"Экипаж К-19 начал формироваться в декабре 1957 года. Я в то время служил на большой дизельной лодке Северного флота помощником командира. Были представлены документы на старшего помощника. Судьба распорядилась по-иному. Был вызван в штаб СФ, где мне объяснили, что есть необходимость в том, чтобы я продолжил службу в качестве помощника командира и принял участие в испытании первого в Союзе атомного подводного ракетоносца. В главном штабе в Москве мне сообщили о месте формирования и подготовки экипажа и что во флотском экипаже находятся первые офицеры, назначенные на лодку. С ними прибыл к месту подготовки.
Вот они первые члены экипажа ПЛА : лейтенанты Михаил Красичков, Михаил Джанзаков, Анатолий Кузьмин, Валентин Назаров и Анатолий Феоктистов. Позже начал прибывать остальной офицерский состав: Станислв Афанасьев, Владимир Плющ, Виктор Антонов, Владимир Герсов, Александр Ковалёв, Виталий Ковальков, Юрий Ерастов, Анатолий Литвинов, Николай Волков, Николай Михайловский, Владимир Жуковский и Александр Васильев. Все эти офицеры имели малый опыт службы в ВМФ (а кое-кто прибыл с курсантской скамьи), но большое желание учиться. С надводных кораблей прибыли назначенные на должность командира дивизиона движения - старший лейтенант Юрий Повстьев, и на должность командира электротехнического дивизиона - старший лейтенант Владимир Погорелов, не имевшие опыта плавания на лодках, но, в отличие от нас, подводников, имевшие опыт обслуживания паротурбинной установки. Командиром дивизиона живучести был назначен Юрий Казаков, ранее служивший на дизельной подводной лодке. В канун Нового года прибыл командир электромеханической боевой части (БЧ-5) капитан-лейтенант Володар Панов, имевший опыт плавания на дизельных подводных лодках СФ. Мне приходилось с ним встречаться ранее не в служебной обстановке, но был наслышан о нём как об опытном механике. С Дальневосточного флота прибыл старший помощник командира Владимир Ваганов, который на Востоке командовал малой подводной лодкой. В марте 1958 года прибыл командир корабля - капитан 3-го ранга , ранее командовавший средней дизельной лодкой на Чёрноморском флоте, имевший хороший послужной список, досрочно получивший очередное звание.
Видно было, что командование ВМФ стремится укомплектовать командование корабля и командиров боевых частей из офицеров, имеющих приличный опыт подводного плавания. Вновь назначенный заместитель командира по политической части Зиновьев выпадал из этой обоймы. Назначен он был из центрального подчинения и чувствовалось, что он пришёл за званием. Так и получилось. Получив очередное звание, он снова ушёл служить в части центрального подчинения. К моменту прибытия командира полностью была укомплектована БЧ-5. В то время специальную подготовку по обслуживанию и использованию главной энергетической установки и паро-энергетической установки проходили командование корабля и личный состав БЧ-5, причём весь офицерский состав обучался по единой программе. В программе для нас было много нового: ядерная физика, элементы квантовой механики, дозиметрия, системы управления и защиты реактора, контрольно-измерительные приборы и автоматика, устройство реактора и его систем, турбина и прочее. Успешно выполнив программу обучения, прибыли на завод. Здесь были сформированы остальные боевые части. Командиром штурманской боевой части (БЧ-1) был назначен Валентин Шабанов, ранее служивший помощником командира малой лодки на Балтике. На должность командира электронавигационной группы назначен Вадим Сергеев. Командиром ракетной боевой части (БЧ-2) был назначен Юрий Мухин, имевший опыт командования ракетной боевой частью на большой дизельной подводной лодке. Надо добавить, что он имел счастливую возможность работать и общаться с академиком Королёвым, который руководил установкой и испытанием ракетного комплекса на их дизельной лодке. Командиром БЧ-2 был назначен Глеб Богацкий - эталон здоровья, высокий, краснощёкий, богатырского сложения. На должность начальника связи и радиотехнической службы (БЧ-4 и РТС) назначен лейтенант Роберт Лермонтов.
. Первоначально должности командира минно-торпедной боевой части и начальника дозиметрической службы на лодке не планировалась и эти должности совмещал я, то есть помощник командира, но потом было принято решение о введении должности начальника дозиметрической службы и командира минно-торпедной боевой части. Начальником службы “Д” назначен был лейтенант Улищенко, должность же минно-торпедной БЧ была введена много позже, уже без нас. Корабельным врачом был назначен Иван Вадюнин. Был назначен и начальник интендантской службы капитан Иванов. Раньше на дизельных лодках интендантские обязанности поочерёдно выполняли офицеры всех БЧ. Бытовала шутка: “На атомном флоте произошли две революции; загнали пар под воду и назначили интенданта.” К моменту прибытия на завод в экипаже был уже новый замполит Рудольф Морошкин. Участник войны. Во время войны неоднократно высаживался в качестве радиста разведгруппы морской пехоты на побережье, занятое противником. Он импонировал всему экипажу тем, что не декларировал прописные истины, плакатные призывы, шаблонную политграмоту. Он понимал, что на корабле люди с высшим и средним техническим образованием, не “нажимал” на боевые листки на уровне церковно-приходской школы, как это было принято в то время. На беседах с матросами о стычках с противником, докладывал так, как было, не ретушируя негативные стороны. Но при необходимости он находил нужные слова по обстановке. Был открыт и искренен с командой, и команда платила ему тем же. К сожалению, он быстро ушёл от нас с повышением. Но он заслуживал его. На его место прибыл с дизельной лодки . Сформировался дружный коллектив старшин и матросов. Не все из первого формирования разделили судьбу корабля. На другие корабли были назначены Афанасьев, Антонов (его заменил Геннадий Глушанков), Жуковский, Феоктистов. Ранение из-за халатного обращения с охотничьим оружием получил Козаков и по состоянию здоровья не мог продолжить службу на лодках. Дикая семейная трагедия случилась у врача Вадюнина. Незаметно с корабля испарилась должность интенданта.
Нелепым был случай, из-за которого пришлось уйти с корабля командиру БЧ-5 Володару Панову и управленцу Анатолию Литвинову. События разворачивались так. Командир корабля был в отпуске. Старший помощник в командировке. Я исполнял обязанности командира. При очередном ежедневном проворачивании механизмов командир БЧ-5 доложил, что произошло странное событие: компенсирующую решётку (КР) активной зоны реактора заклинило в нижнем положении, хотя датчики положения КР показывают её нормальное положение и никаких предпосылок в действиях управленцев для заклинки и опрессовки КР не было. Действовали строго по технологической инструкции. Чуть позже появились заводские специалисты и энергично зафиксировали в журналах, что по вине флотских специалистов допущена авария в АЗ реактора. Об этом немедленно было доложено в Москву. Забегая вперёд, скажу, что опрессовка КР была допущена ещё ночью, когда работу с ней проводили заводские специалисты. Памятуя, что утром проворачивание механизмов будут проводить корабельные специалисты и убедившись, что подручными средствами они не смогут поднять КР и понимая, что ликвидация аварии обойдётся не в один миллион рублей, они пошли на умышленный обман, чтобы свалить вину на наших управленцев. Для этого они отключили, повредив проводку, датчики КР реакторного отсека, а на пульте управления на приборах выставили нормальное положение КР, ничего, разумеется, не записав в журнале пульта управления. Об этом мы узнали уже будучи в составе флота; истинные виновники получили своё, но поезд давно ушёл. Доказать пока мы ничего не могли, хотя были уверены в своих управленцах. Они понимали, что с такой техникой, как реактор, необходимо обращаться на “Вы” и никаких вольностей допустить не могли.
На следующий день из Москвы прибыла комплексная комиссия из министерства судостроения и из Главного штаба ВМФ. Накануне, памятуя о том, что в таких ситуациях результирующая часть приказа начинается со слов: “... в результате низкой организации службы ... и т.д.”, я собрал всех офицеров и дал команду ещё раз внимательно просмотреть всю корабельную документацию. Разбор аварии проводился весь день до поздней ночи. Флотская комиссия добросовестно пыталась установить причины аварии, судостроительной было заранее “ясно”, что виноваты подводники. Не знаю, известна ли им была истинная причина аварии, но чести отраслевого мундира не посрамили, перенесли “огонь” на Володара Панова, чувствуя, что он волнуется и переживает незаслуженные упрёки в адрес своих управленцев, и на третьи сутки разбора, в ответ на очередное провокационное и весьма язвительное замечание, Володар Панов выразительно высказал всё, что он думает о судостроительной комиссии и её руководителе. Могучий опыт номенклатуры победил. Володара Панова перевели на лодку меньшего ранга, Литвинова исключили из партии вышестоящие партийные органы (партсобрание корабля, несмотря на давление, на это не пошло) и послали служить на дизельные лодки. После обнаружения истинных виновников аварии, он был восстановлен в партии, но это после, а в то время многим раздали “белых слонов” в приказах различного уровня. Вместо Панова был назначен Анатолий Козырев - грамотный инженер, но ему, разумеется, было труднее работать, в короткий срок изучить людей, технику, лодку.
Козырев Анатолий Степанович. - С прибытием на завод, после спуска корабля на воду, на корабле выставили вахту и настояли на том, чтобы о начале любой работы ставился в известность дежурный по кораблю, так как техника безопасности при работах иногда оставляла желать лучшего. Это объясняется тем, что бригада, работавшая, на определённом участке, не знала фронт работы другой бригады. Особенно это опасно при работе с выдвижными средствами, люками, захлопками и т.п. По началу некоторые бригадиры считали это блажью командира и старпома, но скоро убедились в жёсткой необходимости такой меры. Бригада, работавшая с перископом, не обратила внимания на оповещение по трансляции о начале работы с подъёмным столом ракетной шахты. Стол был выдвинут до верхнего уреза шахты и раскинуты бандажные крепления ракеты. Планировалась проверка разворота стола. “Перископщики”, назовём их так, не доложили дежурному по кораблю и без предупреждения подняли перископ. “Ракетчики, в это время развернули стол и “ахнули” стойкой крепления по перископу. Результат - замена перископа. После этого инцидента беспрекословно выполнялись команды дежурного по кораблю, своевременно докладывали характер работы, время начала и конца работы. Но здесь был другой показательный момент. После работы с подъёмным столом бригадир обнаружил, что повреждены штекерные соединения (разъёмы, через которые осуществляется связь лодочной аппаратуры с бортовой аппаратурой ракет). Разумеется, было заявлено, что штекерные соединения были ранее повреждены флотскими специалистами. Конечно, эта неисправность - пустяк по сравнению с вышеописанной, но заводское руководство запретило выдать со склада новые штекерные соединения. Это была зарезервированная “причина” возможного отставания от графика строительства. Но всё решила дипломатия на низшем уровне. Штекерные соединения дал командир ракетной БЧ соседней лодки, которая находилась на более ранней стадии строительства, Генрих Онопко, а заводские монтажники, без ведома своего начальства, устранили неисправность за пару часов.
Капитан 1 ранга Генрих Петрович Онопко, командир 225-го экипажа ПЛ. - Седьмая дивизия подводных лодок Северного флота. Люди, корабли, события. - Санкт-Петербург, серия "На страже Отчизны", выпуск 4, 2005 г.
Экипаж принимал активное участие в отладке и настройке узлов и механизмов, учился у заводчан и учил их тоже. Это общий принцип на флоте при приёме корабля. Экипаж воспринимает всё новое для себя у строителей и щедро делится со строителями своим опытом. Командир корабля и командир ракетной части Юрий Мухин на полигоне досконально изучили ракетный комплекс, участвовали в пусках ракет. Начались ходовые испытания. Последний экзаменатор качества строительства - море. Всё шло нормально. На каждом выходе в море фиксировались небольшие неполадки, устранялись у заводской стенки и снова в море. Море не прощает любой небрежности, условности. Так, после размещения твёрдого балласта, было замечено в море, что у лодки остался небольшой статический крен, всего четверть градуса. Пустяк? Предстояли испытания погружением лодки на предельную глубину. Сверху подстёгивали: быстреё, быстреё. Ведь наш американский прототип “Джордж Вашингтон” был уже в строю. Поэтому, чтобы не тратить время на перебалансировку, было принято решение: закончить испытания в море, а потом в спокойной обстановке у заводской стенки произвести перебалансировку. Цель погружения на предельную глубину не только проверка прочности корпуса, герметичности сальников забортных отверстий, но и проверка специальных, масляных, трюмных насосов на различных горизонтах. Как правило, одним погружением не обходятся. Это было третье или четвёртое погружение. Я был как бы сторонним наблюдателем. При погружении на предельную глубину, при испытаниях, старший помощник командира обязан находиться в боевой рубке, при задраенном нижнем рубочном люке - запасной командный пункт. Старпома на этом выходе не было, и его обязанности выполнял я. Со мной в рубке находился рулевой - сигнальщик Николай Батерев. Погружение проходило по графику. Водоотливные средства в этот раз работали безотказно. Погрузились на предельную глубину. Командир лодки через вахтенного офицера дал команду: “Осмотреться в отсеках”. Сбавили ход до самого малого и приступили к плановому осмотру корпуса и механизмов. В это время представитель от науки (фамилии не помню) в реакторном отсеке по приборам снимал какие-то параметры. (В обычной обстановке реакторный отсек необитаем; контроль и управление устройствами и механизмами производится дистанционно с пульта управления, но связь в отсеке есть).
. Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Дорогие наши потомки! За нами – беспримерный двадцатый век, заливший кровью половину земного шара. В двадцатом остались величайшие трагедии народов, неслыханные страдания и громовые победы, перекроившие мир. Клокоча яростной силой, ушел двадцатый век, и мы неумолимо и безвозвратно уходим вместе с ним. Более 70-ти лет минуло с того исторического дня, когда над нашей землей отгремели последние залпы Великой Отечественной войны. Сквозь огонь небывалых сражений, сквозь дым пожарищ, сквозь кровь и тягчайшие испытания, каких еще никому не выпадало, пришел советский народ к великой Победе. Нас назвали поколением победителей. А были мы обычными людьми. Не для кровавых сражений, не для всемирной славы растили нас матери – для простой и достойной жизни. История предопределила нашу судьбу. Не мы выбирали время, оно выбрало нас. Всю свою жизнь мы прожили на боевом марше – так было предопределено. Того, что выпало нам на долю, хватило бы на десять поколений, а досталось лишь нашему. Не напрасно была прожита жизнь. Мы верили, что оставим детям и внукам сильное и богатое государство, мирную и прекрасную Родину – надежду человечества. Солдаты мечтали об этом в окопах. Но история приготовила свой самый жестокий удар. Нам довелось дожить до государственной катастрофы. Вопреки воле народов расколота на отдельные государства великая, могучая держава – Союз Советских Социалистических Республик. Порушено все, что мы строили и защищали, не щадя своей жизни. На войне мы готовы были жизнь положить, когда над нами, как колокол, гремели слова: «...за свободу и независимость нашей Родины!» Мы произносили их над могилами павших солдат. Они горели в наших сердцах. Они высекали слезы на суровых солдатских лицах! Однако произошло так, что волею недальновидных, властолюбивых правителей, которым оказались чужды интересы и судьбы простых людей, братья по оружию ныне отторгнуты границами друг от друга. Разрушена дружба народов, которая стала одним из важнейших условий в достижении Победы. В нашу жизнь вторгся пресловутый капитализм. Прикрываясь лживыми заявлениями о благе народа, разворовывают богатства страны наглые жулики и проходимцы. В распыл пущены и промышленность наша, сельское хозяйство, и культура. Идет тотальное духовное и физическое растление молодежи. В стране процветают безответственность, коррупция, преступность, растет число безработных и нищих. Неудержимо повышаются цены на продовольственные товары, коммунальные услуги. Подавляющая часть народа доведена до крайней бедности. После войны мы не подозревали, что спустя 60 лет появится много желающих извратить Победу, что нам придется защищать ее от подлой клеветы и лживых измышлений, предпринимаемых продажными историками и фальсификаторами. Мы и мысли не могли допустить, что могилы и памятники павших воинов будут оскверняться новоявленными неонацистами и прочими вандалами. Множатся попытки всячески обелить воинские подразделения и другие формирования, состоявшие из украинских националистов, которые вместе с германским вермахтом боролись против Красной Армии и своего народа. Вызывает возмущение и то, что извращения и лживые измышления о Великой Отечественной войне находят место в школьных и вузовских учебниках. Их недобросовестные авторы умалчивают подлинную правду о героическом подвиге советского народа и его Вооруженных Сил, пытаются умалить вклад Советского Союза в победу над гитлеровской Германией. Хотим верить, что вы положите конец этой отвратительной кампании лжи и клеветы, восстановите историческую правду. При встречах с вами мы старались донести до вас истинную правду о войне, рассказать о беспримерном мужестве, отваге и самопожертвовании ваших отцов и дедов – фронтовиков и тружеников тыла, раскрыть истоки подлинного патриотизма, проявленного советскими людьми в годы тяжелых испытаний. Мы призывали вас: изучайте и помните нашу историю, уважайте и чтите свое прошлое. Память о предках – главное и необходимое условие патриотизма. Без знания прошлого невозможно быть патриотом своей Отчизны. Каждый из вас должен знать о великих деяниях своих предшественников, составляющих гордость и славу народа. Мы уходим...
Оставляем на ваше попечение могилы наших боевых товарищей. Раскройте . Вы найдете десятки тысяч имен погибших: русских, украинцев, белорусов, грузин, евреев, армян, казахов, узбеков, татар – сынов всех народов многонационального Советского Союза. Между фронтовиками не существовало никакой национальной розни, а было настоящее воинское товарищество. У них была одна солдатская судьба. Все они были братья по оружию и вместе поднимались в атаку на врага с возгласом «За Родину!» – за свою общую великую Родину. Продажные фальсификаторы истории нагло и бессовестно извращают правду о Великой Победе, возвеличивают украинских националистов, которые вместе с фашистами воевали против своего народа. Остановимся... Эта боль непереносима! Нам уже не увидеть, что станется с нашей страной в будущем, но мы хотим, чтобы вы жили в свободной и счастливой стране. Чтобы достичь этого, от вас потребуются огромные усилия, твердая воля, мужество, тяжелый труд и ответственность. Эту историческую миссию никто не выполнит за вас. Растет новое поколение. Не те молодые люди, не те, кто вопит и безумствует на стадионах, балдеет на рок-концертах. Это молодые люди с новым мышлением, серьезными жизненными целями, прекрасно образованные. Им под силу решение больших государственных задач. Обопритесь на опыт нашей жизни. Примите от нас непреклонную волю к победе, беззаветную любовь к Отчизне и готовность стать на ее защиту. Мы уходим. Пусть многотомная книга «Памяти» станет для вас, наши дети, внуки и правнуки, нетленным памятником нашей героической жизни во имя свободы и счастья Родины и всех ее будущих поколений! С любовью и печалью мы, ветераны, благословляем вас из нашего невозвратного далека. Мы уходим...
Это обращение я обнаружил, просматривая Кемеровский сайт Интернета. Поразила сила слова, с которым бывшие солдаты Великой Отечественной войны обращаются к потомкам. Каждое слово выстрадано ими, наполнено глубоким смыслом, насыщено болью за судьбу нашей многострадальной родины – России. Глубокая горечь и обида за происходящее на нашей земле звучат в словах ветеранов. Со всем основанием полагаю необходимым донести эти слова до возможно большего числа людей. Помните – это крик души воинов, отстоявших свободу и независимость нашей Родины!
В море вышли вместе с аварийно-спасательным судном (по-моему, это был спасатель «Хибины»), на котором держал флаг руководитель погружения - первый заместитель командующего Северным флотом Герой Советского Союза вице-адмирал Александр Иванович Петелин. Район погружения был выбран в нейтральных водах Норвежского моря, поскольку нужных глубин на Баренцевом море нет. Первого октября прибыли в район. Все шло своим чередом - с трудом погрузились и удифферентовались, поминая недобрым словом спасательные «цистерны», осмотрелись, доложили, получили «добро» адмирала на дальнейшее погружение и пошли вниз. А вот и первый фокус, который, впрочем, не был неожиданностью. Дело в том, что через определенные интервалы глубины погружения командир был обязан докладывать наверх руководителю фактическую глубину, что он и делал, изъясняясь с руководителем по звукоподводной связи с помощью «секретного» словесного кода. Звучало это так: «Первый, я второй! Имею «грунт» сто». Это вместо того, чтобы просто сказать: «Глубина сто». Не знаю, долго ли мучился враг над расшифровкой наших сообщений, но то, что орали мы на весь океан, это уж точно. Однако где-то между 30 и 40 метрами связь стала резко ухудшаться, а потом и вовсе пропала. Пришлось подвсплыть, восстановить связь со спасателем и максимум, что я мог предложить адмиралу, это попробовать увеличить дистанцию или, если связь не восстановится, потерпеть - может быть появится на большей глубине. Надо сказать, что Александр Иванович принял меры и при ослаблении сигнала умелым маневром находил нужное для связи положение корабля-спасателя. Еще перед выходом мы с флагманским инженер-механиком, командиром и другими офицерами лодки наметили перечень систем, проверка которых требует специальной расстановки личного состава и определили персональные обязанности по их проверке. Вот только один пример. На подводной лодке есть разветвленная система забортной мытьевой воды. Используется она крайне редко и внимания к ней также крайне мало. Поскольку кингстон системы постоянно закрыт, нет никакой уверенности, что закрыты все расходные краны по отсекам. Не течет и ладно. Значит, надо расставить людей и все манипуляции с системой производить по командам центрального поста. Так, в меру своего разумения, мы принимали дополнительные меры безопасности и по другим «шхерам». Итак, погружение шло своим чередом. Личный состав и испытательная партия работали точно и без задержек. Ступенями через 50, а затем через 25 метров лодка шла на предел.
Инженер-контр-адмирал академик Соломенко Николай Степанович (1923-1995), известный специалист в области строительной механики корабля. - Роль российской науки в создании отечественного подводного флота. / Под ред. Саркисова А.А.. — М: Наука, 2008.
Руководителем испытательной партии был Николай Степанович Соломенко. Ныне контр-адмирал, член-корреспондент Академии наук, тогда он уже был видным «прочнистом», и его вклад в расчет прочного корпуса подводных лодок был чрезвычайно весомым. Он лично вел график напряжений самой уязвимой точки прочного корпуса, которая находилась в курительном помещении четвертого отсека, где в корпус упиралась мощная поперечная несущая балка. На каждой «ступеньке» погружения Николай Степанович приходил (или, если хотите, являлся) в центральный пост и увлеченно рассказывал о положительных результатах испытаний. В строгом смысле это называлось «доклад». И действительно - данные натурных измерений ложились почти точно на расчетный график напряжений. Не просто в область допусков, а именно на расчетную кривую. Конечно, радость ученого эффективностью своего труда можно было понять. Но вот на подходе к предельной глубине начались непредвиденные события. Вспучилась и грохнула звуком гигантской консервной банки, ударив по пяткам, палуба. Затем начали заметно прогибаться вертикальные стойки электрощитов и приборов, отлетела как пуля головка крепежного болта коробки автоматической телефонной станции... То же самое наблюдалось и в других отсеках, хотя и в разной степени. Ну и действительно, если прочный корпус испытывает сжатие, куда же деваться приваренным к нему с обоих концов конструкциям, как не вспучиваться, гнуться и ломаться. Но вот как будут в этих условиях вести себя электрические элементы и проходящие сквозь прочный корпус кабели, этого не мог предвидеть никто. И все же погружение продолжалось. На то мы и испытатели. Хотя напряжение в центральном посту, мягко говоря, имело место. Остановлены отсечные вентиляторы. Тишина... Только команды и доклады. Проверяются забортные клапана и кингстоны, нагружаются забортным давлением системы и магистрали, продуваются воздухом высокого давления соответствующие устройства, проверяется герметичность деидвудных сальников линий валов и всего того, что повседневно проверяется вакуумированием... Словом, испытывается и проверяется все. И вот в эту рабочую обстановку досадно вклинивается чувство постоянной опасности. Будешь тут хмурым... Но, как всегда, среди всяких экстремумов наступает минута разрядки. Она пришла к нам вместе с радостной физиономией Николая Степановича, в поднятой руке которого был зажат график, где последняя измеренная точка без промаха угодила в расчетную. Он готов был демонстрировать это всем обитателям центрального! Он сиял! Он торжествовал! И когда, глядя на наши напряженные лица, спросил, не случилось ли чего, мы поняли, что этот увлеченный своим делом человек не видел и не слышал вокруг ничего, что отвлекало бы его от своей работы. Палубы, электрощиты - все это было вне его внимания. Ну как после этого не развеселиться! Главное свершилось - корпус испытан, прочен, больше ничего не выстреливало, не гнулось и не ломалось. Хотелось нам с помощью БИУС «Туча» наделать на всех участвующих в испытаниях по сувениру, где печатается время, дата, место и глубина погружения, но из-за особенностей программы не смогли. Так что от первого погружения атомного ракетоносца на предельную глубину сохранилась только запись самописца устройства «Горизонт», где вычерчивается кривая скорости звука в воде в зависимости от глубины погружения. На кривой четко видны «площадки», то есть остановки на той или иной глубине, которые мы делали для того, чтобы осмотреться в отсеках, проверить технику и снять отсчеты приборов. Там же очень хорошо видно, почему в начале погружения мы теряли связь со «спасателем». Этих записей две. Одна - погружение - у командира лодки Эрика Александровича Ковалева, другая - всплытие - у меня. И, конечно, этому документу не место в моем шкафу. Поэтому я передал его в музей завода, где была построена лодка - Северному машиностроительному предприятию.
Э.А.Ковалев. Зарисовки из жизни подводного плавания. - Военно-технический альманах «Тайфун» №11/2000.
Между тем программа испытаний подошла к концу, командир доложил об этом руководителю, и начали всплытие. Прослушали выстрелы палуб в обратном направлении, однако вертикальные стойки распрямились далеко не все. В целом испытания были успешными, все заинтересованные организации сделали соответствующие выводы. Всплыли. Адмирал поблагодарил весь экипаж и испытательную партию за отличную работу, за мужество и выдержку, после чего мы взяли курс к родным берегам. Ну, а позже, конечно, первый тост был «за прочность прочного корпуса!»
«Туча». Про неё и вокруг
Когда Василий Федорович Кологриев заведующий музеем трудовой славы предприятия «Звездочка» пригласил меня в свой «цех» посмотреть новые экспонаты, встретиться и поговорить с детьми школы-интерната и одним из экипажей ремонтирующихся подводных лодок, я принял это приглашение с благодарностью. Дело в том, что я уже раньше был наслышан о том, как Кологриев инициативно и настойчиво пополняет фонд музея деталями, устройствами и аппаратурой, которые снимаются с утилизируемых подводных лодок. Так что его музей - это не выставка сувениров. Он (и это здорово!) больше похож на кабинет, где можно посидеть, посмотреть, пощупать технику, спросить и получить квалифицированную консультацию. А кроме того, не обременяя своими музейными делами руководство предприятия, он очень многое делает сам.
В этот раз на утилизацию пришел головной атомный ракетный крейсер 667-А проекта, построенный Северным машиностроительным предприятием и принятый в состав ВМФ СССР актом Правительственной комиссии от 5 ноября 1967 года. Ответственным сдатчиком корабля был покойный Валерий Николаевич Фролов, я - командиром. На ПО «Севмашпредприятие» лодку знали как «заказ 420», на флоте как «К-137», а с 1970 года как «Ленинец». Честно послужив защите Родины более четверти века, крейсер закончил свой боевой путь на разделочном стапеле «Звездочки». Факт печальный, но, как говорится, «все там будем». Вот с этого-то корабля Василий Федорович и демонтировал основные пульты управления системами из тех, что установлены на главном командном пункте лодки (ГКП) и перенес их в музей. Экспонаты он расположил там примерно, как на корабле, и одно из центральных мест занял пульт «101-К» боевой информационно-управляющей системы (БИУС) «Туча». Система предназначалась для решения целого ряда информационных, тактических и огневых задач, а выделил я ее из всех других только потому, что в дальнейшем речь пойдет именно о ней. В общем, пришел я в музей в несколько ностальгическом настроении, посидел на собственном кресле (кстати, устанавливать командирские кресла на ГКП приказал лично Главнокомандующий ВМФ Сергей Георгиевич Горшков), покрутил всякие маховички-рукояточки и совсем было расстроился, если бы не пацаны-интернатовцы. Мы вместе сфотографировались, а потом эта шустрая публика да и матросы тоже начали задавать вопросы, отвечать на которые надо было профессионально и не врать в воспитательных целях. По заинтересованным лицам мальчишек я понял, что подводно-морское дело им по нраву, а по беседе с матросами и офицерами экипажа, что еще могу быть им полезен. Вот и этот рассказ пишется не только для того, чтобы рассказать «как это было», но и чтобы профессионал-подводник из того, что годами накоплено мной, нужное взял себе. Нельзя же познавать мир только за счет собственных шишек. Уже в первые послевоенные годы на лодках начали устанавливать приборы, способные решать задачи торпедной стрельбы, а главное, которые умели на основании введенных наблюденных данных - пеленг, дистанция, свои элементы движения, время - вырабатывать величину элементов движения цели (ЭДЦ), т.е. ее курс и скорость, а также текущую дистанцию до нее. Далее прибор должен автоматически отслеживать движение цели и непрерывно вырабатывать угол упреждения торпеды, что позволяло произвести торпедный залп в любое время и с любой позиции. Торпеды в то время были только прямоидущие и математических осложнений при вычислении траектории не вызывали. Эти приборы назывались ТАС-Л-2 и ТАС-Л-4 и устанавливались на всех дизельных и первых атомных лодках.
Однако с появлением торпед, реагирующих на те или иные физические поля кораблей, торпед с ядерным зарядом, с появлением самоходных средств имитации, предназначенных для самозащиты лодки от противолодочного оружия, с принятием на вооружение дальнобойных ракетных комплексов, а также с усложнением тактических приемов борьбы на море, понадобился счетно-решающий прибор, способный принимать большой объем информации по кругу решаемых лодкой задач, обрабатывать ее и выдавать командиру рекомендации на маневр и установки на оружие. Причем быстродействие прибора должно обеспечивать решение задач в реальном масштабе времени. Таким требованиям могла удовлетворять только электронно-вычислительная машина. За разработку такой машины взялся коллектив Московского Центрального научно-исследовательского института (ЦМНИИ), впоследствии «Агат». Руководил группой разработчиков главный конструктор Ростислав Рафаилович Бельский. Перечень задач и математическое обеспечение разработаны 24-м институтом ВМФ, представители которого Ю.Попов, М.Синильников, И.Чеботарев, Д.Сорокин, А.Лоскутов во время отладки постоянно работали вместе с группой Бельского. Разрабатываемый комплекс электронно-вычислительных машин, преобразователей, исполнительных и показывающих приборов получил название «Боевая информационно-управляющая система» и шел под шифром «Туча».
. Личный состав, которому предстояло работать с системой, по замыслу разработчика делился на две части: «вычислители», которым предстояло осуществлять техническое обслуживание всей системы, и «операторы», т.е. лица, которые будут работать на пульте «101-К» и на оконечных приборах по роду своей деятельности. Наши первые «вычислители» (вначале по штату их было двое) - это выпускники ВВМУРЭ лейтенанты Николай Ступка и Владимир Егоренков. К работе на пульте «101-К» готовились старший помощник Игорь Тишинский и я, а к эксплуатации оконечных - командир штурманской боевой части Юрий Кальянов, ракетной - Анатолий Ильин, торпедной - Владимир Сергеев. Получил хорошую общую подготовку по всей системе начальник радиотехнической службы Борис Новый, в чье заведование поступала «Туча». Разделены мы были на две группы специальной подготовки, и нашими учителями были, скажу без преувеличения, лучшие из военных специалистов в области радиоэлектроники и вычислительной техники преподаватели подмосковного Учебного центра ВМФ капитан 1 ранга Малашинин и капитан 3 ранга Карпов, впоследствии ученые, руководители научно-исследовательских коллективов.
Все мы, кроме Егоренкова и Ступки, знакомились с полупроводниковой техникой впервые, и нам еще предстояло узнать, что «дырка» это не только прореха в гардеробе, но и «электронная вакансия в кристалле полупроводника», чем отличается эмиттер от коллектора, и что есть алгоритм, а что программа. Может быть, сейчас это кого-нибудь развеселит, но начали мы с популярной книжечки Айсберга «Транзисторы - это очень просто», где вся электронно-вычислительная заумщина (каковой мы ее на первых порах считали) превращалась во вполне понятную, осязаемую, а главное, интересную науку. Было, правда, одно непреодолимое препятствие в этом процессе познания . Дело в том, что Айсберг (не знаю уж в шутку или всерьез) каждую главу начинал с того, что рекомендовал читателю поесть рыбы. И как можно больше, т.к. считал, что насыщение мозга содержащимся в рыбе фосфором совершенно необходимо для усвоения транзисторных премудростей. Оно, это насыщение, должно быть регулярным и обязательно привязанным к программе обучения. Однако, так как в УЦ питание для нереакторщиков было организовано по береговой норме, то фосфора нам, конечно, крепко не хватало. В общем, как бы то ни было, а через несколько месяцев учебы, после успешной сдачи экзаменов, мы были командированы в ЦМНИИ, где продолжили изучение БИУС «на железе». Руководили учебой как наши преподаватели, так и специалисты группы Бельского. Надо сказать, что подготовкой операторов пульта 101-К, т.е. старпома и меня, занимался лично Ростислав Рафаилович. Натаскивая нас, он добивался чтобы, вводя в систему какую-либо величину или делая те или иные переключения, мы совершенно ясно представляли себе какие качественные изменения происходят в недрах системы, и какой примерно можно ожидать результат решения. Своего он добился, но, как оказалось, «на свою же голову».
ЦМНИИ - Дело в том, что в постановке или способах решения некоторых задач мы стали находить недостатки, которые требовали немедленного, на наш взгляд, исправления. Этот вопрос касался задачи выбора позиции для стрельбы ракетами, маневрирования и даже чисто технических задач. Например, для контроля за предстартовой подготовкой ракетного комплекса на пульте «Тучи» должны загораться определенные подсветки от обыкновенных лампочек накаливания. Общей же проверки исправности ламп, как это сделано, скажем, в системах управления и защиты реактора, не было. Но самая тяжелая несуразность таилась в задаче определения элементов движения цели по данным шумопеленгаторной станции. Надо сказать, что эта задача является базовой для решения всех тактических задач, а главное - для исчисления необходимых параметров прицеливания при торпедной стрельбе. Оказалось, что используемый в алгоритме способ математической обработки наблюденных данных не позволяет атаковать цель, идущую противолодочным зигзагом.
Гуляев Иван Иванович и К-27, ход полный. - (всего 46 частей)
Командир К-27 капитан 2 ранга И.И.Гуляев, вникая в результаты работы и настроение своего помощника, понял, что было бы полезно для всех, если бы меня отправили служить на уже плавающие корабли. Своими размышлениями он поделился с зам. командующего флотом вице-адмиралом А.И.Петелиным. Вскоре было принято решение о моём назначении старшим помощником командира атомного ракетоносца К-40. На "Сороковой" я прослужил всего один год. Мою работу на этом корабле его командир В.Л.Березовский оценил как хорошую. В 1964 г., закончив обучение на командирском факультете ВСОК ВМФ по специальности "командир ПЛ", я становлюсь старшим помощником командира К-19. О "Девятнадцатой" нужно сказать особо. Это был первый атомный подводный ракетоносец советского флота. Её первый командир капитан 2 ранга Н.В.Затеев в 1959 г. принял лодку от промышленности и ввёл её в состав сил СФ. Лодка приступила к решению поставленных ей задач, преуспела в их выполнении, но уже в 1961 г., во время учения потерпела аварию ядерного реактора с тяжелыми последствиями — гибелью личного состава. Корабль вывели в ремонт, экипаж отправили на лечение. Одновременно было принято решение лодку модернизировать, установив на ней новые ракетный и навигационный комплексы. По окончании лечения Н.В.Затеев на корабль не вернулся, командиром назначили В.А.Ваганова.
. С Владимиром Александровичем я познакомился ещё летом 1952 г.. когда, будучи курсантом, посетил М-90, где он был помощником командира. А в 1954 г. судьба свела нас на С-154. И вот новая встреча. В.А.Ваганов с воодушевлением принялся за подготовку нового командира, заявив что-то вроде "Теперь начнём ладить из щенка капитана". Сначала он негласно передал свои обязанности по связи, тем самым сблизив меня с управляющим штабом и научив работать с документами. Я почувствовал себя увереннее. После этого он помог на практике вникнуть в суть стрельбы БР с ПЛ по наземному объекту. Стрельба ракетами мне понравилась настолько, что она уже сопровождала меня до самого завершения военной службы. Я практически освоил управление ПЛ при стрельбе ракетами и торпедами, научился контролировать работу штурмана при обычном плавании и при стрельбе, безошибочно осуществлял связь с берегом и взаимодействующими силами. А работать с людьми я уже умел. Время от времени Ваганов проверял, до какого уровня поднялась командирская подготовка его старпома. Однажды по возвращении с моря он приказал мне швартоваться самостоятельно. Дело было в б. Малая Лопатка, не очень удобной для такого манёвра. Швартовка прошла без замечаний. После швартовки командир, ни к кому не обращаясь, сказал: — Неужели мотоцикл способен так развить глазомер, чувство инерции и скорости изменения направления? С 1956 г. я был заядлым мотоциклистом, а Володя просто не знал, что швартовке меня уже раньше учили такие асы, как В.Л.Березовский и Ф.А.Митрофанов. Став командиром, я никогда не имел проблем со швартовкой, причём никогда не пользовался помощью рейдовых буксиров, но эту швартовку всегда вспоминал как классическую и так и не смог её повторить. После неё мой командир "отлучил" себя и от швартовок.
В другой раз лодка выполняла ракетную стрельбу (вообще, стреляла она много). Руководил ею находившийся на борту НШ флота вице-адмирал Г.М.Егоров, которому В.А.Ваганов доложил, что эту стрельбу будет выполнять старпом. Стрельба получила отличную оценку. Когда настало время Ваганову следовать на учёбу в Академию, он просто записал своей рукой в вахтенный журнал, что сдал корабль мне, расписался и убыл в Ленинград. Для меня наступили иные времена. Теперь ответственность за экипаж, за корабль, за качество решаемых им задач легла на мои плечи. Мне же всегда везло, повезло и на этот раз. Моей "пришлифовкой" как командира к "организму" дивизии занялся её командир Владимир Семёнович Шаповалов. В сжатые сроки он сумел обучить искусству принимать и претворять в жизнь принятые решения, штабной культуре, умению грамотно докладывать свое мнение и решения, умению готовить и составлять отчёты. Повезло мне и с соединением ПЛ, в котором я был удостоен чести стать одним из командиров. В то время командирами лодок, входивших в состав 31-й дивизии, были известные далеко за пределами СФ Владимир Журба, Юрий Илларионов, Вадим Коробов, Геннадий Кошкин, Фридрих Крючков, Лев Матушкин, Валентин Панчёнков, Юрий Перегудов, Владимир Симаков. НШ дивизии был Виктор Владимирович Юшков, а заместителем командира — Борис Иванович Громов.
Все эти люди не оказались безучастными в моей командирской судьбе. Одни (по долгу службы) учили меня премудростям флотской службы, другие по-товарищески делились своим богатым опытом. Так, Володя Журба научил меня всплывать "по-американски" — это когда лодка с дифферентом на корму "вылетает" на поверхность на хорошем ходу с открытыми клапанами вентиляции ЦГБ, а потом, по мере отхода дифферента на нос, поочерёдно их закрывает от носа к корме, и дальше плывёт на "пузырях". Поневоле иногда приходилось пользоваться этим приёмом. С большим уважением мы все относились к флагманскому механику дивизии Михаилу Александровичу Суетенко. Его службе удавалось беспрерывно поддерживать высокий уровень инженерно-технического обеспечения кораблей. Мастерами своего дела были и другие флагманские специалисты дивизии — такие как А.Волин, Г.Масалов, В.Кубланов и др.
Впоследствии неоднократно завоёвывала почётные звания и отмечалась как передовое соединение ВМФ. Из года в год дивизии присуждался приз ГК ВМФ по огневой и тактической подготовке (за лучшую стрельбу БР по наземным объектам). В конце концов приз был оставлен в соединении навсегда. "Девятнадцатая" стала для меня и домом и школой. В те годы она много стреляла ракетами, участвовала в различных учениях, её непременно "заказывали" для совместной работы противолодочники, поскольку среди атомных лодок она была единственной, не оснащённой противогидролокационным покрытием. Её часто привлекали к участию в различных НИР. В 1966 г. на 41 сутки К-19 выходила на боевое патрулирование в Северный Ледовитый океан, а потом долго стояла в боевом дежурстве в Ара-губе. На выходе мы совместно со старшим штурманом А.И.Палитаевым и командиром ракетной БЧ В.Н.Архиповым разработали правила маневрирования атомной ракетной ПЛ в районе боевых действий, которые позднее вошли в состав руководящих документов. Высококлассные профессионалы Палитаев и Архипов задавали на корабле тон, превратив его в храм, где всё поклонялось ракетному грому.
Палитаев Алексей Иванович. Нахимовец. Тбилиси. 1953 год. Флагманский штурман флотилии РПК СН СФ. Капитан 1 ранга. Пос. Гаджиево. 1981 год.
Участвуя в ракетных стрельбах по плану боевой подготовки, в испытательных стрельбах, в контрольно-серийных испытаниях, "Девятнадцатая" непременно выполняла их с высокой оценкой. Накопив опыт стрельб, мы сумели выявить систематическое отклонение ракет по дальности, рассчитать и добиться принятия поправки в установочное время интегратора, что в конце концов повысило эффективность ракетных стрельб. Предложенная ещё В.А.Вагановым идея резервного (бесприборного) способа стрельбы с использованием азимутально-стадиметрической сетки была успешно завершена нами и внедрена в практику. В феврале 1967 г. за успешное освоение новой техники меня наградили орденом Красной Звезды и представили к назначению командиром нового строившегося атомного ракетного подводного крейсера. Это была моя воля и рекомендация вице-адмирала А.И.Петелина. Александр Иванович знал всю предысторию моего становления командиром и обоснованно предполагал, что командование кораблём являлось смыслом моей службы. Я стал подводником по призванию, а ракетный подводный крейсер мог быть только венцом подводного плавания. Но прежде чем отправиться к новому месту службы, я вышел на инспекторскую стрельбу. И вот... Подойдя к командиру эскадры, я доложил о выполнении поставленной задачи. Контр-адмирал В.Г.Кичёв тепло поприветствовал экипаж К-19, поздравил с отличным выполнением ракетной стрельбы и приказал, как это делалось во время войны, преподнести победителям жареного поросёнка. Позже "Девятнадцатая" за эту стрельбу была удостоена приза ГК ВМФ, а я награждён именным цейссовским биноклем.
Дорога к мостику РПКСН пролегла через обучение в учебном центре в Палдиски. И вот уже в декабре 1968 г. К-207 вышел на испытания в Белое море. Подводники тогда ещё не знали, что они плавают на крейсере, но догадывались, а корабль по-прежнему по чьей-то воле назывался ПЛ, несмотря на своё крейсерское водоизмещение. Это был шестой корабль своего проекта. Предстояли совмещённые испытания, потому что проводить раздельно заводские и государственные уже не было времени. Трудному испытанию в осенне-зимних условиях плавания подверглись и люди. В ходе испытаний на крейсере не оказалось второго человека, допущенного к управлению им, поэтому спать мне приходилось только на якорной стоянке или когда мы лежали в дрейфе. А случалось это не часто. К 29 декабря мы выполнили программу испытаний, а 30-го уже был подписан приёмный акт. На устранение выявленных в ходе испытаний недостатков ушло ещё полгода. Здесь необходимо заметить, что наша пресловутая военная промышленность тех лет, выполняя заказы флота, могла работать неизмеримо лучше, если бы прислушивалась к замечаниям моряков плавсостава, а не к сидевшим в высоких кабинетах, и если бы она на первое место ставила интересы общества, а не узковедомственные. Сравните с нашей авиацией: она занимала и занимает (за исключением компьютеризации) первые места на всей планете. Но там присутствует институт лётчиков-испытателей, и за ними — последнее слово. Военное кораблестроение, олицетворяющее потенциал страны, ничего похожего не имело. Оно создавало свои заказы, не испытывая никакой конкуренции, его поддерживали никогда не конфликтовавшие с ним, а подчас и подкармливаемые им высокие флотские заказчики. Оно сбывало флоту корабли, уступавшие по своим ТТЭ кораблям вероятного противника. И ничего нельзя было поделать.
Такое мнение возникло у меня еще на заре службы, когда я впервые вышел в море из Кронштадта на английской ПЛ «Лембит», а из Либавы — на немецкой лодке XXI серии (1936 и 1944 гг. постройки соответственно), а потом сравнил их с отечественной лодкой пр.613 постройки 1954 г. Плохо дело обстояло у нас и с шумностью, а на атомных лодках — отвратительно. Но других кораблей не было, а оборону надо было крепить. Поэтому выходили в море и делали всё, чтобы противостоять противнику. Подводные крейсеры долго в базе не задерживались. С приходом в родную 31-ю дивизию в Сайда-губу К-207 выгрузил строительный лес (для нужд политотдела) и мой мотоцикл, лихо вписавшийся в зарезервированную для космической системы "Касатка" шахту. Я продолжал ездить на мотоцикле, будучи уже капитаном 1 ранга. Однажды встретивший меня, восседавшим на "Урале", командующий флотилией поинтересовался, удобно ли мне ездить на мотоцикле в таком звании. Я ответил, что, конечно, неудобно, поскольку витой шнур, украшавший в те времена фуражки только адмиралов и капитанов 1 ранга, нельзя опустить по прямому его назначению — т.е. чтобы он удерживал головной убор при езде. Через некоторое время командование пожаловало мне право на покупку автомобиля "Волга", что было принято с благодарностью. В другой раз мотоцикл способствовал удержанию высокой боевой готовности флота. А было так.
Окончание следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
30-го Северодвинск встретил высоких гостей изумительной, солнечной, немного прохладной погодой. Вообще замечено, что как только на Севера приезжает кто-либо из высшего руководства, так сразу настает отличная погода, что побуждает некоторых из них сразу же начинать разговор о северных льготах. Однако на этот раз обошлось без дурных шуток, начало которым положил , посетив Мурманск в 1962 году.
Он сказал, что, мол, здравствуйте, дорогие мурманчане, - дорогие не потому, что я вас люблю, а потому, что вы дорого нам обходитесь. Речь вызвала взрыв негодования, послышался шум, крики... Все это транслировалось по телевидению, в том числе к нам, на Западную Лицу через Североморскую «шайбу». Накануне старпом раздобыл на береговой базе соединения двадцать пилоток и теперь, стоя на трапе дебаркадера, вручал их сначала Брежневу и Косыгину, а затем и их спутникам. Многие из них, видимо, впервые держали в руках пилотку подводника и потому примеряли очень неумело, но как докладывал старпом, с явным удовольствием. Я в это время вибрировал у демонстрационного плаката посреди десятка принесенных из всех помещений стульев. Наконец начальство начало рассаживаться, и Брежнев с Косыгиным сели так, что если я стоял лицом к ним, то чуть позже подошедший Гречко оказывался у меня за спиной. Я начал было искать положение, чтобы стать к нему хотя бы боком, но Брежнев нетерпеливо спросил: «Чего ты крутишься?» Я ответил, что не хотел бы стоять спиной к моему министру, на что генсек сказал: «Как стулья стоят, так и стой. Докладывай». Докладывал я, естественно, без шпаргалки. Изредка в доклад вставлял ремарки главнокомандующий, который сообщал генсеку внутриведомственные подробности, которых я не знал, да и знать их мне было не по чину. Словом, доклад был воспринят хорошо. С окончанием Главком предложил ранее разработанную схему осмотра, и с согласия Брежнева все, кому было положено, двинулись на лодку. Спустились мы через люки 1-го отсека, и я позже заметил, что в свои шесть десятков лет Брежнев делает наши подводно-обезьяньи упражнения (спуски и подъемы по вертикальным трапам, проходы через переборочные и межпалубные люки и др.) довольно легко. Алексей Николаевич - потяжелее. Забегая вперед, скажу, что через некоторые переборочные люки, где перед комингсами смонтированы короба зашивки кабелей, пробираться не так-то просто - раствора ног не хватает. Так вот уже где-то в пятом, легко пройдя люк, кричит мне: «Эй, командир, я уже научился прыгать, как ты!» Мои объяснения он слушал не скажу чтобы с глубоким вниманием и вопросов почти не задавал.
Не таков был Алексей Николаевич. Первый вопрос, зачем сделаны такие тяжелые койки (действительно пуда по полтора - два), он задал во втором, жилом, отсеке. Объяснения давал главный конструктор, который рассказал о матросской резвости, и что легкая дюралевая, например, койка тут не выдержит (не совсем понятно, правда, при чем здесь ссылка на матроса, если мы находились в офицерской каюте). Косыгин кивнул, и все пошли дальше. Шутка главного прошла. Не буду утомлять читателя подробностями вопросов и докладов, которые были по ходу осмотра, расскажу лишь еще только об одном. Как я уже сказал, швартовые испытания механизмов, где технологический процесс был непрерывным, не прекращались. И вот когда мы добрались до восьмого (турбинного) отсека, нас оглушили звуки работающих турбин, насосов, гул отсечной вентиляции. Чтобы как-то объясниться с вахтенным пульта местного управления турбиной, Косыгину надо было и самому напрягать голос и тянуть ухо к собеседнику. Затем прошли в девятый отсек. Тоже турбинный, почти точная копия восьмого, но испытаний там не было, и стояла приятная тишина. Алексей Николаевич остановился. - Вот здесь я отдыхаю. Неужели у вас матросы постоянно работают в таком шуме, как в предыдущем помещении? Брежнев было ушел вперед на несколько шагов, но тут же вернулся обратно, за ним и я. Рядом с Косыгиным были Горшков и Ковалев. Сергей Никитич объяснял премьеру что-то о диаметре воздушных трубопроводов, низко и высокооборотных вентиляторах... Косыгин молча выслушал и после паузы сказал: - Знаете, мне кажется, что это не совсем так, как Вы говорите. Просто у Вас нет специалистов по данному вопросу. Прошло почти три десятка лет. Значительно вырос профессиональный и научный уровень инженерного состава и научных сотрудников, работающих в области измерений и исследований физических полей кораблей (ФПК) и в особенности того, что касается их шумности. Совершенствовалась измерительная и анализирующая аппаратура. Однако концептуально не изменилось ничего. Все тот же рутинный подход военного заказчика сводит проблему к простому и понятному количественному уровню: «А ну, дай-ка мне столько-то децибелл!» При этом не многие из них понимают, что меня - командира подводной лодки, интересует не сама по себе шумность моей подводной лодки, не само по себе ее магнитное поле, не... и т.д. - меня интересует ее БОЕВАЯ УСТОЙЧИВОСТЬ, которая включает ъ себя и обесшумливание и снижение магнитного поля, а также других физических полей, включает наличие самых современных средств разведки и обнаружения; наличие боевых средств защиты и нападения; и уж, конечно, лучших кораблестроительных элементов. И не нужно никакой экзотики вроде «акустического проектирования» (а дальше что же — будет «магнитное» и т.д.?). Однако это отдельная тема. Ознакомление с кораблем закончилось в кормовом отсеке, где я доложил генсеку о всплывающей спасательной камере. Она вмещала двух человек и могла всплыть с аварийной лодки, затонувшей на глубине вплоть до предельной. В то время это было новшеством, и Брежнев был явно заинтересован. Он заглянул через люки вовнутрь, затем сделал попытку, но влезть не смог. Хорошую, запомнившуюся шутку «отмочил» Леонид Ильич с окончанием осмотра .
Выходили мы наверх через люк 10-го. Я поднялся первым и чуть помог подняться по трапу Брежневу. Дальше мы прошли метров с десяток к скосу ракетной палубы, где «на страже» стоял наш старшина - дозиметрист с грандиозной алюминиевой кружкой спирта и медицинскими салфетками, чтобы дать вытереть руки после всяких рукояток, комингсов и поручней. О радиационной безопасности тогда речь не шла, потому что свои реакторы еще не работали и пар для швартовых испытаний мы брали с берега. Вытирая руки, Брежнев увидел, что из люка поднимается Косыгин и громко окликнул его: - Алексей, иди сюда, здесь спирт дают! Все это происходило на виду и слуху сотни людей, свесившихся через ограждение дебаркадера, и хохот доброжелательных северодвинцев сопровождал Алексея Николаевича, пока он не подошел «к ендове». Он и сам улыбался - этот вообще-то суровый, неулыбчивый человек. Оплошали мы только в одном, ввиду, ну, совершенно немыслимой загруженности нашего замполита на корабле не оказалось «Книги почетных посетителей». Так, слава Богу, пультовики выручили. Когда Брежнев спустился на пульт управления главной энергетической установкой, заводской оператор Григорий Павлюк, сдаточный механик Василий Ткаченко и командир 1 дивизиона Юрий Плигин попросили его расписаться в пультовом журнале ГЭУ, что Леонид Ильич с добрыми пожеланиями собственноручно и сделал. К этому я могу добавить, что и Брежнев и Косыгин во время посещения держали себя деловито, скромно и никаких судьбоносных заявлений не делали. В дальнейшем решения Партии и Правительства по вопросам военного судостроения свидетельствовали о том, что руководители государства на деле заботились о совершенствовании технического оснащения Вооруженных сил СССР и не забывали о людях, которые своим трудом обеспечивали военную неприкосновенность нашей Родины. Так было в то время. Кто бы как теперь не изгалялся над нашим прошлым.
Прочность прочного корпуса
Этот рассказ затрагивает предмет, который в сознании подводника занимает место рядом разве что с Господом Богом. - предмет особой заботы и проектанта, и строителя, и мореплавателя. Подводник воспринимает прочный корпус как конструкцию, от которой зависит его жизнь и основными свойствами которой являются ПРОЧНОСТЬ и ГЕРМЕТИЧНОСТЬ.
Ну, герметичность мы проверяем ежедневно. Это очень просто - задраиваешь все штатные «дырки», запускаешь вытяжной вентилятор, вытягиваешь из лодки воздух так, чтобы внутри создалось разрежение, затем - «Стоп вентилятор, слушать в отсеках!» Закрываешь последнюю дыру - шахту вытяжной вентиляции и смотришь по барометру: нарастает давление внутри лодки или нет, а весь экипаж в это время до ломоты в ушах слушает по своим заведованиям - не свистит ли где прорывающийся снаружи воздух через закрытые захлопки, клапана, вводы и вообще через все, что просунуто сквозь прочный корпус наружу. Если все в порядке, идет доклад командиру: «Прочный корпус герметичен!» Если нет - стоп все, начать ремонт, выход в море запретить, командир дивизии налагает взыскание на командира лодки, тот, соответственно, далее, все «отоварены», все работают. Исправили - пошли в океан. Иное дело - прочность. Здесь целый набор систематических, эпизодических и разовых мероприятий. Из мероприятий систематического характера хотел бы отметить постоянную заботу командира о мягкой швартовке, отсутствии столкновений и касаний грунта, а также о том, чтобы его подчиненные третий тост провозглашали всегда «за прочность прочного корпуса». К эпизодическим я бы отнес погружения на рабочую глубину, которая несколько меньше предельной, но все же достаточная для проверки корпуса на прочность. Такие погружения мы делаем после средних и капитальных ремонтов, а также после ремонтов, связанных с нарушением герметичности. На рабочую глубину ходят лодки на государственных испытаниях после постройки. Окончательная проверка прочности прочного корпуса производится только фактическим погружением лодки на предельную расчетную глубину. Делает это военный экипаж после того, как отработает в море все задачи курса боевой подготовки, получит практику плавания в простых и сложных условиях и будет в совершенстве обучен приемам борьбы за живучесть подводной лодки. Кроме экипажа, на борту обязательно должна присутствовать испытательная партия из инженеров и техников, которые, раскрепив специальные датчики, называемые тензометрическими, в наиболее напряженных точках корпуса, снимают и анализируют показания этих датчиков. Руководитель этой группы, после того как обобщит доклады с мест, сообщает командиру о возможности дальнейшего погружения. На предельную глубину ходит не каждая лодка. Для проверки расчетной прочности достаточно одной из серии.
ПЛАРБ К-137, головная подводная лодка 667-А проекта, на которой я был командиром, к испытаниям на предельную глубину погружения допущена не была. И не по нашей вине. Экипаж был подготовлен отлично. Все курсовые задачи отработаны только на 5 баллов. Отплавали боевую службу в условиях декабрьской Северной Атлантики. В общем, нам бы только и идти на предельную глубину но... Но все дело в том, что наш корабль был сдан флоту с «болячкой», которая не позволяла этого сделать. Незначительный дефект прочного корпуса был обнаружен перед самым выводом из эллинга, когда в практику был внедрен более совершенный, чем рентгеноскопия, способ проверки бездефектности металлоконструкций. Лодка могла гарантированно погружаться до рабочей глубины, но этого мало, чтобы идти на «предел». Должен сознаться, особого разочарования по этому поводу я не испытывал. Знаете, одно дело, когда на одном из этапов строительства лодка испытывается давлением изнутри, а ты находишься вне и вдали от прочного корпуса, и совсем другое, когда ты внутри, а вся океанская хлябь предельным давлением жмет снаружи. В сентябре 19б9-го я был зачислен в Военно-морскую академию, приехал с семьей в Ленинград, оформился, с мытарствами обустроился и, в общем, чувствовал себя довольно вальяжно, ожидая, как с 1 октября начну лениво покусывать гранит военно-морской науки. Кстати, хотите я расскажу вам, как получил комнату в академическом общежитии, что по улице Савушкина? Так вот, прихожу я к тыловику-квартирмейстеру, объясняю, что, мол, больная жена, двое детишек, и все стараюсь из него слезу выжать. Но майор, видать, закаленный всей предшествующей службой, сказал, что у него свободных объемов нет, и что я могу обращаться прямиком к начальнику академии. Получив «добро» от майора, я стал соображать, какие аргументы приводить в разговоре с начальником. Надо сказать, что начальником Академии в то время был наш первый командующий Подводными силами вице-адмирал .
Всех нас, молодых командиров, он знал как облупленных, при назначении с каждым беседовал и наставлял на путь истинный. А кроме того, с ним был связан один одиозный случай из моей командирской практики. Моя лодка «С-266» возвращалась из длительного трехмесячного автономного плавания - «возил» гравиметрическую экспедицию Института Земли. Ученые измеряли силу тяжести Земли в густо назначенных точках Баренцева, Норвежского и Гренландского морей. Это, чтобы наши ракеты в будущем шли точно по заданным траекториям. Да, так вот иду я в Полярный, поворачиваю в Екатерининскую гавань, спокойно иду на швартовку к 4 причалу, как вдруг слышу: «Березовский, вот она твоя визитная карточка, вот она!» Оглядываюсь - на причале командующий показывает рукой куда-то вниз. Осматриваюсь по правому борту... Батюшки мои! В сточном фановом шпигате надводного гальюна красуется... Я даже затрудняюсь назвать - ну, в общем это самое толщиной в полено. Если бы не швартовка, я бы завелся и наделал кучу глупостей. А так - пока подошел, пока с концами возились, пока сходню подавали - успокоился. Ну, для Орла это проходящий эпизод, а для меня позорище, до сих пор помню. В кабинет к Орлу я вошел с трепетом и без надежды. Однако получил доброжелательный прием и положительное решение моего вопроса. За три дня до начала учебы по личному приказанию главнокомандующего ВМФ мне с поразительной быстротой оформили командировочное предписание и отправили обратно в Гаджиево с приказанием исполнять обязанности старшего на борту подводной лодки «К-207», которая еще до моего убытия в академию начала подготовку к глубоководному погружению и теперь была готова к выходу в море и погружению на предельную глубину. Я уже с год как был назначен заместителем командира дивизии и проводить такое погружение было моей обязанностью. Лодкой командовал опытный подводник Э.Ковалев, мой бывший старпом и настоящий товарищ. Здоровый, сильный и умный человек, он был неутомим и безотказен в море. Надо сказать, что подготовка лодки к глубоководному погружению, помимо всех других, чисто флотских мероприятий, включала установку на спасательные люки концевых отсеков двух спасательных камер вместимостью 40 человек каждая. Камеры выглядели как железнодорожные цистерны, только что без колес. Они ухудшали мореходность, управляемость под водой и вообще, на мой взгляд, были никчемной затеей. Кого там эти бочки могли спасти, если при разрушении корпуса на предельной глубине несжимаемая вода с неотвратимостью молота в считанные секунды сплющила бы все внутренности и заполнила всю лодку, так как межотсечные переборки рассчитаны на давление воды на глубине всего сто метров. Даже в моральном плане они были вредны: раз поставили - значит, у начальства есть сомнения в прочности!
