Крейсер I ранга "Дмитрий Донской" (продолжение)
Командир Коломейцев, всегда подтянутый и стройный, теперь стоял на мостике согнувшись, подавленный бременем безотрадных дум. За пережитые сутки, без сна, в бес¬прерывной напряженности, точеное лицо его потеряло свежесть, осунулось, тонкий нос заострился. От всего видимого пространства, залитого солнечным блеском, от моря, плавно забившегося под полуденным небом, веяло тиши¬ной и миром, но душа была в смятении. Серые глаза впивались в уходящий крейсер. Что делать дальше? Остаться в море на одиноком миноносце, который превратился в инвалида, - это значит обречь себя и всех своих подчиненных на бесплодную жертву. Нет, надо принять решительные меры. Командир вызвал на мостик инженер-механи¬ка, поручика Даниленко, и, подавляя внутреннее волнение, заговорил сухо, тоном властного начальника:
- Думаете ли вы, поручик, что при таком состоянии механизмов, даже имея достаточно угля, мы можем дойти до Владивостока? Для ясности я поставлю вопрос иначе: стоит ли нам задерживать «Донского» для принятия угля, или это будет бесцельная проволочка времени. Я прошу вас дать мне на это точный ответ.
Даниленко, неумытый, потный, с чумазым лицом, в засаленной куртке, утомленно посмотрел на командира.
- Сомневаюсь, господин капитан второго ранга, чтобы машина без переборки движущихся частей выдержала. Что же касается котлов, то они уже начали сдавать. Один из них, номер четвертый, пришлось вывести, так как он сильно потек по швам парового коллектора.
Получив такой ответ, командир немедленно распорядился созвать военный со-вет. В нем участвовали все офице¬ры - свои и ослябские. После недолгих обсужде-ний при¬шли к единогласному решению, сурово гласившему в своей заключительной части, что всем людям нужно переправляться на «Донской», а миноносец, чтобы он не достался неприятелю, следует пустить ко дну.
Минуты две спустя хлестнул всех отрывистый выкрик командира:
- Поднять сигнал: «Терплю бедствие!»
Под грустные взоры офицеров и команды два флага: «3. Б.», развертываясь на тонком фале, понеслись вверх, к вершине фокмачты. В этих цветных полотнищах, реющих в синем воздухе, был приговор миноносцу, последний безмолвный призыв к удалявшемуся спутнику. Все молчали... Командир нервно щипал русую бородку. Лицо его стало неподвижным и жестким.
«Донской» повернул обратно и, постепенно уменьшая ход, остановился. «Буйный» пристал к его борту. После коротких переговоров Коломейцева с капитаном 1-го ран¬га Лебедевым началась переправа людей с миноносца на крейсер.
Это произошло в начале двенадцатого часа.
Миноносец опустел. На нем остались только три чело¬века: командир Коломейцев, лейтенант Вурм и кондуктор Тюлькин. Они должны были приготовить его к взрыву. Крейсер спустил катер, чтобы потом взять этих людей обратно к себе на борт, и отошел на некоторое расстояние. Но взрыв не удался. Тогда, чтобы не терять времени, решили потопить миноносец снарядами.
Командир со своими помощниками перебрался на «Донской». Комендоры зарядили шестидюймовое орудие. Оба корабля стояли неподвижно, на полтора кабельтовых друг от друга. Раздался первый выстрел. Мимо! Второй и третий раз рявкнула пушка. «Буйный» продолжал оставаться целым и невредимым.
Среди команды слышался говор:
- Эх, горе-комендоры!
- Ведь плевком можно достать, а из орудия не попа¬дают!
- Да, словно кто заколдовал миноносец.
- Глаза, что ли, косые у комендоров?
Командир Лебедев, наблюдавший с мостика за стрельбой, чувствовал себя неловко, нервничал и, наконец, когда промахнулись четвертый и пятый рез сердито воскликнул:
- Безобразие! Позор! Какое-то проклятие висит над нашим флотом! Все это - результат того, что мы занимались не тем, чем нужно.
Старший офицер Блохин пояснил:
- Я неоднократно спорил с нашими специалистами, доказывал им, что они неправильно обучают свою команду...
Командир перебил его:
- Дело не в отдельных специалистах. Надо смотреть глубже. Вся организация службы в нашем флоте ни к черту не годится.
Шестым и седьмым выстрелом задели миноносец и толь¬ко восьмым попали основательно и его носовую часть. «Буйный» медленно стал погружаться носом, а потом вдруг стал «на-попа», винтами кверху, и с поднятыми кормовым и стеньговым флагами быстро ушел в воду. Получилось впечатление, будто он, не желая больше мучиться, нарочно нырнул ко дну.
После генерального сражения эта стрельба по миноносцу как-то сразу открыла многим глаза. Незначительный случай вскрывал всю сущность нашего отсталого флота, где люди занимались больше парадами, а не боевой под-готовкой. Белым днем мы не могли попасть с одного выстрела в предмет, находившийся на таком близком расстоянии и стоявший неподвижно. Таковы были артиллеристы из школы, созданной Рожественским, из школы, на которой этот адмирал сделал себе блестящую карьеру. Как же можно было ночью разбивать и топить японские миноносцы, развивавшие ход до двадцати пяти узлов, или наносить вред их крупным кораблям, проходившим мимо в сорока кабельтовых? Мы даром разбрасывали снаряды.
«Дмитрий Донской», оставшись один, снова тронулся на север. Если б он не провозился так долго с «Бедовым» и «Буйным», потратив на них за две остановки около пяти часов времени, то, может быть, ему и удалось бы ускользнуть от неприятеля. Но эта вынужденная задержка решила его участь по-иному.
Еще с утра на горизонте показались неприятельские миноносцы, которые, однако, скоро скрылись. Надо было полагать, что они вызовут погоню за русским крейсером. Но «Донскому» ничего не оставалось, как продолжать свое плавание. Солнце снижалось с полуденной высоты. На крейсере давно все пообедали и отдохнули. Кончалось и чаепитие. В судовой колокол пробили четыре склянки. Впереди, на два румба левее курса, открылся гористый и почти недоступный для судов остров Дажелет, от которого до Владивостока около четырехсот миль. Кругом ничего подозрительного не было. На корабле водворилась та умиротворенность, которую никому не хотелось нарушать. Даже приказания, исходившие со стороны начальствующих лиц, отдавались тихим и ласковым голосом. Казалось, люди на время забыли о прежней своей розни и теперь представляли одну дружную семью, объединенную общим желанием - скорее пристать к родному берегу. Среди матросов затаенная мечта прорывалась в отдельных фразах:
- Если до ночи не встретимся с японцами, то можно сказать - остались живы и невредимы.
- Эх, только бы напасть на родину! Упаду на землю, обниму ее и расцелую, как мать родную!
А двумя часами позже у многих заныло сердце.
Справа заметили несколько дымков. Сейчас же мичман Вилькен полез на форстеньгу, где была прикреплена бочка для наблюдателя. Неизвестные суда приближались. На «Донском» вся верхняя палуба заполнилась людьми. Офицеры с мостика нетерпеливо обращались к наблюдателю, поднимая лица вверх и спрашивая:
- Ну, как там, что видно?
- Похоже на наши корабли.
С фор-стеньги послышался выкрик, тревожно-торопливый:
- Японские, японские суда!..
Эти слова произнес мичман Вилькен по-мальчишески визгливо, по они прозвучали на корабле, как эхо приближающейся грозы. По всей палубе зашевелились люди, глухо загудел сдержанный говор. Некоторые матросы с недоумением переглядывались, как бы молча, спрашивая: чья судьба решится в первую очередь? Ослябская команда, побывавшая уже в воде, зябко вздрагивала.
Командир Лебедев, отойдя на крыло мостика, запрокинул голову и, вытянув тощую шею, крикнул наблюдателю сиплым, словно с перепоя, голосом:
- Мичман Вилькен! Неужели это японские суда? А вы в этом уверены?
- Да, да, уверен! Точно могу сказать: четыре крейсера и три миноносца!
По распоряжению командира изменили курс влево, но неприятельские суда уже заметили «Донского» и, повернув «все вдруг», погнались за ним. Скоро на левой раковине заметили еще два трехтрубных крейсера. Дали знать в машину, чтобы развивали самый большой ход. Машинная команда и механики, понимая всю серьезность положения, старались без всякого понукания. В топки подливали масло, усиливая этим горение и лучше удерживая пар на должной высоте. К сожалению, двойной котел № 5, испортившийся еще накануне вчерашнего боя, бездействовал. «Донской» лишь на короткое время мог увеличить ход, но скоро начал сдавать. Расстояние между ним и не¬приятельскими судами, хотя медленно, но все же уменьшалось. Неизбежность боя была для всех очевидна.
На мостике еще раз собрали совет. Нужно было торопиться; поэтому присутствовало на нем немного лиц: сам командир Лебедев, капитан 2-го ранга Блохин, лейтенанты Старк, Гире, Дурново и спасенный с «Осляби» флагманский штурман, подполковник Осипов. Был поставлен вопрос: как при данных условиях должен будет поступить «Донской»? Некоторые офицеры отвечали на это неопределенно:
- Едва ли мы сможем причинить хоть какой-нибудь вред противнику, у которого шесть крейсеров и несколько миноносцев.
- Придется сражаться, если не можем поступить иначе.
И угрюмо посматривали на командира, ожидая от него спасения.
Откровеннее всех был подполковник Осипов. Большая сивая борода его взлохматилась, на лбу, как длинные гусеницы, зашевелились глубокие морщины. Он заметался по мостику, округляя голубые глаза и с жаром выкрикивая:
- Я полагаю - нам нельзя сражаться с такими превосходными силами противника! По своему безумию это было бы равносильно тому, как если бы мы вздумали зубами перегрызть якорный канат. В самом деле - на что нам надеяться? Сегодня, чтобы потопить свой миноносец, пришлось выпустить в него восемь снарядов на таком близком рас¬стоянии. Разве это не показательный факт нашей беспомощности? Вчера все видели, как японцы громили нашу эскадру, которая находилась в гораздо лучших условиях. Не¬ужели изношенный и хилый «Донской» может оказать врагу серьезное сопротивление? Нас утопят в какие-нибудь десять минут. Кто же имеет право взять на себя страшную ответственность за те восемьсот жизней, которые находятся на борту крейсера?..
Командир не дослушал его до конца и, подойдя к старшему офицеру, шепнул на ухо:
- По моему мнению, совет надо распустить. Блохин сейчас же сурово распорядился:
- Прошу господ офицеров лишних с мостика удалиться и приготовиться занять свои места, когда будет пробита боевая тревога.
Лебедев, приказав направить судно в Дажелет, сообщил остальным о своем решении:
- Если исход неравного боя будет для нас роковым, я разобью крейсер о прибрежные скалы.
Японские суда продолжали гнаться за «Донским». Теперь выяснилось, что первый удар обрушится на него со стороны левых двух крейсеров, - они сближались с ним быстрее, чем правые. Смертельная угроза, нависшая над преследуемым кораблем, все усиливалась. Только тьма могла бы дать возможность избежать страшных бедствий, но пока она наступит - будет уже поздно.
Прошлую ночь люди с нетерпением ждали желанного рассвета, а теперь враждебно косились на солнце, которое скатывалось к горизонту так медленно, словно оно находилось в союзе с японцами.
Командир Лебедев послал минного офицера в минный погреб, чтобы он на всякий случай приготовил корабль к взрыву.
Две сотни ослябской команды с их офицерами погнали в жилую палубу. Они знали, что может произойти при гибели населенного корабля; они, случайно уцелевшие, пережили ужас и на «Буйном», когда под огнем неприятеля спасали с флагманского броненосца адмирала с его штабом. За что, за чьи преступления их подвергают еще раз жесточайшим пыткам? Бледные и посеревшие, еле пере-двигая одеревеневшие, как у ревматиков, ноги и часто оглядываясь, без надежды в застывших глазах, они спускались по трапам вниз, в отведенное им помещение, как в мертвецкую.
Старший офицер Блохин обошел своей неуклюже-тяжелой походкой палубу, отдавая последние распоряжения о приготовлении корабля к бою, и вернулся на мостик. В это время два крейсера слева - «Отава» и «Нийтака» - приблизились кабельтовых на сорок и открыли огонь по «Донскому». Это было в половине седьмого, как раз в тот момент, когда закатывалось солнце. Там, на далекой родине, оно теперь светило с полуденной высоты, разливая горячий блеск на весеннюю землю, принося людям радость. А здесь, в этих чужих водах - о, скорее бы догорели его последние лучи, заливающие крейсер багровым светом!
Командир Лебедев, не обращая внимания на стрельбу противника, привалился к поручням мостика, согнулся над ними и о чем-то задумался.
- Иван Николаевич, разрешите пробить боевую тревогу? - сумрачно глядя в согнутую спину своего начальника, промолвил старший офицер.
Командир не пошевельнулся и молчал, как будто ничего не слышал.
Блохин удивленно пожал широкими плечами, поправил флотскую фуражку на голове и еще раз обратился к нему, заговорив более громко и уже официальным тоном:
- Господин капитан первого ранга, разрешите пробить боевую тревогу?
Командир повернулся на зов и выпрямился. Лицо у него было бледное, заплаканное. Слезы, застрявшие на усах и бороде, загорелись от заката, как рубины. Он пожал руку своему помощнику и сказал:
- Если со мною что-нибудь случится, позаботьтесь о моих двух маленьких девочках...
Больше он ничего не сказал. На несколько минут, за хваченный воспоминаниями о далекой семье, этот храбрый человек перестал быть военным командиром. Это был просто страдающий отец, оторванный от любимых детей и обреченный, как и тысячи других жизней, на жертву преступно затеянной войне.
По распоряжению старшего офицера заголосил горнист, загремел барабанщик, подгоняя людей к местам, назначенным по боевому расписанию. На всех трех мачтах взвились стеньговые флаги. «Донской» загремел орудиями левого борта. До острова Дажелет оставалось приблизительно миль двадцать.
Японцы скоро пристрелялись и начали накрывать цель. Раздались взрывы на верхней палубе, появились разрушения в надстройках. То в одном месте, то в другом вспыхивали пожары, но с ними успешно справлялись.
«Донской», по распоряжению командира, часто менял курс в ту или другую сторону. Благодаря такому маневру японцы сбивались с пристрелки, действие их огня уменьшалось. Но через некоторое время подоспели еще четыре корабля, которые находились справа, и, несмотря на большое расстояние, тоже открыли по нашему крейсеру стрельбу. Как после узнали, это был отряд адмирала Уриу, состоявший из крейсеров «Нанива», «Токачихо», «Акаси», «Цусима». Таким образом, «Донской» очутился под перекрестным огнем. Положение его сразу ухудшилось, разрушение корабля пошло быстрее, число убитых и раненых увеличивалось. Постепенно выходя из строя, замолкали пушки.
Никакая храбрость не могла уже спасти крейсер от гибели. Единственный был выход, да и то слабый, - это скорее достигнуть острова. Облитый заревом заката, Даже¬лет, надвигаясь, вырастал и ширился, как будто морское дно начало выпирать его из своих недр. До него было более десяти миль, но казалось, что он возвышается над поверхностью воды рядом, очаровывая людей своим величественным спокойствием, обещая им жизнь, избавление от мук. Но что произойдет с экипажем, когда корабль со всего разбега ударится о прибрежные скалы? На чью долю выпадет счастливый жребий спасения? Что бы ни случилось, командир Лебедев тверд в своем прежнем решении. Вместе с другими офицерами и матросами он стоял в боевой рубке, высокий, тощий, с блуждающими огоньками в сухих глазах, весь охваченный какой-то зловещей торжественностью, как человек, который сделал важное открытие. Он придумал великолепный маневр - прежде всего, нужно по¬пасть в теневую полосу, далеко протянувшуюся от острова к востоку: там ночь наступит быстрее, чем в другом месте, и если он успеет добраться туда, то сразу же лишит японцев меткости стрельбы. А потом это судно круто повернет влево, к гранитным скалам, чтобы у подножия их покончить расчеты с жизнью и разбитой развалиной погрузиться в пучину.
В боевой распорядок вносила большой кавардак ослябская команда, которую трудно было держать в повиновении. Не успевшая еще оправиться от вчерашней катастрофы, она была совершенно деморализована и представляла собою полусумасшедшую толпу. Первый же снаряд, попавший в офицерскую каюту с левого борта, вызвал в жилой палубе панику. Люди ахнули, шарахнулись от места взрыва в носовую часть судна. Вместо того чтобы тушить возникший пожар, они с дикими воплями бросились к выходным трапам. Ослябцев начали загонять обратно, пуская в ход кулаки и обливая водой из шлангов пожарных помп. Но несколько человек из них все же прорвались на верхнюю палубу. Сначала они заметались по ней, как одержимые, а потом один за другим выбросились в море, вскипающее от взрыва снарядов, - выбросились на явную смерть.
Капитан 2-го ранга Коломейцев и на чужом судне не оставался без дела. Он сам напросился помогать трюмно-пожарному дивизиону. Загорелись шестидюймовые патроны. Костер полыхал ярким пламенем, разбрасывая по сторонам латунные осколки. Унтер-офицер, стоявший с пипкой от шланга, свалился мертвым. Тогда Коломейцев схватил пипку и направил тугую струю воды на огонь. Бывший командир «Буйного» работал до тех пор, пока сам не получил осколка в бок навылет. Не отставали от командира и его матросы, заменяя выбывающих из строя людей.
Старший офицер находился на палубе, когда к нему подлетел один из матросов и, захлебываясь словами, доложил:
- Ваше высокоблагородие... вас командир просит.
Блохин немедленно поднялся на мостик и, заглянув в исковерканную и полуразрушенную рубку, на мгновение остолбенел. Вся палуба в ней блестела свежей кровью. Лейтенант Дурново, привалившись к стенке, сидел неподвижно, согнутый, словно о чем-то задумался, но у него с фуражкой был снесен череп и жутко розовел застывающий мозг. Рулевой квартирмейстер Поляков свернулся калачиком у нактоуза. Лейтенант Гирс валялся с распоротым животом. Над этими мертвецами, стиснув от боли зубы, возвышался один лишь командир Лебедев, едва удерживаясь за ручки штурвала. У него оказалась сквозная рана в бедре с переломом кости. Кроме того, все его тело было поранено мелкими осколками. Он стоял на одной ноге и пытался удержать крейсер на курсе, сам не подозревая того, что рулевой привод разбит и что судно неуклонно катится вправо. Увидев старшего офицера, он удивленно поднял брови и промолвил посиневшими губами:
- Сдаю командование...
- Я сейчас распоряжусь, чтобы перенесли вас, Иван Николаевич, в перевязочный пункт.
- Не надо. Я здесь останусь. Старайтесь скорее по¬пасть в тень острова. Судно не сдавайте. Лучше разбейте его...
Старший офицер уложил Лебедева среди мертвецов в рубке, на палубу, смоченную кровью, и повернувшись, приказал ординарцу вызвать доктора, а потом, не теряя ни минуты времени, спустился вниз. Управление кораблем, как и накануне, опять пришлось перенести на задний мостик, пользуясь для этого ручным штурвалом.
Прежде чем судно поставили на прежний курс, оно описало большую циркуляцию. Это дало возможность правым четырем крейсерам сразу приблизиться к нему.
Потухала заря. Японцы, усиливая огонь, торопились засветло покончить с «Донским». Теперь стреляли по нему с двадцати пяти кабельтовых. Он отстреливался обоими бортами, но неприятельские снаряды разламывали его, рвали железо, портили приборы, дырявили корпус, калечили и уничтожали людей.
Блохин, командуя судном, стоял, нахлобучив фуражку, на заднем мостике, тяжелый и застывший, как монумент. Серые немигающие глаза его отвердели, пристально вглядываясь вперед, в теневую полосу острова. Казалось, он собрал всю силу воли в один тугой узел, чтобы выдержать эти последние минуты, решающие судьбу. Рулевой, что-то крикнув, показал ему направо. Он повернул голову и увидел, как японский крейсер «Нанива», накренившись, вышел из строя. Вскоре возник пожар на крейсере «Отава», что шел слева. Старший офицер промолвил, словно отвечая на свои мысли:
- Н-да. Это сверх ожидания...
Около него появился младший боцман с тревожным сообщением:
- Ваше высокоблагородие! Ослябская команда сбесилась совсем. Офицеры ихние тоже. Бунтуют все. Никак не справиться с ними. Могут бед натворить.
Блохин, не глядя на него, распорядился:
- Усилить стражу над люками! Ни одного человека не выпускать из жилой палубы! Передай мичману Сенявскому и прапорщику Августовскому, что я приказываю им заняться этим делом.
- Есть!
В жилую палубу давно уже был послан священник Доб¬ровольский. На его обязанности лежало успокаивать людей. Широкий, чернобородый, с серебряным крестом на выпуклой груди, он сам пугливо озирался, видя вокруг себя не воображаемый, а действительный ад, населенный сумасшедшими существами, стенающими призраками и полный орудийным грохотом. Священник что-то бормотал о «христолюбивом воинстве», но его никто не слушал. Во¬круг лазарета, превращенного в операционный пункт, где работал старший врач Герцог с фельдшерами, росла толпа раненых. Одни из них стояли, ожидая помощи, другие ле¬жали, корчась от боли. Своим рваным и кровавым мясом, своими поломанными костями и ожогами, своими стонами и жалобами они только усиливали панику ослябцев. А тут еще разорвались от неприятельского огня снаряды в беседке, только что поднятой из носового погреба, и двенадцать человек свалились в жилую палубу трупами.
Одно дело быть под обстрелом, имея в руках оружие или находясь при механизмах, способствующих обороне. Тут можно на время забыться, увлечься, и, возбуждаясь, даже ринуться на какой-нибудь подвиг. Совсем в другом положении находилась ослябская команда, безоружная, насильно загнанная в закрытое, но слабо бронированное помещение. Что этим людям оставалось делать? Только ждать, чтобы повторились вчерашние жуткие события? Но это было сверх их сил.
На корабле рвалось железо, полыхал огонь. Внизу, на маленькой площадке, ограниченной бортами и. непроницаемыми переборками, отделенной от суши просторами моря, ослябцы то ложились на палубу, то вскакивали, метались взад и вперед, кружились, как слепые, и несуразно размахивали руками, кому-то угрожая. Кто-то плакал, кто-то проклинал... Один сигнальщик с пеной на губах бился в эпилепсии. Комендор с красной нашивкой на рукаве, без фуражки, извивался на палубе и, держа в одной руке свернутую парусиновую койку, а другой - размахивая, словно выгребая на воде, громко орал:
- Спасите!.. Тону!.. Спасите!..
Тут же на рундуке сидел матрос, из виска которого сочилась кровь, и он, бормоча, то раздевался догола, то снова одевался с торопливой озабоченностью. Некоторые спрятались по углам, и, дрожа, молча ждали провала в бездну. Часть матросов, возглавляемая полковником Осиновым и другими офицерами, напирала на трап, стремилась выскочить через форлюк, выкрикивая на разные голоса:
- Почему нас держат здесь, как арестантов?
- Нас нарочно хотят утопить!
- Надо белый флаг поднять!
С диким лицом, тряся сивой бородой, больше всех волновался подполковник Осипов и, обращаясь к мичману Сенявскому и прапорщику Августовскому, хрипел:
- Я топиться второй раз не хочу! Я сам - штаб-офицер! Меня никто не смеет здесь задерживать!..
Но Сенявский и Августовский, стоявшие на страже у люка, были неумолимы. Им помогали удерживать толпу судовые матросы.
Разорвался большой снаряд в жилой палубе и совершенно уничтожил кондук-торскую кают-компанию. Против нее, в правом борту, открылся зияющий пролом в две квадратных сажени. Этим взрывом человек шесть из ослябской команды было убито и около десяти - ранено. Священник Добровольский стал на колени и закрыл руками лицо, словно хотел спрятаться от смерти. Но он сейчас же был смят ногами ошалевшей толпы. Бурный поток человеческих тел, колыхаясь, с животньм ревом направился к форлюку. Стоявшая около него стража была смята в одно мгновение. Паникой заразились и матросы своего крейсера, на¬ходившиеся в бомбовых погребах, и тоже полезли наверх. Те, кто успел выбраться из жилой палубы, очумело, с искаженными лицами бегали по судну, не зная, где искать спасения. Некоторые забрались на ростры. Прапорщик запаса Мамонтов спрятался в шкафчике, в котором обыкновенно хранились снаряды для первых выстрелов 47-милли¬метровой кормовой пушки.
Это был редкий случай, когда обе стороны казались правы: бунтующие и усмиряющие. Ослябцы не могли больше выдерживать нарастающего ужаса: напряжение человеческих нервов имеет свой предел. Но и командующий состав не мог допустить бунта во время сражения, да еще на корабле, который и без того изнемогал в неравном бою. Блохин, сойдя с мостика, немедленно мобилизовал офицеров, кондукторов и унтеров. Среди происходившего вокруг безумия он начал распоряжаться с тем удивительным каменным спокойствием, каким владеют смелые укротители зверей. И началось усмирение толпы под грохот своих пушек, под взрывы снарядов, в дыму и пламени разгорающихся пожаров. Били по лицу чем попало не только ослябских матросов, но и их офицеров. В них опять направили из шлангов сильные струи воды, в них стреляли из револьверов. Все это походило скорее на бред, на кошмарный сон, чем на действительность. К счастью для Блохина, из жилой палубы успела вырваться только часть людей, а остальные застряли в люках, забив их своими телами. Так или иначе, но порядок на крейсере наведен.
«Донской», весь избитый, с просачивающейся в трюмы водою, с креном в пять градусов, продолжал свой тяжкий путь. На нем мало осталось пушек, но он упорно отбивался от японцев. Передняя труба на нем была вся продырявлена осколками, а задняя оказалась развороченной снизу доверху. Тяга упала, ход уменьшился, но крейсер, словно обеспокоенный своею собственной судьбой, продолжал двигаться вперед, унося на себе трупы, кровь и боль, отчаяние и надежды всех, кто топтал его палубы. Избавление было в том, что японцы не поняли его маневра и вовремя не преградили ему дорогу, - он вошел в теневую полосу. Сразу стало темно. Артиллерийский бой прекратился. С успехом были отбиты минные атаки, причем на одном миноносце сбита дымовая труба. Быстро наступила ночь.
«Донскому», которому удалось скрыться от врага, теперь не было надобности разбиваться о гранитные скалы. Он бросил якорь недалеко от восточной стороны Дажелета. Немедленно спустили случайно уцелевшие шлюпки - баркас № 2 и шестерку - и приступили к высадке экипажа на берег. Прежде всего постарались избавиться от ослябцев, продолжавших вносить на судне смятение. С ними вместе отправили командира Лебедева. Потом стали перевозить раненых, которых было более ста человек. Пользуясь носилками, койками и матрацами, их переносили на шлюпки в полной темноте. Они стонали и охали. Человек тридцать, воспользовавшись разбитым погребом, перепились. Они вели себя шумно и, никого не стесняясь, проклинали войну. Некоторых из них связали; другие, которым море теперь было нипочем, бросались за борт и, горланя, вплавь добирались до берега.
К рассвету на крейсере остались только убитые. Снова появились японские суда. Но «Дмитрий Донской», отведенный за полторы мили в море, покоился на глубоком дне с открытыми кингстонами (в точке с координатами 37°30' с.ш., 130°57' в.д.). Японцам достались в плен толь¬ко, люди.
Добровольная сдача в плен адмирала Рожественского и его штабаВ то время когда остатки эскадры, истекая кровью, исполняли свой воинский долг на «Бедовом» мысли и устремления, находящихся там старших офицеров были не об эскадре которой они должны были командовать, которую завели в цусимскую ловушку и бросили, не о выполнении служебного и воинского долга - драться с врагом до конца не позоря чести русского флага, и даже не о том как добраться до Владивостока нет мысли были о другом: расставшись с «Донским», «Бедовый» и «Грозный» шли экономическим ходом в направлении на Владивосток, За кормою определились два одномачтовых судна. Немного погодя можно было точно сказать, что гонятся миноносцы. Передний из них был трехтрубный, а задний - четырехтрубный.
С «Грозного» было передано по семафору: «Миноносцы неприятельские».
На «Бедовом» и на этот раз машина работала только под двумя котлами. Инженер-механик по своему почину увеличил ход.
Приближался ответственный момент. Чины штаба и командир миноносца забеспокоились. Как им замаскировать перед другими свое намерение. И началась какая-то нелепая игра. Вызвали на мостик инженер-механика Ильютовича и приказали ему:
- Разводить пары в остальных котлах!
Но через две минуты флаг-капитан Клапье-де-Колонг это распоряжение отменил.
Командир Баранов вызвал кочегарного старшину Воробьева и начал допрашивать его:
- Через сколько времени можно будет развести пары в остальных двух котлах?
- Минут через сорок, ваше высокоблагородие.
- Почему так долго? Ведь вода в них горячая?
- Никак нет. Успела остыть. Командир придумал новый вопрос:
- А сколько у нас угля?
- Угля у нас еще много, ваше высокоблагородие. Хватит нам вполне.
- А ты сходи в угольные ямы и узнай. Да хорошенько сообрази. Потом доложишь мне. Слышишь?
- Есть! - ответил Воробьев и, озадаченный таким распоряжением командира, отправился в угольные ямы.
- На палубе, перед тем как спускаться в люк, он увидел машиниста Попова и, кивнув головою на мостик, забормотал:
- Они там наводят тень на ясный день. Говорили бы прямо: не хотим, мол, больше сражаться. А мне эта война и подавно не нужна.
- Я уже давно заметил, как они поджимают хвосты,- промолвил Попов. - Но это будет номер, если мы без боя сдадимся! Ахнет вся Россия, когда узнает обо всем.
Тем временем по распоряжению начальства сигнальщики приготовили белый парламентерский флаг (скатерть) и флаг Красного креста, пристопорив их к фалам.
На мостике между командиром и штабными чинами шел разговор, торопливый, с оттенком растерянности.
- Наш «Бедовый» - только госпитальное судно, - говорил Баранов, оглядывая всех с таким выражением на бородатом лице, как бы прося у них еще раз подтверждения этой нелепой мысли.
- Да, да, совершенно верно, - вторил ему полковник Филипповский, сутулясь и кивая головой, обмотанной бинтом.
Он был спокойнее других, но почему-то часто срывал с толстого носа пенсне, наскоро протирал платочком стекла и опять приставлял их к темно-карим, немного навыкате глазам.
- Конечно, на нем столько раненых! - соглашался флаг-капитан Клапье-де-Колонг, недовольно хмуря черные густые брови.
- А главное, сам командующий эскадрой вышел из строя, - заявил флагманский минер, лейтенант Леонтьев.
В их суждениях были и лицемерие, и ложь, но они продолжали приводить всякие доказательства в пользу выдвинутого положения, словно хотели убедить и друг друга и самих себя в своей правоте. И никто на это не возразил, что, согласно международному праву, госпитальное судно, в противоположность боевым кораблям, должно иметь особую окраску и другие отличительные знаки. Об этом заранее сообщают противнику. А в данном случае боевой миноносец считали за госпитальное судно только на основании того, что на нем находилось несколько человек раненых. С такой логикой можно было бы любой крейсер, любой броненосец поставить под защиту Красного креста - на каких судах наших не было раненых?
А между тем неприятель не ждал... Имея ход почти в два раза быстрее, чем «Бедовый», он с каждой минутой приближался. Теперь уже невооруженным глазом можно было видеть, что гонятся японские миноносцы.
На мостик еще раз был вызван инженер-механик Ильютович.
- Владимир Владимирович, во сколько времени будут готовы пары? - спросил командир.
- Через полчаса, - ответил Илъютович. Флаг-капитан Клапъе-де-Колонг сказал:
- Разводите же скорее пары!
Илыотович пошел было, но его снова окликнули:
- Нет, постойте. Не надо!
Инженер-механик стал боком к начальству и, повернув к нему лишь голову, вдруг сбычился. Бронзовое лицо его, черноглазое, с ястребиным носом, шевеля свисающими усами, вздулось и помрачнело. Он уставился на Клапье-дс-Колонга угрожающим взглядом и, выдержав небольшую паузу, громко крикнул:
- Как - не надо?
- Хорошо, разводите, - чуть слышно пролепетал флаг-капитан.
На юте безучастно стояли флаг-офицер, лейтенант Кржижановский, врач Тржемеский и волонтер Максимов. Потом из кают-компании вылез наверх капитан 2-го ранга Семенов и, хромая на правую ногу, заковылял по направлению к мостику. Этот маленький и круглый человек, или, как его прозвали моряки, «Ходячий пузырь», был самый ловкий и хитрый офицер во флоте. Из всякого пакостного дела он мог выйти сухим, как гусь из воды. Кают-компания на миноносце была так мала, а говорили в ней офицеры так много о подготовляемой сдаче судна, что нельзя было их не услышать. Все это было ему известно. Но тогда он молчал. И разве не ему принадлежала идея, возникшая еще на «Буйном», превратить боевой корабль в госпитальное судно? А теперь, когда замыслы его коллег по штабу и самого адмирала осуществлялись на практике, у обеих мачт уже стояли сигнальщики с приготовленными флагами, он обращался к каждому встречному человеку и возмущенно кричал:
- Что такое? Почему не даем полного хода?
То же самое Семенов повторял, приблизившись к мостику, и потрясал руками, как актер, желая обратить на себя внимание. Таким образом, его невиновность в сдаче в плен была обеспечена. Назад, к корме, не смущаясь своим штаб-офицерским чином, он пополз на четвереньках, как бы совсем изнемогая, и скрылся в кают-компании.
«Грозный» догнал «Бедового» и, зайдя на его правый траверз, спросил по семафору:
- Что будем делать?
- Сколько можете дать ходу? - в свою очередь спросил «Бедовый».
- Двадцать три узла.
- Идите во Владивосток.
- Почему уходить, а не принять бой?
На последний вопрос «Грозный» не дождался ответа.
Японские миноносцы приблизились на расстояние выстрела. «Грозный», пробив боевую тревогу, начал развивать полный ход. На «Бедовом» комендоры, не дожидаясь распоряжения начальства, разошлись по орудиям. Но сейчас же залилась дудка, а вслед раздался голос боцмана Чудакова.
- Чехлы с орудий не снимать!
С мостика спустились на палубу штабные чины. Лейтенант Леонтьев, бегая от одной пушки к другой, начал кричать на комендоров:
- Не сметь этого делать! Ни одного выстрела! Разве вы не понимаете, что мы спасаем жизнь адмирала?
- Как же это так, ваше благородие? Японцы потопят нас, как щенят...
- Не имеют права: наш миноносец - госпитальное судно.
Полковник Филипповский уговаривал матросов более ласково:
- Братцы, мы спасаем адмирала, а он для России стоит дороже, чем миноносец.
Клапье-де-Колонг добавил:
- Миноносец - пустяк: можно новый построить, а вот адмирала такого не найдешь.
В это время хотели было поднять флаги, но флаг-капитан, спохватившись, послал лейтенанта Леонтьева доложить адмиралу. Сопровождаемый мичманом Цвет-Колядинскпм, Леонтьев побежал вниз и, скоро вернувшись, сообщил:
- Адмирал согласился.
Моментально взвились: на фок-мачте - белый флаг (скатерть), на грот-мачте - флаг Красного креста. подняли сигнал: «Имею раненых».
«Грозный» уходил под полными парами. За ним погнался двухтрубный миноносец «Качеро». Между ними за¬вязалась перестрелка. Другой японский миноносец, «Сазанами», четырехтрубный, открыл огонь по «Бедовому». Это произошло в 3 часа 25 минут по левую сторону острова Дажелет, в пяти-шести милях от него. Неприятельские снаряды падали возле миноносца, делая недолет или перелет. На мостике «Бедового» все всполошились. Мичман О'Бря-ен-де-Ласси побежал в кочегарку сжечь сигнальные книги, карты и секретные документы. Баранов приказал
застопорить машину, поднять шары до места, а потом скомандовал:
- Кормовой флаг спустить!
Лейтенант Леонтьев и сигнальщик Тончук бросились на ют, и Андреевский флаг, висевший на флагштоке, моментально исчез.
Баранов спрятался за котельный кожух и, присев на корточки, закричал:
- Проклятье! Зачем они стреляют, косоглазые варвары?! Разве не видят наших флагов?!
Потом бросился к сигнальному фалу и начал давать сиренные гудки, как бы прося пощады у противника.
«Грозный», отбиваясь от «Качеро», уходил все дальше и дальше.
«Сазанами», наконец, замолчал. Он приближался к «Бедовому» очень осторожно, а потом начал огибать его с криками:
- Банзай! Банзай!
Инженер-механик Илыотович, приказав в машине при¬готовить ручники у клинкетов холодильника, явился к флаг-капитану и сказал:
- Разрешите утопить миноносец. Через десять минут он будет на дне.
Клапье-де-Колонг ухватился за голову:
- Что вы говорите?! Разве вы хотите утопить адмирала? Доктор сказал, что его нельзя трогать.
Спустя некоторое время к «Бедовому» пристала японская шлюпка. В этот мо-мент почти весь экипаж миноносца находился на верхней палубе. Командир Баранов, разгладив атласную бороду, стоял у трапа, впереди всех, вытянувшись, словно на смотру. Японский офицер, как потом узнали - командир миноносца «Сазанами», капитан-лейтенант Айба, поднявшись на палубу, вдруг выхватил тесак из ножен. Первое впечатление было, что он, оголтевший от счастья, сейчас начнет рубить головы пленникам, поэтому многие вздрогнули, другие в ужасе раскрыли глаза. Но он пробежал мимо людей, направляясь к радиорубке, и прежде всего перерезал провода. А тем временем японские матросы кинулись на корму и подняли на флагштоке флаг Восходящего солнца. После этого капитан-лейтенант Айба приказал всем собраться во фронт и объявил на английском языке:
- Командир здесь - я!
Эскадренный миноносец «Грозный»В это время «Грозный» нанес повреждения неприятельскому мино¬носцу и, от-бившись от него, продолжал в одиночестве уда¬ляться на север. Ему тоже пришлось пострадать. Один снаряд попал в борт около ватерлинии, сделал пробоину во втором командном помещении, разбил паровую трубу и убил строевого квартирмейстера Федорова. Пробоину не¬медленно заделали. Другим снарядом снесло прожектор. Два человека при этом поплатились жизнью: мичман Дофельт и подшкипер Рядов. Командиру Андржиевскому ра¬нило обе руки, ноги и голову.
Ночью «Грозный» шел с закрытыми огнями. Больше никто уже не преследовал его. На второй день, 16 мая, да¬леко за полдень, вышел весь уголь. Стали бросать в топки деревянные вещи, разные поделки, паруса, собранную в ямах угольную пыль и лили смазочное масло, - жгли все, что могло гореть. Таким образом, хотя с трудом, но к вечеру добрались до острова Аскольд и, сделав по беспроволочному телеграфу позывные в свой порт, бросили якорь. Утром 17 мая, когда из Владивостока доставили уголь, ми¬ноносец перешел в Золотой Рог.
Так же мог поступить и «Бедовый», но ни адмирал, ни чины его штаба почему-то не захотели попасть в отечественные воды. С того места, где он сдался, «Сазанами» взял его на буксир и повел в Японию, как водят на аркане животных.
Эскадренный миноносец «Громкий»Командир миноносца капитан 2-го ранга Георгий Федорович Керн находясь на мостике то и дело приставлял к своим карим глазам бинокль, обозре¬вая сражение. Во всей его высокой и тонкой фигуре, немного сутуловатой, со впалой грудью, с резко обозначившими¬ся сквозь китель лопатками, ничто не напоминало бравого офицера. Иногда, особенно в частных беседах, его смуглое, с тонкими чертами лицо освещалось вдруг такой детски-наивной улыбкой, которая заставляла окружающих забывать, что перед ними военный человек. Ходил он медленно, держа носки на разворот, и всегда казался истощенным, как после тяжелой болезни. Но в тщедушном теле командира скрывалась непоколебимая сила воли. Это хорошо знали и его подчиненные, привыкшие к тому, что он, скупой на слова, не любил повторять свои распоряжения.
Поход 2-й эскадры на Дальний Восток, плохо технически и организационно подготовленной и возглавляемой бездарным командованием, ему представлялся безуспешным. Это проскальзывало у него не раз в разговорах со своими офицерами. Однако с его стороны было сделано все, чтобы с честью выполнить долг воина. Ни на одном корабле эскадры команда не прошла такой боевой подготовки, как на миноносце «Громкий». Керна высоко ценили и его ближайшие помощники: старший офицер лейтенант Паскин, артиллерийский офицер мичман Потемкин, штурман Шелашников и судовой инженер-механик Сакс. Каждый из них как можно лучше старался выполнить свои обязанности в полном согласии с командиром. И добился он от сво¬их подчиненных дружной спайки и высокой дисциплины, никогда и ни при каких обстоятельствах не повышая голоса. Всегда он говорил тихо, но с твердой уверенностью и так убедительно, что все его распоряжения выполнялись в точности.
Сигнальщик Скородумов, быстро повернувшись к командиру, доложил:
- Ваше высокоблагородие, в нашу сторону направляются японские крейсеры.
Керн направил на них бинокль и тотчас же приказал:
- Поднять сигнал «Олегу»: «Вижу японские крейсеры на SW 30°».
Как бы в ответ па этот сигнал флагманский корабль со своим отрядом крейсеров повернул в сторону противника и, открыл по нему огонь. Транспорты и миноносцы были прикрыты. Люди повеселели. Но тут же раздался тревожный возглас:
- Человек за бортом!
Матросы увидели барахтающегося на волнах человека с взлохмаченной бородой. Сразу в нем все узнали машинного содержателя Папилова. По приказанию Керна дали ход назад. Пока возились с Папановым, два крейсера - «Дмитрии Донской» и «Владимир Мономах» - почти вплотную сблизились с миноносцем. «Громкий» едва успел ускользнуть от серьезной аварии. Человек был спасен. Миноносец опять занял свое место в строю. Теперь с облегчением все окружили Папилова.
- Если бы не твоя лохматая швабра - быть бы тебе на дне, - пошутил кто-то из матросов.
А он стоял на палубе с открытым ртом, тяжело дыша, и непонимающе таращил глаза. С его большой обвисшей бороды и одежды ручьями стекала вода, образуя под ним лужу. На вопрос старшего офицера Паскина никто из команды не мог объяснить, как Папилов очутился за бортом. Происшествие это так и осталось загадкой для всех, не исключая и самого Папилова.
Из дневного боя «Громкий» вышел целым и невредимым, не было и потери в людях. Вечером па нем было уже известно, что Рожественский, будучи ранен, передал командование эскадрой адмиралу Небогатову. Вскоре на бро¬неносце «Николай I» был поднят сигнал: «Курс норд-ост 23°». С наступлением темноты «Олег» со своим отрядом, развив большой ход, отделился от эскадры. О нем говорили, что он ушел неизвестно куда. Ночью «Громкий» пристроился к крейсеру «Владимир Мономах», держась на его левой раковине. Впереди шел «Дмитрий Донской», но через некоторое время он тоже где-то затерялся в темноте морских просторов. Оставшись один, «Владимир Мономах» и «Громкий» продолжали выполнять приказ Небогатова и самостоятельно направились во Владивосток.
После дневного боя передышка длилась недолго. Через каких-нибудь полчаса уже начались минные атаки. Поддерживая крейсер артиллерийским и пулеметным огнем, «Громкий» сам бросался на японцев. Однажды с него за-метили, как неприятельский двухтрубный миноносец, приблизившись с левого борта к крейсеру, выпустил в него мину. Катастрофа казалась неизбежной. На мостике все оглянулись на командира Керна, а он быстро нагнулся над переговорной трубой и скомандовал в машину:
- Полный вперед!
Одновременно он дернул за ручку машинного телеграфа, повторяя то же приказание.
И «Громкий» ринулся наперерез страшному самодвижущемуся снаряду. Оче-видно, у командира был такой план: пусть лучше он сам взлетит на воздух вместе со своим судном водоизмещением только 350 тонн и с командой в 73 человека, чем погибнет крейсер водоизмещением в 5593 тонны с командой более 600 человек. В темноте геройство Керна осталось незамеченным. На крейсере не знали, что маленькое судно идет на самопожертвование и готово своей грудью отстоять жизнь другого корабля, приняв на себя подводный удар. Зато на «Громком» тотчас разгадали поступок командира, и сердца моряков, ожидая взрыва, отсчитывали последние секунды своей жизни. К счастью, мина, поставленная на большое углубление, в расчете на низкую осадку крупного корабля, прошла под килем «Громкого». Она благополучно миновала и «Моно-маха».
Дул пятибалльный ветер. Шумели волны. Гремели орудийные выстрелы, на мгновение, освещая вспененную зыбь моря.
«Владимир Мономах» был подорван другой миной. Изувеченный корабль с креном на правый борт, потеряв надежду достигнуть Владивостока, свернул на запад. Связавший с ним свою судьбу «Громкий» сопровождал его до самого утра. Рассвело. Близко против носа корабля неприветливой громадой всплыли чужие берега острова Цусимы. А в стороне, далеко на северном горизонте, обозначились дымящиеся японские вспомогательные крейсеры и миноносцы. Командир крейсера капитан 1-го ранга Попов разрешил «Громкому» одному следовать во Владивосток.
Долго командир Керн не отнимал от глаз бинокля. Неприятельские суда при-ближались. Он уже различил три миноносца, и ему стало ясно намерение японцев: взять русских в кольцо. Опустив бинокль, Керн обратился к мичману Шелашникову:
- Всех господ офицеров ко мне.
Один за другим они через минуту уже появились на мостике. Старшин офицер лейтенант Паскин, русый крепыш, среднего роста, с короткой шеей, уверенной походкой приблизился и вопросительно поднял на командира строгие брови над усталыми от бессонницы большими глазами. Командир, не дав ему ничего выговорить, предупредительно начал сам:
- Подождите, Александр Александрович. Вопрос ка¬сается всех.
Лейтенант Паскин, хорошо знавший своего командира, сразу догадался, что предстоит что-то важное.
- Есть, - ответил лейтенант и перевел свой взгляд на приближавшиеся суда. Но командир продолжал глядеть на профиль его удлиненного бритого лица с прямым красивым носом и короткими шелковистыми бачками, как будто заранее хотел угадать мнение первого своего помощника.
По трапу быстро вбежал, оборвав на полуфразе басовую ноту неоконченного мотива, молодой весельчак. Этот без¬заботный мичман Потемкин при всяких обстоятельствах любил напевать про себя. Сейчас несколько сконфуженный - петь в такую минуту - он вытянулся перед коман¬диром всем своим массивным корпусом.
Последним медленно вошел, одергивая замасленные полы темно-синей куртки, полный, упитанный судовой ин¬женер-механик Сакс, в манерах которого не было заметно и тени военной выправки. Улыбаясь, он имел сейчас вид довольного жизнью человека: бой прошел, его кочегары и машинисты, котлы и машины целы и работают в полном порядке. Не зная в чем дело, он увидел собравшихся около командира офицеров и по обыкновению сострил:
- Наш Папилов-то вчера так промочил свою бороду, что она до сих пор не обсохла.
Произошла минутная неловкость. Лицо командира было серьезно. Он оборвал остряка вопросом:
- Хватит ли нам угля до Владивостока?
- Да, если идти экономическим ходом - не больше двенадцати узлов.
- Против нас три миноносца. Прежде всего, я хочу про¬рвать неприятельское кольцо. Поэтому нужно дать самый полный ход, хотя бы на два часа боя, а там уже сбавим. Но драться будем до последней возможности. Высказывайтесь, господа.
Офицеры единодушно согласились.
Недалеко от них, сверкая в лучах солнца взвивались столбы воды. И тут же какими-то неподходящими к утренней тишине звуками докатились до миноносцев и первые раскаты далеких выстрелов. Противник уже открыл огонь. На мостике остались командир и штурман Шелашников. Люди поспешно заняли свои места по боевому расписанию. Но и в такую грозную минуту обычный распорядок на корабле не нарушался. Судовой колокол отбивал склянки - было ровно восемь часов.
«Громкий» лег на курс норд-ост и, отстреливаясь, сразу развил полный ход до двадцати пяти узлов. Так начался первый бой. Противник не успел завершить окружения. За «Громким» гнались три миноносца. Скоро два из них стали заметно отставать, и бой превратился в дуэль уже только с одним миноносцем на расстоянии около двадцати кабельтовых. Противник стрелял из носовой 75-миллимет¬ровой пушки. Ему отвечала только одна кормовая 47-миллиметровая пушка. То и дело вокруг «Громкого» близко ложились снаряды. Командир Керн часто менял курс, мешая противнику пристреляться. В то же время он этим да¬вал возможность мичману Потемкину каждый раз вводить в действие носовую 75-миллиметровую и две бортовые 47-миллиметровые пушки. Так продолжалось два часа. На одном из поворотов комендор Петр Капралов выстрелил из носового орудия. Прошло несколько секунд, и сигнальщик Скородумов возбужденно вскрикнул:
- Японец загорелся, ваше высокоблагородие!
- Вижу, промолвил своим обычным тихим голосом Командир Керн, не отнимая бинокля от глаз.
На верхней палубе послышались отдельные радостные возгласы, перешедшие в общее ликование. Неприятельский миноносец исчез за клубами черного дыма. Стрельба на минуту прекратилась. «Громкий» снова лег на норд-ост 23°. И вдруг одно кормовое орудие возобновило огонь: из-за дыма на повороте к берегу вновь показался уже не нос, а весь борт японского миноносца. И теперь хорошо было видно, что на его носовой части разгорался пожар. Подбитый неприятель направлялся к острову Цусима, что-то телеграфируя по радио. Телеграфист на «Громком» Таранец мешал ему работой своего аппарата.
Неприятель скрылся. На «Громком» сыграли отбой.
План Керна был выполнен блестяще: за два часа не было ни одного попадания в его корабль. Путь во Владивосток был свободен. Команда могла отдохнуть. Командир обходил корабль и благодарил всех за выполнение долга. Многие при его приближении не могли даже встать: по палубе вповалку раскинулись в разных позах машинисты и кочегары, сменившиеся после двадцатичасовой непрерывной боевой вахты у машин и котлов. От жары и переутомления некоторые лежали в обмороке. Их отливали водой.
Передышка длилась полчаса. Вернувшись на мостик, Керн снова заметил позади неприятельский миноносец и приказал пробить боевую тревогу. Может быть, это был тот же корабль, с которым уже сражались. Очевидно, он справился с пожаром и опять бросился в погоню. В это время «Громкий» проходил северную оконечность острова Цусима и входил в Японское море. Около одиннадцати часов впереди справа показался второй миноносец, который намеревался пересечь курс «Громкого». Керн приказал, развить самый полный ход. Задний миноносец стал отставать, а тот, что шел справа, сближался и открыл огонь. Предстоял бой с неравными силами. Нужно было решиться на что-то дерзкое, чтобы выйти из тяжелого положения. И командир Керн на это пошел. Специальность минера под¬сказала командиру мысль, что настал момент разрядить по неприятелю два уцелевших минных аппарата. Они были расположены на верхней палубе. По его распоряжению обе мины приготовили для стрельбы. «Громкий» сделал крутой поворот и устре-мился на противника, шедшего позади. Как после узнали, это был истребитель «Сирануи». Керн решил взорвать его, а потом уже вести артиллерийский поединок с другим миноносцем. Расстояние между «Сирануи» и «Громким» быстро сокращалось. Команда сознавала, что наступил решительный момент. Комендоры усилили огонь. Но в эти минуты главная роль отводилась минерам, которые стояли наготове у своих аппаратов. Вдруг около них, сверкнув короткой молнией, закудрявился дым, как вихрь на пыльной дороге. От огня и дыма что-то грузное отделилось и полетело за борт. Старшего офицера Паскина от-толкнуло воздухом к кожуху у задней дымовой трубы. Оправившись, он бросился к месту взрыва. У аппарата ле¬жали мертвыми минеры Абрамов и Телегин, а от минного кондуктора Безденежных осталась только фуражка, отбро-шенная к стойке бортового леера. Лейтенант Паскин поста¬вил к аппаратам минеров Цепелева, Богорядцева и Рядзиевского. Неприятель приближался уже к траверзу. Расстояние до него не превышало двух кабельтовых. С мостика командир скомандовал выпустить мину из аппарата № 1. Но она едва выдвинулась и, задев хвостом за борт, свалилась в воду, как бревно.
- Утонула, подлая! - вскрикнул на мостике зоркий сигнальщик Скородумов и крепко выругался.
Командир, пристально следивший за действиями минеров, сжал кулаки и не то в ответ ему, не то для уяснения самому себе того, что произошло, сквозь зубы процедил:
- Порох плохо воспламенился - отсырел.
Вторая мина, выпущенная вдогонку противнику, пошла правильно к цели. Уже ждали взрыва, но она, дойдя по поверхности моря почти до самой кормы, вдруг свернула в сторону, отброшенная бурлящими потоками от винтов.
В этой атаке все преимущества были на стороне «Громкого». Противник, оче-видно, свои мины за прошлую ночь расстрелял, и его аппараты были закреплены по-походному. Но почему же он не уклонился от сближения и допустил «Громкого» на расстояние минного выстрела? «Сирануи» рисковал в один миг взлететь на воздух. Такое поведение японцев можно объяснить не чем иным, как только растерянностью и тактической оплошностью.
Расчет Керна на взрыв неприятельского миноносца не оправдался: помешала непредвиденная случайность. Все же ему нужны были нечеловеческие усилия и крепость нервов, чтобы не упасть духом и ничем не выдать своего волнения. «Громкий» попал под перекрестный обстрел. С двух сторон несся на него ураган огня и железа, брызг и дыма. Это, однако, не парализовало воли командира. Крепче ухватившись за поручни, он следил, куда ложатся неприятельские снаряды, и, уклоняясь от них, маневрировал миноносцем.
Во время минной атаки при сближении на контркурсах японцы и русские понесли особенно тяжелые потери.
На «Громком» первый снаряд разорвался в машинном кубрике, проломил борт у ватерлинии и вывел из строя динамо-машину номер первый. Она тотчас остановилась. Водяная партия, руководимая лейтенантом Паскиным, поспешно заделывала пробоину пластырем. Едва работа была закончена, как ударом второго снаряда по тому же месту пластырь был вновь сорван. В пробоину хлынула вода. Скоро у «Громкого» образовался дифферент на нос. Вдруг все почувствовали, что миноносец как будто подпрыгнул и качнулся влево. Снаряд угодил в левую угольную яму. Навстречу судовому механику Саксу из кормовой кочегарки выползли со стоном ошпаренные кочегары. Оттуда слышался шипящий свист и валил густой пар. Среди кочегаров не было Боярова - он остался мертвым у топки. Пока выясняли, что у котла номер четвертый оказались перебитыми трубки, вышел из строя котел номер третий: у него был пробит паровой коллектор.
Сакс приказал кочегарному квартирмейстеру Притводу!
- Вывести оба котла!
При двух оставшихся котлах носовой кочегарки «Громкий» сразу сбавил ход до семнадцати узлов. Теперь и второй миноносец приблизился к нему. Он вынужден был отбиваться на две стороны. С беспримерной храбростью матросы и офицеры вступили в неравную борьбу со стихией огня, воды и раскаленного железа. При уменьшившемся ходе им нельзя было отступать и неоткуда было ждать помощи.
Загорелись каюта командира и шкиперская. Через большую пробоину в кают-компапии заливало водой кормовой патронный погреб. С каждой минутой положение корабля ухудшалось. Снаряды поражали людей. Однако не только здоровые, но и раненые не покидали своего поста, и все от командира до матроса выполняли свой долг. Они продолжали, выбиваясь из сил, тушить пожары, заделывать пробоины, стрелять из пушек и пулеметов. А бед¬ствиям не было видно конца. От новых пробоин совсем затопило оба патронные погреба - носовой и кормовой. Для сохранения патронов была пущена турбина от динамо-машины номер второй, но она не успевала откачивать воду. Подача патронов к орудиям прекратилась. Комендоры до¬стреливали последний запас их на верхней палубе. Занятый тушением пожаров старший офицер Паскин был очень удивлен тем, что стрельба из пушек все еще продолжает¬ся. По его расчетам, они должны были бы замолчать - о затоплении погребов он уже доложил командиру.
- Чем это они стреляют? - спрашивал он встречных матросов, проходя по жилой палубе к носовому патронному погребу. И то, что он там увидел, превзошло все его ожидания. Люди по очереди спускались в затопленный погреб, как в плавательный бассейн, и выныривали с патронами. Никто не давал такого распоряжения, и вообще это было неслыханное дело, едва ли когда-либо практиковавшееся в истории морских сражений. Подойдя ближе, Паскин с удивлением разглядел показавшуюся из воды голову минно-артиллерийского содержателя Антона Федорова, который с начала боя был при подаче боевых припасов. За ним вслед всплыл с патронами матрос Молоков. Приготовился к погружению и третий человек.
- Ну, скорей, швабра, тебе не привыкать по-вчерашнему купаться, - шутил над ним, пыхтя и отдуваясь, Ан¬тон Федоров. И голова бородача скрылась под водой. Пасхин знал, что окунулся машинный содержатель Ефим Папилов.
Эта подача патронов из воды по инициативе самих матросов продлила огонь артиллерии и препятствовала неприятелю подойти ближе к «Громкому». Японцы так и не осмелились взять миноносец на абордаж и держались от него в пяти-восьми кабельтовых. Неприятелю он порой казался добитым, но этот умирающий корабль вдруг оживал и боль но огрызался. Дорого отдавали свою жизнь за родину му¬жественные моряки. Было видно, как на «Сирануи» не сколько раз русские снаряды сбивали боевой флаг, как сам миноносец загорался, выбрасывая пламя и дым, а иногда окутываясь паром, и как, наконец, он завертелся на месте, очевидно, лишившись рулевого управления.
В полдень на «Громком» был сбит стопорный клапан котла номер второй. Ошпаренные паром кочегары едва ус пели выскочить из кочегарки. Их отправили в носовой кубрик на перевязку, но единственный фельдшер был уже тя жело ранен в спину, с переломом позвоночника. Раненые сами перевязывали друг друга. Некоторое время кочегары не могли спуститься в носовую кочегарку, наполненную горячим паром. С опасностью для жизни они все-таки вскоре проникли туда и подняли пар в котле номер первый. Миноносец хотя и малым ходом, но продолжал двигаться вперед.
В начале первого часа на «Громком» остались в действии один котел, один пулемет, одна правая средняя 47-миллиметровая пушка, остальные пять были повреждены и замолчали. Число подводных пробоин увеличилось. Вода все прибывала, затопляя отсеки. Но ничто не устрашало людей, боровшихся за живучесть своего корабля «Громкий» все еще шел. Единственная пушка и пулемет стреляли.
Паскин направился по верхней палубе для осмотра повреждений. Когда он па правом борту поравнялся с радиорубкой, расположенной на машинном кожухе, в ней paздался страшный треск. Тут же выскочил из нее человек, и Паскин увидел перед собой знакомую маленькую фигуру Таранца. Но курносое лицо радиста с выбитым глазом и оторванным ухом было неузнаваемо. Шатаясь и поднимая правую руку к изувеченной голове, он вытянулся и вскрикнул:
- Ваше благородие... я... - Не окончив фразы, Таранец со стоном повалился на кожух.
Один из японских миноносцев стал подходить к «Громкому», очевидно, намереваясь им овладеть. Но японцы ошиблись. На мостике стоял непоколебимый Керн, который, как и вся его команда, был полон решимости бороться до конца. Командир знал, что каждый его офицер и матрос ненавидят врага. Желая причинить больше вреда противнику, он повернул «Громкого» на «Сирануи» с целью его прота¬ранить. Тот, увидя решительный маневр Керна, отвернул от опасного положения и отступил. А «Громкому» не хва¬тало хода, чтобы его настигнуть. На этом повороте грот-мачта вместе с Андреевским боевым флагом полетела за борт. Командир приказал:
- Прочно пришить гвоздями стеньговый флаг на фок-мачте. Пусть противник не подумает, что мы сдаемся.
Сигнальщик Скородумов, всегда исполнительный и расторопный парень, скрылся внутри корабля и быстро вер¬нулся с молотком и гвоздями. Захватив флаг, он подбежал к фок-мачте, и, не задумываясь, начал карабкаться кверху, обхватывая мачту цепкими матросскими руками и ногами. На ожесточенную стрельбу неприятеля он не обращал внимания. С ловкостью акробата он взбирался все выше по стеньге до самого клотика. С мостика с тревогой смотрели на сигнальщика. Каждую секунду его могли ранить, и, падая с высоты, он разбился бы насмерть. А смельчак, словно в обнимку со смертью, на самой верхней части стеньги все-таки ухитрился выполнить задание. Над доблестным мино¬носцем снова развевался боевой флаг.
Люди «Громкого» продолжали сражаться.
Лейтенант Паскин знал свою дружную и стойкую команду, но и он, следя за действиями матросов, изумлялся их отваге. Из истории войн в его памяти сохранилось много разных примеров, прославивших на весь мир русское оружие. Защищая свое отечество, русская армия и флот всегда проявляли удивительную храбрость. Сам народ, если только его не подводило бездарное начальство, никогда не склонял головы даже перед сильнейшим врагом. Это издавна признавали лучшие полководцы всех стран. Но как мог¬ло то же самое случиться и в сражении «Громкого» с про¬тивником? Паскину хорошо было известно, что русско-япон¬ская война, затеянная царем и его сатрапами за концессии на реке Ялу, не была популярна в народе. И все же храбрость и мужество русских моряков со всей полнотой обна¬ружились и здесь. В неравном бою миноносец уже сильно пострадал от неприятельских снарядов. Однако его защитники держались с необыкновенным подъемом, с несокрушимой твердостью духа и преданности своему кораблю. Каза¬лось, что смерть товарищей не только не устрашала моря¬ков, но еще больше придавала им силы и решимости. Здесь героями были все: минеры, комендоры, кочегары, машинисты, рулевые, сигнальщики, фельдшер, офицеры и сам ко¬мандир.
До конца Керн оставался на командном мостике, являя собою высокий образец командира. Его ничто не устрашало: ни вдвое сильный враг, ни убыль в людях, ни бедственное положение корабля, с каждой минутой терявшего свою жи¬вучесть. Из семнадцати кочегаров уцелел только один. Теперь командир мог совершить лишь один последний под¬виг. Он решил: не отдавать в руки врага даже этот разру¬шенный обломок, что до боя назывался миноносцем «Громкий». Мысль свою Керн выразил не сразу. Хладнокровно, словно собираясь пообедать, он обратился к старшему офи¬церу Паскину:
- А который теперь час?
- Половина первого, - ответил тот, недоумевая. Этот разговор был так далек от того, что происходило у них на глазах. У него возникло естественное подозрение: в здравом ли уме его начальник? Паскин, впрочем, устыдился своего предположения. Размеренно, как на учении, Керн отчеканил распоряжение:
- Я решил утопить миноносец. Открыть кингстоны. Заделку пробоин прекратить. Выбросить за борт сигнальные и секретные книги, шифры и денежный ящик. Всем надеть спасательные нагрудники.
Паскин сбежал с мостика. Сигнальщик Скородумов привязывал к книгам крышку от горловины угольной ямы для потопления их. Мичман Потемкин с комендором Жижко и матросом Салейко выбивали обратно пробки из пробоин. Судовой механик Сакс с машинистами открывали кингсто¬ны и клинкеты, перерубали трубы, чтобы вода проникала из одного отсека в другой. Морякам больно было своими руками разрушать собственный корабль, но еще было бы больнее, если бы он достался врагу.
И когда все, что нужно для затопления миноносца, по приказу Керна, было сделано, команда вышла наверх. Здо¬ровые люди из винтовок стреляли в приближающегося про¬тивника. Мичман Потемкин командовал действиями единственной пушки. Лейтенант Паскин направился к мостику. Но он не дошел до командира с докладом и упал на палубу, тяжело раненный в правую ногу. Навстречу ему подбежал штурман Шелашников и сделал ему перевязку. Но скоро Паскин получил второе ранение в левый бок, и его перенесли па ют. Оттуда, лежа, он продолжал давать советы мичману Потемкину и сноситься через него с коман¬диром. А тот, видя, что миноносец осел на два фута и доживает последние минуты, наконец распорядился:
- Команде спасаться!
Спустили вельбот, но он оказался продырявленным осколками. За его борта держались раненые, а здоровые в спасательных нагрудниках бросались в воду.
Командир открыто продолжал стоять на мостике. На его глазах погибал родной корабль, и гасли человеческие жизни. Что творилось в этот момент в душе Керна? Об этом никто и никогда не узнает, как нельзя узнать содержание письма в запечатанном конверте. Одно только можно сказать, что даже нависшая смерть над ним не могла смутить воли и разума командира. Верный лучшим боевым традициям вели¬кого русского народа, он по-прежнему был спокоен. Теперь у него была лишь одна забота - спасти людей. Рядом с ним на мостике задержались штурман Шелашников и рулевой Нестеровский. На юте к раненому лейтенанту Паскину по¬дошел мичман Потемкин. Вдруг мостик опустел, словно там никого и не было. Не понимая, в чем дело, мичман Потем¬кин вбежал туда по трапу. На мостике лежали трое: убитый наповал рулевой Нестеровский, штурман Шелашников и еле живой командир Керн с вырванным боком. Смуглое лицо его еще больше потемнело. Видно было, как исчезали в нем последние признаки жизни, но он, медленно закрывая гла¬за, словно от непомерной усталости, успел проговорить:
- Я умираю. Примите командование. Это были его последние слова.
Комендор Капралов, как бы мстя врагу за командира, выстрелил последним патроном из единственной пушки и прыгнул за борт.
Лишь после того как «Громкий» окончательно замолчал, неприятельские миноносцы осмелились подойти к нему бли¬же. На них сыграли отбой, и две шлюпки направились к борту «Громкого». Из семидесяти трех человек его команды только двадцать один остались невредимыми. А остальные были убиты или ранены.
Японцы старались скрыть разрушения на своих кораб¬лях и не пустили пленных во внутренние помещения. Но можно было судить, как велик был разгром, если наши моряки, подплывая, заметили только у одного «Сирануи» более двадцати пробоин. Вся его верхняя палуба, где раз¬местили пленных, исковерканная и развороченная, была забрызгана кровью. Валялись бесформенные куски железа, зияли дыры и обгорелые обломки, как после пожара.. «Сирануи» еле держался на воде. В таком состоянии находил¬ся и другой неприятельский миноносец.
«Громкий», покачиваясь на морской зыби, кренился и продолжал глубже оседать в воду. Русские моряки не спускали глаз с боевого флага. А он вместе с мачтой кло¬нился к морю и, развеваясь, как бы посылал прощальный привет тем, кто так самоотверженно его защищал. Миноносец, перевертываясь на правый борт, накрыл своим изби¬тым корпусом, словно памятником, тела мертвецов. Про¬шла еще минута, и над исчезнувшим кораблем зак
