Кабинет зоологии представлял собою целый сад. Те же лабораторные столы, что и в других кабинетах, но вокруг – разные растения, аквариумы. А еще в лаборантской – оранжерея и зооуголок. Ворона, кролики и змеи. Мы привыкли к тому, что на лабораторных занятиях у нас стоял на каждом столе микроскоп с набором препаратов разного вида клеток. А, ведь, не в каждой школе был хотя бы и один. Из биологии запомнилось, как мы изучали внутренности рыбы и лягушки. Преподавала нам Ольга Васильевна Григорьева. Она не выговаривала букву «л», и вместо «голова» у нее получалось – «говова», что, конечно же, не осталось у нас без внимания, но из уважения к ней мы промолчим. В кабинете работал кружок. Там точно занимались В.Полынько и Е.Фрейберг и еще несколько ребят. Женя Фрейберг был фанатом биологии, вечно со скальпелем и горящими глазами, но очень симпатичный и добрый мальчик. А вообще каждый стремился выкроить минутку, чтобы сбегать в «живой уголок». Там в террариуме жил змееподобный желтопузик. Если постучать по стеклянной стенке, то можно было добиться, чтобы он хлестанут по стеклу хвостом.
Юные натуралисты и друзья по жизни: В.Крылов (слева) и Е.Фрейберг. 1959 год.
Ольга Васильевна в 1961 ушла на пенсию, но еще некоторое время преподавала. Анатомию и основы дарвинизма преподавала Зинаида Ильинична Федорова. Все ждали, когда же будет самая главная тема - «об этом». Но, к всеобщему сожалению, ее нам предоставили изучать самостоятельно. А, странно, почему? Ведь стесняться было некого. Так, почерпнув туманно изложенную теорию из учебника, затем уж постигали это дело на практике методом проб и ошибок. А общую анатомию, то есть строение организма мы по-настоящему начинаем изучать только сейчас, когда, то один, то другой орган, кольнув, точно указывает, где он находится.
***
Рядом с кабинетом зоологии был кабинет химии. Достаточно сказать, что в нем были вытяжные шкафы, и уже можно представить уровень его оснащенности. Химия начиналась с 8-го класса, а почему-то кажется, что раньше. Преподавали ее подполковник Вячеслав Михайлович Смирнов и полковник Михаил (Мухаммед) Ахмедович Рахманкулов. Оба, безусловно, эрудированны и прочее. Но Смирнов требовал так, что краснел от натуги, и получил у нас прозвище Клюква, по причине красного носа из-за проявившихся на нём склеротичных сосудов. Он вел химический кружок. Первым занимательным опытом для участников было изготовление меда: в нагретый сахар добавляли лимонную кислоту и выпаривали. В общем - эрзац, но интересно и сладко. Рахманкулов был мягок и шутлив и пользовался всемерной любовью. Он предложил нам заменить наши скабрезные выражения на химические, типа: «Ангидрит твою марганец через перекись водорода!». Это привилось. Одновременно с нашим окончанием училища он ушел в запас. Затем преподавал в «Дзержинке», был членом Менделеевского общества и в тиши университетских библиотек не раз встречал Мишу Трофимова, чей путь в большую Химию начался с изготовления того самого меда.
М.А.Рахманкулов с нахимовцами Д.Аносовым (справа) и В.Грабарем. 1964 года.
***
Физику мы начали изучать с 8-го класса, как раз 1 сентября 1961 в училище пришла работать Геля Самуиловна Аксельрод. Пришла она из 52-й школы, как бы на замену своему мужу подполковнику М.М.Доненбергу, который в отпуске получил инфаркт и в декабре был уволен из Вооруженных Сил. Про Гелю Самуиловну можно сказать, что она очень старалась, и что-то ей удалось вдолбить в наши головы. Но старший преподаватель физики майор Л.Широков, который преподавал нам в 11-м классе астрономию, наши способности определял одном словом: «Болбесы!» - именно так, окая, он и произносил это слово. Хотя мы, как и все передовые школьники того времени, пользовались дополнительной литературой и старались узнать больше, чем это определено программой.
***
Занятия в учебных мастерских проводились в 5, 6 и 7 классах. Кроме учебных занятий в них еще проводилась работа различных кружков. Но в мастерскую можно было прийти и просто так помастерить для себя.
В столярной мастерской на занятиях делали табуретки, а по вечерам выпиливали из досок всякое оружие: пистолеты, автоматы и пр. Там бессменно хозяйничал Владимир Александрович Потапов. Он научил нас делать табуретки и множество полезных вещей. В переплетной мастерской шили записные книжки. Там колдовал пожилой мастер Виктор Степанович Апанасенко (прозвище имел – Кощей). Готовые книжки оставлялись всем на память, и редко кто решался использовать их по назначению. В слесарной на занятиях вытачивали молотки и прочие детали. В свободное время можно было выточить букву «Н» на погон или отполировать бляху.
В мастерских можно было сделать практически все, даже миниатюрный транзисторный приемник - они только приходили на смену ламповым -- это было для нас как открытие Америки. Те миниатюрные приемники назывались у нас ДГЦ-4р., где ДГЦ – тип германиевого диода, а 4р – это четыре рубля - стоимость комплекта всех деталей вместе с корпусом, которые можно было приобрести у руководителя. Те приемнички были скорее развлечением, и занимались им все, у кого были 4 рублика.
Кстати, сейчас, наверное, не всем известно, что радио можно слушать без репродуктора, если плотно прижаться друг к другу ушами и, взяв в руки по гвоздю, подключиться к радиорозетке. А в кабинете физики под руководством Гели Самуиловны ребята занимались серьезно.
К концу обучения в училище Витя Хламков и Аркаша Моисеев уже собирали вполне серьёзные радиоприемники, которые они тайно слушали после отбоя.
Практически во всех кабинетах участники предметных кружков помогали готовить наглядные пособия для уроков.
***
Как ни покажется сейчас странным, но одним из предметов, который нас действительно отличал от общеобразовательных школ, был урок пения. Причём он продолжался у нас до 8 класса. Вела его бессменно Маргарита Анатольевна Кочетова. В 1942 году 16-летняя Рита чудом вырвалась из блокадного кольца, устроилась в одной из частей морской авиации КБФ. С тех пор и занималась культурно-массовой работой. После войны она закончила дирижерско-хоровой факультет Ленинградской консерватории. И много сочиняла.
Уже в первые годы мы не только пели, но и изучали ноты. Что странно - мы не пели знаменитый марш нахимовцев «Солнышко светит ясное…», а вместо него разучивали песню: «Пускай бушует вал, нам с детства море – дом родимый…». Соловьев-Седой написал ее еще раньше, чем знаменитое «Солнышко…», и она вошла в документальный фильм 1946 года об ЛНУ, когда еще и не начинались съемки фильма «Счастливого плаванья» [2]. Маргарита тогда была еще совсем молодой.
Преподаватель пения М.А.Кочетова. 1980-е годы.
В наше время Маргарита Анатольевна - обаятельная женщина в рассвете сил (всего 32 года), строгая на уроках и добрая в свободное время. Своим с хрипотцой голосом (была курильщицей, иногда уже в классе десятом у неё можно было стрельнуть папироску, но только приближённым лицам из художественной самодеятельности) она могла поставить на место любого мужчину, не говоря уже о нас, детях. При этом в выражениях могла особо и не стесняться, всё зависело от обстоятельств. Хваткая, решительная, с какими-то даже мужскими чертами в поведении, она и походила на женщин, которые побывали на фронте.
Кроме Нахимовского, Маргарита Анатольевна еще вела хор в ВВМИУ им. Ф.Э.Дзержинского. Были у нее и вокальные ансамбли с высоким уровнем исполнения. Однажды она включила наших «танцоров» в концерт перед началом киносеанса в кинотеатре «Баррикада», что на Невском. За тот концерт ребятам даже заплатили по три рубля, что говорит о профессиональном подходе к делу.
Кроме военно-морского музыкального минимума, в программу входило и классическое: «Будет буря, мы поспорим…» или «…, и мой сурок со мною…».
Почти вся рота пела в хоре. Правда, последний год на уроках мы пели мало. Да и какое может быть пение с юношами, у которых переходный возраст в самом разгаре. Одни из нас уже басили, а другие ещё продолжали фальцетить. Поэтому мы изучали биографии и произведения знаменитых композиторов, и не только классического жанра, но и лёгкого. Калашников, к примеру, написал реферат по биографии и творчеству И.О.Дунаевского. И, кстати, благодаря этому реферату понял, что нет такого слова «лейбмотив», а есть правильное слово «лейтмотив».
Наше музыкальное образование продолжалось и вне кабинета. Большую роль играл училищный оркестр, с 1960 года его возглавлял капитан В.А.Евсюков. Кроме того, был организован самодеятельный духовой оркестр. Многие занимались в оркестре народных инструментов. А еще индивидуально давались классы игры на рояле, а для всех - занятия в Лектории Концертного зала на площади Ленина у Финляндского вокзала. Конечно, ребята восприняли музыкальное образование, кто как мог, но, что у каждого нахимовца в голове прочно засела Могучая кучка, это точно!
***
Рисование нам преподавал девятнадцатилетний выпускник среднего художественного училища им. В.А.Серова Анатолий Тимофеевич Тимофеев. Он устроился на работу вместе с нами, в том же 1958, и был всего на семь лет старше нас. В кабинете стояли раскладные деревянные станки, они по мере надобности превращались в мольберты или кульманы: в них можно было регулировать и высоту столешницы, и угол наклона крышки.
Преподаватель рисования и черчения А.Т.Тимофеев на занятиях в 3-м взводе. На заднем плане Л.Козловский (слева) и М.Хрущалин.
Между столами Тимофеич ставил электропроигрыватель. Уроки проходили под звуки классической музыки. Среди них запомнились VI симфония П.И.Чайковского и произведения в исполнении мужской капеллы Эстонии. Лаборантка кабинета молодая девушка Валя (Валентина Иринарховна Поздеева) про эту музыку говаривала, что слушать музыку по радио – все равно, что целоваться через платок. Вскоре она забеременела. Для нас же до этих занятий мужской хор без музыкального сопровождения заключался в пьяном оре мужиков. И мы, словно учтя ее замечания, стали с Тимофеичем осваивать классическую полифоническую распевку «Солнце красное в небе светит и свое весеннее льет тепло». Почти, что «Солнышко светит ясное…», но совсем не то. А иной раз вечером, Тимофеича вдруг прорвет, и он затянет басом: «Отец Макарий ехал на кобыле карей, с разбитой харей, удивительно-о-о», а мы фальцетом: «Удивительно, удивительно, удиви-и-тельно». Таких куплетов у Тимофеича было много.
В старших классах уроки рисования сменились на уроки черчения. Но методика преподавания осталась та же. Его лозунг: «Черчение – мать учения!» стал паролем для входа в кабинет. История сохранила один факт: в декабре 1962 года Козловский Леонид жег в классе бумагу «в пустотелой детали для черчения» [3]. Леня за это был лишен права выезда к родителям в отпуск на зимние каникулы. Кроме того, что наказание было слишком жестоким, этот факт прямо указывает на то, что в 9-м классе мы занимались машиностроительным черчением. А по «начерталке» наиболее продвинутые ребята чертили тушью композицию из семи, а то и больше, геометрических фигур (в школе это обычно 2 – 3 фигуры). Чертили целый год, и не все успевали закончить. Но Тимофеичу это и не надо. Он мог и уже готовый чертеж перечеркнуть плакатным пером или вовсе вылись на него тушь, а затем заставить срезать все пятно. Тимофеч поощрял чудачества. Очень ценились чертежи, выполненные плакатным пером, или вычерченные на газетной бумаге. А сделать это не просто. В черчении нахимовцы были виртуозами.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
