...Белокаменная покачивается на волнах моей памяти. Вот я в матросской форме стою возле античной колоннады, откуда берет начало широкая каменная лестница, сбегающая к бухте. И я среди рукоплещущей толпы, встречающей героя Синопского сражения, и я на облитых скорбью ступенях бережно принимаю останки легендарного Шмидта.
В свое время, находясь в море, я ловил в прорезь пеленгатора расплывчатый силуэт Херсонесской крепости, и вот теперь мы с моим давним другом, инженером-кораблестроителем Семеном Винокуром, в сгущающихся сумерках бродим среди развалин древнего города. О многом могут рассказать и молчаливая терракота двуручных амфор, и хорошо сохранившаяся местами античная смальтовая мозаика, и фрагменты фресковой росписи. Тут можно ненароком обнаружить оброненную темноокой красавицей сережку, пролежавшую в земле по крайней мере два тысячелетия. Или разглядеть среди красноватой пыли крохотную монетку с изображением павлина, символа бессмертия, которую держал в руках восемнадцатилетний победитель состязания перед тем, как отправиться отсюда на родину Олимпийских игр. Я любил нырять с возвышающейся над морем скалы. Открывал глаза под водой. Подводный мир сказочно красив. Мимо меня проплывали разноцветные медузы, маленькие серебристые рыбки. И где-то там, на морском дне, все отчетливее различались очертания давно разыскиваемого затонувшего средневекового судна, шедшего с грузом золота на борту и потерпевшего кораблекрушение у балаклавских берегов... Чеховский домик в Ялте... Очень уютный, освещенный солнцем. И все в нем просто. Простая обстановка, крохотные море, комнатки с окошками, выходящими на море. Мне тогда было четырнадцать лет. Я был воспитанником нахимовского училища.
Приехали мы сюда на экскурсию из Гурзуфа, из дома отдыха художников. Но попали, по всей видимости, в обеденный перерыв. Не ведая об этом, я вошел в боковую приоткрытую дверь, двинулся по узкому коридору и вскоре оказался посреди небольшой гостиной. Огляделся. В комнате никого не было. Но в это время послышался голос: — Как вас зовут, молодой человек? Это была пожилая женщина, и я решил, что передо мной один из работников музея. Голос у женщины был добрый, необычайно располагающий к себе. И что-то неуловимо знакомое было в этом светящемся лице, обращенном ко мне. Я назвал свое имя и объяснил, что приехал сюда с художниками. Рассказал ей о себе, о том, что после окончания учебы мечтаю служить на Черноморском флоте. Мы прошли в маленькую комнатку, откуда открывался вид на море. Вдали, в утренней золотистой дымке, просвечивались силуэты кораблей. Мария Павловна Чехова поинтересовалась тем, кто моя мама, и я ответил ей, что мама художница, что мы вместе с ней отдыхаем в Гурзуфе, а сюда, в Ялту, мама отпустила меня в сопровождении художников, среди которых находился друг нашей семьи Николай Александрович Соколов, один из Кукрыниксов.
Мать Дж. Паттерсона художница Вера Ипполитовна Аралова.
Мы сидели и оживленно беседовали с Марией Павловной, и можно представить себе удивление нашей группы, когда двери музея открылись и все увидели меня, разговаривающего с Марией Павловной, родной сестрой Чехова, и уплетающего уже не первый кусок белого хлеба с повидлом. Все это время, пока я находился в ялтинском домике, меня не оставляло ощущение, что вот-вот скрипнут половицы и в дверях покажется Антон Павлович:
Смотрела Мария Павловна и всплескивала руками, поскрипывал пол, как палуба, под чьими-то каблуками. И в час этот синий, ветреный ее словам я внимал, и домик ялтинский, трепетный сквозь дымку вдаль уплывал...
Группа молодых рабочих на фоне вращающихся празднично расцвеченных портальных кранов. Вот они, эти ребята, загорелые, крепкие, ладные, в рабочих спецовках и защитных касках. Здесь, неподалеку, сушится на солнце тяжелая поблескивающая кольчуга из уложенных параллельно друг другу длинных якорных цепей. Смотрю с крепостного вала, воздвигнутого по всей видимости, под руководством Ивана Абрамовича Ганнибала Во всяком случае, именно тут, на высоком правом берегу Днепра, возводились надежные крепостные валы и причалы южного морского порта. Именно с херсонской верфи был спущен на воду первый 66-пушечный линейный корабль, и командовал им не кто иной, как будущий прославленный флотоводец Федор Федорович Ушаков. Он и привел его в Севастополь... Отсюда, как говорится, рукой подать до Севастополя. В Севастополе действует детская морская флотилия. Школьники средних и старших классов посещают ее два-три раза в неделю. Они овладевают морскими профессиями, носят специальную форму. Не только мальчики, но и девочки осваивают непростое морское дело. А летом отправляются все в учебное плавание. Ребятам, окончившим подготовительный курс, флотилия выдает рекомендации для поступления в морские учебные заведения. Пройдет время, и, возможно, сегодняшние подростки, выпускники детской морской флотилии, станут капитанами дальнего плавания или выдающимися кораблестроителями, и, может быть, их собственные дети, однажды придя сюда, так же как и они, навсегда свяжут свою жизнь с морем.
Я давно знаком с морем. И вот мы снова встретились. Мысленно переношусь в прошлое, как будто совершаю дальнее плавание по тревожному морю моего детства. Помню, однажды моим глазам, глазам двенадцатилетнего подростка, открылась страшная картина евпаторийского побережья, разрушенного неистовым ураганом войны. Помню эту, совершенно безжизненную, саблевидную полосу суши, покрытую сплошными руинами. Я стоял на этом, казалось, навсегда умолкнувшем берегу перед мерцающей, отливающей всеми цветами радуги далью моря. Море дышало, как живое, всплескивая вспененными руками. Именно здесь в то далекое зимнее утро оно вынесло на промозглый участок суши горстку смельчаков. Евпатория была освобождена. Но вскоре враг пришел в себя от неожиданности, и трое суток отрезанные от мира разбушевавшимся морем десантники вели мужественную борьбу с превосходящими силами наседавшего противника. Они погибли, но не отступили. И позднее на берегу моря, на том самом месте, где они высадились, был воздвигнут величественный гранитный обелиск в честь подвига моряков. Мне, потрясенному открывшейся моим глазам картиной, потом еще долго не верилось, что жизнь способна возродиться из пепла, подобно легендарной птице феникс, на этом пустынном побережье. И уже мне слышались счастливые голоса моих друзей послевоенной поры, и синий воздух, настоянный на южных травах, дурманил меня. И само море было другим. Его седые волны как будто прогладились и стали совсем другого цвета. Море ласково смотрело на меня и на моих ровесников глубокими молчаливыми глазами матери, навсегда потерявшей своих сыновей. И каждый из нас отныне чувствовал в себе сыновнюю привязанность к нему...
Какими ветрами занесло меня в днепровский лиман, а затем подняло вверх по реке и прибило к этой солнечной, пахнущей степными травами, пристани? Вот он — загорелый, широкоплечий, кажется-, навеки сроднившийся с окружающими просторами колхозных полей. И душа у него такая же открытая и широкая, как эта степь. — Все умею,— говорит Анатолий Дорофеевич.— Все расскажу. И про то, как с хлебом надо обращаться, что и когда сеять... Он полон жизни. В нем чувствуются морская закалка, особая интуиция. — Спортом бы заняться, — прибавляет Анатолий Дорофеевич, - а то вот поднабрал чуток лишнего... Слушаю его и думаю о том, что, возможно, я, находясь в открытом море, читал радиограммы, передаваемые им с берега, тогда еще совсем молодым севастопольским связистом. Саша, сын Анатолия Дорофеевича, хочет стать морским археологом. Это его заветная мечта. Я смотрел на Сашу и вспоминал себя в его возрасте или, может быть, чуть постарше, когда учился в Нахимовском училище. И было это в Прибалтике, в Риге. Помещение, где проходили учебные занятия, примыкало к величественному сооружению — выложенной из красного камня крепостной башне. Она прекрасно сохранилась. Ныне Пороховая башня передана городскому Музею истории и революции. Никогда не забуду, как звучал орган в Домском соборе. Музыка, величественная, торжественная просто завораживала меня. Перед войной я поступил в музыкальное училище им. Гнесиных. Мне было семь лет. Я занимался в классе виолончели и фортепиано. Но мне не суждено было стать музыкантом Началась война. Она закружила нас в своем неистовом страшном круговороте.
Нахимовец Д.Паттерсон. Рига, 1950 г.
На Южной Украине мы оказались в самый разгар уборки урожая. Щедры эти земли. Признаюсь, что помидоров такой величины я прежде нигде не видывал. Огромные площади занимают бахчевые культуры. Во время пребывания в Херсоне я как-то заглянул на местный колхозный рынок. Стояла жаркая, солнечная погода, но в просторных крытых помещениях веяло приятной прохладой. Меня поразило разнообразие сортов и видов овощей и фруктов. Как-то по телевидению шла передача о жатве. Анатолий Дорофеевич, бросив взгляд на экран, покачал головой. — Ну и ну, — вздохнул он. — Разве можно находиться под работающими лопастями жатки?! Да это же явное нарушение техники безопасности! Каково ему на командном мостике сельскохозяйственного управления района, думаю я. И шторма там тоже бывают, да еще какие... Правда, как мне известно, иной раз и полное безветрие наступает, что ничуть не лучше... Таков он, Анатолий Дорофеевич Коваленко, мой давний знакомый, имеющий два ордена: орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени.
Учебная парусно-моторная шхуна «Лавена». Верюжский Н.А.: "Снимок сделан с картины Шаурова Александра Алексеевича, что подтверждает его художественные способности, многогранную талантливость."
Сентябрь выдался очень жаркий. И, возможно, такой же солнечный, как и в ту далекую пору, когда окидывал эти просторы своим орлиным взором Ганнибал. Я смотрю на водную гладь бухты. Где-то там, в туманной дали, покачивается на волнах учебный парусный корабль «Товарищ». Поскрипывают от шквалистого ветра высокие, словно сосны, мачты парусника. И вот я в окружении моих друзей. Некоторых не видел уже много лет. Они давно бороздят океанские просторы, а для меня они — мои ровесники, замечательные люди. Да, много воды утекло с тех пор, а я словно вижу: плывет наша шхуна сквозь годы. Обыкновенная шхуна с запасом пресной воды в десять тонн и с четырехцилиндровым дизелем — наша первая стартовая площадка. Мы очень любили свою шхуну, гордую, стремительную, дерзкую, с высокими, чуть наклоненными назад мачтами. На ней мы совершали длительные переходы, и, помню, как, минуя проливы Каттегат и Скагеррак, мы, пятнадцатилетние ребята, вспоминали шекспировского Гамлета, любовались заснеженными склонами Скандинавских гор. Однако не всегда все было так уж гладко. Однажды во время летней практики на Баренцевом море нам, курсантам, довелось «искупаться» в ледяной воде. Получили в буквальном смысле слова морскую закалку. Что-то уже стерлось из памяти, а что-то, наоборот, оставило в душе глубокий след. То вдруг вспомнится чье-то лицо, вспомнится, чтобы затем вновь раствориться в круговороте минувшего, то твой собственный поступок, за который и сегодня немного стыдно. И первая любовь, веснушчатая и застенчивая, машет рукой с берега.
(М.Д.Агронский: это группа будущих выпускников 1951 года, слева виден Джим Паттерсон.)
И не дают мне покоя утренний запах сосен, мягкий и ласковый песок под ногами, отсвет ее вьющихся льняных волос, трепещущих на ветру, до сих пор не отпускающих меня, зовущих и исчезающих где-то вдали.
Тема эта не новая и не морская, но она постоянно напоминает о себе, в памяти часто возникают картинки из прошлого, мне надо освободиться от этих мыслей, рассказать об одном из чудес природы, ещё раз пережить волнующие минуты встречи с замечательным уголком природы. Нет, это не телеграфные столбы, это Красноярские Столбы – любимое место отдыха красноярцев, москвичей, питерцев и многих любителей увлекательного и экстремального отдыха. Заповедник «Столбы»-великолепное многовековое творение природы, создавшей причудливые скалы. Кто побывал хотя бы один раз на Столбах, обязательно посетит это чудо природы снова. Молодости свойственна жажда путешествий, познания мира, романтика. В 1959-61 годы волей судеб по окончании техникума мне довелось работать в Джезказгане (Казахстан), а большую часть этого времени - в Красноярске в Ленинском отделении Стройбанка. По просьбе управляющей банком мне строительная организация предоставила общежитие. Общежитие оказалось приличным, комнаты на три человека, жильцы молодые, общительные, весёлые. Хотя я был чужаком, меня приняли приветливо, вскоре мы подружились, вместе проводили свободное время. Одного из ребят нашей комнаты звали Костей и когда мы знакомились с девушками, шутя называли себя – Костя, Костя, Костя. Об этих ребятах у меня на всю жизнь сохранились самые хорошие воспоминания. За свою жизнь я побывал во многих городах, местностях, в том числе и за границей, однако впечатления о Столбах оказались самыми яркими и они остались на всю жизнь. Думаю, те, кто побывал на этих скалах, поймут меня. Любимым нашим местом отдыха летом были, конечно, Столбы. Правда, ещё мы купались в Енисее, даже в сентябре, а один раз совершили на плоту полное приключений путешествие по притоке Енисея реке Мана, но это отдельная история. В эти годы рабочая неделя длилась шесть дней, а в субботу работали до 14-00. То время словно вернулось ко мне: вот мы в субботу после окончания рабочего дня торопимся на автобус, чтобы из Красноярска доехать до остановки (названия не помню), а далее свернуть на дорогу и пешком пройти около 7 километров до ворот с надписью Государственный заповедник «Столбы». Пройдя на территорию заповедника, следуем на любимое место ночлега. Иногда это место уже занято, приходится искать другое место желательно поближе к естественным укрытиям от дождя. Впереди ночь, а с рассветом - восхождение на скалы. Всегда начинаем с Первого Столба, подъём на него не представляет сложностей благодаря его простой конфигурации. Потом поднимаемся на другие скалы, всякий раз на вершине чувствуем восторг и победу над собой. Техника подъёма разная, в зависимости от поверхности скалы. Например, если участок скалы представляет угол, упираемся в него ногами и спиной и, попеременно переставляя их, поднимаемся выше и выше. В нашей группе был сухой закон, спиртное с собой не брали, может это помогло нам избежать несчастных случаев. К сожалению, были случаи падения со скал со смертельным исходом, не утверждаю, что причиной этому во всех случаях был алкоголь. Несколько слов о снаряжении. Группу нашу нельзя было отнести к альпинистам. Верёвок, крюков и других принадлежностей настоящих альпинистов у нас не было. Важно было иметь нескользящую обувь, практиковалась пёстрая одежда, обязательно кушак, брали с собой гитару. Благодаря любителям-фотографам сохранились фотографии. Покорив несколько скал, мы, уставшие и счастливые, полные положительных эмоций, в воскресенье после обеда возвращались в Красноярск. Вершина впереди
Кратковременный отдых
На вершине
На память о Столбах
В заключение замечу – Столбы счастливым образом повлияли на мою судьбу. Поступал я в училище с флота, многое позабылось из школьной программы и на вступительных экзаменах решил писать сочинение на свободную тему – про Столбы. Получил оценку «хорошо».
Лев Давыдович Чернавин родился 4 ноября 1928 года в Ярославской области. В мае 1942 года стал воспитанником ВМГ № 7 КБФ; с 1944 по 1947 год обучался в Ленинградском военно-морском подготовительном училище, в 1947 году поступил в Каспийское Высшее военно-морское училище (г. Баку). С 1951 года служил на тральщиках ДКБФ, затем, после окончания штурманских классов ВМФ в 1958 году служил на подводных лодках (г. Полярный). Прошел путь от штурмана подводной лодки до командира 4-ой эскадры подводных лодок КСФ.
Место службы – Средиземное море. В марте 1969 г. впервые в ВМФ вышел на боевую службу в Средиземное море в составе бригады подводных лодок сроком на 8 месяцев
Штаб 51-й оперативной бригады 5-й эскадры ВМФ. Средиземное море, борт ПБ-33. - Краснознаменное ордена Ушакова 1-ой степени соединение подводных лодок Северного флота, Спецвыпуск альманаха Тайфун, СПб 2003 г.
Командование 4-й эскадры ПЛ. Слева направо: командир дивизиона ремонтирующихся ПЛ капитан 1 ранга А.М.Толоконцев, командир бригады ПЛ капитан 1 ранга В.А.Горохов, командир 4-й эскадры ПЛ контр-адмирал О.П.Шадрич, начальник штаба эскадры капитан 1 ранга Л.Д.Чернавин, командир бригады ПЛ капитан 1 ранга И.Н.Паргамон, командир 69-й бригады ПЛ капитан 1 ранга А.В.Акатов. Полярный, январь 1974 г. - Краснознаменное ордена Ушакова 1-ой степени соединение подводных лодок Северного флота, Спецвыпуск альманаха Тайфун, СПб 2003 г.
Командование 4-й эскадры. Докладывает начальник штаба капитан 1 ранга Л.Д.Чернавин. -
В апреле 1975 г. присвоено звание контр-адмирал.
Как командир 4 эскадры Лев ЧЕРНАВИН, будучи на вице-адмиральской должности через несколько лет получил своё первое адмиральское воинское звание контр-адмирал… - .
Назначен в Ленинград (1979 г.) на должность начальника командного факультета Высших офицерских классов ВМФ, где прослужил до 1988 г.
Занимается научной работой в должности старшего научного сотрудника ЦВММ и директора филиала Центрального военно-морского музея - крейсер «Аврора» (с 1994 г.). Председатель Объединенного совета ветеранов-подводников. Председатель попечительского совета Международной молодежной миротворческой программы «Книга Мира». Действительный член Географического общества России. Председатель Объединенного совета ветеранов-подводников и вице-президент Клуба подводников. Глава Совета ветеранов – выпускников Военно-морских подготовительных училищ, базирующегося на крейсере «Аврора»
18 марта 2002 г. Научно-практическая конференция "Полярный в истории подводного флота России". Вручение сувениров.
В студии ТВ, на голубом экране контр-адмирал Чернавин Лев Давыдович, командир 4-й эскадры ПЛ СФ.
На традиционной встрече в День памяти подводников - 7 апреля
В гостях у нахимовцев.
Чернавины - Лев Давыдович-Галина Викторовна. Март 2013 г.
Счастья, здоровья, благополучия Вам, дорогой товарищ адмирал, и Вашим близким!
Военная разведка во всех её видах: стратегическая, оперативная, агентурная, техническая, космическая, авиационная, морская, радиоэлектронная (ОСНАЗ), специального назначения (СПЕЦНАЗ) является важнейшей составляющей укрепления государства. Военные моряки были, есть и всегда будут стоять на страже интересов Родины, выполняя, среди многих своих профессиональных задач, и задачи разведки!
Ветераны Центрального Морского Радиоотряда ОСНАЗ ВМФ
С праздником, дорогие разведчики! Счастья, здоровья, благополучия Вам и Вашим близким.
Часто вспоминаю Ленинград, наше военно-морское училище. Известное дело: курсанты — народ наблюдательный, всё прямо на лету схватывают. Кое-кто из нас научился подражать голосу ротного старшины. Вдруг за дверью раздавалась команда к построению и слышался его прерывистый, с придыханием голос, и мы в первое время машинально реагировали на него: выскакивали в вестибюль и занимали свои места.
Новости дня, № 18. 1955 год. В ВВМКУ им. М.В.Фрунзе.
А кого из нас в свое время не поднимала с койки прозвучавшая по корабельной трансляции команда! Смысл ее не сразу доходил до сознания. Но вот она повторялась, и только тогда, сообразив, что вызывают именно тебя («Срочно явиться на штурманский мостик»), ты как ужаленный срывался с места, взбегал по трапу и уже в следующее мгновение оказывался в ходовой рубке, где вызывал всеобщее недоумение своим появлением. Выяснялось, что никто тебя не вызывал, а это очередная проделка какого-то умника, который, улучив момент, когда ты задремал, сменившись после вахты, просто подшутил над тобой. Чертыхаясь про себя на чем свет стоит, ты возвращался в корабельный кубрик и давал себе зарок никогда больше не попадаться на удочку. Но не тут-то было. Вдруг тебя останавливал видавший виды матрос, и ты послушно плелся за ним к телефону. Приложив трубку к уху, выслушивал чьи-то вопросы, отвечал на них, не улавливая подвоха. Стоявшие поблизости моряки покатывались со смеху. «Ждите "скорую помощь" у третьего причала», — убеждал голос, который доносился из телефонной трубки. И ты лепетал что-то в полной растерянности, не понимая, что это розыгрыш и что тебя водят за нос. И «скорая помощь» тут ни при чем, а просто твой собеседник решил выставить тебя в нелепом положении. Вот он стоит всего в нескольких метрах от тебя, держась за живот от смеха. А впрочем, еще и не такое бывало. И все это происходило уже в тот период нашей жизни, когда мы заметно возмужали и окрепли.
Что-то в нас росло, преображалось, в жизненный входя меридиан...
. - .
Должен признаться, что кое-кого из нас сильно укачивало. В этом, конечно, нет особой беды. Даже адмирала Нельсона, говорят, укачивало. Людей, подверженных морской качке, условно можно разделить на несколько категорий. Сам на себе все испробовал. У одних строение вестибулярного аппарата, по всей видимости, уже от природы таково, что они довольно быстро привыкают к качке. Другим же приходится нелегко, пока они не освоятся. Причем среди испытывающих воздействие морской качки этот процесс протекает по-разному. Некоторые, уже совсем было потерявшие надежду на избавление от приступов тошноты и охватывающей все тело слабости, вдруг чувствуют, что наступает какое-то облегчение. И уже тогда жди от них россказней о том, как во время штормового плавания все вокруг лежали в лежку и им было очень странно в одиночестве разгуливать по опустевшей палубе. Вспоминается один из морских переходов на эскадренном миноносце. Нас, курсантов Высшего военно-морского инженерного училища, разместили в носовом кубрике. Качка здесь наиболее ощутима.
Мы шли к Новой Земле. Сильно . Временами форштевень корабля зарывался в воду, и тогда над ним вырастала огромная волна. Поначалу она казалась совершенно безобидной — прозрачная, переливающаяся разными цветами. Но постепенно волна поднималась все выше и выше, вспененный гребень ее завораживал, как будто гипнотизировал. И тебя охватывало смутное беспокойство. Возникало такое чувство, что твои ноги прирастают к палубе, в то время как тяжелая масса воды, заслоняющая все небо, тревожно нависает над тобой. Стоило неимоверных усилий разорвать эти незримые путы, сделать всего несколько шагов и спуститься, держась за поручни, в спасительное отверстие палубного люка. И тут же многотонная толща воды обрушивалась сверху, заставляя содрогаться металл. Казалось, могучие челюсти стискивали стальную конструкцию корабля. Стонали литые ребра шпангоутов, словно обыкновенные кнопки отскакивали соединительные заклепки, крепящие листы обшивки, и чудилось, что прочный корпус вот-вот треснет. Помню, мой друг Юра Найденов лежал на койке, глаза его лихорадочно горели, рот приоткрыт, как у рыбы. И он все время спрашивал меня: «Неужели ты ничего не чувствуешь?» А я действительно не чувствовал ни головокружения, ни тошноты. Скорее даже наоборот. Аппетит у меня ни с того ни с сего утроился. И мы, несколько ребят, в перерывах между вахтами то и дело наведывались к укачавшемуся кладовщику. А тот, усатый, с выпученными глазами, лежал на подложенном под спину мешке, вытянув ноги. Завидя нас, он жестами давал нам понять, чтобы мы брали то, что нам нужно, и поскорей убирались с глаз долой. Пожалуй, никто из нас никогда бы не поверил в то, что Юра Найденов в конце концов станет капитаном дальнего плавания и избороздит морские просторы, как говорится, вдоль и поперек. Побывает во многих странах. Да, тот самый Юра, на которого нам порой даже смотреть страшно было. Боялись, что все это плохо кончится. И мы, близкие друзья его, грешным делом уже подумывали, что, пожалуй, будет лучше списать нашего Юру на берег. И все-таки к морской качке можно привыкнуть.
Однажды я вел прокладку курса корабля. Отмеряя на карте пройденное расстояние, причем с учетом поправки на сильное встречное течение, я услышал запрос с мостика: «Штурман, доложить новый курс!» Уж не знаю, как это и вышло. Но что было, то было. «Ложиться на курс тридцать семь градусов!» — с жаром выпалил я в переговорную трубу. Командир, конечно, вовремя заметил мою ошибку. Намечая линию нового курса, я просчитался ровно на 180 градусов... В дальнейшем мне часто приходилось вести штурманскую прокладку, находясь в открытом море. И, признаюсь, всякий раз, когда брал в руки линейку и транспортир, мне почему-то вновь и вновь приходила на память допущенная мной однажды оплошность. И еще один случай. Это было в Латвии во время моего отпуска. Поезд шел из Дзинтари в Майори. Лето кончалось, и за окном уже кое-где мелькала нежная бронза листвы. Лежа на верхней полке, я просматривал очередной номер журнала «Иностранная литература».
Было тихо. Возле окна сидел немолодой человек. Я заметил, что время от времени он доставал папиросу, но не закуривал, а, помяв ее пальцами, вкладывал обратно в пачку, точно патрон в обойму. В нем чувствовалась военная выправка. Серый однобортный костюм очень шел ему. Чисто выбритое лицо, светлые с проседью волосы. Неизвестно, о чем он размышлял, но было заметно, что человек волновался. Вот он извлек из кармана записную книжку в потертом кожаном переплете и, заглядывая в нее, беззвучно шевелил губами. Несколько раз он собирался заговорить вслух, но словно не решался. Наша соседка по купе, до сих пор дремавшая миловидная девушка, открыв глаза, посмотрела на него. И, может быть, именно поэтому он, все время порывавшийся что-то сказать, произнес: — Я воевал в этих местах. — И добавил: — Мне было двадцать лет, когда я ушел на фронт... Девушка внимательно глядела на него, по всей видимости стараясь представить его молодым. И казалось, сам вагон, вздрагивая, прислушивался к его словам. — Тут стоял наш десантный полк, — продолжал незнакомец. — А здесь были траншеи. Я однажды сильно подвернул ногу. Во время атаки, понятно, бежишь не разбирая дороги. И ничего! А тут на ровном месте оступился. У прыгуна в высоту такое случается. Перевалил он через установленную планку. Обрадовался, расслабился раньше времени, неудачно приземлился и — растяжение связок. Примерно то же и со мной произошло. Долго болела щиколотка, пока не зажила... За окном мелькали деревья, кусты, телеграфные столбы. На лице нашего попутчика играли солнечные блики.
— Здесь я похоронил своего друга, — сказал он. — Два года мы с ним не виделись. А тут встретились, обнялись. Присели побеседовать, как сейчас помню, на ствол поваленного дерева. И прямо рядом с нами разорвался тяжелый снаряд. До сих пор у меня в ушах стоит истошный возглас медсестры: «Командира убило!» Стало быть, меня убило, думаю я. Но почему же тогда я все слышу? Или, может, убитый какое-то время еще все чувствует? Попробовал шевельнуть плечом, потом рукой. Все вроде в порядке. И ноги, похоже, целы. И голова на месте. Только со спины несколько длинных лоскутов кожи точно медвежьей когтистой лапой сняло. Пришлось заштопывать её потом. Одним словом, мне — ничего, а друга моего буквально всего изрешетило... Сколько лет уже прошло. Он замолчал. Мерно постукивали колеса. И смотрели на нашего попутчика с некоторым удивлением проводница с высокой прической, подметавшая коридор вагона, и рослый спортсмен, стоящий у открытого окна, не понимавший, что это человек все ходит точно неприкаянный, вздыхает, и я, лежавший на верхней полке, и пожилая женщина, укутанная в пуховый платок, та самая, которой он, бывалый фронтовик, уступил свое нижнее спальное место.
Был у нас один преподаватель. Медлительный, немногословный офицер. Капитан второго ранга. Мы вскоре подметили за ним одну особенность. Он плохо слышал. Этот преподаватель вел у нас один из предметов по специальности, и мы, пользуясь тем, что у него слабый слух, иной раз переговаривались между собой. Так все и продолжалось. Заканчивался учебный год. Близилась экзаменационная сессия. Нам предстояло основательно засесть за конспекты и учебники, наверстывая упущенное. Помню, преподаватель оторвал глаза от стола, окинул нас внимательным взглядом, спросил, имеются ли у нас вопросы по программе. И тут кто-то из моих друзей осмелился попросить его: «Товарищ капитан второго ранга, не могли бы вы рассказать нам какой-нибудь эпизод из военной практики?» Наш преподаватель, немолодой человек, слегка сутулый, с густой проседью в волосах, задумался. Он был в темно-синем офицерском кителе. Широкая орденская колодка на груди. Он еще немного помедлил, потом спросил, обращаясь как будто к самому себе: «О чем же вам рассказать?»
— Было это на Балтике, где я служил на минном прорывателе. Выловили мы как-то и решили отбуксировать ее подальше, на безопасное расстояние. Дело малоприятное, но необходимое. Отошли мы на восемь-десять кабельтовых в открытое море. Выбрали подходящее место. Мина, рогатая, позеленевшая от налипших на корпус водорослей, лежит на кормовой тележке. Есть в ней что-то чертовское, зловещее. А тележка на рельсах установлена. Все как надо. Стоит толкнуть тележку, и она заскользит по полозьям и освободится от опасного груза. А уж остальное, как говорится, дело техники. Слышу легкое поскрипывание. Стало быть, пошла тележка. Доносится шумный всплеск. Теперь медлить нельзя. Командую: «Оба полный вперед!» Ревут дизеля. Катер дрожит от напряжения, но ни с места. Сначала, понимаете, какое-то оцепенение на всех нашло. Ведь до взрыва остались считанные секунды. Чувствую, как у меня фуражка на голове сама приподнимается. Пять секунд. Четыре, три, две, одна. Ноль. Минус одна, минус две, минус три... Страшно медленно течет время. Кое у кого не выдержали нервы. Один моторист за борт сиганул. Поплыл куда-то. Потом, чувствую, фуражка на моей голове понемногу начинает опускаться. Пронесло, думаю. И вот что, скажу я вам, на поверку оказалось. Болт на оси рулевого вала крепится при помощи особого штифта. Каким-то образом случайно срезало его головку. И вал стал проворачиваться вхолостую. Но, на наше счастье, и заряд динамита, прикрепленный к мине, отсырел. Выходит, мы все в сорочках родились... Он говорил ровным, приглушенным голосом, словно бы стесняясь того, что сам был участником происшествия, о котором шла речь. Прозвенел звонок, а мы, потрясенные услышанным, еще несколько мгновений сидели не шелохнувшись. Мы взрослели, но детство то и дело прорывалось в нас. Мы то лазили по деревьям, то загорали на крышах, то играли в снежки, то гоняли по двору тряпичный мяч и, случалось, нередко отбывали заслуженное наказание за нарушение дисциплины.
Но звенел звонок. Мы входили в кабинет, рассаживались по местам и, затаив дыхание, слушали человека в морской , никогда не повышавшего свой голос. И каждое произнесенное им слово западало к нам в душу. Не знаю, заметил ли он перемену, происшедшую в нас. Сутулый, несколько скованный в движениях, как всегда в положенный час он переступал порог учебного класса, подходил к столу и глуховатым голосом произносил: «Здравствуйте, тема сегодняшнего занятия...»
