— Да что там, — он посмотрел на меня, — не верили они просто в наши силы, тянули страну в подчинение к капиталистам... Только здесь люди не из таковских, показали рабочие, с кем им по пути. Поработаешь, познакомишься с людьми, поймешь, что такое путиловцы. Полный разгром оппортунистам путиловские большевики учинили. Газа Ивана Ивановича не слыхал? Узнаешь. Сейчас он у нас секретарем райкома. А тогда из армии на завод вернулся. Пришел по заданию партии. И повернул с ядром старых коммунистов и кадровыми рабочими тут все у капитулянтов. На заводе сказали тогда рабочие: «Гнать их по шеям! Мы за генеральную линию партии — за индустриализацию! Ни одной советской копейки за границу! Соберем советские тракторы из своих деталей, сделанных на «Красном путиловце!» Так сказали, так сделали. И ассигнования те отменили. Сам увидишь, от первого до последнего винтика в тракторах, почитай, все делается руками советских рабочих. Но туговато пока еще. А с блоками беда. Ты, парень, на самом ответственном участке.
. Мы расстаемся. — Миску завтра не забудь!—смеется, открывая белоснежные зубы на загорелом лице, сероглазый. Весело киваю ему на прощание.
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ
Очень скоро я понял, как гордятся рабочие своим заводом, как самоотверженно борются за его честь. Это я видел во всем: и когда мы шли на работу, обсуждая заводские дела, и в самом цехе, и в свободное время, когда встречался с товарищами. Люди жили интересами своего завода. Да и может ли быть иначе? «Красный путиловец» — на самом переднем крае в стране, на виду у всей пятилетки. И это ж целый город, большой, кипучий, полный жизни. Где там пробочному или тем более какой-то лудильной вайнтрибовской мастерской? Эх, Никола! Говорил: «Будешь гайки завинчивать». Гляди, какие задания! Может ли быть более боевое: обеспечить страну новыми машинами. И каждый, кто работать умеет, на виду. Исподволь, внимательно, с интересом присматриваюсь к людям. Трудится в нашем цехе Иван Гаврилович Салтыков, удивительный токарь. Внешне — ну точно один из охотников на — чуть сутулый, с длинными свисающими усами. Рабочие над ним любовно подтрунивают. Он ведь действительно охотник и тоже «знаменитый»: за всю жизнь, говорят, ни одной утки не убил...
Чудесной, добрейшей души человек Иван Салтыков, И мастер первоклассный. Стоит только приглядеться к его работе. Все четко, точно, нужное под руками. Ни одной минуты не уходит даром. И как хорошо, мастерски знает процесс работы, как умело меняет скорости. Какие уж там аварии или поломки. Пользуется всей доступной мощью станка, у него он всегда имеет полную нагрузку. Редкий талант у старика, совершенная точность в работе. Удивительное чутье. Он даже мерительного инструмента не признает, ни штангель не нужен ему, ни микрометр. Только нутромером и кронциркулем померяет — и готово. — Дядя Ваня, тут бы пару соточек снять, — просит кто-нибудь из молодежи. — Ну что ж, это можно... Замерит на линейке кронциркулем: — Вот так... Теперь я нутромерчиком. Видишь? Бери! И хочешь — проверяй, хочешь — нет, все точно. — А у тебя что не выходило-то? Ну, покажи... Незаметно, невзначай вроде показывает Салтыков молодым самое важное, раскрывает свой «главный секрет»: — Его чуять надо, резачок. Постигаешь? Давно уж и я сам теперь в «стариках» хожу. Но учителем своим и по сей день считаю мастера Михаила Павловича Решетова, того, кто первый встретил, первое задание мне дал и другом стал на долгие годы. Не знаю, кто другой умел ли так толково и просто объяснить непонятное и не словом только, а делом в любую минуту показать у станка, как лучше работать. Очень терпелив мой учитель. Спокойно следит за тем, как я постигаю новое. И еще одно у него золотое свойство: заметит, бывало, твой успех, обрадуется, как ребенок. Увидишь, что рад он твоей удаче, хочется горы своротить. И похвалит он как-то по-своему, обязательно добавит: — Ну вот и вышло у тебя лучше, чем у меня, старика. Любо-дорого посмотреть. А сам настоящий умелец — механик, токарь, шлифовщик, фрезеровщик. «Что твой Никола Зернов, — думаю я, — да только на другую погудку, закалка другая, все оттого, что не «сам по себе» человек живет. Не кустарь-одиночка — рабочий огромного коллектива». Вся группа наших цехов называется Тракторный завод имени М.И.Калинина. И носит имя Всесоюзного старосты неспроста: Михаил Иванович, председатель ЦИКа, оказывается, работал здесь. И даже остался. Трудятся на его токарном теперь другие.
— ...Можно?—С невольным волнением я берусь за рукоятку. Какой же он легонький в ходу, недаром к нему все больше ставят женщин. Любят старики-путиловцы рассказывать о том времени, когда в пушечной мастерской работал токарем молодой Калинин. Изменилось, мол, многое здесь с тех пор и еще изменится, но революционные традиции живут и будут жить всегда. О них, этих традициях, и напоминает тебе, молодому, старый маленький станок. Служит работяга живым свидетельством минувшего, памятником доброй и дорогой славы, честно работает на будущее, тоже не хочет отстать. Идет жизнь сегодняшняя на «Красном путиловце» вровень со временем революционным. В 1924 году сделали первые пять тракторов, первые свои! В 1926/1927 хозяйственном году вышли из ворот завода уже 400 тракторов, в 1927/28 краснопутиловцы дали 1 100 машин — первую тысячу отечественных! А в минувшем 1928/29 году — 3050! Завод за год утроил выработку. И вот уже на нынешний, второй год первой пятилетки перед краснопутиловцами была поставлена задача — выпустить 10 тысяч тракторов. Цифра неслыханная. Но и она сейчас оказалась позади. Мы уже работаем в счет встречных 12 тысяч! На огромном кумачовом полотнище в нашем цехе четко выписаны Ильичевы слова из речи на VIII съезде партии: «Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это — фантазия), то средний крестьянин сказал бы: «Я за коммунию» (т. е. за коммунизм)». И оттого, что я в числе многих участвую в создании этих машин, оттого, что мы уже работаем в счет нового года пятилетки, побивая собственные планы, у меня такое чувство, словно физически ощущаю движение времени, бег его. Да, тут в цехах сейчас пересекаются прошлое, настоящее и будущее...
Недавно произошел у меня памятный разговор. Работает на заводе замечательный человек Василий Семенович Дийков. Душа чудесная, какой-то совершенной честности человек и скромности, простоты редкой. Работает он на сборке настройщиком. Когда настраивает, обязательно в заточку сам принесет и понаблюдает, чтобы все при нем сделали. Все сам от начала до конца, никакого дела человек не чурается. Действует на людей безошибочно, личным примером. Все на глазах рабочих, не шумливо. Василий Дийков по глубокому сверлению и расточке единственный, говорят, такой специалист во всем Ленинграде, лучшего специалиста нет. Василий Семенович— член партии с 1918 года, участник гражданской войны. И вот именно он, Дийков, как-то вдруг говорит мне: — Да ты, Карасев, оказывается, не только мореплаватель, но и плотник. Работаешь, как старый мастеровой... Где научился? Я рассказал ему о своем пути в технику. Слушает с интересом. Говорит, что мы — и я, и он, и Решетов — все в цехе, кто делает наши советские тракторы, выполняем завет Ленина. Что главное сейчас — мастерство и смелость: — Со стариков пример нужно брать, вот с кого. Ну и дерзкий народ. Хоть бы тот же дядя Миша. Знаешь, что сделали они, старики-то, в 1923-м? На моих глазах было. Я тогда недавно сам еще на завод пришел. Подошел, слушает и тот морячок долговязый, Коля Скворцов,— живая душа, «корешок» балтийский. На соседних участках свела нас судьба. Жадно впитывает рассказ Дийкова. — Вызвал директор в конце 1923 года старых мастеров, говорит: «Правительственное задание нам — приступить на нашем заводе к выпуску тракторов». Легко сказать — приступить. Нет таких специалистов, нет специального оборудования, а старые станки изношенные. И времени в обрез. Но если партия оказала краснопутиловцам такое доверие, как можно его не оправдать?! Так старики и ответили... А тут доставили на завод «Фордзон». Америка не продала нам. Купили в Турции. Разобрали старики эту «заморскую штучку», думали, смотрели. И решили: «Справимся с такой машиной. Да еще кое-что в ней заменим, чтобы лучше была». Это они пока что себе загадали, потому что докопались старики до одного дела: у «Фордзона» неудачна конструкция червячной передачи. Именно тут и нашелся наш дядя Миша. — Слишком великая часть энергии расходуется на то, чтобы преодолеть сопротивление от трения, — говорит. — И это снижает коэффициент полезного действия трактора. Понять порок конструкции — это, сам понимаешь, уже полпути к его устранению. Но все-таки только полпути. Как пройти остальной отрезок дороги? Ну, тут и сгодилась смелая мысль. Применили другую передачу, планетарную, позволяющую ослабить силу трения.
. Сделали путиловцы трактор новой конструкции, испытали, и стало ясно, что советский трактор мощнее американского, считай, наполовину! Ясно? Да вдобавок меньше съедает горючего. Из деревни письма идут: не нарадуются люди. Так и пишут: экономная, мол, не жадная машина. Я это знаю. Тут ведь как вышло: в Верховье-то, в мою родную деревню, попал наш «Фордзон» путиловский — из первой тысячи еще. Это только надо понять, что такое трактор в Олонецкой губернии. Да... Вот тебе и старики... Любопытно мне. Завожу разговор с Михаилом Павловичем Решетовым. Бросил взгляд. Отмалчивается. — Откуда взял? Было, не было... Потом пристально посмотрел в глаза, строго сказал: —— Спрашиваешь, правда ли? Раз тебе говорят на заводе — значит, правда. У нас про человека лишнего не скажут. Так живем. По делам и слова. Коротко и ясно. И я не обижаюсь на резкость. Заводские нравы мне очень по душе. Дружно живут здесь люди. — А только это еще не все, — говорит Решетов. — Это точно, неудачная конструкция была у Форда. И передавать тяговую силу на крюке, конечно, вроде просто, да худо: не набирает своей мощности «Фордзон». Это инженер Ярош предложил другую конструкцию, сейчас вот изготовляют ее. Наши советские инженеры хотят из двигателя извлечь не 10 лошадиных сил, а 12, да к тому же при наименьшей смене числа деталей. Дело уж на лад идет. Готовимся к серии, тут все надо учитывать.
Михаил Павлович Решетов
История с трактором заставила задуматься. Нечего, значит, быть слепым кротом. — И молиться на технику нечего, застой один только от такого коленопреклонения для человека. Все создано им, и сам человек — главный творец нового, — размахивая рукой и глядя на меня сверху вниз, взволнованно и уверенно чеканя каждое слово, говорит Коля Скворцов. Он умеет сказать! Творец нового... Цепочкой вьется мысль. Нового, полезного... Надо все же когда-то выяснить: неужели путиловские рабочие делали те нательные кресты? Знаю теперь, делали рельсы, вагоны, арки мостов, сложнейшие драги. Да полно, отливали ли кресты на заводе? — Дядя Миша, — осторожно спрашиваю, — а правда ли, что путиловцы кресты нательные выпускали? Вот вы, например? Мне о том один дьяк говорил. — Было такое дело, — как-то безразлично ответил Решетов. — До меня еще было. Делали тут, только очень давно... А вот церковь походную сам помню. Приходилось ею заниматься. В войну ее у нас мастерили. Отличная была. Да мало ли чего тут делали! Когда-то и чешую к конской сбруе мастерили, а то и всякие гирьки, разновесы. Заставляли еще и кое-что похуже... Я жду продолжения, но Решетов вдруг замолкает. Что же похуже? И, словно в ответ на мои мысли, дядя Миша говорит: — ...А похуже то, что в давнюю пору заставил хозяин тогдашних мастеров из железа кандалы лить. Самые настоящие кандалы. На руки, ноги. Не видел? Сходи в музей, посмотри «браслет на цепочке». И вот история случилась тут с этими кандалами знаменательная.
. Я прошу: — Расскажите, дядя Миша. — Отчего ж, расскажу... В прошлом столетии это было. Уж больно стало невмоготу, и взбунтовались рабочие: на заводе хуже, чем на каторге. Ну, бунтовщиков тех схватили, конечно. Схватили и заковали в кандалы, в те, значит, самые, что делались на заводе. Заковали и погнали. В места далекие да гиблые, где слышен только звон кандальный... — Неужто правда это? — Правда... Про то каждый на заводе знает! История переходит от деда к внуку. Все верно: и кресты, и кандалы самые настоящие — все было. Талант и совесть рабочего человека и так переводить можно. Ну, ладно, кончай перекур. Мы смотрим, как вкатывают на платформу еще один «». «Федор Петрович» — так любовно и ласково окрестили и зовут его у нас все. Нет, не горе, не кандалы и кресты, а счастье, жизнь, освобождение от ярма несет наш завод людям. Добрый путь тебе на поля страны, детище наше, меченное пятиконечной звездой и заветными буквами «ФП». Еще один в счет 100 тысяч, Лениным завещанных!
«Холод, недоедание, неустроенное помещение... Мы, курсанты, сидели в шинелях, и мы и преподаватели мерзли... Но никогда не было слышно ничьих жалоб, никогда не пропускались лекции, не видно было невнимательных лиц». «Газета «Красный Балтийский флот» нам предсказывала: «Пролетят недели, месяцы, быть может, годы, — с ученической скамьи встанут моряки, достойные своего призвания. Они перейдут к штурвалу, к машинам, на мостик командирами, пойдут в светлые залы академии — к высотам морской науки...» Предсказание сбылось. Мы стали флагманами, учеными, академиками, закаленными в боях адмиралами...» Какой контраст с нашей жизнью, не правда ли? Книжку деда читали запоем. В Лиепаю приходим мы не утром, а днем. Днем мы стояли по борту, глядя на порт, на город и на приближавшийся баркас с пионерами. Они направлялись в гости на крейсер. Ну и набит же баркас — до отказа! И вот уже близко от крейсера им пересекает путь толстый, похожий на жабу буксир, разводит крутую волну. Волна подбегает под самый баркас, раскачивает его, опрокидывает... И ребята высыпаются из него, как лук из лукошка. Беда! По команде матросы «Никонова» мигом . Бунчиков и Белкин торопливо сняли свои кителя. Дмитрий Сергеевич смотрел на них с завистью — с одной ногой не пойдешь спасать утопающих.
Мы взмолились: — Разрешите и нам!.. — Только тем разрешаю, кто плавает хорошо! — на бегу крикнул Бунчиков. Мигом скинули мы брюки и форменки. Самохвалов и тут не удержался: — Товарищи, на помощь пионерской организации города Лиепая! Вперед! Но мы уже сбегали по трапу в спущенные матросами шлюпки: я, Вадим, Коломийцев Алешка, Игорь Нечкин... почти весь наш класс! Эх, пионеры! Живут в приморском городе, а как топоры идут ко дну. Вода довольно холодная. Ныряю за утопающим, вытаскиваю — парень довольно увесистый, начинает хвататься за меня, топит. Стукнул его по башке и волоком дотащил до шлюпки.
Словом, всех вытащили на крейсер. Наглотавшаяся воды пионервожатая устроила перекличку. Вся мокрая, выкрикивала она имена и фамилии. Сами понимаете, пионеры не стояли в строю, в боевой готовности, с поднятой кверху рукой: всегда, мол, готов. Они в разных позах сидели и лежали на палубе. Корабельный врач хлопотал возле них. Стояли лишь самые крепкие. Нахватались страху, бедняги! Я вспомнил, как мы чуть не утопили «Бегущую» в бухте Киви. Нам было тогда не до смеха. А мы всё же марсофлоты! Ничего, они скоро очухались. А с берега уже спешили катера и баркасы. Не хватало лишь вертолета для полной иллюзии катастрофы. Родители пионеров, стеная, взбирались по трапам. За ними следовали портовые власти, милиция. Мамаши бросались к уже обсохшим ребятам. Портовые власти интересовались подробностями происшествия. Молодой репортер возмущался: — Я хочу знать фамилии спасителей, хочу их заснять для газеты, а мне отвечают: «никоновцы» или «рыцари моря»... Что за «рыцари моря»? — Нахимовцы,— с улыбкой сказал командир. — Они у меня люди скромные, в рекламе не нуждаются. На то они и «рыцари моря». — Значит, герои остались неизвестными? — в свою очередь, сострил репортер. Слышим возмущенный голос: — Элеонора, тебя же обезобразили!.. Где он, этот негодяй? Кто изуродовал мою дочь? Действительно, у белокурой девчонки вырван большой клок волос. Вадимка нырял за ней и вытаскивал ее за волосы. И вот получил благодарность... — Подайте мне его! Кто он?..— не унималась мамаша. — Я,— выступил Вадим храбро вперед (если бы она воскликнула: «Кто спаситель?» — он бы и ухом не повел). — Дорогая, благодари же его, обнимай!.. — вдруг разрыдалась мамаша и утопила Вадима в слезах и в объятиях. Влип!
А репортер уже нацелил на него аппарат и записывал что-то в блокнот... Все кончилось благополучно. Ослабевших мамы увезли сразу домой, а другие — и среди них, представьте, девчонки,— хотя и хлебнули соленой водички, остались у нас и расспрашивали о нахимовском, о нашем плавании, осматривали корабль и даже пытались выступить с самодеятельностью. Но пионерская самодеятельность явно не удалась: голоса дрожали, ноги заплетались. И нам пришлось показать гостям собственную удаль и молодечество. Мы читали стихи и пели песни двадцатых годов, о которых они и понятия не имели, и станцевали им «яблочко». Словом, как говорится в газетах, «прием прошел на высоком уровне, в дружественной обстановке». На другой день нам удалось побродить по Лиепае — незнакомому городу, где в порту и на реке стояла масса судов. В Лиепаю пришли корабли Фрола Живцова, и он побывал на «Никонове». Дружба нахимовцев не ослабевает долгие годы — Живцов с Владимиром Александровичем Бунчиковым и Забегаловым крепко обнялись. — Рыцари? — спросил Фрол Алексеевич. — Что ж, хорошо именуетесь, мы до этого тогда не додумались. Отлично придумали, братцы! Звучит! Не сомневаюсь, что вы и на деле оправдаете это звание... Хвастаться я терпеть не могу. Вечером наш «Никонов», не заходя в Клайпеду, пошел прямо в Балтийск.
Мичман Белкин рассказал (а он рассказывать мастер), как сбрасывали гитлеровцев в Балтику с косы Фриш-Нерунг и выбили их из крепости Пиллау — она теперь стала Балтийском. Вскоре после подъема флага перед нами открылся маяк.
БЕДНЫЙ ДЯДЯ АНДРЕЙ
Балтийск показался мне похожим на порты А.С.Грина: Лисс, Кассет, Зурбаган и Гель-Гью. На выдвинутом в море мысу стояла гостиница «Золотой якорь». От нее можно было спуститься к воде и на катере подойти к своему кораблю. Перед «Золотым якорем» корабли сбросили сходни на набережную: красивый белый фрегат; гидрографическое судно «Азимут», оно вернулось из плавания в Атлантику; третьего Грин бы назвал «грязным угольщиком» — он привез нефть. Как в Зурбагане или в Лиссе, вырастал из камней кольчатый, белый с черным маяк. Медленно протаскивала в воде свое длинное узкое тело подводная лодка; бежал катерок; торопился буксир. И хотя Валерка здесь вырос и для него все было так же привычно в Балтийске, как для меня в Таллине улица Виру, но даже он подтолкнул меня в бок, когда из глубины гавани вылетело что-то очень стремительное, все в пене и в облаке брызг, за ним — второе такое же, третье, и, прежде чем я успел разглядеть, все три исчезли вдали, в широком, сверкающем море. — Видал? Ракетные!
На этот раз голос Валерки звучал восхищенно. Чудак! Ты же говорил: «Ничего особенного». Деда обидел. Улицы в городе были прямые, широкие; дома, как и в Таллине, под красными черепичными крышами. И гражданских людей совсем мало. Навстречу попадались одни моряки. Мы тут тоже были в диковинку, и нас даже остановил капитан первого ранга и расспросил, как мы попали в Балтийск. — Значит, плаваете? — спросил он.— Ну что же, плавайте, плавайте! И пошел, несколько раз на нас оглянувшись.
Нам повезло: дядя Андрей был дома, сидел за столом и писал. По столу были разложены книги, из которых он списывал что-то в тетрадь. Наверное, готовился экзамен сдавать. Он обрадовался: — Наконец-то! А я уж справлялся у оперативного дежурного. Он сказал, что «Никонов» встает на якорь. Ну, молодцы, как себя чувствуете? Мы гаркнули: — Отлично, товарищ капитан третьего ранга! Из-за стены густой женский голос спросил: — Андрей, что за шум? — Валерий прибыл, Светлана! Это была моя тетка, которую я никогда не видал. В черном мужском пиджаке, величественная и полная, она поднесла к губам Валерия свою руку и спросила его, посмотрев на меня сквозь толстые роговые очки: — Опять привел кого-то? — Это Максим. — Добрый день, тетя Светлана...— поздоровался я.
— ! — оборвала она меня недовольно. — Андрей, как тебе нравится? Племянничек объявился. Меня зовут Светлана Иванна. Понятно?.. Какой ты развел беспорядок! — показала она на стол. — Сейчас приберу,— сказал дядя Андрей робким голосом. — А ты бы накормила ребят. Они, поди, проголодались. — У меня сегодня доклад, мне надо готовиться и некогда заниматься хозяйством. Ты дай им денег, Андрей, они зайдут в столовую, поедят. — А мы не голодные,— сказал я.— Вы не думайте, что на корабле нас не кормят. — Голодные вы или нет, а дома все равно пусто... Мариэтта! Иди полюбуйся! Валерий приехал! Вошла десятиклассница в форменном платье, такая же крупная, как мать, с большими руками и с толстыми, как тумбы, ногами; она была тоже в роговых очках. «Портрет своей мамы,— подумалось мне.— Копия!» — Какой ты стал некрасивый, Валерий! — сказала грудным голосом Мариэтта. — Тебе совсем не идет флотская форма. Она выразила на лице отвращение. — И говорят, ты Андрея позоришь в училище. Двойки хватаешь, Схватил единицу. — Эка невидаль! — отвечал Валерий. — Похвального мало! — мрачно сказала Светлана Иванна. — Ты бы, Андрей, им занялся... — Да что вы к нему привязались! — вступился за сына дядя Андрей. — Все мы получали в его годы двойки. И ничего, выпрямлялись... — Андрей, ты же двоек не получал! Не оправдывай разгильдяя!
разные Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Одно дело, когда судишь о чем-то по книге или рассказу людей. Другое — вдруг все увидеть самому, вблизи, наяву, стать, наконец, участником дел и событий. Я знал о «Красном путиловце» по рассказам, читал в газетах и книгах о славных революционных традициях путиловских рабочих, об их достижениях. Не раз стоял у его ворот. Но лишь тогда, когда впервые с развернутым пропуском в руке прошел через высокую деревянную проходную завода, когда вступил на его двор, понял, какая это громада. Первое, что поразило меня, — это шум. Гудящий, многоголосый шум, который, к моему удивлению, все нарастал. Позднее я научился различать цехи по этому шуму: вот литейный, прокатный, механический, кузнечный — каждый звучит по-своему, и все они сливаются вместе, могуче гудят и грохочут. Такое чувство, что земля колеблется от ударов молота. Мощь огромная... В этом шуме, по этой сотрясаемой, старой, избитой мостовой, словно по колеблющейся родной корабельной палубе, когда в трюме гудят и дышат механизмы, дающие кораблю движение, я шел в свой цех. Механосборочный тракторный — таково его название. Еще по дороге, когда ищу его, узнаю о нем: «Видишь, вот там строится цех? Но пока работают рядом, в старой пушечной». В большом высоком здании, где недавно стояли пушки, где в их длинных жерлах нарезали резьбу, революция «отрабатывает» свое «оружие»: мирную тупоносую машину на высоких колесах — трактор, каждый на вес золота. И этот цех — второе, что оглушает меня сильнее шума, гула и грохота.
. Не в колонне демонстрантов на первомайском празднике, отделенный от меня толпой, не на параде, как драгоценная игрушка, — рядом возле меня на сборке стоит трактор, совсем будничный. И второй, полусобранный, не одетый еще, и десяток других на станках, в заготовке, — во множестве деталей таких же будущих машин предстает предо мной старая пушечная, ныне механосборочный тракторный цех. Трактор стоит рядом, его можно потрогать, я буду его делать. Да правда ли все это?.. Вы никогда не испытывали чувства голода по работе? Когда душу томит ноющая пустота внутри, мучит сосущее, долго неудовлетворяемое желание приложить руки к делу. И вдруг... возможно, доступно! Я испытываю непонятное ощущение. Кружится голова, во рту пересыхает, не могу перевести дыхание. Гляжу и молчу, жадно схватывая глазами всю громаду и реальность цеха. — Сверловщик, значит? Хорошо... — встречает меня мастер. — Какой разряд? Так... Ну, становись сюда, на . Вот тебе первое задание, моряк. Выполнить сумеешь? Руки непривычно большие, и я весь пуст. Испытываю напряжение, которое может «взорвать». А мысль пульсирует ясная, трезвая, четкая, как перед прыжком в воду, когда меряешь расстояние: переплыву? В моих руках блок двигателя внутреннего сгорания, большой тяжелый блок, где все собирается. В нем должны быть отверстия под поршни, коленчатый и распределительный валы, под толкатели, клапаны. Потом к этому блоку, прикрепляются карбюратор, выхлопная трубка и многое другое. Мое дело — сверлить отверстия под толкатели и клапаны.
Прикидываю, соображаю и берусь за работу. — Сделаю... Только вы уж пока не уходите, — говорю я мастеру. Работаю и чувствую, как он со вниманием следит за мной. Подбадривая, незаметно вроде подсказывает, в нужную минуту подправляет. — Ничего, пойдет дело, моряк... Мастер невысокого роста, плотный, на голове брезентовая кепка. У него прямой нос, высокий лоб, твердый рот, точно подштрихованные металлом внимательные глаза. Его зовут дядя Миша, Михаил Павлович Решетов. Утреннее напряжение постепенно спадает. Смелость, с которой я давеча подошел к станку, сама точно повела, дала силы и уверенность. К полудню уже совсем освоился, чувствую себя, как дома. Самому удивительно. Неожиданно подкрался обеденный перерыв. Старые рабочие принесли с собой обед, жены позаботились. Тут же у станков отдыхают, едят, ведут оживленный разговор. Слышу молодые голоса: — Аида в ресторан!.. Гурьбой торопливо выходят из цеха. Увязываюсь за ними. Видно, прошел дождь, заводской двор избит ухабами, рытвины наполнены водой. — Новенький?—спрашивает один парень.— Я гляжу, вас, флотских, здесь прибавляется. Тут у нас еще один морячок в цехе, долговязый такой, вроде с Балтики, Скворцов Николай, не знаком? Недавно тоже пришел. Ну, что ж, привыкай, осматривайся! Вон там видишь? Кузница. Наша, специально тракторная. За стенкой тракторно-термический цех, там, рядом, тракторно-литейный. Тут все в комплексе. И сам видишь, еще многое строится. Вон, гляди, корпус огромный — механосборочный, новый. Скоро туда переедем. Он уже и сейчас на ходу, работает, даром, что пока не закончен. Тоже наш, тракторный. Гвоздь завода, одним словом.
. И вдруг неожиданно: — Осторожно, не провались, тут большая колдобина. Двор-то еще путиловский, не добрались до него. — Да не только двор, — вмешивается другой парень. — Многое еще осталось. Вон какой «красавец» разлегся. Перед нами приземистое, обшитое досками здание, какое-то странное, с круглой покатой крышей, похожее на ангар. — И дальше вон, смотри, еще такое же. «Радиальные» это называлось. Снаружи-то еще ничего. Внутри побывать надо. Там, знаешь, все, чтоб подешевле стоило. Рельсовые арки на фундамент поставлены, обшиты кругом досками да толем. Вот и все. Ветер гуляет в щелях. Зимой лютая стужа, летом жара. А Путилову что? Не ему стоять под этой горбатой крышей, где и дышать-то нечем. Лихо в тех цехах, да приходится ими пока пользоваться. Придет время — перестроим. Слушаю ребят, вместе с ними перескакиваю через лужи, мешу грязь.
У заводских ворот нас встречает разноголосый напевный шум торговок. — Подходи, молодцы, каша да щи. Один раз поешь, всю жизнь у меня кормиться будешь! — Чего бежишь!—хватает меня кто-то за рукав.— Остановись, красавец, откушай. Не понравится — денег не возьму. — Рябчики... Рябчики... Рябчики... — монотонно бубнит старуха с лицом, изъеденным морщинами.. Какой-то молодой черноволосый парень с живыми, блестящими глазами останавливается возле старухи. — Налей, мамаша, «рябчиков», да погуще... Я удивленно оглядываюсь по сторонам. Мои новые товарищи уже пристраиваются около одной из «поварих». Так вот, значит, каков ресторан! Такой-то для меня не новость. Встречал на улицах. В любое время года сидят торговки на своих «корчагах», как на троне, восседают на высоких чугунах со снедью. В холодную погоду чугуны укрыты тряпками, одеялами, чтобы еда не стыла. Сойдет хозяйка с тагана, чтобы достать «рябчика», и снова усядется... — Новенький, что ли, без миски?—спрашивает меня черноволосый парень... — Ну, давай вместе или вот так: я кончу — ты принимайся. Все равно ложки второй нет. — Блестят серые глаза его, смеются. Он заметно окает, чуть растягивает слова, белозубо улыбается. Мои ребята из цеха издали отыскали меня, машут, кивают понимающе: приятеля нашел?.. — У меня, у меня, сынок, «голубца» откушай! И ложка с миской найдется, — зовет меня толстуха в теплой шали. Она накладывает мне горячего рубца с кашей.
. Тут же, стоя, мы с парнем едим... — Как устроился? — Вроде толково. — Кем взяли? — Сверловщиком, в тракторный. — Сразу?! Ну и повезло тебе, парень. — Не от везенья, а от уменья, — довольно улыбаюсь я. — По правде сказать, я-то мечтал стать наладчиком, — говорю и сам дивлюсь на себя: словно уже и не рад! — Трюмный машинист я, наладчиком на заводе имени Семашко работал, — объясняю. — Да я тоже не лаптем скроен, — все так же весело и добродушно говорит мой сосед по «столику». — Рабфак при Технологическом чуть не закончил. Год прибавили, не смог, жить было не на что. Но теперь доучусь обязательно. Поступил в вечерний институт. Он ест с аппетитом, блестя серыми живыми глазами, убежденно подтверждает: — Нет, тебе все же повезло. Я полгода тачку возил. Такой тут порядок. Не любят путиловские мастера сразу корону на голову надевать. Сказали: «Поработай ты, Григорий Иванов, немного на черной работе — заготовки и инструмент тоже возить кому-то надо». Так вот нашего брата, молодежь, и изучают, присматриваются, на что годен. Не куда-нибудь, чай, на «Красный путиловец» пришли. А теперь все наши ребята на станках. Я токарем, четвертый разряд имею... Сыт? — Еще немного. — Мне тоже. Налей-ка, мамаша, тех «рябчиков», только погуще, — повернулся он к торговке.
Оглядываюсь вокруг. Сколько тут ! Стоят, торопливо обедают. Моросит мелкий, словно осенний дождик. — Душ на второе, — смеется рядом со мной сутулый паренек. — Дождь все отмывает, совесть, душу очищает... — Да тебя и шлангом не отмоешь... Переливаются голоса, шумит «ресторан» — задорный, неумолчно гулкий... Возвращаюсь на завод вместе с сероглазым парнем. Он рассказывает: — ...Рад был я хоть с тачкой на такой завод. Богатырь! А люди! Где таких мастеров найдешь? Характеры — сама революция закаляла. Повезло нам с тобой. Пятилетка выручила! Ехал я из Ярославля, гадал: возьмут ли? Взяли... В жизни моей, знаешь, еще в Ярославле большую роль сыграл питерец один, большевик. Я был тогда комсомольским секретарем, он партийным. Суслаков его фамилия. Помню, приехал к нему из Питера товарищ его. Лето было, ночь светлая, тихая. Велел, чтобы я сидел и тоже слушал. Разговор шел об оппозиции, о тех, кто хотел нас на старую дорожку в кабалу к капитализму свернуть... Но только здесь, парень, на Путиловском, понял я, какую борьбу пришлось людям выдержать. И теперь еще отголоски остались. Раз в тракторный попал — сам поймешь. Мы пережидаем «кукушку» (в маленьких вагончиках и на платформах «едут» детали, стальные чушки).
— Тебе Что делать-то дали?—спрашивает сероглазый. — Блок. — Да ты и взаправду везучий! Блок — сердце трактора. Тут, знаешь, такая заваруха из-за деталей была. Заладили маловеры да оппортунисты: «Не сможем, мол, изготовлять на нашем заводе детали к трактору, и главным образом блок!» В сборочную мастерскую пытались превратить завод. «Не справиться нам», — твердят. Дело-то на серию шло. Даже ассигнований на импорт деталей добились. Два с половиной миллиона рублей! Выходит, был Путиловский и сплыл. Такой завод редкостный, уникальный, понимаешь, такие мастера, на всю Россию! В старое время славились, на буржуев могли, а тут на себя, значит, не сможем. Неужто, а?! Нет, ты только подумай, половину артиллерии при царе,, кто делал?—горячился он. — Паровозы с путиловской маркой на всех дорогах ходили, маслобойные машины, всякие пресса хлопковые, что с иностранными конкурировали, по своим чертежам делали, и работали те безотказно. Крупно шагал рядом и все говорил: — А сложнейшие урсы! Ты же моряк, их должен знать, универсальные регуляторы скоростей для привода оружейных башен. Весь флот русский ими снабжали. Казна за ту машинку — видел, небось, не больше буханки хлеба она — платила 10 тысяч рублей золотом. Какой исключительной точности, культуры требовали машинки эти. И вот еще что главное: здесь до революции своя целая школа металлургов была, лучшие на Руси инструментальные стали лили. Это ли все не база, позволяющая освоить трактор, и все, что нужно нам теперь будет? С такими-то мастерами, коллективом горы ворочать! Правда, новое дело, трудно, конечно. Но неужто не одолеем?!
Ветеранам ВМФ Дорогие боевые друзья ! От имени Совета Ассоциации от всей души поздравляю военных моряков и ветеранов с поистине всенародным праздником — Днем Победы! Мы встречаем этот праздник с гордостью за наши Вооруженные Силы, за крепнущий Военно-Морской Флот, с глубокой благодарностью фронтовикам, отстоявшим свободу и независимость нашего Отечества в суровую военную годину. В День Победы желаю всем флотским ветеранам мирного неба и спокойного моря! Здоровья всем и успехов! Низкий поклон погибшим на поле боя за Отечество, светлая наша благодарная память!
Республика Беларусь готовится отметить 70-летие освобождения Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков в Великой Отечественной войне. 3 июля 1944 года в ходе стратегической операции «Багратион» был освобожден Минск – столица БССР, а к концу июля – вся Белоруссия. По решению президента 3 июля ежегодно отмечается у нас как День освобождения Республики Беларусь от немецко-фашистских захватчиков. В этом юбилейном году торжества будут особенно грандиозные, и уже сейчас вся страна готовится отметить «этот праздник со слезами на глазах». В любой войне самая главная фигура на поле боя – Солдат. О женщине - Солдате в нашей семье я просто обязан рассказать. И низко поклониться ей.
Моя вторая мама – Солдат Победы. (Баллада о Солдате)
. 1. Санитарный эвакопоезд, пыхтя и отдуваясь, медленно двигался по старой давно забытой железнодорожной колее среди густого лесного массива. Стоял жаркий июль 1941 года. Ночью поезд принял огромное количество раненых, санитарные вагоны были полностью укомплектованы, и часть раненых пришлось оставить под открытым небом дожидаться следующего поезда. Придет ли он? Врачи и медицинские сестры валились с ног. Перед рассветом поезд отошел от станции и вот уже несколько часов тяжелогруженый состав с трудом пробирался «забытыми тропами» на восток, опасаясь налета фашистских самолетов. Но они все-таки появились. Два самолета со свастикой на крыльях вывалились прямо на санитарный поезд и, несмотря на красные кресты, нарисованные на крышах вагонов, начали методично, как на полигоне, выходить в атаку. Первый самолет, строча из пулемета по вагонам и паровозу, пролетел вперед и аккуратно сбросил бомбу прямо на пути. Второй - пролетел эшелон в другую сторону и отбомбился на железнодорожные пути, отрезав путь назад. Фашисты хорошо знали свое дело – безнаказанно убивать беззащитных людей. Поезд остановился, отчаянный гудок разрезал тишину леса. Это был как предсмертный крик израненного животного. И начался кошмар! Какая мать родила этих извергов? Самолеты, пролетая в нескольких метрах над крышами вагонов, стреляли из всех пушек и пулеметов по обезумевшим людям в окровавленных бинтах и в женщин в белых халатах, которые стремились вывести из вагонов раненых и скрыться в лесу. Из шестого вагона выскочили две медсестры и побежали в панике, пытаясь спастись от разящих смертельных разрывов. Больше никто не вышел. Это был вагон тяжелораненых красноармейцев, они не могли двигаться самостоятельно. Они могли только кричать от страха. И вдруг их крики и стоны перекрыл сильный женский голос. Женщина молилась и просила Бога уберечь раненых воинов. Она шла по вагону и громко читала молитвы. Люди, видя ее спокойное иконописное лицо и слыша ее уверенный звонкий голос, успокаивались. Они полностью доверились ей и господу Богу. Да, на войне бывают чудеса! Ни одна пуля, ни один осколок не попали в шестой вагон! Десятки раненых бойцов и медперсонала, пытающихся спастись в лесу, были убиты. А вагон, где осталась одна медсестра Мария и тяжелораненые красноармейцы, не получил ни одного попадания. Все раненые были спасены. Когда самолеты улетели, и опасность миновала, Мария забилась в уголке и зарыдала. Именно тогда она поняла, её как бы осенило, что она на войне не погибнет! Вскоре подбежал начальник эшелона и объявил ей взыскание за то, что она нарушила инструкцию и не пыталась скрыться в лесу во время налета немецкой авиации. И такое бывает на войне! Это молодая женщина была Мария Николаевна Абрамова, мой самый лучший друг, мама моей будущей жены.
Абрамова Мария Николаевна – 22 июня 1941 года
2. В этом году 19 февраля 2014 года, Абрамовой Марии Николаевне, участнице Великой Отечественной войны, жительнице города Бреста, исполнилось бы 99 лет. Трудно поверить, всю войну с первого и до последнего дня она провела в действующей армии. Уже к вечеру 22 июня 1941 года она, как медсестра, мобилизованная в первую очередь, была одета в военную форму и приступила к несению службы по охране медицинских армейских складов в городе Карачеве, по месту жительства. Оказывается, перед войной там действовали курсы по подготовке младшего медперсонала. Страна, не афишируя, готовилась к войне.
Настоящую войну - страшную, кровавую, трагедию народа - она встретила в санитарном поезде, куда её направили для прохождения службы. Именно так, как написано в повести Веры Пановой «Спутники», а затем снято в телевизионном фильме по этому роману «», именно так сражалась Мария Николаевна на своём скромном посту рядовой медсестры. Тысячи раненых были вывезены с поля боя в тыл их эвакопоездом. Сколько крови, страданий и горя увидела эта молодая женщина в тот страшный период войны. Десятки раненых умерли у неё на руках. Последнее, что видели они, были печальные глаза и нежные, заботливые руки «сестрички Марии».
3. Небольшое отступление. Роль Огородниковой в многосерийном телевизионном фильме о войне «На всю оставшуюся жизнь» (1975 год) знаменитого театрального режиссёра Петра Фоменко прекрасно исполнила Таисия Калинченко, известная ленинградская певица и актриса. В фильме прозвучала песня «На всю оставшуюся жизнь»(В.Баснер-Б.Вахтин, П.Фоменко) в исполнении дуэта Таисии Калинченко и Петра Фоменко. Этот пронзительный своей реальностью, своей правдой о войне телефильм в последующем получил приз на Всесоюзном фестивале в Тбилиси и огромную на многие годы любовь зрителей. Когда Мария Николаевна увидела фильм и медсестру Лену Огородникову, она сразу сказала: «Это я!» Настолько правдиво и трепетно передала актриса страдания, чувства и переживания молодых медсестер в санитарном поезде. Я, зная, что Таисия Калинченко замужем за морским офицером и постоянно проживает в Питере, в глубине души надеялся на встречу, чтобы выразить ей признательность от всей нашей семьи. И главное, от реальной медсестры из санитарного поезда Марии Николаевны Абрамовой. И такой случай представился. В 2005 году на съезде Международной Ассоциации моряков-подводников в Санкт-Петербурге после официальных речей и отчетов для участников был дан концерт, на котором выступила заслуженная артистка РСФСР Калинченко Таисия Семеновна. Она исполнила несколько песен, в том числе и морских. Когда она закончила свое выступление, я с разрешения ведущего поднялся с цветами на сцену, подошел к артистке, встал на одно колено и протянул ей цветы. Наверное, это была «картина маслом» - поседевший в морях капитан 1 ранга склонился в почтительном поклоне перед известной артисткой, с мольбой взирая на нее и протягивая букет роз. Я поцеловал ей руку и вручил цветы. Весь зал «стонал» от восторга. Она тоже удивилась. Взяла меня под руку и отвела за кулисы. Там я ей признался, в чем причина такого благоговейного почтения к ней. Она с улыбкой вспомнила свою медсестричку Лену в фильме, удивилась, что люди до сих пор помнят давно снятый фильм, и просила передать Марии Николаевне низкий поклон. Когда я по приезду в Брест рассказал об этом Марии Николаевне, она заплакала. От счастья. А у меня на душе было тепло и радостно – я выполнил поручение нашей семьи.
. 4. Самым страшным для санитарного поезда, вспоминает Мария Николаевна, были немецкие бомбёжки. Согласно инструкции медперсонал и способные двигаться раненые в случае налета должны были спасаться в ближайших лесных массивах, но разве от самолета убежишь? Фашистские лётчики-изверги видели, что идёт санитарный поезд с опознавательными знаками, но это не останавливало их, наоборот, они всячески старались в спортивном азарте, словно в тире, уничтожить его. Немецкие летчики вначале пытались разбомбить паровоз или железнодорожный путь, спереди и сзади состава, чтобы тот не мог двигаться, а затем хладнокровно бомбили и обстреливали из пушек и пулемётов вагоны с ранеными красноармейцами. Иногда они сбрасывали заранее пробитые пустые металлические бочки. Те с душераздирающим воем летели вниз, вызывая ужас и онемение у всех, кто слышал эти «звуки из преисподней».
После многих месяцев такой службы её, обессиленную, на грани нервного срыва, свалил тиф, и она сама нуждалась в лечении. Целый год она лечилась и работала в госпитале в Ташкенте, выхаживая раненых бойцов. Яблоки и молоко поставили её на ноги. Набравшись сил, она опять попросилась на фронт. С третьей попытки ее направили в действующую армию. Да не куда-нибудь, а в танковую армию генерала Рыбалко! Здесь она по-настоящему поняла, что у «войны не женское лицо». Ей запомнилось бесконечное количество обожжённых и обезображенных молодых мужчин, порой юношей, доставляемых в её госпиталь с полей сражений. Как они стонали и мучились от ожогов! Оказывается, танки только с виду грозные, а горят они и взрываются ужасно страшно.
. Войну закончила рядовая «сестричка Мария» в госпитале под Кенигсбергом. Получила личную благодарность от Верховного Главнокомандующего. Первые послевоенные дни для многих наших бойцов были полны трагизма. В госпиталь стали поступать солдаты, отметившие Победу по русскому обычаю чаркой «зеленого вина». Мстительные местные жители подносили нашим солдатам метиловый спирт. Герои, дожившие до Победы, умирали в страшных мучениях. Те, кого удавалось спасти, лишались зрения или оставались инвалидами на всю жизнь. Десятки, сотни солдат стали жертвами «зеленого змея». С большим трудом командованию удалось остановить этот печальный конвейер.
5. В начале 1946 года воинская часть, где проходила службу Мария Николаевна, прибыла в Брест и здесь была расформирована. Надо было начинать гражданскую жизнь. Мария Николаевна «осела» в Бресте, где и прожила более 60 лет на улице Гоголя, в доме № 61.
Ей улыбнулось женское счастье, она вышла замуж, родила и вырастила дочь. Дочь, Вера Николаевна, будучи в командировке в Ленинграде, познакомилась со мной - морским офицером, поступившим в тот год на учебу в военно-морскую Академию. Через месяц состоялось торжественное бракосочетание молодых во дворце, на берегу Невы. Несколько раз приезжала Мария Николаевна в Ленинград, пока я, ее зять, учился в военно-морской Академии, поддержать и помочь формированию молодой семьи. Она была мудрой женщиной, прошедшей большую школу жизни, и очень правильно учила свою дочь: «Доченька, мой зять всегда прав». (Даже, когда я понимал, что не совсем прав). Мне она, моя вторая мама, (слово «тёща» я не люблю) была самым большим другом. Я с удовольствием показывал ей родной город, где прошло блокадное детство и моя «нахимовская» юность. Она, простая женщина, была восхищена красотой и величием Ленинграда, вежливостью и доступностью ленинградцев.
. 6. После учебы в Военно-морской Академии наша семья поскиталась «по морям, по волнам». Наконец, я получил назначение на военно-морской полигон в городе Феодосия. Стал моряком-испытателем. Семья начала обустраиваться в новой квартире. Конечно, здесь не обошлось без помощи Марии Николаевны. Без улыбки не могу вспоминать её первый приезд к нам.
Прихожу вечером домой – глаза на лоб – на диване сидит и улыбается Мария Николаевна. И как-то странно на меня смотрит. После объятий и поцелуев спрашиваю: «Как же вы добрались? Мы даже вас не встретили. Знали, что приедете, но не знали, каким поездом, поскольку добираться в Феодосию из Бреста приходится с двумя пересадками». Она мне так вежливо и с почтением говорит: «Тебя же здесь все знают!» Я замер, предвкушая какой-то казус. Она продолжает: «Выгрузилась я на вокзале. Город Феодосия мне незнаком. Куда идти, как добираться до вас? Вижу, идет какой-то матрос. Я его спрашиваю: «Морячок, Касатонова знаешь?» Он мне отдал честь и говорит: «Кто ж его не знает, конечно, знаю!» - «Я так удивилась, оказывается, тебя каждый знает. Первый встречный военный – и, пожалуйста, знает тебя! Я продолжаю - это мой зять! Приехала к нему и своей дочечке на новоселье. Вот везу кое-что». (Потом матрос мне рассказывал: «Я обернулся - там гора вещей. Тюки, чемоданы, свертки и даже ковер. Быстро посчитал – семь мест. «Как же вы добрались одна с такой поклажей?» Она пожала плечами и говорит: «Люди помогли»). Матрос посмотрел на вещи и предложил: «У меня на площади стоит машина, я сейчас отвезу вас домой к капитану 3 ранга Касатонову Валерию Федоровичу». Я поразилась – продолжает Мария Николаевна, - что он даже знает, где вы живете. Вот так и добралась до вас. Мир не без добрых людей!» Мария Николаевна еще раз меня обняла и поцеловала. Уж больно ей понравилось, что я такая известная личность в городе .
Я не стал ее разубеждать и разочаровывать. Все банально и просто. Вчера я дежурил в комендатуре, это входило в обязанности инженеров-испытателей. Шофер коменданта города Феодосия матрос Василий Кялов, который никогда не выходил в море и видел его только с пляжа, ужасно любил мои рассказы о службе на подводной лодке. Он, изнывая в комендатуре от лени, каждый раз ждал моего дежурства, как праздника. Видимо, на фоне моей «морской травли» он чувствовал себя капитаном Немо или адмиралом Горацио Нельсоном. Мы даже с ним однажды сфотографировались по его просьбе. Он хотел поразить свою девушку близким знакомством с «адмиралом», как он объяснил мне. По окончанию дежурства иногда матрос Вася отвозил меня домой на машине коменданта. А сегодня днем он, видимо, решил подзаработать «рублишко», и подъехал на вокзал к приходу поезда, благо комендант в это обеденное время приступил к приему пищи. И сразу оказался в поле зрения фронтовика Марии Николаевны. Матрос Василий Кялов, переполненный уважения к ветерану Великой Отечественной войны, родственницы моряка-подводника Касатонова, совершил благородный поступок. Денег, естественно, никаких не взял, но зато, как получилось красиво. Кому рассказать, не поверят!
7. Наша семья после окончания морской службы в 1993 году бросила якорь в Бресте, самом красивом и самом лучшем городе Беларуси, где нас ждала родная душа - скромная и горячо любимая «бабушка Маня», как называли ее наши дочки.
Мария Николаевна, большая труженица, почти до восьмидесяти лет работала в в системе здравоохранения, в поликлинике № 3 на улице Карбышева, где до сих пор вспоминают её добрым словом. Руководители поликлиники ежегодно поздравляли своего ветерана с Днём Победы и оказывали материальную помощь. Большое им спасибо!
Мария Николаевна, рано лишившись мужа, помогла дочери поднять двух внучек. Старшая, Виктория, окончила в Бресте физико-математический факультет педагогического института. Младшая, Анна, пошла по стопам бабушки, и стала медсестрой, окончив в Бресте медицинское училище. Обе внучки вышли замуж в Бресте, имеют детей.
По традиции вся большая семья, четыре поколения, ежегодно собиралась 19 февраля в квартире у Марии Николаевны, чтобы поздравить её, скромную женщину, солдата Победы, с днём рождения. Внучки и правнучки с интересом рассматривали 13 медалей и орден Отечественной войны. Это награды Родины их бабушке и прабабушке за героическую молодость. Очень редко и мало рассказывала она нам про «свою войну». Настоящие Герои, труженики войны, скромны и не любят вспоминать тяжелое лихолетье, которое им пришлось пережить в молодости.
8. В 2005 году мы торжественно отметили 90-летие Марии Николаевны. Заранее на канале «Буг ТВ» заказали телевизионное поздравление. Текст я написал сам, передал на студию фотографии военных лет. И попросил исполнить песню из кинофильма «Белорусский вокзал» - «Десятый наш ударный батальон» на стихи Булата Окуджавы. Собралась вся семья, действительно, четыре поколения. Все красиво по-праздничному оделись, накрыли шикарный стол. Я сел на диван, обнял за плечи маленькую щупленькую старушку. Как скоротечна человеческая жизнь! Давно ли Мария Николаевна сражалась с фашистами? И побеждала их! А сегодня ей 90 лет. До восьмидесяти она еще была бойкой, а потом стало заметно, как угасает человек. Она долгое время жила одна, не хотела никого беспокоить, видя, что мы с женой ютимся в однокомнатной хрущевке. Она жила наедине с Богом. Каждый день молилась, читала, пока глаза видели, религиозные книги. Мы ежедневно посещали её. Я покупал ей продукты. Помогал в ведении домашнего хозяйства. Она до последнего сама готовила себе кушать, соблюдала все посты. На дни рождения любила дарить внучкам и правнучкам деньжата. Несмотря на преклонный возраст, очень хорошо считала деньги и аккуратно вела их учет. Она рядовой боец вела скромный образ жизни, как и большинство тружеников войны, не ходила ни на какие торжественные собрания, да ее и не приглашали. Никуда не ездила по стране по ветеранской льготе, ни разу не была в санатории. Никогда не надевала свой парадный костюм с орденами и медалями – стеснялась. Раза два приходили пионеры из соседней школы № 20, у них были поручения – она угощала их чаем. Однажды я пригласил корреспондента из телерадиокомпании «Брест», записать на радио ее рассказ о войне. Запись дома прошла очень хорошо. Мы попросили корреспондента сделать нам копию, чтобы осталась в семье на память. «Да, да, да», - обещали нам. Беседу с Марией Николаевной транслировали по городской радиосети. На другой день супруга пошла за обещанной копией, прождала в вестибюле часа полтора, а потом ей объявили, что запись не сохранилась, ее вчера после выпуска в эфир стерли, надо было записывать другие материалы. Обидно!
В последний год она, согласившись на уговоры старшей внучки Виктории, проживающей в трехкомнатной квартире, переехала жить в ее семью, где за ней нежно и трепетно ухаживали. Когда зазвучали с экрана телевизора слова поздравления и показали ее молодую в военной форме, мы все не смогли сдержать слез. И пока артистка исполняла военную песню, мы плакали. Мы гордились и радовались за нашего Солдата Победы, за самого рядового воина, без которого не было бы Победы в Великой Отечественной войне.
В 2008 году Мария Николаевна ушла от нас туда, где большинство. Похоронили ее в городе Бресте на кладбище «Плоска». На могиле стоит крест из черного гранита, на нем написано только три слова: «Абрамова Мария Николаевна. 1915 - 2008». Мы с супругой, её дочечкой, каждый день вспоминаем нашу дорогую мамочку и говорим ей слова благодарности, которых так мало говорили при жизни.
Низкий поклон Вам, дорогая Мария Николаевна. Вы постоянно с нами. Ваша фотография висит у нас дома на самом почетном месте. Порой нам очень не хватает Вас. Спасибо Вам, солдату Победы, за Ваш подвиг в годы Великой Отечественной войны. И за Ваш подвиг в мирной послевоенной жизни. Благодаря Вам у нас крепкая семья. Теперь весь наш «клан» собирается по праздникам у нас дома, по-прежнему все четыре поколения, поскольку у нас появилась правнучка – Олечка. И дочка Марии Николаевны, моя супруга Вера Николаевна, продолжает традиции своей мамочки, главные из них – объединять и цементировать семейные отношения.
Дорогая Мария Николаевна мы Вас помним, любим, благодарим. Только теперь мы по-настоящему поняли, как нам Вас не хватает. Мы осиротели. Каждый день мы вспоминаем Вас добрым словом. В эти святые предпасхальные дни мы, ваши дети, просим у Вас прощения. Память о Вас делает нас добрее, терпимее, помогает участливее и сочувственнее относиться к людям. Спасибо Вам. Спите спокойно. Пусть земля будет вам пухом.
Вера Николаевна, дочь Марии Николаевны. Касатонов Валерий Федорович, зять Марии Николаевны
Капитан 1 ранга Касатонов В.Ф. – «Житель блокадного Ленинграда».
