Оторвавшись от товарищей, Гусейн увидел на небольшой высоте, идущие в сторону Ленинграда, три вражеских бомбардировщика. И он вступил в неравный бой...
Помните единственную посредственную оценку в учебной ведомости Алиева? Она как раз и была выставлена за воздушные стрельбы.
...Один самолет был сбит в первую же минуту боя. Два других встали в круг и яростно отстреливались от наседавшего «Ястребка». Но вскоре один из них сильно задымил и круто пошел к земле...
Третий струсил и повернул обратно.
Очень долго ждал Гусейн Алиев этого дня. И когда он пришел, Гусейну хотелось полностью насытиться боем, насладиться своей первой победой над врагом.
Он не мог его упустить и устремился за уходящим бомбардировщиком. Расстояние между ними сокращалось, но Гусейн не стрелял. У него кончился весь боезапас. Он шел на таран. Решил догнать. Догнать во что бы то ни стало и срезать хвост со свастикой своим винтом...
Расстояние сокращалось. Фашист опередил и ударил по истребителю из пушки. Он не мог промазать — слишком мало было расстояние,— и снаряд разорвался в кабине Гусейна.
Истребитель стал падать...
Потом умелая и уверенная рука выровняла самолет и повела его на посадку.
...Дойди! Пусть легкие пробиты,
И в баках пусто, сдал мотор,
Но гибели наперекор
Шел на посадку истребитель,
Со смертью продолжая спор...
Так писал о Гусейне Алиеве балтийский поэт Всеволод Азаров.
...В пробитом горле кровь заклокотала,
И нет уже дыханья! И опять
К нему рванулась смерть, чтоб от штурвала
Простреленные руки оторвать.
Но даже и в предсмертной полудреме
Он знал: дорога пройдена на треть,
Пока далек огонь аэродрома,
Он не имеет права умереть...
Разбитый самолет идет к востоку.
Пусть с кровью перемешана слеза —
Смерть отступает, пропуская сроки,
Еще страшась взглянуть ему в глаза.
...Он долетел. Аэродром возник,
И выкрики друзей разносит ветер...
Это стихи бакинского поэта Абрама Плавника. Нет! Алиев не вернулся на аэродром. Он не дотянул всего каких-нибудь 15 километров и посадил машину на маленькую поляну за деревней Гостилицы.
Посадил хорошо, по всем правилам. Люди подбежали к самолету. Летчик сидел в кабине, держался за рычаги управления. Его запекшиеся кровью губы едва слышно прошептали:
— Я выполнил... Прощайте... Больше он ничего не успел сказать.
...Смерть ринулась к нему. Но в этот миг,
Опережая смерть, пришло бессмертье...
Когда Гусейна вынимали из кабины, кровь била между губами фонтаном.
Человеческое сердце, разрезанное стальными осколками... По неведомым медицине законам, вопреки разуму и обычному пониманию вещей, оно продолжало биться в груди, продолжало жить...
Когда врач осмотрел израненное и истерзанное тело Алиева, он пожал плечами и сокрушенно вздохнул:
— Я ничего не понимаю... Он не мог лететь...
Но Игорь Каберов понял, понял и Коля Соседин, и другие летчики, кто знал Гусейна Алиева. Поняли и, сняв шлемы, несколько минут молчали.
Хоронили Алиева ночью, за зданием летной столовой, между двух кудрявых березок...
Что-то говорили над свежим могильным холмом, гремели ружейные залпы прощального салюта. Каберов плохо все это запомнил...
...Можно сотни раз приезжать в Петродворец и сотни раз любоваться его дворцами и фонтанами. Любоваться и радоваться тому, что все это, некогда поверженное в руины, ожило и засверкало вновь.
И сказочный Самсон снова на своем месте. Мощные струи воды, искрясь на солнце и играя всеми цветами радуги, устремляются в бездонное небо, которое защищал балтийский летчик Гусейн Бала оглы Алиев...
Если бы можно было точно рассчитать время последнего воздушного боя... Рассчитать по минутам. Сколько бы получилось? Минут двадцать-тридцать — не больше. Всего полчаса! Но к этим тридцати минутам Гусейн Алиев готовился всю жизнь! Учился в Бакинском аэроклубе, потом в Военном училище, сдавал десятки зачетов и экзаменов ради этих тридцати минут... И эти минуты стоили всей жизни!
В одном из последних своих писем младшей сестренке Шкюфе он писал:
«...Не печалься о своем институте... Конечно, хотелось бы, чтобы ты училась в Ленинграде... Если б ты знала, какой это удивительный город! Но теперь война... Потерпи! Будешь учиться! Слышишь, сестренка? Я тебе это обещаю!..»
Он погиб в самом начале войны, погиб одним из первых, так и оставшись навсегда лейтенантом...