Составители западных конспектов мирового развития торжественно заявили о том, что эпоха факта закончилась и наступила эпоха договора. Это когда ты просыпаешься, но тебе говорят, что ты ещё спишь, потому что мы так договорились. Вот 8 сентября в Москве народ, не просыпаясь, пойдет исполнять свой демократический долг. Он будет отдавать голос. Народ не знает самого главного: он отдает свой голос ежедневно, по нескольку раз на день, голосуя рублем. И это самый демократический способ выражения своего мнения, отношения к действительности, это ответ на многие вопросы, которые ежедневно задает жизнь. Но почему-то авторы политических конспектов ни разу за всё то время, когда политический продукт под брендом «демократия» стал интенсивно продаваться, не упомянули о самом демократическом, а главное, постоянном волеизъявлении большинства населения. Вместо этого предлагается некая демократическая процедура, которая происходит один раз в несколько лет только для того, чтобы в итоге избиратель мог обзавестись временным лидером, который, если быть честным, заранее даже понятия не имеет, куда вести свою паству.
Самое печальное для нас с вами заключается в том, что мы живем в совершенно искусственном мире, в котором абсолютно безграмотные люди могут с помощью соцсетей пафосно влиять на сознание своей случайной аудитории, умея только ёрничать, высмеивать всё вокруг себя, отвергая самые основные принципы демократии, которая, хотя интуитивно понятна, но никогда не скажет, как относиться к мнению другого человека, если оно не совпадает с твоим собственным. В демократии на невероятную высоту поднят голос – человек отдал свой голос и… Но за этим «и….» ничего не следует. Например, египтяне отдали свои голоса за Братьев-мусульман, у которых политическая практика в европейском понимании этого слова почти никакая, а хозяйственной практики управления страной вообще нет. В итоге, за всё приходится платить, а цена у демократии всегда одна и та же – человеческие жизни.
Удручает однообразие рецептов. «Оранжевые прописи» не удались в Турции. Не успела утихнуть Турция, заголосила про «оранжевое солнце демократии» Бразилия. К счастью, и в той и в другой стране людям хватило здравого смысла продолжить жизнь как ни в чем не бывало, счастливо запутавшись в своих представлениях о том, чего же они больше всего хотят. В Бразилии массовые протесты плавно перетекли в пикеты в защиту ЛГБТ-сообщества. А в Турции позавчера народный гнев обратился против врагов… Сирии.
Печалит еще и то, что демократический продукт продается не совсем добровольно. На всякий случай, его могут сопровождать пара сотен самолетов и в два раза больше крылатых ракет. Это тоже голосование, и те, кто переживет волеизъявление такого рода, сразу заживет в демократическом раю. Во главе рая окажется ставленник, случайно сделавший карьеру в США. Первое, что он сделает, – подпишет счета, с одной стороны, увеличивающие долг его страны, а, с другой, позволяющие списать определенные суммы, значившиеся за спонсорами новоиспеченной демократии.
Квартальный месяц приближается, и пора писать отчеты, обоснования, массовые списания. Бомбардировки и ракетные удары существенно упрощают эту бухгалтерскую процедуру, поэтому демократическое волеизъявление западной коалиции вполне может использовать не бюллетени, а высокоточное оружие. В чем же сегодня провинился режим Асада в глазах демократической общественности? Последняя версия, изложенная британским премьером в парламенте страны, звучит так: неважно, какая из сторон в Сирии использовала химическое оружие, ответственность за это всё равно должно нести правительство страны. Мера этой ответственности будет определяться интенсивностью превентивной бомбежки. Вчера в программе CNN, в которой была сделана попытка устроить международную дискуссию по поводу того, что делать с провинившейся Сирией, какой-то представитель министерства обороны США хвастался креативностью своего ведомства, которое так компактно спланировало зоны боевых действий в Сирии, что любой самолет может отбомбиться, слетать заправиться и вновь выполнить свою задачу в зоне боев. Первая реакция здорового, нерасщепленного человеческого сознания заканчивается вопросом: а нормальные ли люди участвуют в телевизионной программе одной из крупнейших американских медийных компаний?
Теперь можно перейти к центральной теме моих заметок и попытаться ответить на вопрос, что такое демократия в современном понимании. Получается так, что одна развращенная своим богатством и долгами нация, на которую с неба падает почти 10 триллионов долларов ежегодно, имеет какие-то свои представления о демократическом устройстве мира. Оказывается, что у приличной страны демократий должно быть, как платьев в гардеробе у девицы на выданье: на каждый случай. Вот, например, появились общественные организации, критикующие действия президента, и к ним тут же пришли налоговые органы и сказали: или вы прекращаете наезды на президента, или у вас появятся налоговые проблемы. Наезды прекратились. Для американского президента — это вполне демократическая процедура.
Есть «мозговые тресты», «кризисные центры», основная задача которых сводится к тому, чтобы из различных маргиналов воспитать внешне добропорядочные партии, чтобы через них «втюхивать» якобы демократию, а на самом деле всеми силами отстаивать «интересы Запада», под которыми каждый понимает что-то своё, бесконечно близкое, как пейзаж за окном. Помимо «партийного воспитания» таких движений, как Братья-мусульмане, в ход идут и более изощренные средства. Кто сейчас помнит «Тонкинскую резолюцию» 1964 г., с которой началось прямое военное вмешательство США во вьетнамские события? Недавно прошло сообщение, что какие-то наши ветераны встречались с американскими ветеранами в американском музее вьетнамской войны. Вообще-то не я судья людям в ветеранском возрасте, но думать-то надо, где встречаться. Если уж так хочется встречаться, то кто мешал встретиться в музее той войны в Ханое? Тогда президент Джонсон тоже говорил об интересах Америки, о том, что Вьетнам нужно наказать, и если из тех речей убрать приметы тогдашнего времени, то ни один человек не отличит заявления того американского президента от нынешнего.
Кто воспитал и вывел в свет талибов и кто с ними сегодня борется? Кто породил «Алькаеду» и кто на борьбу с ней сегодня списывает огромные деньги? Кто творил демократов из Братьев-мусульман и кто уже вчера засадил их в тюрьму «Тора»?
А кто сегодня не знает великих слов «свобода, равенство, братство», которые, если следовать современной мифологии, породила Великая французская революция? Это та, в которой Марианна в предвосхищении современной моды «топлесс», зовет французов на баррикады. Другими словами, «Фемен» и «белая ленточка» в одном флаконе. Но, честно, скажите, многие ли знают, что такое «марсельские браки», которые тоже являются порождением всё той же революции и той же демократии. А «марсельские браки» — это когда мужчину привязывали к женщине и топили в море. Излишне говорить, что и мужчины, и женщины, которых попарно топили в море, считались врагами и свободы,и равенства, и братства. Об этом французы не любят вспоминать. Зато сегодня хорошо известен «марсельский поцелуй», когда в январе этого года два депутата-социалиста, обвязавшись национальным флагом, поцеловали друг друга в губы в знак солидарности с геями всей Франции. История сделала маленький кружок и, поиздевавшись, вернулась на место.
Но вернемся к делам нашим в Москве. Теперь уже через неделю москвичи понесут свои голоса «за Собянина», «за Навального», «за….. (сами поставьте фамилию)». У меня вопрос: неужели вы, несущие свои голоса, действительно думаете, что такая процедура является истинным решением московских проблем? Неужели вы думаете, что демократия — это когда вы заранее знаете, что ваш голос уже украден и хотите в хорошей компании совершить прогулку по московским улицам, соревнуясь друг с другом в остроумии? Неужели почти 15 миллионов москвичей отдадут себя в руки не профессионала, а человека, который кое-как пытается проявить себя на политическом поприще? Я не имею в виду конкретного кандидата. Я имею в виду ситуацию, когда избирателя пытаются лишить здравого смысла. Посмотрите на Египет. Там протестное голосование привело к появлению президента из Братьев-мусульман. Процедура была наидемократичнейшая, консультантов со всего света у Братьев-мусульман было столько, что десяти Навальным столько не снилось. А в результате почти мгновенное увядание экономики, обилие политических и финансовых ошибок, попытка прибрать к своим рукам побольше власти. Ну, хорошо в Египте самые богатые — военные, и им не все равно, сколько они будут зарабатывать в свободное от службы время. В итоге неудачник-президент сидит в тюрьме, а народ расплачивается за свою любовь к демократии всё новыми и новыми жертвами. А всё потому, что поверил, будто демократия — это всё, а профессионализм ничто.
Я понимаю, что реклама орет «Возьми от жизни всё!», бывшие политики женского пола хвастаются обилием мужчин в их жизни, национальные телеканалы с утра до ночи утверждают, что смерть человека — это решение всех проблем, и выбрасывают на аудиторию за год более двух миллионов убийств крупным планом. Я понимаю, что ребенок с двухлетнего возраста смотрит переводные мультики, где нет ничего русского, а для детишек постарше предлагают посмотреть фильм «Могила светлячков». Но поймите и меня: демократия — это пустой звук, и она хороша там, где всё уже есть и только её не хватает. Не верьте, что вы еще спите. Вы уже давно проснулись, только они ещё этого не успели понять.
Слава России!
Иван Жаров
30 августа 2013 г.
Монолог дождя. К.Лукьяненко.
Дождь. Как возвращение. Домой. Шероховатость крыши, напоенная шорохом капель. Дождь – удивительно мой, Он – как создатель Музыки, настроения, блеска уснувших листьев, Он не хочет быть ни умнее себя, ни речистей. Он – дождь,
Он пройдет, и солнце поселится В капле-дождинке, оставит частицу себя, И будет — недолго — биться, как сердце, Каждого из нас неизменно любя.
И я не вижу никакой грани Между мной и дождем, Прошедшим, рассыпанным на мириады мгновений, В каждом из которых – сбывшееся старание И отголоски завтрашних песнопений.
Я играю дождь, как короля Лира – Я всё отдал и выпал водой, Они стоят у самых врат мира, Но пришли пока ещё не за мной.
Третий раз за всю историю освоения Северного пути им прошел в 1932 году с Запада на Восток и, при этом, за одну навигацию, без зимовки, советский ледокольный транспорт «». В 1933 году была предпринята попытка провести Северным морским путем, тоже с Запада на Восток неледокольный пароход «Челюскин» водоизмещением 7500 тонн. Экспедицию возглавлял Отто Юльевич Шмидт. Капитаном «Челюскина» шел опытнейший полярный мореплаватель Владимир Иванович Воронин, тот самый, который в 1932 году провел этим путем «Сибирякова». В августе 1933 года «Челюскин» вышел из Мурманска, имея задачу дойти до Владивостока. Расстояние между двумя этими пунктами: Северным морским путем почти одиннадцать тысяч километров, что на тринадцать тысяч километров короче южного морского пути (через Суэцкий канал). При благоприятных погодных условиях Северный путь преодолевается за 20-25 суток. В октябре месяце «Челюскин» вошел в Берингов пролив. Через ледовое пространство в каких-нибудь 30 километрах уже просматривалась чистая вода. Но тут-то и наступило начало трагедии, закончившейся катастрофой. Пароход был затерт мощным дрейфующим льдом и вынесен им обратно, в Чукотское море, на полторы сотни километром. Попытки выбраться из ледового плена успеха не имели. «Челюскин» дрейфовал, будучи скованным мощным людом. В Арктике имеют место такие явления, как сжатие льдов и подвижка льдов, происходящие под влиянием течений и ветров (Сейчас уже доказано, что подвижки льда связаны с изменением геометрии , «дыхании» Земли под влиянием ее взаимодействия с Космосом, а также с внутренними изменениями по ходу вращения). Они создают, в частности, торосы – беспорядочные нагромождения колотого льда, образующие на большом пространстве относительно высокие и трудно проходимые ледяные валы. Для судов, тем более не ледокольных, сжатия и подвижки льдов очень опасны. Ледоколы конструируются с учетом таких явлений. Их подводная часть имеет овальную, яйцеобразную форму. Если ледокол подвергается сжатию льдов, он будет вытеснен льдами на поверхность, но не раздавлен. А силу сжатия нетрудно, видимо, представить, когда, скажем, ветер гонит к берегу мощный, толщиною в несколько метров, лед, которым заполнено необозримое пространство. И ветер гонит такой лед, несмотря на то, что лед прибрежной части твердо уперся в берег. Происходит сжатие льда неимоверной силы, с шумом, можно сказать, с грохотом. В такой именно ситуации и оказался «Челюскин» после почти четырехмесячного дрейфа с момента выноса его льдами из Берингова пролива. 13 февраля 1934 года он был раздавлен льдами и погрузился на дно Чукотского моря в 155 милях (Морская миля – 1854 метра или длина дуги одной минуты меридиана) от мыса Северный на Чукотском полуострове.
Экипаж и пассажиры сумели сойти с корабля на лед, 104 человека. Успели вынести спальные мешки, палатки, аварийный запас продуктов, радиостанцию. Возник, как назвали, лагерь Шмидта в Арктике, о судьбе которого беспокоилась, волновалась вся страна. И все же без жертв не обошлось. Погиб заведующий хозяйством экспедиции комсомолец . Он был сбит с ног и увлечен в воду бочкой, катившейся по наклонной палубе погружавшегося в морскую пучину корабля. И так, попытка пройти за одну навигацию Северным морским путем из Атлантического океана в Тихий океан, на этот раз, к сожалению, не удалась. А ледокольный пароход «Литке» в том же 1934 году с Востока на Запад прошел за одну навигацию. В последующие годы освоение Северного морского пути и вообще Арктики приобретало больший размах, обеспечивалось новыми, более эффективными техническими средствами, что, в итоге, привело, практически к обыденной, ежегодной эксплуатации данной морской коммуникации.
Глава XVI. В моря и океаны.
1 марта 1934 года ледокол «Красин» вышел с Кронштадтского рейда по назначению.
Капитаном корабля шел – опытный полярный капитан. Кстати, позже он стал первым капитаном первого атомного ледокола «Ленин». Главным штурманом был приглашен Николай Александрович Сакеллари – профессор Военно-морской академии. Можно сказать – опытнейший штурман страны, совершивший многие десятки дальних плаваний на кораблях, бывший офицер старого флота, участник перехода русской эскадры из Кронштадта на Дальний Восток в 1905 году в должности штурмана броненосца «Орел», участник Цусимского сражения с японской эскадрой в том же году. В послевоенное время переводил корабль погранохраны «Воровский» из Архангельска во Владивосток южным путем (вокруг Африки). Это было в 1924 году. В 1929 году Сакеллари был флагманским штурманом по переводу из Кронштадта в Севастополь (вокруг Европы) линейного корабля «Парижская коммуна» и крейсера «Профинтерн». В 1939 году ему же было поручено провести ледокол «Красин» из Балтики к северо-восточным берегам Гренландии, к которым выносило от Северного полюса льдину с научно-исследовательской группой, возглавляемой Иваном Дмитриевичем Папаниным, дрейфовавшим в течении 9-ти месяцев. Помощником Сакеллари был хорошо знакомый мне по училищу и по плаванию на крейсере «Аврора» летом 1925 года Куськов. Он также, как и несколько краснофлотцев-кочегаров, был взят на «Красин» с кораблей Балтийского флота. Поскольку нам предстояло исследовать гидрологические и другие условия Чукотского моря, на борту ледокола были представители науки. Помимо упомянутого выше Евгения Ивановича были – океанолог, метеоролог, климатолог и гидрохимик, фамилию которого забыл. С ним, кстати, произошел казус. При пересечении Атлантики, которая встретила и сопровождала нас 16 суток мощным штормом, в морозильном ящике под палубой в кают-компании, разбилась его пятилитровка – бутыль с формалином, острый запах которого, охватил кают-компанию и каюты командного состава. В кают-компанию нельзя было войти: дыхание невозможно, глаза нельзя открыть, во рту, в носу возникало раздражение слизистой. И вот, войдя с мостика в кают-компанию, я увидел ученого в противогазе, стоящего в морозильном ящике с тряпкой в руке и с ведром у ног. Он смачивал тряпку с формалином и выжимал ее в ведро. Я представлял как тяжко ему… Предлагал свою помощь, но он категорически отказался. «Нет худа без добра, - сказал он, закончив начатую им уборку, - теперь и атмосфера будет чище и житья не будет в помещениях всяким насекомым и иным тварям».
- судовой врач Советского торгового флота, ходил в плавания на ледоколах «Красин», «Малыгин», «Ленин». Во время похода на ледоколе «Красин» Александр Сергеевич, уже опытный полярный врач, принимал участие в операции по спасанию челюскинцев, а в 1938 г. — участник экспедиции на ледоколе «Ермак» по спасанию папанинцев.
Время стерло в памяти имена и фамилии участников экспедиции, а их лица, участие в общественных делах, в командном коллективе видятся и сейчас: главный механик и его помощники, одним из которых был эстонец, всегда занятый тем или иным делом; корабельный врач Александр Сергеевич Чичулин – общительный, деловой, энергичный, приятный собеседник; Иван Васильевич (фамилию забыл, как будто бы Кузнецов) – начальник радиосвязи с большим морским стажем, участник ряда североморских экспедиций. Его два помощника – радиста, один – Саша Войткевич, другой – краснофлотец (с украинской короткой фамилией, забыл); заведующий экспедиционным хозяйством – небольшого роста, но «динамичный», всюду успевающий, насколько помнится, его фамилия начиналась на «Л», а кончалась на «ский», владел тремя или четырьмя иностранными языками, что позволяло ему в порту любой страны, куда мы заходили, свободно вести переговоры с шипшандерами – представителями торговых фирм, у которых мы покупали необходимое продовольствие, топливо, снаряжение. Помню и буфетчиц – одна Клава, другая Мария, которые заботливо ухаживали за нами в часы трапезы. Степенными и общительными были корреспонденты: Изаков Борис Романович – политический обозреватель газеты «Правда», опытнейший и умный работник с большим зарубежным стажем. Кстати, Гитлер изгнал его в 1932 году или в 1933 пожизненно из Германии; Миша Розенфельд – молодой, умный корреспондент газеты «Комсомольская правда». Здесь же, видимо, можно сказать и о том, что редакция газеты «Красная звезда» меня уговорила быть на период «челюскинской эпопеи» ее корреспондентом. Мои «посылки» печатались под псевдонимом «Лилин».
Постепенно, как это случается в длительном пути, все мы привыкли друг к другу, взаимоотношения становились проще, спадала первоначальная скованность, формировались товарищество и взаимосодействие. В кают-компании по вечерам начинала звучать гитара, пианино, особенно в исполнении Симы – Серафима Масленникова – молодого, веселого паренька блондина, помощника кинооператора Павла Паллея. Он же, Симочка, написал под свой аккомпанемент романсы, песни. А затем включались в пение песен другие «певуны». Стал чаще слышаться смех, включались любители анекдотов, юмористических рассказов. Правда, такой настрой стал формироваться позднее, только на втором этапе пути, после выхода в Тихий океан. На первом этапе, при пересечении Атлантики, веселых голосов не слышалось. Как говорится, всю дорогу после выхода в Атлантический океан нас трепал сильнейший шторм, в 8-9 баллов. Нашим пассажирам было не до песен и не до музыки. Выше уже упоминалось, что в силу своей конструкции, ледокол валкий. При штормовой, морской, океанской волне его крен достигает порой до 40 и более градусов. Кроме того, его носовая часть ниже форштевня (подводная часть) лишена большой емкости, срезана, лишена, следовательно, плавучести. Делается это для облегчения ледоколу вхождения на льдину многометровой толщины. Он весом своим давит на такой лед. Тот ломается на мелкие льдины. А для плавания по чистой воде отсутствие в носовой части плавучести, чего не допускается у обычных морских судов, приводит к тому, что при сильном шторме, когда высота волны в океане достигает 7-8 и более метров, ледокол не всплывает на волну, не поднимается, а зарывается в волну носом, вроде утюга, и принимает на палубу большую массу морской воды, которая ударами большой силы, ломала, гнула палубные надстройки. Восемнадцать суток пересекали мы Атлантический океан, шестнадцать из них при сильном шторме. Из Балтийского в Северное море мы проходили не через Датские проливы, , более коротким путем.
Канал проложен через перешеек Ютландского полуострова, на котором находится Дания, граничащая с северным берегом западной Германии. Для меня это был второй переход Кильским каналом. Первый был в 1930 году на гражданском теплоходе «Ян Рудзутак», когда он шел с грузами в английские порты Гулль и Лондон. Нас, группу курсантов, направили для повышения практики в кораблевождении. На этот раз обстановка на канале заметно изменилась. С приходом в Хольстенау – в восточный пункт входа в канал, находившейся в Кильской бухте (Киль – немецкий город), «Красин» сразу же был взят под усиленное и недружелюбное наблюдение «молодчиков» с фашистской свастикой на рукаве. В 1930-м году такого еще не наблюдалось. На западе канал выводит суда к устью реки Эльба, в пункт, называемый Брюнс-бюттельког. Здесь Эльба впадает в Северное море. В Брюнс-бюттелькоге мы также были удостоены обширного внимания гитлеровских «молодчиков». На обеих конечностях канала сооружены шлюзы, защищающие каналы от воздействия на него Балтийского и Северного морей. Канал построен Германией в конце прошлого века с первостепенной целью быстрого и скрытого перевода военных кораблей из Северного в Балтийское море и обратно. Длина канала около ста километров, а ширина на поверхности около ста метров, в некоторых местах сто и чуть более метров. Это выемки в берегах для расхождения судов. Проход судов по каналу – только с лоцманом. Через канал проложено высоко несколько красивых железнодорожных и автодорожных мостов, связующих Германию с Данией. На берегах канала, особенно в летнее время, весьма красивая местность, зеленая, в цветах. Вблизи канала не было никаких построек.
В Роттердаме
Выйдя из Эльбы, мы направились в Роттердам – крупнейший в те годы голландский порт, расположенный в северном рукаве дельты реки Рейн. Зашли, чтобы пополнить запасы топлива (угля) и некоторых свежих продуктов. Надлежало проверить, осмотреть состояние машин и подготовиться по всем службам к пересечению Атлантического океана.
огромен, один из крупнейших портов мира, длина его причальных линий более 15 км. Принимал суда любого водоизмещения. Заход в порт с моря осуществлялся по искусственному каналу длиною 30 км. Стояли менее трех суток. И все же выбрали несколько часов, чтобы малыми группами съездить на городском транспорте в центр города. Красивый город! На 20-ти километровом пути наше внимание привлекли многочисленные заводы, фабрики, склады. Мы узнали, что Роттердам – крупный промышленный центр с предприятиями пищевой, металлургической и машиностроительной индустрией. Население города на то время составляло 500-600 тысяч человек. Жизнь на улицах города была спокойной, движение автобусов, трамваев, автомашин. Улицы узкие. Архитектура домов, церквей – готического стиля. Многоэтажных домов не встречали. Много магазинов, лавок, кафе, закусочных, а на площадях – даже торговцев с лотка. Город чистый, приятный, сказал бы, уютный. На площадях и скверах уже были цветы.
Продолжают приходить письма — они адресованы командиру соединения. Николай Павлович пересылает их на квартиру. Ему — бывшему своему командиру — пишут: «Здравствуйте, дорогой товарищ капитан первого ранга! Пишет вам письмо бывший моряк вверенного вам соединения старшина второй статьи Николай Дмитриевич Линник. Простите, что отнимаю драгоценное время. Служил я минёром, сначала третьего класса, потом — второго. На флоте я вступил в комсомол, получил большие знания и отличные навыки. Много хорошего получил я на флоте, исключительно вырос во всех отраслях знаний. Вот уже два года я демобилизован, а все тянет обратно на флот. Дорогой товарищ капитан первого ранга, под вашим руководством я вырос, стал настоящим матросом; прошу вас, как моряк — моряка: верните меня на флот...»
«...Уважаемый товарищ капитан первого ранга. Благодарит вас мать за воспитание сына. Приезжал он в отпуск неузнаваемым, сердце радуется...» «...Дорогой товарищ капитан первого ранга. Я сейчас служу в китобойной флотилии и с честью несу звание матроса корабля, на котором служил в вверенном вам соединении. Флот меня воспитал, служба на корабле сделала меня хорошим моряком, а потому служу хорошо и в далеких морях считаюсь отличником китобойного флота...» «...Дорогой товарищ капитан первого ранга. Вы помните, я служил старшиной на корабле «303» и, выполняя службу, окончил с золотой медалью вечернюю школу. В прошлом году демобилизованный, я теперь учусь в Бауманском высшем училище, учусь успешно... Я очень интересуюсь, как живут и служат мои товарищи...» Под Новый год приезжает Ростислав. Задавать ему вопрос, почему он не поехал отдыхать, скажем, на юг, в дом отдыха, где веселее, — бесполезно. Крамской хорошо знает сына. И Ростислав вносит в жизнь то оживление молодости, которого не хватало отцу. То он возится с Буяном, с которым сразу же подружился, то рассказывает о своем крейсере и товарищах, то приводит своих старых друзей по училищу — Живцова и Рындина, и они спорят в столовой — звонко и весело — о романтике службы. О, им есть чем перед Ростиславом похвастать! Их корабли решают задачи одну за другой: несут дозоры, ищут подводные лодки. Больше нет слабых духом. Случай, какой произошел как-то у Фрола, больше не повторится. Теперь комендоры заряжают орудия в темноте, без единого огонька. Минеры в полной темноте ставят трал, даже в качку, в мороз, в дождь и ветер. И не ошибаются, представляешь? — Чей же корабль — передовой? — спрашивает Ростислав. — Оба! — смеются Живцов и Рындин. — Обгоняем друг друга, хотя еще ни один не отличный. Друзья восторженно отзываются о своих командирах — Коркине, Бочкареве.
Перемигнувшись, они вызывают на рассказы Крамского: ведь для них гражданская война — седая история, а он в ней участвовал; и Крамскому кажется, что он ходил на Юденича, дрался с махновцами и служил в трибунале, каравшем врагов революции, — только вчера. И молодежь затихает, слушая о суровых и романтических временах, когда Ленин был жив, и вместе со всеми сидел на голодном пайке, и ходил в стареньком пиджаке и со старомодным широким галстуком, и призывал молодежь учиться, обогащать свою память знаниями всех богатств человечества. О тех временах, когда матросы дрались на сухопутных фронтах и любили девушек в кожаных куртках. Крамской вспоминает о своей мечте стать полярным исследователем, о попытке своей делать жизнь с Ленина, говорит, что всегда вспоминал о ленинской скромности, о его простоте и большой человечности — чего многим, к сожалению, в наши дни не хватает. Молодой человек не сразу становится опытным моряком. Крамской вспоминает те дни, когда ему страстно хотелось попасть на флот. Мечта, наконец, исполнилась: комсомол дал путевку в море. Но молодого моряка ждали и огорчения и неудачи. Не рассчитав своих сил, он решился держать экзамен в высшее военно-морское училище. На экзамене он провалился. Не хватило образования, знаний. Еще бы! Ведь даже средней школы он не окончил. Велико было горе, но он ни за что бы не отказался от мысли стать командиром. Старые моряки-коммунисты поддержали его, оставили в Ленинграде и дали возможность подготовиться к новым экзаменам. Пришлось приложить все усилия, чтобы закончить среднюю школу. Любовь к морю была так велика и серьезна, что он преодолел все препятствия. И вот он — в училище, в классах, на практике, плавает... Когда моряк любит море и флот — он достигнет всего в жизни возможного.
Учебный корабль «Комсомолец». - Там за Невой моря и океаны: История Высшего военно-морского училища им.Фрунзе /Г.М. Гельфонд, А.Ф. Жаров, А.Б. Стрелов, В.А. Хренов. - М. 1976.
...Шаг за шагом, упорно трудясь, пополняя знания, расширяя свой кругозор, поднимается он со ступеньки на ступеньку военно-морской службы. Академия, Великая Отечественная война. ...В дни прорыва ленинградской блокады перед моряками соединения Крамского была поставлена задача — перебросить из Ленинграда к месту прорыва части ударной армии. В непосредственной близости от противника, занимавшего южный берег залива, корабли перевозили войска, технику, танки и самолеты; высадили десант, невзирая на сильное противодействие береговой артиллерии и авиации противника, точно в указанном пункте. Операция была проведена почти без потерь. За эту операцию Крамского наградили орденом Нахимова... Тралили минные поля противника, расчищали фарватеры для наших боевых кораблей. При поддержке торпедных катеров корабли в полной тайне переставили вешки противника, обозначавшие границы минных полей, и три вражеских миноносца подорвались на своих же собственных минах. Новый орден... Потопили фашистскую подводную лодку, взяли в плен ее командира, штурмана и матросов. Командир этой лодки, подводный ас, пустил ко дну немало транспортов у берегов Англии и Америки. В наших водах карьера аса закончилась на втором выходе... Еще один орден... Водолазы и спасательно-аварийный отряд подняли потопленную лодку с грунта, чтобы отвести в базу. Предполагая, что противник будет подстерегать и попытается атаковать конвой на стыке фарватеров, Крамской повел конвой напрямую, по минным полям. Подводная лодка благополучно была доставлена в док... ...После войны надо было открыть морские пути и для торгового флота. И тральщики не отстаивались у стенки. Они все время были в море...
Молодежь с увлечением слушает. Они все такие славные, юные, флотская смена — и этот рыжий курчавый Живцов, и Никита Рындин, и мой Ростислав! И Крамской им внушает: будьте готовы к войне. На нас могут напасть. Без предупреждения. В любой час. В любую минуту. И не думайте, что война — это только подвиги, почести... Нет! Нет ничего более грозного, беспощадного и жестокого, чем война. Тяжелым трудом и ценой многих жизней мы получили победу. Много было на пути и страданий, и горечи поражений, и неудач... Мы хотим мира. Но если на нас нападут — мы пойдем к победе; тяжелым, смертным путем, но пойдем! Советский человек терпелив. Но слишком много в мире угроз и попыток шантажа!
Сейчас Ростислав и его товарищи притащили елку и украшают ее, вспоминая елки в нахимовском, и балы, и девочек, с которыми танцевали. Эти девочки выросли, и одна из них стала боевой подругой Никиты. Фрол помалкивает, но, кажется, и его сердце занято кем-то. Буян прыгает и старается сорвать с елки конфету. И Крамской забывает о том, что, выходя на улицу, ему приходится брать с собой палку и надевать темные очки, что бывают дни, когда он по памяти ходит из комнаты в комнату и ощупью достает из буфета посуду и даже уронил и разбил как-то сахарницу и сахар рассыпался по полу и хрустел под ногами, пока не подоспел Буян и не сожрал его.
Однажды Живцов и Рындин приходят взволнованные и возбужденные. Их только что приняли в партию, и Фрол Живцов говорит: — Сижу бывало и перебираю в памяти всю свою жизнь, день за днем, вспоминаю все свои промахи и ошибки, все необдуманные поступки, все, за что приходилось краснеть, в чем раскаиваться. И спрашиваю себя: «Научился ли ты воспитывать людей? Научился ли ты быть строгим и непримиримым к нарушителям службы и дисциплины и в то же время чутким и внимательным к человеку? Нашел ли ты золотую середину? По-партийному ли ты поступаешь?» — Вот и мы о том же задумываемся, — подтверждают Никита и Ростислав. — И не скажет ли мне партия: вам много дано, товарищ Живцов, а вы от совершенства — ух, еще как далеки!
Да, это был большой день в их жизни, и они его заслужили. Матросы их полюбили. Матросы им доверяют. И они оба — он знает — весной, а самое позднее — осенью станут командовать кораблями. Они взяли верный курс. И Крамской рассказывает, как его принимали в партию в маленькой деревушке, засыпанной снегом, в закопченной хате, где седой дед дремал на лежанке и с печи свесились русые головенки ребят, а утром была схватка с махновцами; и его биография тогда была до обидного коротка: рассказал он ее в полминуты. Он обещал жить по Ленину, любить людей, ненавидеть врагов, любить правду и презирать ложь; потом пели «Интернационал»; а ночью налетели махновцы, и тогда его в первый раз ранили, прорубив плечо шашкой. Для сына и его друзей все, что он рассказывал, было историей, а для него все это было словно вчера, и он ясно видел перед собой лицо старого большевика — председателя трибунала, с седыми усами и морщинками вокруг губ и глаз. И бесшабашный комендант трибунала Вася Царапкин принес откуда-то сахарного самогону и заставил его «причаститься», и он с отвращением проглотил вонючую жижу, чтобы не обидеть Царапкина.
Сразу после Нового года Ростислав уехал на свой корабль, и Крамской остался с Буяном и старой Гердой; он вспоминал, как в молодые офицеры мечтали. Живцов напоминал, что Макаров в их возрасте, мичманом, уже разрабатывал проблемы непотопляемости, печатался в «Морском сборнике»; его читал весь флот. — А мы с вами — что? — восклицал Живцов за столом. — Наше положение — не в пример лучше. Нас затирать некому — наоборот! Поддержат, поднимут, да так поднимут, что дух захватывать будет! Только твори. Правильно я говорю? — обращался он за подтверждением к Крамскому. Зима после Нового года установилась сухая, холодная, снежная. Крамской выходил с Буяном на улицу, и Буян носился, то убегая вперед, то возвращаясь, и совал ему под руку острые теплые уши. Морда у него была запорошена снегом, он гонял ворон, кошек, облаивал исконных врагов своих — велосипедистов, шарахался от пробегавших машин, словом, жил своею собачьей жизнью. «Скоро вернется Глеб, — думал Крамской, — вернется ко мне, начнет жить по-иному, чем жил там, под крылом Любови Афанасьевны. Мы решим, где нам с ним поселиться; здесь остаться или же перебраться в Таллин, если я решусь преподавать в мореходном. Может быть, и Глеб станет в мореходке учиться. Ну, поживем — увидим». Буян, домой!
Повествование подходит к концу. Пора ставить точку. Если бы герои смогли заглянуть в свое будущее — пусть не на десять, на двадцать, лет, а всего лишь на год, два, три... ...Тогда бы, может быть, Никита увидел, как Антонина разбудит его перед самым рассветом: «Никиток, пора». И он бережно оденет ее и поведет — через парк, мимо старой крепости, в дом, в котором ярко светятся окна, позвонит в ночной звонок и сдаст ее с рук на руки дежурному врачу и сиделке. Увидел бы, как он станет наведываться несколько раз в этот дом и его будут успокаивать, что все идет так, как должно идти, и, наконец, ему скажут самое важное: «».
Быть может, Фрол увидел бы себя командиром «Триста третьего», а Никита себя — командиром «Триста пятого», ведь этого ждать не долго осталось! И корабли свои они увидели бы отличными, а это что-нибудь да значит! Тогда, быть может, и Хэльми... Но нет, не будем спешить забегать вперед. Я боюсь, что поведу горячо любимых героев безоблачным легким путем; до смерти хочется, чтобы любимые были счастливы в жизни. Но в жизни неизбежны и грозы, и штормы, и невозвратимые потери, и горести, и роковые ошибки. Пусть их будет поменьше на далеком пути! Перейдем к тому, о чем рассказать совершенно необходимо.
В это утро Крамской проснулся от тепла и от света. Он открыл глаза — зимнее солнце ярко светило в окна; в первый раз он проспал. Он опять пережил во сне свою молодость — ему снились товарищи с «Комсомольца» и синие норвежские фиорды, и ему пришла в голову мысль: как странно — во сне он будет видеть всегда. Он потянулся было за темными очками, лежавшими на столике у кровати — зимнее холодное солнце все же слепило, и вдруг совершенно ясно различил морозные узоры на стеклах — до малейших завитков и деталей; сегодня не было ни серой дымки, ни пелены. — Еще поборемся, — подумал он радостно вслух, и Буян, как бывало Старик, взвизгнув, поднялся с коврика и сунул ему под мышку благожелательный нос. Крамской вспомнил, что сегодня у него встреча с молодыми офицерами в клубе, он должен им рассказать о первом ; он был уже коммунистом, когда шел на флот — на фронтах в те годы вступали в партию и в комсомольском возрасте.
Он пошел в ванную под холодный душ, растер мохнатым полотенцем крепкое тело, оделся, слыша, как Герда передвигает посуду на кухне, позвал: «Буян, завтракать». Кофейник уже стоял на столе, прикрытый вязаной теплой покрышкой. Море лежало за окнами, скованное голубым льдом, и казалось прозрачным. Ребятишки в вязаных, с помпончиками, шапочках бегали на коньках. Крамской снял очки и очень ясно увидел все это и не сразу надел их обратно. Скоро весна. Скоро в бухте зачернеют разводья. Зазвенит гулко капель, ручьи побегут на лужайках, в лесу забелеют головки подснежников... Море запестрит синью и зеленью среди пенных гребней; оно буйно и радостно ворвется в бухту, разломает и унесет последние льдины. И корабли выйдут в море. В море! В широкую Балтику! Буян схватил кусок колбасы с жадностью молодого, проголодавшегося за ночь пса и, тут же сжевав его, заскулил, прося повторения. Он съел и булку и хлеб — аппетит у него превосходный. Кофе сварен отменно — Герда кофе варить мастерица. Она неслышно вошла, поздоровалась; принесла яйца, .сказала: «Капитан сегодня хорошо выглядит». Это она повторяет каждое утро. Спросила, что приготовить на обед. — Она рада, что ее кухня нравится капитану. Ее муж, Лиллетам, любил хорошо покушать, она для него прошла курс домоводства. Она знает, что он сегодня крепко спал, ее капитан; когда человек высыпается — это полезно для здоровья. Герда путала русские и эстонские слова, но это не смущало ни ее, ни Крамского: они понимали друг друга. И она очень любила поговорить обо всем. Старуха позвала Буяна — на кухне ему готов суп из рыбы, и так же неслышно, как и вошла, растворилась.
Вдруг кто-то позвонил у подъезда, Буян в кухне залаял, и легонько хлопнула дверь — Герда пошла открывать. Буян рванулся за ней. Крамской услышал, как Герда воскликнула: «О-о!» «Неужели Глеб? Нет, это, пожалуй, не Глеб. Но кто? Почему не возвращается Герда? И почему перестал Буян лаять?» Крамской поднялся из-за стола и вышел в переднюю. Он не поверил себе, снял очки. В ярком солнечном свете на лестничной площадке стояла Леночка в меховой шубке и в меховой шапочке, ему показалось — та Леночка, которую он много лет назад встретил в Разливе. Разрумянившаяся от утреннего мороза, она казалась совсем-совсем юной. — Ты забыл у меня телефон этого ужасного Василиска, — сказала она, вся зардевшись от радости, что снова видит его. — К сожалению, я не сразу догадалась ему позвонить. Человек задним умом, говорят, крепок, — улыбнулась она. — Неужели ты думаешь, я поверила всему, что ты мне наговорил? Герду как смыло. Буян сунул Леночке под руку свои уши. Она потрепала их. Она сказала — хорошо, просто, искренне — иначе и не могла бы сказать: — Я никуда не уйду от тебя. В ее глазах — больших, ясных, ласковых — он не нашел унижающей жалости. В них ярко горел свет любви.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Старший инженер-лейтенант Топлер до поступления в ВВМИУ им. Ф.Э.Дзержинского служил авиамехаником на одном из дальневосточных военных аэродромов. Однажды летом 1945 г. на его аэродром совершил вынужденную посадку один из американских бомбардировщиков «В-29», возвращавшийся из налета на Японские острова. Что-то случилось с одним из двигателей. Сколько их было на самолёте, не знал даже сам командир экипажа, но он не имел права лететь дальше, при выходе из строя хотя бы одного, а «дотянуть» до своей полосы на Гуаме оказалось проблематичным. Замаячил ремонт. По американским документам требовалось извлечь двигатель из гондолы самолёта и заниматься его ремонтом в ангаре на специальном стенде. Решили для начала достать неисправный двигатель. При такой операции американцы обычно использовали специальный съёмник. На этот раз на борту его не оказалось. Не было его и на советском аэродроме, – другая, понимаешь, технология подобных работ. В таких случаях авиаинженер вызывал к летательному аппарату тяжелее воздуха самого механика Сашу Топлера. Вскоре под крылом аэроплана, традиционно обтирая пальцы промасленной ветошью, появился сам Саша. Американский бортинженер начал что-то объяснять Саше на непонятном языке. Выслушав американца с минуту, механик перекинул на плечо сумку с инструментом, подставил под гондолу стремянку и полез к двигателю. Ещё одна минута ушла на осмотр «операционного поля» и тут же послышались удары молотка по чему-то металлическому. Вскоре у шасси шлёпнулся кусочек металла, оказавшийся срубленной заклёпкой. Не прошло и получаса, как механики «раскрыли» двигатель. Снять его с опор и отсоединить коммуникационные сети не представляло большого труда. К вечеру «движок» укатили в ангар, а на другой день его отремонтировали. По неизвестной причине вылет бомбардировщика откладывался, а во все последующие дни каждый американский лётчик при встрече с русскими одобрительно качал головой, поднимал вверх большой палец и восхищённо произносил: «What a wonderful device that Zubillo!» («Что за великолепный прибор, - это Зубилло!», анг.)
Старший инженер-лейтенант Топлер, во времена своей службы в Либаве старшим инженер-механиком ПЛ «Щ-407», а может быть «Щ-412» однажды обзавёлся мотоциклом. Выучившись управлять аппаратом, инженер начал лихачить. Обычно, приехав утром на службу, Саша оставлял машину у корня причала, а сам направлялся завтракать в береговую кают-компанию или сразу спускался в ошвартованную у причала лодку. Все служебные дела моряки старались закончить к вечеру. Незаконченные переносили на завтра. В любом случае после ужина наступала пора восстановления личным составом бригады лодок сил, растраченных на «государевы» дела за день. По мере возможности, свободные от службы моряки уезжали в город на квартиры или в треугольник ресторанов, включавший Дом офицеров, «Юру» и «Привокзальный», уходили в казармы или на плавбазы, вахта отправлялась на лодки. Покидал причал Саша не без эффекта. Он заводил мотор своего ИЖ-а двумя «качками» кикстартера, давал ему прогреться и рывком с ускорением въезжал на причал. Преодолев за считанные секунды всю длину пирса (не более 100 м), с визгом, издаваемом резиной заднего колеса, сорвавшегося на юз при резком повороте у самого торца причала, он уже мчался в обратном направлении, наращивая скорость, взлетал над переходным мостиком и скрывался в поднявшейся за ним пыли. И так каждый день, кроме тех, когда, обрядившись в поясную портупею с прилаженным к бедру пистолетом ТТ и повязкой «рцы» на левом рукаве, старший инженер-лейтенант Топлер заступал на сутки дежурным по живучести непобедимой 158-й бригады подводных лодок 4-го флота. Кому-то из тех, кто ежедневно наблюдал живописную картину убытия со службы инженер-механика Топлера, всё это надоело. Такие люди и сегодня могут оказаться не далеко от нас. Не сказав никому ни слова, человек проявился рядом со стоящим у причала мотоциклом, когда вблизи никого не было, и закрутил до отказа демпфер мотоциклетного руля. Рулевой демпфер предназначался для регулирования подвижности рулевой колонки при повороте руля. Обычно легкость перекладки колонки загрублялась при скорой езде по плохой кочковатой дороге, чтобы при ударе колеса о дорожную неровность руль не выбивало из рук водителя. В тот летний день, ничего не подозревавший Саша, как обычно, взгромоздился на «прогретый» мотоцикл и рванул на причал, набирая скорость. Машина шла изумительно прямо. Она продолжала двигаться прямо и тогда, когда инженер попытался повернуть руль, чтобы ехать в обратную сторону. Зажатый демпфером руль не повернулся. Перелетев через кромку торцевой части причала и пролетев по воздуху метров десять, мотоцикл с седоком на глазах изумлённой публики плюхнулся в распахнутые воды Военной гавани порта имени Императора Александра III, взметнув вверх и по сторонам каскады соленых брызг. Кто-то даже изрёк: – Во дает, парень!
Парень, тем временем, не стал паниковать и отпустил мотоцикл, тут же погрузившийся на грунт, а сам поплыл к причалу. Сашу тут же вытащили из воды. Позже достали и машину. Эффектные отъезды Топлера на этом не прекратились. Просто он теперь стал внимательно готовить к экстремальной езде каждый раз.
Мы, его сослуживцы, тогда так и не узнали, пела ли Сашина душа в полете на пилотируемом им мотоцикле.
Смирнов был известным на флоте человеком. Его должность относилась к XII-ой служебной категории при самой высокой категории К-XII. Носил нарукавные знаки различия соответствующие современным – вице-адмирал (в те годы воинских званий не было). Из его биографии мне известны лишь некоторые вехи. Вскоре после победы Февральской революции Петроградский комитет партии направил в Кронштадт группу большевиков для оказания помощи кронштадтской организации большевиков. Среди них был и студент Петр Смирнов-Светловский. В Кронштадте был создан комитет РСДРП (б). По поручению последнего Смирнов создал редакцию и 15 марта 1917 года выпустил первый номер кронштадтской ежедневной большевистской газеты «Голос правды». В октябре 1917 года участвовал в штурме Зимнего дворца, будучи помощником комиссара сводного матросского отряда.
В одном из периодов Гражданской войны командовал Волжской военной флотилией, боевыми действиями которой вписаны славные страницы в историю разгрома белогвардейщины. Он рассказывал мне, что флотилию принял у известного моряка-революционера Федора Раскольникова. В состав флотилии входили около сорока кораблей, включая несколько миноносцев, подводных лодок, вооруженных судов, одиннадцать гидросамолетов и отряд численностью до восьмисот разведчиков-диверсантов. Петр Иванович встретил меня довольно возбужденным. «Понимаете, - сказал он, - находятся люди, не доверяющие советским морякам. Говорят, что им не провести ледокол через два океана, что они, якобы, не знают океанских особенностей и гидродинамики ледокола. Предлагают пригласить английских или голландских лоцманов?! Как по вашему, доведем ледокол до места назначения? – спросил он меня, стоя, оперевшись руками на стол, чуть согнув свою высокую, довольно плотную фигуру, и глядя мне в глаза». «Обязаны довести, Петр Иванович!» - ответил я, хотя ни разу еще не шагнул на палубу ледокола. Но о конструктивных особенностях ледокола слышал. «Вот это правильно, - заметил Смирнов, и дал мне документы для ознакомления с экипажем ледокола, группой идущих на ледоколе научных работников и маршрутом движения. Сейчас иду к Куйбышеву. Завтра вечером выедем в Ленинград», - закончил он разговор.
. Председатель ГОСПЛАНа, Зам. Председателя Совета народных комиссаров и Совета труда и обороны, председатель правительственной комиссии по спасению «Челюскинцев»
Происшествие с «Челюскиным» взволновало весь наш народ. Мировая общественность интересовалась и следила за его исходом. Преобладающее большинство было настроено оптимистично, желало успеха, верило в победу и разум русского человека. Любой советский человек был готов отправиться на спасение потерпевших катастрофу. На Чукотский полуостров вышли из Владивостока два морских транспортных судна – «Смоленск» и «Сталинград» с необходимым для спасения имуществом, продовольствием, горючими материалами. На южном берегу Чукотского моря были развернуты в некоторых его пунктах полевые авиационные базы, транспортный пункт с собаками и нартами. Семнадцать самолетов, преодолевая тяжелейшие метеорологические условия, вылетели на северный берег Чукотского полуострова. В США были направлены летчики Слепнев и Леваневский вместе с заместителем начальника Главного управления Северного морского пути известным исследователем Арктики профессором Ушаковым для организации спасательных работ с аэродромов Аляски. По железной дороге на восток были направлены два дирижабля и несколько аэростатов. К выходу в Чукотское море, срочно, с круглосуточными работами готовился на Ленинградском заводе ледокол «Красин», выведенный, после ремонта, на Кронштадтский рейд.
«Зарубежные недруги злорадствовали, - писал в своей книге «В наш романтический век» (изд. «Северная Россия», 1977 год) участник экспедиции на «Красине» корреспондент газеты «Правда» Борис Романович Изаков». «Гитлеровский официоз «Фелькишер беобахтер», - указывает Изаков, - каркал, что «спасти» «Челюскинцев» не удастся. Попытки оказать помощь пострадавшим самолетами окажутся невозможными, беспорядочная посылка судов закончится лишь дальнейшими неудачами и потребует новых жертв». Тут же Изаков поясняет, что фашистская газета наилучшим путем спасения людей, оставшихся на льдине в Чукотском море, считала их самостоятельный пеший поход в сторону берега. Поэтому фашистский официоз полагал вредным наличие у «челюскинцев» радиостанции, на которой, кстати сказать, известный полярный радист-исследователь , сумевший вынести с гибнущего корабля соответствующую аппаратуру и питание к ней, поддерживал связь с Москвой и руководством спасательных операций, что, безусловно, обеспечило успех. А фашистская газета, пишет Изаков, считала, что «не будь связи с материком, потерпевшие кораблекрушение не надеялись бы на помощь извне и предприняли бы собственные попытки спастись».
Изаков приводит отзыв на суждения фашистской газеты начальника экспедиции на «Челюскине», известного исследователя Арктики, начальника «Главсевморпути» академика Отто Юльевича Шмидта, данный им в одном из интервью после возвращения со льдины на Землю. «По-фашистски можно было бы «дойти», - сказал Шмидт. Но я убежден, что до берега добрались бы лишь 20-30 человек. Не больше!». Отто Юльевич пояснил: полярные путешественники проходят без собак в среднем по 3 километра в сутки. Даже опытнейший Нансен делал с собаками при хорошей погоде не больше 10 километров. У «челюскинцев» собак не было. Среди них были женщины и дети. Были и слабосильные из группы зимовщиков, направлявшихся на остров Врангеля. «Столкнулись две концепции, продолжает Изаков, - спасательных операций: Советская (сильный не бросит слабого) и фашистская (пусть выживает сильнейший).
Изучение и освоение Арктики насчитывает уже до десятка столетий. Скандинавские викинги в X-м веке открыли Гренландию. В XII-м веке новгородцы выходили на берега Баренцева и Карского морей, занимаясь охотничьим промыслом. В XV-м веке уже существовали русские промысловые поселения на Шпицбергене. Тогда пытались найти путь в Китай Северным путем, затем - в Индию, или вдоль русских северных окраин, или вдоль северного побережья американского материка. Этим занимались первопроходцы России, Норвегии, Швеции, США, Канады, Италии. Плавание промысловиков по арктическим водам дали массу материала для познания северного полярного бассейна. Русскому казаку-промысловику Дежневу удалось в XVII-м веке обнаружить проход морем между Азией и Америкой. Предпринимались экспедиции и с научными целями. В этом отношении выделяется великая Северная экспедиция тридцатых годов XVIII–го столетия, инициатива которой принадлежала Петру Первому (Великому). Был собран богатейший материал о районах, лежащих вдоль северного азиатского побережья и самого побережья. Имена ее активных участников: Малыгина, братьев Лаптевых, Челюскина, Прончищева и других лежат на карте Арктики. Кстати, Малыгин, Лаптевы, Челюскин – выпускники первого в России военно-морского учебного заведения – Навигацкой школы, основанной Петром Первым в Москве в 1701 году.
Много экспедиций в Арктику предпринималось в XIX-ом и XX-ом столетиях. Большинство из них, выполненных до Великой Октябрьской социалистической революции, носили научный характер, а некоторые, например, экспедиция американца Пири на Северный полюс, предпринятая в 1909 году, носила рекордистский, сенсационный характер. Русские экспедиции совершались, как правило, за личные средства энтузиастов или за средства, собранные общественностью. Самодержавная казна не очень-то раскошеливалась, а самодержавная власть создавала помехи. И только после Великого Октября проблема изучения и освоения Арктики приняла государственный характер. На первый план вышли народно-хозяйственные и транспортно-экономические интересы страны. Им-то и были подчинены научные исследования Арктики. При этом важнейшее значение придавалось освоению Северного морского пути.
В 1920 году возобновлены Карские морские экспедиции из Баренцева моря к устью рек Оби и Енисея. В 1921 году, согласно декрету Совнаркома, подписанному В.И.Лениным, был создан Плавучий морской научный институт с задачей всестороннего и планомерного обследования Арктики. В 1923 году судно института «Персей» совершило первое полярное плавание. С 1924 года стала применяться разведка самолетами, названная «ледовой разведкой», для обследования полярных льдов с целью указания морским судам наиболее проходимых участков пути. Одновременно с этим приступили к экономическому освоению территории Крайнего Севера, к изучению его недр, что расширялось из года в год, от пятилетки к пятилетке. Изучение и освоение Арктики было сопряжено с большими трудностями. Многие экспедиции заканчивались трагически, гибелью судов и их экипажей, гибелью самолетов и исследователей, великих ученых, как это было, к примеру, с известным норвежским исследователем Арктики Амундсеном в 1928 году. В тот же год потерпела катастрофу итальянская экспедиция к Северному полюсу на дирижабле «Италия».
В спасении его экипажа, решающую, кстати сказать, роль сыграл советский ледокол «Красин». В дореволюционное время лишь дважды удавалось пройти Северным морским путем вдоль Азиатского побережья. В 1878-1879 годах этим путем прошел представитель шведско-русской компании Норденшельд на паровой шхуне «Вега». Он шел с Запада на Восток. Вторым прошел русский военный моряк Вилькицкий в 1914-1915 годах. Он шел с Востока на Запад на двух ледокольных транспортах «Таймыр» и «Вайгач». Однако, тому и другому потребовалось для этого две навигации, или, проще сказать, по два лета. И Нордельшельд и Вилькицкий испытали зимовку во льдах. По всей вероятности данный фактор и послужил весьма пессимистическому заявлению Норденшельда о невозможности регулярных коммерческих плаваний по Северному морскому пути. Не исключено и то, что по совокупности с трудностями, которые испытал Норденшельд, на него влияли авторитет и заявление выдающегося русского мореплавателя и географа Федора Петровича Литке – адмирала, президента Петербургской Академии наук. Предприняв ряд плаваний в двадцатых годах XIX-го столетия в восточную часть Баренцева моря и в Белое море, сделав опись Мурманского побережья, побережья Новой Земли и Белого моря, он, основываясь, видимо, на своих наблюдениях, считал, что «морское сообщение с Сибирью невозможно». Именем Литке названы многие географические пункты. И такое заявление столь авторитетного человека надолго задержало практическое решение вопроса о Северном морском пути.
