. Да и не ближний свет, не через дорогу перейти. Сообщение ненадёжное – самолётом? – рискованно по погоде, поездом с пересадкой через Хабаровск? – долго и муторно. Тем более, будешь ведь ограничен определёнными сроками…
Ох, тоска несусветная!
25 декабря, лодки уже все ушли, меня вдруг вызывает к себе комбриг.
«К чему бы это?» – сверлит беспокойная мысль. Всякий раз, когда внепланово вызывают к начальству, невольно возникает вопрос: «Зачем? Уж не нагрешил кто из подчинённых?». Никогда же от начальства ничего хорошего не ждёшь. Большей частью к начальству вызывают для «разноса» за какие-либо грехи – если не за твои, так за подчинённых.
Докладываю комбригу о прибытии к нему по приказанию, насторожён.
– Садитесь! – приветливо поздоровавшись, жестом указывает на стул комбриг.
– Я хочу дать Вам ответственное поручение. Завтра отходит из Совгавани во Владивосток спасатель «Вьюга». К нему мы собираемся «пристегнуть» торпедолов до Владимира. Задание ответственное, ледовая обстановка сложная, погодные прогнозы тоже неутешительные.
Глазами комбриг изучающе ощупывает меня, видимо, по моей реакции хочет выявить какие-то сомнения или получить дополнительные подтверждения в правильности своего выбора.
– Здесь, в гавани и на выходе, тяжёлые льды. «Вьюга» накануне поработала на фарватере, но лёд снова быстро смерзается. Перед буксировкой «Вьюга» ещё пройдётся. Надо быть очень осторожными, будете выводить торпедолов на коротком буксире, дальше – на чистой воде – «потравите» буксир и продолжайте буксировку, сколько возможно. Сэкономим и топливо, и моторесурс. Вы старший на буксировке, находиться будете на «Вьюге», связь с торпедоловом на УКВ и прожектором, – инструктировал комбриг.
– И помните главное: на торпедолове – люди. Вы отвечаете за их жизнь!
Не знаю, что считал с моего лица комбриг, но душа моя ликовала. Лучшего подарка себе к Новому году я и предположить не мог.
По плану перехода моя ответственность за буксировку распространялась только на двое суток, до залива Владимира, а дальше, уже в качестве пассажира, я должен был проследовать на «Вьюге» до Владивостока, – прибытие туда планировалось 30 декабря, – и оттуда самолётом возвратиться в Совгавань. Было выписано мне и соответствующее командировочное предписание. Естественно, учитывая моё семейное положение и предстоящие праздники, комбриг разрешил несколько дней задержаться во Владивостоке.
На «Вьюге» меня приняли доброжелательно, состоялось знакомство с капитаном и комсоставом, выделили мне отдельную каюту, кажется, начальника рации, отвели место за столом в кают-компании.
Спасательное судно «Вьюга – мощный дизель-электроход с корпусом ледового класса – входил в состав Управления вспомогательных судов Тихоокеанского флота, приписан к Главной базе, экипаж на нём был укомплектован гражданскими специалистами, семьи которых проживали тоже во Владивостоке. Мой корыстный интерес – попасть к Новому году домой – целиком совпадал с интересами экипажа спасателя. Более того, в интересах экипажа, как позже выяснилось, присутствовал ещё и элемент меркантильности: почти все они везли из Совгавани оказией свежесрубленные, специально отобранные ёлочки. И не только для себя, но и по заказам каких-то начальничков.
Видимо, не забыты были и друзья-товарищи. В результате, таких ёлочек на борту оказалось за две сотни.
Все торопились домой.
Буксировка шла в соответствии с планом: ледовую зону форсировали удачно, на чистой воде потравили буксирный конец, развили оптимальный ход. На вторые сутки перехода погода начала портиться, задул сильный ветер, а на подходе к заливу Владимира на море уже бушевал шторм более 4-х баллов. С ухудшением погоды несколько раз пришлось потравливать буксировочный трос, снижать скорость буксировки.
На траверзе залива Владимира отдали буксир, распрощались с торпедоловом, и он своим ходом ушёл в защищённую от непогоды бухту к месту временного базирования.
«Стряхнув» с себя «груз», капитан спасателя развил максимально высокий ход, чтобы компенсировать потерю времени на буксировке. Шторм нам не был большой помехой.
На третьи сутки перехода, уже на траверзе мыса Поворотный, когда до дома оставалось всего-то миль 60 – рукой подать – стихия бушевала уже в полную силу. Пришлось снова снижать ход, но расчёты штурмана показывали, что если не к утру 30-го, то уж к обеду мы поспеем.
В ночь на 30-е мы уже подходили к острову Аскольд. И вот тут мы получили неожиданную вводную: нам было приказано следовать в залив Стрелок. Там на внутреннем рейде штормовым ветром сорвало с места какую-то баржу с воинским грузом, и вместе с «мёртвым» якорем и швартовой бочкой дрейфовало к прибрежным скалам.
Ночью «Вьюга», в кромешной тьме и при нулевой видимости из-за снежных зарядов, ощупью, при помощи радиолокаторов и наводке береговыми постами, разыскала баржу. С большим трудом завели буксиры, ещё в течение полусуток удерживали её своими машинами от дрейфа, затем удалось отбуксировать в более защищённое место. В радиоэфире стоял «чертополох»: отовсюду шли доклады об аварийной ситуации или отсутствии таковой, со штабов сыпались руководящие указания, приказы, просьбы.
30-е декабря нам «улыбнулось»…
Оставалась надежда на 31-е.
не утихал. Другой работы от нас, к счастью, пока тоже не требовалось.
Экипаж на «Вьюге» изнывал от нетерпения поскорее начать движение к дому. Капитан делал частые запросы руководству с просьбой разрешить переход, и каждый раз получал твёрдое «Нет!». Не только навигаторами, но и большинством членов экипажа велись расчёты времени на переход и сроков вероятного прибытия в родную базу. Был рассчитан, наконец, критический момент начала движения, когда мы ещё смогли бы успеть к полуночи за домашний стол; затем, хотя бы 31-го дойти до Владивостока…
Руководство было неумолимо! Нам категорически было приказано оставаться в заливе Стрелок, быть готовыми к оказанию в любой момент необходимой помощи терпящим бедствие кораблям и плавсредствам.
С каждой минутой надежд на встречу Нового года в семейном кругу оставалось всё меньше и меньше. К 21.00 31-го декабря с надеждами пришлось расстаться…
На душе было черно, «скребли кошки», довлело чувство безысходности, общее состояние было сродни «выжатому лимону». Вот оно, счастье, было на удалении вытянутой руки, всего в каких-то 25 милях, т.е., грубо говоря, 50 км, в 2-х часах среднего хода для спасателя и всё вдруг лопнуло, как мыльный пузырь.
Оставалось смирить свои страдания, отдаться во власть ситуации. Я решил, что лучшим средством успокоения станет сон. Выключил освещение каюты и полураздетым (не хватило сил) рухнул в постель. Сон не заставил себя ждать…
В какой-то момент в осознание стали вникать внешние раздражители – непонятные голоса людей, мелодии.
Ночь светла, над рекой тихо светит луна,
И блестит серебром голубая волна.
Темный лес... Там в тиши изумрудных ветвей
Звонких песен своих не поет соловей.
– вещал приятный женский голос под минорно-лирический аккомпанемент.
«Наверное, радисты включили на судовую трансляцию какой-то предновогодний концерт. А может, нашли запись в своей фонотеке и прокрутили по подобающему случаю?..», – начало медленно доходить до меня.
Затем, мелодия обрела стройность, стало приходить осмысление строк песни, исполняемой приятным меццо-сопрано:
Под луной расцвели голубые цветы,
Этот цвет голубой - это в сердце мечты.
«Какая луна? Голубые цветы? Чушь какая-то! Вон как завывает ураганище! Всё свистит, качает, скрипит…», – невольно протестует сознание.
Но приятное меццо-сопрано настаивает:
К тебе грезой лечу, твое имя твержу,
При луне, в тишине, я с цветами грущу.
«Да, это, – приходится сознаться, – созвучно, это понятно…
Да так и есть!». И далее, с каждой строкой романса на душе становится теплее. Приходит понимание, что ты не один на свете страдалец, что и другие тоже страдают, возникает чувство сострадания, твоё личное расплывается вширь: нас много, вместе нам легче…
Наконец, прозвучал последний куплет:
В эту ночь при луне, на чужой стороне,
Милый друг, нежный друг, помни ты обо мне.
«Да, здесь всё в строку! Как мне это близко, – думалось мне. – Луна… Там же, наверху, вон как воет! Небось, в снежной пелене сплошная темень… Нет, пусть будет «ЛУНА!».
Я ещё находился в лирическом расслаблении, как в дверь каюты постучали. Разрешил войти, включил освещение каюты. На пороге стоял помощник капитана. Извинившись за позднее вторжение, он передал приглашение капитана «Вьюги» посетить его в своей каюте к 00.00 часам.
– Форма одежды, – лукаво улыбаясь, добавил помощник, – как можно параднее. Будут дамы…
Часы показывали 23 часа 40 минут. До Нового года оставалось 20 минут.
В тесном кругу комсостава спасательного судна «Вьюга», на рейде залива Стрелок, мы встретили 1969 год. Единственная «дама» – буфетчица, накрыв стол, удалилась.
К рассвету 1-го января циклон уже миновал нас, погода начала заметно улучшаться, к 10 часам мы получили «добро» следовать во Владивосток.
К 15 часам я уже был нежданным, но желанным гостем в своей семье.
И что касается этого «романса в ночи». Мне он нравился всегда, тем более, в хорошем исполнении, но с той новогодней ночи он стал и как бы родным. Со временем удалось узнать, что автором его является некто «Л.Г.», публикуется в редакции М.Д Языкова с 1885 г., называется «Ночь светла». Единственное, что мне не удалось – установить исполнительницу. Мне думается, это была или Максакова Мария Петровна, или Обухова Надежда Андреевна. Обе они меццо-сопрано, обе прекрасные исполнительницы, но Надежды Андреевны к описываемому времени не было в живых уже более 8 лет, зато, я знаю достоверно, в её репертуаре было много русских народных песен и романсов.
Мария Петровна тогда была ещё жива, но могла ли она быть исполнительницей – я не знаю, она мне представляется больше приверженной классическому оперному жанру.
Ну, а ёлки? Они, к сожалению (более 200 штук!), оказались невостребованными. Как говорится, «дорога ложка к обеду».
