К нему спешил человек, которого он меньше всего хотел бы увидеть, — Федя. Немного обрюзглый, но все еще молодой, деятельный Федя, к которому Ростислав никогда не питал симпатии, хотя тот ему ничего дурного не сделал.
— Снимаем фильм по моему сценарию, вот я и мучаюсь.
На Феде было хорошо сшитое голубое пальто, под ним — сиреневый пиджак. Федя всегда одевался по последней моде.
— Я очень рад, что встретил тебя. Ты, говорят, женился? Молодец! Познакомишь с женой? (Ну уж нет, Ростислав не станет знакомить Федю с Алей). А твоя мать, я слышал, судилась с тобой? Сходи к юристу. Она уже замужем — за персональным пенсионером — и не имеет права на алименты. По своей воле можешь посылать, разумеется, но по суду... — Федя покачал головой. — Я ей все оставил. Начал новую жизнь. Флора! Флорочка! — позвал он.
Подошла молодая женщина в розовых брюках и в синем джемпере с белыми лилиями. Глаза у нее были хорошие, глубокие, темные.
— Познакомься, моя жена. Флора в жизни, в фильме — Жанна, участница Сопротивления.
Флора протянула Ростиславу выхоленную ручку.
— Как видишь, в Таллине снимаем Марсель. Говорят, что похоже, — ухмыльнулся Федя.
Ростислав знал, что, если кинематографистам нужна Германия, едут в Таллин. Париж, Марсель — тоже в Таллин.
— Флора, Флора, сюда, ваша сцена!—закричали из-под юпитера, и Флора, наспех ткнув свою ручку Ростиславу, пошла, покачивая бедрами, на съемку. Федя проводил ее восхищенным взглядом.
— Так вот, милый мой, и процветаю. Торопишься? Очень жаль. Зашли бы с тобой в «Старый Тоомас».
Ну нет, с Федей он не стал бы сидеть в «Старом Тоомасе»! Там когда-то он встретил Алю! И Ростислав откозырял.
Увидев витрину цветочного магазина, зашел и купил хризантем. Их завернули в хрустящую розовую бумагу. Теперь на автобус — и к Але! Он знал, что она его ждет.
Он чуть не бегом устремился от остановки автобуса к дому. И не успел позвонить, как Аля открыла дверь:
— Я была уверена, что сегодня ты придешь... обязательно... мой родной! Какие чудесные хризантемы!
Аля накрыла на стол: «Я ждала тебя, забежала под «
» (забежать под «Глорию» — значило зайти в магазин готовых закусок под лучшим таллинским рестораном).
Живя с матерью, Аля совсем не умела готовить, но это Ростислава не огорчало. Она работает в конструкторском бюро, где же ей еще возиться с обедами! Без него она ходит в столовую.
Они ели фаршированную рыбу, салат, холодный язык, пирожки с капустой, пили кофе со сливками.
Новое шерстяное платье цвета морской волны очень шло к Але. Он сказал: «Чудное платье!»
Она просияла: «Правда? Какой ты милый, что замечаешь. А Люся жалуется на Бориса Арефьевича — ничем не интересуется, ничего не замечает... Нам ужасно обидно бывает, когда мы стараемся, для вас ведь стараемся, а вы... Ну, рассказывай, милый, рассказывай...»
Она всегда интересовалась, как он жил без нее, и он ей рассказывал все, что мог,— о штормах, походах, о подводных «противниках», о своих товарищах. Рассказал об Орле и о несчастье, случившемся с Машей.
— А другой бы, пожалуй, оставил ее, — сказала Аля.
— Другой бы, да не Орел. Ты бы знала, какой это парень! Да и все они у меня — молодцы. Не подведут...
Он призадумался.
— Правда, есть еще два-три с червоточинкой. Ручаться за них не могу. И это мучает... Да, ты знаешь, сегодня я Федю встретил! Вот тип, ты бы видела! Есть такие у нас: скользкие словно угри; такие и в коммунизм попытаются пронырнуть... — Он вспомнил Алину мать — и осекся.
— Знаешь, пойдем-ка мы в «Старый Тоомас», Федя уже, наверное, убрался оттуда. А из «Старого Тоомаса» — в оперу. Тийт Куузик поет. Нет-нет, не переодевайся, это платье тебе очень идет...
В «Старом Тоомасе» было полно, но они нашли два местечка — и удивительно — за тем же самым столом, за которым встретились после долгой разлуки. Ростислав напомнил ей — она ждала, что напомнит, — завтра первая годовщина их свадьбы.
— Ты не раскаялся?
— Нет. А ты?
— Тоже нет.
— Значит, есть что отпраздновать!
Выпив ликера и кофе, они отправились в театр «Эстония». Шел «Летучий голландец» Вагнера. Тийт Куузик пел капитана-скитальца. Они сидели притихшие, молчаливые.
Возвращались домой по безлюдным улицам. Аля шепнула:
— Завтра я что-то тебе скажу.
— Что, дорогая?
— Завтра, завтра, ты потерпи... А ночью Аля вдруг закричала во сне, заметалась. Он разбудил ее:
— Что с тобой, девочка?
— Дым, дым...
— Какой дым?
Она открыла испуганные глаза.
— Ой, Славочка, мне показалось, что кругом дым и
!
С нею так часто бывает. Снится та страшная ночь. А ведь прошло уже много лет, пора и забыть! Ростислав тоже, случается, вспоминает пожар на «Риге». Он обнял худенькое тельце жены, привлек к себе, словно защищая от призраков:
— Спи, милая.
— Я засну.
Дыхание ее теперь стало ровным. Лицо было, как у ребенка. Она спала, положив руки под щеку. Он лежал, боясь пошевельнуться. Мерно тикал будильник.
«Пройдут годы, — думал он, — мы поседеем, но ты всегда будешь для меня славной девочкой».
Утром он проснулся от поцелуев. Она целовала его в лоб, в нос и щеки:
— Поздравляю, поздравляю, поздравляю! Он вскочил:
— Жить нам с тобой еще сорок лет!
— Почему сорок?
— Ну, пятьдесят. До золотой свадьбы!
За окном чернели дубы, наполовину растерявшие золотую листву. День был солнечный, яркий. Сегодня они целый день будут вместе, целый огромный день!
— Ты завтра опять уйдешь в море? — спросила она, наливая в белую чашку кофе.
— Да, возможно, уйду.
— И надолго?
— Не знаю, девочка.
— Ну что ж, я
.
3За стеной отчаянно ссорились ребята, и Беспощадный, которому не дали выспаться, сердито кричал: «Да кончится ли это безобразие? Люся, уйми же их!» Звонок. Кого еще там несет? Жена Беспощадного стукнула в дверь: «Крамские, к вам гости!» Так рано? Ничего себе гости...
— Молодожены дома?
— Жека, вот радость-то! — воскликнула Аля и, опрокинув стул, кинулась на шею подруге.
— Я не одна, — сообщила Жека. — Я — с другом. Он возится внизу с машиной. Я запомнила ваш день свадьбы— и вырвалась! Поздравляю! Вот тебе, всё тебе, всё тебе, — передавала она Але подарки. — А у вас тут чудесно! «Приют любви, приют священный», — пропела она. — Здравствуй, Слава, великолепнейший морской волк, непревзойденный красавец, обладатель лучшей в мире жены!
Жека чмокнула его в обе щеки. Спросила Алю: «А в губы можно?» Поцеловала и в губы. «Виват Крамским!» Она была в чудеснейшем настроении, ничуть не устала от дальней дороги.
— Ну и кутнем же сегодня! Со Славой на славу! — скаламбурила Жека и сама своим каламбуром осталась довольна. — У нас с собой коньяк и шампанское. Милые вы мои, до чего же я по вас соскучилась!
— А замуж не вышла? — спросил Ростислав.
— Собираюсь, — подмигнула Жека. — Да и пора уж, не оставаться же холостячкой!
Она была в экстравагантном костюме цвета бычьей крови, и на голове у нее было сооружено из волос нечто совсем фантастическое, похожее на птичье гнездо. И все же она была славная, Жека...
За дверью кто-то спросил: «Разрешите?» Вошел незнакомый молодой человек.
— Незваный гость, говорят, хуже... а впрочем, поздно оправдываться. Добросердов, — протянул он руку Але.
— Крамская, — сказала Аля почему-то упавшим голосом.
— Очень рад. Много слышал. И вот, когда Жека предложила поездку, упрашивать не пришлось. К молодоженам! Вперед! В старинный город! К башням и к морю!
Жека уже разворачивала коньяк. Вениамин Добросердов оказался славным, общительным малым, усердно ел, пил только лимонад, рассказывал веселые истории, над которыми потешалась больше всех Жека, потом предложил «обозреть старину и окрестности».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
