Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Поиск на сайте

Главная / Издания / Литература / Книжная полка / Мурад Мамедов. Опережая смерть, пришло бессмертье...

МОЖЕТ ЛИ БЫТЬ ТАКОЕ?

Передо мной роман Николая Чуковского «Балтий­ское небо».

В самом начале книги читаю разговор двух летчи­ков о гибели их товарища:

«...— Кабанок, ты видел его? — шепотом спросил один из них...

Кабанков кивнул.

— Правда, что он прожил еще минут двадцать?

— Не знаю... Минут восемь, может быть...— шепо­том ответил Кабанков.— Он захлебнулся кровью. У не-го грудь прострелена навылет в двух местах. Когда его вынимали из самолета, кровь била между губ фон­таном.

— Он помнил что-нибудь? — спросил молоденький летчик.

— Ничего не помнил,— ответил Кабанков.

— Перелетел через море с простреленной грудью... Шел прямо за капитаном и Серовым и ни разу не сбился... А ведь он уже умирал.

— Техник его на аэродроме только тогда и начал догадываться, когда увидел, что идет на посадку, не выпустив шасси... Шасси у него в порядке, значит просто сил не хватило. Он потерял сознание, только когда посадил. Замечательно посадил...»

Прочел я эти строки и подумал: «Что это? Худо­жественный вымысел автора или действительный слу­чай?»

«...Захлебнулся кровью... Грудь прострелена навы­лет в двух местах...» А пилот продолжал лететь и даже «...ни разу не сбился... Замечательно посадил...» самолет! Может ли такое быть?

В тот вечер я долго не мог успокоиться. Все думал об этом пилоте. Представлял себе пробитый пулями и осколками истребитель — тупоносый «ястребок» И-16, разбитый стеклянный колпак кабины, изуродованные в бою плоскости и его самого...

Как он выглядел? Не знаю... Знаю только, что лицо у него было по-настоящему прекрасное: по-детски доб­рое и по-солдатски злое...

Тогда я и не подозревал, что так состоялось мое первое знакомство с удивительным летчиком-балтий­цем Гусейном Алиевым...

Я узнал об этом много позже, встретившись с людь­ми, которые были с ним знакомы, перечитав десятки разных газет и документов.

В годы войны о нем было много написано. И труд­но установить, что правда, а что вымысел. Он стал литературным героем нескольких произведений. И каждый автор по-своему писал о его подвиге, потому что по-своему представлял Гусейна.

Народный поэт Азербайджана Мамед Рагим так писал об Алиеве:

...И не забудем мы,
Как вел Алиев самолет среди кромешной тьмы,
Фашистских коршунов разя - убийственным огнем.
Он, выиграв жестокий бой, на свой аэродром
Повел пробитый самолет... Но в этот самый миг
Чужих моторов близкий рев опять над ним возник.
И принял он неравный бой, отвагой осиян.
Он в этой схватке получил семнадцать тяжких ран.
Но полумертвый, весь в крови, он долетел к своим...
Так умер он за свой народ. Он пал непобедим!..

Если в книге Николая Чуковского говорится, что у пилота была «...грудь прострелена навылет в двух местах...», то в стихотворении Мамеда Рагима речь идет уже о «семнадцати тяжких ранах». Кто же прав?

В газете «Правда» за 8 декабря 1941 года я разы­скал очерк Веры Кетлинской «Воля». Он тоже был посвящен летчику Алиеву. Очерк заканчивается таки­ми строками:

«Врач нашел у Алиева семнадцать ран, из них три смертельных.

— Я ничего не понимаю,—сказал врач,— он не мог лететь.

Но товарищи поняли и, сняв шлемы, несколько минут молчали...»

В годы войны балтийский поэт Всеволод Азаров посвятил Гусейну Алиеву свою поэму. Есть в ней такие строки:

...И тридцать, не забудем — тридцать,
осколков вражеских в груди,
но сердце продолжает биться
и отдает приказ: «Дойди».

«Дойди!» Пусть легкие пробиты,
и в баках пусто, сдал мотор,
но гибели наперекор
шел на посадку истребитель,
со смертью продолжая спор...

Тридцать осколков в груди! Может ли быть такое?

Какую удивительную силу надо было иметь, чтобы не потерять сознание! Каким необыкновенным умением надо было обладать, чтобы так блестяще закончить воздушный бой и еще посадить машину!

Теперь мне уже нестерпимо хотелось увидеть лицо этого человека, его глаза. Мне хотелось знать о нем все. Хотя я и понимал, что всего, конечно, не узнаю

И никто не узнает. Никогда. Мы только можем предположить, о чем думал Гусейн в последние ми­нуты. Можем представить, да и то очень приблизи­тельно, что он переживал,

Каждая секунда казалась ему вечностью, каждый километр вырастал в бесконечность. А он вел и вел каждой раны в отдельности. Все тело горело одним огнем

А он вел машину...

«...Я выполнил.. Последними его словами были Прощайте...»

Он сказал их на земле, людям, подбежавшим к машике. Он сказал эти слова нам всем, живым.

Вперед
Оглавление
Назад

Главное за неделю