Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Подготовить оператора дронов за 20 часов

Как подготовить оператора дронов за 20 часов

Поиск на сайте

«...ОПЕРЕЖАЯ СМЕРТЬ, ПРИШЛО БЕССМЕРТЬЕ...»

Оторвавшись от товарищей, Гусейн увидел на не­большой высоте, идущие в сторону Ленинграда, три вражеских бомбардировщика. И он вступил в нерав­ный бой...

Помните единственную посредственную оценку в учебной ведомости Алиева? Она как раз и была вы­ставлена за воздушные стрельбы.

...Один самолет был сбит в первую же минуту боя. Два других встали в круг и яростно отстреливались от наседавшего «Ястребка». Но вскоре один из них сильно задымил и круто пошел к земле...

Третий струсил и повернул обратно.

Очень долго ждал Гусейн Алиев этого дня. И когда он пришел, Гусейну хотелось полностью насытиться боем, насладиться своей первой победой над врагом.

Он не мог его упустить и устремился за уходящим бомбардировщиком. Расстояние между ними сокраща­лось, но Гусейн не стрелял. У него кончился весь бое­запас. Он шел на таран. Решил догнать. Догнать во что бы то ни стало и срезать хвост со свастикой сво­им винтом...

Расстояние сокращалось. Фашист опередил и уда­рил по истребителю из пушки. Он не мог промазать — слишком мало было расстояние,— и снаряд разорвался в кабине Гусейна.

Истребитель стал падать...

Потом умелая и уверенная рука выровняла само­лет и повела его на посадку.

...Дойди! Пусть легкие пробиты,
И в баках пусто, сдал мотор,
Но гибели наперекор
Шел на посадку истребитель,
Со смертью продолжая спор...

Так писал о Гусейне Алиеве балтийский поэт Все­волод Азаров.

...В пробитом горле кровь заклокотала,
И нет уже дыханья! И опять
К нему рванулась смерть, чтоб от штурвала
Простреленные руки оторвать.
Но даже и в предсмертной полудреме
Он знал: дорога пройдена на треть,
Пока далек огонь аэродрома,
Он не имеет права умереть...
Разбитый самолет идет к востоку.
Пусть с кровью перемешана слеза —
Смерть отступает, пропуская сроки,
Еще страшась взглянуть ему в глаза.
...Он долетел. Аэродром возник,
И выкрики друзей разносит ветер...

Это стихи бакинского поэта Абрама Плавника. Нет! Алиев не вернулся на аэродром. Он не дотянул всего каких-нибудь 15 километров и посадил машину на маленькую поляну за деревней Гостилицы.

Посадил хорошо, по всем правилам. Люди подбе­жали к самолету. Летчик сидел в кабине, держался за рычаги управления. Его запекшиеся кровью губы едва слышно прошептали:

— Я выполнил... Прощайте... Больше он ничего не успел сказать.

...Смерть ринулась к нему. Но в этот миг,
Опережая смерть, пришло бессмертье...

Когда Гусейна вынимали из кабины, кровь била между губами фонтаном.

Человеческое сердце, разрезанное стальными оскол­ками... По неведомым медицине законам, вопреки ра­зуму и обычному пониманию вещей, оно продолжало биться в груди, продолжало жить...

Когда врач осмотрел израненное и истерзанное те­ло Алиева, он пожал плечами и сокрушенно вздохнул:

— Я ничего не понимаю... Он не мог лететь...

Но Игорь Каберов понял, понял и Коля Соседин, и другие летчики, кто знал Гусейна Алиева. Поняли и, сняв шлемы, несколько минут молчали.

Хоронили Алиева ночью, за зданием летной столо­вой, между двух кудрявых березок...

Что-то говорили над свежим могильным холмом, гремели ружейные залпы прощального салюта. Кабе­ров плохо все это запомнил...

...Можно сотни раз приезжать в Петродворец и сотни раз любоваться его дворцами и фонтанами. Лю­боваться и радоваться тому, что все это, некогда по­верженное в руины, ожило и засверкало вновь.

И сказочный Самсон снова на своем месте. Мощ­ные струи воды, искрясь на солнце и играя всеми цветами радуги, устремляются в бездонное небо, кото­рое защищал балтийский летчик Гусейн Бала оглы Алиев...

Если бы можно было точно рассчитать время по­следнего воздушного боя... Рассчитать по минутам. Сколько бы получилось? Минут двадцать-тридцать — не больше. Всего полчаса! Но к этим тридцати мину­там Гусейн Алиев готовился всю жизнь! Учился в Ба­кинском аэроклубе, потом в Военном училище, сдавал десятки зачетов и экзаменов ради этих тридцати ми­нут... И эти минуты стоили всей жизни!

В одном из последних своих писем младшей сест­ренке Шкюфе он писал:

«...Не печалься о своем институте... Конечно, хоте­лось бы, чтобы ты училась в Ленинграде... Если б ты знала, какой это удивительный город! Но теперь вой­на... Потерпи! Будешь учиться! Слышишь, сестренка? Я тебе это обещаю!..»

Он погиб в самом начале войны, погиб одним из первых, так и оставшись навсегда лейтенантом...

Он сдержал свое обещание.

Вперед
Оглавление
Назад


Главное за неделю