Архивариус ушел в отпуск до 28 июля. Всем приятного отдыха.
Седьмой отсек - кормовой торпедный, жилой. 2 торпедных аппарата с приборами управления стрельбой; ручные приводы управления вертикальным и кормовыми горизонтальными рулями; насосный узел гидравлики; трюмная помпа; 6 подвесных коек; аварийный люк. Жилой торпедный отсек вполне оправдывает свое парадоксальное название. Здесь живут люди и торпеды. Леса трехъярусных коек начинаются почти сразу же у задних аппаратных крышек и продолжаются по обе стороны среднего прохода до прочной переборки. Стальная «теплушка» с нарами. Дыхание спящих возвращается к ним капелью отпотевшего конденсата. Неровный храп перекрывает свиристенье гребных винтов. Они вращаются рядом - за стенами прочного корпуса, огромные, как пропеллеры самолёта. Площадка перед задними крышками кормовых аппаратов своего рода форум. Здесь собирается свободный от вахты подводный люд, чтобы «потравить за жизнь», узнать отсечные новости, о которых не сообщают по громкой трансляции. Здесь же чистят картошку, если она ещё сохранилась. Здесь же собирается президиум торжественного собрания; вывешивается киноэкран - прямо на задние крышки. Сюда же, как на просцениум, выбираются из-за самодеятельные певцы и артисты.
Утром мы грузили боезапас в корму. Говоря проще, засовывали торпеды в кормовые аппараты. Дело это весьма ответственное и столь же нудное. Играют тревогу: «По местам стоять! К погрузке боезапаса!» Задраивают все люки, отдают носовые швартовы, и лодка, выбросив фонтан брызг, притапливает нос так, что якорный огонь уходит под воду и брезжит оттуда тусклым пятном, а рубка смотрит лобовыми иллюминаторами прямо в воду, будто субмарина тщится разглядеть что-то в чёрной глубине. Острохвостая корма её при этом поднимается из воды, обнажая сокровенные ложбины волнорезных щитков. Щитки вместе с наружными крышками торпедных аппаратов втягиваются внутрь легкого корпуса, и тогда ощериваются жерла алых торпедных труб. В них-то и надо засунуть нежную смертоносную сигару длиной с телеграфный столб. Для этого нужны ясная погода, понтонный плотик, крепкие руки и точный глазомер. Все это было, но, как назло, заела крановая лебёдка, и торпеда зависла над узкой щелью меж пирсом и корпусом. И старший помощник командира капитан-лейтенант Симбирцев пожелал много нехорошего капризной лебёдке, бестолковому матросу-крановщику и его маме… Мы смотрели на злополучную торпеду, как она, покачиваясь на тросе, поводит тупым рылом то в сторону лодки, то в сторону плотика со страхующими минерами… Зависшая торпеда не выскользнула из бугеля и не сорвалась в воду, не задела мичмана Марфина, так некстати вылезшего из кормового люка; и матрос Жамбалов, поскользнувшись на пирсе, не выронил из рук пластиковую кокору с запалом, и та не скатилась с настила в море; и адмирал, проезжавший мимо в чёрной «Волге», не заметил двух наших великовозрастных дурил, вздумавших катать друг друга на торпедной тележке; и железнодорожный кран не поддал на ветру своим пудовым гаком по хвостовине последней торпеды с её взведенными винтами и хрупкими рулями… Ничего этого не случилось, не стряслось, не произошло… Минер (командир БЧ-3) записал в вахтенный журнал номера принятых торпед, и тут же в гавани объявили «ветер-три» (т.е. усиление ветра, когда подобные работы должны быть прекращены).
Заканчиваю этот краткий рассказ в основном для тех, кто никогда не был на подводной лодке. Только лично пройдя по тесным отсекам этого уникального музея и выйдя на свежий невский простор, можно осознать в каких трудных условиях успешно воевали и несли службу тысячи моряков. По праву такая экскурсия является лучшим наглядным уроком мужества, особенно для молодежи. Здесь обязательно расскажут о подвигах моряков – подводников в Великой Отечественной войне и в мирное время. Чтобы получить реальное представление о службе на такой боевой подводной лодке, настоятельно рекомендую полностью прочесть упомянутый роман писателя Николая Черкашина «Одиночное плавание». Его текст есть в интернете. Заинтересованным лицам предлагаю в качестве дополнения так же прочесть несколько следующих ниже страниц о походе подводной лодки С-332 613 проекта Тихоокеанского флота. Рассказ с элементами сарказма недавно написал участник этого океанского похода, состоявшегося, видимо, в середине 1960-х годов.
Калинин Анатолий Владимирович. «Кошки – мышки» (из сборника "";)
За кормой уже много сотен миль от родных берегов. Вот уже и пролив «Токара» позади. Пролив «Токара», - это в гряде островов Рюкю, - вопреки нашим опаскам, оказался не то что «малолюдным», скорее, даже пустынным. Мы прошли его в надводном положении. Скрытности нашей дизель-электрической подводной лодки проекта 613 сопутствовали и удалённость ближайших островов, - слева остров «Яку» 50 миль и справа остров Осима, те же 50 миль, - тёмная ночь, пасмурное небо и довольно бурное море. На поисковой радиолокационной станции царили мир и покой. Мы вошли в Филиппинское море. Не всякий знает, где оно. Далеко! - это для читателей, равнодушных к морской географии. Для более любознательных, поясню: Филиппинское море - самое большое море западной части Тихоокеанского бассейна. Расположено между Японскими островами, Тайванем, Филиппинами, Идзу, Марианскими, Ял, Палау и другими островами. Площадь его более 5.7 тыс. кв. миль, средняя глубина 4108 м, наибольшая 10265 м (Филиппинский жёлоб). Есть где разгуляться и вдоль, и поперёк, и по глубине! Но вот вопрос: а зачем нам это море, и зачем мы туда подались? А мы любознательные!
Где-то в высших штабных инстанциях стратеги-аналитики рассматривали в очередной раз большой глобус (они очень любят этим заниматься), и прикинули: «Смотри-ка, такие чудные морские просторы! Чужеземными островами прикрыты. И не то, чтобы уж и далеко от наших вотчин... Каким-нибудь «поларисам - трайдентам» долететь оттуда к нам - раз плюнуть! А давайте-ка заглянем туда: уж не обосновались ли там наши потенциальные приятели?» В установленное время наша подводная лодка заняла скрытно обозначенный «Боевым распоряжением» район поиска, потекли боевые будни. Главным объектом поиска, конечно, являлись иностранные подводные лодки - носители ядерного оружия, боевые надводные корабли, но мы не брезговали и всякой другой развединформацией, в том числе - интенсивностью и маршрутами судоходства, полётами авиации, данными радиообменов. Мы, как опытный охотник-следопыт, крадучись малошумным экономическим ходом, вели непрерывный поиск. Гидроакустики внимательно прослушивали весь горизонт во всём диапазоне глубин погружения подводной лодки шумопеленгаторной станцией, ночью подвсплывали на перископную глубину и к поиску подключались радиометристы пассивными станциями контроля радиолокационных излучений, а радисты - к радиоприёмникам, сплетни разные в радиоэфире послушать. Естественно, на перископной глубине и при всплытиях в позиционное положение, активно велось и .
Это была надежная и живучая подводная лодка, которую с нескрываемой симпатией вспоминают подводники-ветераны. - "Подводные лодки 613 проекта". Серия "Боевые корабли мира", СПб, 2002 г.
Ищем сутки, ищем вторые, ищем... уже и седьмые, а «супостата» нигде нет, попадается иногда второсортный, не имеющий никакого интереса радиомусор, и тот далеко за пределами наших интересов. И вот в конце седьмых поисковых суток, в сеанс радиосвязи получаем приказ Главного штаба: «Следовать скрытно в точку с координатами Ш= ... ,Д= .... В указанной точке всплыть в надводное положение ... числа в ... часов, ... минут и перейти в подчинение командира отряда боевых кораблей контр-адмирала Хомчика. Флагманский корабль отряда БРК (Большой ракетный корабль) «Упорный». Приказано - выполним!
Уже на дальнем расстоянии от точки всплытия водная среда начала «оживляться» разночастотными звуками гидролокаторов в поисковом режиме, в том числе и «иностранного происхождения». Всплытие в надводное положение, с соблюдением установленных правил безопасности, произвели в назначенной точке, в точно указанное время. Над головой простиралось безоблачное солнечное небо, ленивые волны Филиппинского моря ласково плескали в борта подводной лодки. Невдалеке лежал в дрейфе БРК «Упорный», подальше, на разных курсовых, - «болтались» два наших эсминца. А вот ещё дальше, почти у горизонта, на почтительном расстоянии между собой, виднелись ещё два надводных боевых корабля, по внешним очертаниям очень похожих на «не наши» корветы, с их направления исходили характерные низкочастотные акустические звуковые посылки гидролокаторов типа «AN/SQS-23». Встреча с «нашим» отрядом боевых кораблей (ОБК) нам планировалась, с «не нашим» - прогнозировалась. Начальник штаба ТОФ контр-адмирал Ярошевич Дмитрий Клементьевич заслушал «Решение командира на выполнение боевой службы» и дал ряд рекомендаций по действиям в экстремальных ситуациях. Об этом флотоводце есть смысл дать несколько пояснений к его портрету.
окончил Высшее военно-морское училище им. М.В.Фрунзе в 1937 году, года полтора прослужил штурманом «малютки» на Балтике, несколько месяцев был дивизионным штурманом. В 1938-1940 гг. командовал подводными лодками типа «М», в Финской военной кампании совершил четыре безрезультатных боевых похода. В 1940-1944 гг. он командовал ПЛ «Щ-31О». В Отечественную войну совершил на ней два боевых похода, но значимых побед тоже не имел. С 1944 по 1946 год он командует уже большой, но небоеспособной (учебной), подводной лодкой «К-53», затем делает необъяснимый кульбит - назначается командиром эсминца, позже становится командиром дивизиона эсминцев. В 1951-1953 гг. командует крейсером «Чкалов», далее академии, служба на высоких штабных постах, командует Каспийской военной флотилией. И вот он уже в должности начальника штаба ТОФ, с высоты своего опыта и занимаемой должности, напутствует командира нашей подводной лодки по действиям на боевой службе. Его рекомендации сводились к тому, что на переходе и в районе несения боевой службы надо быть внимательными и осторожными, соблюдать скрытность; при встречах с иностранными боевыми кораблями не сближаться до расстояний, на которых возникает большая вероятность обнаружения нас. «А уж если вас обнаружат, вы тихонько, не торопясь, используйте малошумные режимы движения, максимальную глубину погружения, глядишь, - они вас и потеряют ... », - поучал флотоводец. Вспомнилась, по случаю и по другому поводу, рекомендация другого флагмана. В Охотском море, в штилевую погоду, в ясный солнечный день, при максимальной дальности визуальной видимости и работающих радиолокаторах, находилось всего две плавединицы - гражданский пароход и эскадренный эсминец. Обнаружили они друг друга на пределе видимости, ещё за горизонтом. И начали расходиться. Расходились-расходились ... и встретились вплотную. На «разборе полётов» флагман поднял командира эсминца и так повёл речь: « ... ну, допустим, на планшете вы не сумели построить правильное маневрирование; допустим, что ты забыл каким бортом надо расходиться. Так отверни от него, приведи за корму, увеличь ход, ты же можешь выжать 36 узлов! И иди так! Иди сутки, двое - ну, отстанет же он!»
Окончание следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Дополнение от 29.06.2013. По сообщению Первого канала телевидения глава МИД РФ Сергей Лавров сказал, что пункт материально-технического обеспечения (ПМТО) в Тартусе по-прежнему функционирует, и эвакуация базы не планируется. Минобороны также пояснило, что в Тартусе нет российских военных, так как персонал пункта обеспечения давно состоит из гражданских лиц.
Дорогие друзья, питоны! В честь дня рождения адмирала П.С.Нахимова всем питонам, членам их семей, друзьям, знакомым и сочувствующим 6 июля(суббота) в 12.00 объявляется "Большой сбор" в Нахимовском клубе по адресу: Москва, ул. Большая Косинская, 45. Проезд от станции метро "Выхино" на автобусе № 79 до остановки "Детский морской клуб" или на автобусе (маршрутке) № 602 до остановки "Фабрика". Форма одежды летняя (для водных процедур), флотская атрибутика (гюйсы, пилотки, бескозырки, значки) – желательна. Начало торжества начнётся с построения и подъема военно-морских флагов. В программе: - несерьезный заплыв на матрацах (каждая семья готовит свою "фишку" ); - серьезный заплыв на четырёхвёсельных шлюпках; - культурная программа с участием музыкантов и бардов; - некультурная программа с изготовлением шашлыков и застольем; - выход в "море" на парусных яхтах и пароходе "Емеля"; - принятие шефства над воспитанниками Нахимовского училища В клубе будет работать молодежное кафе-аустерия "Орудийная палуба", где будет чай, кофе, молочный коктейль, напитки, мороженое, еда быстрого приготовления или из замороженных продуктов (пельмени, например). Меню сейчас обсуждаем. Силами сотрудников клуба маринуется мясо для шашлыков, варится картошка, готовится зелень, овощные салаты, хлеб, вода и т.д. Всё в пределах 500 руб. с человека, не больше. Спиртное - каждый с собой, в расчете на себя, а также продукты к столу и к чаю - на свое усмотрение.
Господа, питоны! Думаю, будет правильным пригласить на наш "Большой сбор" наших братьев Кадет. А в ноябре мы также вместе отметим дань рождения Суворова.
Приветствуется любая инициатива и принимаются предложения.
Крамской еще раз просмотрел записную книжку, чтобы не вынимать ее во время беседы.
Березкин отдавал распоряжения старшинам, сидя в каюте в расстегнутом кителе. Напомнить слова : воспитатель влияет на воспитуемых не только тем, что дает им знания, но и всем своим поведением. Грубый окрик — явная невоспитанность. Быть требовательным, любя человека. А любить человека можно, лишь зная его хорошо. Есть молодые офицеры, забегающие в кубрик лишь на минутку: боятся подорвать свой авторитет. И теряют возможность получше узнать своих подчиненных. Отметить Рындина — он активно участвует в Боевом листке, горячо и с душой выступает на комсомольских собраниях, участвует в самодеятельности. Подорвал он авторитет? Наоборот. Бочкарев говорит, его на корабле уважают и любят. И сам Бочкарев — постоянно с командой. Бочкареву никто не подумает сказать «ты». О Живцове. «Где бы ты ни был — ты флотский», — напоминает он, увольняя матросов. Разве неверно? Сошел человек на пирс, пошел в город — он у всех на виду. В заграничных походах матросы ведут себя безупречно. А дома? Кстати, это касается и молодых офицеров. Помни, что ты — офицер! Ляпунов, напутствуя подчиненных, убеждает, что водку пить вредно и недостойно советского моряка, а сам, хоть и не на виду, выпивает. Об этом все знают. Плохой пример подчиненным! — Разрешите? Уже собираются. Крамской убирает свою записную книжку во внутренний карман кителя. Больше она не понадобится. Все— в голове...
. Городок, как на новогодних открытках: крыши в снегу, сугробы на улицах, а на площади, в окнах — елочные огни. В офицерском клубе поставили «Трех сестер». Все признали, что Нора Мыльникова — законченная актриса. Вершинина играл руководитель драмкружка, актер Ясный. Люда Коркина была и мила, и трогательна, хотя ей довольно громко подсказывали из-за левой кулисы, а подпоручики Тузенбах и Родэ — Глеб и инструктор политотдела лейтенант Ложкин — жизнерадостны, и Ложкин превосходно играл на гитаре. Коркин, сидя в третьем ряду, умилялся — Люда на сцене была еще лучше, чем в жизни. Коркин терзался, ревнуя ее к Тузенбаху, объяснявшемуся Ирине в любви. «Туда ему и дорога», — решил он, когда Тузенбаха убил на дуэли Соленый, а Люда горько оплакивала неудавшуюся жизнь. Спектакль кончился. Она разгримировалась, вышла к Коркину и сказала, она так искренне плакала потому, что представила себе, что убили его, ее Васю. «Значит, любит», — подумал он радостно. Он на знал, что Люда разыскивала за кулисами Глеба, но тот исчез, наверное, в ресторан, встречать Новый год со своей официанткой. И Коркин не знал, как она вчера отчаянно рыдала на груди своей наперсницы, Норы: «Нора, миленькая, ничего не могу с собою поделать, я обоих люблю! Вася такой покорный, такой заботливый; ну, как его не любить? А Глеб — обманщик, но я его тоже ужасно люблю! Скажи, Нора, ты думаешь, можно любить двоих сразу?» Нора, не задумываясь, ответила: «Даже троих. Только зорко следи, чтобы ни один не догадывался!» На Люде было платье из белой тафты, сшитое по Нориному фасону, и серебряные туфельки, поглотившие полумесячный бюджет Коркина. Ему пришлось опять подзанять у товарищей, и он раздумывал, у кого бы еще перехватить, чтобы дотянуть до получки. Но зато его Людочка — лучше всех, за исключением одной только Норы, одета в новогоднюю ночь.
— Людочка, чего ты хочешь в ? — допытывался между танцами Коркин. — Я хочу быть богатой; хочу, чтобы ты выиграл пятьдесят тысяч по займу. Тогда... — следовал перечень всего, в чем нуждается Людочка, без чего не может она обойтись. И Коркин соглашался, что действительно без всего этого обойтись молодой женщине очень трудно, и сгоряча обещал, что выиграет он или нет, а его Людочка ни в чем нуждаться не будет. Люда смотрела на него тем остановившимся взглядом своих беспокойных глаз, который сводил его с ума в Ленинграде. Потом глаза ее стали недоверчивыми, расчетливыми, и она, надув пухлые губы, сказала: «Ну да, ты все обещаешь да обещаешь, а что я от тебя, Вася, вижу? Обещай, что не будешь больше посылать денег своей инвалидке». Васю словно по голове треснули; он хотел было возмутиться, но Людочкин взгляд опять стал глубоким и обещающим, Коркин утонул в нем, как в омуте, и, словно в тумане, услышал: «Ну, смотри же, запомни, чтобы этого больше не было». И они танцевали и ужинали и пришли домой поздно. И когда она первая юркнула в постель, погасила свет и в темноте позвала его, он подошел к ней и, не ложась еще, обнял: «Людочка... а помнишь, ты говорила... что у нас с тобой... будет...» Она отвернулась к стене и сказала чужим, глухим голосом: «Будет тебе болтать, Вася, глупости...». — «Как? — спросил Коркин. — Значит...» — «И ничего не значит, — она обернулась, обняла его и притянула к себе. — Ничего не значит, мой Васенька, догадайся сам... Ну что же ты, в самом деле? Фу, в кителе...» И, оттолкнув его, сказала совсем сонным голосом: «Ужасно до чего спать хочется»...
В тот же вечер Никита перечитывал письма — с поздравляли отец, Антонина; товарищи по училищу писали с разных флотов и желали успехов и счастья. Прошлый Новый год он встречал в огромном зале училища, в тесной курсантской семье; а три года назад жива была мама; тогда он позвал на Кировский друзей — однокурсников; из Таллина приехала Хэльми; она привезла с собой Лайне, снежную королеву из сказки. Он танцевал с ней, танцевал с мамой — мама была веселая и совсем молодая, и он не мог и подумать, что через два-три месяца будет стоять на сыром ленинградском кладбище у раскрытой могилы. В ночь под Новый год Лайне все подыскивала слова — она все еще плохо говорила по-русски, и ему приходилось подсказывать, и она первая над этим смеялась. Сегодня она прислала ему акварельку в конверте — зайцы танцуют вокруг снежной елки, потревоженный медведь высунул из берлоги возмущенную морду и яркая звезда светит с неба; надписала четким, ученическим почерком: «Пусть она будет вашей счастливой звездой». Он бы дорого дал, чтобы сегодняшний вечер провести с Лайне; они вместе написали декорации к «Трем сестрам», и какое удовольствие он получил от этого творческого содружества! Вот бы вместе с ней посмотреть спектакль и свои декорации! А после пойти вместе по пустынным, тихим улицам в сад, где стоит на снегу корабельная мачта, позвонить в колокол, снятый со шхуны, войти в уютный дом, где старый морской волк набивает янтарным табаком трубку; сейчас он, наверное, спрашивает дочку: «А разве не придет твой приятель Морская душа?» «А ты не хотел бы провести этот вечер со мной?» — сказал где-то рядом голос его Антонины. — «Ах да, конечно, но ты — далеко...» У нее там — ни снега, ни елки. В саду тепло и цветут магнолии, и море не замерзает... Антонина, худенькая, стройная, сейчас, может быть, вышла в сад и смотрит на море; оно рассечено серебристой лунной дорожкой...
А Никита и к Новому году не написал Антонине; почему? Почему не ответил ей на два письма? А что может он написать ей? Всю правду? Нет. Не может. Солгать? Не способен. «Лучше подожду, — думает он, — не стоит ее огорчать...» Да сейчас и не хочется думать об Антонине; мысли возвращаются к Лайне... Она — любимая... Любимая? Да. Любимая. Он не может жить без нее. А как же тогда Антонина? Но уже скоро двенадцать. Он надел новенькую тужурку. За пять минут до полуночи он вошел с Бочкаревым в кубрик. Все встали. Празднично был накрыт стол. Кок соорудил обильный ужин. Нет ничего хуже речи, записанной на бумажке. Бочкарев сказал несколько теплых слов о корабельной семье. После него говорил Никита: «Мой отец — моряк; я хочу, чтобы он мной гордился. Пусть гордятся вами ваши матери и отцы. Давайте скажем сегодня, в эту новогоднюю ночь; комендоры — мы будем отлично стрелять, сигнальщики — будем лучше всех видеть, акустики — лучше всех слышать, мотористы — наши моторы никогда не сдадут; все вместе скажем: пусть «Триста пятый» станет отличником!» Дружным «ура» была отмечена его короткая речь. Появились аккордеон и гитара. Бабочкин прочел веселые басни, Супрунов спел «Севастопольский вальс» и изобразил жонглера и фокусника. И незаметно летело время, пока не пробили склянки и не пора было спать. Никита лежал на своей покачивающейся койке, слушал, как бьет о борт волна, воет ветер. Сегодня матросы стали ближе ему и понятнее. Как горячо они поддержали его предложение! И Бочкарев, и он, и они добьются, чтобы «Триста пятый» стал отличным, передовым кораблем!
Фрол тоже встречал Новый год на корабле. Пришлось отпустить домой Коркина. И Румянцев сбежал на берег — у него там появилась зазноба. В учениях, в штормах Фрол сдружился с матросами. Теперь его больше не сторонятся. Отличные оказались ребята! И сегодня встретили Новый год душа в душу. «Вот и стал я «пахарем моря», — размышлял Фрол, лежа на койке. — Пахарем моря был и мой батько». Вдруг вспомнился глухой взрыв, там, тогда, в Севастополе... «Эх, был бы ты, батько, жив! Была бы жива и ты, мама, как мне хорошо бы жилось!» Ему стало жалко и их, и себя, и он, уткнувшись в подушку, постарался поскорее заснуть, чтобы совсем не раскиснуть.
В ту же ночь Крамской вернулся домой вскоре после полуночи. После исполнения драмкружковцами «Трех сестер» он поздравил собравшихся в клубе офицеров, их жен и невест с наступающим Новым годом. В новогоднюю ночь люди не любят длинных речей. Им не терпится поскорее пойти танцевать, веселиться, говорить о любви и о многих вещах, о которых не скажешь в официальном докладе. Когда Крамской выходил из клуба, гремела музыка и пары кружились в вальсе. Глеб куда-то пропал — быть может, он уже дома? Но дома было темно, и, когда Крамской зажег свет, Старик с трудом поднялся со своего коврика и, помахивая хвостом, подошел к нему, припадая на задние лапы. — Ну что, Старичок? Что, старый друг?
А. Строев (Тузенбах), А. Геллер (Ирина), Р. Нечаев (Соленый). Фото В. Архипова. -
Стол был накрыт еще до ухода — на два прибора: Глеб обещал после спектакля вернуться домой. Он неплохо сыграл Тузенбаха. Правда, эта смазливая девочка, жена Коркина, была совершенно беспомощна. Ну какая она Ирина? В Ленинград приезжал Московский Художественный театр. Вот там была Ирина — Ирина; впрочем, чего с любителей требовать? Они старались изо всех сил. Вершинин, правда, был очень смешон, остальные — лучше. А декорации — совсем хороши. Говорят, их писали та самая девушка, Лайне Саар, которая представила проект памятника, и лейтенант с «Триста пятого» — Рындин. Пришлось-таки Крамскому побороться за Лайне Саар! На обсуждении мнения разделились. Кое-кто и поддался напористому выступлению Суматошина и значимости звонких имен, настоятельно рекомендовавших его куб с треугольником. Но Крамской назвал его ублюдочным, этот памятник. Суматошин со своим проектом потерпел поражение и уехал в Москву, откуда попытался обвинить бывшего друга в том, что он продвигает свою «симпатию» — так и было написано в доносе: «симпатию». Всю жизнь хранил Крамской память о лучшем друге юности — Вадьке. Вот тебе и друг юности! А эта художница — славная девочка. «Разве я могу за это взять деньги? — спросила она, когда утвердили проект. — Нет, не возьму!» Какая отличная растет молодежь! — Старик, я забыл о тебе, давай ужинать... «...Странный человек — Глеб. Чуть из Суматошина душу не вытряс. «Все же он мой отец» — обо мне. «Все же!» А почему «все же»? Влияние матери. Не надо было отдавать его ей. Я не верю, что он в корне испорчен. Есть в нем кое-что и хорошее. Развивать все, что в нем лучшего, бороться с дурным — и он еще может стать . Он собирается уезжать. Жаль... Уедет — и совсем пропадет там, пожалуй! Не отпускать бы его».
А Глеб в это время и не собирался возвращаться домой. Он лежал в темноте на диване и думал: «Какая чистенькая и опрятная эта Хельга, не то, что неряха Люда, к той и в комнату противно войти: все разбросано, на обеденном столе — щипцы для завивки волос, чулки, шляпка, ножницы, колбаса на бумажке, недоеденные котлеты. Кровать не застелена, на стульях разбросаны платья. Даже чашки у нее — с отбитыми ручками, а рюмки с выщербленными краями. Надоела она своей глупой ревностью! А тут она еще... Достаточно той истории, с дочкой «мадам Квазимодо»! Впрочем, наверное, Люда просто пугает. Ничего там у нее вовсе нет. А эта Хельга... И ничего не просит. «Иллюс пойс», говорит; это значит — красивый мальчик. Ну да, он — красивый мальчик. А отец — славный парень. Напрасно мать его обливает грязью. Вполне порядочный человек. Придется ему сказать, что застрял у Мыльниковых. Хельга, что ты делаешь там, в темноте? Иди ко мне. Ты — удивительная...»
— Ты не ешь, Старик? Крамской взял в руки остроухую голову, заглянул верному другу в грустные, все понимающие глаза: — ...Сколько мы с тобой пережили! Только ты один знаешь, как я терял зрение и боялся, что придется навсегда уйти с флота. Ты один знаешь, как тяжело мне жить одному... Я завидую, песик, завидую тем, у кого сижу в гостях за столом под оранжевым абажуром и жена разливает чай. У меня — нет жены... Мы — два старых холостяка... Друг мой, друг, верный друг! И он поцеловал пса в седую и грустную морду. Крамской лег спать, не дождавшись Глеба; пес улегся, вздыхая, на коврик; часы на камине тоненько отбивали .
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Наконец баллон облегченно вздохнул. Туман лениво затопил трюм. Тимуртаз, наблюдая по манометрам за процессом, решил, наконец, что все у него из баллона вышло, перекрыл воздух, спрыгнул с крышки унитаза и отправился в трюм, чтоб перекрыть бортовые клапана. При подходе к люку, ведущему в трюм, Тимуртаз что-то почувствовал, он подбежал к отверстию, встал на четвереньки, свесил туда голову и сказал только: "Вай, Аллах!" Прошло минут двадцать, за это время в центральном успели забыть напрочь, что у них когда-то продували гальюн. Туман, заполнив трюм по самые закоулки, заполнил затем нижнюю палубу и, нерешительно постояв перед трапом, задумчиво полез на среднюю, расположенную непосредственно под центральным постом. Центральный пребывал в святом неведении: - Что у нас с вентиляцией, дежурный? - Отключена, товарищ командир. - Включите, тянет откуда-то... Дежурный послал кого-то. Прошло минут пять. - Чем это у нас пованивает? - думал вслух командир. - Комдив три! - Есть! - Пошлите кого-нибудь разобраться. Старшина команды трюмных нырнул из центрального головой вниз и пропал. Прошла минута - никаких докладов. - Комдив три! - Есть!
- В чем дело?! - Есть, товарищ командир! - Что "есть"? Разберитесь сначала! Комдив три прямо с трапа ведущего вниз исчез и... тишина! Командир ворочался в кресле. Прошла еще минута. - Черти что! - возмущался командир. - Черти что! Туман остановился перед трапом в центральный и заволновался. В нем что-то происходило. Видно, правда, ничего не было, но жизнь чувствовалась. - Черт знает что! - возмущался командир. - Воняет чем-то. Почти дерьмом несет, и никого не найдешь! - командир даже встал и прошелся по центральному, потом он сел: - Командир БЧ-5! - обратился он к механику. - Есть! - Что "есть"?! Все мне говорят "есть", а говном продолжает нести! Где эти трюмные, мать их уети! Разберитесь наконец! Командир БЧ-5 встал и вышел. Командиру не сиделось, он опять вскочил: - Старпом! - Я!!! - Что у вас творится в центральном?! Где организация?! Где все?! Куда все делись?!
Старпом сказал: "Есть!" - и тоже пропал. Наступила тишина, которая была гораздо тишинее той, прошлой . Туман полез в центральный, и тут, опережая его, в центральный ввалился комдив три и, ни слова не говоря, с безумным взором, вывалил к ногам командира груду дезодорантов, одеколонов, лосьонов и освежителей. - Сейчас! - сказал он горячечно. - Сейчас, товарищ командир! Все устраним! Все устраним! - Что!!! - заорал командир, все еще не понимающий. - Что вы устраните?! Что?! - Аллахвердиев!.. - Что Аллахвердиев?! - Он... - Ну?! - Гальюн в трюм продул... зараза!.. - А-а-а... а вытяжной... вытяжной пустили?! - Сейчас... сейчас пустим, товарищ командир, не волнуйтесь!.. - Не волнуйтесь?! - и тут командир вспомнил про Академию наук, правда, несколько не в той форме: - Я тебе "пущу" вытяжной! Ты у меня уйдешь в академию! Все документы вернуть! В прочный корпус тебе нужно, академик, гальюны продувать... вместе с твоим толстожопым механиком! Сами будете продувать, пока всех своих киргизов не обучите! Всех раком поставлю! Всех! И в этом ракообразном состоянии... - командир еще долго бы говорил и говорил о "киргизах" и о "ракообразном состоянии", но тут центральный вызвал на связь верхний вахтенный. - Есть, центральный!
- На корабль спускается командующий и... и (вахтенный забыл это слово). - Ну?! - ...и вице-президент Академии наук СССР... И наступил "черный песец". Командир, как укушенный, подскочил к люку, сунул в него голову и посерел: на центральный надвигалась необъятная задница. То была задница Академии наук! Командир задергался, заметался, потом остановился, и вдруг в прыжке он схватил с палубы дезодоранты и освежители и начал ими поливать и поливать, прямо в надвигающийся зад академику, и поливал он до тех пор, пока тот не слез. Академик слез, повернулся, а за ним слез командующий, а командир успел пнуть ногой под пульт одеколоны и дезодоранты и представиться. Академик потянул носом воздух и пожевал: - М-м... да... э-э... а у вас всегда так... м-м... Э-э... пахнет?.. - Так точно! - отчеканил командир. - Э-э... что-то не додумали наши ученые... с очисткой... мда, не додумали... - покачал головой академик. Командующий был невозмутим. Он тоже покачал головой, мол, да, действительно, что-то не додумали, и проводил академика до переборки во второй отсек. Командир следовал за ними, соблюдая уставную дистанцию, как верная собака. Он был застегнут, подтянут, готов к исполнению. У переборки, когда зад академика мелькнул во второй раз, командующий повернулся к командиру и тихо заметил:
- Я вам додумаю. Я вам всем додумаю. Я вам так додумаю, что месяц на задницу сесть будет страшно. Потому что больно будет сесть... Слезьми... все у меня изойдете... ...
Четвертый отсек - аккумуляторный, жилой. Кают-компания и каюты мичманов; камбуз; электрокомпрессор; баллоны воздуха высокого давления; вторая аккумуляторная яма со второй группой аккумуляторных батарей и батарейным автоматом. Этот отсек - жилой, мичманский. Устроен он почти так же, как и второй, - те же аккумуляторные ямы под настилом, тот же коридор купированного вагона. Тут расположены рубка радистов, каюты механика и помощника, сухая провизионка, мичманская кают-компания, она же - восьмиместный кубрик… По сравнению с первым отсеком, где в тропиках самый благодатный прохладный климат, атмосфера здесь пахучая и жаркая даже в Арктике. Причиной тому - электрокамбуз, приткнувшийся к кормовой переборке. Напротив, чуть в стороне от двери, разверзся в полу люк мрачно знаменитой среди молодых матросов боцманской выгородки. Сюда спускаются провинившиеся, чтобы вершить на дне её тесного трюма сизифов труд по наведению чистоты и сухости.
Продолжаю цитировать строчки из этой повести подводника Николая Черкашина.
Перебираюсь в четвертый отсек, он же кормовой аккумуляторный. Кормовой - не потому, что в нём корм готовят, поучал когда-то , а потому что расположен ближе к корме. «Кормчий» Марфин в тропических шортах и сомнительно белой куртке отчаянно борется за «живучесть обеда». Лагуны заполнены на две трети, но борщ и компот все равно выплескиваются. Руки у Марфина ошпарены, ко лбу прилип морковный кружочек, взгляд страдальческий и решительный. Работа его почти бессмысленна - к борщу никто не притронется, погрызут сухари, попьют «штормового компота» - квелого, без сахара, - и вся трапеза. Но обед есть обед и должен быть готов к сроку, хоть умри у раскаленной плиты. - Как дела, Константин Алексеевич? - Вся приветливость, на какую я сейчас способен, в моем голосе. Марфин стирает со щек горячий пот: - На первое - борщ, тарьщкапнант, на второе - макароны по-флотски… На «нули» - дунайский салат. «Нулевое блюдо» - холодная закуска. Противень с горкой консервированного салата выглядит весьма соблазнительно. Как больная кошка выискивает себе нужную траву, так и я вытягиваю за хвостик маринованный огурчик. Нет, право, жить в качку можно. - А где наряд?
- Сморился! - Марфин добродушно машет красной рукой в сторону боцманской выгородки. Заглядываю туда - матросы Жамбалов и Дуняшин по-братски привалились друг к другу, стриженные по-походному головы безвольно мотаются в такт качке. Пятый отсек - дизельный. 2 дизеля с приборами управления и системами обслуживания; расходный топливный бак; 2 дизель-компрессора; подводный гальюн; судовые вентиляторы. В пятом в уши ударил жаркий клекот дизелей. Хрустнули перепонки - лодку накрыло, сработали поплавковые клапаны воздухозаборников, и цилиндры дизелей «сосанули» воздух из отсека. Вот где преисподняя! Получить представление о здешнем интерьере можно, лишь вообразив такую картину: в небольшом гроте под сенью нависших зарослей вытянулись рядком три длинные плиты - что-то вроде доисторических надгробий. Так вот: заросли - это трубопроводы и магистрали. Плиты - верхние крышки дизелей. В надводных переходах на них обычно отогреваются промокшие на мостике вахтенные офицеры и сигнальщики. Над средним дизелем подвешен чайник, и отсек стал похож на цыганскую кибитку. Вахтенный моторист хотел крикнуть «Смирно», но я показал ему: не надо. В сизой дымке сгоревшего соляра сидел на крышке дизеля старшина 2-й статьи Соколов и наяривал на гармошке что-то лихое и отчаянное, судя по рывкам мехов, но беззвучное: уши все ещё заложены. Перепонки хрустнули ещё раз - давление сравнялось, и сквозь многослойный грохот цилиндров донеслись заливистые переборы. Деревенской гулянкой повеяло в отсеке. Шестой отсек - электромоторный, жилой. 2 главных гребных электродвигателя с главными ходовыми станциями, два электродвигателя экономического хода с ходовыми станциями; шиннопневматические муфты линии валов; станция объемного пожаротушения; 6 подвесных коек.
С погружением под воду рабочая страда мотористов перемещается к электрикам. После стального клекота глухой гуд гребных электродвигателей льется в уши целебным бальзамом. Палуба по понятным причинам сплошь устлана резиновыми ковриками. От них ли, от озона ли, который выделяют работающие электромеханизмы, здесь стоит тонкий крапивный запах. Во всю высоту - от настила под подволоки - высятся параллелепипеды ходовых станций. Между ними - койки в два яруса. Точнее, в три, потому что самый нижний расположен под настилом - в трюме, - только уже в промежутках между главными электромоторами. Спят на этих самых нижних койках мидчелисты - матросы, обслуживающие гребные валы и опорные подшипники размером с добрую бочку. Из квадратного лаза в настиле торчит голова моего земляка и тезки - матроса Данилова. Я спускаюсь к нему с тем облегчением, с каким сворачивают путники после долгой и трудной дороги на постоялый двор. После «войны нервов» в дизельном в уютную «шхеру» мидчелистов забираешься именно с таким чувством. Здесь наклеена на крышку контакторной коробки схема московского метро. Глядя на нее, сразу же переносишься в подземный вагон. Так и ждешь - из динамика боевой трансляции вот-вот раздастся женский голос: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - «».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
