Вскормлённые с копья

Казалось бы, старшая в семье по возрасту дочь обычно должна помогать матери и по мере возможности присматривать за младшим ребёнком. Однако для Жени это было противопоказано. Я думаю, что она из-за своего чрезмерного себялюбия и развитого эгоизма на первых порах просто не могла меня переносить и в лучшем случае элементарно игнорировала, как будто меня не существовало. Ей было не до меня. В дальнейшем, когда я немного подрос, у меня не сохранилось в памяти, когда Женя хотя бы один раз взялась почитать мне книжку или рассказать интересную сказку. Однако до сих пор помню, как она на меня кричала: «Отстань! Не мешай! Не лезь! Отцепись! Пошел к свиньям! Ты мне надоел!». Более того, я стал объектом её изощрённых издевательств, это приносило ей глубокое удовлетворение, когда видела, что я обливался горючими слезами от обиды и находился в полной своей беспомощности хоть как-то защититься.
Мама, узнав, что я в очередной раз подвергался экзекуциям, неоднократно говорила Жене, что, дескать, когда заведешь своих детей, тогда их и мучай, а Колю не трогай. Иногда для большей убедительности добавляла известную присказку: «Отольются волку овечьи слезки».



Помнится, что я тоже не оставался в долгу и в минуты глубоких переживаний и горькой обиды от незаслуженного ко мне отношения, возмещал весь свой гнев на куклы, в которые играли дети женского пола старших поколений нашей семьи. Куклы были оригинальные: с фарфоровыми головками и красивыми разрисованными личиками. Но я был беспощаден, разбивая их на мелкие кусочки. К сожалению, для Жени эти куклы не представляли никакого интереса - она в них не играла, да и вышла уже из детского возраста, чтобы играть в куклы.



У неё в те годы появились другие интересы: она в запой читала романы, например, А.Дюма и даже (о, ужас!) Бальзака, Флобера, Мопассана о красивой, загадочной, целомудренной и трагической любви. Поэтому моё интуитивное желание отмщения оказывалось безрезультатным и желанной цели не достигало.



Моя сестра Женя. Апрель. 1941 год. Углич.

В Угличе, как я уже упомянул, к тому времени из всей семьи Верюжских остались только мои родители, которые работали денно и нощно в сфере народного образования, чтобы мало-мальски обеспечить нормальные условия для жизни. На первых порах, когда позволял семейный финансовый бюджет, по настоянию папы для ведения текущих домашних дел и наблюдения за мной была нанята нянечка-домработница, простая малообразованная крестьянская женщина. Хотя она и обладала жизненным опытом, была добропорядочная, набожная и исполнительная, но, видимо, не имела необходимых навыков поддержания нужного порядка в доме и обращения с маленьким ребёнком. Из-за профессиональной непригодности, как бы сейчас сказали, от её услуг, к сожалению, пришлось отказаться. На смену ей была приглашена молодая, сбитая в теле, рыжеволосая русская красавица, которую звали Антонина. Тоня, казалось, во всех отношениях была хороша: и работящая, и исполнительная, и толковая, но по характеру, якобы, была строптивая. Ушла Тоня на другую работу по собственному желанию.



Женя Верюжская и Катя Комиссарова в 1940 году. Углич.

Третьей и последней моей воспитательницей, стала Катя Комиссарова, тоже приехавшая в наш город из деревни. По возрасту с Женей они были почти ровесницы, но общего языка, как впрочем, и с предыдущими, они не находили. Если, например, Тоня могла за себя постоять и возразить на выдуманные, прежде всего, претензии Жени, то Катя все переносила стойко и никогда не жаловалась, хотя причин к тому было предостаточно.
Первых двух своих воспитательниц я помнил плохо, в памяти сохранились только отдельные мгновения. Катя по возрасту была молода, и опыта общения с детьми у нее никакого не было, тем не менее, для меня она стала хорошим старшим другом, потому как была доброй, внимательной и заботливой, никогда не говорила, что я ей мешаю делать какие-то домашние дела, которых всегда было предостаточно. Мне было даже интересно наблюдать, как она ловко справляется с глаженьем белья с помощью скалки или утюга, разогреваемого углями. Такая женская работа требовала не только сноровки, но и большой физической силы. Катя иногда меня брала с собой, когда ходила полоскать выстиранное белье на Волгу: зимой - в проруби, и летом - со специальных мостков. Это тоже была не лёгкая работа, но у неё всё получалось ловко и с огоньком.



Мама, Катя Комиссарова, брат Коля и сестра Женя. Углич. 1939 год.

Катя была девушка стройная, красивая, обаятельная и, естественно, являлась объектом повышенного внимания молодых людей. Папа, видимо, стараясь предупредить её от преждевременных и необдуманных решений, неоднократно говорил Кате, что она должна, прежде всего, выучиться и получить специальность. Однажды, уже после войны, когда я приезжал в Углич на каникулы, вероятно, в 1948 году, мне удалось повидаться с Катей и к обоюдной радости даже навестить её в общежитии сельскохозяйственного техникума, в котором она училась на животноводческом отделении.

Известно, что в детстве закладывается основа дальнейшей жизни.
Довоенное моё детство, я считаю, не было безоблачным и радостным в полном смысле. В малом возрасте я часто болел, но, несмотря на это, я, видимо, был бойким и подвижным ребёнком, однако, не имея равных себе партнеров по общению и испытывая постоянное давление над собой со стороны сестры Жени, у меня постепенно вырабатывался комплекс зависимости и как результат – излишняя стеснительность, неуверенность, замкнутость. Потребовалось не одно десятилетие моей жизни, чтобы избавиться от чрезмерной застенчивости, глупой скромности и воспитать в себе немножко хамского благородства, снисходительного снобизма, воспитанного цинизма, вежливой наглости. Но при этом в общении с людьми старался оставаться уверенным в своём поведении и держаться в допустимых рамках приличия.
Наша семья проживала в двухкомнатной квартире с печным отоплением, которую снимала в частном двухэтажном, высотном по Угличским понятиям, кирпичном доме, с удобствами во дворе, на центральной Ярославской улице, переименованной тогда в честь немецкого революционера Карла Либкнехта.



Дом Шунаевых на улице Карла Либкнехта (бывшая Ярославская). Четыре окна слева по фасаду и всю левую сторону второго этажа с 1920 по 1954 год снимала семья Верюжских. В 1980 годах дом отремонтирован.

Первоначально, с 1920 года всю левую половину второго этажа из трёх жилых комнат занимало семейство Верюжских во главе с дедушкой Николаем Павловичем. В силу объективных причин к середине 1930-х годов в Угличе, как я уже отметил ранее, осталась только наша семья, и от удобной третьей комнаты пришлось отказаться.
В неё поселилась семья репрессированных, приехавших из Ленинграда: женщина с двумя взрослыми сыновьями. Вера Владимировна Алымова, так звали эту женщину, работала в райпотребсоюзе. Высокая, стройная брюнетка, беспощадно курившая папиросы, казалась суровой, сдержанной и малоразговорчивой. Жила она скромно и одиноко. Иногда, правда, у неё собирались гости в основном женщины, по-видимому, сходной судьбы, как и она. Такие посиделки обычно заканчивались скромным застольем, с песнями и танцами под патефон.
Сыновья её высокие, чернявые красавцы: Юрий - старший и Артур – младший, названный якобы по имени главного героя романа Э.Л.Войнич «Овод», были, не без оснований, предметом большого беспокойства Веры Владимировны. Юрий, как мне кажется, заглядывался на Катю и Женю, но не более того, хотя «кто его знает?»... Недаром моя сестра Женя своего первенца в 1948 году назвала Юрием. Может, с той поры это имя ей нравилось. Мне же тогда больше нравилось имя Артур.



Этель Лилиан Войнич. Роман «Овод»

Соседи ближайших домов были уверены, что братья Алымовы время от времени подворовывают, но до поры до времени всё сходило с рук. С Юрой, однако, произошло непоправимое: он был арестован по какому-то, как говорили, серьёзному противозаконному делу, получил большой срок и якобы при попытке к бегству из мест заключения попал под пулю охранников и погиб. Но так ли было на самом деле? Артуру повезло, когда пришло время, он был призван на военную службу во флот и направлен на Дальний Восток. О его дальнейшей судьбе мне не известно.

Половина дома, в котором мы жили, принадлежала бывшей купчихе Шунаевой Фаине Васильевне, злой и въедливой старухе, потерявшей мужа в революционные лихие годы, у которой было две дочери: Надежда и Варвара. Надежда, как мне казалось, была немного дефективной из-за хромоты, незамужней и жила со своей матерью. После рождения Жени Надежда некоторое время помогала маме в качестве няни по уходу за Женей. Варвара вышла замуж и стала Балакиревой. Вместе с мужем – сотрудником НКВД и двумя сыновьями Виталием и Валерием – жила в Ярославле и работала учительницей. Кстати сказать, с младшим Валерием у меня через 15 лет после войны произошла случайная встреча на подводной лодке Балтийского флота, где он служил срочную службу матросом в должности секретчика-шифровальщика, а я был прикомандирован на эту лодку в составе разведывательной группы ОСНАЗ.
Каждое лето семья Балакиревых приезжала в Углич на каникулы. Иногда муж Варвары наведывался в Углич на шикарном для того времени черном легковом автомобиле, который среди народа называли «Чёрный Ворон», нагоняя тем самым какой-то необъяснимый страх на соседей окружающих домов.



Легковой автомобиль марки ГАЗ-М1, прозванный в народе «Чёрный Ворон»

На эту тему, правда, не связанный с мужем Варвары, мне чётко запомнился такой случай. Однажды вечером, когда вся наша семья была в сборе, возможно, пришли и мамины сёстры, все сидели за столом, чаевничали и вели какие-то беседы. Окна в тёмное время суток из-за отсутствия ставень всегда занавешивались плотными шторами. Так было и на этот раз.
Вдруг на улице, непосредственно под нашими окнами послышался сильный скрежет автомобильных тормозов. Все взрослые просто оцепенели от охватившего их страха, наступила, казалось, продолжительная пауза. Реакция была адекватная для того времени. Волна повсеместных репрессий, развернувшихся после убийства Кирова в 1934 году, докатилась и до Углича. Я сидел у кого-то из взрослых на руках, и буквально в одно мгновение меня передали, как эстафету, через всех сидящих, пока я не оказался на руках у мамы. Зажжённая керосиновая лампа (электричества тогда в городе ещё не было) стояла на столе, но никто её не загасил и никто не бросился смотреть в окно. Все молча сидели на своих местах. Напряжённость момента передалась и мне, но я не заплакал и внимательно всматривался в испуганные лица взрослых. Наконец, папа спокойным голосом произнес:
- Это не «чёрный ворон», а, возможно, такси.



Мой папа, Верюжский Александр Николаевич Углич. 1935 год.

Продолжение следует.

Обращение к выпускникам Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ.

Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.



Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

Шкабич Михаил Александрович.



Он пришел к нам в 5-ом классе (может быть, не с самого начала учебного года). Был высокого роста, плечистый, крепкий, седой мужчина. Интеллигент старой формации, полковник императорской армии, артиллерист, потерявший ногу в Первую Мировую. При ходьбе слегка прихрамывал на протезе, но когда входил в класс и принимал рапорт дежурного нахимовца, то вытягивался во весь рост – не меньше 190! - расправлял плечи, глаза строго поблёскивали из-под пенсне - ну, строгий-престрогий человек и учитель! А потом оказывалось, что он переживает неудачу ученика точно, как свою.
Помню, как всего единожды за время его работы у нас, когда я не приготовил домашнего задания, он в сердцах промолвил мне едва слышно: «Как же вы так, батенька!»..
Стыдно было вусмерть, ещё и теперь помню.
Обращался он ко всем «батенька вы мой, а расскажите-ка нам…». И рассказывали, а он, поблёскивая пенсне, одобрительно ворчал «ну, батенька, а чердак-то у вас ва-ааа-рит…». Никогда не жалел поставить «пятёрку», иногда даже, казалось, не вполне заслуженную (в том плане, что другому он за такой же ответ поставил бы едва «тройку»). Но он всегда точно определял, кого надо поощрить за труд, за стремление преодолеть рубеж, за приложенные усилия. А другому мог и попенять за недостаточное усердие. А понять у него, что значит усердие, было легко! За хвостом годов я не могу точно припомнить по каким таким случаям он нам читал Устав артиллерии времён Оно. Но это было нечто, это было впечатляюще! Вытягивался по стойке «смирно» и громко и чётко, без запинки читал вслух на память из Устава! Разве ж без настоящего усердия запомнишь Устав наизусть!
Хочу ещё добавить об одном случае, который, в общем-то, к математике отношения не имеет.
В то далёкое время с игрушками было не ахти, как здорово. И вот кто-то придумал делать «пушки» либо с применением катушек (благо, ниток у нас было «завались!»), либо из красных толстых карандашей. Катушка укреплялась на «лафете» - это ствол (либо кусок карандаша после выбивания грифеля). Затем из деревянной щепки вырезалось нечто, напоминающее молоток, но свободно тонкой частью входившее в «ствол» до упора. Дальше закреплялась резинка во много слоёв, придумывался спусковой крючок – всё, орудие к бою!
Вот на уроке алгебры я и закончил сотворение такой мортиры. Страсть, как хотелось провести «приёмо-сдаточные испытания»! Решил сделать пробный холостой. А при этом ведь как бы неважно, куда направлено орудие. Взвёл, «насторожил» спуск, помедлил – и выстрел! В это время преподаватель у доски выписывал какую-то формулу. Выстрел! Показалось, что всё в порядке. Но в классе вдруг стало тихо… Шкабич медленно повернулся к классу, по-бычьи наклонил гривастую седую крупную голову. Молча, обвёл класс взглядом, пуская блики от стёкол пенсне…Ещё помолчал, а потом грозно произнёс:
- «В меня попала стрела! Кто это?»
Гробовое молчание, полнейшая тишина… Вдруг услышали бьющуюся за окном муху.
Снова вопрос, тот же!
Опять тишина. Он ещё поблестел пенсне, глубоко вздохнул и повернулся к доске дописывать формулу…



"Продвинутый" вариант детского оружия.

Мне показалось, что весь класс повернулся ко мне с немым суровым вопросом. Было мучительно стыдно, и ещё что-то, не знаю.
Теперь глубоко вздохнул я, поднялся и хриплым голосом пролепетал: «Это я… Пушка… нечаянно… сломалось…»
Таки-да, обломился "подрезанный" мною у основания молоток-толкатель... По какой-то траектории - я этого не увидел! - обломок полетел в сторону классной доски и угодил в преподавателя!
Преподаватель подошёл к моей третьей парте, посмотрел. После паузы пророкотал: «Э-эх, батенька!» - и повернулся, чтобы уйти. У меня вырвалось: «Я хотел…»
Он снова повернулся и прогудел: «Батенька вы мой, мортиру надо лучше рассчитывать!»
Наверное, надо добавить, что я был его любимчиком, и он отличал меня разными способами. До самого расставания он ни разу не напомнил мне об этом «грехе».
Тем большую неловкость я всегда испытывал…

Андрей Константинович Гамазов.



Андрей Константинович Гамазов был, казалось, молодым преподавателем. Но он так умел излагать материал, что любой нахимовец откладывал в сторону любое «дело»- даже роман «Три мушкетёра»! Надо сказать, что мы очень часто пытались читать на уроках беллетристику. Но только не на математике! Гамазов полностью овладевал классом. Все именно «внимали» ему. А он, закончив, привычно
спрашивал: «Понятно?». Если класс молчал, он начинал объяснять заново, но обычно начинал не с самого начала, а непостижимым образом определял, над чем так задумался класс…
Снова: «Понятно?». И так несколько раз. Спокойно, терпеливо, вдумчиво, пока не добивался знаковой реакции слушателей. Задавая вопрос, он принимал одному ему присущую позу: слегка подавался вперёд, обеими руками – ладонями - опирался на передние столы смежных рядов посредине класса, несколько раз обводил весь класс взглядом, при этом поправляя очки на переносице, как правило, первой фалангой среднего пальца. Мы часто копировали эту его позу, стараясь с его интонацией на "восточный" манер произнести: «Обысню!». И объяснял, объяснял… Поскольку мы научились следить за ходом мысли, а не просто слушать, материал урока становился понятным, достаточно легко и просто запоминался. Услышанное и понятое становилось ЗНАНИЕМ, и усвоенным знанием. Оно становилось твоим инструментом!
Мы все очень любили математику. Она увлекала, а преподаватель умел это уловить и предложить нечто, что заставляло читать уже почти специальную литературу. Так, меня он увлёк в организованный кружок математики, приглашал к себе домой. Там я увидел очень много книг по математике. Я помню, что он заинтриговал меня сообщением о существовании иных, чем Эвклидова, геометрий – Лобачевского, Рихтера… Кончилось это тем, что сначала я под его руководством подготовил на кружке сообщение на эту тему, а потом на одном из уроков сделал «доклад» «Лобачевский. Начала».
За эти «начала» Андрей Константинович подарил мне со своим автографом двухтомное издание «Начала математики».
К сожалению, наверное, надо признать, что я не оправдал надежд своего учителя. Я забросил серьёзные занятия математикой и увлёкся спортом – игрой в баскетбол и ручной мяч. Теперь упомянутое издание хранится у меня дома, как память о большом Учителе и Человеке, как память об увлечениях юности.

Вспоминает Роберт Гуревич, нахимовец 1952 года: "Ушли" замечательного преподавателя математики Андрея Константиновича Гамазова, совсем ещё молодого человека. Любимец всего училища был отстранён от работы только за то, что дед его был царским генералом.
Рассказывали, что ребята в младших классах, когда об этом узнавали, плакали.

Герой Советского Союза Филипьев Юрий Петрович, выпускник 1952 года.



В общем, готовили нас серьезно, по-настоящему. Именно там, в нахимовском военно-морском училище, формировался мой характер. Сложились представления о том, что есть добро, а что — зло. Словом, я твердо усвоил весь морской кодекс чести. Офицером-воспитателем у нас был старший лейтенант Сорокин — высокий, сильный и по-отцовски заботливый человек. Обо мне — уже десятилетнем нахимовце наш любимый «старлей» регулярно писал письма маме, в которых нередко меня хвалил, может быть затем, чтобы она была спокойна за мое будущее. Как я потом узнал, старший лейтенант Сорокин писал такие искренне дружеские, почти родственные письма овдовевшим матерям всех моих товарищей по взводу. И вообще с учителями-наставниками нам повезло — это были настоящие люди, и каждого я запомнил на всю жизнь. Видно, кто-то очень мудро подбирал для нахимовских училищ педагогические кадры. Но «главным человеком» в юношеские годы, кто «поставил», выражаясь его языком, нам математику, кто определил мои ориентиры и на кого я потом равнялся, стал учитель математики Гамазов. Самая памятная для меня веха тех давних времен — день Победы, ради которого отдал свою жизнь и мой отец.

В мартовском сообщении 2009 года - 75 лет со дня рождения Героя Советского Союза Филипьева Юрия Петровича, одного из первых акванавтов  - мы привели рассказ Екатерины Андреевны Гамазовой о своем отце. В настоящее время источник 2003 года, созданный к 80-летию А.К.Гамазова, исчез. Мы, тбилисские нахимовцы, считаем необходимым повторить и дополнить рассказ о замечательном человеке и учителе, чтобы сохранить для потомков память о нем.



А.К.Гамазов (сидит третий слева) с выпускниками 1972 года.

"Мне кажется, что учителем Андрей Константинович был всю жизнь. Это было призвание, это был талант, и проявился он очень рано.
Еще со старших классов школы, а потом студентом, он зарабатывал частными уроками. И последние годы жизни, уже после выхода на пенсию, тоже имел учеников.
Среднюю школу Андрей Константинович окончил в 1941 году. Окончание школы совпало с началом войны. Сразу же попросился добровольцем на фронт. Не взяли из-за слабого зрения.
Поступил в Тбилисский Университет на физико-математический факультет.
Помню, как папа рассказывал, что в начале первого семестра его и еще несколько студентов послали на какие-то работы – то ли вагоны разгружать, то ли еще что. Поэтому два первых месяца он не ходил на лекции.
Не удивительно, что когда он наконец-то попал на лекции, то высшая математика показалась невероятно трудной и непонятной наукой.
Любил вспоминать, как профессор, послушав его у доски, ехидно заметил: “С-сессия будет з-забавной”. Это замечание страшно задело гордость и заставило взяться за книги и одолеть-таки премудрости науки.
Говорил, что тогда ему и открылась в полной мере красота и стройность математики. Университет закончил в 1946 году с красным дипломом.
Официальную трудовую деятельность начал в августе 1946 года в Тбилисском Нахимовском Военно-Морском Училище преподавателем математики. В трудовой книжке после записи о зачислении на работу есть запись: “Принято торжественное и клятвенное обязательство – 28.12.1946”. А я и не знала, что преподаватели принимали такие обязательства. Или это только в Нахимовском Училище?
О Нахимовском Училище папа всегда вспоминал с благодарностью. Говорил, что работа в нем была очень хорошей школой для него, как преподавателя. При приеме на работу начальник Училища задумался, куда определить молодого учителя. Свободными были места в пятом и в девятом классах. “Нет, пожалуй, с пятым классом Вы не справитесь, - решил начальник, – девятый попроще будет”. “Как попроще, там же тригонометрия?!”. “А в пятом, молодой человек, дроби!”.
Еще одно воспоминание. На одном из первых занятий ученик тянет руку: “Андрей Константинович, можно задать вопрос? Как начинается “Тарас Бульба”?”. Под прицелом 30 пар глаз папа понял, что сейчас решается, будет он учителем, или нет. На минуту задумался, и – вспомнил: “А поворотись-ка, сынку…”. На перемене услышал одобрительное: “А новый-то, литературу тоже знает”.
Наверное, тогда папа понял, что это не учитель экзаменует учеников, а ученики Учителя, причем каждый день, каждую минуту, и что соответствовать этому званию далеко не просто. Соответствовать он стремился всю жизнь.
Я листаю папину трудовую книжку. Записей не очень много. До 1950 г. – Нахимовское Училище, затем 4-ая мужская школа, затем 48-ая средняя школа и, наконец, главное дело жизни – 42-ая школа. Должность везде одна – преподаватель математики. Помню, несколько раз папе предлагали сменить работу: перейти в вуз, написать диссертацию. Ответ всегда был категоричен: “Я учитель, мое дело учить детей”.



Замечательный педагог математики Андрей Константинович Гамазов (в центре). Тбилиси. Далекие семидесятые. 42 физико-математическая школа им.академика И.Векуа.

В разделе “Сведения о поощрениях и награждениях” все записи относятся ко времени работы в Нахимовском Училище: “За образцовые показатели в работе по обучению, воспитанию воспитанников и обеспечению нормального учебного процесса объявлена благодарность”, “За хорошую, добросовестную работу…”, “За отличное отношение к работе…”…. В других школах благодарностей не объявляли. Может, конечно, место в книжке закончилось.
Официальных наград и званий тоже, практически, не было. Вспоминается только премия им. Н.К.Крупской, полученная в последние годы работы. И звание Заслуженный Учитель ГССР, полученное незадолго до пенсии. До этого к званию Заслуженный Учитель его представляли несколько раз, но каждый раз давали кому-то другому. Не помню, чтобы папа по этому поводу когда-нибудь переживал или расстраивался. На вопросы знакомых: “Разве ты не Заслуженный?” отшучивался: “Я загруженный”.
И это была правда. Работал папа всегда очень много. В 42 школе долгое время он был единственным преподавателем математики в русском секторе. А это значит, три класса, один-два урока ежедневно в каждом. Да еще три раза в неделю кружок – свой для каждого класса. Дома – подготовка к урокам и проверка тетрадей. Несмотря на огромный опыт, к каждому уроку готовился очень тщательно.
Помню толстые тетради с подробными планами уроков. А кроме этого, еще и частные уроки. Надо сказать, что к частным урокам он относился не менее ответственно, чем к преподаванию в школе. Долгое время не соглашался заниматься группами, хотя бы по два-три человека (больше трех, по-моему, не занимался никогда). И всегда считал, что частные уроки не должны стоить дорого.
Не удивительно, что папа был с утра до вечера занят."

Мемориал A.K. Гамазову.  Средства на него были собраны выпускниками Гамазова со всего мира.



Мартиросян Левон Николаевич. В.В.Максимов.

В старших классах А.К. Гамазова сменил капитан Мартиросян. Типично кавказкая внешность, типичное с акцентом произношение, особые речевые обороты – «садись на штаны и думай!» - поначалу как-то воспринимались, ну, как бы «в штыки». Но очень скоро его доброе отношение к нам, терпеливость (пожалуй, неприсущая кавказскому темпераменту!) – просто удивительная терпеливость, если учесть нашу изобретательную находчивость в применении разных форм в попытках «завести» его, увлечённость Мартиросяна математикой вообще и стремление научить нас математике без всяких попыток нотаций и упрёков за баловство на уроках - всё это скоро переросло в уважение к нему и старание - ранее воспитанное! - усвоить содержание предмета.
Во все времена его работы с нами у нас были хорошие отношения и вдумчивое сотрудничество. Безусловно, его доля в том, что мы практически всей выпускной ротой отлично справились со всеми выпускными экзаменами по математике, очень велика. Он отдал нам очень много своего внимания, времени, сил! Такое вот теперь впечатление, что он был с нами всегда, помогал, и в тоже время, нуждаясь в нём, мы его как-то не замечали…
Как это бывает с хорошим судьёй на спортивной площадке – он есть, но его не видно. Так тонко он справляется со своим трудным делом.
Однако представить себе 5-ый выпуск без Мартиросяна совершенно невозможно!



В заключение маленькое воспоминание о проделке на званом обеде, посвящённом 5-ому выпуску, в конце июня 1952 г. В училище длительное время обсуждалась старшими тема (при этом спрашивались и наши пожелания), быть или не быть на выпускном обеде «горячительным напиткам». В конце концов, решили, что с нас ещё успеется…
Мы узнали, что к столу будет подан лимонад. Причём, лимонад красного цвета. Возьмите на заметку!
Надо сказать, что руководство расстаралось – стол, что называется «ломился»… На подсобном хозяйстве закололи свинью. Вспомните, что это – лето, что это Кавказ, Грузия, Тбилиси!
Словом, праздник гастрономии и гастрономического искусства!

Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович